Наверное, единственным человеком помимо советника Петрония Галашета, у кого после Совета остался неприятный осадок, был давно знакомый нам Штольм Штольц. И если Петроний, прилюдно высказав свои опасения, в итоге скрепя сердце согласился с большинством и поддержал «проект тысячелетия», то именитый икиппсовец в результате оказался в куда более тяжёлой ситуации. Думы и сомнения следовали за ним по пятам и не отпускали его ни на миг. Учёный, подобно своему коллеге по цеху, в недалёком прошлом так же испытавшему нешуточные страдания и отчуждение, лишился сна и проводил теперь дни в затворничестве; многое в тот момент смешалось в жизни Штольма, только причина этой кратковременной фрустрации у него лежала далеко вне поля романтических привязанностей и даже, как ни странно, едва ли имела общие точки с успешно реализованным проектом Гелугвия. Точнее сказать — имела, причём много, но только точки эти лежали совсем в другой плоскости. Чтобы не путать долее сим эзоповым языком историков, интересующихся вехами 32-го века, летописец приглашает оных проследовать вместе с ним в дом описываемого учёного и самим удостовериться, что с ним происходило в эти дни.

Штольм Штольц жил в полном одиночестве и вёл довольно аскетичную и размеренную жизнь пунктуального труженика науки. Не сказать, однако, что он был полностью замкнутым человеком; он любил встретиться с друзьями за чаем и обсудить какие-нибудь интересные ему проекты — но только без всякой спонтанности, в редкие, заранее оговоренные дни (хотя, кроме рабочего коллектива у него был только один друг — сотрудник Института Земли Гараклий Домоон). Всё же остальное время он старательно придерживался выверенного годами графика, ибо был твёрдо уверен, что именно такое использование времени приводит к наилучшим результатам в выбранном деле жизни. Но как же часто мы оказываемся жертвами собственной недальновидности, опутавших мозг иллюзий, невежества! К Штольму — видному учёному — эти «лестные» эпитеты, конечно, вряд ли могут быть применены, однако, синдром его недомогания имеет непосредственное отношение к той самой общей детерминированности, которую рано или поздно надеется доказать ИКИППС своим проектом.

— Ну так ни у кого нет абсолютного знания всех вещей и цепочек процессов, происходящих в мире! — справедливо воскликнет читатель. — Не за тем ли Институт Кармоведения затеял свой грандиозный проект?

Всё это верно, и до последнего Совета Земли Штольм Штольц только и жил надеждой, что ИКИППС получит необходимые мощности, и тогда уже ничто не сможет помешать им претворить в жизнь, возможно, самый важный проект человечества за последнюю тысячу лет. Но единодушное одобрение проекта участниками Совета принесло Штольму лишь кратковременную радость: как чёрная туча нависли над ним слова Даримы о нужной для просчёта тысяче лет. А весть о запараллеливании в бесконечности кривой Кармопроцента и оси времени и вовсе чуть не довела его до умопомрачения.

— Не знаю, что там предполагала в своих вычислениях Лингамена… — бормотал он, устало смежив веки и откинувшись на спинку дивана, — но что-то непохоже, чтобы кто-то из наших расстроился, услышав о времени вычислений. Минжур, наверно, всё это знал и раньше от Даримы, Гелугвий нынче счастлив и катается как сыр в масле — его проект удался, романтические притязания на сердце женщины оправдались…

Штольм покрутил в руках свои очки, покусал душку и отложил эту полюбившуюся ему бутафорию на стол. Да, он знал, что проект подразумевался как долгосрочный; знал, что, скорее всего, никто из присутствовавших на последнем Совете не увидит при своей жизни результатов эксперимента. Но всё равно оставалась какая-то ребяческая надежда.

— Почему Дарима так уверена в том, что график будет себя вести подобным образом… то есть, что некто будет приходить в мир через столь долгие промежутки времени и отбрасывать процент в минус? С другой стороны — кого же ещё слушать, как не нашего бессменного советника?!

Штольм встал и заходил по комнате. Давно пора было ложиться спать, но учёный чувствовал, что большой кусок прежней жизни безвозвратно уходит в прошлое. И какой смысл теперь ложиться или вставать завтра, если он никогда не увидит результатов эксперимента?

Штольм ощущал в себе две яростно борющиеся половинки. Одна из них — представлявшая в нём традиционного учёного — спокойно анализировала и вполне принимала то, что научный сотрудник Штольм Штольц, работник ИКИППСа, никогда в этой жизни не увидит результатов грандиозного проекта, этих заветных ста единиц Кармопроцента. Как не увидит, впрочем, ни девяноста, ни восьмидесяти… ни даже, скорее всего, десяти. Главное, что проект запущен на благо потомкам — говорил этот учёный. Другая же часть его существа являла собой неудовлетворённые амбиции серьёзного учёного первой части, и, возможно, дремавшее до поры, но теперь пробудившееся тщеславие. И вторая половина, покуда у её владельца не доставало сил заткнуть её, грызла его всё сильнее, она как малый ребёнок кричала и плакала, требуя любыми средствами достать ей любимую игрушку! И «ребёнок» этот растормошил, извлёк, наконец, на поверхность то, что сам учёный старательно прятал в серых закоулках своих мозговых клеток, запирал за кулисами выхолощенной научной деятельности и долго таил в чуланах неспешного, размеренного бытия. Мигом перенёсся он во времена пришествия Ящера и провала эксперимента с Закрытым Городом. Ещё тогда, услышав от Даримы про красный ветер, у него появилась идея собрать специальную машину и досконально изучить это явление. Но даже сама мысль эта тогда показалась Штольму настолько крамольной, что он скрыл её не только от коллег, но и сам постарался запрятать оную в самые потайные чуланы сознания. Никто, однако, не предполагал, что последующие события будут развиваться столь стремительно, что иные представления и ценности за это время успеют претерпеть значительные изменения, если не сказать — смениться на прямо противоположные по значению. С тех памятных событий не прошло ещё и трёх месяцев — а казалось, уже десять лет пролетело.

