В десять – двенадцать лет кажется порой, что родители твои бесконечно устарели, что они застряли в своем прошлом, а в современности мыкаются и тычутся, как безнадежные лузеры. Но если расспросить у них, как жили, как играли, как дружили или враждовали они в своем детстве, окажется, что чувствовали они так же, просто приходилось выяснять отношения чаще всего напрямую, а не посредством смартфона или скайпа типа в режиме онлайн.

Это случилось очень давно – в 1970 году. Но могло случиться и в 1990-м, и в 2010-м. Убедись в этом сам.

 

1

Когда двоюродного брата Кольку ранило карбидной бомбочкой, Сергею Величко было семь лет и девять месяцев. События, которые последовали за злополучным взрывом, он воспринимал сначала совсем уж по-детски. Все плохое, а его было много, Сережка принимал как стихию, вроде грозы в августе. Он думал, что неприятности надо терпеливо переждать, как мы пережидаем под крышей ливень, гром и особенно молнию.

Две семьи с одной фамилией Величко жили в доме над рекой, на улице конечно же Набережной. Иван Петрович и Василий Петрович совместно владели усадьбой, доставшейся им в наследство от их отца, Петра Ивановича. На первый взгляд братья жили дружно, хотя в выходные, подвыпив, часто дрались в кровь, будто расцарапывали какие-то старые, уже поджившие раны. Соседи реагировали на это спокойно. Обычное дело: напьются – потом бьются. Таких случаев на Краю Света хватало. Правда, сам Сережа, несколько раз наблюдавший начало боя вблизи, чувствовал в противниках не только игривый пьяный кураж, но и что-то глубинное. Тогда он еще не знал хорошо слово «ненависть».

Сережа – младший сын Ивана Петровича. Еще есть старший – Степан. Ему двенадцать с половиной лет. Совсем малым, не умея толком говорить, он важно представлялся, протягивая руку: «Пан!» Это словцо из старорежимной жизни и стало его уличным прозвищем.

У дяди, Василия Петровича, пятеро детей: пацан Колька, ровесник Степана, и четыре девки. Жили под одной крышей, но хозяйствовали отдельно, и стена, воздвигнутая в доме, разделяла дом на две неравные половины. Семья Ивана Петровича жила в основной части дома, в добротном строении, возведенном еще Петром Ивановичем. Семья же Василия Петровича ютилась в трехстенной пристройке к основному дому. И только баня, поставленная на участке Ивана Петровича, служила не только семьям Величко, но и другим соседям.

По справедливости, как понимал ее Сережа, честнее было бы, чтобы в большей части дома жила семья из семи человек, а в меньшей – та, где четыре. Но взрослые об этом речь не заводили, а дети в то краснознаменное время лишних вопросов старшим не задавали. Вопреки пословице: «За спрос не бьют в нос», за неуместное любопытство можно было и получить. Конечно, не по носу, но ложкой по лбу или ремнем по пятой точке – непременно.

У детей от осени до лета жизнь была расписана довольно четко. С утра школа, после обеда школьная же «домашка» и некоторые поручения по хозяйству. А после часок-другой свободного времени в щелочке между сумерками и ночной тьмой. Тогда всяких маньяков еще не знали, поэтому детишек, даже совсем маленьких, выпускали на улицу без опаски, лишь изредка окриком проверяли, на месте ли чадо, в той ли песочнице, куда было отпущено, или переползло в другую.

У пацанов помимо рыбалки летом и хоккея зимой была еще забава – игра в войнушку. Войны были масштабные, как теперешние телесериалы. Воевали улица на улицу, берег на берег, чередуясь, кто будет за фашистов, кто за русских. Тогда ведь война была у всех одна в памяти – Великая Отечественная. Или для разнообразия – «в Чапаева», или для экзотики – в «Гусарскую балладу». Такого обилия игрушечного оружия, как теперь, не было и в помине. Оружие делали из досок – пистолеты, карабины и даже пулеметы. Заготавливали целые арсеналы и берегли их пуще глаза.

На городской окраине многие дружили с лесом, который начинался сразу за Святым озером. Ходили по грибы-ягоды, на болота – за мхом для строительства.

Ребят, что постарше, обычно брали с собой как помощников. А те порой находили в сырых тенистых оврагах что-нибудь ценное из военных времен. Вот и Пана однажды ждала в лесу большая удача: нашел проржавевший, без приклада и патронного диска партизанский автомат ППШ. Стрелять из этой тяжелой железяки было невозможно, но кладоискателем месяца Степка походил.

Была середина ноября. Даже в войну играть надоело. Ребята посматривали на угрюмое небо: когда уже снег! Голой холодной осенью скучновато. И тут кто-то принес забаву – карбид. Вещество, как выяснили пацаны, применяется на сварочных работах. Таких работ довольно много на большой стройке. Подобных на Краю Света не предвиделось. Так что Степка и Колька сгоняли на великах на другой конец города, где с шумом и лязгом строили несколько многоквартирных домов. Заветный груз пацаны привезли в двух непромокаемых мешочках. Часть добычи выменял на бутылки сосед Валера Бабченко. Первые испытания карбидных бомбочек старшие ребята провели где-то в лесочке. Как сказал Пан, боялись, что застукают взрослые и отнимут боеприпасы.

И вот пробил час великого испытания. Его назначили провести днем на картофельном поле Величко, чтобы взрыв выглядел, как настоящий. Заодно и проверят, кто лучше заряжает бомбочки – Степан или Колька.

 

2

Какие могут быть мечты у мальчишки неполных восьми лет во времена, когда телевизор и холодильник есть не в каждом доме, когда только-только появляются в обиходе шариковые ручки, а взрослые, сидя на веранде за вином, со смехом говорят о том, что вот обещал какой-то Никита через десять лет коммунизм? Чтобы папка чаще приходил домой трезвым, чтоб не обижал старший брат, чтобы подешевели шоколадные конфеты… А еще научиться что-нибудь делать лучше всех.

Правда, старшие ребята, одногодки Степка и Колька, так зло все время соревнуются между собой, что порой и не хочется никакого чемпионства для себя. В своих поединках кто быстрее и сильнее, двоюродные братья доходили порой до сущих безобразий. И не в том дело, что оба вечно ходили в синяках, а то и перебинтованными, как геройские красноармейцы. Это как раз вполне по-мальчишески.

В закутке между баней Ивана Петровича и густым ягодником Василия Петровича Пан и Колька соревновались однажды, кто быстрее выкурит «козью ножку». Курево в то время было дорогим удовольствием даже для взрослых, для тех, например, что жили на Краю Света. Величко-отцы в будние дни обходились махоркой, низкосортным табаком по семь копеек. Но Иван Петрович в красные дни календаря позволял себе купить красивую пачку папирос «Казбек». В одной из таких, уже без папирос конечно, загадочно пахнущей, с черным всадником на фоне синих гор, Сережа хранил значки, редкие фантики и прочие ценности.

Степан и Колька затырили у отцов из серых пачек по паре щепоток махры. Почти без ошибок из обрывков газеты скрутили «козьи ножки». На ровный клочок бумаги насыпа́лась дорожкой махорка. Затем клочок аккуратно сворачивался в трубочку на манер сигары и склеивался слюной на стыке. Дальний конец загибался кверху, и получалась этакая бумажная курительная трубка.

Болельщиков собралось порядочно. Величко: Сережа, Томка, Нинка. Пороховы: Витька и Сашка. Бабченко: Валера и Славик. Махорки на две полноценные ножки не хватило, в табачное крошево добавили перетертых в ладонях сухих листьев. И торжественно засмолили. Сизый заклубившийся дым принес целый букет запахов. Тут и ядреный аромат банного веника, и терпкая вонь махорки пополам со смрадом горелой бумаги. Совсем не аппетитное белесое облако вилось вокруг невозмутимых пока куряк.

Степка затягивал в легкие дым честно, глубоко. Колька халтурил, надувал щеки дымом, потом выталкивал его обратно, не загружая вредной работой легкие. Болельщики в силу возраста не разбирались в тонкостях правильного курения, поэтому Колька не был прищучен за нечестную игру, а из-за этого Степка первый и закашлялся, наглотавшись горлодерного дыма. Да так, что всего согнуло-скрючило. Он вытянул в сторону руку с «козьей ножкой»: мол, подержите кто-нибудь, пока я прокашляюсь. Подсуетился Сережка, пока у брата слезы застилали глаза. Принял из его пальцев почти невесомую бумажную трубочку и быстро потянул дым в себя, ведь по-доброму брат никогда не даст попробовать курнуть. И тоже не рассчитал. Так вывернуло в приступе кашельного удушья, что и «ножка» выпала из пальцев на землю и там почему-то загорелась, весело потрескивая. Так что свои подзатыльники Серега от брата все-таки огреб. Не за то, что курил, – за то, что «трубку спора» не сберег. А состязание так до конца и не довели. Как будут говорить лет через двадцать, из-за «форсмажорных обстоятельств». Просто Колькина мать, Евгения Валерьевна, вышла на огород подкопать картошки к ужину.

Была и совсем глупая дуэль, в которой Сергей не стал набиваться в участники, предпочел остаться болельщиком на почтительном расстоянии от дуэлянтов. Суть состязания была такова: кто из двенадцатилетних богатырей поднимет выше свою струю, когда мальчики будут писать на стену сарая. Стена обшита поседевшей от времени бледно-серой доской, поэтому определить победителя будет несложно.

Колька фонтанировал первым и поднял струю на высоту, почти равную его росту, примерно до подбородка. Следом Степка вступил в бой, натужившись так, что зарумянились загорелые щеки, пустил струю. Может, и выше, чем Колька, потому что светло-соломенный фонтанчик угодил Пану прямо в лоб, – он ведь, дурачок, еще и наблюдал, куда писюном целится. И возможная победа превратилась в посмешище.

А теперь карбид…

 

3

От тайного места за баней до реки – а это метров шестьдесят – компоненты бомбочек несли в разных торбочках. Сережа и младшая Колькина сестра Нинка бодро шагали следом за старшими, но на почтительном расстоянии. Колька то и дело оглядывался и для порядка шпынял мелкоту. Те в свою очередь прогоняли с огорода увязавшуюся за детьми дворнягу Жучку, по мере сил сторожившую подворье Василия Петровича.

На берегу Сергею и Нине сразу определили место – ложбинка на берегу в зарослях ивняка. Степка и Колька посреди поля снаряжали бомбочки: набивали травой бутылки, доливали воду, опускали в горлышки грязно-белые кусочки карбида и плотно закупоривали стеклотару.

И вот две бомбочки закопаны в сыпучую, как порох, подсохшую землю картофельного поля. Внутри стеклянных зеленых сосудов течет химическая реакция между карбидом и водой: выделяется и накапливается газ, а выхода у него нет.

Первой лопнула Степкина бутылка. Карбидный взрыв Сережка видел впервые и согласился с мнением старшего брата: он очень похож на те, какие показывают в кино про войну. Теперь ждали взрыва Колькиной бутылки. Но ничего не происходило. Там, где прятались Сережка с Нинкой, не было слышно ничего, кроме плеска волн и переговоров старших.

– Тихо же! Даже не шипит, – настаивал Колька.

– Шипит, – твердил Пан. – Пукает тихонько.

– Сам ты пукаешь! И совсем не тихонько!

Колька выскочил из окопчика и осторожными шажками пошел к своей бомбочке.

– Э, стой! – крикнул ему Степка. – А рванет?

Он вскочил на ноги, побежал за двоюродным братом, подцепил пальцами рукав куртки.

– Ну стой же ты!

Колька, вырываясь, яростно взвизгнул. И Степка отпустил его.

Все знали: если на Кольку найдет, он себя не помнит. И тому, на кого он взъярится, лучше уносить ноги. Колька хватал палку, камень – все, что под руку попадет, и лупил не глядя. Бывало, в припадок биться падал. За глаза его так и звали на Краю Света – Припадочный.

Тем временем Колька подошел к своему взрывному устройству и встал над прикопанной в землю бутылкой.

– Нормально все! – крикнул Степке. – Сейчас я ее!..

Огляделся, выискивая что-то на взрыхленной земле, подхватил с борозды черепок, обломок расколовшегося на части чугунка, котла для приготовления еды в печке.

– Дурак! – окликнул его всерьез обеспокоенный Степка. – На фиг тебе это надо?!

– Не твое дело! Иди в …

Колька опустился над своим изделием на колени, занес над зеленым донышком бутылки обломок чугуна…

И бомбочка словно испугалась наивной мальчишеской угрозы – она лопнула. Хлопок получился не очень громким, да и серо-зеленый цветок взрыва оказался слабее, чем у Степкиной бомбы.

Выглядывая из укрытия, жадно наблюдая взрыв, Сережа понимал, что граната ненастоящая, по-настоящему никого убить не сможет. Но почему же тогда Колька выронил ржавый обломок, схватился за лицо и скорчился над детской ямкой воронки, как молящийся араб, каких Сережа видел по телевизору, когда в скучных обычно новостях показывали войну Израиля и Египта, каких-то далеких и загадочных стран.

Больше зарядов не было. Вся ребятня побежала к поверженному подростку.

– Колян, ты что?! – на бегу выкрикнул Степка.

На бегу начала всхлипывать Нинка.

А Сережка не мог понять своих чувств. Положено было жалеть родственника, но ему было только любопытно – что случилось? – и неуютно от недоброго предчувствия.

Степка тряс Кольку за плечо. Двоюродный брат, не вставая с колен, поднял голову от земли. И все увидели, как между закрывающими лицо, серыми от земли пальцами сочится темная, как вишневое варенье, кровь.

Тут уж Нинка заревела в голос.

– Надо в больницу! Или что? – суетился Степка.

Понятное дело – в больницу. Но тогда все узнают, чем занимались оболтусы на пустых картофельных грядках. Значит, не избежать наказания. А оно вряд ли будет легким, вроде практикуемого мамой Степки и Сережки домашнего ареста. Ох, видно посвисты отцовского ремня неотвратимы, как зима!

– Пойдем к воде, промоем, – хлопотал Степка. – Может, там всего царапина или бровь зацепило: она кровит сильно.

– Глаза… больно… – глухо промычал Колька, не отнимая ладоней от лица.

Повели все же Кольку домой, рассудили, что в реке вода грязная, кишит микробами. Нинка, хоть Степка ее и отговаривал, побежала за мамкой. Та работает недалеко, на соседней улице, швеей на «промике» – комбинате местной промышленности.

У рукомойника на кухне Колька осторожно смывал с лица кровь и грязь. Ему помогал, как мог, Сережка. Ну, хотя бы подавал полотенце. Кровь тонкими, но резвыми струйками бежала из порезов на лбу, а еще из века заплывшего левого глаза капля по капле тоже сочилась.

– Левым почти ни фига не вижу, – констатировал Колька.

– Коль, а правым?

Тот побрызгал еще водой, поморгал – и ура!

– Кажись, вижу.

Потом, встречаемая не в тему радостным лаем Жучки, вбегает в дом тетка Евгения. Она бесцеремонно отпихнула Сергея, повернула к скудному свету из окна лицо сына.

– Ну что, видишь?

– Вроде, – вякнул Колька.

Телефона у Величко не было. Поэтому тетя Женя замотала раны сына льняным полотенцем и выбежала на улицу. Там, по счастью, ей удалось тормознуть соседа Петра Владимировича Бабченко, шумного веселого дядьку на машине ГАЗ-молоковоз. С его младшим сыном, второклассником Славиком, Сережка дружил.

Дядя Петя, конечно, чертыхнулся и даже матернулся, но посадил в кабину и кое-как перевязанного Кольку, и его мать. Погнал в больницу.

Сережка засобирался домой и только теперь заметил, что брата Степки давно нет рядом.

 

4

У Величко, которые Иван и Вера, родителей Степки и Сережки, тоже бегала во дворе собачонка незамысловатой породы с такой же простенькой кличкой – Белка. Это вполне объяснимо: в отличие от черной Жучки, бегавшей по соседнему двору Василия Величко, Белка имела шерсть изначально белую. Она умела лаять весело, встречая своих, и злобно, если в калитку перся чужой. А вот если папа возвращался домой пьяный, псина предпочитала молча отсиживаться в будке. Папаша в винном ненастроении мог пнуть независимо от того, с каким настроением лает Белка.

Вот и в этот вечер лязгнула на калитке клямка, специальный железный запор, но Белка отмалчивалась. Значит, папа возвращается «на бровях». Если настроение хорошее, станет петь, нет – начнет скандалить. На Краю Света после выпивки могли ругаться и драться почти все мужики, за исключением Пороховых, Шнейдеровых и Микошиных. Участковый инспектор милиции Стражев выпить мог и любил, но в буйстве замечен не был.

