Стряхнув с себя оцепенение, Арон поднял мешок и двинулся к выходу.

- Ты куда? – Я была удивлена, ведь это единственное подходившее для ночлега место, попавшееся нам за несколько последних часов. Печь можно растопить, а чудом уцелевшие стёкла в окнах, наверняка не дадут теплу ускользнуть, особенно, если Арон сможет починить дверь. Ну или на крайний случай её можно будет подпереть чем-нибудь.

- Я не буду здесь ночевать! – Голос Арона звучал непреклонно, и, если честно, я уже устала от его самодовольства, равнодушия и грубого поведения. Даже если в доме кого-то убили, вряд ли дух умершего будет скрипеть тут половицами и греметь цепями.

- Как хочешь, - пожала плечами. – Я остаюсь здесь.

Не стала даже оборачиваться, чтобы оценить выражение его лица, прошла мимо него в затемнённую комнатку. Да, здесь никого не было уже несколько месяцев, скорее всего, с лета, или начала осени. Запах был совсем нежилым, на полу лежали несколько побуревших от времени листьев вперемешку с женской одеждой, постельным бельём и предметами быта. Впечатление складывалось удручающее, но выходить снова на мороз, возвращаться в лес и искать что-то другое, более подходящее по мнению Арона, у меня не было ни сил, ни желания.

Я скинула с кровати разбросанные по ней тряпки и попробовала крепость матраса, сев на него и слегка попрыгав. О-о, как же замечательно будет поспать сегодня на настоящей кровати! Пусть мы всего три дня в лесу, но ёлки и норы мне порядком надоели. Я решила, что для полного счастья мне не хватает лишь растопленной печи, и вышла на кухню, чтобы отправиться за дровами и исправить этот недостаток.

Арон снял входную дверь и пытался приладить на неё петли.

- Куда ты? – Окликнул он, когда я молча прошествовала мимо.

- Пойду дров соберу.

- Не стоит. – Может быть, если бы он не избегал меня взглядом, не говорил таким отстранённым тоном и отрывистыми фразами, а вместо этого прямо посмотрел на меня и по-человечески объяснил, чего именно он опасается, то я бы и послушалась. Но он этого не сделал. А я уже была сыта по горло его холодностью, грубостью и вообще его невыносимым присутствием рядом со мной. Поэтому я просто прошла мимо него.

Набрав охапку достаточно сухих веток, я вернулась в дом и начала хозяйничать возле печи. Арон неодобрительно смотрел на мои действия, но ничего не говорил. Мы слишком злились друг на друга, чтоб завязать конструктивный диалог. И в этом была наша главная ошибка. Сейчас мы не были вместе, сейчас мы были каждый сам по себе. Поэтому я не стала просить оборотня разжечь бездымное пламя, как он умел делать. Вместо этого я сама засунула в печь несколько тонких веточек, прикрыв их большими, а под всю эту конструкцию напихала сухих листьев, собранных в соседней комнате. Уже скоро огонь весело плясал в печурке, отдавая своё тепло заброшенному домику. Я собрала все обломки стульев, повыдергала из столешницы арбалетные стрелы и также скормила их печи, а затем подмела пол старым веником. Собрала одежду и засунула её в большой шифоньер, который также почти не пострадал, видимо, не слишком приглянувшись налётчикам. Когда я убрала самые явные следы разгрома, домик стал почти уютным.

Либо помещение так быстро прогревалось, либо я согрелась из-за физической работы, но к концу уборки уже пришлось снять с себя верхнюю одежду. Тщательно проверив кровать на наличие каких-нибудь насекомых, я застелила её нашими шкурами и на этом сочла свою женскую задачу по приданию этому дому уюта и комфорта выполненной.

Арон по-прежнему сидел на низком подоконнике и неодобрительно косился на мои действия. Ни слова ни говоря ему, я поставила мешок с припасами на стол и начала расставлять на нём наш скромный ужин.

Оборотень остался сидеть на прежнем месте, а себе я нашла боле-менее целый стул в комнатке, разорвала на полосы простыню и связала места надломов. Стул получился крепкий и почти как новый. Занимаясь такой простой работой, я чувствовала, как мне становится легче. По крайней мере, размолвка с Ароном уже не давила мёртвым грузом на плечи. Если он захочет уйти, он уйдёт, и я не буду его удерживать. Впервые за последние дни, эта мысль не вызвала желания разрыдаться, то ли я привыкла к ней, то ли слёз у меня уже не осталось.

Ужинали мы также в полной тишине, лишь иногда шипели сырые ветки в печи, да потрескивали угольки. Съев свою порцию солонины и лепёшек, Арон ушёл спать. А я осталась на кухне. За окном уже давно стемнело, поэтому я занавесила окно, приспособив покрывало вместо шторы. Знаю, что снаружи некому было подглядывать, ведь кругом – лес, но так мне стало намного спокойнее.

Ещё во время уборки я присмотрела в закутке за печью большую кастрюлю. Теперь я достала её и, убедившись в целостности днища, потащила на улицу. Как следует вычистив кастрюлю, я набила её снегом и утрамбовала его так, что даже когда он растает, воды получится больше половины посудины. С трудом затащила заметно потяжелевшую ношу на крыльцо и взгромоздила на плиту. Всё! Теперь оставалось только ждать, когда вода нагреется.

