В молодом лиственничнике
На молодой лиственничник Бог слал испытание за испытанием.
Три года брали с него непосильную дань мыши. Брали, построчно выгрызая только что укоренившиеся рядки тонюсеньких прутиков.
Потом, как напасть, обрушился сырой снегопад, по пятам которого шли трескучие морозы. Смерзшиеся стволики под тяжестью льда и снега ломались, как спички.
Потом была смертельная, изнурительная борьба с курильским бамбуком, пытавшимся заглушить молодое племя.
И вот когда, казалось, все напасти позади, когда поредевшее лиственничное войско, пробив стену бамбука, вырвалось на свободу, новое испытание: молодой лесок облюбовал заяц, обыкновенный заяц-беляк.
Надоело ему питаться терпкими ветками да молодыми побегами бамбука — потянуло на сладенькое. А что может быть в тайге слаще, чем вершки молодых лиственниц, превратившиеся в звенящие леденцы-сосульки, торчащие рядками из-под пышного снежного покрывала?
И быть бы леску полностью обритым, если бы не его величество случай. Случаи, которыми так пестрят лесные истории.
У каждого хозяина есть в тайге свой участок.
У зайца — свой. У лисы — свой. У пернатых хищников — тоже.
А когда участок накладывается или входит в зону влияния другого — столкновения не миновать.
И для зайца одно из пиршеств закончилось трагедией.
Несколько клочков белесой шерсти да комочки рыжеватой крови на шершавом снегу — вот и все, что осталось от лакомки, когда его пути-дорожки пересеклись с путями-дорожками хозяина этих мест, ночного хищника — филина.
Под дубом
После затяжного ненастья — большое солнце.
Легкий ветерок с металлическим шуршанием перекатывает с места на место жесткие листья дуба.
Парит пропитанная влагой подстилка из прошлогодней травы.
Легкая дымка стоит над пологом просыпающегося от зимней спячки леса.
Перед входом в норку, замаскированную ажурным сплетением кореньев, охорашивается старая мышь: «Перезимовала…».
Забыв обо всем на свете, на колючем кусту шиповника, свернувшись в большой радужный ком, дремлет сойка.
Шевелятся на ветру, как водоросли под ударами морской волны, линяющие клочья шерсти на некогда роскошной шубе соболя, блаженно растянувшегося на корявом суку старой березы.
Вдруг с шумом обрушивается подтаявший пласт грунта на песчаном оползне. Мирная идиллия нарушена.
Любопытство берет верх над инстинктом самосохранения: что там?
Блестящий желудь, скрытый до этого под шершавыми листьями дуба, маняще поблескивает на солнечном песке. Старая мышь пробует на зуб подарок судьбы.
Над ней зависает серая тень сойки…
От судьбы не уйти — и старая мышь бьется в клюве птицы…
У этой драмы могло быть продолжение: для соболя нет желанней добычи, чем сойка. Уж очень не любит он эту доносчицу.
Но весеннее солнце все жарче и жарче…И нет сил даже открыть глаза, не то что делать какие-то движения. Линяющий соболь так и остался на суку у старой березы…
Пройдет какое-то время, и из надкушенного мышью желудя пробьется молодой росток.
И на месте лесной драмы зашумит первыми листочками еще одно молодое деревце.
А ландыши теперь не растут
Было это полтора десятка лет назад. Безответственный человек собирал для своей подруги ландыши. Бросил окурок. И в считанные часы не стало на сопке ни леса, ни ландышей.
Долго сопка эта черной громадой нависала над моим домом, как немой укор человеческой беспечности.
Но природа со временем залечила свои раны.
На месте горельника появилась молодая поросль березняка в человеческий рост. А мы лиственницу посадили. Тысячи по три саженцев на гектар. Внесли свою лепту и птицы.
Не в буквальном смысле, конечно. Но это их заслуга в том, что сопка каждый год утопает в белой кипени боярышника. Только Бог знает, сколько пришлось поработать трудолюбивым свиристелям, прежде чем семена этих колючих деревьев попали в истосковавшуюся по живому землю.
