Назавтра я опять хотел выйти на поиски, хотя не был уверен, что счастье улыбнется мне снова. Думал, что все-таки смогу найти в одной из квартир немного еды. Вышел рано утром и вдруг услышал стрельбу. Звуки ревущего мотора движущейся машины. Весь этот шум слышался с нашей улицы, не с польской стороны. Я решил остаться в подвале. Уселся возле выхода и прислушивался к тому, что происходило вокруг. Вдали послышались крики. Потом снова стало тихо. Так это продолжалось до полудня.

Нас искали. Таких, как я.

После обеда они были рядом со мной. Я видел, как они вошли. Тут я заполз немного глубже. Теперь я понял, что имел в виду Барух, когда говорил: убежище без запасного выхода ничего не стоит.

Это были немцы и польские полицейские. Мне показалось, что там был один полицейский-еврей. Немцы пришли со странными инструментами. Через некоторое время я услышал звуки ударов. Ясно, они искали бункеры. Они приблизились к отверстию, ведущему в мои подвал. Заглянули в него. Один из них сказал по-немецки:

— Нужно расширить отверстие и проверить, что там внутри.

Второй ответил:

— Человек не может протиснуться туда.

Я слышал голоса, потом смех. Я выглянул из своего убежища и увидел, что один из них пытается пролезть внутрь. Он-то и рассмешил остальных. Он с трудом всунул в отверстие ногу в сапоге. Они еще немного покрутились по двору. Я слышал их шаги. Потом ушли.

До вечера я не выходил. Мое убежище было недостаточно хорошим. Это было ясно. И тогда впервые я начал думать о полах, висящих над развалинами внутри дома. Идея была замечательная, но я не умел летать.

Место было отличным. Ни стоя во дворе, ни с улицы невозможно было разглядеть, что происходило на этих висящих полах. Только, если я сам буду выглядывать в окно. Лишь тогда можно будет увидеть меня с польской стороны. А если там есть вентиляционный шкаф, такой же, как на нижнем полу, я смогу залезть внутрь вместе со своими вещами. И со Снежком. Если же мне удастся забраться на верхний пол, у меня будет двухэтажный дом. Но где же будет запасной выход? Я ведь не смогу выпрыгнуть из окна на улицу. Но зато смогу спуститься по веревке.

Я начал обдумывать, как использовать веревки. В этом вопросе я был специалист. И тут мне пришло в голову сделать веревочную лестницу. Забравшись наверх, я подниму лестницу, и никто не догадается, что я там скрываюсь. Кому вообще придет в голову, что можно жить на части пола, висящего в воздухе в разрушенном доме! Но как подняться наверх в первый раз, чтобы привязать там лестницу?

Мне придется построить деревянную лестницу, очень длинную. Я не верил, что найду длинные доски, но можно сколотить их из маленьких. Главное, чтобы планки удержали мой вес только один раз. Придется делать лестницу здесь, на развалинах. Нет, это не годится. Услышат стук молотка. Кто-то может войти. Удары услышат и с польской стороны. Тогда я подумал, что свяжу палки. Может, найду длинные доски или оторву их где-нибудь на крыше одного из домов. Придется немного покрутиться, осмотреться, поработать головой, как папа меня учил.

Я знал много историй о людях и животных. В них говорилось или о принцах, или о бедных крестьянах. Обычно один из них спасал какое-то животное — пчелу или рыбу, — а та, когда он попадал в беду, оказывала ему услуги. Например, поднимала ключ со дна моря. Я смотрел на птиц, прилетающих и залетающих с верхнего пола, и не мог придумать, что бы сделать для них такое, чтобы потом они помогли мне.

Я поел и лег спать. Долго крутился на матрасе, пока, наконец, заснул. Ночью, или, вернее, пол утро мне приснилось, будто сержусь на птиц за то, что они будят меня так рано. Во сне я поднял камень и бросил в них, потом еще и еще. Один из камней пролетел верхнее окно и упал на польскую сторону. Он попал в того противного мальчишку, который бросал в нас камни еще до высылки из гетто. Мальчишка начал кричать, но он почему-то кричал испуганным женским голосом. И тут я проснулся. На улице было светло, и, правда, кто-то кричал. Это кричала женщина. Не на польской стороне. На нашей улице. Она кричала где-то рядом, но потом ее крики стали медленно удаляться.

Теперь я знал, как подниму лестницу наверх. Очень просто. Раньше, когда я не мог разгадать загадку или решить пример, папа говорил мне:

— Усни с этой мыслью, сын.

И только если я с этой мыслью засыпал и под утро все-таки не знал решения, он помогал мне.

У меня был следующий план. Я пойду на веревочную фабрику, хоть это и далеко и надо будет пройти три улицы. Я решил рискнуть, но зато сделать себе настоящее укрытие. Принесу оттуда веревки. Достану в одном из домов инструменты, распилю доски и сделаю из них перекладины лестницы. Коротких досок было полно. Буду пилить глубоко в подвале. Если я оттуда ничего не слышу, значит, никто не услышит сверху звуки пилы. Для большей безопасности буду пилить днем, когда польская сторона шумит.

Кроме толстой веревки, из которой сделаю лестницу, я принесу еще тонкую и длинную веревку. Один ее конец обвяжу вокруг камня и брошу его снизу через окно на разрушенный пол, там, наверху. Может, это не получится сразу, но в конце концов это выйдет. Не днем. Сделаю это ночью, чтобы с польской стороны не увидели, как через пустое окно вслед за камнем появляется веревка.

