Последние шесть лет жизни графа Алексея Григорьевича Орлова я состоял при нём на службе. Впрочем, это нельзя было назвать службой в полном смысле слова, поскольку у меня не было определённых обязанностей, так же как присутственных дней. Имея характер жизнелюбивый и деятельный, граф Алексей Григорьевич иногда тем не менее впадал в глубокую хандру, которую не могла развлечь даже единственная и горячо любимая им дочь Анна. В это время он приглашал меня для разговоров и бесед, в которых изливал желчь, накопившуюся у него в душе.

С другой стороны, графу нравились рассуждения о науке и искусстве, о которых он имел смутное представление из-за недостатка образования, полученного в юности, однако относился к ним с великим уважением, подкрепляя оное значительными пожертвованиями в пользу соответствующих учреждений и частных лиц. Немало часов мы провели с ним в подобных беседах.

Случалось, граф Алексей Григорьевич звал меня и в часы веселья, когда он предавался ему в узком домашнем кругу. В отличие от праздников, которые граф проводил для специально приглашенных гостей, в числе коих бывали и царственные особы, его домашние праздники не были столь пышными и широкими, однако куда более искренними. Не опасаясь чужих ушей, он позволял себе откровенные высказывания, а иной раз обращался к воспоминаниям о своей жизни, полной удивительных событий.

Незадолго до смерти граф Алексей Григорьевич отметил своё семидесятилетие: вначале с приглашенными гостями, а через пару дней – в домашнем кругу. Будто предчувствуя скорую кончину, он был особенно разговорчив и рассказал много такого, о чём раньше умалчивал. К счастью, я догадался записать его воспоминания, несколько дополнив их тем, что слышал ранее, и в таком виде представляю нашей читающей публике.

Остаётся добавить, что дело происходило в сентябре 1807 года, вначале в подмосковной усадьбе графа на Донском поле, а потом – возле Чайного домика в Нескучном саду, ещё одном графском имении, расположенном по соседству с первым.