Не из тех я, кто падает в пропасть безрассудно – за риск мой прости! Кто-то должен шагнуть из окопа первым, чтоб за собой повести. А в атаку идти – нужен опыт. Риск и смелость не станут виной. И того, кто шагнет из окопа первым, смерть обойдет стороной.

Куба, Конго, Египет, Чили… Долгу чести мы были верны. А с врагом воевать учились Вдалеке от своей страны. От Испании до Афгана Мы вкусили беду и вину. И в чужих воевали странах, Чтоб в свою не пустить войну Пламя, взрывы, погибших лица… Наша память страшней суда. Но война ломала границы, Словно дамбы в бурю – вода. Дым пожарищ и пыл развалин. Скорбный залп. Медсанбата кровать. Мы теперь у себя воевали, Научившись вдали воевать.

1. Казалось все… Нет больше сил. Спустился с неба ангел. «Здесь русские?» – меня спросил И встал на правом фланге. И по земле, и по воде Лежит путь к русской славе. Я знаю: никогда в беде Спаситель не оставит. 2. Плачет иволга. Мышь пищит. Меч лежит на груди крестом. Не кладите меня на щит. Встану сам со щитом. Озарились и храм, и скит. Сила духа – небесный свет. Битва кончена. Враг разбит. Торжествует Новый Завет.

Если ты и праведен, и страстен, Значит, в жертву сам себя готовь. Людям даст Господь свободу власти — И они прольют чужую кровь. За добро добром не стало платы. Не ищи ни славы, ни наград, Не сердись на Понтия Пилата: Понтий – настоящий демократ.

Колючей проволоки струны, натянутые между вышек, поют при свете зимнем, лунном о том, что к нам приходит свыше. А карабины, как фаготы, под вой пурги опасно слушать. Колючки проволоки – ноты! — вонзаются до боли в душу. И не убавить, не прибавить ни дня, что дал Господь, ни ночи. Не алфавит сегодня в славе, а звезд немое многоточье. И неестественно, и хрупко все: и бараки, и березки. Застыли в белых полушубках на мерзлых вышках отморозки. Не прикурить «бычок» без спичек — карманы вытрясла охрана. А мир – возвышен и трагичен, как будто музыка органа.

К бессмертью себя не готовь — Откроются вовремя двери. Бог милостив, словно любовь, А в нас умирает безверье. Ты видел ли жизнь без прикрас, Когда душу мучили черти. Бог вечен, он в каждом из нас — Ему помолись перед смертью.

Сквер с утра был печален и желт, А потом побелела ограда. Если дождь быстро городом шел, То снежок с неба медленно падал. Вот и кончилась осень почти, Вспыхнул день и погас, как лампада. Так и в жизни бывает: идти Быстро легче, чем медленно падать.

Листопад планирует во рвы, Ветер – и надсмотрщик, и погонщик. Самородки золотой листвы Намывает дождь в осенней роще. На реке и в поле – пустота, На приколе и скирда, и катер. Отреченье ветки от листа. В октябре дождь – золотоискатель.

Сонная роща. Мороз. Стынет в снегу бересклет. Словно из сопел, из звезд В ночь вырывается свет. Кто мы? И где колыбель Наша? Истоки – во мгле. Снегом укрыла метель Наши следы на земле. Пеплом сугробы легли Возле кладбищенских плит. Как с космодрома, с земли Небо уходит в зенит. Не разгадать до конца Черного неба секрет. Испепеляет сердца Звезд улетающих свет.

Подлунный мир таким, как есть, приемлю, Холодный тусклый свет слепит глаза. Упало небо снежное на землю И облепило долы и леса. Сквозняк из-за порога студит спину. Бессонница. Не греет легкий плед. На улице безлюдно и пустынно, Сквозь стекла окон льется лунный свет. И снег, и свет посеребрил ступени Крыльца. У клена крона набекрень. Дрожат на стенах призрачные тени — Я незаметно превращаюсь в тень. Луна блестит сквозь тучу, как лампада. И на земле – снег, и на небе – снег. И кажется, что после снегопада Я не земной, а лунный человек.

Хотя топор мой был остер И выверен прицел двустволки, Я ветками кормил костер, Чтобы меня не съели волки. Рубил сушняк. Мою ладонь Мозоли жгли, как пчелы в улье. Но для волков страшней огонь, Чем лезвие и пуля.

