Глава 1

Схватка с непонятными выроднями обошлась нам в одного убитого и девятерых раненых. Правда, большая часть ранений — легкие, так что движения раненые не замедляют. И к тому же, у нас появился грузовик, что положительно сказалось на скорости марша. Теперь, перераспределив груз, мы делаем до пятидесяти кэмэ в сутки. Ведь это так просто: часть едет на машине, а часть бежит. Потом меняемся…

За последние шесть дней мы миновали три деревни. Какие-то в них люди невеселые: все стараются спрятать и сами норовят спрятаться. А в последней деревушке, только завидев нас, местные выволокли нам навстречу двоих здоровенных парней со связанными руками. Самый бородатый из местных заголосил, униженно кланяясь:

— Батюшки-заступники! Опчество вам головами выдает ентих! Шо они покрали — вернем, вот с месту мне не сойти! Урожай соберем — вернем, вот те крест! — он перекрестился, словно Алеша, и неожиданно закончил, — Сукой буду!

Бородач перевел дух. Я попытался спросить его, что украли эти два дурня, и что мне делать с ними теперь, но не успел. Оратор набрал воздуха и снова заголосил:

— Батюшки, защитники вы наши! Ентих, ентих берите. Хоть в Магадан, хоть на березу — то вам решать! А опчество ни причем. Мы их воровать не посылали, мы брали-то у них тока потому, шо не знали, шо оно — воровано! Во те крест — не знали! Гадом буду!

Теперь он замолчал надолго, и я, наконец, смог вставить слово:

— Слушайте, да что у вас тут происходит? Зачем нам эти? Чего они украли?

Бородач вылупился на меня так, будто на мне вдруг выросли цветы или у меня на щеке открылся второй рот. Он скосил глаза, потом наклонил голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть меня. Затем, откашлявшись, спросил:

— А вы, стал быть, не пионерский патруль будете?

Теперь настала моя очередь удивляться. Он знает о пионерах? Откуда? Может быть, здесь прошел один из наших отрядов? Чей?

— Простите, а здесь пионеры уже были?

— А как же! — радостно завопил бородач. — И скольки раз! Вот, в прошлом годе… — он пустился в длинный, обстоятельный рассказ о том, как в прошлом году к ним приходил пионерский патруль, как пионеры искали кулаков и подкулачников, и никого, конечно же, не нашли, как потом устроили концерт пионерской агитбригады и «протащили» сельские недостатки…

Я слушал бред, который он несет, и тщетно пытался понять: кто из нас сошел с ума, я или он?! Пионерский патруль? А что это такое? Может, он имел в виду пионерский десант? Но про каких таких кулаков он болтает? У них тут что, все книжек про Морозова и Мяготина начитались?.. В прошлом году, ага!.. Какие, на хрен, пионеры в прошлом году?!

— А ну-ка, уважаемый, подождите, — в разговор вмешивается Негуляев. — Это откуда ж к вам пионеры в прошлом году приходили?

— То исть как «откудова»? — искренне изумляется бородач. — Оттедова, откудова и раньше… Из колхозу…

Краем глаза я замечаю, что Виталька вдруг вздрагивает. Что это с ним такое?..

— А ентих вы уж заберите, будьте так добры. Да в Магадан их, в Магадан. Шоб почуяли, как воровать-то! А то и на березу…

— Да что они украли? Последний раз спрашиваю!

— Дык как? Они ж караван, который в колхоз шел, обокрали. И сперли материалу, ниток, сахару там. Мы-то думали — они как порядошные, колхозных за зипунами умолили взять. Поначалу обрадовались и брали у них, кому што, а тут, — бородач полез в карман широченных штанов, вытащил что-то и поднял над головой, — тут у них вона чаво нашлось!

Я пригляделся… Обалдеть! Переносная рация! Маленькая, УКВ но не это странно. Рация была новой. НОВОЙ!

Бородач протянул рацию мне и пояснил:

— Разве ж такую вещь ваши дадут с собой унесть? Ни в жизть! Стал быть — сперли! Ну, мы их повязали, а вот теперь вам передаем. Заберите их, ради бога! А на опчество не думайте: опчество ни причем!..

…Тащить двух воров нам было некуда, так что мы расстреляли их километрах в пяти от деревни. Они дико вопили, что они в Магадане отработают, но это, по-моему, они просто крышей двинулись от страха. Я же учил в школе географию СССР и где Магадан представить себе могу. Очень уж далеко, чтобы хоть кто-то мог их туда отправить…

Но после расстрела у нас с Виталием произошел крупный разговор…

— Виталь, ты мне ничего сказать не хочешь?

— Н-нет, — он преувеличенно честно смотрит мне в глаза. — А что?

— Да нет, ничего… Что-то мне показалось, будто ты как-то непонятно прореагировал на известие о пионерах из колхоза. Показалось или нет?

Негуляев долго молчит, задумчиво жуя травинку, а потом:

— Понимаешь, Леш, тут вот какое дело… Были у нас неясные слухи, про какой-то «колхоз»… Вроде и пионеры у них есть… Только вот это — тайна, посерьезнее чем Артек.

— Подожди, подожди… Ну, тайна — это понятно, а чего за колхоз-то? И пионеры у них — это как мы или…

— Да не знаю я! — Виталий огорченно машет рукой. — Сам почти ничего не знаю!

Неожиданно он усмехается:

— Ты про них как бы не больше моего знаешь. Чего вылупился? Не веришь? А зря! А ну-ка, — он понижает голос, чуть придвигается и заглядывает мне в лицо — ну-ка вспомни: когда ты в Псковско-Новогородском анклаве геройствовал, там никого странного не было? И ничего?

Ничего странного? Да там все было странным. Непривычным и странным…

… Мне до сих пор страшно вспоминать все то, что там происходило. Я помню разрушенный Гдов, и горящие окраины Пскова, я помню грохот канонады скандинавских орудий и дикий крик атакующих лопарских частей, я помню как мы, выгрузившись на окраине Пскова, форсировали Великую и схватились в рукопашную со шведским десантом, я помню… Постой-ка! А ведь и верно, были там какие-то странные ребята, которых еще «колхозниками» называли! Точно! Были такие. Сотни две отменно вооруженных и обученных бойцов, каждый из которых стоил десятка скандов… Были такие! Они еще страдали, что у них «ни трактора, ни комбайна, ни молотилки» с собой нет. И командира я их помню: крепкий такой дядька комсомольского возраста. Он еще шапочку смешную носил, а называлась она… называлась она… Тюбетейка, точно! Так это они, что ли?!

Негуляев подтвердил, что именно этих «колхозников» он и имел в виду. Слухи про них смутные и неясные, но строят они государство вроде нашей Пионерии. Только как-то по-своему, но в целом — у нас с ними идейных разногласий нет. Оказывается с этими «колхозниками» уже лет пять, как пытаются наладить контакт, но пока все безрезультатно. Дальше пошла такая высокая материя, что я почти ничего не понял, даже того, кто, собственно, отказывается от контакта: мы или они.

Впрочем, Виталий скоро выдохся, так как и сам знал не больно-то много. Я задал последний вопрос:

— Слушай, а что этот бородач про Магадан говорил? У этих «колхозников» что, самолеты остались? Они на самом деле могут в Магадан отправить?

— Да не знаю я — раздраженно тряхнул головой Негуляев. — Хотя про то, чтобы кто-то кого-то мог в Магадан отправить, это по-моему — сказки. Дурацкие сказки!..

На этом мы и закончили наш разговор, тем более что пора двигаться дальше, а бежать за грузовиком была моя очередь. На бегу много не поговоришь, так что…

…Я с удовлетворением отметил, что дорога, по которой ехал наш трофей и трусили лоси, стала значительно лучше. Теперь это была не просто накатанная по земле колея, а самая настоящая дорога, засыпанная песком и щебнем, утоптанная и ухоженная. Кто бы ни были эти самые колхозники, но дороги они строить умеют.

Вот с этими мыслями я начал подниматься на холмик, который вот-вот должен был перевалить «газон»…

Звук мотора грузовика, ползшего на минимальной скорости, неожиданно оборвался. Не было ни выстрелов, ни криков — просто водитель, пулеметчик Витька Магеров, резко нажал на тормоза и выключил зажигание. С чего бы это? Сейчас спрошу…

Но взбежав на холм, спрашивать я ничего не стал. Зачем, если так все ясно.

С холма открывался вид на широкую реку, мягко поблескивающую в солнечном свете. Невысокие берега, золотящиеся песчаной кромкой, кое-где — заросли осота и камыша, но совсем мало. На другом берегу — березовая, прозрачно-светлая рощица, которую прорезает стрелой та же дорога, что и здесь. А через реку — паромная переправа и будка паромщика на том берегу. Над которой развевается КРАСНЫЙ ФЛАГ!..

Тросы для парома слегка притоплены, а сам паром стоял возле противоположного берега возле небольшой, аккуратно сколоченной пристани. Пристань маленькая, но обыкновенная, чего о будке паромщика никак не скажешь.

Низкое приземистое строение, обнесенное тремя рядами настоящей спирали Бруно, смотрела на мир узкими прорезями бойниц — по две на каждую стену. Крыша сложена из толстенных бетонных плит и даже отсюда видно, какие это мощные плиты. Такую крышу даже из тяжелой гаубицы не вдруг пробьешь, а минометный обстрел ей что медведю — бекасник! Знамя большое, хорошо заметное, а рядом с ним на крыше стоят два прожектора. Это какие же паромщики в такой будке обитают?

Я изумленно оглядываюсь по сторонам, и внезапно мой взгляд натыкается на Негуляева. Тот стоит, сильно побледнев, и не отрываясь, смотрит на паром и на знамя. С его губ срывается тихий шепот, и прислушавшись, я различаю: «Неужели правда? Неужели правда?»…

— Виталька, ты это чего?

Он вздрагивает, затем поворачивается ко мне:

— Алексей, тут вот какое дело. Я, похоже, знаю: кто там, на пароме. И знаю, как с ними говорить. Поэтому, разреши мне пойти вперед одному…

Он говорит это таким тоном, что как-то не хочется спорить. Кивком я разрешаю ему идти в одиночку, но на всякий случай предупреждаю:

— Виталий, ты в случае чего, падай и лежи как мертвый. Мы тебя прикроем…

Он бросает на меня быстрый взгляд, затем придвигается поближе и шепчет:

— Леш, ты если что — людей уводи. У нас задание — Артек отыскать. А с этими, — он машет рукой в сторону парома, — с этими и отряд юнармейцев может не справится. А может и не один…

После чего он тщательно расправляет галстук, надевает пилотку и, закинув оружие за спину, шагает к парому. А я отдаю приказание отвести грузовик за холм, лосей — туда же, всем быть возле транспорта, а сам с тремя бойцами и Чайкой осторожно выползаю на гребень холма. Ну, где там наш Негуляев?..

Уверенным шагом Виталлий подходит к берегу, складывает руки рупором и кричит:

— Паром! Эй, на пароме! Паро-о-ом!

После нескольких криков, с той стороны от берега отчаливает паром. На нем двое, старшего минусового или комсомольского возраста. Они размерено вращают рукоятки и паром бойко движется по водной глади. Но, дойдя до середины реки, он останавливается. Один из паромщиков поднимает рупор, прикладывает его ко рту. Над рекой разносятся слова:

— Ты, парень, кто таков будешь? И откуда?

Дальше происходит неожиданное. Четко, словно на параде, Виталька вскидывает руку в пионерском салюте:

— Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!