Штольм подошёл к шкафу и достал из дальнего угла аккуратненькую папку. С минуту он оценивающе разглядывал её под разными углами, затем открыл свой труд и бегло просмотрел записи. Да, разработки тензорного дельта-излучателя для исследования «вещества кармы». В подражании великим учёным прошлого, которых Штольм очень ценил, всё было выполнено им на бумаге.

— Вот эти несколько листочков против всего научного багажа Института Кармоведения, — негромко рассуждал вслух учёный. — Шансов, конечно, мизер. Но много ли смысла в большом проекте, затеянном внезапно вернувшейся Лингаменой? «Единственная надежда человечества», «проект тысячелетия», да. Я тоже так считал, но можно же пойти другим путём — более кратким — и не ждать исторические отрезки, сопоставимые по времени с геологическими эпохами образования Земли! Никто ведь не может дать чёткого ответа, что такое этот мифический красный ветер кармы. Может, это только красивый оборот речи! Сколько подобного было у сынов Эллады или римских ораторов… И где они теперь? Их давно нет, а проблема осталась. Всё в этом мире должно иметь материальную природу. Разум тоже материален, хотя к этой области мы ещё только начинаем подходить в своих исследованиях. — Штольм привычно почесал в затылке и встал, отложив папки в сторону. — Я убеждён, что раз есть причинно-следственная связь, то должен быть и… ИКИППС! — неожиданно для себя самого рассмеялся учёный, но тут же вновь посерьёзнел.

«Есть связь — есть и информация, которая как-то передаётся из жизни в жизнь, — размышлял Штольм уже про себя. — Мы являемся кармиками и отрицаем существование единой руководящей субстанции, следовательно, зримо или незримо, но в мире должен присутствовать механизм, передающий эту информацию, либо сам являющийся передаточным звеном в цепи её доставки из одного условного места в другое. И, может быть, я даже видел эти цепочки».

Штольмовские рассуждения строились не на пустом месте. Годы наблюдений за пространством вокруг города под Колпаком Неймара давали некоторую пищу для размышлений. Несколько раз следящая аппаратура засекала длинные, сверхтонкие волоски, хаотически кружащиеся у границ Поля. Штольм неоднократно анализировал засечённые аномалии и пришёл совсем к иному выводу, нежели остальные сотрудники института, как один утверждавшие, что это издержки работы Поля Неймара, сильно искажающего пространство и создающего, мол, всякие возмущения и завихрения. Штольц же чувствовал, что именно в этих волосках кроется что-то очень важное, и нужно только найти способ подобраться к ним. «Проявляют себя как хотят и когда хотят, и не сказать, что привязаны к каким-то важным событиям, происходящим вокруг. Судя даже по характеру их движения, они кружатся постоянно, ни на миг не прерываясь и не останавливаясь отдохнуть. А значит — они везде, только невидимы. А невидимы они потому, что пространство совсем не таково, каким кажется нам на ощупь. Отчасти, это доказал Неймар, создав своё Поле. Может, это сильные электромагнитные волны Поля иногда выталкивают волоски в нашу плоскость пространства? Надо взять дельта-излучение, открытое Неймаром, и собрать машину, с помощью которой можно будет попробовать на прочность эти чудо-макаронины!»

Решив так, Штольм несколько успокоился, ощутив вдруг ужасную сонливость. Трое суток, проведённых между сном и явью, уже постоянно напоминали организму, что хорошо бы и немного отдохнуть. Учёный улёгся под одеяло и засыпая, успел подумать: «Так и сделаю, решено. Дельта-машина. Но только сначала сообщу о своём решении нашим».

Для Штольма настал, наконец, период, когда требовалось разобраться с его кричащим и постоянно требующим внимания ребёнком — либо досыта накормить его, либо отказаться от него (то есть, отдать на воспитание в ИКИППС!) И учёный решил действовать так, как ему было привычно — не отрываясь от коллектива. Во всяком случае, он должен с ними хотя бы посоветоваться, это ведь очень важное дело, очень…

Когда Штольм разлепил глаза, звенело ясное утро, и солнце взобралось по своей служебной лестнице уже довольно высоко. Чтобы застать коллег в институте, следовало поспешить — работы нынче много, и после утренней встречи икиппсовцы разбегутся по делам нового проекта — поди, поймай их потом. Штольм схватил свою папку с бумагами, и на ходу преодолев слабое сопротивление домашнего помощника М-387, засигналившего было о том, что хозяину, де, неплохо было бы и подкрепиться перед рабочим днём, выбежал на улицу.

Давно он так не спешил. Когда он влетел в рабочую комнату, я, Дарима и Гелугвий уже собирались уходить, а Лингамена и вовсе с самого утра отсутствовала по делам проекта.