Инвалид, полоумный калека, Превращает доносы в дела. Жизнь ваяла в нем тип человека, Но работа была тяжела. А другой – криворожий в берете Бесовством развращает детей. В наше смутное время на свете Развелось много разных чертей.

Зверочеловеки. Им ко сну В ночь не отойти – за алчность плата. На телеэкран, как на луну, Воют, воспевая мглу разврата. Расползаясь по квартирам, мгла Губит неокрепнувшие души. И торчат локаторами зла Из затылков жирных волчьи уши. Воровать привыкли и делить Наше, превращать дворец в берлогу. Могут ближе к храму склеп купить, Но не купят место ближе к Богу.

Мы шлем привет от Северного полюса Ракетой на камчатский полигон. Драконом извиваясь, мчатся полосы Полярного сияния вдогон. По радиоволнам плывет истерика — Неистовствуют вражьи голоса. Прорублено во льду окно в Америку, Ракета подминает небеса.

Плетемся к кресту от звезды, Плутая во мраке кромешном. Все меньше под небом святых, А больше порочных и грешных. Устали не жить, а играть, Фальшивых ораторов слушать. За истину легче отдать Святую, чем грешную душу.

Весть придет не письмом в конверте, А впорхнет ветерком в окно. Никому не желайте смерти — Вам людей воскрешать не дано. Бог един. Не найти иноверцев Там, где правят любовь и честь. Слов не надо. От сердца к сердцу Прилетает благая весть.

В живую плоть стреляют, а не в блюдца, Ныряют в джунгли низменных страстей. Во времена реформ и революций Бог отнимает разум у людей. Не оглядеться и не оглянуться — Мир словно дом без окон и дверей. А люди, от реформ и революций Озлобясь, превращаются в зверей.

Глаза в глаза. К чему слова?! Мысль высветят зрачки. По тополям бежит листва, Ныряя в сквозняки. Зачем бессмысленно спешить, Не слыша соловья?! Уж лучше, умирая, жить, Чем умирать, живя.

Расскажи мне, что такое – старость. Старость – стать, рассудочность, усталость. Но костлява стать и слаб рассудок. Устаем от маршей и побудок. Старость – детство то, что задержалось, И к себе отчаянная жалость. Старость – то, в чем каяться осталось, То, о чем – уж точно! – не мечталось. Расскажи мне, что такое – старость: Время, что – не жить – дожить осталось!

Рассвет. Предзимье. Тяжесть сна. Безмолвие в беседках. Блестит холодная луна. Листва звенит на ветках. Дымы из труб летят в зенит — Жди стужу по приметам. И даже слышно, как звенит Бубенчиком планета.

Ходит мертвый человек, толстопузый, краснорожий, с черствым сердцем, с толстой кожей… То абрек, то имярек. Ходит мертвый человек вдоль домов, что, как могилы, холодны. Воротит рыло — не еврей и не узбек. И не русский… Просто мертвый. Кровь чужую из аорты пьет. И сплетню на закуску жадно гложет, словно кость. Этот мертвый – страшный гость. И родную мать продаст, и не пожалеет брата. Смерть при жизни – вот расплата. А от смерти нет лекарств. Но, случается, проснется — Злу, что сделал, ужаснется. На секунду оживет — и опять в себе умрет. Ходит мертвый человек…

Весна исследует пруды, Разбив на глыбы плиты — окаменелости воды Эпохи декабрита. А декабрит в себя вобрал листву, окурки, банки. Осколки жизней, как зеркал, мерцают сквозь изнанку льдин. Наши зимние следы — свиданий отложенья. Земной круговорот воды их приведет в движенье. Сквозь декабрит в апрелезой путь превращений долог. Приходит в гости смерть с косой, как с кистью археолог.

Совестью грехи не побороть, Если без молитвы жить – греша. Управляет молодостью плоть, Старостью – прозревшая душа. Смертный и ничтожен, и велик Не одновременно – в этом суть! Плоть ведет в трясину и в тупик, А душа находит верный путь.

Я родился в Советской империи — Предо мной были настежь двери. И в себя, и в страну свою верили Потому, что мы жили в империи. И плясали, и пели счастливо Под советские наши мотивы. Пред врагом не сгибали спины Потому, что мы были едины. …От страны прежней – пух да перья, Но мечтаем опять об империи.

