Он напоминал увесистую картофелину. Большая лысая голова, круглое брюхо. Казалось, на свет божий сын хозяина фабрики явился лишь для того, чтобы спать, вдоволь есть и распутничать.
Когда он вошел в столовую для фабричных служащих, навстречу ему, как всегда, бросились управляющий и несколько официантов. Принесли стулья, раздвинули столы, спустили шторы — в окно назойливо лезли лучи слепящего солнца. Сын хозяина фабрики выбрал один из пяти предложенных стульев, опустился на него, облокотился о стол, обхватил мясистыми руками свою толстую физиономию и лениво пробормотал:
— Это… как его? Что-то…
Затем он зевнул во весь рот, с трудом приподнял набрякшие веки, лениво посмотрел на управляющего, готового исполнить любое его приказание.
— Угадай-ка, что угодно моей душе!
По лицу управляющего скользнула принужденная улыбка.
— Ну угадай, что угодно моей душе, — повторил сын хозяина фабрики, — угадаешь — получишь десять тысяч лир, — он выпрямился, потом круглой, похожей на панцирь черепахи спиной навалился на соседний стол. — Давай… отгадывай!
Управляющий столовой, человек уже немолодой, поклонился, в смущении почесал худое лицо. Ох, до чего не любил он эти шуточки, до чего же не любил…
Тут подчиненные, а этот унижает.
Сын хозяина фабрики извлек из кармана блокнот, авторучку с золотым пером и с трудом нацарапал: «Обязуюсь уплатить десять тысяч лир управляющему столовой, если он угадает, чего желает моя душа!» Управляющий взял бумагу и удалился — что ж ему оставалось делать?
Сын хозяина фабрики снова развалился на стуле. Его одолевал сон. Вдруг он увидел мальчика, который усердно чистил посуду. Увесистый кулак опустился на стол. Мальчишка с грязной тряпкой в руке тотчас подлетел к хозяину.
— Ты что тут делаешь?
— Вилки чищу, эфендим.
— Почему чистишь?
— Мастер приказал, эфендим.
— Значит, мастер приказал? А ты что, раб приказания?
Мальчик постарался улыбнуться:
— Благодаря вам, эфендим…
— Благодаря мне, значит, в моей тени! Разве я дерево, парень?
— Помилуйте, эфендим…
— Значит, тень, а тень бывает у дерева… Моя тень… Если я дерево, то ты моя тень… Ха?
— Помилуйте, эфендим…
— У тебя образование есть?
— Нет, эфендим.
— Совсем нет?
— Есть, но небольшое.
— Какое?
— Всего пять классов.
— Почему не закончил?
— Судьба, бей.
— Какая судьба? Что значит судьба?
— Я с Черного моря. Отец мой сторожем работает на почте. Нас у него пятеро сыновей. Денег, которые он получает, на всех, конечно, не хватает.
— А если бы тебе подвернулись десять тысяч лир? Ну, к примеру, купил бы ты лотерейный билет, а на него выпало десять тысяч! Что бы ты сделал?
Мальчик снова постарался улыбнуться.
— Говори, что бы ты сделал, если бы у тебя было десять тысяч лир?
— ?..
— Отвечай! Ну!.. Вот достану из кармана десять тысяч и дам тебе, что с ними будешь делать?
— ?..
— Не можешь придумать? Никогда об этом не думал?
— Не думал, эфендим.
— Как ты полагаешь, десять тысяч очень большая сумма?
— Очень…
— Значит, очень большая… Стало быть, никогда не думал?
— ?..
— Иди, бездельник, работай!
Мальчик отошел. Сын хозяина снова зевнул во весь рот, потер влажные глаза, снял шелковый пиджак, бросил его на скамейку, и, скрестив на столе мясистые волосатые руки, опустил на них голову, намереваясь вздремнуть.
Внезапно распахнулась дверь. На пороге появился начальник ткацкого цеха, смуглый, тощий араб:
— Ахмед-бей, бегите, ага вас ждет! Ткачи забастовали!
С неожиданным проворством сын хозяина фабрики вскочил, схватил пиджак и вместе с начальником ткацкого цеха выбежал из столовой.
Ага — старший хозяин фабрики, страдавший несварением желудка, в скверном настроении метался по прохладному кабинету. Увидев сына, он набросился на него:
— Немедленно звони в рабочее правление, в жандармерию, в управление безопасности!
— Что случилось?
— Он еще спрашивает, что случилось! Кто у кого должен спрашивать, ты у меня или я у тебя?
— Насколько мне известно, они требовали сокращения рабочего дня до восьми часов с сохранением оплаты двенадцатичасового дня.
