Был у нас в тюрьме молодой красивый надзиратель по имени Галиб. Целыми днями он только и делал, что вертел в руках зеркальце и расческу. Его волнистые светло-каштановые волосы блестели от бриолина. Ходил он в перелицованном синем плаще, купленном подешевке у летчика-сержанта. Правда, плащ давно уже вышел из моды, но был ему к лицу и делал парня похожим на студента консерватории.

Я расположил его к себе тем, что сразу заговорил с ним как с приятелем. Сыграли роль и мои книги. Он не мог понять, как это человек, которого заела жизнь, может так много и упорно читать. Какой прок от этих книг? Да и в заточении ему еще долго находиться. А если в один прекрасный день и выйдет на свободу, то ведь все равно клеймо преступника…

Когда же я спросил, что, но его мнению, лучше — читать книги или курить гашиш, играть в кости и заниматься поножовщиной, он задумался.

Вскоре мы стали друзьями.

Обычно он приходил ко мне после дежурства, садился рядом, впивался глазами в одну точку и долго молчал. Затем принимался расспрашивать про Аллаха, любовь, счастье, рай, ад, смерть. Голова у него работала чертовски здорово.

Однажды он возмущенно произнес:

— Разве мы люди? Из-за каких-то жалких тридцати пяти лир в месяц торчим в тюрьме. Какая между вами и нами разница? Разве только в том, что мы находимся здесь по доброй воле!

Он был очень одинок. Родных у него не было. Мать умерла лет десять назад от чахотки. Отца он не помнил.

Однажды Галиб с волнением сказал:

— Я хочу, чтоб ко мне пришла любовь, неземная любовь, такая, какую в кино показывают… Я мечтаю, чтобы у меня была возлюбленная, которая бы по глазам угадывала все мои желания. Чтобы объяснялись мы с ней не словами, а взглядами и чтобы был у нас маленький домик в две-три комнаты, но не в шумном городе, а в лесу, на берегу огромного моря, вдали от гула моторов и шума радио. Чтобы зимними холодными ночами, под грохот разъяренного моря, протяжный вой волков, доносящийся из леса, под треск падающих от сокрушительного ветра деревьев мы, дрожа от страха, прижимались друг к другу, а возлюбленная шептала: «Мне страшно, Галиб». Потом у нас родился бы ребенок, светловолосый, голубоглазый, толстенький мальчуган, точь-в-точь как в кино…

— А потом?

— Потом моя возлюбленная умерла бы, и я собственными руками вырыл бы ей могилку, собственными руками похоронил бы ее, обнял бы могильный холмик и умер бы сам…

Как-то Галиб попросил у меня книгу, в которой бы были мудрые слова про любовь и красивое описание неземных чувств. Такой книги у меня не было. Я взял у одного из своих друзей «Даму с камелиями» и дал ему. На следующий день он пришел с красными глазами. Оказывается, парень не спал всю ночь, читал.

— Знаешь, как я плакал по Маргарите. Заснуть не, мог. Какая волшебная сила в этих буквах-завитушках'! — сказал он и попросил у меня еще какую-нибудь книгу.

Я протянул ему «Мои университеты».

— Эта меня не захватила, — заявил Галиб, возвращая книгу.

— Вот как! — удивился я. — Это почему ж?

— Возможно, в ней есть что-то, но… она похожа на жизнь таких, как ты, как я.

Я попытался объяснить ему.

— Да, — согласился Галиб, — ты прав, конечно, только я хочу, чтобы в каждой книге была Маргарита… И Арман Дюваль! Хотел бы я быть Арманом Дювалем!

С книгами он обращался очень бережно, старался не запачкать, не порвать их.

Однажды, когда я лежал в лазарете, ко мне пришел Галиб и нерешительно протянул лист бумаги.

— Что это?

— Читай, узнаешь.

Это было письмо, полное банальных фраз. В нем пространно говорилось о загадке смерти, о счастье, о глубинах вечной любви, о феях с кружевными крыльями, о всевышнем, который, создавая женщину, уподобил ее миражу.

Я спросил:

— Кому адресованы эти строки?

— Он смутился и покраснел до ушей.

— После узнаешь, — нехотя ответил он и с беспокойством посмотрел на меня: ну как, трогательно получилось?

В его взгляде было столько надежды на одобрение, что мне не оставалось ничего другого, как дать утвердительный ответ. В противном случае он потребовал бы, чтобы я написал другое письмо взамен этого, еще более трогательное. А этого я не мог. И я сказал, что письмо написано прекрасно. Сначала он подумал, что я шучу, потом поверил и обрадованный ушел.

Когда меня выписали из лазарета и я вновь вернулся в камеру, Галиб подошел ко мне, взял меня под руку и отвел в укромный уголок. Потом он вынул из кармана сложенное в несколько раз письмо и протянул его мне. Это письмо, написанное очень неграмотно, запомнилось мне на всю жизнь. Начиналось оно так:

«Любимый мой, получила ваше любовное послание в один из этих нежных весенних дней и очень обрадовалась. Но ты говоришь очень мудрено. Я не понимаю таких слов. Сердце тянется к сердцу. Если ты меня любишь, значит, и я тебя люблю, если я тебе желанна, то и ты мне тоже».

А заканчивалось письмо следующими словами:

«На воле у меня никого нет и здесь тоже. Между нами говоря, я так завшивела, что никто меня к себе и близко не подпускает, все нос от меня воротят. Да и жрать всегда хочется. Что дают на день, съедаю зараз. Находиться тут мне осталось еще сорок дней. Если ты меня действительно любишь, пришли мне кусок мыла и пару буханок хлеба. На воле рассчитаемся».

По углам письма были четыре пометки — четыре дырки, выжженные сигаретой.

— Ну как? — спросил Галиб. — Как тебе это нравится?! Я ей про неземную любовь, а она мне про хлеб да мыло! — Он выхватил у меня письмо и с досадой разорвал его на мелкие клочки. — Разве это женщины? Толстокожие медведи!

Я старался объяснить ему, что он несправедлив.

Уставившись в стенку, время от времени вздыхая, он терпеливо слушал меня. Я говорил о том, какую роль в нашей жизни играют хлеб и мыло.

На следующее утро он снова пришел. Его темно-зеленые глаза светились радостью.

— Послал я ей мыло и две буханки хлеба, — шепнул он мне.

Потом мне коридорные из арестантов, которые бывали в женской половине тюрьмы, передавали, что Галиб помогает одной заключенной — посылает ей хлеб, мыло, а иногда и деньги.

Вскоре ее освободили. Это была молодая, здоровая женщина. В четырнадцать лет ее насильно выдали замуж, в пятнадцать муж выгнал из дому за измену. Оказавшись на улице, она опустилась, пошла по рукам… Была осуждена на три месяца и заключена в тюрьму.

Через некоторое время мы узнали, что надзиратель Галиб женился на ней.