Что это он? Нет, Сталин, конечно, соратник Ленина и руководил страной, когда выстояли в страшной войне с фашистами, но причем тут это? Однако в этот момент паром начинает двигаться, а с него доносится обычный, не усиленный рупором голос:

— Ишь ты, дошли, значит, орлята-пострелята. Ты как, малый, один или с товарищами?..

 

Глава 2

Километрах в пятнадцати от того места, где в дотемные времена стоял на берегах Оки славный город Муром, на перекрестке дорог расположился хутор — не хутор, деревня — не деревня, а так — пяток деревянных домов с хозяйственными постройками и высокий, нарядный бревенчатый терем. К которому мы сейчас и подходим.

Сдав в гараж наш «газон» и получив заверения, что его предоставят в лучшем виде, как только понадобится, да еще и проведут ТО, отремонтируют, если будет надо и покрасят; сдав лосей на попечение двоих улыбчивых девчат, под командой пожилого дядьки-зоотехника, мы входим в это странное поселение, над которым развевается красное знамя и, к нашему несказанному удивлению, виднеется золоченый крест, как на старинных церквях.

Между теремом и домами — памятник Ленину. Почти такой же, как в наших лагерях, только чуть побольше. Ильич стоит с протянутой вперед рукой, будто собираясь нам что-то сказать. Мы все дружно остановились и отдали памятнику салют. Странно, но почетного караула перед памятником не было, зато все подножие постамента завалено чуть подвядшими цветами. Да какими! Розы, гвоздики, еще какие-то непонятные, белые, похожие на рупора… А вокруг памятника — клумба.

От памятника мы пошли к терему. Сразу видно, что это — здание общественное. Над входом на доске надпись, сделанная по синему фону белой краской «Предприятие общественного питания „Столовая № 1“». Наш провожатый — широкоплечий детинушка в застиранном камуфляже с ручным пулеметом за спиной — широким жестом распахнул перед нами дверь:

— Прошу, — и добавил в ответ на мой удивленный взгляд. — Мне в Правлении башку отвернут и скажут, что так и было, если я вас с дороги не накормлю. Тем более, что сейчас в Правлении ни председателя, ни парторга, ни завхоза — никого! Все на полях пропадают. Урожай-то какой! Так что сейчас пообедаете, а там к вечеру и Правление соберется.

Обстановка в столовой была более чем странной. То есть на первый взгляд она как раз была совсем не странной, а наоборот — совершенно обыденной. Несколько длинных деревянных столов, широкие лавки по бокам — все как у нас. Имелся даже старенький транспортер для грязной посуды, точно такой же, какой я видел в нескольких столовых Галича, Новой Костромы и других городов. В глубине зала стоял длинный прилавок со стеклянными витринами, в которых располагалось то, что предлагала Столовая № 1. Все как обычно.

Вот только сам прилавок был необычным. Сверху он был, как и во всех столовках, покрыт мраморной доской, но ниже… Вместо обычного белого пластика или крашеной деревяшки, прилавок был сварен и собран из… Ну не знаю, из чего точно товарищи колхозники эту конструкцию собирали, но первое впечатление — из бортовой танковой брони! А там, где обычно сидит приемщица талонов — настоящее пулеметное гнездо из того же материала!

Чайка чуть потянула меня за рукав. Ой, мамочка! Стены терема, снаружи казавшиеся бревенчатыми, изнутри были капитально укреплены бетоном, минимум полутораметровой толщины. Ничего себе, столовая! Да такую и батальон скандинавов не вдруг возьмет…

— Что кушать будем, ребятки? — из-за прилавка вышла женщина, которая по своим габаритам вполне могла быть Маринкиной мамой или старшей сестрой. — У нас сегодня селедка под шубой, салатик оливье, борщ украинский, суп с фрикадельками весенний, кари с рисом, антрекоты, голубцы. На гарнир каша гречневая, картошка жареная, овощное рагу. На третье компот: персиковый, вишневый и из сухофруктов. Пироженки наши попробуйте: сегодня эклеры, корзиночки со взбитыми сливками и миндальные. Очень вкусно.

— А «кари» — это что? — нерешительно спрашивает кто-то из мальков.

— А «рис» — что? — тихо интересуется Катя.

Я молчу, хотя мне тоже очень хочется узнать, что такое «персиковый».

Женщина всплескивает руками:

— Деточки, голубчики вы мои! Я сейчас, — и развернувшись назад, громко кричит кому-то за прилавком, — Андрей! Оливье, весенний, кари и персиковый компот на тридцать шесть человек! Пирожные каждому!

Затем она соизволяет заметить нашего сопровождающего и мгновенно суровеет:

— А ты, лодырь, чего сюда приперся? Дома не кормят?

Провожатый смутился и, пряча взгляд, явно не зная, куда деть руки, вдруг забасил:

— Мам, ну ты чего? Мне ж приказано их сопровождать… Ну, и пообедаю, заодно…

— Дома поешь! — решительно отрезала женщина. — Мать вчера у плиты корячилась, вам, оболтусам, и папеньке вашему, коту гулящему, пироги пекла, щей наварила, гуся зажарила, а он — здравствуйте! Явился — не запылился! А ну, марш отсюда, бездельник!

Провожатый мгновенно исчез — только дверь хлопнула. А женщина обернулась к нам и снова заулыбалась:

— Рассаживайтесь, деточки, рассаживайтесь. Руки вон там помойте и садитесь. Сейчас все принесу…

Прямо над умывальником висит огромный колокол репродуктора, из которого льется знакомая мелодия. Это песня «От Москвы, до самых до окраин». Но вот голос, который ее поет, очень странный. Низкий, звучный, красивый, только слов не разобрать. И не потому, что слышно плохо, вовсе нет. Голос поет эту песню на непонятном языке. Странно…

— А вот и кушать подано — женщина снова появляется с огромным подносом в руках. Следом за ней шагает мужчина, под стать ей, с таким же подносом. А на подносах… Тарелки с чем-то непонятным, но наверняка очень-очень вкусным, что пахнет овощами, залитое майонезом. Отдельно — тарелки с хлебом, да сколько хлеба-то!..

— Навались, ребятня! — командует мужчина, расставив тарелки. — Наталья, пойдем, поможешь супчик принести…

Мы набрасываемся на еду так, что за ушами трещит. Да, это тебе не пюре с воблой или с тушенкой. Обалдеть…

— Мы передавали концерт, посвященный памяти замечательного исполнителя Поля Робсона, — неожиданно сообщает репродуктор. — Прозвучали песни советских и зарубежных композиторов.

После небольшой паузы, репродуктор продолжает:

— Говорит радиостанция Союз. Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени.

В этом нет ничего необычного. Мы тоже продолжаем жить по московскому времени, хотя никакой Москвы уже давно нет. Но после того как отпищало, репродуктор сообщает:

— В Москве пятнадцать часов. В Куйбышеве — шестнадцать, в Ашхабаде — семнадцать, В Ташкенте и Алма-Ате — восемнадцать, в Новосибирске — девятнадцать, в Иркутске — двадцать, в Чите и Якутске — двадцать один, в Хабаровске — двадцать два, на Сахалине — двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском — полночь.

Минусовики, да и некоторые плюсовики, застывают с открытыми ртами. Это же как в Советском Союзе! Я же географию учил!..

Репродуктор между тем выдает женским голосом:

— Передаем последние известия, — и дальше, уже другим, мужским, — С большим энтузиазмом встретили колхозники решение Политбюро и Правления об освоении целинных земель с целью увеличения пахотных земель. На новые земли в пойме Оки отправятся лучшие бригады из состава МТС и усадеб. Самое горячее участие в освоении целины готовится принять молодежь. На расширенном заседании комитета комсомола, первый секретарь комитета комсомола, товарищ Сергачев, подчеркнул, что колхозная молодежь верна традициям своих славных предшественников, поднимавших целинные земли в далеких оренбургских степях. «Комсомольцы и беспартийная молодежь ударным трудом ответят на историческое решение Правления и Политбюро!» — заявил товарищ Сергачев в конце своего выступления, которое было встречено дружными аплодисментами всех присутствующих…

Какой тут обед?! Мы все превратились в слух. Правда, немного странно, что комсомольцев называют «молодежью», но разве в этом дело?! Мы словно оказались дома, и снова слушаем «Последние известия», которые передает наша радиостанция «Ровесники»! Неужели мы нашли друзей?

— Мы прерываем наши передачи для экстренного сообщения, — заявляет репродуктор. — Наши корреспонденты сообщили, что сегодня в наш колхоз прибыла официальная делегация из автономной пионерской республики. Наши молодые товарищи, проделав долгий и опасный путь, вступили, наконец, на гостеприимные земли колхоза имени товарища Сталина. Как стало известно из официальных источников, внеочередное заседание Политбюро и Правления, посвященное этому событию, намечено на завтра. На заседании будут рассмотрены вопросы расширения и укрепления экономических и культурных связей между советскими территориями, находящимися во временно изолированном положении. Также председатель Правления, товарищ Домостроев, поднял вопрос об оказании автономной пионерской республике всемерной помощи в тяжелой борьбе, которую наши молодые товарищи ведут с отказниками и уклонистами. Будут рассмотрены вопросы об оказании пионерам всемерной помощи и поддержки в решении вопроса с лишенцами…

Это с кем, с кем, мы борьбу ведем? С чем вопрос решаем? Не знаю таких. Скандинавов знаю, оленеводов знаю, выродней знаю, а вот «отказников»… Непонятно…

Я, было, хотел спросить Негуляева, что он думает обо всем услышанном, но тут дела запутались еще больше. В столовую вошел среднего роста мужчина, при виде которого Алеша уронил вилку и перекрестился. Одет мужчина был как найденыш, когда мы его встретили: в длинный, до пят, темный балахон и маленькую шапочку того же цвета. Он был бородат, правда борода была аккуратно пострижена и расчесана. Длинные волосы собраны в пучок и падали из-под шапочки на спину длинным хвостом. На груди, как и у Алеши, мужчина носил крест: большой и красивый. Вот только балахон был перехвачен старинным кожаным ремнем с пряжкой, на которой были выбиты пятиконечная звезда, серп и молот, а на ремне висела потертая кобура, из которой торчала рукоятка «Кедра».

Мужчина поднял руку и громко провозгласил:

— Благословляю вас, чады мои. Долгий путь вы проделали, но Бог, — он широко перекрестился, — Бог не попустил опасности и препоны непреодолимые на вас.

Затем он внезапно улыбнулся:

— Чаю я, в Бога вы не веруете?

— Нет — дружно отвечаем мы, почти совсем заглушая Алешино «Верую».

Но мужчина все же расслышал найденыша и подошел к нему, пристально оглядел:

— А ведь ты, отрок, не пионер еси, — он хмыкнул и покачал головой. — Кто ж ты, странник, ответствуй без лжи.

— Смиренный инок Новоникольского монастыря, недостойный пастырь, отец Алексий…

— Ну а я — протоиерей кафедрального собора святого Андрея Первозванного, отец Георгий. Окончишь трапезу, брат — приходи во храм. Ибо вижу я, что сомнения терзают сердце твое и душа жаждет ответов на вопросы многия. А вы, — он поворачивается к нам, — вы неверующие, — тут он снова широко улыбается, — и не верьте. А вот только на праздник Спаса медового я вас во храм приглашаю. Может, поймете что, может — нет, но думается мне, что поймете. А от благословения еще никто урона не претерпел!