Камень потянет за собой веревку вниз, я увижу ее из более низкого окна, к которому смогу подняться. Тогда я привяжу веревочную лестницу и подниму ее на верхний пол. Закреплю конец и поднимусь по ней наверх.

«Интересно, есть ли на фабрике сторож? Надо попробовать», — так я говорил Снежку, давая ему крошки от сухарей, намазанные маслом. Я осторожно гладил его белую шкурку и объяснял ему деталь за деталью. Потом закрыл его в коробке, взял пистолет и вышел через пролом в соседний дом. Первым делом я осмотрел несколько квартир в поисках инструментов. Нашел ящик, похожий на чемодан, с нарисованным на верхней крышке красным крестом. Но в нем были только бинты и лекарства. В одной из квартир нашел маленький чулан, и там были инструменты. Я взял пилу и еще несколько вещей, может, в другой раз они мне пригодятся. Собрав все, я спрятал узел в темное место под лестницей и вышел на дорогу.

До первого углового дома я знал дорогу отлично, быстро и без оглядки прошел ее. Даже ни разу не прислушался. Остановился только тогда, когда приблизился к чердаку, где у меня забрали продукты. Еще до того, как услышал крики, понял, что что-то не так. Может, услышал шорох, которому не придал значения. Девочка кричала:

— Папа!

Она кричала не таким голосом, каким обычно зовут папу. Было понятно, что она попала в беду. Я остановился. Сначала хотел убежать. Но подумал, что, может, это маленькая Марта. Я пошел на голос. Послышался мужской смех. Приблизился к пролому в стене, который вел на чердак, и в полумраке увидел мужчину с огромным мешком на спине, держащего за руку девочку. Я напряг зрение. Лицо ее разглядеть было невозможно, но я узнал ее платье в горошек. Я не долго думал. Достал пистолет и щелкнул затвором. Мужчина обернулся на звук, и тогда я сказал самым грубым голосом, каким только мог:

— Не трогай ее!

И выстрелил. Испугался страшно. Это был настоящий выстрел. Пуля попала в стену, и я услышал, как посыпалась штукатурка. И был странный запах. Наверно, пороха, о котором говорил мне папа. Впервые с тех пор, как я увидел пистолет, я понял, что он по-настоящему стреляет. Как видно, до этой минуты я не до конца верил, что это возможно.

Реакция была мгновенной. Мужик отпустил девочку, бросил мешок и скрылся в мгновение ока. Если бы выстрел не перепугал меня, я бы, наверно, рассмеялся. Марта от испуга застыла на месте. Я был уверен, что она тоже хотела удрать, но не могла сделать ни шага.

Я пролез в пролом.

— Это я, — сказал я ей. — Мальчик, у которого вы забрали еду. Помнишь?

Я подошел к ней. Она отодвинулась назад, как будто я был какой-нибудь немец.

— Тогда ты ела сахар, а твой отец хотел меня поймать. Помнишь? Тебя зовут Марта.

Она остановилась:

— Кто это кричал?

Я старался говорить таким же грубым голосом, как раньше. Но ничего не вышло. Во всяком случае голос, звучал довольно низко:

— Это говорил я.

Мне показалось, что она смеется.

— А что это такое было — «трррах!»? — спросила она.

— Я взял камень и ударил о железо, — объяснил я ей.

— Это было как… настоящий выстрел, — сказала она дрожащим голосом. — Что-то даже отлетело здесь от стены, — показала она пальцем.

Я не ответил.

— Что будет, если он вернется? — волновалась она.

— Откуда ты вышла?

— Из нашего укрытия. Мне было запрещено выходить. Но папа с мамой пошли поискать что-нибудь съестное, и я вышла ненадолго. Хотела пойти во двор. У нас так тесно и темно! И неожиданно появился он.

— Пойдем, я отведу тебя в укрытие, пока не вернулись родители, — предложил я.

Она не отвечала. Потом прошептала:

— Я никому не могу сказать, где оно находится. Папа меня убьет.

— Ладно, — сказал я. — Давай пройдем на соседний чердак и спрячемся там в углу.

— А если папа и мама вернутся и не найдут меня на месте?

Я так соскучился по разговору с кем-нибудь, хотя бы даже с этой девочкой! Но не мог заставить ее остаться со мной. Все же я постарался хотя бы немного продлить нашу беседу:

— Сколько тебе лет?

— Девять.

— А я думал, восемь.

— Да, я маленькая. А сколько тебе?

— Двенадцать. В общем-то, одиннадцать с половиной. Где вы жили раньше?

— В гетто.

Она рассказала, где они жили в гетто и где находился их дом до войны. Потом рассказала обо всех куклах, которые остались дома. Сейчас у нее есть только одна кукла оттуда и еще одна, которую папа нашел здесь, в одной из квартир. Я рассказал о моем белом мышонке. Она поразилась:

— И ты дотрагиваешься до него рукой?

— Да.

— И он не кусается и не заражает тебя болезнями?

Это меня рассмешило. Я забыл, что многие боятся мышей, как, например, Барух.

— Знаешь, ведь люди выращивают мышей вот уже три тысячи лет.

— Откуда ты знаешь?

— Написано в энциклопедии.

— Я должна вернуться в укрытие, — вдруг сказала она.

Я утвердительно кивнул головой.

— Куда ты идешь?

— Далеко. Я должен взять кое-что на веревочной фабрике.

— Ты не боишься?

— Когда как.

Тогда она сняла с косички заколку и протянула мне. Потом ушла. С минуту я прислушивался, как она спускается по лестнице. Потом подошел к более освещенному месту и рассмотрел ее подарок. Я даже не сказал ей, как меня зовут.