(ВМЕСТО ЭПИЛОГА)

Над городом давно уже витает ночь. Опустели улицы родных Чебоксар, не доносится в окно шум автомобильных моторов, не слышно шуршанья шин троллейбусов. Тихо и у меня в квартире. Дети, жена давно уснули. Лишь меня одного покинул сон. Я перебираю кипу исписанных листов бумаги, и в памяти вновь оживают — словно вчера расстался с ними — боевые друзья, незабываемые суровые и трудные дни и ночи войны. В предыдущих главах я сумел рассказать о них далеко не о всех. Да это, пожалуй, и невозможно. Слишком их было много… Человеческая жизнь богата разными событиями. За четверть века летной жизни, особенно за годы Великой Отечественной войны, немало накопилось их и у меня. Много боевых заданий приходилось выполнять мне и в дивизии особого назначения, куда я был направлен по окончании курсов командного состава ВВС. Нередко летали мы с экипажем в тыл врага, выбрасывали там десанты, садились у партизан, доставляли им боеприпасы, вывозили от них на Большую Землю раненых. Пришлось побывать в самых разных уголках своей великой Родины и за ее пределами — и на Севере и Юге, и на Западе и Востоке, и в Берлине и Будапеште, и в Болгарии и Австрии, и в Чехословакии и Румынии, и в Пекине и Шанхае, и в Пхеньяне и Порт-Артуре… Возможно, когда-нибудь мне удастся рассказать об этом более подробно. А сейчас?

…Я не спеша поднимаюсь из-за стола и, подойдя к окну, долго смотрю на безлюдную улицу, на уходящие вдаль ровные ряды фонарей. Из приемника тихо льются мелодии «Маяка». И вдруг начинают передавать песню, которую вряд ли может слушать спокойно кто-нибудь из людей, проведших долгие месяцы и годы на фронте. Слова ее задевают самые чувствительные струны сердца, а память уносят куда-то далеко в прошлое.

И перед глазами вновь встают у меня ночные полеты, разрывы зенитных снарядов, ослепительные лучи прожекторов и лица близких, ставших навсегда родными, друзей и товарищей — однополчан. Мне кажется, что все это — бессонные боевые ночи, и кромешный ад над целью, и расставанье с друзьями — было совсем-совсем недавно, будто только вчера. Но тут в поединок с чувствами вступает голос рассудка, который с точностью до месяца подсказывает тебе срок, отделяющий нынешний день от грозных событий смертельной схватки, с фашизмом. И чем больше расстояние, тем острее, ярче чувствуем мы историческую значимость нашей Победы.

Через несколько лет после войны мне довелось вновь побывать в Берлине. В известном на весь мир Трептов-Парке я постоял, обнажив голову, у монумента советского Воина-освободителя. Молча вглядываясь в девочку, доверчиво припавшую к груди богатыря-бойца, на обломки свастики у ног воина, я старался мысленно представить обобщенный образ всех моих знакомых и друзей — военных летчиков ростовской бригады, которая воспитала меня и многих других. Конечно, попытка моя была наивной: каждый из однополчан вырисовывался в памяти отдельно, с отдельными чертами лица, со своим характером и привычками. Общее было в них, пожалуй, одно — они беспредельно любили Родину и сражались за нее, не жалея жизни.