— Привет! Я, кажется, опоздал, — отдуваясь, проговорил Штольм, став на пороге.

— Ничего, во временном масштабе проекта эти полчаса уж наверно не так страшны! — решила поддержать учёного Дарима.

— Да, вот в том и дело, что не страшны. То есть…

Штольм запнулся, и я внимательнее вгляделся в лицо коллеги — обычно бесстрастное, сейчас оно явно хранило чёткие следы каких-то переживаний и было осунувшимся, а темнеющие провалы под красными глазами лишь усиливали это впечатление. Штольм поймал мой взгляд и, скосив глаза вниз, проговорил:

— Вижу, вы догадываетесь… ну я и не собирался ничего скрывать. Уделите мне полчаса, хорошо? Пусть бесконечно большое подождёт ради ничтожно малого, но кто заранее скажет, что принесёт больше пользы?!

— Ты сегодня нерешителен, словно поселенцы Закрытого Города в первые минуты после воздвижения над их несчастными головушками Колпака! — улыбнулся Гелугвий.

— А ты сегодня очень добр, друг! — попытался отшутиться Штольм. — Да и вообще, откуда ты это… ах, ну да! — догадался он внезапно. — Из первых уст узнал!

— Чувствую я, что-то ты задумал! — с иронией заметил Гелугвий. — И провалиться мне под Колпак, если это не так!

— Оставь ты уже этот Колпак, Гелугвий, — ответил Штольм. — Но ты прав: задумал.

И Штольм, немного волнуясь, рассказал коллегам о том, что мучило его всё последнее время.

— Я вас, разумеется, не прошу переключать своё внимание на мои выкладки — ни полностью, ни частично, — добавил Штольм в конце. — Я лишь прошу — как просил недавно Гелугвий — дать мне немного времени на мой проект. После этого я снова вольюсь в текущий проект ИКИППСа и буду посвящать ему всего себя — как и обычно.

— Я не против, коллега, — тут же заявил Гелугвий. — Действительно, меня ведь отпускали, хотя и не без боя.

— А что скажут остальные? — спросил Штольм, поворачиваясь к нам с Даримой.

— И я не буду препятствовать твоему начинанию, — сказал я. — Но то, о чём ты говоришь — совсем некопаная область знаний. Хорошо бы сначала запустить наш основной проект, потом времени на сторонние эксперименты будет значительно больше.

— Но поймите меня правильно, — с волнением воскликнул Штольм, — оговариваемые проекты сейчас для меня полностью поменяли приоритеты! На недавнем Совете прозвучали слова — кстати, твои, Дарима — что в бесконечности линия Кармопроцента станет параллельной оси отсчёта времени, иными словами, процент никогда не достигнет ста единиц. Как можно запускать такой проект? Сколько ещё веков человечество будет обманываться пустыми мечтаниями?

— В данном случае я выступала только как советник по религиозным вопросам при нашем институте, — спокойно ответила Дарима. — Но так как проект, возможно, пробудит у большого количества людей интерес к дхарме, я безоговорочно поддерживаю его. По этой же причине я по мере моих скромных сил и возможностей участвовала и во всех прочих начинаниях института.

— Хорошо, — согласился Штольм. — Мы не станем сейчас воспроизводить тут Совет в миниатюре и снова обсуждать все плюсы и минусы нового проекта. Но я удивлён тому, что никто из вас не заинтересовался моим небольшим экспериментом. Ведь в случае его удачного исхода главный эксперимент последнего тысячелетия может стать совершенно ненужным.

Последние слова учёного выдали его подспудную убеждённость в том, в чём он въяве ещё и сам боялся себе признаться. Но вот утверждать это перед коллегами было шагом опрометчивым. Теперь уже и его оппоненты начинали заводиться. Слово взяла Дарима.

— Нельзя ли с этого момента, как говорится, чуть подробнее? — едко спросила девушка, и её и без того узкие глазки на миг, казалось, превратились в пламенеющие щёлки. — Сегодня ты поведал нам, что задумал изловить красный ветер и попытаться воздействовать на него рядом комбинированных излучений. Но как это, прости, заменит текущий проект ИКИППСа, обсуждавшийся на последнем Совете?

Штольм на мгновение оробел и сжался. Он пришёл сегодня в институт искать поддержки коллег, а выходило одно непонимание, уже начавшее перерастать в противостояние взглядов. Положение учёного становилось сомнительным — вступать в религиозные споры с Даримой Дашинимаевой было делом заведомо безнадёжным; но и возвышать свой проект над «последней надеждой современности», имея за душой одну лишь горстку параноидальной убеждённости в своей правоте было и вовсе смешным и нелепым. И учёный решился высказать самые свои сокровенные надежды и помыслы. В конце концов, он ведь хотел поделиться своими замыслами с коллегами. Или уже нет?

— Понимаешь, Дарима, — начал Штольм терпеливо, — моя убеждённость строится лишь на том, что нет, и не может быть в материальном мире вещей, принципиально необъяснимых. Исходя из этого, в настоящее время мы либо имеем недостаточный для такого объяснения уровень научного развития, либо просто ложное его направление, что, честно говоря, в создавшейся непростой ситуации представляется мне наиболее… кгхм!

Я заметил, что некие слова чуть не слетели с губ Даримы, но она сдержалась. Левая рука её потянулась к правой и непроизвольно начала сжимать там суставы.