— Ладно… Сначала позвони, а потом пойди посмотри, что там творится. Нужно будет — закрой цех, пусть выметаются!.. Навязались на мою голову голодные собаки… Повесить бы парочку… Это не правительство, а…
Выскочив из кабинета, сын хозяина фабрики в одно мгновение миновал нитяной склад, пулей влетел в ткацкий цех и остановился. В цехе стоял грохот трехсот станков, в воздухе летала хлопковая пыль.
Хозяин бросил вокруг гневный взгляд, потом уставился на мастера, который замер возле него в ожидании приказа:
— Говоришь — объявили забастовку, а все стоят у станков!
— Все у станков, это точно. Да только никто не работает. Шпульки кончаются — новые не закладывают, рулоны наматываются, а их не отрезают, нитки рвутся — не связывают.
— Значит, скрытая забастовка! Кто заводила?
— Рыжий Мемед, кто ж еще… Ты его знаешь.
— Позвать ко мне…
Резкий звук ронжа огласил цех. Все обернулись. От дверей уже спешили помощники мастера.
— Позовите Рыжего Мемеда! — крикнул мастер.
Минуту спустя перед ним стоял рабочий. Утомленное, но спокойное лицо, острый, похожий на птичий клюв, нос, лысая макушка, худые руки по локоть в машинном масле, весь, с ног до головы, в хлопковой пыли.
— Слушаю.
— С тобой хочет говорить младший ага, — мастер кивнул в сторону сына хозяина фабрики.
Рыжий Мемед посмотрел на младшего хозяина. Взгляды их встретились.
— Ты — Рыжий Мемед?
— Я.
— Ты рабочих подстрекаешь?
— К чему?
— К тому, что у станков торчат, а не работают. Это по твоему совету они так действуют?
— Ничего подобного'! Тот, кто тебе это сказал, брешет.
— Что за манера разговаривать! Разве так говорят с покровителем, с лицом вышестоящим?
— Знаю, с вышестоящим лицом так не разговаривают.
— А ты разговариваешь!
— Ничего подобного, я достаточно воспитанный.
— Нет, разговариваешь!
— Ну, так это я с тобой разговариваю.
— А я для тебя, что — не вышестоящий? Я тебе хлеб даю!
— Ты?! Ха… Да разве ты мне хлеб даешь? Я в поте лица тружусь, чтоб получить его… Видали: он мне хлеб дает! Да ты, парень, даром не то что хлеб, грехов своих никому не отдашь!
— Перестань грубить, не то плохо будет!
— А что ты мне сделаешь? Повесишь?..
Мастер оттащил Рыжего Мемеда в сторону:
— Смотри у меня, а то так двину, что разом перестанешь фокусничать.
Ткачи Вилял, Гаффар и курд Ресул бросились к Мемеду.
— Что случилось, дружище? Кто кому что сделал?
— Да ничего… Оказывается, это он нам хлеб дает! А кто он такой, чтобы давать нам хлеб? Совести у него нет, увидит, что человек в грязь упал, руки не подаст.
— Брось, — остановил Мемеда Гаффар, — скажи лучше, сокращают они рабочий день или нет?
— Как же, сократят! Рабочих рук хоть отбавляй… И нас еще обзывает невеждами, хамами. Ох, чтобы тебе и тому, кто тебя создал…
— Кто обзывает? Толстопузый?
— Ну да.
— Сам он хам, и родители его хамы, и все его отродье хамы.
— Вах, вах, сюда идет! — воскликнул Гаффар, заметив направившегося к ним младшего хозяина, — брюхо-то, брюхо…
— Как на девятом месяце!
— А что он из себя представлял бы, кабы не брюхо?
— Брюхо одно и есть, — засмеялся курд Ресул.
— Приступайте к работе! — рявкнул на них подошедший хозяин.
Воцарилась тишина, рабочие переглянулись. Первым заговорил Рыжий Мемед:
— Уже пять лет как кончилась война. Мы требуем, чтобы вы соблюдали закон о труде…
— Не вашего ума дело, — прервал его ага-младший, — может быть, интересы фабрики этого требуют!..
— Мы заботимся о своих интересах, а интересы фабрики к нам не относятся.
— Может, и вы к фабрике не относитесь?
— Слышите, товарищи! Оказывается, мы не имеем отношения к фабрике! В таком случае поищи других рабочих!
Ага-младший, мастер цеха, его помощники, главный механик и два секретаря фабрики собрались в кружок, зашептались… Минута — и оба секретаря опрометью бросаются к телефонам.
— Бастуете?! — вдруг закричал испуганный и бледный ага-младший. — Опомнитесь, забастовки запрещены законом. Потом поздно будет!