Степка и Сережка делали уроки за круглым столом под абажуром с кистями и теперь дружно напряглись. То, что папа бывает грозен, Сережка узнал года в четыре, когда запомнилось, как спасались от беспочвенного отцовского гнева у соседей.

В отличие от мужиковатого и простого Василия, Иван Величко выглядел, как правило, хорошо, красиво. Как лицом, так и формой одежды. Лоска и щегольства он поднабрал, когда служил срочную службу на Краснознаменном Балтийском флоте. Иван Петрович работал электриком на местной гидроэлектростанции. На работу ходил в темно-синих, почти черных галифе, таких штанах военного фасона тех времен, блестящих яловых сапогах и длинном черном кожаном пальто.

Судя по шагам в коридоре, возвращался папа довольно уверенно. Значит, считая по-взрослому, выпил немного, ну или умеренно.

Сережка перевел дух и вернулся к арифметике.

– Не ждали? – весело рявкнул в кухне папа.

Мама шикнула: дети сидят за уроками.

Папа громыхнул посудой. Скорее всего, принес «красненькую» – бутылку вина и будет сейчас, как говорят взрослые, «догоняться». А вскоре и песня начнется…

В самом деле, не успел Сережка дорешать примеры, как из кухни донесся чуть скрипучий запев:

Потом папа уже дуэтом с мамой спел песню из кино «Кубанские казаки»: «Каким ты был, таким остался…» Причем Сереже показалось, что мама вкладывает в слова воспитательный смысл. Ну, на то она и учительница.

Вечер обещал перейти в ночь спокойно, без скандала и драки. Но Сережа все-таки ощущал беспокойство, видел, что и Степка остается напряженным, уроки плохо лезут ему в голову. Младший брат догадывался: старший томится в ожидании того, какой будет развязка плохого дневного приключения.

И вот она лязгнула, чертова калитка, своим железным запором. Так клацнули друг о друга детали простой защелки, что пацаны поняли: развязка пришла. Тем более что Белка тявкнула для сведения: пришли не чужие.

Конечно, это была ближайшая соседка и родственница – тетя Женя.

– Пьем да поем, значит? – с порога начала она, постепенно повышая громкость своего и без того не слабого голоса: – А вы знаете, что ваш Степка моего Кольку покалечил?!

– Как – покалечил?! – всполошилась мама.

Евгения коротко всхлипнула и проголосила на слезливой волне:

– Не знаю, будет ли глаз видеть! Ни за что кинул бутылкой прямо в голову!..

– Какой такой бутылкой? – требовала подробностей Вера Ильинична.

А папа громко позвал:

– Степан?

Брат вздохнул, выбрался из-за стола и побрел к неплотно прикрытой двери. На время забыв про «домашку», потянулся следом Сергей.

– Объясни, в чем дело! – потребовала мама.

Степан обратился к тетке:

– А что Колька говорит?

Та огрызнулась:

– Что было, то и говорит: кинул бутылку ни с того ни с сего.

– Что я, дурак – бутылками с карбидом кидаться?

– С чем? – насторожилась мама.

Папа снова попытался вникнуть в суть конфликта:

– Ты, Женька, это… погоди нагнетать. Надо толком разобраться. Говори, Степан!

– Во разумник! – тут же встряла Евгения. – Оболтусов надо воспитывать, а не винище пить! Вот и мой где-то собакам сено косит, а сын в больнице!

– Ты, Женька, и сама выпить не дура! – хохотнул папа.

Мама взяла разбирательство в свои руки.

– Не молчи, Степа, рассказывай.

И Пан выложил, как все было.

Зацикленная на своем, Евгения завопила:

– Во как! Не просто посудина, а с этим… карпинтам! Вообще убить мог, паршивец!

– Подожди, Евгения! Значит, Коля утверждает, что Степан бросил в него бутылку с карбидом?

– Во! Утверждает!

– Почему я должна верить Николаю, а не своему сыну?

– Потому что твой стоит и ухмыляется, а мой в больнице!

– Не вижу логики, – заметила мама.

Сергей решил поучаствовать в выяснении истины, просунул голову в дверной проем и заявил:

– Я видел! Все было так, как Степа говорит.

– Конечно! – подбоченясь, заявила Евгения. – Конечно, будешь брату поддакивать, засеря малая!

Евгения Валерьевна – женщина простая – как думала, так и разговаривала.

Но тут папа вспомнил, кто в доме хозяин. Он так грохнул кулаком по столу, что громко звякнул соприкасавшийся с тарелкой стакан.

– А ну, дорогая, пошла отсюда! Пришла в мой дом и на моих детей гавкаешь! Виноват – ответит!

– А чтоб вы все сгорели! – парировала Евгения и выскочила за дверь.

Спать пацаны легли умиротворенные, почти счастливые. Как ни крути, спасибо тете Жене: ее крик оттянул на себя добрую половину родительского гнева. Понятно, папа и мама в один голос, что бывало нечасто, пригрозили: если еще раз услышат слово «карбид», обоим долго будет больно сидеть.

А Колька оказался сволочь, хоть и двоюродный брат. Так думал, засыпая, Сережка. Он не знал, что через два часа будет разбужен, напуган и опозорится, как малое дитя.

 

5

Сначала тявкнула вполне дружелюбно Белка. Этого в доме Величко Ивана не услышали. Но пронзительный собачий визг, полный боли, разбудил всех в доме и даже соседей Пороховых. Не проснулся только негромко похрапывающий Иван Петрович.

Все Величко по линии Ивана Петровича спали в одной большой спальне, куда выходила задняя стена печи. После недолгого, но душераздирающего взвизга Белки, не понимая, что к чему, не враз, как по команде, но в одну минуту сели на своих постелях Вера Ильинична, Степан и Сережка.

– Чо такое?! – воскликнул Степка, видевший в ночном мраке только смутные, как призраки, силуэты матери и брата.

Громкий дробительный удар в дверь заставил всех вздрогнуть. Затем послышался рев дяди Васи Величко:

– Верка! Ванька! Открывай!..

– Может, с Колькой что, – предположила мама.

– Не открывай! – чуть ли не в один голос воскликнули сыновья.

– Так вдруг помочь надо. – Мама потрясла за плечо папу: – Вань, просыпайся, брат ломится!

Батя пробормотал что-то невнятно и натянул одеяло на голову.

Мама встала, накинула халат поверх ночной сорочки.

– Спите, дети.

Как бы не так! Сережка не меньше Степана был уверен: дядя Вася пришел ругаться вместо тети Жени. И этот скандал будет посильнее: вон как Белке досталось!

Мама вышла в кухню, зажгла свет.

– Тихо, Василий! Детей разбудил.

Что-то громко упало в коридоре.

– Вася, ты что?!

– Хочу со Степкой говорить!

– О чем тебе с мальчишкой говорить?

– Он знает!

– Ну нет, Василий, ты пьяный, да еще с топором…

С топором?!

Мальчишек мигом смело с кровати. Оба яростно трясли отца за плечи.

– Папа! Папочка! У него топор!..

Но отец никак не мог вырваться из лап тяжелого хмельного сна. А мамин голос, как будто спокойный, увещевающий, но со звонкими модуляциями напряжения, а может, и страха, доносился уже от дверей, ведущих из кухни в гостиную – раньше говорили «в зал». Значит, дядька Васька пробивается к ним все ближе и ближе.

– Папочка! – заорал Сережка, оглядываясь на штору, прикрывающую дверь в спальню.

Мальчики то включали, то выключали свет в спальне: непонятно, что страшнее – увидеть дядьку с топором во всей красе или только смутную тень с поблескивающим в лунном свете лезвием плотницкого, но вполне убийственного инструмента.

Сережка переминался у родительской большой кровати, пытаясь вместе со Степаном привести в чувство отца. Громко хрястнула дверь в зал. Сережа подскочил от страха и… треснул кулаком по шершавой твердой щеке отца.

– Да вставай ты уже!..

Папа наконец-то продрал глаза, поднялся с кровати, очумело мотая головой, и услышал крик родного братца. Этот крик заставил его окончательно проснуться.

– Давай сюда Степку, а то засеку!

– Опомнись, Васька! – тоже криком взывала к рассудку свояка Вера Ильинична.

Сережа сжал ноги и присел, чтоб меньше было видно, что он описался, но видел и слышал: батя выругался матно и как был, в белых армейских кальсонах, бросился в зал.

Ребята сквозь щель в шторе наблюдали за тем, как развиваются события. У двери упирались друг в друга, как в игре «тяни-толкай», мама в халате и дядька Васька в спортивных штанах, валенках и телогрейке на голое тело. Толкались руками, то есть мамка удерживала дядьку пальцами за запястья. Правая рука дядьки и левая мамина были подняты вверх, правая мамина и левая дядькина отведены в сторону. Как будто пара неумех пытается станцевать танго или вальс. Было бы смешно, если бы не слипшиеся волосы дядьки, его бешеный взгляд, а пуще того – топор в правой его руке.

Тоже встрепанный, такой же нелепый в своем исподнем, как и дядька Васька в телаге на голое тело, папа взывал:

– Братка, уймись, ради бога!

– Я уймусь! – хрипел дядька Васька. – Хоть ты меня, брат, уже сколько лет давишь!..

– Что плетешь? За этим среди ночи приперся?

Может, дядька и ответил бы брату, и не только матом, который вроде начал вываливаться у него изо рта, но не успел.

За его спиной в дверном проеме вырос сосед, Геннадий Порохов. Одной рукой он перехватил топор, второй «на локоть» захватил буяна за шею и утащил на кухню. А затем, судя по грохоту и топоту, поволок во двор. Дядя Гена – мужик серьезный, в молодости служил в десантных войсках. Так что справиться с сильно пьющим дядькой Васькой для него – семечки.

Потом папа долго бубнил с кем-то на кухне. Мамка же, стараясь делать вид, что не очень-то испугалась, пришла к детям, успокоить: «Ну всё, всё кончилось!»

Эх, мама!..

 

6

Василий Величко официально работал спасателем на пляже. Но основным источником добывания денег для большой семьи была у него шабашка – это когда люди что-нибудь строят для кого-нибудь, договорившись по-тихому, без участия государственных организаций. Поэтому дома он бывал редко, все время в разъездах. И как раз сейчас угораздило его приехать на побывку.

Наверное, по-родственному Иван Величко не стал бы выносить сор из избы. Сосед Порохов тоже болтливостью не отличался. Но ранним, почти черным на Краю Света утром, когда всего и света во дворах – от окон, уютно желтеющих во мгле, настроение в доме Ивана снова перестало быть умиротворенным.

Степка выскочил во двор по утренней нужде. Через минуту ворвался на кухню. На красных от мороза щеках поблескивала влага. Оказалось, это не растаявшие снежинки, а слезы ярости.

– Я его убью!!!

– Что такое? Кого? – удивилась мама.

– Дядьку! Он, гад, Белку убил!

Степке в темноте не привиделось. Белая собачка лежала в двух человеческих шагах от своей конуры, в темной замерзшей луже крови. Василий разрубил ей хребет, и Белка от крыльца, где получила удар, до того места, где испустила дух, ползла, волоча парализованные задние лапы.

– Убью! – дрожа от холода в одной рубашке и дежурных валенках, твердил над трупиком дворняги Степан.

«Убью!» – не раскрывая подрагивающих губ, вторил брату Сережа.

Мама пошла ругаться с родней, но ничего у нее не вышло. Евгения, чуть приоткрыв входную дверь, заявила, что знать ничего не знает, что Васька чуть свет убрался куда-то.

Мама ушла на работу, как всегда, раньше всех, но прежде заверила своих мальчиков, что обязательно зайдет к участковому милиционеру Стражеву и напишет на Ваську заявление.

Дети вместе с хмурым от трудного похмелья батей погребли Белку за сараем. И плевать на то, что Степка и Сережка опоздали на первый урок почти на полчаса.

 

7

Сережка Величко, Нинка Величко, Сашка Порохов и Славка Бабченко – одногодки. Ходят в одну школу, в ту, в которой учатся все дети и подростки Края Света, – в СШ № 1. Первая не потому, что лучшая, а потому, что прежде других построенная. Вся октябрятская четверка училась во втором классе. Только Сережка и Сашка, как более толковые, сидели за партами во втором «А», Славка и Нинка с более скромными способностями к учебе – во втором «В». Но обычно в школу шажком, а из школы бегом они направлялись одной компанией. До сегодняшнего утра.

В школе братья разошлись по разным учебным корпусам. От переживаний, ночных и утренних, Сережа плохо соображал и даже получил внушение от добрейшей Виктории Максимовны. И не сразу заметил, что одноклассники посматривают на него с настороженным удивлением. Он даже оглядел себя украдкой: может, какой непорядок в одежде? На перемене после второго урока все разъяснил Сашка.

– Слышь, правда, что вы вчера Кольку карбидом взорвали?

– Ерунда какая! Никто его не взрывал!

– А Нинка говорит – взрывал.

– Нинка?

– Она же сама все видела…

С двоюродной сестрой Сережка дружил так, как будто она была родная, как будто вообще сестра-близнец. Начиная с яслей всегда были вместе. И вот она врет! Но зачем?

Сережка выскочил из класса, в несколько секунд преодолел расстояние до второго «В». Круглолицая, с двумя тонкими косичками Нинка, в форменном платье с передником, стояла у доски, болтала с одноклассницей.

– Нинка, иди сюда!

– Чего тебе? – спросила та испуганно.

– Спросить надо.

– После уроков спросишь. Сейчас некогда!

Нинка огляделась, словно искала, кто бы подтвердил – действительно некогда. И вдруг спасением для нее ударил по ушам всегда неожиданный звонок на урок.

Сережа отправился восвояси.

У второклассников учебный день составляет четыре урока с большой переменой. Когда учебное время истекло, Сережка попросил Сашку, чтоб тот подождал его, а сам побежал во второй «В». Почти все «вэшники» были в классе, но ученицы Величко на месте не оказалось. Один Славка Бабченко сидел за партой и неспешно уминал большое желтое яблоко.

– Где Нинка?

– Смылась с последнего урока. Сказала – живот болит.

– Она про вчера рассказывала?

– Ага. Будто Пан в Кольку гранату из карбида бросил. И ранил.

– Зачем рассказывала?

– Да ни зачем. Наша Маша, ну Мария Антоновна, как пришла, так и спросила у нее: «Что у вас случилось?»

– А ей что за дело?

– Сказала, что звонили в школу из больницы, вот и спросила у Нинки.

– Нинка – предательница! – выпалил Сережка.

– Да? Кого она предала?

Сережка промолчал. Действительно, кого она предала? Просто врет вслед за Колькой.

Ученики уходили из школы двумя путями. Первый – от парадного крыльца через прогулочный дворик на улицу Юрия Смирнова и затем на площадь. Второй – мимо актового зала, котельной, через пришкольный участок с грядками, ягодными кустами и плодовыми деревьями, через калитку на улицу Володарского и с нее на Набережную – на Край Света.

Они брели втроем: Сережка, Сашка и Славик. Обычно по пути домой они успевали поиграть в пятнашки, в ножички, меча перочинник с ладони, с локтя и даже ото лба. Или просто хохотать, толкаться, драться мешками со сменной обувью и «физрой».

В укромном уголке возле угольной кучи, между продолговатым зданием актового и спортивного залов и котельной, о чем-то спорили старшеклассники. Сережка сразу определил: в разноголосице слышится голос Степки. Не сговариваясь, троица октябрят подошла ближе, чтоб расслышать, что за проблему решают старшие ребята с Края Света.

В толпе на первый взгляд было человек десять. Кроме Степана и нескольких пацанов с улицы Набережной и улицы Заречной в группе выделялись восьмиклассники Юра Микошин и Нёма Шнейдеров. Приличная вроде компания. Так что – драки не будет?

Все слушали взволнованную речь Степана.

– Юр! Пацаны! Ну, если я сам сразу первый согласился на бой, зачем мне такой ерундой заниматься?

– Пан, – сказал Юра Микошин, – я тебе, может, и верю, но пацаны не все верят. Говорят, что сначала ты хотел драться, а потом испугался.

– Брехня! Кто это сказал?

Степка поочередно заглядывал в лица пацанов, словно хотел по глазам вычислить клеветника.

– Ну Колька… – протянул кто-то из заречных.

– Тогда пошли в больницу! – горячился Степан. – Пусть он при мне свое вранье повторит!