А крикливые сойки рассадили лимонник, возвращая земле семечки склеванных ягод. И теперь молодые лианы тут и там по тонким стволикам берез тянутся к солнцу, к свету, по осени щедро одаривая своих пернатых «хлеборобов» янтарной ягодой.
В общем, коллективными усилиями такой лесок создали — глаз радуется.
Только ландыши в нем теперь не растут.
Но это, может быть, и к лучшему.
А то вдруг тут опять появится безответственный человек с подругой. И тогда история повторится сначала.
У срубленного дерева
Притащили как-то лесники на погрузочную площадку сушину.
Раскряжевали на чурки. А что еще с дуплистого дерева получится?
Из одной чурки гнездо выпало. Вернее, начинка гнезда.
Присмотрелись к гнезду-чурке: отверстие сбоку — входные двери, просторный цилиндр внутри — спальная комната, а в спальной комнате матрац — кучка сухого мха. То, что выпало при распиловке — постель беличья.
Словом, сухой просторный дом для многодетной беличьей семьи. С удобствами. Рядом «столовая». Березовые и ольховые сережки с деревьев гроздьями свисают — это на первое.
Каждая ветка разлапистых елей усыпана почками — это на второе.
Редкие шишки на ветках — на десерт.
А внизу, в ручье, ключевая вода. Пей не хочу.
Жалко мне стало срубленное дерево. Ведь именно вокруг таких полусухих и дуплистых деревьев настоящая жизнь в тайге только и держится.
В ухоженном лесу обитателей лесных почти не встретишь. И парадоксального в этом ничего нет: не будет ослабленных деревьев — не будет и древесных вредителей.
Ни муравьев.
Ни усачей.
Ни короедов.
Не будет насекомых — не будет и насекомоядных.
Ни землероек.
Ни дятлов.
Ни птичек-синичек.
Не будет дятлов — не будет и дупел.
Не будет дупел — не в чем будет селиться лесной мелочи, птицам, белкам и даже разбойнику-соболю.
Вот ведь какая картина получается.
Четвероногие сеятели
В разгар зимы, когда столбик термометра неожиданно поднялся до нуля, проснулись еноты. Перед февральскими холодами самое время пополнить запасы жира.
Покинув нехитрое убежище под корнями вывороченной ели, мохнатые коротконожки сразу протропили дорожку к пойме реки: зимой вся жизнь лесная только у нее, кормилицы, теплится. А значит, и енотам найдется чем поживиться. Звери они всеядные.
Только попробуй разыщи эту жизнь под толщей снега и льда…Мыши лишний раз вылезти на поверхность не хотят. Лягушки под слоем ила и гальки где-то на дне речном спят. Правда, выдра натропила дорожки у продушин речных. Но после нее особо не поживишься: горки замерзших рыбьих потрошков на льду хватит лишь червячка заморить.
Зато на пригорке призывно горит оранжевое пятно мерзлого шиповника. Не успела крылатая мелочь его распотрошить. Вот и «семафорит» шиповник оранжевым неоном о помощи попавшим в беду лесным обитателям: налетайте кто голоден…Всем хватит.
На эту ягоду еноты-бедолаги еще по осени «глаз положили». Только попробуй достань ее из колючего сплетения…А теперь шипы «ежи» под снегом. На поверхности только тонкие веточки с оранжевыми «колокольчиками», которые со смаком обкусывают глазастые красавцы.
Но вот уже и время прощаться с колючей столовой. Шагают вразвалочку с разбухшими, как барабан, желудками еноты обратно к своему убежищу. Шагают не спеша, след в след. Дорогу метят непереварившимся шиповником. А в каждой «метке» — не один десяток семян, которые всхожести не потеряли и после пребывания в желудках енотов. А значит на каждой метке через год-другой обязательно новый кустик шиповника вырастет…
Обед из еловых шишек
Урожай на шишки таков, что и лесникам на свои нужды хватило, и лесным обитателям с лихвой осталось.
Гуляет тайга.
Куда ни глянь — всюду еловая шелуха. И по этой шелухе сразу легко понять, кто где обедал, с кем обедал.