С этими словами он поднимает руку и широко ведет ей крест-накрест. После чего уходит, а мы сидим уже совсем обалделые. Какой тут обед, какой тут компот, когда такое творится?!!

Но обед, действительно, хорош! У супа какой-то странный привкус, а половину овощей, я думаю, даже юннаты назвать затруднятся. Курица почему-то желтая, а на робкий вопрос Маринки, почему она такая, Наталья непонятно отвечает:

— Так ведь она, дочка, с имбирем и с шафраном.

Объяснила, спасибо. Жаль только, что забыла рассказать, что такое имбирь и шафран…

Но покончив с удивительно вкусной едой, мы решительно не знаем, что делать дальше. Сидеть в столовой? Скучно, да и глупо: Наталья может решить, что мы не наелись, и принесет еще чего-нибудь. Пойти на улицу? А можно? Да и куда мы, собственно, пойдем?..

И тут нас добивает репродуктор:

— Передаем концерт для наших гостей из пионерской автономной республики. Дорогие ребята, послушайте песню Исаака Дунаевского на стихи Михаила Матусовского «Песня о четырех братьях» в исполнении хора дома культуры усадьбы «Октябрь».

Песню эту мы слышали и не раз, но тут как-то не так. Что именно не так, я понять не успеваю, потому что в столовую входят несколько мужчин и женщин, одетых в добротный камуфляж или одежду защитного цвета. Тот, что идет впереди, оглядывает нас, видимо в поисках старшего, и безошибочно останавливает взгляд на мне:

— Здравствуйте, товарищи пионеры! — говорит он и делает шаг ко мне, протягивает руку, — Домостроев Владимир Алексеевич, председатель Правления и первый секретарь Политбюро колхоза имени Иосифа Виссарионовича Сталина.

После того, как я встаю и представляюсь, он широким жестом приглашает нас за собой:

— Предлагаю сейчас руководству делегации пионеров пройти вместе со мной в здание Правления, а остальных молодых товарищей мы просим не отказаться воспользоваться нашей гостиницей. Их проводят вот — Домостроев показывает на своих спутников — главный врач колхозной больницы Ирина Сергеевна и заведующий дворцом культуры Соколов Глеб Георгиевич. Если наши молодые друзья еще не очень устали, Глеб Егорыч, и если Ирина Сергеевна не будет возражать, можете устроить ребятам экскурсию по колхозу.

— Леш, я — с тобой, — тихо сообщает Катя, но таким тоном, который не допускает даже мысли о возражении.

 

Глава 3

Правление помещалось на втором этаже громадного Терема, в котором находилась и Столовая № 1. Следом за Домостроевым, который распахивает тяжелую дубовую дверь, мы входим в просторный кабинет. А убранство-то совсем простое! Даже проще, чем в кабинетах членов Объединенного Совета Дружин в Галиче. Стол, застеленный красным сукном, немножко уже загрязнившимся, кое-где словно прожженным; несколько массивных, тяжелых, полированных стульев; диван, затянутый простым холстом — вот, собственно, и все. На стенах кабинета висят портрет Сталина и несколько больших карт. Карта СССР и карты Советских Республик: Молдавской ССР, Белорусской ССР, Среднеазиатских — Туркменской, Узбекской, Таджикской, Казахской и Киргизской ССР, а также прибалтийских республик. Все карты испещрены пометками, стрелками, указателями. В некоторые точки на картах воткнуты стальные булавки с маленькими бумажными разноцветными флажками. Отдельно висит карта земель колхоза, тоже с пометками, прочерченными карандашными линиями и флажками, правда побольше и других цветов.

Домостроев усаживается за стол и жестом предлагает нам занять остальные стулья:

— Прошу. Располагайтесь, ребята, чувствуйте себя, как дома. Может быть, чаю? Кофе? Или чего-нибудь покрепче?

Мы заверяем нашего гостеприимного хозяина, что нам ничего не надо. Он недоверчиво качает головой, но ничего не говорит. Несколько минут он молча пристально смотрит на нас, а затем нажимает кнопку на столешнице:

— Прошу пригласить ко мне председателя ДОСААФ, генерального директора эмтээс, председателя кагэбэ, главного лесничего и старшего участкового инспектора колхоза. А пока, принесите-ка нам чаю. С лимоном.

Лимоны я видел и даже пробовал. Их в изоляторах дают, и если в далекий рейд — иногда выделяют протертый лимон, смешанный с медом. И еще — октябрятам и совсем маленьким, если зима суровая, или если болеют много. Но вот чтобы в чай добавлять?.. Интересно, это они в чай протертый лимон с медом как варенье добавляют? Чтобы сладко было? Или, может, они в чайник целый лимон кладут, чтобы пахло вкусно? Сейчас посмотрим…

Посмотреть было на что. Женщина среднего комсомольского возраста, в белом передничке и какой-то белой-белой дырчатой штучке на седеющих волосах, вкатывает в кабинет маленький столик на колесиках. На нем стоят большой пузатый чайник, расписанный синими и зелеными цветочками, несколько стаканов в подстаканниках, блюдце с нарезанным на тонкие кружочки огромным лимоном, сахарница, в которую горкой насыпан льдисто сверкающий рафинад и… большая хрустальная ваза с КОНФЕТАМИ! Конфеты разные, завернутые в новенькие бумажки и сразу видно, что они — не из старых, дотемных запасов. Это новые. Быть не может! У них что, тут конфеты производят?!

— Угощайтесь — предлагает, улыбаясь, Владимир Алексеевич. — Сахар кладите, лимон. Конфеты вот берите. Это — хорошие конфеты. Персидские. Они там здорово навострились ореховые тянучки делать, отказники чертовы… А вот узбеки, как ни бьются, никак перенять технологию производства не могут. У них либо парварда получается, либо халва, а тянучки — ни в какую. Бестолковые…

Узбеки? Они уцелели? И входят в состав колхоза имени Сталина? Разбудите меня кто-нибудь, пока я окончательно с ума не сошел!..

Домостроев берет кусочек лимона-великана и кидает его в стакан. Насыпает туда же две ложечки сахара, чуть разминает и наливает из чайника какую-то темно-коричневую жидкость. Это что такое?..

Катька не выдерживает первая. Она, точно копируя движения нашего хозяина, берет сахар, лимон, и наливает себе в стакан то, что в чайнике. Пробует и изумленно смотрит сначала на стакан, потом на меня и, наконец, на улыбающегося Домостроева. Надо и мне попробовать, а то как-то неудобно: девчонка осмелилась, а я что — труса праздную.

Лимон, сахар, придавить, налить, подуть, попробовать… Ой! Вот это — да!..

— Ну, как, ребята, пить можно? — интересуется Владимир Алексеевич. — Да вы конфеты берите…

— Владимир Алексеевич, извините, а что это? — если бы я не спросил, Катюшка наверное умерла бы от любопытства.

— Чай.

— Какой? Это же не брусничный, не морковный…

— А это, Алексей, чайный чай. Вы, значит, его раньше не пробовали?

— Нет… А из чего его делают?

— Из листьев чайного куста. Растет он в Турции, в Краснодарском крае, а в последнее время его начали в Узбекистане и Киргизии возделывать. Этот вот — узбекский.

Ну вот и пришла пора задавать самые главные вопросы…

— Владимир Алексеевич, а Узбекская ССР, она тоже вам подчиняется?

Повисла долгая пауза, а затем Домостроев ответил, твердо глядя мне в глаза:

— Нет, Алексей, Узбекская ССР пока еще не вошла в будущий ВССКР — Всемирный Союз Советских Коммунистических Республик. И, если честно, то кроме нашего колхоза, в ВССКР пока никого нет. Может быть, вы вот присоединитесь? Тогда нас уже две республики будет…

Теперь молчу я. Долго. Жаль. Жаль, что их мало. Это понятно по карте земель колхоза. На такой территории больше чем семьдесят-восемьдесят тысяч никак не прокормить. Значит их мало. Совсем мало. Жаль. Я ведь понадеялся было, что их много, что они сильные и умные, как коммунисты в Советском Союзе, что они узнают, как нам тяжело, как мальки в схватках со скандинавами гибнут, как, несмотря на все усилия, из каждых четырех малышей один умирает, не дожив даже до октябрятского возраста, как мы бьемся из всех сил, чтобы запустить еще какое-нибудь производство, как латаем-перелатываем старые станки и изношенные машины, как болота поля сжирают — узнают и придут на помощь. И у нас тоже будет чайный чай с конфетами, и кари с рисом, и сахару сколько угодно, и в столовых будут лимоны давать — вот такие, гигантские, желтые, а не маленькие, зеленые, которые у нас в горшках растут… Почему так всегда бывает: только понадеешься на что-то хорошее, как сразу — бац! — и большой облом?!

Я чувствовал себя как дошколенок, у которого вдруг отобрали вожделенную игрушку. Наверное, все это отразилось на моем лице, потому что Владимир Алексеевич подошел ко мне и приобнял за плечи за плечи:

— Ну, ну, товарищ старший звеньевой. Не вешай носа, сынок. Мы еще повоюем…

Я не успеваю ему ничего ответить, как распахивается дверь в кабинет:

— Разрешите?..

Вошли четверо мужчин и одна женщина, и в кабинете, казавшемся поначалу таким просторным, сразу стало тесно. Владимир Андреевич представил собравшихся, представил нас с Негуляевым и Самохиным и снова сел за стол.

— Товарищи, — начал он негромко, но отчетливо, — товарищи… Вот и настал тот великий день, которого мы все с вами давно ждали. К нам добрались посланцы далекой Пионерии. Правда, мы с вами планировали несколько иначе, но, как видно, никто из двух наших отрядов, которые мы отправляли на север, до ребят так и не дошел…

— Дошел — негромко произнес Виталий. — Дошел… один человек.

Все словно по команде повернулись к нему.

— Он уже умирал, когда вышел на наши посты. При нем не было никаких документов, в автомате осталось четыре патрона. Все что он успел сказать нам, так это то, что его зовут… звали то ли Александр, то ли Алексей Никольский. Успел передать пароль. И все…

У Петра Сергеевича — председателя ДОСААФ, крупного мужика с широким костистым лицом, сидящего напротив меня, останавливаются глаза и леденеют скулы. Он очень тихо, почти на грани слышимости произносит:

— Сашкой его звали… Младшенького…

И не успеваем мы ничего понять, как Добровольский говорит, обращаясь ко всем нам:

— Товарищи. Прошу всех встать и почтить минутой молчания память геройски погибших колхозников из отряда Александра Петровича Никольского.

«Петровича» — вот оно как! Это его сын был. Кремень мужик! Только зубы стиснул. Блин! Нашел бы тех гадов, которые его сына…

— Прошу садиться… Итак, в преддверии завтрашнего заседания Правления и Политбюро, я бы хотел прояснить с молодыми товарищами ряд вопросов. И первый из них: ребята, вы шли к нам или?..