— А новый большой эксперимент, — продолжал Штольм, ощущая некий подъём, — не поможет нам в этой нашей жизни открыть самую большую тайну мироздания. Да и достижение даже ста процентов потомками всё равно не объяснит им истинную природу кармы.

— Ох ты, божественную сущность, поди, отметаешь! — ввернул тут Гелугвий.

— А ты, друг, — парировал Штольм, — как я погляжу, не зря провёл столько времени бок о бок с небезызвестным Криадатом Фалесским! Тебя, часом, ещё в ИБ не завербовали?

Учёные немного посверлили друг друга взглядами и успокоились. В подобных неотёсанных шутках, как мы уже видели, зачастую выражалось их давнишнее взаимопонимание и здоровая конкуренция.

— Но Штольм, — заговорила наконец Дарима, расцепив свои беспокойные руки, — я снова слышу одни лишь теоретические выкладки! Из твоих слов мы уяснили, что ты задумал поймать и изучить «вещество кармы», чтобы решить одним махом многие насущные вопросы нашего времени. Однако, выставляя свой эксперимент более важным, чем даже «проект тысячелетия», над которым все мы трудимся, ты даже ещё не обмолвился о том, как именно ты собираешься проникнуть в сокровенную суть означенных тобой вещей и явлений.

— Да, прошу прощения, — сказал Штольм. — Мы отвлеклись. Итак, моя задача — изловить светящиеся волоски, многократно появлявшиеся близ Закрытого Города и устроить им «перекрёстный допрос».

— А если волоски больше не появятся? — спросил я. — Последний раз, если я правильно помню, они были замечены ещё до прихода Ящера.

— На этот случай я планирую изготовить специальный прибор, которым можно будет «черпать» их прямо из воздуха. Не удивляйтесь услышанному, — добавил Штольм, видя нашу реакцию, — если эти световые проявления и есть носители того, что я ищу, то они кишат повсюду невидимые для нас, а их подсвечивание — это, возможно, свойство пространства, связанное с работавшим там Полем Неймара.

— Знаешь, Штольм, — в изумлении произнесла Дарима, — в наше время совсем перестали создавать фантастическую литературу: всё-то мы знаем, всё-то мы видели. А у тебя тут идея, на которой можно выстроить добрый цикл романов! Я… — Дарима обернулась к нам с Гелугвием и поправилась: — мы постараемся осмыслить всё, что ты описал. Но вот скажи, даже если тебе удастся «допросить» эти волоски и что-то с них считать, то как это может помочь с решением основной задачи Института Кармоведения? Как информация с этих субстанций докажет нам нерушимое присутствие причинно-следственной связи в мире сущего?

— А оно и не докажет, — сказал Штольм как-то уж слишком простецки и распрямился на стуле. — Мы сами запишем на эти носители то, что нам нужно. Да! И не надо на меня так смотреть, я не опровергаю кармический закон, я, возможно, просто открываю неизвестные его стороны. Ибо покуда существует этот всеобъемлющий абсолют, он вполне может вместить в себя всё: в том числе и попытки своего взлома и переписывания, которые всё одно не изменят его сути. Кажущийся парадокс!

— Слушай, друг, — произнёс Гелугвий после пяти секунд оглушающей тишины, — мне или кажется, или ты действительно перегрелся. Может, тебе стоит отдохнуть месяцок от всех этих идей? Или найти подругу жизни… Кстати, среди поселянок Города Радости есть прехорошенькие, знаешь ли! Нет, на самом деле, переезжал бы к нам! Будем с тобой на пару коров пасти или свиней разводить. А там — глядишь, в процессе освоения забытой профессии фермера и интерес к основному «проекту тысячелетия» возродится.

— Ой, уж лучше свиней пасти, или как это там!.. — беззлобно огрызнулся Штольм. — И я пока что разговариваю с нашим советником, новоявленный свинопас ты наш при дворе короля Криадата… Нам главное оседлать этот вездесущий ветер, заарканить эти невидимые корпускулы, знающие всё обо всём! И тогда…

— И будешь тогда такими брикетиками как мороженое выпускать! — не удержался опять Гелугвий и, начав возить стул по полу, заговорил нараспев: — И катил горемыка тележку свою, и толкал на ней пред собою весь багаж свой научный как Сизиф тот проклятый камень на Гору Знания.

Тут и Дарима дала волю скопившимся эмоциям — в конце концов, это же не собрание Совета!

— Только сегодня, только у нас! — размахивая руками, звучно заголосила девушка на манер уличного зазывалы прошлого. — Для тех, кто не боится изменить свою жизнь прямо сейчас: карма фасованная, в брикетах, и карма на развес по 20 грамм, срок хранения всего один день, спешите! Чистый натурпродукт от производителя! Один брикетик — и ты властелин своей судьбы! Но, внимание, граждане соискатели лучшей жизни, читаем внимательно инструкцию по применению: во избежание побочных эффектов крайне не рекомендуется принимать вместе с другими кармомодифицированными продуктами. В этом случае возможен откат вашей кармы на 10 жизней назад с потерей всех накопленных заслуг!

Тут все, и даже сам инициатор собрания, покатились со смеху, и Дарима, видя, что это уже чересчур, примирительно подняла руки и призвала всех успокоиться.

— Прости, Штольм, — сказала она сочувственно, — переизбыток чувств нашёл свой внезапный выход!

— Да что там! — ответил чуть покрасневший, но довольный Штольм. — Картину ты нарисовала прелестную!