…Я опять присаживаюсь к столу и, раскрыв фронтовой альбом, долго всматриваюсь в фотоснимки боевых друзей — мужественных, бесконечно храбрых наших летчиков и штурманов, стрелков и радистов, техников и мотористов. Десять самых отважных воспитанников бригады стали Героями Советского Союза. Вот с фотоснимка смотрит, чуть прищурив черные, как ночное кавказское небо, глаза, Борис Захарович Зумбулидзе. Он сейчас находится в запасе и живет в Грузии, работает в Тбилисском аэропорту гражданского воздушного флота. А вот другой портрет — гроза фашистских оккупантов Федор Федорович Степанов, ныне генерал-майор авиации. Он недавно по состоянию здоровья ушел в запас и поселился в Ленинграде. Его штурман, мастер метких ночных бомбовых ударов Василий Михайлович Чистяков работает в Воронеже. Многие из читателей, вероятно, слышали и про Александра Михайловича Краснухина, десятки раз летавшего в глубокий тыл врага бомбить Берлин, Хельсинки, Плоешти и т. д. Ныне он, москвич, трудится в Главном управлении ГВФ. Бывший наш скромный штурман отряда и начальник парашютно-десантной службы эскадрильи Василий Григорьевич Романюк все еще продолжает служить в Советской Армии. Количество испытательных прыжков у него давно уже перевалило за три тысячи, и свой богатый опыт, знания он теперь передает молодежи. Один из лучших шахматистов полка, неугомонный летчик-труженик Марк Трофимович Лановенко после войны окончил военно-воздушную академию и много сил отдал воспитанию летных кадров. Сейчас он также в запасе, живет в Москве и работает в Министерстве связи. Мой однофамилец однополчанин Михаил Яковлевич Орлов, точно поражавший важнейшие военные объекты врага, много раз получивший ранения, удостоенный трех орденов Ленина и Золотой Звезды, проживает в Черновицах. С великой скорбью вспоминают бывшие ростовчане еще одного своего героя — капитана Якова Ивановича Пляшечника. Он не дожил до дня Победы, погиб с экипажем над Финским заливом, когда возвращался с бомбометания по Хельсинки на свою базу.

Нет сегодня среди нас, ростовчан-однополчан, и Константина Никифоровича Иванова. Того самого Кости Иванова, который первым встретил нас, прибывших из школы молодых летчиков, в Ростовском полку. Его могила находится в станице Усть-Лабинская Краснодарского края. Дело отца, павшего защищая Родину, сегодня продолжает в рядах Советской Армии его сын.

Вскоре, как мы расстались с ним, погиб и замечательный штурман «Голубой двойки» Евгений Иванович Сырица. Ему тоже было предложено ехать на учебу, но он отказался, и его перевели в другую часть — в полк скоростных бомбардировщиков. К этому времени он уже имел два ордена Красного Знамени. И вот в начале 1943 года Евгения Ивановича не стало. В одном из боевых вылетов он выпрыгнул с горящего самолета. Но высота была низкой, и парашют не успел раскрыться. Похоронен он на кладбище села Хотилово Калининской области.

Каждый раз, когда я получаю письмо от кого-либо из однополчан, или, случается, встречусь с ними, в памяти всплывают лица и многих других друзей, которые приближали светлый день Победы, но сами не дожили до нее. Гастелло, Илинский, Маслов, Белкин, Сомов, Кочин, Николаев, Елкин, Ковалев, Кулигин, Соломко, Подпоркин… Да разве всех перечислишь? Говорят, что время лучший врач по душевным ранам. Но всегда ли это так? Сколько лет уже прошло после окончания войны, а наши раны от потери боевых друзей не заживают. Мы помним их и никогда не забудем: всегда, думая о них, чувствуем, как к горлу подкатывает твердый комок, как пальцы на руках невольно сжимаются в кулак, а грудь захлестывает волна проклятия и ненависти к фашизму, ко всем темным силам, порождающим захватнические войны.

Пусть же никогда не повторится это! Пусть наши дети и дети их детей не испытают того, что довелось пережить их отцам более двадцати лет назад!

Ради этого и сегодня многие из моих друзей-однополчан и товарищей продолжают служить в Советской Армии, а те, кто ушел в запас, трудятся в разных отраслях народного хозяйства. Например, мой бывший инструктор и командир отряда — ныне генерал-майор авиации Борис Кузьмич Токарев готовит боевые кадры для Вооруженных Сил, преподает в академии. До недавнего времени оставался в рядах Советской Армии и наш бывший командир второго отряда, учитель и друг Николая Гастелло, ныне генерал-майор Семен Константинович Набоков. В настоящее время он живет в Киеве. А вновь назначенный незадолго до войны к нам в эскадрилью командиром — ныне тоже генерал — Борис Федорович Чирсков живет под Москвой.