Жаль огорчать хозяев и наших товарищей — первых и как бы не единственных в мире, но лгать пионеру не положено…

— Извините, Владимир Алексеевич. Очень хотелось бы сказать, что мы искали вас, но это не так. По решению Объединенного Совета Дружин мы и еще четыре звена отправлены отыскать дорогу в Артек…

Реакция сидящих за столом меня несколько удивляет. Они, нет, не смеются, но полное впечатление, что еле-еле сдерживаются, чтобы не засмеяться. Наконец, председатель кагэбэ Татьяна Юрьевна — совсем еще молодая женщина, едва перевалившая за комсомольский возраст, решительно встает:

— Разрешите узнать: зачем вам дорога в Артек? — и, предваряя, очевидно, наши возражения поясняет — Нет, ребята, дорогу мы вам покажем, снабдим картами, кроками и даже можем помочь пройти часть этой дороги, но что дальше? Ведь там — Украинская республика, власть в которой захватили уклонисты. Они не то, что не пустят вас в Крым, но, скорее всего, просто уничтожат, чтобы не допустить утечки стратегически важной информации к потенциальному противнику и чтоб остальным было неповадно…

Помолчав, она продолжает:

— Крыма вам уклонисты без боя не отдадут. А большого боя против Украины… Если бы они были одни, то, может быть, вы бы и справились. Даже несмотря на то, что на Украине проживает примерно в десять раз больше населения, чем у вас и что они значительно превосходят вас в техническом оснащении. Но у вас есть то, чего нет у них: вера в победу святого дела Ленина-Сталина. То, что мы знаем о вас от жителей Псковско-Новгородского анклава, и от перековавшихся, твердо вставших на путь исправления отказников из Скандинавии, позволяет нам сказать с уверенностью, что в войне вы победите. Когда бойцы — все, как один, готовы идти в самый страшный, самый отчаянный бой и, если понадобится, без колебаний готовы отдать жизнь — такая армия не может потерпеть поражения. Даже от более сильного противника. Так что, с одной Украиной вы бы справились. Тем более, что мы — советские колхозники — не остались бы в стороне. Пусть нас еще меньше чем вас, но у нас есть более современное оружие, а наши люди не уступят вашим в силе духа. Но! Украинские уклонисты заключили военный союз еще с тремя республиками, народы которых также стенают под властью уклонистов и перерожденцев. Это — она подошла к карте СССР и взяла указку — Югороссия, Болгария и Сербия.

Называя республики, Татьяна Юрьевна обрисовывает указкой их территории. Да-а, с такой ордой нам действительно не управиться…

— Всего в них проживает более двадцати миллионов человек, что дает мобилизационный ресурс около трех миллионов боеспособных призывников. Кроме того, Украине и Югороссии принадлежат остатки Советского Черноморского флота, в составе которого имеются корабли, способные нанести серьезный ракетный удар по удаленной цели. Простите, ребята, но в случае столкновения с так называемым Союзом Южных Славян, вы обречены. А погибать, без шансов на победу…

Она умолкает, но и так все ясно… Дела…

Мы с Негуляевым переглядываемся, стараясь сделать это незаметно. Может быть, наши хозяева и правы, но… Приказ есть приказ, а потому наша дорога лежит в Артек!

— Постойте, ребята — негромко попросил Никольский. — Я вас хорошо понимаю: приказ есть приказ, наше дело военное: стрелять и помирать, а в кого и за что — товарищ замполит объяснит. Но мы просто не можем спокойно смотреть, если вы уйдете на верную смерть. У нас, — он оглядывается на Домостроева. Тот чуть кивает головой, — у нас есть в тех краях разведка. Можно попробовать выяснить самое слабое место украинских уклонистов, надавив на которое удастся получить Крым без боя. Правда, пока мы его не знаем…

— Хочу добавить, — снова вступает в разговор председатель кагэбэ, — что у нас есть возможности кое-чем вам помочь. По крайней мере, сделать так, чтобы уклонисты не сразу приняли вашу просьбу о проходе в Крым в штыки…

…Мы проговорили допоздна. Руководители колхоза, к которым присоединились еще парторг и, к несказанному нашему изумлению, отец Георгий рассказали нам о положении дел в регионе, о том, какие сложности и трудности нас могут еще ожидать на дороге. Затем разговор как-то незаметно перешел на нашу республику и на колхоз…

— …Вот ребята, это и есть первоколхозники, — Домостроев протягивает нам заделанную в рамку фотографию. — Этот снимок сделан почти сразу после основания Столовой.

На фотографии стоят и смотрят в объектив полтора десятка крепких, серьезных мужчин. Все с оружием, хотя оружие не самое лучшее: у пятерых карабины СКС, у двоих — охотничьи ружья, причем у одного из них — простая двустволка. Одеты первоколхозники кто в старенький вытертый камуфляж, кто — в еще более старую советскую военную форму без погон, а некоторые — во что-то, напоминающее юнгшурмовки.

— Все они в еще дотемные времена имели боевой опыт, прошли так называемые «горячие точки» — продолжает Владимир Алексеевич. — И когда империалисты США нанесли удар, когда государство Россия перестало существовать, первоколхозники решили, что нужно держаться вместе. Они приехали сюда, в Первую усадьбу, в те времена — деревню Зименки. Дело в том, что один из первоколхозников, Семен Кузнецов, был уроженцем той самой деревни и у него был там дом…

Первоколхозники были ребята серьезные, не хуже дедафгановких омоновцев. Через пару месяцев в Зименки заявились выродни, навроде тех, что мы встретили в Логиново. Первоколхозники, не говоря худого слова, перестреляли всю стаю, но вскоре возникли новые твари и все пришлось повторять сначала. Так продолжалось года три-четыре, пока даже самые тупые выродни не поняли: ходить в Зименки — себе дороже выйдет!

К тому времени число первоколхозников несколько уменьшилось, но зато к ним присоединились новые люди, также обладавшие боевым опытом. И первоколхозники решили: построить на перекрестке дорог столовую, вокруг которой будет ЗАКОН.

Сказано — сделано. Отныне в столовой мог найти приют любой человек и, кто бы его ни преследовал, пока пришедший не нарушит законов первоколхозников — он под защитой. И драться за него будут насмерть…

От тех времен и осталась странная отделка «Предприятия общественного питания Столовой № 1». Не раз и не два она выдерживала настоящие штурмы, но выстояла. Не одного и не двух товарищей похоронили под залпы первоколхозники. Но время шло, людей становилось все больше, и Первоколхозники поняли, что надо расширять район своего Закона. Тогда-то и создан был колхоз имени товарища Сталина, в котором сейчас больше семидесяти тысяч колхозников, не считая примерно пятидесяти тысяч лишенцев.

Лишенцы — это те, у кого нет всех прав. Либо сами виноваты, либо — пленные, которые осели в колхозе. Но если лишенец ударным трудом встанет на путь исправления и окончательно перекуется — добро пожаловать в колхоз! Нам обещали таких показать. Завтра.

— А пока, давайте, товарищи, дадим ребятам отдохнуть. А то вон, наша самая молодая участница переговоров уже нас не слышит, — Домостроев с улыбкой показывает на мирно посапывающую Катю. — Завтра будет новый день и новые заботы. Петр Сергеевич, ты на машине? Подбрось ребят до гостиницы, лады?

 

Глава 4

Следующее утро мы встретили на белоснежных простынях в светлых комнатах старого трехэтажного здания гостиницы «Россия». Хотя не такого уж и старого — просто похоже оно было на дотемные дома, которые нет-нет, да и встречаются еще в наших лагерях, поселках и городах.

С кровати меня сбросил репродуктор, бодро объявивший, что «Московское время — шесть часов. С добрым утром товарищи!», а потом:

Мы с Катюшкой пели наш гимн, но одновременно я прислушивался к словам того, другого, местного гимна. Здорово! Почти как дома! Ну, совсем почти как дома…

Сквозь стены и двери слышно, как поют наши. Давно утро у нас не начиналось так здорово, так по-домашнему. И потому я совсем не удивился, когда после гимна репродуктор сочным мужским голосом сообщил: «Доброе утро! Здравствуйте, товарищи! Начинаем занятие утренней гимнастикой. Упражнение первое: ходьба на месте. И раз, два …» и бодрая музыка, правда, не на баяне, а на пианино.

К водным процедурам мы с Чайкой перешли одновременно. Вволю натолкавшись и наплескавшись в душе, мы растерлись здоровенным полотенцем («махровое» — восхищенно прошептала Катя, но мне это не в новинку. И потом, мое — все равно лучше!) и, быстро одевшись, выскочили в коридор. Через минуту, много — две, в коридоре уже выстроилось все звено. Так, ну вроде все. Теперь можно строиться и…

— Ой, не могу! Ой, хлопцы, да что ж мы!.. — я захохотал, да так, что только стены не тряслись. — На завтрак построились? Молодцы! У кого талоны есть? Ой, не могу!..

Все так расслабились, так почувствовали себя дома, что сработали вбитые раз и навсегда рефлексы: после зарядки и водных процедур — построение на завтрак.

Первыми сообразили и оценили комизм ситуации мальки. Они завизжали, застонали, завыли от смеха, хлопая друг друга по спинам и плечам. Постепенно к ним присоединились и минусовики, которые тоже от души развеселились над своей ошибкой. Вершиной, апофеозом веселья стало появление из маринкиной комнаты Алеши-найденыша, который, хлопая заспанными глазами, обиженно протянул:

— Веселитесь? А меня не позвали? Разве это по-пионерски?..

…Не знаю, сколько еще продолжалось бы наше веселье, но тут в гостиницу вошли двое парней, на взгляд минус пятый — минус шестой отряд, которые очень вежливо пригласили нас на завтрак.

Завтракали мы не в Столовой № 1, а тут же, при гостинице, которая, к слову, отстояла от «Предприятия общественного питания» на добрых пятнадцать километров. Но ни на количество, ни на качество пищи это никак не влияло. Назвавшийся буфетчиком одноглазый мужчина со страшно обожженной головой и плохо двигающейся левой рукой, одетый в одежду защитного цвета с тремя красными и двумя желтыми нашивками на груди, сообщил нам, что на завтрак он может предложить треску жареную с пюре, сосиски с горошком, яичницу с колбасой, сыр трех сортов и колбасу двух, кофе со сливками или чай с сахаром, печенье. Не уверен, что хоть кто-нибудь, кроме Алеши, у которого опять был «постный» день, соблазнился рыбой. После вчерашнего чая, мы всем рекомендовали взять именно его, но те, кто взяли кофе, тоже ничего не проиграли: кофе был тоже необычный, на кофе не похожий. Точно, что он был совсем не желудевый, не цикорный и не ячменный. И пах так, что голова кружилась. Скорее всего, это был — «кофейный кофе», но спросить мы постеснялись. Не хочется все-таки показывать перед хозяевами свое незнание.

Я уже допивал чай, когда «буфетчик» подошел ко мне:

— Слушай, сынок, а ты в Пскове никогда не бывал?

От удивления я чуть было не поперхнулся горячим чаем:

— Бывал… то есть был… один раз…

Он усмехается, от чего его испещренное лоснящимися пятнами лицо приобретает жутковатый вид:

— Так и я тоже там не всю жизнь прожил… Это не ты со своим звеном возле Гдова финнов прижучил, да так, что они даже бэху бросили?

Было такое. Мы обошли финские позиции по старой дороге и врезали им, да так, что они бросили не только БТР, но еще и два десятка автоматов, три пулемета и миномет с запасом мин…

— Я…

— То-то я смотрю, мне твоя физиономия знакомой кажется — он широко, насколько позволяют ожоги улыбается. — Не узнаешь? Немудрено, знаешь ли. С тех пор произошел «ряд волшебных изменений милого лица». Ленька я, Леонид из противотанкового…

— Гармонист?!

Леню-гармониста под Гдовом знали решительно все — и наши, и финны. Каждый вечер, если только не было атаки, с позиций противотанкового взвода раздавались задорные наигрыши, сопровождаемые не слишком цензурными частушками старинного и собственного сочинения. Вот несколько из наиболее пристойных:

Я много раз видел его — чубатого, веселого, готового в любой момент пуститься в пляс…

— Где тебя так, товарищ? Под Гдовом?

