С чердака веревочной фабрики спускалась вниз железная лестница. Я проверил, достаточно ли она прочная, — так учил меня отец, — а потом спустился вниз. Шел на цыпочках. Все было заперто. Дверь на складе тоже. Я посмотрел во двор. И тут увидел сторожа. Он сидел на лавке в середине двора под осиной и курил. На нем было кожаное пальто и сапоги. Я его не узнал. Он не был на фабрике ни разу. Я мог бы пробраться на склад через одно из окон со двора. Если бы хотя бы одно окно не было закрыто. И если бы сторож не сидел во дворе. И если бы… если… Поэтому я с огорчением решил вернуться и по дороге прихватывать на крышах бельевые веревки, какие будут. Смогу сплести из низ толстую веревку. Думал так, но все-таки не двигался с места.

Наша фабрика немного напоминала мне дом. Здесь я, папа и Барух работали с самого начала зимы. Сторож поднял голову и посмотрел на окно, возле которого я стоял, как будто почувствовал, что кто-то на него смотрит. Я не сдвинулся с места. Стоял на некотором расстоянии от стекла. Он не видел меня. Посидел еще немного, потом поднялся и начал ходить по двору. И тут кто-то постучал в железные ворота. Не просто постучал. Два раза. Перерыв. Потом три раза. Перерыв. Потом подряд пять раз. Перерыв. Еще раз. Я сразу узнал этот стук. Сторож подошел к воротам и с треском раскрыл их.

Вошли два человека.

— Вас кто-то видел? — недовольно спросил сторож. — Ведь я же говорил вам прийти ночью!

Они начали оправдываться. Я не слышал, что они там говорили. Стояли ко мне спиной. Говорили вполголоса. Потом сторож вошел в подъезд. Для большей безопасности я поднялся на последний этаж. Я слышал, как сторож открыл дверь на складе. Через некоторое время они начали выбрасывать тюки с веревками из окна на двор. «Воры», — подумал я. Потом увидел пустые мешки, которые полетели на двор. Втроем они вышли на улицу и начали запихивать веревки в мешки. Завязали веревкой каждый мешок. Это были хорошие веревки, толстые и тонкие. Точно такие, какие были нужны мне.

Они поволокли завязанные мешки к воротам. Мне не было видно, что они там делали. Слышал только, как открылась калитка и как она захлопнулась. Потом услышал их удаляющиеся шаги. Стало тихо. Я скатился по лестнице и помчался к воротам. Схватил мешок. Он был для меня слишком тяжелый. Тогда я поднял второй мешок, перочинным ножом развязал затягивающую его веревку и проверил содержимое. Потом снова завязал его и поволок за собой ко входу в здание и вверх по лестнице. С огромным усилием мне удалось поднять его по железной лестнице. Потом я поднял наверх саму лестницу. Точно такая лестница мне была нужна для того, чтобы подняться с нижнего пола на верхний. Я перенес мешок и лестницу к проходу, который выходил на крышу. Лестницу оставил здесь. Не хотел поднимать ее на крышу при свете дня. Это было просто невозможно — быстро пройти с такой тяжелой лестницей по доскам, на которых стояли трубочисты, когда работали на крыше. «Вернусь сюда как-нибудь ночью и заберу ее», — подумал я.

С мешком я добрался до нашей квартиры. Совсем не боялся. Еще раньше, проходя мимо, я хотел спуститься в квартиру и посмотреть, как там дела. Может, даже спуститься в бункер и попросить немного еды у господ Грин.

В нашей квартире все было перевернуто. Все более или менее ценное исчезло. Мебель была сдвинута с места. У меня просто заболело сердце. Квартира выглядела точно так же, как те квартиры, в которых я побывал до этого. Да и почему бы ей выглядеть иначе? Я зашел в уборную постучать, чтобы открыл кто-нибудь из семейства Грин. Как только я начинал думать о них, сразу же поднималась злость.