Хоть и аккуратистка лесная красавица-белочка — и за собой следит, и в гнездышке у нее порядок, а за обеденным столом — неряха из нерях. По всей ее вотчине чешуйки и еловые стерженьки разбросаны. Сразу видно, с аппетитом обедала.
А вот и она сама легка на помине. Сидит на суку, цокает недовольно: шляются всякие.
Зато под соседним деревом идеальный порядок. Добрая сотня шишек, ежиком топорщащихся, в аккуратную кучку сложена. А одна шишка в расщелине между сучками зажата — так сказать, еще в производстве. Это кузница дятла. Хозяин ее отдыхает сейчас. Вернее, «музицирует», лениво ударяя крепким носом по смолистому сучку.
Вибрирует, поскрипывает дерево после каждого удара. Музыка, конечно, не ахти, но хозяину нравится. А чего еще надо?
А здесь чьи интересы переплелись? Порядок и беспорядок вперемешку. Это коллективная столовая. И вкусы, и воспитание у сотрапезников разные.
Разбросанные шишки с пучками иголок — работа клестов. Это они серповидными клювами сделали прореживание в рыжей от обилия шишек кроне ели. И, вылущив из каждой шишки, на их взгляд, наиболее аппетитные семечки, тут же бросали ее на землю, где за «oбeдeнным столом» уже собрались мышки. Лесные чистюли, как и дятлы, тоже во всем порядок любят. В аккуратные стожки сложили вылущенные чешуйки — любо посмотреть…А излишки шишек, сброшенные клестами, так и остались лежать в беспорядке. Клесты сорили — клестам и убирать, видно, решили мыши.
Такая вот арифметика…
Дорогу проложили прямо по пойме речки. Подрезали склон так, что обнажился профиль почвенного покрова до материнской породы.
— Какой замечательный срез! — проговорил мой спутник ученый-почвовед.
— Я не зря называю срез замечательным. Другой раз и за сезон ничего подобного не встретишь. Видишь, под корнями ели на фоне светлых глинистых сланцев темный брусок почвы? Это гумус, образовавшийся на месте очень давно упавшего дерева. Когда нас еще не было.
Дерево сгнило, на его останках выросло новое. Не менее старое. Посмотри, какие седые ветви… И знаешь, сколько природе на все про все потребовалось времени?
Давай посчитаем.
Дерево, прежде чем превратиться в валеж, росло 150–200 лет. Столько же времени потребовалось, чтобы природа переработала его в гумус. Не менее 150 лет и елке, которая на этом гумусе растет.
А скоро сюда придут лесозаготовители. С топорами. С пилами.
Для них века сожмутся до недель. А то и одной недели хватит, чтобы весь распадок свести под корень.
Такая вот арифметика…
Облака
В зеркале воды отражаются и небо, и облака, и даже профили корявых берёз.
Смотрю с обрыва вниз на речку и вижу всё, что меня окружает.
Лишь изредка налетает ветерок-проказник и нарушает лесную гармонию: пробегающая рябь размывает окружающий мир.
Но только на миг. Не больше… Вот и сейчас пылью-рябью покрылось зеркало реки. Задрожали, уходя в небытие, корявые берёзы.
И облака поплыли в разные стороны: одни — по течению реки, другие — против…
Странно, почему? Такого же не должно быть.
Я на небо глянул. Для сравнения. По небу облака плывут в одну сторону.
Снова глянул в воду. А там облачка в разные стороны разбегаются…
И дошло до меня, что это косячки горбуши резвятся.
Я спустился с крутого обрыва вниз, но не успел подойти к кромке воды, как рыбки-облачка на клочки рассыпались. И растворились в зеленой глади плеса. Остался только один горбатый-прегорбатый лосось-самец. Чего уж он замешкался, не знаю. Но, увидев мое отражение в воде, дал такого деру, что только его и видели. За браконьера, видно, принял.
Да, пуганая стала рыба. Страшнее человека для нее ничего на свете нет. Наверное, и деток-рыбок человеком пугает.
Беглянка с реки Беглянки
Таёжная речушка настолько обмелела, что лёд просто завис над её берегами. А мне нужно было перейти на другую сторону. Дела там свои лесные ждали. Вот и прыгнул на лёд. А он возьми и рассыпься на сотни блестящих осколков. Замочить ноги в двадцатиградусный мороз — удовольствие не из приятных, но пронесло.