Он машет рукой:

— Да нет, это года два тому, под Ташкентом. Мы туда за зипунами ходили…

— За чем?!

— Ну, если по официальному, то «в составе агитбригады „Комсомольского прожектора“ ездил обеспечивать очередные поставки в центр». А по-нашему, по-простому — за зипуном ходил…

— Постой, Лень, постой… Ты толком поясни: как это тебя в Ташкент занесло? Нам же говорили, что они вам не подчиняются…

Леонид подсаживается к нам за стол:

— Да че тут объяснять, браток? — удивительно, но он использует обращение, принятое между вожатыми во времена Деда Афгана, — Не подчиняются они временно. ВРЕ-МЕН-НО — ясно тебе? А от поставок в центр их никто не освобождал. Вот мы и ездим, объясняем, уклонистам бестолковым, что нужно не забывать, кто их с верблюдов поснимал и людьми сделал. Убеждаем войти обратно в состав СССР, а потом и в ВССКР. Но они ж тупые, бараны. Не понимают своего счастья. Только ведь хлопок, чай, сахар и прочее поставлять они в Центр обязаны? Обязаны. Вот мы и ездим. Ну, иногда, конечно, чего еще прихватываем…

И с этими словами он показал мне руку с красивым серебряным перстнем.

— Ой! — тихо выдохнула сидящая рядом Катя, а меня словно кипятком ошпарило с ног до головы.

Берут чужое?.. Прихватывают?.. За зипунами?.. Выродни?..

Краем глаза я заметил, как потянулся к кобуре Негуляев, как Сергиенко, словно невзначай, положил руку на автомат, как напряглись все остальные… Нет! Не может быть! Не могут люди, у которых по утрам исполняют почти наш гимн, у которых есть пионеры и комсомольцы, которые строят коммунизм, быть выроднями!..

— А что вы еще прихватываете? — чересчур спокойно поинтересовался Виталий.

Мама! А кобура-то, кобура! Уже расстегнута!.. Не-е-ет!!!

— Стой, Виталька! Стойте все! — я в прыжке достаю Негуляева, и прижимаю его руку. — Стоп! А ну, скажите мне кто-нибудь: Робин Гуд был выродень?

— Не-е… — тянет кто-то из мальков неуверенно, — не-е… Какой же он выродень? Он же Робин Гуд…

— А Дубровский? А Степан Разин? Выродни они что ли, по-вашему?!

До Негуляева, похоже, дошло. Он аккуратно высвобождает руку и застегивает кобуру. Димка еще думает, но быстрота решений никогда не входила в число его достоинств. Остальные переглядываются: кто — с недоумением, кто — с явным облегчением. Точку в споре ставит Чайка. Откуда и когда она вытащила свою винтовку — понятия не имею, но сейчас она стоит с винтовкой наперевес, и ствол хищно обходит всех присутствующих:

— Ща кто скажет, что Леха вместе с выроднями был — Буржуином буду — башку снесу! — сообщает она таким тоном, что все тут же приходят к правильному выводу: колхозники — не выродни!

…После того, как я, старательно обходя истинные причины, объяснил Леониду, что все увиденное им — не бунт на пиратском корабле, а всего-навсего недопонимание, мы отправились в Правление. Отвезли нас на стареньком, но настоящем автобусе, к которому сзади был приделан газогенератор. Несмотря на свой почтенный возраст — не думаю, что после тьмы кто-нибудь выпускал автобусы! — ветеран общественного транспорта ходко двигался по грейдеру и миновал пятнадцать километров, отделяющих гостиницу от, как говорят колхозники, «центра», не более чем за четверть часа. В здании Столовой № 1 нас пригласили подняться на третий этаж, и мы бодро затопали по широкой лестнице, на площадках которой располагались пустые, но вполне боеспособные пулеметные гнезда.

На третьем этаже нас встретил большой зал, в котором уже собралось и Правление, и Политбюро Колхоза имени Сталина. И опять, к нашему удивлению, здесь присутствует поп Георгий.

— Проходите, товарищи — приветствует нас Домостроев. — Попрошу руководителей делегации пройти в президиум, а остальных товарищей занять места в зале.

После того, как все, наконец, устроились, и прошли обычные выборы в президиум, к трибуне подходит выбранный председателем президиума генеральный секретарь Политбюро, парторг колхоза Броверман Арон Семенович. Он в защитного цвета одежде и такой же матерчатой фуражке — высокий, рыжеватый, с приятным и умным рябоватым лицом. Пожалуй, он был бы похож на Сталина, если бы был пониже ростом и не носил окладистой, ухоженной бороды…

— Товарищи, разрешите внеочередное экстренное объединенное заседание Политбюро и Правления нашего колхоза имени великого Сталина считать открытым.

Все захлопали, а Броверман, переждав аплодисменты, начал говорить… Ох, лучше бы мне этого и не знать было. Оказывается, колхоз имени Сталина находится с Украинской республикой в весьма напряженных отношениях. Некоторое время тому назад, колхозники ездили на Украину, «обеспечивать поставки в Центр». В результате последней поездки произошло самое настоящее сражение, которое обошлось украинцам очень дорого. Если, хотя бы часть колхозных похожа на тех, что были под Псковом — Украине я не завидую! Но и колхозникам перепало так, что они еле-еле уползли восвояси, «харкая кровью, сплевывая зубы и обещая, что в следующий раз они ух!..» Короче: колхоз потерял убитыми человек пятьдесят, раненными — втрое больше, а стало быть, украинцам их визит обошелся тысячи в четыре. Украинские уклонисты (а уклонисты — это те жители бывшего СССР, кто не желает его восстановления, кто предал дело Ленина, Сталина, Гайдара, Деда Афгана и первоколхозников) попытались было ответить, и на колхозников двинулась целая армия тысяч в восемь с танками, артиллерией и даже одним вертолетом. Вертолет этот теперь у колхозников, они его почти починили. И два танка — тоже. Но с тех пор украинцы держат на своих северных границах усиленные части, якобы для защиты от выродней и прочих, а на самом деле — колхозников боятся…

— …Так что мы можем посоветовать нашим юным товарищам-пионерам не пытаться прорваться в Крым непосредственно через Украину. Значительно разумнее будет пройти через Югороссию, которая хотя и находится под властью уклонистов, но не настроена к колхозу столь агрессивно.

После Бровермана выступали Никольский, начальник МТС Николай Александрович Метелкин, руководитель колхозного комсомола Виктор Сергачев… Перечислять всех просто нет смысла, потому что говорили они, в принципе одно и то же: пионерам (то есть — нам) надо помочь транспортом, оружием, боеприпасами, картами, провезти часть маршрута или на каких-то «ракетах», или на какой-то «луне», но только не соваться прямиком через Украину…

— …Если даже вам, ребята, и удастся просочиться через границу незамеченными, то уж на территории самой Украины группа подростков с оружием вызовет самое пристальное внимание. Вы и опомниться не успеете, как вас окружат во много раз превосходящими силами и уничтожат, поскольку сдаваться, я уверена, вы не станете, — подытожила все сказанное Председатель КГБ. — А поэтому, я предлагаю поручить Председателю ДОСААФ, Главному лесничему и нашим комсомольцам вместе с пионерами выработать маршрут дальнейшего движения. Со своей стороны мы гарантируем, что окажем вам, ребята, всю помощь, какую только в силах.

Броверман снова подошел к трибуне:

— На этом я предлагаю общую часть завершить. Теперь руководителям пионерского отряда необходимо работать с товарищами, названными уважаемой Татьяной Юрьевной. Отраслевым руководителям поручается поработать с теми товарищами из пионеров, которые являются специалистами соответствующих направлений. Ну, а остальную часть пионерской делегации Политбюро приглашает на экскурсию по колхозу.

 

Глава 5

Мы не успели еще толком разобраться с маршрутом, которым колхозники рекомендовали нам двигаться, как в кабинет председателя ДОСААФ влетел какой-то запыхавшийся паренек с красной повязкой на рукаве и «ксюхой» на боку:

— Петр Сергеевич, разрешите?.. Ой! Там… Там… Домостроев приказал пионеров срочно в Краеведческий музей везти! Там такое!..

Я не успел еще ничего сообразить, а уже на ногах и в руках трофейная «Гроза». Клацнул взводимый затвор…

— Охолони, мальчик! — Никольский поднялся во весь свой немалый рост и навис надо мной, словно гигантский медведь, что с недавних пор все чаще появляются в наших лесах. — Неизвестно ведь, что случилось. Говори толком, — обернулся он к парню, — что там?

Лицо у парня обиженно вытягивается. Сбиваясь и запинаясь, он бормочет, что Домостроев ничего толком не сказал, а только велел, чтоб пулей… чтобы прямо сейчас… немедленно… а почему — он и не знает.

— Стрельба была? — грозно спрашивает паренька Метелкин.

— Какая стрельба? — паренек теряется еще больше. — Где?

— В пи… то есть в Караганде! Ты что — контуженный?!

— Послушай, что ты мямлишь, как отказник на допросе? Ты комсомолец или где?! — рычит на него Сергачев. — А ну, подтянись и четко доложи: что там, во имя всех святых, стряслось?!

Парень встал по стойке «почти смирно», одернул камуфляжную куртку, перебросил автомат на грудь. Вдохнул побольше воздуха:

— В Краеведческом что-то произошло. Пионеры кричали так, что за километр слышно было. Туда на «уазике» примчались Домостроев и Гольчукова на своей «волге». Я был назначен сегодня в музей. Начкар приказал взять мотоцикл — и за пионерами, в Правление. Все.

— Так, — Никольский поворачивается ко мне. — Ну и чего ты дергаешься? Что, думаешь у нас тут засада? Специально на пионеров поставленная?

Так я не думаю. Но все равно: случилось что-то совершенно непонятное, раз наши в музее орать стали. Надо ехать, разбираться.

Негуляев, судя по всему, придерживается того же мнения, потому как убрал «стечкина» в кобуру и теперь выжидательно на меня смотрит.

Я ставлю «Грозу» на предохранитель и обращаюсь ко всем присутствующим:

— Едем?..

Когда мы подъехали, около музея, который находится в усадьбе «Муромчанка», уже собралась изрядная толпа. Возле дверей стоят «уазик» — видавший виды, но, должно быть, надежный, и почти новая, несмотря на свой изрядный возраст, «волга» серого цвета. Увидев ее, Негуляев хмыкает. Я заинтересованно наклоняюсь к нему, и он тихонечко поясняет:

— Леш, а у Махрова — тоже серая «волга». Они чо, сговорились?

В сопровождении Никольского, Метелкина, Сергачева и Главного лесничего — Зиля Ильдаровича Шакирова, который в колхозе отвечает не столько за охрану лесов, сколько за оборону границ, мы быстро входим в музей. Зал, еще один зал, лестница, зал…

— Леша! — навстречу мне кидается Чайка. — Лешенька, Лешенька, ты посмотри! Ты только посмотри, что у них тут!..

Она вцепляется в рукав моей юнгштурмовки и тащит меня к витрине. Ну и что? Старые фотографии, еще дотемных времен… ЧТО-О-О?!!