В гетто, еще до того, как начали высылать людей, я задерживал дыхание, проходя мимо тех, кто мне не нравился. Понятно, что я не был с ними знаком. Но это было видно. Они не были вонючими. Но я задерживал дыхание, чтобы не вдыхать «их» воздух. И не дышал до тех пор, пока они не проходили мимо. Когда мы знакомились с семейством Грин, я сразу задержал дыхание. Потом они не раз приходили к нам и сидели в нашей комнате. Мы даже построили вместе с ними бункер, и я был вынужден дышать рядом с ними. Но несмотря на это, я так и не полюбил их.

В уборной все было вверх дном. Стульчак был сдвинут в сторону, в полу зияла дыра. Сердце у меня сжалось от дурного предчувствия. Я даже пожалел о тех мыслях, которые всегда приходили мне в голову, когда я думал об этой семье. Бедный Йоси! Деревянная лестница, которую сделали папа и я из отпиленных ножек стульев, стояла на месте. Я спустился вниз. Внизу было темно и чем-то пахло. Никого не было. Пустота. Может быть, тогда, когда искали бункер у меня, искали по всей улице. Или кто-то донес. Не хотелось думать, когда это случилось. И вместе с тем я снова и снова вспоминал выстрелы, которые слышал. А потом женский крик. Может, это кричала другая женщина, не госпожа Грин?

Я нашел спички и свечи в отведенном для них месте. Осветил помещение и открыл кухонный шкаф. Там ничего не было. Тогда я направился к месту, где были спрятаны продукты на чрезвычайный случай. Там тоже было пусто. Кто-то знал и где само место, и где спрятана еда. Неужели здесь был отец? Нет. И тут я вспомнил, что был еще один человек, который помогал нам заделывать потолок. В прошлом строительный рабочий. Но его забрали давно. А может, его и не забирали, он был просто стукач?

Я бросился к лестнице. Мне не хотелось здесь оставаться ни одной лишней минуты. По дороге споткнулся обо что-то мягкое и упал. Свечка выпала из моей руки и погасла. Я снова нашел свечи и решил забрать с собой и их, и спички. Я пощупал вокруг. Что-то мягкое. Это был маленький детский рюкзак. Может быть, Йоси. Я взял его и быстро поднялся по лестнице. Не остановился ни на минуту, пока не добрался до чердака. Там я сел на мешок с веревками и с трудом перевел дыхание.

В рюкзаке были бутылка воды, четыре банки молока и остальное — как обычно: сухари, кусочки сахара, бутылка с подсолнечным маслом, плитка шоколада. Там был и маленький плюшевый медвежонок, с которым Йоси всегда спал. Ремни на рюкзаке были обрезаны. Я завязал его веревкой и вышел.

Сначала я старался тащить оба узла с одного чердака на другой. Переходить из квартиры в квартиру через проломы в стене. Но очень быстро устал. Начал протаскивать узлы один за другим. Вначале рюкзак Йоси. Потом мешок с веревками. Иногда менял порядок, чтобы было не скучно.

На улице медленно темнело. Дождя не было, хотя после обеда начало накрапывать. Я уже был в последнем доме, после которого должен был спуститься вниз и перейти вторую улицу, которая пересекала цепочку зданий по дороге от развалин к фабрике. Я тащил мешок с веревками. Рюкзак уже спустил вниз. Спрятал его за входом в подъезд. Вдруг кто-то прыгнул за мной через пролом. В темноте коридора он меня не заметил. Сразу за ним появился еще один мужчина. Он догнал первого. Они начали ругаться. Сначала тихо, потом все громче. Очень осторожно я отодвинулся в сторону и спрятался в одной из комнат. Я чуть не закричал. Прямо передо мной стоял третий мужчина, и в слабом свете, падавшем из окна, я увидел, что через его руку переброшены несколько мужских костюмов. Он приложил палец к губам и велел мне молчать. Я молчал.