В империи жить спокойно. В ней ветер по правилам дует. Обходят империю войны, И чернь меж собой не враждует. Тверды, как базальт, законы, Устойчиво все. И мненье — Одно на страну. У трона Толпится народ в смиреньи. Хватает еды и зрелищ Для всех. И тепло, и сухо. А если не дело мелешь — Охранники с тонким слухом. Хоть взятки берут, но в меру, С почтением и опаской. И кое-кого к расстрелу Осудят другим в острастку. Без денег живут достойно, Но трудно прожить без блата. В империи все спокойно: Один в ней бандит – император!

На стул чужой не сяду И не пойду в братву. Я не меняю взгляды, Как дерево – листву. Хоромов нет на Юге. Душой не бизнесмен, Я не верчусь, как флюгер, В эпоху перемен. Смотрю на птиц с балкона, Люблю сиянье гроз. Живу по тем Законам, Что дал Иисус Христос.

Терпкий осадок прощальных историй. Парковый шум облетающих крон. Осень штормит, словно желтое море, Черною пеной качая ворон. Горько время распада и тлена. Тянется день, словно выжженный век. В небе рассеется черная пена — Ангелом белым опустится снег.

Костюм не отглажен и быт не налажен. Угасла житейская прыть. Жизнь так коротка, что не хочется даже Романы тайком заводить. Чужие проблемы – чужая поклажа. Скудеют судьба и рука. Жизнь так коротка, что не хочется даже Забыть, что она коротка.

Скрипит замерзшая вода, Блестит янтарь листвы. Дожди стоят, как поезда, У берегов Невы. Вокзал печалей и простуд. В подъездах стынет ночь. Когда дожди весной пойдут, Засобираюсь прочь.

У девчонки – улыбка, слеза — У старухи. Взгляд бьет, словно кнут. Зеркала режут правду в глаза Людям в старости, в юности – лгут. Вся в округлостях юность, в углах — Старость, но под бедою не гнись! Сохраняют секрет зеркала: Ото лжи к правде – целая жизнь.

Дышат здесь, а там не дышат, Вечность – там, а здесь – мгновенья. Зеркала – гробы без крышек, В них хоронят отраженья. Отраженья взглядов, жестов… Отраженья тайных слухов. Исчезают и невеста, И бесплотная старуха. При любой земной погоде Тишь и сумрак в их владеньях. По ночам в квартирах бродят Толпы зыбких отражений. Обездолены и сиры, Мы живем темно и просто. Наши бренные квартиры В зеркалах – для нас погосты.

Где ты, Русь моя ржаная? Где овсяная? На репейном сквозняке – баба пьяная. А мужик ее давно спит на кладбище. Ни коровы, ни овцы нет на пастбище. И трава вокруг избы – ой! – не кошена. Позабыто все вокруг. Позаброшено! Где ты, Русь моя льняная? Где гречишная? Раскричались иноземцы, что ты лишняя. Стал доверчивый народ сиротинушкой, Но зовет меня сынком и кровинушкой. Все растащено вокруг да распродано. Где ты, родина моя? Здесь ты, Родина!

Уходит прочь за годом год, Сжигая дни и ночи. Мы все уйдем… И даже тот, Кто уходить не хочет. Мелеет глубь и гаснет высь. Стирается булыжник. А кто-то держится за жизнь, Губя чужие жизни. Он станет холоден и сед, Как свет ночной звезды. И он уйдет с земли, но вслед Уйдут его следы.

Потяжелел октябрьский день — Завалы на пути. Я так устал, что даже тень Мне тяжело нести. Над лесом крики воронья. Нелегок путь земной. Хотя устал, но тень моя Пока еще со мной.

Как тень, отбрасываем плоть, Но души сберегли. Эвакуирует Господь На небеса с земли. В траве кузнечики звенят. И жизнь, и смерть – к лицу. В лучах небесного огня Легко лететь к Творцу.

Приближается рыжий вечер – краткий визит. Месяц сломанной лыжей по сугробам скользит. Убегает за речку, за пригорки, за лес… Там, закутавшись в вечность, день короткий исчез. Он унес наше детство прочь по снежной меже. Но остались в наследство свет и радость в душе.

В зеркалах тени предков – соседи, Нас на землю спускают с небес. Конденсаторы тайн и трагедий — Зеркала, что сверкают окрест. Общий мир не делите на части, Чтоб не резали жизнь грани зла. К нам ворвутся чужие несчастья, Если мы разобьем зеркала.

Летят снежинки с темной высоты В застывшие леса сквозь белый воздух. Чернеют, словно зимние цветы, Среди густых ветвей вороньи гнезда. Зачем грустишь в своей квартире ты, Когда покрылись окна снежной дрожью. Зимой заметней черные цветы, Парящие над белым бездорожьем.