– Ладно, Пан, разберемся, – успокаивал Юра.

Потом оглянулся и увидел троих друзей.

– А ну кыш отсюда, мелкота! – рявкнул он страшным голосом. – Подслушивают тут!..

 

8

Сережка быстро справил нехитрые домашние дела: покормил кур, пообедал сам, сделал домашние задания. Но и когда нес твердое пшено домашним курам с красными чернильными пятнами на крыльях, и когда вприпрыжку направлялся в туалет, старался держаться подальше от маленького, как болотная кочка, холмика Белкиной могилки. И все равно вспоминал холодный влажный нос глупой и доброй собачонки, которым она благодарно тыкалась даже в пустые его руки, и говорил себе: «Не плакать!» Только не плакать. Чтоб не было слез, нужна злость. Надо злиться на всех Величко, которые от дядьки Васьки!

К трем часам он был уже свободен и мог присоединиться к компании Сашки и Славика. Те уже мелькали на улице. Но Сережка ждал брата. Очень уж хотелось узнать: о каком таком бое спорили ребята возле кучи каменного угля?

Стукнула калитка. Сережка по привычке прислушался, как тявкнет Белка. Потом вспомнил, сжал зубы: быстрее приходи, злость!

Брат вошел угрюмый, швырнул на стул сумку с учебниками и тетрадями. Но младший все-таки отважился спросить:

– Степ, а что у тебя за бой?

– Не твое дело!

Сережку ответ не удивил и даже не расстроил. С тех пор как ему стукнуло шесть, он регулярно получал от брата подзатыльники и легкие пинки подъемом стопы, именуемые грубыми детьми Края Света «подсрачниками». Степан был грубоват с младшим братом. Но это не мешало ему за калиткой всячески брата защищать и хвалить. Хотя бы за учебу, в которой сам Степка, хоть и учительницы сын, был не силен.

– Степ, зачем Колька так сказал про тебя?

– Затем, что дурак! Или сволочь… Уроки сделал, умник?

– Сделал.

– Так иди на улицу, там твои корефаны уже путаются.

– Почему они все такие?

– Кто?

– Велички, которые за стеной.

– Откуда же мне знать?

Степка помолчал, а потом вдруг признался:

– О чем разговор шел? Это мы с Колькой заспорили, кто кого в бокс победит. Пацаны решили устроить бой по всем правилам, с коробкой. Юра будет рефери на ринге, ну судья. Он уже три года в секцию ходит. Все будет как в Америке. Будут делать ставки на победителя.

– Что такое «ставки»? – быстро спросил Сережа.

– Деньги. Кто хочет, сдает в кассу сколько-то денег и говорит, что ставит их на меня или на Кольку. Победитель получает премию. Вот. А теперь все думают…

– Я знаю! Но это же неправда!

– И что? Все ждали этого боя. И денег уже много собрали. Хотели после боя праздник устроить для ребят Края Света. А теперь некоторые думают, что я забоялся и специально Кольку покалечил.

– А кто тебе верит, пусть заступятся!

– Они и заступаются, только всем обидно, что красивая затея срывается. А если обидно, надо же, чтоб кто-то за обиду ответил. Все, дуй на улицу! И заруби на носу: ляпнешь про бой взрослым – раздеру, как цапля жабу!

Напротив дома Пороховых, через дорогу, – небольшой пустырь. Отец Сашки и Витьки, дядя Гена, построил на пустыре небольшую игровую площадку. Были тут простые качели, турник и уже порядком растасканная куча желтого песка.

Небо низко нависло над землей густыми бровями туч. На огородах сжигали остатки картофельной ботвы и сухие листья. Горьковатый белесый дым, похожий на тот, что курили Степка с Колькой, стелился по Набережной, цеплялся за деревья и заборы, дробился на отдельные невесомые клочки.

Славик и Сашка сидели, по-турецки поджав ноги, возле одной из проплешин лужайки, играли в ножички. Забава незамысловатая: чертится на земле круг, затем игроки по очереди мечут в круг ножик. От того, как он воткнется в землю, зависит, сколько земли нарежет себе игрок.

За неимением хорошего перочинного играли старым кухонным, который Сашка притащил из дома.

– Третьим будешь? – задал Славик Бабченко самый популярный у мужиков Края Света вопрос.

– Ай, не хочется что-то.

Сережа оглядел родную улицу.

Вот белеет за ажурным забором кирпичный дом Микошиных. Вот примыкает к пустырю дом учителей Шнейдеровых. В окне торчит с книжкой в руках очкарик Нёма. Ему четырнадцать лет, он одноклассник Юры Микошина, но ни в боксе, ни в иных молодецких забавах не участвует. Вот и родной дом с палисадником перед окнами, выходящими на улицу. Где-то там затаился Степка, обычно веселый и неугомонный. Его привычнее видеть здесь, где катаются Степкины ровесники Витька Порохов и Толя Бабченко.

Потом Сережка посмотрел на пристройку, где живут двоюродные сестры и Колька. Ничего не было видно в окнах, пусто во дворе, за забором из некрашеного штакетника. Только куры с синими пятнами на крыльях роются в пустых грядках огорода.

А вот, протиснувшись под калиткой, выбежала на улицу черная собачка других Величко – Жучка. Резво трусит прямо сюда, вынюхивая что-то на стылой дороге.

Проезжая часть улицы Набережной имела в основном грунтовое покрытие. И хотя автомобили ездили по ней не очень часто, их колеса выбили две достаточно глубокие колеи. В непогоду можно было и забуксовать в этих канавках. Поэтому здешние жители все твердые бытовые отходы, кроме объедков, стекла и гвоздей, выносили на улицу и высыпали в колеи.

Сережка огляделся: взрослых нигде не видно. Он быстро насовал в карманы куртки обломков кирпича покрупнее и не спеша, чтоб не спугнуть, пошел навстречу трусившей возле забора Шнейдеровых Жучке. Соседская собачонка мальчишку знала хорошо, вот и не испугалась. Даже замедлила шаг. От человечка тянуло хлебом, сладостью – вдруг ему вздумалось Жучку угостить. И даже тогда, когда первые красноватые осколки полетели в нее с ускорением, дворняга не сразу поняла, что происходит, подумала, верно, что это игра такая. Но затем почувствовала агрессию, получила кирпичинкой в бок, заметалась, жалобно взлаивая, в поисках спасения. И удрала наконец, втиснувшись под калитку домовладения Шнейдеровых.

Сережка стоял раскрасневшийся, шумно дышал от злости и азарта атаки. Жаль, что еще пяток снарядов пришлось выбросить за ненадобностью. С явным сожалением смотрел мальчишка на щель, ставшую спасительной для Жучки.

– Эй, малой?

Над калиткой высилась темная курчавая голова Нёмы Шнейдерова. Очки усадисто оседлали переносицу.

– Чо? – стараясь быть независимым, откликнулся Сережка.

– Зачем ты это делаешь?

– Ни зачем.

– Животное за человека не в ответе!

– И чо?

– Не прикидывайся дурнем! Я, например, не верю, что твой брат кидал в Кольку карбид. Подойди – не укушу.

Заинтригованный Сережка послушался, однако на всякий случай остановился метрах в двух от калитки.

– Я не верю, что Пан кидал бутылку, – повторил Нёма.

– Почему, если другие верят?

– Читать умеешь?

– Давно уже!

– Про сыщика Шерлока Холмса читал?

– Нет еще.

– Прочитаешь, – уверенно сказал Нёма. – Если бы Пан бросил бутылку Кольке в лицо, у него были бы другие раны.

– Откуда знаешь?

Сергей невольно сделал шаг к калитке.

– Я был в больнице, – пояснил Шнейдеров, – видел, какие у него телесные повреждения…

– А зачем ты был в больнице? Ты Колькин друг?

– Просто. Были дела. Ты вот что, передай брату: я не верю, что он взрывал Кольку специально.

 

9

Перед тем как окунуться в уютную атмосферу домашнего вечера с трезвым папой и веселой мамой, вышла у Сережки еще одна встреча. Уже по дороге домой у своей калитки приметил он Нинку. Двоюродная сестра в одиночку гоняла железную баночку от сапожного крема по расчерченной под девчачью игру «классики» дороге.

– Ну привет, – сказал он.

– А я видела, что ты в Жучку камни кидал!

– Ничего с вашей Жучкой не стало. А нашу Белку твой батя зарубил. За что?

– Пьяный был.

– А почему Колька врет, что было на берегу вчера?

– Ты дурак! – сердито и в то же время как-то беспомощно выкрикнула Нинка.

– Сама дура и врушка! – озлился в ответ Сережа.

– Матрос – в штаны натрёс! – ни к селу ни к городу ляпнула сестрица обидное и убежала домой.

Дома сегодня было хорошо. Папа не просто пришел домой трезвый – он принес вкусную жирную селедку. Отужинали славно, после соленой рыбы осушили полведра воды. Мальчишки подкрашивали ее клюквенным вареньем.

Потом ребята перебрались в спальню, где у каждого для занятий было по половине письменного стола. Сережку с самого начала подмывало рассказать брату о разговоре с Нёмой, но помнил предупреждение о цапле и жабе, терпел аж до половины девятого вечера.

– А Нёмка просил тебе кое-что передать…

– Ох ты! Так передавай! – И Степка в шутку протянул раскрытую ладонь.

– Не, словами.

Сережа озвучил почти дословно недолгий разговор, не забыв ввернуть для пущей важности слова «телесные повреждения», услышанные от Шнейдерова. И затем спросил:

– А кто вообще этот бой придумал?

– Сначала мы с Колькой хотели просто стакнуться – кто кого. А после Юра с Нёмой решили все организовать по серьезке.

– Ну, Юра – понятно, а из Нёмы какой боксер?

– Он вычитал в книжке, как на боксе можно зарабатывать. Вот в этой…

Сережка взял протянутый братом серый толстый томик и прочел на обложке: «Джек Лондон. Рассказы».

– Всю книжку надо читать?

– Да нет, рассказик один, «Мексиканец» называется.

И хотя на Сережиной половине стола лежала книжка еще и потолще, под названием «Незнайка на Луне», доставшаяся второкласснику по очереди сроком на две недели, он спросил:

– А мне можно почитать?

– Читай.

– А тренер разрешит вам с Колькой драться? Вы же всего полгода занимаетесь.

– И чего? Главное, чтоб никто не узнал про ставки.

И тут вошла мама.

– Мальчики, я думала вы этой ерундой уже переболели!

Протянула старшему обрывок тетрадного листка в крупную клетку. На клочке корявыми, почти печатными буквами написано: «Мне нужен труп. Я выбрал вас. До скорой встречи. Fantomas».

Да, несколько лет назад в кинотеатры народ валом валил на три французские комедии про злодея Фантомаса. Говорил этот злодей каким-то ржавым голосом, носил зеленую резиновую маску на всю голову. Было не страшно и очень смешно. Пацаны тогда словно помешались, исписали словом «Фантомас» все заборы и стены.

– Ма, где ты это взяла?

– В дверях торчала.

– И зачем нам в собственные двери ее совать?

– Логично, – согласилась мама. – Но калитка не стучала.

– Ладно, пойду разведаю, – решил Степка и выскочил на улицу.

А Сережка перебрался на кровать, включил настольную лампу, взял книгу Джека Лондона. Рассказ про худосочного мексиканского революционера Риверу, который пошел на ринг для того, чтоб заработать деньги на оружие повстанцам, захватил мальчишку не меньше, чем космические приключение коротыша Незнайки.

«Загудел гонг, и бой начался. Публика выла от восторга. Никогда она не видела столь внушительного начала боя. Правильно писали в газетах: тут были личные счеты. Дэнни одним прыжком покрыл три четверти расстояния, отделявшего его от противника, и намерение съесть этого мексиканского мальчишку так и было написано на его лице. Он обрушил на него не один, не два, не десяток, но вихрь ударов, сокрушительных, как ураган. Ривера исчез. Он был погребен под лавиной кулачных ударов, наносимых ему опытным и блестящим мастером со всех углов и всех позиций. Он был смят, отброшен на канаты; судья разнял бойцов, но Ривера тотчас же был отброшен снова.

Боем это никто бы не назвал. Это было избиение. Любой зритель, за исключением зрителя боксерских состязаний, выдохся бы в первую минуту. Дэнни, несомненно, показал, на что он способен, и сделал это великолепно. Уверенность публики в исходе состязаний, равно как и ее пристрастие к фавориту, были безграничны, она даже не заметила, что мексиканец все еще стоит на ногах. Она позабыла о Ривере. Она едва видела его – так он был заслонен от нее свирепым натиском Дэнни. Прошла минута, другая. В момент, когда бойцы разошлись, публике удалось бросить взгляд на мексиканца. Губа у него была рассечена, из носа лила кровь. Когда он повернулся и вошел в клинч, кровавые полосы – следы канатов – были ясно видны на его спине. Но вот то, что грудь его не волновалась, а глаза горели обычным холодным огнем, – этого публика не заметила. Слишком много будущих претендентов на звание чемпиона практиковали на нем такие сокрушительные удары. Он научился выдерживать их за полдоллара разовых или за пятнадцать долларов в неделю – тяжелая школа, но она пошла ему на пользу.

Затем случилось нечто поразительное. Ураган комбинированных ударов вдруг стих. Ривера один стоял на ринге. Дэнни, грозный Дэнни лежал на спине! Он не пошатнулся, не опустился на пол медленно и постепенно, но грохнулся сразу. Короткий боковой удар левого кулака Риверы поразил его внезапно, как смерть».

 

10

В конце ноября выпал первый снег. Мокрыми хлопьями обильно падал он с серого неба, однако век его был недолог. Баба Шура, оделив октябрят ирисками «Золотой ключик», поучала: «На мокрую землю снег ложится, а значит, недолго ему лежать». Ну и ладно, решили мальчики, будем брать от этого недолгого снега всё, хотя бы снежки.

По случаю выходного дня, а также дня рождения Геннадия Николаевича Порохова на веранде Пороховых гуляли мужики. Мелкая детвора крутилась тут же. Под придуманными предлогами Сашка регулярно заглядывал на веранду, где звякала посуда и гомонили подгулявшие отцы, выпрашивая для себя и друзей кусманчик чего-нибудь вкусного. Старшие дети не клянчили, но кое-что Сережка приметил. Например, то, что Витька Порохов, помогая матери и бабе Шуре накрывать на стол, умыкнул тарелку с котлетами. В некое секретное место отправились с помощью Степки и Толика Бабченко хлеб, луковица, даже луковища, размером с хорошее яблоко, и что-то продолговатое, завернутое в газету, издающее слабый булькающий звук. Степка заметил, что младший брат как-то уж больно внимательно наблюдает за старшими ребятами, и недвусмысленно продемонстрировал свой не такой большой, как у папы, но все равно внушительный кулак.

Сережка с ребятами исправно принимал от бабы Шуры то пышущую жаром пышную котлету на куске хлеба, то ломтик редкого продукта – сыра, то кружочек колбаски. А потом дело дошло и до карамелек с печеньем. Но нечаянная радость объедения не мешала ему поглядывать, как ведут себя за столом братья Величко – папа и дядька Вася. С той ночи, когда погибла Белка, братья не общались между собой, но и не дрались. Сейчас сидели хоть и за одним столом, но не рядом. Между ними нечаянно, а может, по указке хозяйки Софьи Макаровны уселся кряжистый хохотун дядя Петя Бабченко.

Вот уже и запели нестройным хором:

Потом дядя Петя заявил, что хочет рассказать анекдот.

Софья Макаровна покосилась на снующую во дворе ребятню и попросила:

– Только без похабщины.

– Что ты, Соня, я ж по соседству с учительницей живу, значит, почти интеллигентный человек! Ну вот, вопрос армянскому радио: «Могут ли клопы построить коммунизм?» Ответ: «Конечно, могут, потому что в их жилах течет рабоче-крестьянская кровь!»

Взрослые засмеялись, а нечаянно подслушавший анекдот Сережка ничего не понял и смеяться не стал.

Зажимая печенюшку в кулаке, Сережка с друзьями скатился с крыльца, в несколько шагов преодолел двор Пороховых, вырвался на промозглый и еще белый от снега простор Набережной и растерянно остановился. Возле калитки стоял сам Колька Величко с двумя заречными родственниками, парнями лет тринадцати, которых здесь все знали только по кличкам – Гуня и Бэца.

Колька, как и сопровождавшие его пацаны, был в пальто и шапке-ушанке, но, в отличие от них, был украшен белой с легкой желтизной нашлепкой на левую бровь: ватный тампон был прилеплен к ране двумя полосками лейкопластыря. А на лбу и правой щеке, уже поджившие, темнели штрихи маленьких шрамиков и царапин.