Я уже собрался опереться на корень нависшей ольхи, чтобы выбраться из русла, как под корнем увидел настоящий клад — десяток кунджинок величиной с ладошку и пару лягушек.
Дотронулся до них прутиком — позванивают. Запасы стратегические, давнишние. Явно на чёрный день. Только чьи? Запасливых зверьков в тайге не так много, но попробуй догадаться. А догадываться и не пришлось. Буквально в двух шагах от меня живой столбик. Серебристо-чёрная шубка, беловатое пятно на плоской морде. Весь в напряжении. Волнуется. А вдруг грабёж.
Так это же норка! Хоть и необычная. Американские обитатели наших мест — тёмно-коричневые, а эта серебристая. Никак беглянка. Хотя чему удивляться?
Звероферм на юге Сахалина много. Поголовье в тысячах измеряется, и побеги — явление не редкое. Бегут и белые, и серебристые. И таких беглянок охотники иной раз обнаруживают в десятках километров от прежнего местожительства.
А убежищем для этой норки стала наша речка. Притом и название у речки символическое — Беглянка. Значит, будет хозяйкой этих мест. Беглянки с реки Беглянки — звучит интригующе.
Не стал я больше беспокоить встревоженную хозяйку и удалился.
Ведь ей ещё надо будет перепрятать свои запасы — любителей поживиться за чужой счёт и среди лесных обитателей хватает.
Речное общежитие
Я сижу на берегу реки и смотрю, как работают ихтиологи.
На берегу лежит снег. За берега цепляются льдинки. Вода в реке прозрачная-прозрачная. Ну что в ней можно найти?
Неживой кажется река.
Даже рыбы и те в глухих схронах попрятались. А у ихтиологов и «приборов»-то всего — огромная лопата да квадратный сачок. Расшевелят лопатой гальку на облюбованном пятачке в русле реки — и в сачок. И так лопату за лопатой.
Мелкие фракции вода вымывает. Крупные, с придонной начинкой, на брезент высыпают. И что они среди отполированных камней ищут? Камни и есть камни.
Как бы не так! Вот появилось величиной с полпальца какое-то рогатое страшилище. Как на подводной мине, рожки во все стороны торчат. Это личинка попрыгуньи-стрекозы. Той самой, что «лето красное пропела». Оказывается, зима для нее не так страшна, как писал батюшка Крылов. Весной из этого чудовища вылупится красавица-стрекоза с ажурными крыльями. И будет петь дальше, как ее сородичи.
Новый взмах лопаты — и новая живность. На этот раз личинки поденки…
Лопатой потревожены личинки ручейников, веснянок. Спали под двойным одеялом из воды и гальки, и нате вам — потревожили.
А когда в сачке заиграли на свету икринки сахалинского лосося, на свет божий из мелкой гальки ихтиологи извлекли… речную лягушку. И она даже не проснулась.
Вот тебе и мертвая река!
Но не все такие речки, как наша Сёмга. Другую пройдешь сверху донизу — и ничего кроме червей в сачок не попадет. О таких водоемах говорят: болеет река, загнивает…
Досадные случайности
На раскряжевочной площадке среди размашистых ветвей только что притащенной ели — серый шар.
Гнездо.
Беличье гнездо.
В гнезде, напоминающем футбольный мяч, шесть бельчат. Совершенно голых. С еще не открывшимися глазами. Шесть будущих белок-летяг.
Дерево вместе с гнездом приволокли с лесосеки. Досадная случайность: был беличий дом — разрушили. Но снизу ведь не увидишь, что делается там, вверху, в кроне дерева. Человек не птица.
Можно было бы отнести гнездо туда, где спилили дерево. Только где его спилили? Где найдешь это место? А если и найдешь — найдет ли его белка среди бамбука? Бельчата же тем временем от переохлаждения погибнут. Или станут добычей лесных хищников.
Гнездо переходило из рук в руки, пока не было принято соломоново решение: отдать бельчат в детский сад.
Где-то я читал, что таких малышей коровьим молоком выхаживают.