— Но посмеялись и хватит, — заметила Дарима. — Если серьёзно, я хотела тебя спросить, что же ты решил исправить в нашем мире с помощью этой записывающей машины, если таковая всё-таки состоится? Ведь люди больше не совершают столь дурных поступков, как в тёмные века: не вредят друг другу, не губят природу. Но сможет ли твой дельта-облучатель уничтожить главный бич нашего времени — Механические Города? Сможет ли вернуть к жизни миллионы томящихся в этих застенках? Сумеет ли освободить от земного страдания всех живых существ?

— О! — восторженно произнёс Штольм. — Я думаю, возможности такой машины безграничны — дело только за тем, чтобы досконально разобраться в тот самом механизме, название которого гордо красуется в имени нашего института. Вот тогда мы сможем переписать хоть дату прихода Майтрейи. А уж когда он придёт — даже Лингамена согласна, что…

— Для его прихода на Землю должны сложиться определённые условия, — твёрдо сказала Дарима. — Неужели ты и правда думаешь, что человек может запросто играться величинами такого порядка? Нет, Штольм, никто не может переписывать историю мира! Это равносильно тому, что вся муравьиная семья стала бы перестраивать свой огромный дворец из-за одного муравья, который бы вдруг решил, что ему втихомолку удалось изменить на генплане место строительства!

— Хм, ладно, — сказал Штольм. — Но у меня такое ощущение, Дарима, будто тебе очень хочется, чтобы на всём этом вечно оставался необъяснимый налёт таинственности и непостижимости. Словно это светящийся неприступностью оттиск «божественной печати», а не явление, которое просто нужно хорошенько изучить.

— Ну, Штольм! Сейчас ты и меня в шпионы ИБ запишешь!

— Не, у нас тут уже есть такой, — ухмыльнулся учёный. — Но я вот всё думаю, отчего за 3500 лет существования Учения люди всё никак не могут подобраться к ответу, как именно передаётся из жизни в жизнь то, что мы называем кармой? Может, это первый Учитель так решил, что достаточно описать своим современникам механизм причинности без физической его основы, то есть не раскрывая «вещества кармы»? Но почему бы, наконец, именно сейчас — за неизвестное время до обнуления Кармопроцента, за одну кальпу до нового цикла, за миллион лет Майтрейи — не совершить это важное открытие?

— Мы не будем тебе мешать, Штольм, — ответила Дарима. — Если считаешь нужным — работай, конечно, над своей машиной. Мы постараемся пока справиться с текущим проектом и без тебя. Твоя дерзкая мысль, конечно, имеет право на существование, и кто-то, вероятно, должен попытаться воплотить её в жизнь. Но… мы просто не хотели бы, чтобы для нашего товарища это закончилось как-то не очень радостно.

— Я вижу, — утомлённо проговорил Штольм. — Вы все не верите. Не верите, что это вообще возможно. И не ты ли, Дарима, сама говорила на Совете, что материя живая?

— Да, было такое предположение. Но знаешь, Штольм, эти вещи никак не помогут обрести истину. Эти гипотезы, как и твои последние идеи, напоминают мне то, что первый Учитель называл бесполезными вопросами: бесконечна ли вселенная, есть ли у неё создатель? Бесполезными они являются потому, что, даже зная ответы на оные, никак не приблизишься к цели, изложенной в учении дхармы.

— Да, я слышал об этом, — тихо сказал Штольм.

— Мы уж тут засиделись, дела ждут, — вздохнула Дарима и потянулась. — Но разрешите всё же рассказать одну древнюю притчу. Мне кажется, она хорошо отражает ситуацию, сложившуюся вокруг предмета сегодняшнего обсуждения.

Однажды Учитель сидел на берегу реки с учениками и ждал лодочника, чтобы переправиться на другую сторону. Пока лодочника не было, появился йог, который на виду у всех присутствующих перешёл реку по воде и обратился к учителю со словами:

— А ты так можешь, Просветлённый?

Учитель ответил вопросом:

— Скажи, йог, сколько времени ты потратил, дабы обрести такое умение?

— О, — отвечал йог, — почти всю жизнь я провёл в аскезах и упражнялся.

В это время появился лодочник, и Учитель спросил его:

— Скажи, лодочник, сколько стоит переправа на тот берег?

— Три гроша, — сказал лодочник.

Учитель повернулся к йогу и сказал ему:

— Ты слышал? Вот сколько стоит твоя жизнь.

— Ну что ж, надеюсь, результаты моего эксперимента не будут куплены такой ценой, — сказал Штольм, поднимаясь.

— Как бы то ни было, нам пора по делам, — сказал Гелугвий. — Если что — мы рядом.

Стоял уже полдень, а Штольм только вернулся домой с затянувшейся беседы в институте. Нельзя сказать, что после этой встречи учёный пребывал в угнетённом расположении духа, но всё же он надеялся хоть на какое-то понимание со стороны коллег — а его не было. И разговор по большей части опять происходил лишь с Даримой, остальные участвовали как-то вяло и всяко односложно. Да ещё Гелугвий со своими шуточками…

Штольм взял папку с чертежами и уселся на диван. Недавний разговор с коллегами в основном крутился вокруг морально-этических составляющих его идеи, и никто из них даже не выразил желания ознакомиться с технической стороной проекта.