После всего того, что произошло тогда на поле, Сережка ждал, что Колька придет из больницы совсем какой-то израненный. А тут такой живчик! Но все ровесники Сережки глазели на Кольку с благоговейным страхом.

Двоюродный брат высмотрел Сергея и даже как будто попробовал улыбнуться. Но спросил тем не менее деловито и сухо:

– Пан где?

Сережка оробел, но ответил вызывающе:

– Зачем тебе?

– Не твое дело!

– Ну тогда и не знаю!

Близость взрослых придавала Сережке смелости.

Но Колька Сережкин вызов проигнорировал. Отвернулся демонстративно к другим детям.

– Эй, мелочь пузатая, кто Пана видел?

«Пузатая мелочь» в лице его сестры Нинки тут же отрапортовала:

– Он с Толиком и Витькой на речку пошел.

– Купаться, что ли? – хмыкнул Колька.

– Не, вино пить, – тут же сдала старших Нинка.

– Тебя просили языком тарахтеть? – прикрикнул на нее Сережка.

Она ответила, оправдываясь:

– Я же не взрослым…

Звякнула весело щеколда на калитке Пороховых. В проем выбралась на улицу веселая троица: Степка, Витька Порохов и Толик Бабченко. Пацаны раскраснелись, хихикают непонятно над чем, подталкивают друг друга локтями… Но Кольку они увидели и узнали.

Первым отреагировал Степка:

– О-о! «Голова обвязана, кровь на рукаве»! – процитировал он строку из песни про красного командира Щорса, которую разучивали в школе на уроках пения.

Колька сделал вид, что насмешки не понял, сказал всем:

– Здоро́во, пацаны!

Окна в домах Шнейдеровых и Микошиных тоже смотрели на улицу. Так что неудивительно, что вскоре к ребятам подошел Юра Микошин. Он пожал руки пацанам, пропустил только младших школьников.

– Как здоровье, Колян? Выписали или на побывку отпустили?

– Да нормально! – как можно небрежнее отмахнулся Колька. – Уже выписался. На следующей неделе швы снимут – и порядок.

– И что? Недели через две можно бой провести?

– Конечно! – заверил Колька, но тут же повернулся к Степану: – Поговорить надо…

– О чем это?

– Ну, надо…

– Так говори! – вскинулся Степка. – От кого секреты? А потом опять выдумаешь небылицу! Между прочим, Нёма сказал, что если б я в тебя бутылку бросил, у тебя были бы не такие раны. Зачем врал?

– А ты… – начал было Колька, но не нашел что сказать.

Зато Степка завелся не на шутку:

– Что – я?! Наплел, чего не было, а пацаны подумали, что я струсил с тобой стакнуться. Так, может, это ты струсил?

Глаза у Кольки сделались бешеные. Двоюродные братья натопырились друг на друга, как взъерошенные петухи.

– А ты!.. – задыхался от злости Колька. – А я и не говорил, что ты кидал бутылку!

– Вот те раз! – искренне изумился Степка. – Так твои родители только и верещат про это на всех углах.

– Они не так поняли…

– А как тебя понимать?

– А так, что ты бросил не бутылку, а камень. Камень попал в бутылку, вот она и взорвалась.

– С больной головы придумал? – насмешливо спросил Степка.

– Ничего не придумал! Вон и свидетели есть!

Колька указал на Гуню и Бэцу.

Те посмотрели на родственника удивленно, потом сориентировались и согласно кивнули:

– Ага, всё видели.

– Да что вы видели, зоркие соколы?! – горячился Степка.

Беда в том, что Юру Микошина не интересовала история взрыва. Его больше занимала история болезни одного из участников поединка. А Колька тем временем гнул свою, никому не понятную линию:

– Так что, Степа, надо еще разобраться, кто чего боялся. Я не хочу ссориться, наоборот, хочу помириться и сказать, что зла у меня нет. Все нечаянно получилось. А раз так, я хочу, чтоб ты при всех признал, что кинул камень…

– Ты одурел, Колян! – возмутился Степка. – Я вообще не понимаю, чего ты хочешь!

– А я не понимаю: что, тебе трудно сказать, как я хочу?! – заорал в ответ Колька.

И в этот момент на калитке повис Сашка Порохов, в очередной раз отлучившийся на веранду, и воскликнул с неподдельным восторгом:

– Сережка! Нинка! Там ваши отцы бьются – аж все летит!

Все мальчишки с ловкостью котяр вознеслись на пороховский забор. На земле остались только Нинка, Колька и Сережка. И Юра окликнул с высоты забора:

– Колян, идешь?

А двоюродный Сережкин брат, которому, оказывается, тоже было стыдно за отца, злобно рявкнул в ответ:

– Да пусть они там поубиваются насовсем!..

 

11

Рассказывали потом, что сцепились братья ни с того ни с сего, как говорят на Краю Света, «без дай причины». Вышли Велички во двор покурить и вдруг начали друг друга метелить. Ни боксом, ни самбо братья не владели, поэтому драка была бестолковой волтузней, хоть и с кровью. А потом прибежал участковый Стражев и драку прекратил.

После этого у братьев началась «холодная война», как между странами Варшавского договора и НАТО.

Прежде заборчик между огородами Ивана и Василия был весьма условным: несколько металлических труб как основа для будущего полноценного забора были вкопаны в землю на меже приусадебных участков. После субботней драки, воскресным днем, Иван Петрович из запаса досок поставил прочный, почти глухой забор. Завершив работу, чуть ли не пинками разогнал по обе стороны ограды кур – своих и соседских. Прежде они, краснокрылые и синекрылые, рылись в огороде вперемешку.

Детям своим по этому поводу Иван Петрович ничего не сказал. А мама дала добрый совет: на всякий случай держаться подальше от детей Василия Петровича, особенно от двоюродного брата.

На самом деле не очень-то и хотелось. Правда, была еще Нинка. С ней до взрыва Колькиной бомбочки Сережа не ссорился даже по мелочам, как бывало с Сашкой или Славиком. Нинка так любила подарки, даже самые простые, вроде горсти орехов или кулька светлых карамелей «подушечек» с кисловатым джемом внутри, что Сережка всеми силами исхитрялся и по воскресеньям что-нибудь ей вручал.

Прошлым знойным летом на берегу Святого озера он, рисуясь перед Нинкой, решил прыгнуть с вышки, с которой ныряли старшие пацаны. Плавать вместе со Степкой он научился еще до школы, а в прыжках было лишь одно, что пугало мальчонку, – высота сооружения и его кажущаяся непрочность. Минутный страх и подвел. В последний момент Сережа передумал было прыгать, но основная масса тела находилась уже за краем подкидной доски. И полетел он в воду абы как. Колька отметил: «Шлепнулся, как лягушка!» Обидно было, конечно, тем более много ребят было, все видели, как он упал – некрасиво, неправильно. А Нинка сказала: «Ты не бойся, Сережа, я никогда не буду над тобой смеяться! Все равно, что ты сделаешь неправильно…» А теперь она сторонится Сережи. И в школу они давно не ходят вместе.

Было воскресенье. Степка и Сережа пошли на пять вечера в кино. Снова привезли комедию «Кавказская пленница».

Когда ее показывали первый раз, Сережка со Славиком и Нинкой совершили серьезный проступок. Детский сад, куда их водили, располагался в двух шагах от кинотеатра «Победа». Трое детсадовцев решили сходить в кино самостоятельно. Накопили денежек: 10 копеек на билет и 7 на самое дешевое фруктовое мороженое – и свалили, удрав с «тихого часа». Воспиталки конечно же всё наябедничали родителям…

Братья возвращались домой по Володарского и, перебивая друг друга, вспоминали сюжетные коллизии. А еще Сережка, как на пении, старался запомнить мелодию песенки про белых медведей. А потом, когда у моста, ведущего на Заречную и кладбище, они свернули к себе на Набережную, их встретили.

– Постой-ка, кирюха, – сказал кто-то из темноты и полоснул по глазам лучом карманного фонарика.

Сережа испуганно сжался.

А Степка ничего, достал из кармана свой фонарик и осветил троих: Гуню, Бэцу и еще одного, большого, как Юра Микошин, пацана в кепочке не по сезону и с папиросой во рту.

– Чего надо? – спросил Степка. – Денег у нас нет.

– Мы не крохоборы, – сипло сказал тот, что в кепке. – Перекинуться надо парой слов по серьезке…

– А я все Стражеву расскажу! – выпалил Сережка.

– Заткнись, малый, – не повернув головы, осадил его главный.

Бэца радостно предложил главарю:

– Пипа, давай ему накостыляем сначала – сговорчивей будет!

– Не лезь! – и своего осадил Пипа.

– Так чего надо? – снова спросил Степка.

Он как будто совсем не боялся, а вот Сережка не мог удержать в покое колени. Они так крупно дрожали, прямо-таки ходуном ходили, что оставалось только радоваться темноте Края Света, иначе все бы увидели, как же он боится.

– Значит, так, Пан…

Пипа выплюнул окурок, красной искоркой улетевший в темноту, достал из кармана пачку папирос, спички. Стал прикуривать и на мгновение ослепил себя.

И Сережка решился. Оттолкнул неожиданно более щуплого, чем остальные, Гуню и бросился, не разбирая дороги, по грязной улице, выкрикнув на выдохе:

– Бежим, Степ!..

Он бежал, как ветер, как чемпион в спринте, хотя до дома было не меньше двухсот метров. В едином порыве спасения он ничего не видел и не слышал. На уровне предчувствия или благодаря хорошей зрительной памяти он оббегал рытвины и большие лужи. И не надо ничего видеть и слышать. Главное – убежать от этого страха, от парня со смешной кличкой. Пацаны с того берега, с Заречной, рассказывали, что Пипа всегда ходит с большим ножом, таким длинным, что все кишки проткнет и из спины торчать будет…

Вбежав во двор, Сережка перевел дух и только тут сообразил: Степки рядом нет. «Значит, не бежал со мной!» – ужаснулся он. Прислушался: не доносится ли с улицы шум драки? Как будто тихо. Не поднять ли по тревоге родителей? Или участкового? Опасно! Старшие братья не устают повторять мелюзге: взрослых ни в коем случае нельзя посвящать в свои дела.

На стук калитки выглянула из коридора мама.

– Пришли уже?

– Да.

– А Степан?

– Он там… с мальчиками разговаривает…

Вошел в дом, выслушал мамино ворчание по поводу грязных сапог. Ужинать без Степки не стал, спрятался в спальне и немо взывал, глядя в черное, ставшее почти зеркалом, оконное стекло: «Где ты? Ну где?! Возвращайся уже наконец!»

Он не следил, сколько прошло времени, но вот звякнула щеколда калитки. Кто там – папа или брат? Сережка выскочил на кухню – ура! – спокойно раздевается Степан. Его обувь не в пример чище, чем сапоги Сергея десять минут назад. Младший брат тревожно высматривает на лице старшего следы битвы. Ничего не заметно, вот разве румянец на щеках очень уж яркий, такого у Степана обычно не бывает.

Мама дала им ужин, сама пошла проверять тетрадки.

Когда они остались вдвоем, Сергей сразу спросил:

– Не били?

– Не…

– А нож?!

– Какой нож! Дурак Колька их подослал.

– Зачем?

– Он зачем-то хочет, чтоб я всем сказал, что кинул камнем в его бутылку с карбидом. Можно сказать, что нечаянно.

– Все равно – зачем?

– А я знаю!

Помолчали, пожевали, и Сережка отважился на самый трудный вопрос:

– Степ, за то, что сделал, я теперь предатель?

Брат от удивления даже есть перестал.

– А что ты сделал?

– Убежал!

– Куда?

– Да вот сейчас, с улицы, от них…

Степка так весело и легко рассмеялся, что младший брат поверил последовавшим за смехом словам:

– О чем ты шепчешь, малой? Какое предательство? Ты правильно сделал! Если бы началась драчка, я бы тебя в одиночку не защитил. Так что не было никакого предательства, понял? Предательство будет, если ты взрослым проболтаешься.

 

12

Сегодня повезло: не было четвертого урока – физкультуры, и Сережка примчался домой в двенадцать дня. Сразу стал готовить засаду на Нинку. В холодной кладовке достал из ящика, покрытого желтой стружкой, золотисто-зеленое яблоко сорта «антоновка», со вчерашнего дня остались в запасе три квадратные ириски «Кис-кис». Переодевшись из школьной формы в домашние, так называемые «лыжные» штаны и куртку, следил за соседним двором.

Ага, вон она топает, оскальзываясь на подмерзшей дороге. Широкий ранец за спиной торчит над щуплыми плечами. Не заметив Сергея, Нинка скрывается за дверью. А Сережке и невдомек удивиться: как это она вошла, не открыв замка? Не значит ли это, что дома кто-то есть?

Сережка выжидает у сарая, гостинцы пока спрятаны в кармане.

Вот и она вышла во двор в больших, «дежурных» сапогах, шаркает с алюминиевой миской в руках к сарайчику, возле которого добирают последний съедобный сор куры.

– Цып-цып-цып! – пищит она, подзывая несушек с синими крыльями.

А вместо них Сережка тут как тут.

– Нина!

Она вздрогнула, может, не от испуга – от неожиданности, но оглянулась нервно на заднее крыльцо своего дома.

– Привет, Нинка!

– Ну привет.

– Вот я принес…

Он протянул сестре яблоко и конфеты.

Нинка спрятала обе руки за спину. И ту, в которой миска с крупой, и пустую.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Принес зачем?

– Это мой всегдатошний подарок!

– Не надо.

– А что, мы уже не дружим?

– Я… не знаю, – выдавила Нинка, не глядя на Сергея.

– Тогда бери!

Нинка осторожно, но быстро, словно воруя, взяла из его ладони ириску.

– Скажи Степке одно дело: пусть скажет, как хочет Колька…

– Это он тебя попросил?

– Станет он… Я просто слышала…

– Зачем ему?

– Будет хорошо. Всем будет хорошо…

– А Степке?

– Что ему станется, если три слова скажет?

Сережка не успел что-либо сказать. Какая-то сила швырнула его на землю в кляксах куриного помета. Вылетели из пальцев оставшиеся ириски, укатилось под сараюшку золотистое яблоко…

Конечно, кто же еще! Колька стоит над поверженным родственником, руки в боки, нагло улыбается:

– Что, засеря, Пан шпионить прислал?

– Дурак ты! – крикнул ему красный от стыда и обиды Сережка.

Приплясывая, Колька убрался в дом. За ним потащилась не оглядываясь Нинка. Она выполнила летнее обещание – даже не улыбнулась, когда он от Колькиной подлой подножки так смешно и нелепо шлепнулся в грязь.

 

13

За день до обозначенного календарем декабря пришла настоящая зима – с морозом и солнцем, в свете которого вспыхивали ослепительным холодным огнем белые искринки инея. И по первой половине школьный день тянулся сегодня необычно долго, потому что солнце, обманчиво теплое сквозь большие школьные окна, манило из классов туда, где мутные лужи покрылись веселым ледком. Но проволоклись кое-как по первой половине дня четыре урока.

Все окрестные лужи, словно стайками гигантских воробьев, заполнились школярами. Там же пихались среди сверстников и катались на льду по очереди Сережка, Сашка и Славик. Случайно малый Величко бросил мимолетный взгляд на трехэтажное здание школы. И, еще не сфокусировав взгляд, почувствовал: что-то не так. Присмотрелся. Крайние справа и слева окна на первом этаже до половины замазаны белой краской. Там туалеты, по-школьному «тубзики». Левое окно приоткрыто, из него вылезает на школьный двор какой-то ловкий школьник средних классов. Что это? Спор какой или игра в войнушку? Ой какой знакомый школьник! Да это же Степка! Тогда не игра: у брата еще вовсю уроки идут. Решил прогулять или от кого-то прячется? Подойти спросить Сережка не решился. А вот проследить…

Он подхватил с земли свой оранжевый ранец, бросил приятелям: «Я ща…» – и пошел на почтительном, конечно, расстоянии за братом. Тот бодро шагал вдоль школьной стены по известному маршруту: котельная – пришкольный участок – улица Володарского – Край Света.

Сережка держался от Степана метрах в ста. Когда брат миновал котельную, Сергей шел вдоль продолговатого корпуса спортивного зала. Оттуда доносился дробный топот ног, выкрики и буханье мяча о дощатый пол. И вдруг он услышал нечто иное. За его спиной кто-то радостно воскликнул:

– Э! Вон он!..