За стеклом витрины лежит фотография, которой здесь просто не должно быть! Мы все — все сколько нас тут ни есть хоть один раз в жизни да видели ее. А некоторые — я в том числе — видели эту фотографию неоднократно…

Это фотография из кабинета Деда Афгана. Она стоит на его столе, и изображены на ней полдесятка солдат Советской Армии с Дедом Афганом — тогда еще просто капитаном Остапенко — посередине. Это он снялся со своими солдатами в Афганистане. У них за спиной — боевая машина пехоты, в руках — автоматы, пулеметы, на головах — смешные шляпы-панамы со звездочками… А что под фотографией написано? ЧЕГО?!!

Надпись под фотографией гласит: «Первоколхозники Семен Николаевич Кузнецов и Федор Иванович Литвяк с боевыми товарищами во время выполнения интернационального долга в Народно-Демократической Республике Афганистан. 1986».

Вот так… Значит… Ого-го… Ну…

Вот такие мысли, а вернее — их обрывки носились в моей голове, когда…

— А ну-ка, расступись, товарищи, позвольте-ка пройти — раздается звучный голос и на пороге зала появляется Домостроев.

Рядом с ним с трудом переставляет ноги о-очень пожилой человек — совсем старик. Он опирается на палку и при каждом шаге тяжело отдувается — сказывается подъем по лестнице. Голова с пергаментной кожей, венчик седых волос, подслеповатые глаза… Домостроев осторожно поддерживает его за локоть, а сзади виднеются две женщины в белых халатах. Врачи. Интересно, что им здесь надо? И кто это вообще?..

— Разрешите, товарищи пионеры, представить вам персонального пенсионера союзного значения, первоколхозника и боевого соратника Деда Афгана — Вождя и Основателя Пионерии — произносит Владимир Алексеевич, остановившись перед нами не доходя пары шагов.

— Литвяк Федор Иванович — неожиданно твердым голосом представляется старик. — А вы, внучата, значит ротного нашего огольцы? Эк Евгень Ваныч потрудился… Это скольких же детишек настрогать смог, что внучат поболе взвода? Ну да помню, как же… Охоч он был по женской-то части, охоч…

И, недоговорив, старик заливается сипловатым смехом. Домостроев принимается объяснять ему, что мы — не родные внуки и внучки Деда Афгана, но это не имеет никакого значения. По крайней мере — для нас!

— Дедушка, а вы с Дедом Афганом вместе долго воевали? — спрашивает Чайка нерешительно.

— А? Ну, как сказать: вот как в нашем полку командиром подполкана Долича поставили, так и я приехал. А было это, стало быть, в восемьдесят пятом — он переводит дух. — А в восемьдесят шестом, уже перед самым дембелем, я в госпиталь загремел, в самый Ташкент. Так что года полтора, внучка, года полтора… Ничего плохого про него не скажу: дельный был ротный. Уважали мы его — надежный был мужик. Потом я его еще в девяносто восьмом встречал, аккурат за месяц до дефолта… Посидели, выпили, вспомнили ребят…

— Дедушка, а вы тоже десантником были? — вылезает с вопросом Сенька Добровольский.

— Почему десантником? — изумляется первоколхозник. — Я в мотострелках служил, как и Евгений Ваныч, светлая ему память. В триста девяносто пятом мотострелковом полку двести первой мотострелковой дивизии.

Как так? Дед Афган же вэдэвэшником был? Может, это — не тот? Может, другой?..

Ну да! А фотография? И, кстати, если уж на то пошло: я ж картинки видел старинные. Десантники в голубых беретах ходили, а эти все — в панамах. И фотографии Деда Афгана — то в панаме, то — в фуражке, то — в каске…

— Нет… Переживал ротный, конечно, что не в десантуре он служит. Все рвался доказать, что зря его в Рязань не приняли. Вот и занимался, тренировался… Сперва сам, а потом и за солдат взялся… Нас так выдрочил, что мы, когда схватились с десантерами — так их отму… — он сбивается и смущенно кашляет, но тут же выправляется, и гордо заканчивает, — ремнями их километра три гнали. А то и больше.

— Леш, — тихо шепчет Катя, — это ж надо обязательно нашим сообщить. А то получается, что мы сами Деда Афгана оболгали… Надо, чтоб все правду узнали…

Ага, правду… Интересно, а как с памятником быть, который в столице — Галиче стоит? Там Дед Афган, между прочим, в берете десантном изображен. Памятник переделывать? А бюсты, там где он тоже в берете? Изъять? Это сколько ж работы впустую?.. Кому такая правда нужна?..

Но все равно: встретить живого соратника Деда Афгана, это, я вам доложу… Ну, вот как если бы к Алеше-найденышу один из этих… как их там… «пап под столов», что ли?.. Нет, вроде как-то не так… Автостолов?.. Тоже не то… В общем, если бы к нему привели одного из тех, кто его Христа живым видел и под его командой служил. Представляю, что бы было!..

Мы мучили старика бесконечными вопросами, требовали самых мельчайших подробностей и даже самых незначительных фактов, пока, наконец, после полутора часов бесконечных расспросов, вопросов, восхищений и восторгов, не вмешались врачи, которые заявили, что Федор Иванович устал, что ему немедленно необходимо отдохнуть. Мы расстались, получив от старика заверения, что при первой же возможности он отправится в Пионерию, посетить мемориал Деда Афгана и встретится с нашими ребятами. Он уходил, тяжело приволакивая ноги, опираясь на свою палку, отдуваясь после каждого шага, а мы стояли под салютом и, замерев, смотрели, как перед нами идет наша славная история…

Должно быть, Федор Иванович успел покинуть не только зал, но и само здание музея, когда нас, наконец, отпустило. Мы зашевелились, мальки уже начали переговариваться, и тут к нам подошли Никольский и Метелкин:

— Вот что, товарищи, сейчас решено отвезти вас на МТС, на речной порт. Там вы кое-что увидите, а после этого уже будем дальше решать вопрос с вашим движением в Артек.

И мы поехали…

Ехать оказалось довольно долго — около часа. Везли нас по хорошей прямой дороге, не только засыпанной щебнем, но кое-где даже забетонированной. В конце одного из таких забетонированных участков большая группа людей старательно выравнивала дорогу, подсыпала гравий, а человек пятьдесят, впрягшись в дорожный каток, с равномерным уханьем тащили его, трамбуя полотно. Человек тридцать колхозников с оружием наперевес стояли по сторонам, наблюдая за порядком…

Наш сопровождающий Иван — крепкий парень примерно моих лет, но с комсомольским значком на груди — махнул рукой и сообщил:

— Лишенцы. Из Магадана.

— Откуда?!

— Ну, из Магадана, — и, видя наше изумление, пояснил, — Усадьба у нас есть такая, Магадан. Лишенцы там живут.

Из дальнейшего рассказа мы выяснили, что усадьба Магадан состоит из центра — собственно Магадана и выселок — БАМа, Колымы, Норильска и, напомнивших нам о далеком доме, Соловков. Лишенцев распределяют по выселкам, и там, под строгим конвоем, они ударным трудом встают на путь исправления. Вот эти, к примеру — бамовцы. Они дороги строят…

Неожиданно со стороны раздались крики, шум и мы, словно по команде, повернулись туда. Иван заколотил ладонью по крыше кабины, машина затормозила. Сзади встал второй грузовик с остальными. В ответ на наши вопросительные взгляды, Иван коротко кивнул и первым выпрыгнул из кузова.

Мы подошли к нескольким колхозникам, с трудом удерживавшим смуглого седоватого мужчину лет тридцати в камуфляже и тюбетейке, изо всех сил рвавшегося к нескольким таким же смугловатым седоватым мужикам в брезентовых робах, оттесняемых в сторону двумя автоматчиками. Иван, на рукаве которого красовалась нашивка замбрига — заместителя бригадира, шагнул вперед:

— Чего случилось, товарищи? О чем шумим?

Мужчина в камуфляже рванулся к Ивану:

— Товарища ўринбосар бригадир! А, джаляб, товарища замбриг! Эта эшак, эта онейнски сказал, что мой — сотқин… э-э … пиредател! Я его сейчас… Отпустите!..

Один из мужчин в робах вдруг бросил что-то на непонятном языке, от чего человек в тюбетейке еще сильнее забился в руках державших его товарищей. Иван хотел что-то приказать, но к нам уже подлетел верховой, спрыгнул с коня и остановился перед «тюбетейкой»:

— Что опять стряслось? — выслушав сбивчивый рассказ, распорядился — Этим выдать лопаты и вон туда, к березкам. Иргашев, давай-ка сюда…

Он вытащил из планшета лист бумаги с отпечатанным текстом.

— Подтверждаешь, что лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три злостно уклоняются от исправления, оскорбляют колхозников и колхозный строй, упорствуют в своих враждебных заблуждениях? Подпиши здесь… Десятник! Подтверждаешь? Подпиши… Товарищ замбриг, вы присутствовали? Нет? Извините… Варенцов! Присутствовал? Подпиши…

Он расправил лист с подписями. Затем повернулся к остальным:

— По решению тройки, утвержденному начальником охранного звена Якушевым, лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три признаны виновными в клевете на колхозный строй и колхозников, в уклонении от советского строительства, в ведении подрывной деятельности против Советской власти. Приговор: лишенцы номер два-сто тринадцать и четыре-пятьсот девяносто три — высшая мера социальной защиты, лишенец номер шесть-семьсот одиннадцать — сорок пять суток штрафного режима. Приговор привести в исполнение немедленно.

— Товарища звеньевой, — Играшев подался вперед, — разрешите мне?

— Нет, Алишер — Якушев положил руку на плечо «тюбетейке», — а то это будет уже не социалистическая законность, а примитивная месть. Варенцов, Петрушин, Славук — исполнить, старший — Варенцов. Номера шесть-семьсот одиннадцать использовать при копании ямы, связать потом.

Трое названных выдернули из толпы лишенцев тех самых — смуглых, и повели их к стоявшей в стороне группе берез. А Звеньевой Якушев повернулся к нам:

— Вы, товарищи пионеры, не подумайте: у нас такие чэпэ — редкость. Хотя, конечно, бывают…

Он немного помолчал и продолжил:

— Алишера жалко. Он уже семь лет, как полноправный колхозник, три почетные грамоты, благодарность от Правления, а тут — такое.

— Товарищ звеньевой, а он что — не из колхоза? — не удержавшись, спросил Тихонов, хотя и так было понятно, что Иргашев — не местный.

— Нет, он из Узбекистана. Да вон, хотите — поговорите с ним сами. Алишер! Алишер!

Иргашев подходит к нам. Он уже почти успокоился и теперь, широко улыбаясь, протягивает руку и старательно выговаривает:

— Здравствуйте, товарищи пионер, здравствуйте. Иргашев Алишер, старший колхозник…

Он охотно рассказывает нам, как одиннадцать лет тому назад попал в плен бригаде «Комсомольского прожектора», как после четырех лет лишенства был переведен в колхозники, как вступил в комсомол, а потом — и в партию, как ходил за зипуном в Узбекистан и Таджикистан, как был ранен, получил первую почетную грамоту, влюбился, женился. Он производит впечатление доброго и хорошего человека, о чем мы ему и сообщаем. Он улыбается еще шире:

— Обратно с Артек пойдете — к нам в дом приходите. Плов сварю — никогда такой не кушали!