Все впереди: и бездны звездных трасс, И даже тупики идеи ложной. Хотя пугает будущее нас, Его исправить в настоящем можно. Не надо камни в прошлое бросать, Искать изъян и грех в чужом уставе. Конечно, можно все переписать, Но невозможно прошлое исправить.

Районный центр: река, сквер, автостанция. Пустые сплетни и тоска в дому. Мы вовсе не последняя инстанция — Превыше Бог, прислушайтесь к нему! Районный центр – моя страна в разрезе. Здесь, как в Москве, и челядь, и князьки. А в храм идти с больной душой полезней, Чем в шумные хмельные кабаки.

Пью кофе. Разгадывать ребус Устал. Просыпается дождь. Над крышей – небритое небо, Осины русалочья дрожь. Дремлю. А дождю вот не спится. Он бродит, как пес, под окном. И чтоб в темноте раствориться, Пью кофе в ночи перед сном.

Любишь лаять тонко Ты из-за угла. Подлая душонка. Подлые дела. Раз возвел заборы — Так под них ложись. Чем длиннее споры, Тем короче жизнь.

…А наша плоть – не более чем тара для глупых сплетен и смешной молвы. Мы вылупились из земного шара, но души наши слабы и малы. Потом они взрослеют незаметно под лунным светом тайн и саламандр. Я смерти не боюсь – душа бессмертна, а тело – обновляемый скафандр.

Умрет село. И зарастет дорога. Уйдет в трясину пахотная гладь. Я в этой жизни знаю очень много Того, чего хотелось бы не знать. А мне твердят: все в мире позитивно, Что совестью гордятся чернь и голь. И так порой становится противно, Что даже не спасает алкоголь.

Слишком много людей. Споров много. Одиночеством я обделен. И стрекочет молва, как сорока, Что я вырос под шелест знамен. Не мечтал о пути знаменитом, Что венчает над кладбищем залп. Никогда не хотел быть бандитом, Но монахом, наверное, стал б. Я искал тишины и смиренья. Келья. Свечка. Молитва. Погост. Смерть – мгновенье. Жизнь – тоже мгновенье. И мгновенье – горение звезд.

Река и речь текут по-русски, А листопад впадает в дождь. Ах, эти тромбовые сгустки Осенних выплаканных рощ! Дня помраченья и разгула… Сгорела в водке трын-трава. Похмельный холод сводит скулы И заползает в рукава. Я устаю: вокруг потери И волчий блеск в глазах детей. Царит над миром право зверя, Оно преследует людей. Трепещет выстывшее сердце Листом осины на ветру. Мы с октябрем единоверцы, Но вера здесь не ко двору.

Опасна вина без вина. Но, сидя в траве под забором, Не вычерпать душу до дна Нетрезвым мужским разговором. Глаголам сквозь зубы не течь, Блистая хмельной позолотцей. Дрожит неподъемная речь Бадьею в глубоком колодце. Прозренье опасней вина, Виновным оно – как засада. Не вычерпать душу до дна… А значит, и черпать не надо!

Февраль. Метелей нет. Мороз крепчает. На синем небе – желтая луна. Читаю книги. Согреваюсь чаем. Не верится, что впереди – весна. Свет предвечерний льется через окна В мой дом – сияют в зеркале лучи. Трещат деревья, и звенит дорога Под окнами… Трещат дрова в печи. Читаю книги – вслушиваюсь в речи Далеких предков. Век впадает в век. Мир Божий отразился в человечьем Мирке – и засветился человек. Луна в зените. Солнце на закате. Синеет вечер около крыльца. Ищу глазами в золотом окладе Святого Духа, Сына и Отца.

Помню всех – и старше, и моложе — Промелькнувших, как в коротком сне. Никому и ничего не должен, Ничего никто не должен мне. Взгляд окаменел – слеза не брызнет. Горблюсь и ступаю тяжело. Расплатился собственною жизнью Я за все, что было и прошло.

Давай, поговорим с тобою, ветер, — Бездомный странник, ты меня поймешь. Скрипит крыльцо: один на белом свете. Поля пусты. В амбарах сохнет рожь. Я многих потерял и многих встретил. Пел: «Жора, подержи мой макинтош…» Давай, поговорим с тобою, ветер, — Ты разговор по свету разнесешь. И встречи, и разлуки не случайны. Пустой стакан. Измятая кровать. Я знаю: ты хранить не можешь тайны… Поговорим – мне нечего скрывать!

