Окинув меня испытующим взглядом, женщина прошла мимо. Добрела до конца аллеи, вернулась и присела на край скамейки, на которой сидел я.
Проспект, пролегавший за парком, был залит ярким июльским солнцем. Все вокруг словно дремало — поникшая зелень, деревья, дома. Растянувшись под деревом, спала беспризорная кошка; она тяжело дышала, ее облезлое брюхо медленно вздымалось.
Делая вид, что смотрю на кошку, я незаметно следил за женщиной. Вконец стоптанные туфли, слишком широкие бедра, не в меру открытая блузка, огромные дряблые груди и угольки больших, круглых глаз. Женщина тоже украдкой поглядывала на меня. Наши взгляды встретились.
— Очень жарко! — сказала женщина и вытерла грязным платком морщинистый лоб.
— Да, очень.
Она подвинулась ближе.
— Вы, должно быть, не здешний.
— Не здешний.
— Из каких же краев?
Я сказал. Она живо заинтересовалась:
— Зачем же вы бросили такие места, приехали сюда?
Если бы я знал, зачем приехал! Во всяком случае не затем, чтобы испытать счастье стать жителем большого города, и уж, конечно, не потому, что тосковал по трамваям, высоким зданиям и морю. Женщина ждала ответа.
— Не знаю, приехал вот.
— Не торговлей ли вы занимаетесь?
— Нет.
— А чем?
— Думаете, что-нибудь изменится, если я вам скажу?
— Верно… ничего не изменится, — она с грустью покачала головой.
Мы оба уставились на кошку. Ее облезлое брюхо вздрагивало.
— Кошка, и та счастливее нас, — произнесла женщина после долгого молчания.
Я вопросительно посмотрел на нее. Она объяснила:
— Я предпочла бы быть такой вот облезлой кошкой. Тогда можно было бы насытиться из любой помойной ямы, заснуть под любым забором.
Она посмотрела на меня, ожидая вопроса. Я молчал.
— Уже несколько дней я не ела досыта, — продолжала она. — Проститутка? Да, проститутка. Взгляни на меня. Никому уже не нравлюсь. Никто и не смотрит. Устала всем в глаза заглядывать. Работы бы. Да где ее взять? Хотела помереть — дьявол нашептывал броситься с Баязитовой башни в море. Не смогла… Трудно оказалось с жизнью расстаться. Поганая трусость. Заснуть бы и не проснуться. Жена одного армянина приютила меня в своем подвале. Иногда думаю, убью себя, да тут же сердце начинает ныть: хозяйка-то хлопот не оберется.
— …
— Умру в ее доме, испугается, несчастная. Да и кто меня вынесет? За вынос надо платить, а она человек бедный. И жителям квартала хлопот наделаю. Хорошо бы, если со смертью человека и тело его, подобно духу, превращалось в дымок и исчезало.
— …
— Говорят, в некоторых странах покойников сжигают… Страшно в пепел превратиться… Но это все же лучше, чем быть зарытой в землю. Сколько раз собиралась утопиться — отплыть от мыса Сарайбурну и… Может, наберусь смелости и сделаю так… Днем, в солнечный или даже в праздничный день… Пусть напишут в газетах, чтобы все узнали. Ночью темно, и море жуткое. Страшно не умереть, а умирать. Смерть — скверная штука. Знаю, все умрут. А если бы люди не умирали, они ели бы друг друга.
— Разве не едят? — спросил я.
— Верно, едят… — согласилась женщина и, помолчав, добавила: Живот сводит от голода…
Я тотчас ощутил пустоту в своем животе. У меня еще оставалось четверть лиры. Я купил у ближайшего лоточника бублик. Женщина с жадностью посмотрела на него. Я протянул половину. Она схватила, откусила кусок, быстро сжевала его сильными зубами и проглотила.
— Спасибо, да вознаградит тебя Аллах!
Поднялась, оправила платье:
— Пошли.
— Куда?
— Расплачусь…
— За что?
— За бублик.
— За полбублика?!
Сзади нас, разрезая ржавым скрежетом сонную тишину, прогромыхал трамвай.