Мой любимый командир эскадрильи Александр Емельянович Кузнецов также стал генералом. Выйдя в запас по состоянию здоровья, он поселился в Воронеже. Мы стали с ним большими друзьями и часто обмениваемся письмами. Между прочим, он первым прислал мне теплое поздравление с героическим полетом нашего земляка Андрияна Григорьевича Николаева.

А наш Коля Сушин после демобилизации вернулся в свой родной город Шую. Отважный, не знавший страха летчик, не раз летавший на своем дальнем бомбардировщике на Берлин, Хельсинки, Кенигсберг, Данциг, Николай Иванович стал замечательным портным.

Многие бывшие летчики, штурманы и техники ростовского полка навсегда связали свою жизнь с Ростовом. Вернулся сюда и подполковник запаса Александр Васильевич Самохин, командовавший после войны авиационным полком. Здесь же выбрали себе постоянное местожительство и наш борттехник Сан Саныч — Александр Александрович Свечников и инженер эскадрильи Андрей Иванович Тружеников. В Ростовском таксомоторном парке работает шофером бывший стрелок-моторист Петр Прокопьевич Рудасов. Сюда же потянуло и полковника запаса Матиченко, нашего бывшего командира аэродромного обслуживания, с большим искусством и изобретательностью маскировавшего в 1941 году Кувшиновскую площадку.

Мой хороший друг, с которым делил я все радости и горести — Федя Локтионов — после окончания курсов был направлен в авиационный полк дальнего действия и успешно воевал до самого дня Победы. Сейчас Федор Васильевич живет и трудится в городе Жданове Донецкой области. А его штурман Михаил Дмитриевич Скорынин, с которым мы вместе летали в 1936 году в экипаже «Голубой двойки» на первомайском параде в Москве и вместе воевали в составе отдельной эскадрильи ночников, живет ныне в Ессентуках. Почта часто приносит мне от него письма с приглашением приехать погостить на Кавказе. Не прерывается переписка и с бывшим командиром отдельной эскадрильи Павлом Ивановичем Родионовым. По окончании военной академии он также был направлен в авиацию дальнего действия, наносил удары по важным стратегическим объектам в глубоком тылу врага, а после войны стал летчиком-испытателем. Несколько лет назад Павел Иванович ушел в запас и теперь работает в городе Казани.

Часто вспоминается мне наш добрый, заботливый врач Абрам Ефимович Мазин. Вот уже кто действительно по-отечески следил за нашим здоровьем. Вначале, когда я приехал в ростовскую бригаду, он был старшим врачом нашей второй эскадрильи. Тогда эскадрильей командовал Сергей Андреевич Новиков (он сейчас, «фигурально выражаясь», на пенсии живет в городе Краснодаре). Потом Абрам Ефимович стал начальником службы бригады, вскоре — корпуса. Затем его назначили начальником медсанслужбы авиационной армии, ВВС СКВО, а с конца 1944 года — войск ПВО страны. Ныне он работает в ЦК ДОСААФ Союза ССР.

Я несколько раз смотрел кинофильм «Чистое небо», и каждый раз после него оставалось такое ощущение, будто он рассказывает про бывшего командира корабля нашей отдельной эскадрильи Валентина Федоровича Драпиковского.

Как я уже рассказывал в одной из глав этой книги, его машина была сбита над целью летом 1942 года. Ему тогда было 23 года, но летчиком он был уже грамотным, любил свою профессию и жаждал летать и летать, летать в любую погоду, и днем и ночью. Приходилось ему, как и всем нам, бомбить врага, выбрасывать десанты, доставлять партизанам боеприпасы и оружие. Самое трудное задание было ему по плечу… И вот лейтенанта Драпиковского не стало. Мы были уверены, что он погиб, ведь это произошло почти на наших глазах.