Нет звезды. И сгнили колоски. Серп и молот продали злодеи. Герб страны разрублен на куски Так, что ни собрать его, ни склеить. А народ притих и поредел. Неуютно юным, трудно старым. Наша жизнь – топорный новодел, Он не интересен антикварам.

Дерево возле подъезда хромое. Снег во дворе. Узкая щель между тьмою и тьмою — День в декабре. Ветер снежинки и крутит, и вертит. Дерева скрип. Узкая щель между смертью и смертью — Жизнь словно всхлип.

Решалось все с жару да с пылу, Жилось, как в нелепом кино. Подумал: «Давно ль это было?» И понял внезапно: «Давно!» В ладони перо, а не птица, А в небе – луна до утра. Не знаю, что завтра случится. Не помню, что было вчера.

Дождались весны. Поют ручьи, Словно птицы. Почки зеленеют. Мы с тобой по-разному молчим: Я – короче, ты – чуть-чуть длиннее. Гнезда ремонтируют грачи. Да, пожалуй, ты меня умнее. Мы с тобой по-разному молчим… Так молчим, как мы молчать умеем.

Ночь. Бессонница. Сыро и стыло. Лунный свет. По углам – полумрак. Листопадом округу накрыло, Льются листья водою в овраг. И душа – слезы льются! – промокла. Для чего я живу? Что за цель? А луна?! Ей бы лазить по окнам Да заглядывать в каждую щель. И в реке, неспокойной и мутной, Отразился свет, как на ноже. Надоела луна… Неуютно От нее на промокшей душе. Ночь – для слез, а совсем не для песен. Для чего я живу – где ответ? Окна дома туман занавесил, Но с небес заструился рассвет.

Дым ползет от горящей ботвы. Мы картошку печем. Ветви носим. Золотистые вздохи листвы — Словно тесто в квашне, дышит осень. Теплый дым и прохлада земли. Детский смех – непорочен и робок. А когда улетят журавли, Заблестят караваи сугробов. Прибежим, поиграв под луной, В наши избы – небесные кущи. И не зря мы молились весной В белом храме о хлебе насущном.

Нас не поставить силой на колени. Но можно обмануть. Мы часто побеждаем отступленьем, И в этом суть! Мы только Богу в храмах бьем поклоны, Даем гонимым хлеб и кров. Для русских пятая колонна Опаснее других врагов.

Задернул вечер занавески. Меж серых айсбергов плыву. Январь. Морозно. Старый Невский Блестит в витринах, как во льду. Оставил бар, вино в стакане И глаз погасших синеву. По тротуару, как «Титаник», К семейной гавани плыву. Огни реклам. Все как в тумане. Фальшив и призрачен уют. И проститутки, как пираньи, Вокруг неистово снуют.

Трубили печи в каменные трубы, А ветер в луже облако лакал. На женскую любовь я ставил губы, Как на лису охотничий капкан. Любовь хитрила. Но ее изнанка, Как соль, белела на моем виске. Мне дождик предсказал, а не цыганка Судьбу по незатейливой руке. Стоптав ботинки и разбив коленки, Я понял: мир – шершав и угловат. На мачте поднят парус, будто к стенке Поставлен неприятельский солдат. Куда плыву? Переплываю Лету. Трепещет зыбь, как травы на лугу. И словно серебристые монеты Бросаю годы в мертвую реку.

Сентябрь. Набухшие аллеи. Из туч скрежещет поздний гром. Листва от сырости ржавеет, Не рощи, а металлолом. Жить в металлической пустыне До снега… Воют провода. Ржавеет прошлое. Отныне Над миром ржавая вода. Все, что болело, отболело. Душа к дождям не рвется ввысь. Ржавеет вымокшее тело, И ржавчина съедает жизнь.

Надгробно – рекламные плиты. Сиянье неоновых свеч. Чужие слова, как бандиты, Насилуют русскую речь. То самоубийства, то стрессы — Срывается с плеч голова. Людей искушают, как бесы, Страстями чужие слова. Была бы кириллица вечной — В молитве над храмом кружим. Не облагороженный речью, Родной мир нам станет чужим.

Мы счастья ждем, как солнца – из-за тучи. И нам не суждено узнать пока, Что отдадим и что взамен получим. Да не отсохнет щедрая рука! Подарим радость и больным, и сирым. Наверно, счастье в том, чтоб быть собой. А безразмерность горестного мира Мы измеряем собственной судьбой.