В детский сад зверьков и отправили с оказией.
На этом беличья история не закончилась. В конце дня на площадке объявилась встревоженная белка. Она не скрывала своей агрессивности. С яростью трепала рукавицы вальщика. В них он держал вчера гнездо бельчат. С гневом цокала на тракториста. Запах дыма и предметов от незнакомых людей так и будоражил белку.
Мы уже подумывали, как ей вернуть бельчат на следующий день, но белка словно в воду канула.
Так стали бельчата воспитанниками детского сада. Они быстро росли в тепле и в ласке. На теле появился мягкий пушок. Открылись глаза.
Только какой-то рок висел над зверьками, какие-то досадные случайности преследовали их.
Воспитательница спешила… Бельчат кормил ее сын. И вместо подогретого молока налил в блюдце холодного.
На шесть белок в сахалинской тайге стало меньше.
Ночевка с медведем
Как-то мой приятель говорит:
— Вот ты все о птичках да зверушках пишешь. Попробуй проверь тебя. Все равно соврешь. А если врать, то врать по-крупному. Написал бы, как в тайге с медведем под ручку ходишь или что-то в этом духе.
— Можно и про медведя, — отвечаю миролюбиво, — как-никак в грозу в одной берлоге ночевали.
— Ну ты даешь! — буквально взвизгнул приятель. — Сочиняешь прямо на ходу.
А я не сочинял.
…Тушили мы пожар в урочище Пиленга. Есть такое на Сахалине.
Вечером выбросил нас вертолет в пойме речушки рядом с пожарищем и улетел.
А мы обустраиваться начали. Не один день в тайге жить придется!
Пригляделся мне ильм на окраине стана. Толстый. В два обхвата. С изгибом коленообразным. И с огромным открытым дуплом в колене.
Ну чем не комната для ночлега?
Вытряхнул из дупла осыпавшиеся гнилушки.
Вытащил спальный мешок. Тихо. Сухо. Лучше ночлега и не придумаешь.
А ребята все знай шалаш строят.
— Я вам не помощник, — смеюсь. — Я для себя берлогу нашел.
Сказал, как в воду глядел.
Ночью ливень начался, с грозой, что на Сахалине редкость.
Деревья шумят.
Пыхтенье какое-то рядом. Треск сучьев.
Страшно, но ничего, уснул.
Проснулся чуть свет. От тишины и сырости…
В дупле полумрак. В боку от неудобной позы покалывает. С трудом на другой бок повернулся. Потянулся, косточки размял. Прокашлялся.
И вдруг… затрещало вокруг меня. Заломало.
Как на пружине, из дупла вместе со спальником вылетел.
Смотрю, а рядом с дуплом трава выкатана.
И атрибуты медвежьего испуга дымятся.
Видно, это дерево не только я, но и медведь облюбовал. И причем давно.
А я хозяйское место занял.
И ему, хозяину, рядом под деревом ночевать пришлось.
Интеллигент! Постеснялся гостя тревожить.
… Досыпать в дупло я уже не полез.
Сгреб в охапку свой спальник и — к ребятам в шалаш: пустите, пожалуйста.
Больше от коллектива отрываться не буду.
Хозяйка поляны
Лису, мышкующую на поляне, мы приметили давно.
Была она завсегдатаем этих мест. Машину, которая не причиняла ей вреда, лиса тоже угадывала.
И по виду. И по звуку.
Поэтому с ее приближением охоты не прерывала.
Не спешила уходить подальше.
Лесники так привыкли к лисице, что стали оставлять ей презент у дороги. В знак дружбы. В знак доверия.
И дружбу лиса приняла. Приняла благосклонно.
От угощений не отказывалась.
И по вечерам встречала машину, помахивая приветливо хвостом, как флажком. С таким торжественным, с таким нарядным видом, с каким на Руси встречают самых дорогих гостей.
Так продолжалось всю зиму.
А в марте, когда снег сморщился и пожух, как капустный лист на грядке, на пригорок вышли… две лисы: хозяйка поляны и ее жених.