И теперь представьте, как через двадцать два года я увидел его в Симферополе — живого, полного сил и энергии. Правда, в свои сорок пять лет он был весь седой, и я вряд ли даже узнал бы его, если бы мне не представили его ростовчане-сослуживцы: бывший борттехник Николая Гастелло, футболист полковой команды Иван Васильевич Федоров и командир отряда Давид Михайлович Равич, также друг Николая Францевича.

Валентину Федоровичу выпало столько испытаний, что их с лихвой хватило бы на десятерых. Но главное даже не это, а то, что он вышел из них с честью, не запятнав ни имени своего, ни совести настоящего патриота и коммуниста. Мне кажется, легче было совершить героизм на фронте, чем пережить все то, что ему пришлось пережить и остаться тем, кем он остался. Тяжело раненный, Драпиковский очутился в фашистском плену. И не его вина, что это случилось с ним. На его месте мог оказаться каждый из нас. Но именно это нелепое обвинение долгие послевоенные годы — годы разгула унизительной подозрительности и оскорбительного недоверия к людям — висело над ним и закрывало ему все пути в жизни… Никому, казалось, не было дела, что и в невыносимых условиях плена он оставался советским человеком, летчиком… Надо иметь огромную силу воли, чтобы и перед лицом неминуемой гибели, страшного голода, холода и болезней не запятнать чести и совести, не превратиться в презренного труса и предателя. Драпиковский находился в числе тех, кто был обречен на смерть, но высоко держал голову, заражал других верой в нашу победу.

После освобождения, хотя он страстно желал этого и писал кому только мог, ему не разрешили продолжить службу в Военно-Воздушных Силах. Но без авиации он не мыслил жизни, ему хотелось хотя бы постоять вблизи самолетов, слушать рокот их двигателей. В Киевском аэропорту Валентина Федоровича приняли… стартером. Другие аэродромные работники, постепенно узнавая его и проникаясь к нему уважением, удивленно, спрашивали: почему он не летает? А он между тем слал и слал письма, обращаясь во все инстанции. Но плен зачеркивал все. Порой он впадал в отчаяние — недоверие было тяжелее всего — и лишь жена Валентина Петровна поддерживала в нем в такие минуты надежду и веру в справедливость. Надо было все начинать сначала. Продолжая оставаться стартером, проще — аэродромным рабочим, он поступил на юридический факультет Киевского университета и окончил его.

Постепенно менялись и времена. Его восстановили в партии, полностью реабилитировав, вернули доброе имя, поручили исполнение обязанностей диспетчера службы движения. Человек вновь обрел себя. Честной работой, яркими способностями вскоре он добился высшего доверия — его назначили начальником службы движения Украинского территориального управления ГВФ. И вот уже почти восемь лет он целиком отдает себя этой работе. «Это мое второе призвание, — пишет Валентин Федорович в одном из своих писем ко мне. — Прошло то время, когда мы летали на свой страх и риск. Для нас уже стали привычными реактивные и турбовинтовые самолеты. И недалек день, когда на трассах аэрофлота появятся корабли со сверхзвуковыми скоростями. Я горд, что и мне выпадает честь приложить к нему частицу своего опыта и умения».

Много верных друзей и товарищей хранит память. Годы идут, а дружба, скрепленная в смертельных схватках с врагами, не тускнеет. О каждом из сослуживцев, ставших братьями по духу и оружию, можно бы рассказывать и рассказывать. Но самые теплые, душевные воспоминания остались у меня, естественно, о своем экипаже «Голубой двойки». Это была наша дружная, спаянная, боевая семья.