В этот момент сухо трескают очереди. Возле берез стоят трое колхозников, а один лишенец зарывает невидную отсюда яму. Вот так…

… Мы едем дальше. Дорога взбегает на холм, откуда открывается вид на Оку. У берега — пристань, возле которой застыли два странных корабля, с вытянутыми, похожими на акульи морды, носами. На них видны башенки с пулеметами или мелкокалиберными пушками. А дальше…

Я протер глаза. Не может быть. На воде лежал очень большой — много больше кораблей — странный самолет. В передней части какие-то трубы — возможно, двигатели. На верхней части фюзеляжа тоже башенки с пулеметами. Огромный, просто исполинский самолет кажется сказочным, но сколько я не щурюсь и не зажмуриваюсь, — он не исчезает…

— А это товарищи пионеры, наши «Ракеты» и наш «Лунь», — сообщает Иван. — Нам — туда.

 

Глава 6

Я вошел под сень куполов с крестами и в который раз поразился: как все мудро здесь обустроено. В колхозе храм — не только прибежище для скорбящих или неуверенных душой. Нет, храм и последнее прибежище, если грозные недруги подойдут совсем близко, ибо при входе во храм располагается оружейня, где ждут своего часа автоматы и прочия орудия, что призваны защитить верующих. Это и укрытие для женщин, малолетних, бессильных и страждущих; и дозорная башня, и, прости Господи, крепость, что может дать врагам грозный отпор.

— Приветствую тебя, боголюбивый брат мой, — звучный голос трубой призывной раздается под сводами собора Святого апостола Андрея Первозванного, — Рад видеть тебя во храме нашем.

Отец Георгий подходит ко мне. На нем епитрахиль, как и положено протоиерею, но ряса как обычно подпоясана ремнем с пентаграммой на пряжке. Только вместе с кобурой, к поясу прикреплены палица и набедренник. Он мягко берет меня под руку:

— Вижу я, обуревают тебя сомнения, брат. Облегчи душу свою, поделись со мной грузом размышлений твоих, — говорит отец Георгий и ведет меня к алтарю.

Я следую за ним и на ходу несколько запоздало произношу заготовленное:

— Брат Георгий, облегчи душу мою и прими мою исповедь…

…Мы сидим в притворе, и Георгий напоминает мне бессмертные, вдохновенные строки:

— Вы — соль земли

Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?

Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям.

А что есть соль земли? Соль земли — суть люди, которые ставят своею целью облегчить страдания, утешить страждущих, вести земную жизнь так, дабы приблизить Царство Божие на земле…

— Это пионеры, да?

Мне кажется, что я угадал его мысль, но брат Георгий мягко улыбается и слегка качает головой:

— Это не только пионеры, брат Алексий. Это коммунисты вообще. Ибо они стоят на защите интересов людей создающих и созидающих, ибо они отринули от себя златого тельца и не желают поклоняться богатству. Коммунисты, следовательно, являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих, а в теоретическом отношении, у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения.

Я пытаюсь осмыслить услышанное. Коммунисты… Но в монастыре говорили, что коммунисты разрушали церкви, преследовали верующих… Выслушав мои возражения, брат Георгий снова слегка улыбается:

— И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.

Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него.

Так чем же коммунисты прогневили Бога, если разрушали церкви, построенные вопреки слову Его? А кого преследовали коммунисты? Не тех ли лживых пастырей, что вещая с амвонов Слово божие, мыслями преданы были корыстолюбию и стяжательству?

Я опять молчу. Мысли путаются сильнее, чем когда я уверовал во второе пришествие. Георгий пытается меня вразумить, но смогу ли я, осилю ли я разумом своим всю ту истину, что он пытается мне преподать. Господи, вразуми меня!

И тут брат Георгий начинает негромко читать стихи, которые с неожиданной силой западают в мою душу:

Сижу очарованный этими словами, когда он еще тише добавляет:

— Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.

И вновь меня с невообразимой силой обжигает ПРОЗРЕНИЕ: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…»

— …Брат Георгий: вот я шел с пионерами и зрел, яко они живут по закону Иисусову, почитая друг друга братом и сестрой, не делая различия ни для эллина, ни для иудея, ни для иных… И воистину возносят они хвалу пророкам своим, но разве они не лжепророки, отвергшие Слово Божье? Ибо нет у них ни бога, ни дома его, и нигде не возносят они молитв…

— Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой. И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие, а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые, тогда сбережется и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше. Разве не видишь ты, брат Алексий, что новое время пришло, и новые пророки несут Слово божие, и несть числа им. А что до законов, то разве не «Сын Человеческий есть господин и субботы?»

— Но брат Георгий, даже я нарушаю законы. Ведь в той же Нагорной проповеди говорил Иисус, что грех даже глядеть на женщину с вожделением. А я…

Продолжать у меня не получается, потому что тут же перед внутренним взором встает Мария. Такая живая, такая нежная, такая моя…

— И в том не зрю я греха на тебе, брат. Вспомни: «…привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле.

Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних. И остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши». Разве не то же и с тобой, брат? Кто обвинит тебя, кто осудит?

— Но я… я не могу пойти и не грешить, брат… Ведь я люблю ее, а постриг…

— Скажи мне, брат Алексий, а хорошо ли ты знаешь Писание? — неожиданно вопрошает брат Георгий, впиваясь в меня взглядом. — Достаточно ли ты читал и изучал его, дабы говорить, учить и рассуждать о нем?

Я знаю Писание, и я много раз читал и перечитывал Книгу, каждый раз находя все новые и новые красоты, чудеса и откровения… Но когда он так спрашивает… Не знаю, что и отвечать…

— Я много раз читал Писание, брат Георгий, но как я, недостойный и смиренный инок, могу судить о том, достаточно ли я его знаю? Должно быть, нет, раз ты вопрошаешь меня об этом…

— А раз так, — брат Георгий поправляет ремень, удобнее располагает кобуру, — раз так, то вот тебе Писание, перечитай и покажи мне место, где Господь наш воспретил славящим и восхваляющим Его жить с женой. Поищи.

Я быстро перебираю в уме все, что сказано в Писании, и понимаю, что ни в одной из книг Ветхого завета, и ни в одном Евангелие такого не говорится. О чем и сообщаю брату Георгию. Тот усмехается:

— Так в чем же дело, брат Алексий? Или ты законы, выдуманные человеками, ставишь выше Закона Божеского?

— Нет, но я… — решение неожиданно приходит само собой.

Встаю, поправляю новую рясу, любезно предоставленную мне колхозниками, поправляю кожаный ремень, который подарила мне Мария:

— Брат Георгий. Прошу тебя оказать мне милость и услугу.

Тот лукаво улыбается, от хитро прищуренных глаз разбегаются лучики-морщинки:

— Чего же ты просишь у меня, брат мой?

— Смиренно припадаю к стопам твоим и помощи твоей взыскую. Обвенчайте нас — меня и девицу Марию…

Георгий улыбается еще шире:

— А я все думал: попросишь или нет? Конечно, брат, я с большим удовольствием окажу тебе эту услугу. Венчание на завтра назначим — хорошо ли?

Так. Теперь только остается уговорить Марию. Если судить по ее характеру, то это будет нелегко сделать. Но тут я вспоминаю ее глаза, ее взгляд, которым она смотрит на меня… Не-е-ет, уговаривать ее будет не сложнее, чем пушинку легчайшую поднять…

— Благодарю, брат Георгий, хорошо.

— Вот и ладно. Развеял ли я сомнения твои, брат, снял ли с души груз?

— Отчасти… От большей части.

Он опять улыбается:

— Тебя теперь хощу вопросить, брат Алексий. Как мыслишь ты дальнейшее? Пойдешь ли с пионерами в Артек, коего взыскуют они яко реки, млеком и медом текущей, али останешься с нами, дабы приять учение коммунистическое и передать его после в Пионерии и иных местах?

Остаться здесь? Я бы с радостью и восторгом душевным остался бы здесь, чтобы узнать получше и понять все учение коммунистическое, но покинуть пионеров? Не будет ли сие предательством, яко отречение Петрово или донос Иудин? И Мария?..

— Открою тебе, брат Алексий, что на Правлении решали вопрос о том, чтобы просить пионеров оставить здесь представителя, яко посланника, коий решать станет вопросы меж Колхозом нашим и Пионерией возникнуть могут. И постановили: договориться с пионерами, дабы остался здесь один пионер — годами не отрок, и двое-трое отроков вместе с ним. И говорили уже, что можно было бы просить начального над пионерами, тезку твоего Алексея, об оставлении здесь девы Марии, аки старшей, и тех, кого сама она изберет… — Он прерывает речь и долго смотрит на меня испытующим взглядом — Не поможешь ли убедить их? Урона им от того не будет, сие — дело благое. И связь нам с Пионерией нужна, и тебе, брат Алексий полезно будет с нами побыть. Обучишься и коммунизму, и много еще чему. Должно тебе, к примеру, оружием владеть не токмо духовным, ибо сказано было: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч»…

Георгий вновь замолкает. Молчу и я, осмысливая сказанное и услышанное. Георгий прав: для пионеров я сейчас — обуза, но если меня научат… А учиться я буду прилежно…

— Мыслю я, — продолжает брат Георгий после длинной паузы, — что хорошо будет, коли ты, брат Алексий, обучившись, с нашими комсомольцами сходишь поставки в центр обеспечить. Ибо в походе сем многотрудном утешительное слово пастыря как никогда надобно. И коли останешься ты здесь, то куда как легче станет тебе после, когда в Пионерию с матушкой своею вернешься…

Проповедовать в Пионерии? Узреть самому… Да что «узреть»?! Воздвигнуть Храмы во имя Ленина, во имя Гайдара, во имя Деда Афгана донести до пионеров слова святого равноапостольного Иосифа, святого блаженного страстотерпца Лаврентия, преподобного Феликса… Но достанет ли моих малых сил, Господи, для того, чтобы свершить сей великий подвиг?!

«Господи, вразуми!» — вот с этой мыслью я поднимаю глаза и натыкаюсь взглядом на фрагмент храмовой росписи. На фреске — Святой апостол Андрей Первозванный, а рядом с ним, одесную и ошуюю, стоят святые Иосиф и Лаврентий. Святой великомученик и страстотерпец Лаврентий словно пронзает меня своим пристальным взглядом, как бы вопрошая: «Достоин ли ты, простой инок, встать под хоругви коммунизма и готов ли ты узреть истину?» Святой же, равноапостольный Иосиф, облаченный в серо-зеленую простую одежду, неброский и невидный, будто обласкивает меня взором, ободряя и утешая: «Достоин, достоин. И сил душевных тебе достанет, товарищ…»

— Брат Георгий! Я приложу все силы, дабы свершилось все по словам твоим!..

 

Глава 7

То, что мы увидели, внушало. И еще как внушало! Экраноплан «Лунь», чудовищная махина весом почти четыреста тонн, был страшным оружием. Первоколхозники умудрились захватить его чуть ли не сразу после Великой Тьмы, отогнали вверх по Волге и Оке, обходя пологими берегами разрушенные мосты, и поставить к себе. После он долго выстаивал в тайном затоне, дожидаясь своего часа, и вот…

Колхозники, как сумели, переделали громадину, сняв с нее ракеты, установив башни с автоматическими пушками и дополнительные топливные баки, доведя радиус действия чудовища до двух с половиной тысяч километров. И стал «Лунь» основным средством обеспечения «поставок в центр». А расширившиеся и размножившиеся после Тьмы реки, позволили колхозникам беспрепятственно совершать неожиданные налеты на дальние земли. Показывая на одну из залатанных пробоин высокого борта, старпом экраноплана небрежно заметил:

— Это нас скандинавские отказники у Гетеборга удержать хотели, — и многозначительно замолчал, искоса поглядывая на нас.