В знак благодарности или влюбленности (если такие чувства есть у зверей) она решила поделиться со своим суженым самым дорогим, что у нее было, — правом на бесплатный и сытный обед. Жаль, что для жениха он оказался первым и последним.
Нет, с ним ничего не случилось.
Просто из-за весенней распутицы прекратились работы в лесу. А значит, прекратились и бесплатные обеды.
Однако хозяйке поляны бескормица уже не грозила: зима была позади.
А вдвоем беды не страшны никому, даже лисам.
Догадливая синичка
Зима как зима.
С морозами. Со снегом.
Сиротливо торчат высохшие стебли борца, медвежьей дудки. Ни жучков, ни паучков…Одна стерильная белизна. И куда только эта мелочь подевалась?
Маленькая синичка старательно долбит пустотелый стебель борца. И зачем ей это надо?
На потрескивающем стебельке, как на фюзеляже самолета, вырастают аккуратненькие иллюминаторы-оконца. Ну чем не небоскреб?
Крыша есть. Стены есть…
Окна в десяток этажей добрая синичка сделала: спеши, заселяйся, лесная мелочь!
Только, оказывается, все не так. И не такая уж синичка добрая. Дело в том, что стебелек этот давно заселен. Там, внутри, плотными рядами сидят оцепеневшие жучки, паучки, комары. На тонких паутинках покачиваются коконы бабочек.
Попробуй обнаружь их, когда все входы-выходы забиты пробками. Пробками-дверцами собственного изготовления.
Разве догадаешься?
А синичка догадалась.
Вот и долбит стебелек за стебельком, извлекая на обед обитателей скрытого царства.
«Разговор» в ельнике
«Фи-и-ть…фи-и-ть…» — в протяжном свисте захлебывается рябчик.
«Фи-и-ть… фи-и-ть…» — описывает страстно красоты своих владений.
Так свистит, как будто он хозяин заморского края, а не реденького елового царства.
А подружка на противоположном берегу речки Лютоги не верит ему.
Сколько вас, краснобаев, в лесу?
А чуть что — детей одной воспитывать?
Оседлостью самцы-молодцы не блещут.
Вот и отвечает самочка на его страстное и вдохновенное «фи-и-ть…фи-и-ть» сдержанно и сухо: «фить…фить…» — не свисти, мол, все равно не верю.
Не знаю, сколько длился этот диалог, конца не удалось услышать — село проснулось.
Трактора застучали.
Засновали машины туда-сюда.
И тонкое лирическое «фи-и-ть… фи-и-ть» потонуло в будничном поселковом утре. А следующее утро началось без рябчиковых рулад. Хоть и встал я пораньше, чтобы краснобая послушать.
Только молчала сопка с молодым ельником на ней. Видно, ушел рябец-молодец в примаки…
К подружке за речку.
Переполох
Под мартовским солнцем снежный ком дрогнул. А легкий ветерок завершил начатую работу.
Снежная глыба, шурша по веткам, устремилась вниз, увлекая за собой большие и малые снежки, запутавшиеся в суковатой кроне дерева.
Снежное облако серебряной пылью окутало елку.
…Вскоре пыль осела.
Ель расправила крону.
Но по крутому склону, наматывая на себя, как вату, снежное покрывало, все еще продолжали катиться на глазах увеличивающиеся в размерах елочные снежки.
Шумный снегопад застал таежных обитателей врасплох. После скромных завтраков они расслабленно дремали в своих укрытиях.
И вдруг такой переполох. Дробным боем застучали беличьи лапы по промерзшим стволам елей.
Тревога!
Тревога!
Тревога!
Испуганно поднялась в воздух стайка синиц, только что ковыряющихся в сухих стебельках лесного высокотравья.
Заяц в спешке покинул лежку. Снежный ком прокатился буквально рядом.
А вдруг!
А что вдруг?
Ведь ничего страшного не случилось. Просто с разлапистой ели свалился снежный ком.
Вот и все…
Поющие бекасы
На деревянных столбах линий электропередачи сидят бекасы.
Словно косы в руках у косарей: вжик, вжик, вжик — знай себе руладами заливаются пернатые. Наверное, событие какое-то произошло в их жизни, раз в самую страду праздник себе решили устроить.