Степан оглянулся и припустил во весь дух через пришкольный участок.

Сергей, прижимаясь к кирпичной стене, осмотрелся: к проходу на школьный участок, свистя и улюлюкая, бежали Бэца с Гуней. Был с ними и Пипа в своей кепке. Он не бежал, – видно, считал, что ему не по чину, – бодро топал следом за своими шавками. Шавки промчались мимо Сережи, не обратив на него внимания. Да и Пипа, все время зыркающий по сторонам из-под матерчатого козырька кепаря, скользнул по второкласснику Величко безразличным взглядом. Не узнал!

Как ни учили Сережку старшие ребята, что решать свои проблемы надо только самим, первым делом он подумал: надо искать взрослых, а еще лучше милицию. Но где тут милиция? Оставалось одно – бежать следом за погоней, а дальше действовать по ситуации.

В школьном саду заречные Степку опять не поймали. Он вырвался на городскую улицу и здесь с бега перешел на бодрый шаг. Бэца с Гуней тоже притормозили и теперь, иногда сбиваясь на легкую рысь, следовали за своей жертвой, поминутно оглядываясь на главаря.

Сережка бы сделал по-другому – спрятался в укромном месте и переждал напасть. Но он понимал и брата: когда враг следует по пятам, как спрятаться, чтоб никто не заметил, куда? Но уж теперь, на людной улице, ничего они Степке не сделают. Сами могут схлопотать от взрослых за то, что бьют втроем одного. Такие тогда были взрослые…

Вот и Пипа это понял. Свистнул своим подручным. Бэца и Гуня остановились, выслушали новые указания главаря и вместе с ним свернули на боковую улочку, ведущую к колхозному рынку.

Проводив заречных взглядом и убедившись, что те пусть до поры до времени, но оставили Степку в покое, Сережка облегченно выдохнул, приободрился, а когда вновь посмотрел вдоль прямой как стрела улицы Володарского, братика на ней не увидел. Скрылся брат, замаскировался. Молоток!

На Край Света, куда от школы ходу минут сорок, без компании Сережка дотопал за двадцать пять. Когда проходил мимо дома Стражевых, замедлил шаг. У мальчишек Набережной и окрестных улиц было принято участкового бояться. Коренастый, с круглой лысинкой под фуражкой или шапкой с кокардой, милиционер был строг и знал в лицо всех бузотеров на своем участке. Он мог самолично отшлепать любого хулигана детского возраста, и родители были только благодарны Петру Тимофеевичу за помощь в воспитании оболтуса. А еще участковый ловко гонялся за мальчишками, которые осмеливались на велосипедах выезжать с тихой Набережной или Заречной на Володарского, улицу магистральную, с бойким автомобильным движением, чтоб с ветерком промчаться по ровному асфальту. Если Стражеву удавалось поймать малолетнего нарушителя дорожного движения, он не составлял протокол, не выписывал небогатым родителям штраф. Он просто выкручивал из велосипедного колеса ниппель, маленькую штучку, удерживающую в камере воздух. Ниппель можно было вернуть вечером, после профилактической беседы, или купить новый в магазине «Спорт», но пацаны принимали правила игры и удирали от участкового со всем пылом смелых правонарушителей.

Сергей тоже побаивался участкового, но скорее за компанию, потому что ни разу еще с провинностями к нему в лапы не попадал.

Участковый в форменных галифе и простой телогреечке, какие шьет на «промике» тетка Женька Величко, колол во дворе дрова.

– Здрасте, дядя Стражев, – робко поприветствовал участкового Сережка.

– Привет. Тебе чего?

– Вы можете арестовать Пипу заречного, если он брата гоняет?

– Куда гоняет?

– Ну, если обижает…

– Телесные повреждения имеются?

Сережка вспомнил сначала разговор с Нёмой после атаки на Жучку, потом физиономию Кольки с пластырем на левой брови.

– Нет, наверно.

– Так вот, чтоб милиция начала заниматься этим делом, надо написать заявление начальнику отдела милиции, пойти в поликлинику и зафиксировать следы побоев. После этого и арестуем, и судить будем. Понятно?

Сережка кивнул и, помедлив, спросил еще:

– А попугать только?

– Что я – пугало? – сердито спросил участковый, потом добавил: – Ты ведь Величко?

– Да.

– Значит, это твои братья с карбидом баловались?

– До свидания, – вякнул Сережка и заторопился прочь.

Дома он поел сам, дал поесть курам и сел за уроки.

А вскоре и Степка притащился в родные стены неизвестно откуда. Был он бледен, молчалив. Нижняя губа в левом уголке хоть и была старательно зализана, но чуток кровоточила. Значит, поймали-таки…

Ни слова не говоря, старший брат начал собираться, как будто в путешествие. Мыло, зубная щетка, полотенце, запасное белье.

– Ты куда? – спросил Сережа.

– Малой, в последнее время ты ведешь себя правильно. Могу, значит, кое-что тебе доверить?

– Конечно!

– Смотри…

Брат задрал к подбородку нижний край рубашки. Сережка увидел на его пузе слева тонкую красную царапину, похожую на пробу Пирке, которую делают на руке.

– Это Пипа ножиком пощекотал, – чуть ли не хвастливо объяснил Степка.

– За что?!

– За то же самое. За камень, бутылку, за Колькину чепуху.

– Степ, а ты согласись! Пусть камень, что с того?

– Да? А потом он захочет, чтоб я его в попу поцеловал, и тоже соглашаться? И еще все точно тогда подумают, что я забоялся драться. Нет уж! Слушай сюда! Скажешь мамке, что я уехал в деревню к бабке на пару дней. Я записку напишу, а ты на словах подтвердишь. Понял?

– Да. А по правде ты надолго?

– Дней на пять. На субботу бой назначен…

Это было трудно – с честно вытаращенными глазами врать маме про то, что Степка как будто в деревне. Бабушка Степанида на вид была строгая, с выжженной солнцем кожей на лице и руках – как индеец. Совсем мелкого Сережу она как-то припугнула: «Будешь врать, а Никола-угодник услышит, – темный, как сучок, палец показывает на бородатого деда с иконы, – и станешь в постель писяться!» Сережа поверил, дома хотя бы старался не обманывать.

– Как это уехать с бухты-барахты?! – возмущалась мама.

Сережка, боясь выдать себя голосом, молча пожимал плечами.

Мама сходила к Микошиным – у них есть домашний телефон, – чтобы позвонить в деревню. Но вернулась ни с чем. В селе телефон только в сельсовете, а рабочий день давно закончился. Еще было опасение: придет сердитый папа, возьмется за ремень – от горячих по мягкому месту можно и проболтаться.

Стукнула калитка. Но пришел не папа, предварительно постучав в дверь, вошла тетка Женька.

– Добрый вечер вам.

– И вам, – сдержанно откликнулась мама.

– Ваньку ждешь?

– Чего его ждать? Придет рано или поздно.

Женька хохотнула.

– Поздно он придет, Вера! Суток через пятнадцать.

– О чем это ты?

– Мужики наши в чайной пересеклись вроде мировую выпить. После пятой – десятой рюмахи, как водится, сцепились. Побили стекла, посуду, теперь в милиции сидят. Стражев говорит: или штраф, или арест. Я-то за своего штраф платить не собираюсь. Пусть посидит, охолонет малость.

– Женя, скажи мне, пожалуйста, что они живут так не по-людски, как кошка с собакой?

– Ой, Вера, лучше тебе не знать!..

 

14

Сережка, Сашка и Славик погоняли хоккей на кромке устойчивого льда у берега реки. Заслышав резкий стон труб духового оркестра, сбегали посмотреть похоронную процессию, что текла по Володарской за речку. И отправились наконец домой. А на повороте с улицы Володарского на улицу Набережную, точно как в воскресенье после кино, дорогу мальчишкам преградила заречная троица: Пипа, Бэца и Гуня. Сережа испугался не сильно: все-таки белый день, даже блестящий от инея. И скорее всего, они ищут Степку… Как бы не так!

Пипа спросил у своих шакалов:

– Который? Я тогда в темноте не разглядел.

Бэца ткнул пальцем в Сергея.

Пипа цыкнул через зуб с нацепленной на него белой фольгой – подделка под железный зуб, бандитскую фиксу.

– Ну привет, бегун на короткие дистанции. А скажи мне, где твой брат зашился?

– Нигде.

– Что вы к нему пристали? – возмутился Славик.

Сашка помалкивал, но стоял рядом, не убегал.

– Заткнись, мелочь пузатая! – прикрикнул Бэца.

А Пипа не спеша полез в карман, достал папиросы. Он знал, наверное: после каждого нырка красной от холода, не защищенной перчаткой руки в карман Величко-младший ждет, что покажется лезвие ножа, знаменитого страшного Пипиного финаря.

– Повторяю вопрос…

– Не надо! – выкрикнул Сережка. – Он… он в деревню уехал!

– Зачем?

– Из-за вас. Чтоб вы к нему не цеплялись.

– Мы к нему не цепляемся, – пожал плечами Пипа. – Это ему из-за его ослиного упрямства жизни нет. Короче, расклад такой: если он не явится и не сделает так, как сказано, я тебя к забору гвоздиками приколочу. Это понятно?

– Мы родителям расскажем! – осмелился пригрозить Славик.

– А ну цыц! – прикрикнул на него Гуня и замахнулся, пугая.

Славик отскочил в сторону, но бежать не стал. И Сашка держался возле него, набычившись, словно готовый к драке.

Пипа откинул полу своего темного пальто, и Сережка увидел прицепленные к брючному ремню ножны из искусственной кожи, а в них – клинок с наборной плексигласовой ручкой.

– Понял намек? – весело и почти добродушно спросил Пипа.

Вот бы радоваться, как раньше радовался Сергей, когда старший брат уезжал в пионерский лагерь, когда можно было месяц побыть в детском углу спальни полновластным хозяином! Но сейчас Сережка не мог без Степки. Тот точно придумал бы что-нибудь… А может, и самому тоже убежать и спрятаться?

От отчаяния даже аппетит пропал. Сережка подошел к окну, прогретому солнцем до летнего тепла. На улице резвилась ребятня. Страшного Пипы не видно. Не хотелось верить, что он грозил всерьез, что этакий дылда может зарезать второклассника, но больно сделать – запросто.

По подоконнику ползло летнее насекомое – божья коровка, празднично-яркая возле ваты, вроде снега украшающей подоконник между двумя рамами. По осени забилась в какую-то оконную щель, а тут припекло солнце, и подумала, глупая, что опять весна. Сережка вспомнил детское колдовство, которым увлекались в детском саду, и преградил коровке дорогу, положив на ее пути палец. Бестолковый жучок помыкался туда-сюда и забрался-таки на подушечку указательного пальца. Мальчик плавно поднял палец вверх и забормотал заклинание:

– Божья коровка, лети на небо, там твои детки кушают конфетки…

Теперь надо три раза проговорить пожелание. И если за это время коровка расправит крылья и взлетит – желание сбудется. Что пожелать? Конечно, чтобы Пипа и Колька отстали от брата.

Но стукнула входная дверь. Сережка, не дождавшись взлета коровки, опустил руку.

В комнату вскочил Славик.

– Я придумал, что надо сделать!..

– Что сделать? – эхом откликнулся Сережка.

– Чтоб они к тебе не приставали, надо их из засады карбидными бомбами закидать! Они пойдут к тебе, а мы из укрытия – бабах! Гуня первый полные штаны накладет!

– А где взять? – заинтересованно спросил Сережка.

– Я у брата натырю. У него и карбид есть, и бутылки. Ну что, дадим им?

– Дадим!..

 

15

Вечером мама сказала, что пора становиться взрослым. В данном случае это означало: мама с утра поедет в деревню на поиски Степана. Сергей же должен перед уходом в школу закрыть на ключ дом и сараи. А после школы – сразу домой, ждать, кто появится – папа или Степка. Но кто-то должен появиться.

Так неспокойно было на душе у Сережки, что он даже не спорил, как обычно, с мамой – отправился спать по первому требованию. Не канючил: почитать хотя бы минуток пятнадцать про космонавта Незнайку.

И приснился ему сон. Будто гуляет он по берегу озера за городом вблизи леса, там где высится над водой геодезическая вышка, на которую обычно лазали храбрые мальчишки, которых регулярно гонял хриплый пьяненький сторож. Но Сергей пришел сюда не за тем: он не отваживался пока лезть на ажурную высоченную конструкцию, немного похожую на Эйфелеву башню, что в Париже. Он заходит в сарайчик, в нем на полу стоят рядами бутылки, заряженные карбидом. Надо лишь наполнить их водой и закупорить. Сон был очень ясный и цветной. После ярких картинок сновидения Сережка почти проснулся, но остался на уровне дрёмы, затем уснул снова.

Поэтому утром, вырванный из сладкого сна противным треском будильника, подробностей о складе «боеприпасов» он не помнил. Но уверенность, взятая из сна – возле вышки кто-то припрятал карбидные бомбочки да и забыл о них, – осталась. Откуда пришла эта уверенность, Сережка не задумывался, просто знал: они там.

Сергей так вдохновенно и убедительно рассказал друзьям об этом складе, что Сашка и Славик даже не спросили, откуда он узнал про боезапас. Решили сделать так: после школы забросить домой ранцы, взять два мешка – и вперед. «Хорошо, что мамы нет, – думал Сережа, снова запирая дверь дома, – а то выдумывай, куда пошел, зачем».

На этот день выпала оттепель. Отпустил мороз, не скрипел под ногами снег, поэтому пацаны уходились по липкой сырой субстанции, – шутка ли, почти пять километров в один конец! Однако дотопали.

От дороги, идущей вдоль озера к деревне и дальше в лес, до вышки и сарайчика возле нее метров двести снежной целины. В валенки начерпать снега можно под завязку. Потому и остановились вначале нерешительно у кромки белого поля.

– Давайте уже за бомбами, – предложил Славик и первым шагнул в сугроб.

Завязая в снегу, спотыкаясь о притаившиеся под ним коряги и кочки, мальчишки добрались до двери сарая. А на ней замок, можно сказать, замочек. Но – запертый. А о том, чтоб ломать, речи и не было, ведь Сергей утверждал, что дверь открыта.

– И чего теперь? – спросил Сашка.

– Надо в окошко посмотреть, – предложил Славик.

Не окно, а действительно окошко, меньше, чем в бане Ивана Величко, было очень запыленное, причем не только снаружи, но также изнутри. Как ни всматривались ребята в темно-серую муть, ничегошеньки не увидели – так, трубы какие-то.

Рисковый Славик посетовал:

– Камушек бы какой…

– Ты замок хочешь разбить? – испугался Сашка.

– Ну.

– Не надо! Еще мильтоны заберут.

– Где ты здесь мильтонов видишь?

– Они откуда хочешь могут выскочить, – заверил Сережка.

Как в голову стрельнуло – он вспомнил в этот момент, что карбид в бутылках ему просто приснился. Как-то надо было выкручиваться. Сказать правду – засмеют.

И тут сзади раздался сердитый окрик:

– Эй, мелюзга! Что там ищете непотерянного?

Мальчишки обернулись.

На тропе, что протоптали к озеру рыбаки, стоял дядька в черной шинели и шапке-ушанке с кокардой.

– Ничего не ищем, – робко вякнул Сережка.

– Ну так и идите отсюдова, пока не надавал вам лещей!

Пришлось уматывать, и радовался этому только Сергей.

Домой идти не хотелось. Пошли к озеру, там кое-где были проплешины с голым льдом, не покрытым снегом. Накатались всласть, хоть молодой лед угрожающе потрескивал под легкими мальчишескими телами. От треска холодело в животе, но азарта не убавлялось.

Домой приплелись в густых чернильных сумерках, желая лишь еды и отдыха. И все это было, но перед этим веселая троица была встречена мамками прямо на улице. Там же и услышали все, что думают об их поведении самые родные люди. Сашкина мама, всхлипывая, целовала ненаглядную пропажу, Славкина одаривала сыночка подзатыльниками, а Вера Ильинична, глядя на унылого Сережу, лишь скорбно качала головой.

 

16

Взрослые говорят: нет худа без добра. И наверное, это правда. Тяжко было на душе у Сережи вечером, мучил стыд за то, что огорчил маму.

– Что ж ты делаешь со мной, сынок? – негромко пеняла она. – Папа в милиции сидит, Степка неизвестно где, а тут еще и ты запропал. Вы мне сердце хотите порвать, дети мои? С кем же вы останетесь?