И, пожалуй, для всех нас в этой семье по-человечески самым близким и родным был радист Бутенко, всегда готовый на любое задание, в совершенстве знающий свое дело, бесстрашный и предельно собранный, и в то же время очень скромный. Мы видели в нем человека большой души. Удостоенный многих правительственных наград, Никита Матвеевич и сегодня отдает Родине все силы. Он стал командиром производства, работает начальником участка в городе Шахты Ростовской области. К сожалению, после моего отъезда на учебу война разбросала друзей в разные концы, и связь наша прервалась. Я не знаю, как сложилась судьба Димы Козырева, второго пилота «Голубой двойки». Остался ли он жив, вернулся ли к молодой жене, с которой разлучила его война сразу же после свадьбы? Помнится, он был родом из Ярославской области. Не известно мне, что стало с техником Кондратом Киселевым, стрелками Василием Бухтияровым и Ефимом Резваном, техником Гиревым, механиком Шутко, оружейником Алсуевым. Где вы, друзья мои, братья нашей дружной, боевой семьи? Но где бы они ни были, кем бы ни работали, я твердо уверен в одном: нашу дружбу, боевое братство вы храните свято и высоко несёте честь и достоинство экипажа «Голубой двойки», завещанное нам нашим командиром Николаем Францевичем Гастелло.

…Когда в начале лета, в теплые июньские вечера, я вижу веселые группы нарядных девчат и юношей, высыпавших на улицы, скверы и набережные города с выпускных балов в школах, мне с грустью и болью вспоминаются такие же юные выпускники 1941 года, ушедшие прямо со школьной скамьи на войну и не вернувшиеся обратно. И каждый раз в голову приходит одна и та же мысль. О том, что, наверно, вот так же, взявшись с подругами за руки, шла когда-то таким же ласковым вечером Галя Лебедева и мечтала о будущем. Но черные тучи войны, нашествие фашистских разбойников разрушили все планы.

Гале, как и многим ее сверстникам, было семнадцать лет, когда она стала солдатом, и когда из-за нелепого случая войны мне суждено было встретиться с нею. Встреча была недолгой, но, расставаясь с ней, я унес в душе теплые чувства. Ее письма, которые два года доставляла полевая почта, всегда приносили мне радость, рассеивали мрачные мысли в первые месяцы войны, притупляли боль безвозвратных утрат друзей.

Летом 1943 года, когда на Орловско-Курской дуге шли жестокие сражения на земле и в воздухе, я был ранен и очутился в одном из московских госпиталей. Здесь я услышал первый артиллерийский салют в честь победы наших войск. Столица Родины чествовала победителей фашистских орд под Орлом и Курском. От этого было радостно на душе, а в глазах моих стояли слезы: только что принесли мне извещение о смерти Гали. Она как раз погибла под Орлом…

Огромна черная пасть войны, беспредельна жестокость фашизма. И сколько их, таких как Галя Лебедева, погибших в самом начале молодости! Разве мы можем это забыть, разве память о них не будет жить вечно в наших сердцах?

Уже через двенадцать лет, когда я отдыхал с семьей под Ленинградом, мы с женой решили разыскать кого-нибудь из родных Гали. У меня был адрес дома, где она жила до войны с матерью (отец погиб в финскую войну). Но когда нашли нужную нам улицу, указанного Галей дома на ней не оказалось, — он был разрушен бомбой и снесен. Старожилы соседнего дома ничего не знали о судьбе родных и близких Гали и ее матери — Анастасии Ивановны.

…Годы, годы… Время их аккуратно, как самая наиточнейшая машина, складывает из дней, недель, месяцев и сдает в архив истории. Но нет, они не забываются, не становятся в нашей памяти стертыми монетами. Годы эти — наша жизнь, дела и заботы наши, наши испытания и победы. Они отмечены трудом миллионов мозолистых рук, кровью наших близких и родных, знакомых, друзей и останутся в наследство потомкам, чтобы помогать им строить будущее.

Оглядываясь назад, на жизненный путь своих боевых друзей, которые пережили и победили труднейшие испытания, хочется сказать от их имени — и я глубоко убежден: они полностью поддержат меня, — что мы были достойны своего времени, что если бы нам пришлось начинать жизнь сначала, мы бы ее начали и продолжили как и прежде, что потомкам, нашим детям, не приходится краснеть за юность своих отцов. И пусть оно, сегодняшнее молодое поколение, будет лучше нас, ведь ему бесспорно жить в коммунизме. Пусть оно бережет и гордится боевой славой своих отцов.