Не могу сказать, что мне совсем не нравилось ночевать в лесу, особенно, когда Арон ещё не смотрел на меня волком и любил до изнеможения на каждом привале. Но отсутствие в походном образе жизни элементарных удобств меня, надо признаться, напрягало. Поэтому сейчас я смотрела на таявший снег с радостным предвкушением. Из того запечного закутка я достала широкий таз и мыльные принадлежности, поставила на стол. Наконец-то я вымоюсь как следует.

В этот момент я заметила, что Арон наблюдает за мной из сумрака спальной комнаты.

- Хочешь помыться? – Спросила его, решив, что, если согласится, предоставлю ему возможность первому совершить омовение, чтобы потом спокойно искупаться самой без постороннего присутствия, действующего на меня в последнее время весьма угнетающе.

- Хочу, - ответил он.

Я вышла на улицу и зачерпнула полный таз снега. Добавила его в стоявшую на столе кастрюлю с уже горячей водой, сделав её приемлемой для мытья температуры. Таз поставила на пол и сделала приглашающий жест рукой, мол, мойся, милый, я тебе мешать не буду. И ушла в спальню. Сидела в темноте и слушала, как он фыркает, разбрызгивая воду, и запрещала себе думать о его обнажённом теле, находящемся за тонкой перегородкой стены.

Вот Арон вылил на себя остатки воды, я дождалась, когда он зайдёт в комнату, чтобы не смотреть на него без одежды, освещённого языками пламени из печи, и лишь затем сама вернулась в кухню. Снова набрала снега и нагрела воды для себя.

Ух, какое же это удовольствие – промыть волосы, тщательно намылить соскучившуюся по ощущению чистоты кожу, снова и снова поливать себя тёплой водой.

Уже когда закончила процедуру, заметила жадный взгляд, скользящий по моему телу. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, в этом зрительном поединке выражая всё своё отчаяние, всю скопившуюся боль, недоверие, страх, сомнение – все свои абсолютно взаимные чувства. А затем Арон в несколько шагов преодолел разделяющее нас расстояние и грубо, почти жестоко впился в мои губы. Я ответила ему, не могла не ответить. Целовала также неистово, жадно, будто в последний раз…

Он бросил меня на стол и резко, одним движением, вошёл, растягивая, заполняя собой. Я вскрикнула, одновременно от боли и наслаждения. Таким грубым со мной он ещё никогда не был. Но сейчас я не думала об этом, стараясь подладиться под его ритм, насаживаясь на него, чтобы дать ему возможность как можно глубже проникнуть в меня. Это мгновение близости, первое за несколько дней отчаяния, было очень важным для меня, оно возвращало иллюзию прежних отношений, надежду, что что-то ещё можно исправить, вернуть.

Ещё несколько мощных толчков, и он излился в меня, захватив с собой на пик удовольствия уже последними поступательными движениями. В этот раз он совсем не думал обо мне. Он брал то, что принадлежало ему, и то, что он терял, не сумев, точнее не найдя способа, удержать. Нами обоими двигало отчаяние. И ни один из нас не знал, что делать дальше, как преодолеть возникшую между нами пропасть.

Едва отдышавшись, Арон вышел из меня и молча отправился в комнату, даже не взглянув. Я осталась лежать распластанной на столе, в унизительной позе. Сдержав подступающие рыдания, я вытерла злые слёзы и поднялась. В кастрюле ещё осталось немного воды, и я смыла с себя следы соития и его семени. Не хотела, чтобы на мне хоть что-то осталось. Тщательно вытерлась, оделась, затем собрала тряпкой лужи на полу, вылила на улицу остатки воды. И села у печи расчесать и просушить волосы. Гребень ходил по прядям сверху вниз, расслабляя меня монотонностью движений. Мне нужно было успокоиться, чтобы уснуть. Этот проклятый оборотень так унизил меня, что я никогда ему не прощу. Я найду, как ему отомстить за сегодняшнее оскорбление. Пусть не думает, что ему это сойдёт с рук.

Высушив волосы и успокоившись достаточно, чтобы теперь уснуть, я отложила гребень и, подкинув несколько толстых веток в печь, надеясь сохранить тепло на несколько часов, оставшихся до утра, отправилась в спальню. Здесь было темно, но я чувствовала, что Арон не спит. Ему было неловко за произошедшее, он понимал, что обидел меня. Но собственная обида мешала ему признать это. В поединке между любовью и гордыней побеждала явно последняя. Причём с обеих сторон. Уязвлённое самолюбие мешало сделать первый шаг и мне, и ему. Ну что ж, будем продолжать в том же духе.

Я легла с другой стороны кровати, стараясь держаться как можно ближе к краю, чтобы даже случайно не коснуться мужчины. Он, похоже, делал то же самое. Поэтому между нами было широкое свободное пространство, разделяющее нас даже больше, чем полноводная река, или же глубокая расселина.

Уснула я не скоро, и сон мой был беспокойным, не дающим отдыха. Я металась по заснеженному лесу, слева и справа от меня скакали всадники на чёрных лошадях. Они гнали меня куда-то, не давая свернуть в сторону. Смеялись, когда я падала, тыкали меня острыми пиками, заставляя подниматься и бежать дальше. Я споткнулась и подвернула ногу, застонала от боли и отчаяния…

- Дара, проснись! Да проснись же! – Услышала сквозь не отпускающий меня кошмар. – Охотники приближаются!..