После этих слов младший сын отпустил на волю слезы раскаяния. Они побежали по круглым щекам, падали теплыми каплями на мамины ладони. Ладно, этой постыдной слабости никто посторонний не видел. Хуже другое: под слезы Сергей рассказал, что Степка никуда не пропал, он просто прячется от Колькиных дружков, которые мешают ему учиться. Хорошо хоть удержался, не сболтнул про боксерский бой.

Утром температура поднялась до тридцати восьми градусов. Большая кружка чая с малиной, аспирин и такой желанный в школьный день домашний арест! Да, Степка, конечно, выдаст по первое число за длинный язык, но когда еще это будет! А сейчас как минимум до четырех часов он полный хозяин в доме. Правда, запертый на замок, чтоб не вздумалось на улицу сбежать.

Давно уже поглядывал он на три ящичка письменного стола, которые занимали Степкины секреты, – туда младшему брату было запрещено совать нос под страхом самой лютой кары. И от этого к ящичкам тянуло еще сильнее. Степка придумал, как закрыть свое имущество от любознательного братца: толстой стальной проволокой ручки всех ящичков перемотаны, а получившийся внизу узелок для верности заключен в маленький, почти игрушечный замочек. Но у замочка должен быть ключик, и глазастый Сережка высмотрел, где ключик спрятан – в щелку под плинтусом под кроватью.

Ничего особенного в ящиках не было. В верхнем – журнал «Юный техник» и детали радиоприемника, который Степка собирал прошлым летом, пока не соскучился. Диод там, триод, конденсаторы, сопротивления, маленький динамик, проводки и батарейка за семнадцать копеек.

Потом всякие безделушки, не очень интересные. Фотокарточки парней и девок. Вырезанные из журналов фотографии каких-то волосатых мужиков с гитарами. Карточки подписаны иностранными словами, совсем непонятными Сережке, – Beatles, Rolling Stones. Стишки какие-то: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?» А на самом дне нижнего ящичка нашел Сережка тетрадку в зеленой обложке. На половину обложки нарисованы череп и кости. Понятно – капут тому, кто нос сунет.

На первой странице вклеена открытка с цветами и надпись цветными карандашами: «Степа + Надя = любовь!» А дальше «Школьный словарь». Какой такой словарь? А вот какой.

Школьный журнал – лебединое озеро.

Ну, это понятно: «гусь», «лебедь» на школьном жаргоне – это «пара», двойка. Оценка такая за «отличные» знания. Что дальше?

Списывание – правда хорошо, а счастье лучше.

Замена урока – хрен редьки не слаще.

Буфетчица – сорока-воровка.

Школа – сумасшедший дом.

Звонок на урок – похоронный марш.

Точка в журнале – что день грядущий мне готовит?

Урок химии – 45 минут на бочке с порохом.

Староста класса – слуга двух господ.

Директор в классе – волк на псарне.

Завхоз – скупой рыцарь.

Уборщица на перемене – Баба-яга.

Отец после родительского собрания – Фантомас разбушевался.

Ученик, посланный за мелом, – пропавший без вести.

«Надо бы тихонько переписать и показать в классе», – решил Сережа и открыл следующую страницу. А там какой-то план, украшенный в уголке тем же черепом со скрещенными косточками. Сначала он подумал, что это осталось от военной игры, но, приглядевшись, понял, что план ему знаком. Не сразу, но угадал: это схема родного подворья! Если залезть на столб или, к примеру, с вертолета посмотреть и зарисовать – как раз такой план и получится. Вот дом, колодец, сараи, баня. Прерывистая линия обозначает, скорее всего, забор между огородами. Маленький черепок нарисован в узкой щели между баней и дровяным сараем. Там, наверное, тайник. Возле черепка цифирки. Сережа угадал, что это дата – «23 августа». Что-то было в этот день такое, о чем и он, кажется, помнит…

В тот тихий и немного пасмурный день они втроем – Степка, Толик и Сережка – пошли в ближний лес по грибы. По правде, грибы только предлог. На самом деле вылазка совершалась для того, чтобы посидеть у костра, пожарить на бойком пламени ломтики сала, запечь в углях некрупную молодую картошку. Ну и пошарить, конечно, по густо заросшим воронкам: мало ли что ценное могло остаться там с войны.

В поисках сокровищ пацаны шли вдоль берега озера, рассеянно высматривали под ногами грибы и очень внимательно и осторожно обследовали ямы, не подпуская близко мелкоту Сергея. Вскоре открылась поляна с несколькими кустиками посередине и земляными нагромождениями. Мальчишки того времени могли определить почти безошибочно – это окоп с бруствером военного времени или сравнительно недавняя ошибка экскаваторщика. Толику не давала покоя недавняя удача Степки – автомат ППШ, хоть и весь заржавленный, обнаруженный в таком же древнем окопчике. Вот он и побежал через поляну к брустверу, чтобы оказаться возле него быстрее других. На бегу как-то странно, стремясь в сторону от направления движения, подпрыгнул. И предупредил спутников:

– Атас! Тут мины!

Сережка сперва остановился как вкопанный, но потом догадался. Кто-то из деревенских на этой поляне пас корову. Вот она и нароняла лепешек навоза, который за форму и цвет называли «минами». За Толиком побежал в окоп и Степка. Он вскоре окликнул младшего брата:

– Серый! Мы тут это… Постой на стрёме пару минут!

Сережка послушно остановился. Из окопа слышался неразборчивый шепот, чуть трескучий звук, с которым рвут траву. Потом старшие выбрались из окопа. Оба с корзинками. Но если Толик своей помахивает, то Степка плетеную кошелку несет так, будто тащит домой из универмага хрустальную вазу. Но вазы там нет, насколько смог, одним глазком, увидеть Сережка. Там зачем-то много травы и несколько разнокалиберных грибков.

Степка заявил, что дальше в лес переться нет смысла. На суп грибы есть, и достаточно. Пора костерок разводить. Устроились на берегу озера. Там, услаждая пузо простыми вкусностями, Сергей выпустил из внимания, а теперь вспомнил: Степка держал свою корзину подальше от огня и следил за ней все время, словно она могла куда-то уползти. Да и потом, уже дома, Сережа не заметил, куда подевались старшие товарищи. В калитку он входил один, Степан появился в своем дворе минут через десять, пришел со стороны реки, а в корзине его никакой травы уже не было – только дары леса с ножками и шляпками.

Это что же выходит? Ребята что-то нашли в окопе, спрятали под травой и принесли в город. И план нарисовали, чтоб не забыть, где именно спрятана таинственная находка. А что мешает сейчас пойти и посмотреть, пока Степке не до тайников. Только то, что дом закрыт на замок, а ключ у мамы.

Через окно тоже не получится – двойные рамы, заклеенные бумагой щели. И тут Сережа вспомнил прошлую зиму. В какой-то из дней бушевала метель, и сугроб намела такой, что даже папа не смог открыть дверь, чтобы выйти на крыльцо. Тогда он по лесенке из кухни поднялся на чердак, с чердака выбрался на крышу веранды и, вооружившись широкой фанерной лопатой для уборки снега, за час проделал проходы от дома до калитки и от крыльца к сараям.

Сережка оделся потеплее, но так, чтобы одежда не стесняла движений, на всякий случай взял на кухне ножик и полез на чердак. Ничего сложного, но потом оказалось, что чердачная дверца закрыта со стороны крыши на крючок. Вот нож и пригодился: Сережа просунул лезвие в щель между дверцей и выступом ската крыши, провел по щели снизу вверх – и крючок выскочил из петли, звонко лязгнув по двери.

На пологом скате кровли веранды было скользко. Сережа на четвереньках добрался до края крыши, где примыкала к дранке крыши лестница. Не отрывая живота от твердой плоскости крыши, он переполз на верхние перекладины лестницы и начал спуск. Преодолел девять перекладин, и вот она – земля!

Теперь оказаться в узкой щели между дощатым сарайчиком и бревенчатой добротной баней – минутное дело. Это они, Степка с Толиком, хорошо придумали: в такую щель не всякий взрослый пролезет, а втиснется, так не повернется. А мальчонке – в самый раз.

Место тайника было замаскировано просто, но толково: на нем было набросано больше жухлых листьев. И еще таким образом Степка невольно помог младшему брату: под горой листвы землю не схватило морозом. Сережа отгреб листья в сторону и осторожно всунул в обнажившуюся серую рыхлую землю нож. Лезвие, погрузившись в почву не больше, чем на пять сантиметров, уперлось в преграду. Мальчик оглянулся на всякий случай и начал копать. Выкопал картонную коробку, в каких продают обувь. Затаив дыхание, ожидая увидеть все, что угодно, хоть золото и бриллианты, приподнял крышку.

На ложе из сухой травы покоилась черно-коричневая от ржавчины минометная мина. Сережа видел такие в фильмах про войну – продолговатое каплевидное тело с кнопочкой детонатора на острие и заостренной назад пластинчатой крыльчаткой стабилизатора… Где-то вверху насвистывает в голых ветвях яблони ветер, а Сережке кажется, что это шипит взрыватель. Первым побуждением было бросить все как есть и быстрей бежать в дом за крепкие стены. Но мало ли кто наткнется случайно на мину. Да та же Нинка! Он закрыл коробку, присыпал ее землей и забросал листьями. А потом побежал домой так быстро и безоглядно, что споткнулся о кочку Белкиной могилы и чуть не упал.

 

17

Утром градусник, засунутый под мышку, показал 36,6. И Сергей отправился в школу. Накануне перед сном к нему пришла мысль. Похоже, важная. Наверное, Степка только навредил себе тем, что спрятался. Никто не помешает теперь Кольке сказать, что Степа струсил драться, поэтому и прячется. Надо бы объяснить это тому же Шнейдерову.

В правое крыло школьного здания, где учатся старшеклассники, он отправился на большой перемене. Повезло: в восьмом «А» было пусто, лишь Нёма сидел за партой, читал книгу. Сереге не хотелось, чтоб при разговоре присутствовал Микошин, – помнил, что Микошин никак не хотел заступаться за Степку.

Сережа подошел, негромко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

– Поговорить можно?

Нёма поднял глаза.

– Конечно.

И Сережа рассказал обо всех проблемах, с какими столкнулся старший брат в последние дни.

– Это непорядок! – констатировал Шнейдеров. – Я посоветуюсь с Юрой, а ты придешь после уроков, пойдем домой вместе.

Когда закончились уроки, Сережа предупредил друзей, что сегодня они пойдут домой порознь, не удержался и, чуток приукрашивая свою роль во всем деле, объяснил почему.

– А можно мы посмотрим, как Микошин Пипе по соплям надает? – взмолился Славик.

Сережка кивнул, но посоветовал:

– Только маскируйтесь…

Навесив ранец на одно плечо, он пошел к старшеклассникам.

Юра и Нёма уже ждали в широком школьном коридоре.

Случайно Сережка посмотрел в большое окно. Двор кишел школьниками. Но он сразу увидел.

– Ой, вон они! Сами пришли!

И некрасиво, по мнению мамы, тыча указательным пальцем в стекло, показал старшим ребятам Пипу, зашедшего на школьный двор, и вертящихся возле него Бэцу и Гуню. Они, в отличие от вожака, были в школьной синей форме и красных пионерских галстуках, трепещущих от ветра на их шеях.

– Нёма, тащи сюда Коляна! – распорядился Юра.

«Ага, – сообразил Сережка, – заодно и Колька огребет! И это правильно!»

С Коли сняли швы и повязки. Шрам, пересекающий наискосок левую бровь, прижимал ее край к глазу. От этого казалось, что глаз немного криво торчит в глазнице.

Колька увидел Сережу, поморщился.

– А этот здесь зачем?

– Спокуха, все по делу, – сказал Юра. – Пошли поговорим.

– Куда это?

– Не бойся, недалеко.

– Да кто боится?!

Растерялись, удивились, а может, испугались все, кроме тех, кто эту встречу организовал. Вылупились друг на друга, будто сто лет не виделись, Колька и Бэца с Гуней. Пипа перекинул шевелением губ папиросу из одного уголка рта в другой, спросил добродушно:

– Что за шум, а драки нету?

– Ты хочешь драки? – спросил Юра.

– Я?! – изумился Пипа. – Так это вы подвалили зачем-то…

– Хочу спросить: что вам надо от Пана?

– Мне лично – ничего, – благодушно ответил Пипа.

– Тебе? – Юра повернулся к Бэце.

– Ничего, – ответил тот испуганно.

– Ты?

Теперь Юра сверлил взглядом Гуню.

Гуня побледнел и выкрикнул:

– Это все Колька!

– Ну, я понимаю, могут быть споры у этих, – Юра плавным полукруглым жестом указал на Бэцу, Гуню, Кольку, – но к мелкому зачем вязаться? Это подло!

– А на боксе ихнем денежки косить очень благородно? – ехидно улыбнулся Пипа.

– Не путай педали, приятель! – возразил Юра. – Ты хочешь сказать, что Коляну что-то не нравится в нашем деле, только он стесняется об этом сказать? Или хочет, чтоб это вместо него сказал Пан?

– Да чо я? – взвился Колька. – Я хоть сейчас в бой!

– Парни, я ничего не понимаю! – вступил в разговор Нёма. – Кто-нибудь может внятно сказать, какие претензии к Величко Степану?

– Заче-ем тебе-е? – протянул Пипа. – К боксу вашему это отношения не имеет.

– Еще как имеет! – не согласился Юра. – Бойцы должны тренироваться каждый день, а Степан пропустил три тренировки. Если вы это делаете для того, чтобы он был меньше подготовлен, мы без боя отдадим победу ему. Это понятно, Колян?

Тот угрюмо молчал.

Тогда заговорил Нёма:

– Что-то в этой истории с карбидом нечисто. После нее Кольку переклинило. Может, объяснишь, в чем дело?

Не меньше минуты прошло, прежде чем Колька ответил:

– Бой сам по себе, а все остальное само по себе. Давайте так: до боя я Степку не трогаю никак, а потом уж мое дело. Идет?

– Ну, допустим.

Колька наставил указательный палец на Сережку.

– Слышь, передай брату, что до боя между нами ноль проблем!

– Я что, знаю, где он от вас прячется?

– Найдешь!

– Ищите все вместе, – отмахнулся Юра. – Но если Пан не придет на тренировку…

Наверное, это была победа, но особой радости Сережка не чувствовал. И не потому, что не случилось красивой драки. Сережка понял: старшие ребята больше обеспокоены тем, чтобы бой состоялся, а почему Колька преследует Степана, им все равно.

А дома его встретил… Степан.

– Ты вернулся?

– Не совсем.

– Нет уж, возвращайся хотя бы до субботы!

 

18

Бой боксеров сверхлегкого веса, мухачей Николая Величко («Колян») и Степана Величко («Пан»), начался в субботу двадцатого декабря в спортивном зале школы № 1. Участники, организаторы и зрители, а также игроки в тотализатор, с которыми работал Нёма, сгрудились у места поединка. Некоторые залезли на шведские стенки.

Сережка не знал, как Юра и Нёма договорились с учителем физкультуры и договаривались ли вообще, но для боя отвели почти треть спортивного зала. Организаторы боя раздобыли большой моток бельевой веревки. И теперь особо доверенные парни натягивали белый шнур, обозначая таким образом коробку ринга. Юра раздобыл в школьном музее – на время – старый школьный звонок. Это был настоящий медный колокол средних размеров с картинкой на боку – тройка лошадей, запряженных в сани, и с надписью: «Даръ Валдая». По нему, как в гонг, будут звонить в начале и конце каждого раунда. Кроме Юры-рефери в углах самодельного ринга стояли секунданты с полотенцами. В синем углу (в синем трико – Степка) Толик, в зеленом (в зеленых лыжных штанах – Колян) ухмылялся Бэца.

Боксеры стояли каждый в своем углу ринга, отмеченном, соответственно, синей и зеленой тряпочками, привязанными к шнуру. Колька активно подпрыгивал, имитировал хуки и апперкоты, такие боксерские удары. Степка тоже пританцовывал, разогревался, но руками не размахивал, берег силы. У обоих на руках боксерские тренировочные, когда-то коричневые, но уже очень потертые перчатки. Большие, чуть не с Колькину голову.