— Товарищи, по местам! — закричал Рыжий Мемед. — Мы начинаем работать…
Рабочие направились к станкам.
— Смотри, ага… машины-то работают в холостую, — говорит мастер цеха.
— Выметайтесь вон с моей фабрики!! — захлебывается гневом хозяин. Яростно сплюнув, он кидается к мраморной доске, которая висит у дверей цеха, рвет на себя рубильник, и шум моторов мгновенно стихает.
— Ты что же закон нарушаешь! — слышится голос Рыжего Мемеда. — Будьте свидетелями, товарищи, хозяин бастует, он объявляет локаут!
— Да, объявляю локаут… Отныне не то что хлеба, гроша ломаного от меня не получите! Убирайтесь к черту!
Рыжий Мемед, зная, что полицейских уже вызвали, что вот-вот они явятся, что мешкать нельзя, быстро советуется с товарищами и объявляет:
— Никто не должен покидать рабочее место! Полицейские должны застать нас у станков… Согласны?
— Согласны!..
— Начинайте работать, товарищи, и пусть попробуют выгнать нас отсюда!
— Не забудь про зимнюю махинацию с налогами! — крикнул Гаффар хозяйскому сынку. — Дошло?
— Дойдет, он парень догадливый!
Но не все рабочие остались у станков, некоторые, напуганные хозяйским окриком, тяжело ступая, двинулись через фабричный двор к воротам.
Вскоре на фабрику прибыли полицейские во главе с комиссаром. Лица угрюмые. Дубинки наготове. Оцепили цех.
Рыжий Мемед с несколькими товарищами вышел вперед:
— Комиссар-бей, хозяин объявил локаут. Снимите показания.
— Что такое локаут? — растерянно спросил комиссар.
— Забастовка хозяина, устранение хозяином рабочих от работы.
— Ложь, — закричал ага-младший, — врут бессовестные…
— Сам ты бессовестный и предки твои бессовестные…
— Бессовестный, бессовестный!! — кричали отовсюду.
Все смешалось. Те, кто был во дворе, пытались проникнуть в цех. Полицейские в растерянности топтались на месте.
Прибежал посыльный хозяина фабрики; задыхаясь, он доложил, что прибыл помощник губернатора и требует господина комиссара. Комиссар, придерживая кобуру, стремглав кинулся к кабинету хозяина фабрики.
Заместитель губернатора, белокурый с черноватыми усиками человек, любитель классической поэзии, поклонник Недима, восседал за столом хозяина и легонько постукивал карандашом по стеклу.
Старший ага ворчал:
— И кто только выдумал эту демократию? Связала нас судьба со всякой швалью… Собственные деньги им плати да еще и терпи от них.
Помощник губернатора улыбнулся:
— Да, бывает, эфендим, но это все чепуха. Вот если б, не дай бог, как в Европе!
— Как в Европе не выйдет. Здесь Турция, эфендим! В ваших руках и полицейские, и солдаты. Чего вы боитесь? Эх, меня бы на ваше место…
— И что бы вы сделали?
— Повесил бы парочку…
— О-о-о!.. Наше правительство призвано регулировать отношения между хозяевами и рабочими, то есть я хочу сказать…
Эти рассуждения пришлись не по нутру хозяину. Он всегда недолюбливал помощника губернатора, считал его самым мягкотелым из всех знакомых ему правительственных чинов. И очень уж раздражали его эти непонятные фразы: «государство единого права», «посредничество между рабочими и работодателями».
Вошел комиссар, и помощник губернатора озабоченно спросил:
— Что происходит?
Вытянувшись по стойке «смирно», комиссар выпалил:
— Рабочие бросили работу, эфендим… объявили забастовку… Нам об этом сообщили по телефону. Меры приняты…
— Должны быть зачинщики! Взяли их под стражу?
— Так точно, эфендим, — нисколько не смутившись, солгал комиссар.
— Очень хорошо, приведите их сюда.
Комиссар направился в ткацкий цех. «Ну и влип», — волновался он.
— Слушайте меня, Хасан-эфенди, Сулейман-эфенди, Рамазан-эфенди… — обратился он к подчиненным. — Я только что от помощника губернатора… Он спрашивал, взяли ли мы под стражу зачинщиков? Я сказал — взяли… Есть там у них рыжий такой умник, задержите-ка его…
Рыжего Мемеда и двух его товарищей задержали.
— За что?! — недоумевали рабочие. — Нарушитель закона ходит как ни в чем не бывало, а нас сцапали!
— Это сын хозяина фабрики — нарушитель закона?..
— Он самый… Рубильник выключил, людей с работы гнал… его надо арестовать, а не нас!