— Они считают его заведомо провальным только потому, что никто ещё не подбирался так близко к этой тайне, — вполголоса произнёс Штольм. — А между тем…

Учёный выудил из папки те самые три листочка, описывающие его проект, и пробежал их глазами.

— Всё безупречно! — снова вырвалось у учёного. — Вот здесь только нужно ещё приделать трансформер гиперактивности света, а вот тут усилить излучение тройными уровнями Гирвальда-Нуора.

Наконец, получив из «машинки желаний» в точности то, что было задумано, Штольм оторвался от работы и посмотрел в окно. День уже угасал, скрадываясь мягкими летними сумерками. Именно то, что надо.

Добираться до Города Радости пришлось пешком — все знали, что горожане, добровольно отказавшиеся от виман и машин желаний, справедливо рассчитывают, что в радиусе двух километров от них никто не станет беспокоить их этими достижениями цивилизации. Можно было, конечно, немного срезать — долететь до ИКИППСа, который находится всего в километре от поселения, но Штольму уж очень не хотелось там «светиться» после сегодняшнего «совещания» (в ИКИППС сотрудники, конечно, не добирались пешком, но летали туда низко и одной дорогой, так что за зданиями института из Города Радости не было видно никаких летающих объектов).

Меж тем смеркалось. Вдали показались сереющие в полутьме строения нового города. Штольм переложил свой тяжёлый агрегат на другое плечо.

«Ещё немного, ещё чуть ближе, — в волнении размышлял он. — Нет, показываться им на глаза и привлекать к себе внимание мы никак не будем, ни к чему нам это. Они все, должно быть, ещё на своих посевных, а поля у них с другой стороны города — авось, не приметят».

Пройдя ещё пару сотен метров, Штольм совсем замедлил шаг и стал пробираться крадущейся походкой, как будто это могло укрыть его лучше уже совсем сгустившейся темноты. Ещё пятьдесят метров. Отчаянно стучало сердце. Каждая мышца лица, казалось, чувствовала прикосновение свежего ночного ветерка. Вот уже совсем близко проглянули огоньки в окнах окраинных домов. Ночной разведчик на миг почувствовал себя в непривычной роли воришки — скрываться и делать что-то исподтишка совсем не пристало людям нашей эпохи. «Да мы и не крадём ничего, — решил тут же путник, — мы лишь возьмём взаймы немного воздуха — и, если повезёт, вместе с теми самыми волосками. А потом обязательно вернём назад. Эх, на что не пойдёшь ради науки!» Штольм остановился и перевёл дух. Сейчас! Уверенно сняв с плеча свою «мотыгу», он размахнулся и нажал на кнопку в рукояти топорища.

Когда следующим утром мы оказались в рабочем зале ИКИППСа, нас ждал сюрприз. Вероятно, Штольм забыл здесь какой-то инструмент или игрушку. Во всяком случае, первое, что мне пришло в голову при виде невероятного штольмовского агрегата — это булава, виденная мной во время последнего посещения «Карусели Времени». И действительно, на длинную, добротную деревянную основу был наживлён прозрачный корпус полуметровой длины, наполненный пирамидальными фигурами, причудливо расположенными внутри. Ящик имел входные дверцы, выполненные в виде раскрывающихся челюстей, «украшенных» большими клыками.

— Кто бы ещё сказал, что это такое! — произнёс Гелугвий, взяв в руки эту странного вида штуковину, лежавшую на нашем рабочем столе.

М-388 по кличке «Кармовед», штатный робот ИКИППСа, умеющий работать с вычислителями и заменяющий, в сущности, рядового работника института в рутинном труде, тут же замигал иллюминацией и бодро направился к нам.

— С вашего позволения, — замурлыкал он, — это Сачок для ловли красного ветра, электромагнитный, охотничий, артикул: «38-2-266».

Мы в недоумении воззрились на М-388.

— Откуда ты знаешь? Помогал Штольму в разработке? — наконец спросил я.

— Нет, сотрудник Штольм Штольц вчера рассказывал об этом советнику Гараклию Домоону по связи.

— И что тот отвечал?

— Гараклий охал и смеялся, намекал, что кому-то надо что-то подлатать или подлечить — к сожалению, не расслышал кому и что.

— Подлечить, да… — попытался я скрыть улыбку. — Слушай, Кармовед, а больше тебе ничего не удалось узнать об этом проекте?

— Нет, только это.

— Спасибо, М-388! Будь уверен, железный друг, — сказал я, по-отечески кладя руку на плечо робота, — ты никого не выдал, просто нам необходимо понять, отчего наш товарищ отбился от коллектива в это напряжённое время становления глобального проекта.

— Я не железный, я из карбида вольфрама и пластика, — ответил М-388 ровным голосом. — Спасибо за доверие.

— Ну а самого Штольма ты давно не видел? — спросил Гелугвий.

— Недавно видел. Он в Зале 151 на 3-ей Радиальной, обосновал там лабораторию.

— Далеко забрался. Может, он хочет уединиться?

— Он такого не говорил, — сказал робот уверенно.

Как буквально они всё понимают…

Ещё на подходе к 151-й мы услышали раздающиеся оттуда вопли.

— Стой!.. Ага, попалась! Так тебя. У-у, Неймар, опять ушла!..

Я первым заглянул в Залу. Посередине её возвышался неизвестного типа большой прозрачный, напоминающий аквариум контейнер, освещённый со всех сторон. На него были направлены различные излучатели и прочие приборы, назначение которых сразу не угадывалось. Обнаружился и наш пропавший учёный: он лихорадочно жал какие-то кнопки на пульте и отчаянно пытался попасть манипулятором в движущиеся на экране предметы.