Мы оба прислушивались к тому, что происходило в коридоре. По разговору, который до нас доносился, мы поняли, что они нашли шкатулку с драгоценностями. От разговора и криков они перешли к драке. Потом один из них закричал:

— Нет! Подлец! Брось нож!

После этого услышали:

— Господи!

И тяжелый удар. И мужские шаги, которые быстро удалялись.

Грабитель, который был со мной в комнате, велел мне оставаться на месте. По манере его разговора я понял, что он принимает меня за одного из них.

— Пойду посмотрю, жив ли он.

Как только он вышел, я бросился наутек. Но, как видно, выбрал не ту дорогу.

И выбежал прямо на него.

— Хотел удрать от меня? — спросил он.

— Да, — ответил я.

Я его не боялся.

— Давай выйдем отсюда, — сказал он и вытер пальцы о занавеску.

Я пошел за ним. Мы вышли во двор. Он уселся в кресло, которое там валялось, и положил костюмы на колени. Я стоял перед ним и улыбался. «Будь приветлив с людьми и окажи им доверие, тогда в них проснутся добрые чувства и они не обидят тебя». Но папа сказал: «Доверяй, но проверяй».

— Что у тебя в мешке, мальчик?

— Веревки, — сказал я.

— С фабрики?

— Да.

— Зачем они тебе?

— Они нужны папе.

— Скажи своему отцу, чтобы он сам пришел сюда, а не посылал ребенка, который может получить пулю.

— Если скажу ему так, он побьет меня, — ответил я.

Мужчина наклонил голову. Я совсем не опасался дышать с ним одним воздухом.

— Ладно, — сказал он, — как ты это вынесешь на улицу?

— Папа ждет меня с лестницей у стены, — ответил я. — А вы, господин?

— У меня есть удобный проход, — сказал мужчина после минутного молчания. — Я бы показал его тебе, мальчик, но так как ты боишься меня и не веришь мне, я не верю тебе, хотя и не боюсь. Так это во время войны. Проход, которым я пользуюсь, не должен стать известным немцам. Жалко, правда?

Действительно жалко. Я пожал плечами. И спросил его, хочет ли он послушать анекдот?

Он улыбнулся и сказал:

— Конечно, только приличный.

Мы рассмеялись. Тогда я рассказал ему анекдот о двух людях, которые спорили. Один говорил: сейчас утро. Другой возражал: неправда, сейчас вечер. Первый сказал: я тебе говорю, что сейчас утро. Второй разозлился и сказал: ты не видишь, что сейчас вечер? Так они спорили, пока не подошел еще один человек. Они остановили его и спросили: извините, господин, сейчас вечер или утро? Он подумал минуту и сказал: извините, я не местный.

Мы опять расхохотались.

Я вел себя в соответствии с уроком, который мне преподал отец. «С поляками надо говорить самоуверенным тоном, даже нагловатым, и смешить их».

Я не знал, как мне его рассмешить, поэтому и рассказал ему анекдот, и это сработало.

— Мой проход я не могу показать тебе, мальчик, — сказал он. — Но если тебе понадобится помощь, приходи, и я помогу тебе, чем могу.

И он сказал мне свой адрес. Я знал улицу, на которой он жил. Мы всегда проходили ее, когда еще до войны ходили навещать бабушку. Это было недалеко от разрушенного дома, если бы там не было стены, разделявшей гетто и польскую улицу.

— Спросишь Болека, — сказал он. — Я там привратник. А как тебя зовут?

— Алекс.

Вдруг он встал и подошел ко мне. Я не убежал. Он пощупал мешок на моей спине:

— И вправду веревки.

И мы расстались. Он поднялся наверх и вошел в дом. Я вышел на улицу и перебежал на другую сторону. Потом вернулся и взял рюкзак. Странно, что такой приятный человек пришел сюда, чтобы подобрать костюмы. Может быть, до войны он был учителем. «Что только не делают для заработка». Но мама всегда говорила: «Не деньги делают человека».