— Вот так сказанули! Арестовать владельца огромного состояния? Это же вопиющая несправедливость! Ведь благодаря ему вы набиваете свои желудки!
Арестованные говорили полицейским о своих правах, спорили, требовали, доказывали, и те вроде бы поняли, что допустили ошибку. Но помощник губернатора сказал, что должны быть зачинщики, следовательно, задержать кого-то необходимо.
— Мы вас не арестовываем… у нас нет полномочий на арест… просто берем вас под стражу… Дело в том, что…
…Сын хозяина фабрики вошел в кабинет отца:
— Все беспокоитесь, господа, и до сих пор толкуете об этих бунтовщиках? — он пожал руку помощнику губернатора. — Знаете, бей, они окончательно нас извели. То машины им не нравятся, то нитки гнилые… Теперь подавай им восьмичасовой рабочий день. Я уже говорил, что против увеличения зарплаты мы не возражаем… мы заботимся о благосостоянии наших рабочих, но… следует учесть одно обстоятельство… Найдутся такие, которые согласятся работать больше и за меньшую плату… Какой там найдутся! Просто отбоя не будет… И себестоимость тоже учитывать надо! Европейские, американские товары. Известное дело — конкуренция… Иначе мы вынуждены закрыть фабрики. В общем-то мы нашими рабочими довольны. Большинство понимает положение, хотя и подлецов среди них немало. Знаете, что выкрикнул Рыжий Мемед? Есть тут такой. Забрался на машину и кричит: «Товарищи, если наше требование не выполнят, бросайте работу». Многие рабочие ушли из цеха. Нам пришлось побеспокоить ваше превосходительство.
Выслушав младшего хозяина, помощник губернатора спокойно произнес:
— Наше государство призвано разрешать подобные конфликты. И рабочие — граждане… Их тоже надо выслушать. Не так ли, эфендим?
— Несомненно, у вас есть право, ваше превосходительство…
— Подумайте, а если бы, не дай бог, было, как в Европе?
— Но здесь не Европа, бей-эфенди!
— Но могло бы быть… Хорошо, что между нами разница в сто лет. Но в наш век, век самолетов и атома, эта разница может исчезнуть. Кто знает… Вспомните реформы, революцию Ататюрка! Какой головокружительный натиск'! Следовательно, наш благородный народ может ликвидировать и эту разницу… Поэтому надо привыкнуть к тому, что государство выступает в подобных спорах арбитром.
Хозяин и сын хозяина фабрики переглянулись.
— Это не значит, однако, что на недостойные действия мы будем смотреть сквозь пальцы, — продолжал помощник губернатора. — Отнюдь нет. Наше государство справедливое. Права правоимеющих не должны быть растоптаны бесправными.
В дверь постучали. Вошел комиссар:
— Привел зачинщиков, бей-эфенди!
— Где они?
— Здесь, за дверьми, под охраной, бей-эфенди!
— Прекрасно! Сейчас я позвоню в прокуратуру. Вы передадите их судебным властям! Порядок восстановлен?
— Восстановлен, эфендим!
— К работе приступили?
— Приступили, бей-эфенди! Если желаете…
— Не желаю. Отправьте их сейчас же. — Он снял телефонную трубку.
…Прокурор, человек невзрачный на вид, но с твердым и суровым взглядом, с блестящими от бриолина волосами, слегка улыбаясь, рассматривал только что приобретенную за две с половиной лиры зажигалку. Зазвонил телефон, прокурор снял трубку:
— Ал-ло-о… Да, помощник прокурора… Пожалуйста, бей-эфенди… Да, да, эфенди, известили… Отправили?.. Забастовка, говорите? Ужасно! Есть, бей-эфенди…
Положив трубку, он повернулся к товарищу, который усердно работал за соседним столом:
— Сукины дети, будто здесь Франция или Италия!
— Что случилось? — отозвался большой, с мягким взглядом человек.
— Фабричные рабочие забастовали!
— Как это?
— Очень просто. Взяли да и забастовали. Бросили машины… Хозяин сообщил в полицию, зачинщиков взяли под стражу, сейчас приведут.
— Арестуешь?
— Думаю, да… Забастовка… Звонил сам помощник губернатора. Нельзя позволять подымать головы, сразу надо пресекать. Теперь-то мы уж знаем, кто поставил Фракцию на колени.
Второй прокурор снова погрузился в бумаги, но, опасаясь, что своим молчанием он может вызвать подозрение, сказал:
— Конечно. Только меня удивляет, неужели они до сих пор не поняли, во что обходится мужество в подобных делах.
— Видимо, так… Но мы заставим их понять…
Большие стенные часы тяжело пробили четыре раза.