– Значит, так, – начал Юра последний инструктаж, – для начала объявляем три раунда по три минуты. Если боксеры не устанут и не будет явного преимущества одного из боксеров, сделаем добавочное время. Запрещено: бить ниже пояса, часто лезть в клинч, зажимать под мышкой руку противника. Через минуту начинаем…

И вот пронзительно бомкнул колокол. Бойцы сошлись на середине ринга и начали молотить друг друга кулаками в пухлых набалдашниках перчаток. Месяц назад Степка водил брата в зал легкой атлетики, где проходил турнир по боксу. Там было куда азартнее: публика свистела и орала, тренеры из-за канатов ринга подсказывали своим воспитанникам, что надо делать, – «работай левой», «работай ногами», «дожимай»…

Сейчас было по-другому. Тренера не было ни одного. Только Юра в границах ринга, все время отодвигаясь от дерущихся, следил за боем. Еще один парень из боксерской секции с часами на запястье и колоколом в руке отслеживал время. Нёма на гимнастической скамье принимал ставки по ходу боя.

В первом раунде Колька бился активнее. Он чаще нападал, осыпа́л Степку ударами со всех сторон – ну прямо как Дэнни Риверу в рассказе Джека Лондона. И пока еще Степка держался, как Ривера. Он уходил от наседающего Кольки, прикрывая локтями туловище и перчатками лицо.

В перерыве Сережка спросил у Сашки:

– А вот этот… тотализатор, он как работает? Ну, несут все Нёме деньги – и чего?

– Пацаны делают ставки на Кольку или на Степу. Если победит Колька, то все деньги, которые поставили на Степку, переходят к тем, кто ставил на Кольку. Кто поставил на победителя, и свои денежки вернет, и прибавку получит от тех, кто победителя не угадал…

Начался второй раунд. Зрители в школьном зале вели себя тихо, поэтому можно было услышать, как обсуждают бой знатоки.

– Если Пан не будет контратаковать, Колька его задавит…

– Или выдохнется к середине боя!

Услышал что-то Колька или сам решил изменить тактику, но теперь он бил реже и сильнее, стараясь подловить противника во время движения, когда малая устойчивость, старался пробить защиту, впечатывая свой кулак в перчатку, прикрывающую Степкин подбородок.

– Давай, Колян! Вломи ему по сопатке!..

– Но-но! – одернул ретивого болельщика Юра. – Не горлопанить!

К Сережиной радости, в поединке начинался перелом. Степан, до сих пор пассивный, обороняющийся, а потому как будто трусивший, обнаружил брешь в кулачной молотилке Кольки, вклинился между его руками и сам заработал правой-левой, как мотор поршнями. И гнал ушедшего в глухую защиту Кольку до самой веревки. Загнанный в угол, Колян вошел в клинч, то есть обхватил Степку руками, как в радостных объятиях. Степка пытался ударить апперкотом – ударом снизу в подбородок, или хуком – прямым в голову, но висевший на нем мешком Колька сковывал движения.

– Брек! – воскликнул Юра, приказывая Кольке отлепиться от Степки.

Сережа не успел увидеть, что произошло за широкой Юриной спиной, но услышал вскрик. И потом уже увидел, что брат корчится, упав на колени на дощатый пол. В нескольких шагах от него стоит Колька, устало опустив руки с коричневыми шарами перчаток на кистях. А рожа, кажется, довольная, хоть и кривая!

Кто-то толковал со знанием дела:

– Удар ниже пояса! Тем более что рефери остановил бой, а он саданул вдогонку!

– Николаю – штрафное очко! – распорядился рефери. – Степан, можешь продолжать бой?

Глубоко подышав и откашлявшись, Степка кивает.

– Бокс! – командует Юра.

Не до конца совладав с болью, Степка осторожничает. А Колька, наоборот, наступает вовсю. Он знает одно: в таком бою проиграет не тот, кто нахватает штрафных очков, а тот, кто не встанет с пола. Колька берет на вооружение тактику первого раунда – буря и натиск, добивание, особенно сейчас, пока у Степки, скорее всего, не полностью восстановилась дыхалка.

Но и Степка уже рассержен: он понимает, что Колька не из тех, кто устыдится после предупреждения и в дальнейшем будет драться чисто. Пан уверен: эмоции, и конкретно ярость, не помощник. Только холодный расчет и постоянная готовность к контратаке из любого возможного положения.

И вот Степка снова закрывается от частых, как град, Колькиных шлепков своими перчатками. Но теперь, уходя, он еще делает красивые финты, словно дразнит Кольку. И знатоки среди болельщиков оценивают эту работу одобрительным гулом.

Но, кроме финтов, пока ничего не получается. Вот Колька исхитрился и попал Степке в подбородок. Степка отшатнулся, но успел-таки уйти в сторону, когда Колька ринулся добивать. И даже зацепил Степка Кольку, тут же перейдя из уклонения в контратаку. Но попал в ухо. Колька только дернул головой и отпрыгнул, чтобы тут же броситься вперед, в атаку. Его цель очевидна – прижимать противника к «канатам», чтобы ограничить возможность маневра, и обрабатывать кулаками.

И Колька давит, у него получается. Да, его майка мокрая от пота, на выдохе из его горла доносится сипение, но он – атакует! Он загнал противника в угол так, что ни вправо, ни влево не увернуться, не уйти из-под лавины ударов.

– Давай, Колян, ломай! – подбадривает друга Бэца.

Степка согнулся чуть ли не пополам, плотно прикрываясь от чмокающей дроби хуков и апперкотов. Кажется, еще немного – и он ляжет. У него уже кровь часто капает из носа.

Юра, сам захваченный поединком, уже не обращает внимания на поведение зрителей. Те орут вовсю. Оживленная суета началась и возле Нёмы. Там оформлялись последние ставки перед заключительным раундом.

У Степки подогнулись ноги. Он упирается спиной в парня, держащего веревку. Создается впечатление, что, если парень отойдет в сторону, Степка тут же свалится в нокдауне, не продержавшись до третьего раунда.

Колька выдохся настолько, что, уже уверенный в победе, опускает руки, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть. Вот он поднимает руки для финального добивания. В это мгновение резко выпрямляется Степка и наносит один за другим два молниеносных хука в Колькино лицо.

У Кольки – остолбенелый вид. У него крупно задрожали ноги, даже под штанами было видно, как колени ходят ходуном. А потом ноги подогнулись, Колька расхлябанно, как тряпичная кукла, опустился на пол, разметав руки.

Юра наклонился над Колькой и начал считать:

– Один, два, три, четыре, пять…

Когда рефери начал говорить «девять», к рингу, решительно раздвигая подростков, вышел директор школы Кухаренко и задал самый директорский вопрос:

– Что это здесь происходит?!

 

19

Победу засчитали Степке, но Колька мог вызвать двоюродного брата на ответный бой в любое время. Колька твердил, что на счете «семь» готов был встать, но услышал рев директора, поэтому не спешил подняться с пола. Но решение Юры оспоривать не стал.

На следующий день у ребят на Набережной была гулянка. Старшие ребята собрались у Микошиных. Младшие – на веранде у Пороховых, там, где недавно пировали взрослые. Десять ребят от семи до девяти лет получили в свое распоряжение десять бутылок лимонада, пряники с ирисками и «подушечками».

Сережке удалось сесть за столом так, что по правую руку от него сидел одноклассник Сашка, по левую – мышкой притаилась Нинка. Где-то Сережка слышал, что на праздничных пирах мужчине положено ухаживать за женщиной, значит, наливать ей напитки и подавать закуски. Вот и налил ей газировки, щедро сыпанул на тарелку пряников и конфет.

Пока Сережа раздумывал, как начать разговор с Нинкой, к нему обратился Сашка:

– Ты слышал: никто не знает, сколько денег сдали Нёме на тотализатор.

– И что? – не понял Сережа.

– То, что победитель получает премиальные, а что останется, берут себе организаторы боя. А Степка отказался от денег, сказал: «Я победил, мне этого хватит».

– Ты откуда знаешь?

– Слышал, как он с Витькой разговаривал. Брат мой говорил твоему, что надо было бы знать…

– А мой что?

– А ему все равно. Радуется.

Нинка не сильно толкнула его в бок.

Сережка повернулся к ней.

– Газировки подлить?

– Не надо.

– А что тогда?

– Не злись на меня. И на Кольку…

– На тебя не злюсь. А вот Колька…

– Да, он злой, он дерется, – бубнила Нинка, глядя в стакан. – Только он после этого карбида совсем плохой стал, больной…

– Какой еще больной? Все же зажило!

– Не, он теперь карбида боится. Он наворовал на стройке много, а недавно все выкинул. Даже когда по телевизору показывают взрывы, он уши затыкает и в коридор уходит. Только если узнает, что я тебе про это рассказала, убьет! Слышишь?!

– Не узнает, – заверил ее Сережка.

 

20

В тот год школьникам повезло: 31 декабря выпало на понедельник. Поэтому каникулы удлинились на день. Если взрослым в понедельник пришлось идти на работу, то школьники наслаждались свободой с воскресенья.

Погода в предновогодний день не заладилась: пасмурно и густой снегопад, но Степка с приятелями отправился на лыжах в лес – за елками. Сашка зазвал Сережку к себе. У него было интересно. Софья Макаровна, Сашкина мама, покупала разные игры, такие, чтоб надо было голову поломать или посражаться в тепле и под крышей: и бильярд настольный, и литературное сказочное лото, и мозаики. А еще там хлопочет по хозяйству баба Шура, которая всегда готова угостить мальцов чем-нибудь вкусным. Именно она, Сашкина бабушка, сама того не желая, пошатнула мир, наступивший в Сережкиной душе после боксерского поединка. А дело было так.

Комната, в которой расположились прямо на полу Сашка и Сережа, соседствовала с кухней, где хозяйничала баба Шура. Сашка отлучился куда-то на минуту. В кухню вошла женщина.

– Здравствуйте, Александра Викторовна. С наступающим!

Сережа по голосу узнал Марию Борисовну Шнейдерову.

– Вот, затеяла мясо в горшочках, – объяснила, зачем пришла, мать Нёмы, – а сушеных грибов нет. Можно горсточку позаимствовать?

– Да хоть две, Мария! Сейчас вода закипит, схожу в кладовку. Присядь, поговорим.

Шнейдерова послушно присела у стола и поделилась недоумением:

– Сейчас встретила Евгению Величко – еле-еле через губу со мной поздоровалась. Ничего ей вроде плохого не сделала.

– Она не на тебя именно – на весь свет окрысилась!

– Да за что же?

– А ты не знаешь, Мария?

– Откуда же? Мы здесь всего лет десять живем.

– Тут вражда у Ивана с Васькой давняя. Их отца Петра и мать Устинью я хорошо помню…

А Сережа совсем не знал тех деда и бабку, что по линии папы. Они умерли, когда его еще не было на свете. Только две большие фотографии на стене: суровый дед с окладистой бородой и обычная крестьянская бабулька в платочке.

– Васька и Иван – погодки, – продолжала рассказ баба Шура. – И в армию пошли один за другим: Васька – весной, Иван – осенью. Петр собирал деньги на дом одному из сынов, второму досталась бы родительская усадьба – вот, где они все теперь живут. Васька пришел из армии раньше. Пофорсил, потом нашел в деревне Женьку. Погулял с ней лето и говорит отцу: «Буду жениться». Петр говорит: «Подожди, давай брату дом поставим, хотя бы под крышу доведем». Васька уперся: «Хочу сейчас, и точка!» – да и ушел к Женьке жить. Ну, приходит Иван. Стали готовиться фундамент заливать под дом, надо покупать стройматериалы. Полез Петр в загашник свой – а денег-то и нету. Обыскали всё – нет как нет. Петр на жену с кулаками: ты, мол, всяких нищебродов привечаешь, вот они в благодарность еще и обокрали! Устинья, в самом деле, всегда нищим подавала, конечно, не деньгами – откуда у нас деньги после войны – продуктами давала. Ну, слегла после всего хозяйка и сгорела в полгода. А была не робкого десятка. Иконы в доме держала до последнего. Какой-то чин партийный пришел зачем-то, сама видела. Говорит: «Что это у вас иконы висят?» А Устинья: «У тебя есть не просят!» Так и пошел восвояси…

Баба Шура умолкла на минуту, помешала на плите варево и продолжила рассказ:

– Вот похороны. Решили хоронить по старинке, без оркестра. Попа по-тихому пригласили, в доме отпел. Васька пришел с Женькой. На это Петр ничего: сын все-таки, имеет право с матерью попрощаться. Он все себя винил, Петр-то, что из-за него Устинья померла. А когда гроб в могилу опустили, родственники стали по три горсти бросать. Подошел в свою очередь Васька да на краю могилы и поскользнулся. Иван успел схватить его за телогрейку, чтоб на гроб материнский не рухнул. Потянул от ямы. Телага, видно, ветхая была – подкладка треснула, а из нее бумажки-то и посыпались какие-то и прямо вниз…

– Какие бумажки? – не сообразила сразу Мария Борисовна.

– Да деньги! Он, Васька, и украл отцовские накопления, чтоб сладкими винами свою принцессу угощать. Похоронили, помянули. Петр все время чисто камень был. А наутро Ваську проклял и из дому выгнал. Рубля из краденых денег не взял. Сказал: «Вот тебе и твоя доля, с ней живи как хочешь!»

– Потом простил, – предположила Мария Борисовна.

– Может, и простил бы, но через полгода следом за Устиньей ушел. Это Ванька уже, как отца схоронили, помог Ваське пристройку сделать и перебраться из деревни сюда, на Край Света.

– Так откуда же такая неприязнь теперь? – изумилась Шнейдерова.

– Знаешь, говорят иногда: бессовестный. Так? Это неправда. Совесть с душой есть у каждого человека. Просто одного совесть побуждает на доброе, другого – наоборот. Васька видит в Иване постоянный упрек себе. Наверное, если бы Иван не простил, Василию было бы даже легче. А гордости в Ваське всегда было поболе, чем у Ивана…

Вот и узнал он семейную тайну. И как будто всё в порядке: папа оказался молодец, а дядька Васька – нет. Значит, в нашей неприязни нет ничего несправедливого по отношению к дядьке Ваське и его детям. Но отчего-то совсем не весело. А веселиться надо: Новый год настает.

Вечерело. Под этим предлогом Сережка попрощался с Сашкой и пошел на улицу. Но домой прямо сейчас пойти не мог. Запросто можно было встретить кого-нибудь из семьи дядьки Васьки, а то и его самого. Их Сережа не боялся, но не мог представить, что скажет, что сделает, если кто-то из них попадется ему навстречу.

Протаптывая первопуток по снегу, накрывшему дорожку от бани на огороды, Сережка спустился к реке. Во всех домах на Заречной ярко светятся окна. Всюду люди готовятся к празднику. Поэтому и снежная крепость на берегу, и квадрат расчищенного под хоккей льда на реке уже опустели.

«Понятно, почему все молчат про деньги, – рассуждал в одиночестве Сергей Величко. – Хвалиться нечем. Одно дело, если бы кто-то чужой обокрал деда Петра, а то сын родной! От такого пятно на всю родню ложится. Особенно здесь, на Краю Света, где все друг друга знают. Старики знают и помалкивают. И зачем я только это услышал?!»

Дома горькие думы быстро забылись, потому что сразу захватила радостная предпраздничная суета. Особенно радовало Степку да и Сережку то, что папа и мама уйдут в гости. Сыновья останутся дома и будут встречать Новый год «вчетвером»: два мальчика, целый стол угощений и телевизор!..

 

21

То, что они оба сначала приняли за привидение, первым заметил Сережа. Но до этого было почти полтора часа настоящего праздника. Как это принято у взрослых, сначала Степка и Сережа проводили старый год: выпили газировки из бокалов, закусили салатом, посмотрели выпуск юмористической передачи «Кабачок „13 стульев“». Затем под бой кремлевских курантов чокнулись той же газировкой и смотрели «Голубой огонек».

Через часок собирались выйти во двор. Из сэкономленных карманных денег мальчики купили хлопушек и бенгальских огней. В черноте морозной ночи, под небом, сеявшим над землей белесый лунный свет, под мерцанием звезд гром хлопушек и теплые проворные искры магния – здо́рово!

По скромности достатка таких красивых штор, как у Микошиных, в доме Ивана Величко не было. Только белые, с вышивкой занавески закрывали окна, доставая лишь до заклеенных на зиму форточек. Верхняя треть окна оставалась открытой.

Никакого шума не было: ни стука калитки, ни тем более стука в дверь или окно. Вот почему Сережа испытал мистический страх, когда, совершенно случайно бросив взгляд в окно, выходящее во двор, остолбенел: из мрака ночного неба заглядывали в окно две луны. Одна бледная, другая желтая, как яичный желток, подмигивающая. Присмотрелся и громко, перекрывая музыку из телевизора, сказал:

– Ой!..