Гелугвий кашлянул и сказал как можно приветливее:

— Доброе утро, коллега!

Штольм даже не сразу заметил вошедших.

— А, это вы! Заходите! — откликнулся он вскоре. — Мои исследования в полном разгаре.

— Это мы видим, — сказал я. — Очень любопытно, кого это можно ловить, сопровождая охоту такими громкими возгласами? Я, было, подумал, что у тебя тут Мини-карусель Времени и Каменный Век с охотой на мамонтов.

— Ну, до такого я ещё не дошёл! — искренне рассмеялся Штольм. — А громко кричал — значит, слишком увлёкся. Я, знаете ли, победные тактики отрабатываю. Перед вами симулякр волосковых пространств!

— Это ты там ловишь тех, на кого вот с этим агрегатом в реальности ходишь? — спросила Дарима, показывая Штольму на принесённый нами Сачок. — Или уже поймал чего-нибудь? — невинно улыбнулась девушка.

— Нет, пока безрезультатно.

— А это что там виднеется? — спросила Дарима, с интересом склонившись к прозрачному контейнеру Сачка, в одном месте которого из пирамидки торчал еле приметный миллиметровый кусочек чего-то цветного.

— А что там? — удивился Штольм. — Вроде ничего не должно оставаться, всё проверял… погодите, сейчас ещё раз посмотрим.

Штольм нажал кнопку на рукоятке Сачка, и из раскрывшихся челюстей посыпалась на пол цветочная пыльца, а следом выпало что-то пёстрое.

— О, да это бабочка! — первой догадалась Дарима. — Ну ты даёшь, Штольм, — произнесла девушка с притворной укоризной, — весь наш пятидесятилетний эксперимент и то обошёлся без жертв, а ты тут всего за день умудрился загубить целого одного представителя отряда чешуекрылых насекомых!

— Но… — Штольм и сам не понимал, как в Сачок попала бабочка, но ещё больше недоумевал, почему она не перекачалась вместе с остальным содержимым Сачка в контейнер для изучения — там ведь мощный компрессор…

— Ладно, не будем больше мешать, пойдёмте, друзья, — позвал всех Гелугвий.

— Мы зайдём завтра узнать как дела, — сказал я выходя.

Мы оставили Штольма в размышлениях над конструкторскими недочётами Сачка и потихоньку ретировались.

Однако, ни завтра, ни ещё через пару дней Штольм на связь так и не вышел. Как мы узнали позже, всё это время он усиленно пытался получить хоть сколько-нибудь удовлетворительные результаты в своём «сачкомашестве». Каждую ночь пробираясь в сумерках к Городу, он черпал и черпал воздух своим Сачком, тщетно надеясь отловить вожделенные волоски. Возвращаясь обратно, он каждый раз успокаивал себя тем, что в этот раз уж точно наловил полные пирамидки невидимого порошка кармы, из которого и состоит всё вокруг. Он мечтал о том, что вот сейчас он дойдёт до ИКИППСа, свернёт в 151-й Зал, а там… Ночь за ночью ходил Штольм одной и той же дорогой, и вскоре примятую на этой тропинке траву уже мог бы приметить посторонний, буде таковой нашёлся бы в этих не посещаемых никем местах. После пятой ночи, проведённой в поле близ Города Радости, Штольм, обескураженный отсутствием результатов и ужасной усталостью, решил, что если и этот воздух, который он сейчас нёс в институт в своей «заплечной котомке», окажется «пустым», то он просто выкачает всё из своего институтского аквариума и снесёт обратно к городу. Обещал же вернуть — и вернёт.

Весь следующий день учёный облучал и изучал новый воздух, подвергал допросу кристалловизорами, внедрял и разные другие средства — всё было тщетно. «Это или не живая материя, или просто не та, и большего пока не достичь», — решил он. Той же ночью Штольм перекачал весь «взятый взаймы» воздух в Сачок и выпустил близ Города Радости в том месте, где и набирал его все последние дни.

Сильно измотанный учёный добрался домой только под утро, и почти сразу же провалился в долгий сон, плывя в объятиях которого, он проводил новый эксперимент. Всё происходящее выглядело очень реальным, только было смещено в прошлое и развивалось по альтернативному сценарию. Ящеру, проникшему под Колпак, удалось убедить не только Кхарну, но и всех без исключения поселенцев, что Эксперимент изжил себя, и икиппсовцы держат их там исключительно из собственного самодурства и упрямого желания не выглядеть проигравшими. Наланда в негодовании нажимает тайную кнопку, и оглушительно и необратимо воет на весь ИКИПСС впивающийся в самый мозг сигнал о том, что поселенцы требуют выпустить их из Закрытого Города. В ужасе носятся по коридору икиппсовцы, натыкаясь на роботов и падая, а роботы спешат в разные стороны, и объезжая лежащих, пытаются сообразить, что делать в нештатной ситуации. Но вот двери шлюзовой камеры в Зале Неймара открываются и оттуда начинают ползти цепочкой поселенцы — бывшие герои-экспериментаторы; лица их размыты, и их гораздо больше, чем было под Колпаком; и все они очень хотят что-то сказать, но сотрудники института не смеют поднять на них глаза, и экс-поселенцы спешат навсегда покинуть стены института, чтобы никогда больше не вспомнить о нём. Ещё несколько минут и Поле Неймара отключат навсегда. Штольм издаёт душераздирающий крик «не-е-е-е-е-е-ет!» и, схватив со стола институтскую машину желаний с расширенным набором функций, бросается в открытую дверь шлюза. Теперь он один знает, что надо делать. Выскочив из туннеля в поле близ опустевшего Города, он быстро создаёт на «машинке» нужную аппаратуру и переключает управление Полем на себя.