И после каждой рулады взволнованное, с придыханием, с особой нежностью — вжи-и-и-и-ик.
«Смотрите все, какие мы счастливые…».
Десяток минут стою, выключив двигатель машины, и слушаю семейный дуэт. До птиц — рукой подать.
Каждое крылышко можно рассмотреть.
А они на меня ноль внимания.
В сторонке, на лугу, чистит клюв старая ворона.
Бросила взгляд мельком: делать, что ли, нечего или поющих бекасов никогда не слышал? И вновь углубилась в свою работу, шлифуя корявой лапой и без того блестящий клюв.
А мне действительно поющих дуэтом бекасов не приходилось видеть и слышать.
Пикирующих с высоты птичек с вибрирующими перьями хвостов, от чего воздух наполняется дребезжащим свистом, встречал на любом летнем лугу, особенно в брачный период. Но то — пение хвостом.
А чтобы вот так, во все горло, счастливым дуэтом — действительно в первый раз…
Собаке надоело неподвижно сидеть в кузове. Спрыгнула легонько на обочину — и сразу к столбу. Такая уж собачья привычка…
Не выдержав кощунства, «певец» улетел.
И тут же с досадой умолк второй.
— Эх, ты! — говорю барбосу, — потерпеть не мог. Такой дуэт испортил.
Норка-попрошайка
Мы чистили мелкую рыбу для ухи на берегу реки, а с пригорка на нас смотрела норка. Обыкновенная американская норка. Коричневый мех, плоская морда с белым пятном. Смотрела так просяще, что делалось как-то не по себе. У норки вместо передней лапки была культя. И эту культю, казалось, она старательно демонстрировала нам, давила на жалость. Как профессиональный нищий на столичном вокзале…
Увечье превратило некогда удачливую охотницу в обыкновенную попрошайку.
Кострище, где мы развели огонь, было старое, обжитое. Рыбаков здесь отдыхало предостаточно. И роль бедной просительницы эта «актриса» освоила блестяще. У нее наверняка в укромном гнездышке щенки, которых надо кормить.
Конечно, в речке полно мелочевки, а по берегам — лягушек, но с таким увечьем охота не всегда бывает удачной. Без помощи «со стороны» в такой ситуации трудно обойтись.
Естественно, не отказали в помощи и мы. Сначала ей достались потрошки, а потом и излишки улова. Семейство большое — лишнего не будет.
Бедняга наверняка стала жертвой браконьерства, причем давно, если свое увечье уже научилась использовать во благо.
Неснятые капканы по берегам реки после зимней охоты здесь встречаются и до сих пор. В одном из них мы недавно обнаружили скелет еще одной зверюшки.
Так что нашей бедолаге еще повезло.
Фальшивые бриллианты
Залетный циклон недолго хозяйничал в тайге. К ночи северные ветры оттеснили пришельца прочь. И февральское небо, как всегда, переливалось сполохами колючих звезд под ревматическое потрескивание промороженных насквозь деревьев.
Зато утром, когда взошло солнце, зимнюю тайгу было просто не узнать.
Куда только подевались серенькие, вечно озабоченные березки?
Что случилось с угрюмыми, придавленными морозной тяжестью елями?
Лес в одночасье превратился в хрустальное чудо.
Со сказочными обитателями.
Со сказочными героями.
В серебряных платьях застыла стайка молоденьких березок, позванивая бриллиантовыми сережками.
Пышно расправили хвойные «воротники» солидные ели.
Засияли кораллами редкие кисти женственных рябин.
И даже пень, старый трухлявый пень, и тот превратился в сказочного Бову-богатыря, со стороны наблюдающего за происходящим действом.
Лес замер в хрустальной тишине.
Замер в ожидании очередного чуда.
Но вот откуда-то налетел гуляка-ветер. Зазвенели, падая, коралловые кисти рябин. С глухими охами сбросили елки снег. Не пощадил хулиган подружек-березок на пригорке.
«Тоже мне, принцессы! — просвистел проказник. — Вырядились, как фифы! А бриллианты-то фальшивые».
Присвистнул еще раз, прежде чем исчезнуть в потерявшей сказочную красоту чаще.