– Чего ты? – не отворачиваясь от экрана, спросил брат.

– Посмотри… – выдавил Сережка, выпрастывая руку вперед, как Ленин на своих памятниках.

И отважился посмотреть сам еще раз.

Нет, там луна только одна. Кроме ночного светила зырит сквозь стекло желтая в пятнах мерцающая башка с пустыми глазницами, как у черепа, с неровной щелью рта, какие рисуют на «лицах» огородных пугал. Какой призрак! Чьи-то глупые шутки. Башка сделана из пустой тыквы. Внутрь, судя по трепетанию желтых отсветов, шутники вставили зажженную свечу.

– Дураки какие-то! – заклеймил Степка и, прыгнув от стола к окну, отдернул занавеску.

Но когда в доме светло, а на улице мрак, трудно разглядеть что-то из окна. И все же хоть какой-то свет идет от окон, и в его желтоватой прозрачности можно увидеть, что во дворе резвятся три человека и у одного в руке палка с насаженной на нее тыквой.

Один приближает мордаху к стеклу – братья Величко узнают родственника Кольку.

– Что тебе надо?! – кричит Степка.

Снаружи глухо доносится:

– Давай мир! И вместе отметим!

– А Пипа с тобой?

– Какой Пипа? Забудь!..

И Степка пошел открывать. Верно, соскучился в компании с телевизором и младшим братом.

В комнату вваливается родня: Колька, Бэца и Гуня.

– С Новым годом! С новым счастьем! – орет Колька.

И даже Сережка догадывается: пацаны оскоромились вином, скорее всего украденным у взрослых.

– Ну, чем вы тут угощаетесь?

Колька в сопровождении заречных родичей подошел к празднично накрытому столу.

– Так-так, салатики, компотики… о, мандаринчики! Можно?

– Возьми. – Степка пожал плечами: мол, что за вопрос?

Сережка держался в сторонке, в дела старших не лез, но щедрость Степкину, особенно что касается мандаринов, не одобрил.

– По-пионерски гуляешь, да? – насмешливо спросил Колька, разглядывая бутылки с лимонадом и стеклянный кувшин с компотом.

Бэца тем временем жадно поедал салат ложкой прямо из салатницы. Степка оттащил его за воротник пальто.

– Что ты как свинья жрешь?! Разденься, сядь за стол по-человечески!

Бэца промычал набитым ртом что-то возмущенное и вырвался.

– Ты чо на гостя прешь? – возмутился Колька.

Затем налил в два бокала газированную воду и подошел к Степке.

– Выпьем?

А потом… Потом он плюнул в бокал и протянул его Степке.

– Пей! Выпьешь – прощу.

И Сережа понял: праздник рухнул.

– Что ты мне простишь? – спросил Степка.

Колька не ответил. Наверное, не придумал, что сказать. Но Степан и не стал ждать.

– Охолони, придурок!

С этими словами он выплеснул лимонад с плевком автору этого самого плевка в лицо.

Колька ринулся в драку. Но не застал Степана врасплох. Не так просто было справиться с Сережиным братом даже в простой драке, без правил и перчаток. Но насели сзади Бэца и Гуня. Сережка, как мог, мешал заречным, но вскоре сидел под печкой, запрокинув голову, чтобы унять кровь из разбитого носа.

Степана привязали полотенцами к стулу.

– Помнишь, Степ, когда в войнушку играли, ты всегда за наших хотел быть, чтоб, значит, побеждать всегда?

Колька прижимал ко лбу большую металлическую ложку. Степан, зализывая кровоточащую нижнюю губу, насмешливо спросил:

– А теперь, значит, ты победил? Ничего сам не можешь без подлянки!

– Мы опять в войну сыграем, – продолжал Колька. – Только в атаку ты не пойдешь, Пан-распан, ты попал в плен. А я буду допрашивать тебя, где ты деньги прячешь, которые на бое заработал.

– Какие деньги? Я свою долю на гулянку отдал! Ты же там был…

– Ага, мед-пиво пил! Нам как толковали? Половину возьмут себе Юрка с Нёмкой и победитель, а половина – на угощение. Вот мы и хотим посмотреть, сколько тебе перепало.

Сережа опустил голову, кровь засохла коркой в ноздрях и не капала больше на праздничную рубашку.

– За что ты мучаешь нас, Колька? – спросил он.

Двоюродный брат посмотрел удивленно, как на заговорившую мышь.

– Я хочу только, чтоб твой брат не выпендривался…

– А я знаю! Потому что твой батя у деда Петра деньги украл, а мой папка его простил и пустил жить, а вы теперь и не любите нас за это, сволочи!..

Колька подошел посерьезневший, наклонился и всмотрелся пристально.

Сережка зажмурился в ожидании удара. И Колька заметил не без сожаления:

– Дать бы тебе, чтоб позвоночник в трусы высыпался! Да я мелюзгу не бью.

Но все же щелкнул больно щелбаном по макушке, выпрямился и распорядился:

– Малого выкинуть в кухню, а обувку всю сюда, чтоб не побежал куда, кипеж не поднял!

Как ни упирался Сережка, вытолкали его вон, да еще и обидным пинком наградили в дверях. А двери заперли, скорее всего кочергой, просунутой в ручки.

За дверью бубнили, но разобрать Сережа ничего не смог, как ни прижимался ухом к стыку дверных полотен. Потом он метался по кухне, выискивая хоть что-нибудь похожее на обувь, пусть хоть сандалии. Босиком по снегу, когда на градуснике минус двадцать девять, нереально.

В отчаянии подбежал к висящей на плечиках после стирки своей школьной форме, ухватился пальцами за октябрятский значок, на котором в лучах красной звезды улыбался дедушка Ленин в детстве.

– Дедушка Ленин, помоги! – попросил он громким шепотом.

Дедушка в облике кудрявого мальчика загадочно помалкивал.

Сережка рылся в кладовке, сердито смахивая кулаком слезы ярости и обиды, и вдруг услышал какой-то шумок, донесшийся со двора. Выскочил в носках на студеный цемент крыльца.

На скамейке под окном стояла Нинка в распахнутом пальтишке и пыталась высмотреть, что происходит в комнате с мигающей гирляндой на елке. Повернулась на стук двери и разулыбалась.

– Ой, у вас так интересно, да? А меня Колька не пустил…

– Иди сюда! – прорычал севшим голосом Сережа.

Еще улыбаясь, но уже с опаской, она спросила:

– Зачем?

– Поможешь.

Нинка подошла.

– Валенки давай! – потребовал Сережа.

– Для чего?

– Померять.

– Это игра такая? – У Нинки загорелись глаза.

– Ага. В партизан.

Сережа впустил родственницу в дом, завел на кухню, где было тепло.

– Скидывай.

Нинка послушно разулась. А глазища нацелены на дверь в зал.

– Чего там?

– Там фашисты партизана допрашивают.

– А мы?

Сережка вбивал ноги в валенки и чувствовал – тесные, далеко в них не убежишь.

– Ты куда? В тубзик?

Вколотив ноги в обувь, Сережа направился к выходу.

– Во-во! Если выйдут и станут спрашивать, так и говори: пошел в уборную.

Все придумалось внезапно, когда увидел Нинку, приплясывающую на скамейке. В кладовке Сережа захватил копалку для картофеля – трезубец в виде граблей на короткой ручке.

Мороз потрескивал в стенах дома, в щелях древесных стволов, а может, сам по себе, от злости. Стараясь не дышать ртом, чтоб не застудить горло, что после разбитого носа получалось плохо, Сережа побежал к Степкиному тайнику. Разбросал листья, взрыхлил копалкой землю и достал прямоугольную картонную коробку…

Летом еще поехали на лодке в лес – папа, Степка и Сережка. Собирали грибы, просто гуляли. Потом, на привале у костра, немножко приняв на грудь по случаю выходного дня, папа разговорился. Рассказал о том, как в войну немец его чуть не расстрелял. Отцу было восемь лет, дяде Васе – девять. Оккупанты заселились в лучшие дома на улице Набережной. И вот один немец жестом подозвал игравших на улице братьев Величко, дал ведро и приказал принести воды. Уже не вспомнить, кому первому пришла в голову озорная мысль – плюнуть в ведро. Но плюнули оба. Притащили ведро немцу, пряча ухмылки. А тот не дурак, дал кружку и распорядился: пусть каждый отопьет по нескольку глотков. Васька выпил, а Ванька упирался до тех пор, пока немец не достал из кобуры пистолет «парабеллум» и не пальнул, целясь чуть выше Ванькиной головы…

Сережка нес коробку, и ему было легче от того, что он не видит ее содержимого, хотя и прекрасно знает, что именно несет к родному дому. Родному, но захваченному врагами.

Шмыгая носом, чуток протекшим от холода и волнения, он ввалился в кухню, поставил коробку в угол, подальше от Нинки.

– Давай обувайся скорее! – приказал ей, выдирая ноги из валенок.

– Да я не замерзла…

– Делай что говорят!

Она послушно обулась и спросила:

– А что в коробке?

– Вот тебе задание, Нина. Беги к Пороховым, к Стражевым – где-то обязательно будет участковый. Всем говори, что я принес в дом мину, что Колька издевается над Степкой, а я не знаю, что сейчас сделаю!..

– Это неправда, – убито прошептала Нинка.

– Твой брат фашист! – гвоздил ее Сережа страшными словами. – Если ты не сделаешь, как я сказал, мы можем все взорваться. И взорвемся. Ваш Колька не дает нам жить, пусть и он не живет!..

Закусив кулак, наверное, чтоб заглушить плач, Нинка побежала из дома.

Сережка опустился на низкую табуретку, на которой обычно сидел тот, кто присматривал за огнем в печи. Вытянул вперед руки и посмотрел на ладони. Пальцы подрагивали. Не от усталости – от напряжения и от страха, если честно. Главное что – не трясти, не бросать, не нагревать, пусть неподвижно лежит в своей постели из прошлогодней травы треклятая мина. И конечно, самое главное – не опи́саться перед ними или чего похуже…

Он не стал закрывать коробку крышкой, положил ее на правую руку так, чтоб содержимое было видно издалека, и постучал в дверь, ведущую в зал.

– Чего надо? – отозвался на стук Колька. – Ты, соплюшка?

– Это я.

– И чо?

– Я деньги принес.

Колька сразу поверил, вынул из дверных ручек кочергу и гостеприимно распахнул дверь…

Сережка очень надеялся, что сможет напугать миной двоюродного брата, ведь Нинка говорила, что он стал бояться взрывов. Но то, что началось, когда Колька увидел ржавую крыльчатую игрушку, ни на что прежде виденное не было похоже. Колька побелел, затрясся и, кажется, пукнул. Отпрыгнул от Сережки и заверещал:

– Нет, Сережа, убери! Унеси!..

Бэца и Гуня, может, оказались бы смелее – под ними ничего еще не взрывалось, – но заразились страхом от родственника, стояли столбами, переводя выпученные глаза с орущего Кольки на смирно лежащую в коробке мину. А с экрана телевизора Аркадий Райкин рассказывал, как он с женой ходил на какой-то вернисаж.

Задергался привязанный к стулу Степка.

– Малой, ты где это взял?

– Там…

– Ну-ка выкинь быстро на улицу и развяжи меня!

Пока братья разговаривали, незваные гости не придумали ничего лучше, как укрыться в спальне. Колька забился под большую кровать и выл там, прикрыв руками голову.

И Сережа тут же подошел туда. Света было достаточно, чтобы различить всех троих. Его, мелюзгу, еще никогда в жизни никто так не боялся. От этого мальчишка забыл на какое-то время, что держит в руках смертельно опасный предмет.

– Сережа, пожалуйста, унеси ее отсюда! – сквозь прерывистые всхлипы умолял Колька. – Я больше никогда…

– Я унесу, Коля, – чужим, как будто взрослым голосом бубнил Сережка. – Только ты скажи: почему не давал Степе жизни? Зачем придумки какие-то про карбид? Скажи – и я сразу уйду.

– Мне было стыдно, понимаешь, – торопливо, глотая слова, начал объяснять Колька. – В больнице я сдуру правду сказал. Меня на смех подняли и прилепили кличку Сапер. Я подумал: «Здесь узнают – тоже засмеют». Вот и сказал матери, что это Степка, чтоб не смеялись…

Колька не договорил, завыл вдруг страшно и стал биться ногами и головой об пол.

За спиной грохнуло. Сережа оглянулся: пытаясь освободиться от пут, сверзился со стула Степка и, лежа на полу, старался развязать руки.

– Эй, – робко воззвал к хозяевам Гуня, – надо взрослых звать. У Кольки припадок. У моего деда эпилепсия – точь-в-точь так колотится. Еще и лужу сделает.

– Я ему сделаю! – пробормотал Сережка и спиной по стенке сполз на пол, прислонился к дверному косяку.

Коробка неритмично приподнималась и опускалась на подрагивающих бедрах.

Но вот каким-то невероятным усилием мальчишеских мускулов ослабил узлы Степка, выпутался из плена полотенец, которыми его связали.

Какие-то чужие, непрошеные, неправильные слезы застилают глаза. Непонятно! Ведь Колька побежден – зачем же эта глупая водица из глаз?

– Сережа! Сережа! Отдай мину!..

КАК БУДТО Я ЕЕ ДЕРЖУ!!!

Брат осторожно, будто это Сережка – мина, а не то, что лежит у него в коробке на дрожащих коленях, забирает коробку.

Несколько мгновений ничего не слышно, кроме хрипов Кольки. Затем раздается топот. Это улепетывают Бэца с Гуней.

Сереже все равно. Он хочет только спать. И боится уснуть. Вот слышится на крыльце тяжелый топот и встревоженные густые голоса. Наконец-то явились взрослые.

– Сережа, что случилось? – строго и боязливо спрашивает мама.

Но он молчит, уткнувшись лицом в колени, плотно закрыв ладонями уши. Он не хочет видеть и слышать неизбежного, как ему кажется, взрыва…

* * *

Прошло двенадцать лет. По-летнему жаркая весна царила на Краю Света. В доме 8 на Набережной веселая пирушка. Демобилизовался, вернулся домой живым и относительно здоровым после выполнения интернационального долга в Республике Афганистан младший сержант саперного взвода десантно-штурмового батальона Сергей Величко. Он красив в парадной форме с голубым беретом, лихо сидящем на макушке.

Братья Степан и Сергей вышли из-за стола покурить. Прошлись по дорожке мимо грядок до бани. И среди насыщенной шумом и щебетом расцветающей природы вспомнилась вдруг Сереге зима, незабываемая новогодняя ночь. Тогда он слег с нервным потрясением, да и Степка несколько дней отлеживался с дикой простудой. Все каникулы накрылись.

Так получилось, что участковый Стражев начал отмечать Новый год еще на службе, поэтому примерно к часу ночи, когда Нинка подняла тревогу, страж порядка был не в состоянии выдвинуться на происшествие. Рассказ девчонки был настолько бестолков, что взрослые ничего не поняли. И, как водится, сделали из увиденного на месте происшествия свои выводы: дети раздобыли где-то спиртное, перепились и перессорились – по образу и подобию своих отцов. О мине никто и не вспомнил. Колька мало что помнил и на всякий случай благоразумно помалкивал. После того как его из дома Ивана Величко забрала «Скорая помощь», речь о бое-реванше никто не заводил, даже Юра с Нёмой.

– Степа, а ты тогда, в семидесятом, куда мину дел?

– Что это ты? – удивился брат. – Не успел дембельнуться, уже соскучился по взрывному делу? Откуда ты ее взял, барбос, туда я ее и отправил.

– И она… там?

– Если кто не стырил, – беспечно откликнулся Степан.

– Пошли!

Сегодня братья не смогли бы не то что вместе, а даже по отдельности втиснуться в щель между баней и дровяным сараем. Поэтому Сергей стал разрывать кучу мусора снаружи, с тропинки, огибающей картофельное поле.

Вот обнажились почерневшие от времени ошметки картона. Сергей очищал место тайника с опасливой нежностью сапера. И – вот она! В ту давнюю ночь Степка второпях кое-как присыпал землей мину. Поэтому влага дождей и тающего снега проникала к снаряду легко и в союзе с кислородом делала свое дело. Весь металл мины был полностью съеден ржавчиной и лежал теперь продолговатой кучкой буро-коричневого праха. Лишь цилиндрик серовато-желтого тола молодцевато проглядывал среди трухи. А он без взрывателя ничего не значит во взрывном деле. Этой мине не суждено было никого убить. Со смертью, которую человек готовит человеку, такое иногда случается…