— Теперь они так просто его не отключат, о нет! — кричит Штольм.

Создав для Поля Города первичную защиту изнутри, он просит по связи Гелугвия не беспокоить его и не отключать Поле. Не отключать во имя науки, потому что он задумал важный эксперимент. И даже если он потом сам будет просить — всё равно не выпускать его. ИКИППС отвечает молчанием на странную просьбу, и учёный продолжает выполнять задуманное. Быстро выходят из машины готовые автоматические сачки-контейнеры для ловли красного ветра. Штольм уверен, что ни одна молекула «нажитого» тут за 50 лет «вещества кармы» не улетучилось за Колпак, и дело уже за малым. И вот, наконец, зафыркали, застучали гигантские жернова и захлопали воздухозаборники автоматов по ловле ветра, а Штольм стоял рядом и радовался. Но проходил день за днём, а результата всё не было. Молчали кристалловизоры, а облучённый воздух намагничивался, но оставался самым обычным воздухом, никак не тянущим на живую, мыслящую материю. И тогда Штольм прозрел, увидев вдруг всю силу своих заблуждений. Он не раздумывая нажимает кнопку отключения Поля, но ничего не происходит, потому что он сам просил Гелугвия оставить его здесь навечно «ради науки» и не реагировать на его возможные просьбы. Учёный пытается связаться с Институтом по связи, но приборы молчат. В отчаянии Штольм начинает толкать и дёргать ускользающий всё дальше и дальше Рычаг Отключения Всего, но слабые пальцы никак не могут сжать гладкую металлическую ручку и съезжают, а та выскальзывает из ладони и растворяется в тумане…

— Не-е-е-е-е-т, выпустите меня! Гелугви-и-и-и-и-й! Я больше никогда не буду издеваться над тобой! — кричит Штольм в полный голос и просыпается от грохота. Выскользнувшим во сне Рычагом Отключения Всего в реальности оказалось топорище Сачка, за которое Штольм тщетно пытался уцепиться во сне, пока не столкнул Сачок с кровати. Когда последний упал с толстым, тугим звуком и раскрыл свою клыкастую пасть, Штольму на миг показалось, как из неё вылетело и уплыло через окно на улицу несколько еле заметных белесых волосков.

— Нет, ну это уж слишком! — в сердцах сказал Штольм и сел на кровати. Сердце его билось словно после спринтерской пробежки вокруг многочисленных корпусов родного института. — Гелугвий прав. Не время ещё для всего этого. К Неймару все эти идеи, возвращаюсь к нашему проекту!.. если Колпак ещё можно открыть!

В тот же день Штольм появился в ИКИППСе и признался нам, что его разработки, наверно, и впрямь были слишком радикальны для своего времени. Вот в будущем, когда наука перешагнёт в своём бесконечном развитии «этот заклятый Рубикон», можно будет выстроить большие автоматизированные Сачки для ловли и обработки красного ветра — и совсем не обязательно близ Города Радости.

— Но нет-нет, это не сейчас, это когда-то… после, — быстро поправляется учёный.

Что ж, инженер Штольм Штольц вернулся к глобальному проекту ИКИППСа и занимается им с обычными для него прилежанием и педантичностью. Странный, так никем и не понятый эксперимент учёного начали уж забывать, но вот среди поселенцев Города Радости пустила корни весьма живучая и постоянно меняющая очертания легенда: периодически возникает в тёмное время то тут, то там Сумасброд с Сачком. В описаниях очевидцев (готовых голову прозакладывать, что они это собственными глазами видели) он появляется то вблизи окраинных домов на западе, то ближе к полям в противоположном конце города; то он ползком подбирается с юга, то блуждает в высоких травах на севере, и лишь страшный Сачок колышется над ним как коса. Рассказы эти сильно разнятся, но все сходятся на том, что ходит Сумасброд всегда только за околицей и на чай заглянуть не норовит. Иные горячие языки даже утверждали, что сами видели, как он им там непонятными процедурами «воздух портит», а вторили им те, кто уверял, что в том направлении, где стоит ИКИППС, иногда появляется ночью свечение, и в этой голографической картинке метрах в десяти за околицей можно разглядеть мужчину, какой-то аквариум и кучу приборов рядом. Впрочем, где выдумка, а где быль — гадать можно долго, ибо в этих душещипательных историях дело каждый раз происходит в сумерках или глубокой ночью, и были ли там действительно какие-то световые перфомансы, или же только чья-то тень кралась с Сачком в замахе — сказать, по правде говоря, не представляется возможным. А, может, там и вовсе простое сплетение света и тени так причудливо складывалось, что иные не слишком усердно молящиеся на ночь моеверцы могли узреть в этом рогатого или тётку с косой? Да и вообще, кто знает, не виной ли всему чересчур развитая фантазия некоторых обитателей Города Радости, которая, не имея никакого иного приложения, обретает вдруг такие странные, вычурные формы?..