Санька Тихонов не выдержал и, сгорая от любопытства, поинтересовался:

— И что?

— И ничего. Хотелка сломалась. Мы им сторожевика утопили, пару катеров, а там — только они нас и видели…

«Отказниками» колхозники называют тех, кто в состав СССР не входил, да и теперь отказывается коммунизм строить. В самом начале колхоза, когда только-только удалось раздобыть «Лунь» и одну «Ракету», отдельный отряд, возглавляемый первоколхозниками, отправился в Скандинавию предложить бывшим шведам вступить в ВССКР. Эта идея возникла у основателей колхоза имени товарища Сталина потому, что в дотемные времена в Швеции был, вроде бы, социализм…

Из этого похода колхозники возвратились, потеряв четверых, зато приобретя стойкую ненависть ко всем отказникам, сколько их ни наесть на белом свете. А к скандинавам они потом возвращались: один раз — летом и трижды — зимой, проскакивая по льду на аэросанях, состряпанных из останков двух самолетов Ан-2, доставшимся им в наследство от Муромского аэропорта — был такой во времена СССР. Во времена империалистического ставленника Меченого и его прихвостней, аэропорт, конечно, заглох, но самолеты остались, да так и простояли до самой последней войны. Ну а когда его обнаружили первоколхозники — а мужики они были не только боевые, но и рукастые — сразу доперли, как и для чего можно использовать оставшееся добро. Из имевшихся на аэродроме самолетов, им удалось собрать один целый, который опробовал старший бригадир авиаторов — рав-серен Иехуда Бар-Лев.

Этот удивительный человек оказался в колхозе еще тогда, когда никакого колхоза не было, а была деревня Зименки, в которую только-только перебрались первоколхозники. Иехуда Бар-Лев командовал эскадрильей израильских истребителей- бомбардировщиков «Кфир», которую НАТО потребовало разместить в Турции. После начала войны, Иехуда Моисеевич рассудил, что в мусульманской стране ему делать нечего, и решил, что называется, дать деру. В Израиль возвращаться ему не хотелось — там уже начали рваться первые ядерные боеголовки, и он рванул на север. Топлива в основных и подвесных топливных баках ему хватило, чтобы перелететь территорию Украины, куда он тоже не хотел попадать. Оказывается, на Украине ужасно не любят каких-то «жидов», а израильтяне как-то к этим «жидам» относятся… Вроде бы так фашисты евреев называли, но я не уверен. Во-первых, откуда на Украине фашисты, а во-вторых, причем тут израильтяне?..

Как бы там ни было, рав-серен Бар-Лев тянул свой «Кфир» пока было горючее, а затем, нехорошо помянув матерей украинцев, турок, создателей своего самолета и тех, кто развязал империалистическую бойню, стал планировать, подыскивая место для посадки. Летчик он был великолепный, да и везло ему удивительно — короче говоря, он умудрился посадить свой самолет, почти не повредив, на взлетно-посадочную полосу Муромского аэропорта. После чего Иехуда Моисеевич пошел искать людей и нашел первоколхозников. Те сперва хотели его расстрелять, но потом решили, что собственный летчик им еще пригодится — мало ли что — и рав-серен ВВС Израиля стал первым летчиком ВВС Колхоза имени Сталина, завершив тем самым возвращение на историческую родину, откуда его дедушки и бабушки позорно бежали пятьдесят лет назад.

Так вот, Иехуда Моисеевич опробовал Ан-2, собранный из трех неисправных, облетал его, дал несколько дельных предложений по вооружению сего чуда отечественного авиапрома, и теперь тот самый первый Ан-2 с еще четырьмя такими же, подобранными где только возможно, составляют основу ВВС колхозников. Командует ими старший бригадир сельхозавиации Дирк Вестфаль. Вообще-то, родом он не из СССР: его родители жили в ГДР, пока ее не завоевали империалисты. Трудно сказать, как папа и мама Дирка оказались в России перед началом войны. Наверное, были коммунистами и собирались принять участие во Второй Великой Революции. По крайней мере, сам Вестфаль считает именно так и с ним никто не спорит.

Из остатков других самолетов колхозники по совету и под руководством папы Вестфаля, который был инженером у какого-то Сименса, собрали двое аэросаней, и зимой отправились в Швецию.

Скандинавы встретили колхозников по своему подлому обычаю. Только колхозники остановились в какой-то брошенной маатиле, только-только подоили коров, нашли продукты и собирались готовить обед, как откуда-то примчались лыжные шюцкоры. Они рассчитывали захватить колхозников на привале, без боя, но не тут-то было. Часовые подняли тревогу и понеслась… Аэросани у колхозников забронированные и вооруженные, так что шюцкорам досталось по самое, по не балуйся, а Колхоз имени Сталина приобрел еще и несколько пленных скандинавов…

…Так вот, сейчас старший бригадир Дирк Вестфаль доказывает нам, что намного выгоднее будет подождать до зимы.

— По зиме, пройдете по льду через пролив лехт… а, шайсе, легко! Кроме того, у нас есть несколько неисправных самолетов. Можно сделать аэросани. Двое саней — весь ваш звено!

Слушать его речь немного забавно, но нам уже объяснили, что когда бригадир Вестфаль волнуется, то сбивается на язык родителей, хотя обычно по-русски говорит без всякого акцента.

— И потом, если сейчас вы пойдьете на Украйна, вы обязательно наткнетесь на тех, кто занимается сбором урожая зерна и плодов. Как вы станете им объяснять, откуда вы пришли на Украйна, почему вы идете вооруженной группой, стараясь обходить населенные пункты? Через Югороссию удобнее и проще.

— Леш, а по делу-то — он прав, — замечает Негуляев. Нам там на самом деле не пройти…

— Да знаю я, знаю… Только, Виталь, нет у меня желания с техникой вязаться. Попробуем, может, пешочком?..

— Ну «пешочком» — это вы, ребята, загнули — усмехается Домостроев. — Пешочком вы как раз до зимы чапать и будете. Вот что, у нас предложение такое: мы вас на «Луне» подбросим примерно до Самары, дадим то, на чем сплавиться можно, а там — добрый путь до Сталинграда. Там — передовые посты Югороссии, там уж вы сами…

— Единственное, чем мы еще можем вам помочь, — добавляет Гольчукова, — так это дадим связь с несколькими нашими разведчиками на территории Югороссии. Они постараются оказать вам содействие в экстренной ситуации. Но мы очень просим вас, ребята, не обращаться к ним без крайней необходимости. Помните, что эти люди рискуют жизнью и ходят по лезвию ножа ради окончательной победы коммунизма во всем мире…

…Мы грузились на экраноплан в молчании. В колхозе оставалась Маринка Семенова, в качестве временного поверенного в делах Пионерской Республики в Колхозе имени Иосифа Виссарионовича Сталина, с ней — Алеша-найденыш, у которого теперь есть фамилия — Семенов, и трое мальков. Зимой они будут проводниками, которые доведут посланников Колхоза к нам домой, а там, глядишь, через год-другой мы станем единым государством — основой будущего ВССКР. По крайней мере, я очень надеюсь, что именно так все и будет…

…В экраноплан поместились два здоровенных моторных катера из резины, два крытых плота из того же материала, все наше оружие, припасы, которые щедро выделили нам колхозники. С нами вместе пошли четверо колхозных комсомольцев — шестиотрядников-минусовиков, если считать по-нашему. Они будут проводниками, да и для связи с колхозом тоже пригодятся. Начальник колхозного радиоузла — генеральный директор радиостанции «Союз», перековавшийся скандинав Ханс Свантенсонович Линде — выделил три переносные радиостанции. Рации намного лучше наших: новее, шире диапазон и вообще… Ханс Свантенсонович сказал, что эти рации сделаны в ЮАР, а вот как они попали в Персию, он, лично, понятия не имеет, но эти радиостанции явно армейского назначения. Так что мы с благодарностями приняли этот подарок от Колхоза, вот только радистов у нас всего двое, так что пришлось взять еще и местного…

…Наш старенький громоздкий и тяжелый АГС-17 Никольский заменил нам на АГС-30, который чуть не вполовину легче, здоровенный «Утес» мы оставили колхозникам, получив вместо него еще один «Корд» вдобавок к трофейному, сменили часть автоматов на менее изношенные, пополнили боезапас. Собирая нас в поход, Петр Сергеевич сокрушенно качал головой и все норовил подсунуть что-нибудь эдакое: получше, поновее, полегче…

— Вот, доченька, а это — тебе — он пытается погладить Чайку по голове, но та, чуждая фамильярности, легко уворачивается, и Никольский вынужден оставить свои попытки. — ВСК-94 — слыхала?

С этими словами он протягивает ей футляр. Катюха открывает его и замирает, восхищенно глядя на новую «игрушку». Я смотрю через ее плечо… Вещь! Сразу видно — вещь!

— Патронов к ней у нас не много, ну да мы еще наделаем, — воркует Никольский. — А ты, доченька, ты иди — попробуй ее.

Катя смотрит на меня умоляюще. Я киваю, и она тут же уносится в тир, прижимая к груди свое сокровище.

— Бесшумная, — сообщает мне Петр Сергеевич. — Бесшумная и беспламенная. Глядишь, и спасет девчушку.

Неожиданно он поворачивается ко мне:

— Вот скажи: ну зачем ты ее с собой тащишь? Ну, тебе жизнь не дорога — о ней хоть подумай! — внезапно его голос становится просящим, — Оставил бы ты ее, а? Ну, пусть остается… Я ведь все ждал… может Сашка… вдруг отыщется… а теперь…

Он сокрушенно машет рукой. Плечи его ссутуливаются, голова опускается вниз…

— Вы бы все остались, ребята, а? Ну, вот сам посуди: какой Артек? Вместе скоро будем, объединимся, скандинавам вашим так по шее поддадим, что ого! Жизнь-то какая будет! Только б и жить… Знаешь, Алеша, — он приобнимает меня за плечи, — у меня ведь никого не осталось. Старшего сына украинцы убили, младший — вон какая история вышла… Жена умерла, вот и остался я век в одиночку коротать. Оставались бы… Ты вон говорил, что мать давно умерла, а отец — еще раньше, у Катеньки, я знаю, тоже никого… Были бы мне родными… Она ж девчонка совсем, ей в куклы играть!..

Я не знаю, что мне отвечать, но понимаю, что говорит он искренне. И все равно: мы не можем остаться. Приказ!..

— Леша-а-а! — вбегая, вопит Чайка на все здание ДОСААФ. — Леша-а-а! Это такое чудо!

Она полетает к нам, запрыгивает на меня и на миг расслабленно повисает. Потом поворачивается к Никольскому:

— Спасибо! Спасибо! Такая штука! Бесшумка, можно очередями. Отдача сильновата, но это ничего, приноровлюсь…

Она тараторит без умолку о новой замечательной винтовке, ее глаза так и сияют, а на лице написано неземное блаженство. Я перевожу взгляд на Петра Сергеевича. Тот стоит, грустно покачивая головой. Но разве он может прервать восторги «доченьки»?

Вовремя, Чайка. Выручила. Иначе, что бы я ему отвечал?..

…«Лунь» взревел двигателями и мы понеслись, оставив позади себя Колхоз имени Сталина — наших единственных друзей и союзников. Еще некоторое время мальки, толкающиеся у нескольких иллюминаторов, махали колхозникам, но потом разбрелись по местам. Штурман сообщил, что на месте мы будем еще не скоро, так что можно и поспать… Жди нас, Артек, мы идем к тебе!..