Увлёкшись наблюдением за внештатными экспериментами ИКИППСа и ведя репортаж с последнего Совета Земли, мы, тем самым, совершенно потеряли из виду жизнь Города Радости и населивших его обитателей. В этой части повествования мы решили исправить это несомненное упущение, подробно рассказав об этом новом поселении. Итак, как было сказано ранее, в монархистской общине «Моя Вера», ведомой Криадатом Фалесским, сразу же поверили сообщению об обнаружении Мессии, слишком поспешно пущенному в народ с лёгкой руки Тоссирха, руководителя Института Богоявления. Три сотни моеверцев совершили полуторамесячный пеший ход до бывшего Закрытого Города и основали там новый город, выбрав эту территорию как место явления миру Ящера, которого все они приняли за вернувшегося на Землю Спасителя. Однако маленькая, радикально настроенная община «Моя Вера» — ещё не показатель реакции на Ящера всего остального многомиллиардного мира. Подавляющее большинство людей, верующих в Спасителя и ждущих его возвращения на Землю, не разделяли фанатичных чувств Тоссирха и Криадата Фалесского, восприняв известие из ИБ довольно спокойно. Они здраво рассудили, что Ящер нигде и ни разу не именовал себя Мессией и не обещал спасти всех, кто последует за ним. И на чём тогда основано утверждение ИБ?

— Да, разрушение полувекового эксперимента ИКИППСа Ящером — несомненно, феномен нашего времени, — говорили одни. — Феномен, достойный внимательного изучения; но вот сразу принимать этого жаждущего перемен человека за Второе Пришествие — с чего бы это?

— Мы лучше просто подождём, посмотрим, что будет дальше, — говорили другие, и таких было абсолютное большинство.

Подобной позиции придерживалась и значительная часть землян, причём, не только из тех, кто относил себя к монархистам. Но кроме тех, кто верил или не верил в божественность Ящера, были ещё и те, кто воспринял его появление не как событие религиозное, а как сигнал к личному наступлению, как выстрел стартового пистолета на спортивных соревнованиях древности. Это были те немногие, кто долго, затаившись, ждал случая изменить свою жизнь; те, кто лелеял неосуществимые до поры мечты о новом мире без заменивших человека машин. Пара сотен таких энергичных, отчаянных людей, прозванных «мечтателями», вскоре присоединилась к неполным трём сотням поселенцев, состоявших до этого практически полностью из общины «Моя Вера».

Так, около пятисот человек, возжелавших «истинной» жизни, пришли на выбранное Ящером место и воздвигли палаточный городок, где в первые дни царили шум и неразбериха. Новоявленные поселенцы знакомились со старожилами-участниками эксперимента, бродили где придётся и намечали места под будущие дома. Текано и Ящер пытались наладить какое-никакое руководство над городом, Кхарну увлечённо выискивал среди разношёрстной толпы плотников и каменщиков, а Криадат Фалесский прилагал все усилия, чтобы его община сохраняла вид более-менее организованного сообщества. В эти три дня на закате лета среди населения города постоянно происходили перетасовки (они и вызывали большую часть шума): одни люди приходили, другие решались покинуть Город Радости. Уходили в первую очередь те монархисты, в чьих головах не укладывался контраст между их ожиданиями и тем, какими в реальности оказались Город и его основатель. Так, одна группа моеверцев в количестве пятидесяти человек, до знакомства с Ящером ежедневно воспевавшая ему хвалу по пути в новый город, увидев его в реальности, не смогла поверить, что он — посланник Неба. Они так и не услышали от него страстно ожидаемых ими слов — Ящер ни разу не назвал себя Сыном Создателя, и не сказал, что спасёт всех, кто последует за ним, из чего они заключили, что грозит им тут лишь одно бесконечное пропалывание грядок, а спасением души и вовсе не пахнет. Тут даже весомая и безупречная в вопросах веры фигура Криадата Фалесского не смогла сыграть свою роль, и от трёхсот прибывших в Город Радости моеверцев на второй день откололось около пятидесяти человек. Но тут нашла своё подтверждение старая как мир истина: категорически неприемлемое для одних может оказаться весьма полезным для других.

Оставшиеся моеверцы говорили:

— Пусть уходят. А для нас недосказанность Ящера только подтверждает его аутентичность! Вспомните, Писание предупреждает — придут лжепророки и будут прельщать! А наш брат, ведущий нас за собой, ни разу и не провозглашал себя ни пророком, ни Спасителем.

Тогда выступил вперёд сам Ящер и сказал:

— Люди Города Радости, братья! Благодарю вас за доверие. Я не могу назвать себя тем, кем бы многие хотели меня видеть. Не спрашивайте, пожалуйста, почему. Но я скажу: кто хочет истинной жизни, такой, какой жили многие века наши предки — оставайтесь в Городе, и мы построим эту жизнь вместе! И пусть город наш станет пристанищем для людей любой веры. Мы будем жить и работать как единая семья, и труд на родной земле сделает нашу жизнь наполненной и счастливой.

— Верно, брат! — отвечали наиболее смелые. — В Писании ведь говорится, что Создатель трудился над созданием Земли, и потом радовался результатам трудов своих. Вот и наш труд будет подобен труду Его, и в этом найдём мы утешение и радость!

— И верно то, — кричали из толпы, — что нужно с радостью принимать здесь людей любой веры — ведь Создатель един для всех, разнится лишь восприятие его человеком!

Но в те начальные дни становления Города Радости люди покидали его не только из-за недостатка веры в его основателя. Среди тех двухсот мечтателей, горевших желанием изменить свою жизнь и под воздействием разнообразных слухов стёкшихся к новому поселению из разных мест, нашлись и достаточно легкомысленные личности, вообразившие себе, что стоит лишь попасть в этот мифический Город Радости, в эту современную Шамбалу, и счастье само свалится тебе на голову, и мгновенно избавит тебя от скуки и серости обычной цивилизованной жизни.

— А, ручной труд!.. — ворчали они, узнав, что к чему. — Как это мы сразу не догадались?! Ну и какой смысл постоянно работать на износ, чтобы себя обеспечивать? В этом смысла не больше, чем в обыденной жизни там, в «большом мире», где можно вообще с дивана не вставать, только на кнопочки жать и получать всё что угодно. И там ноль смысла, и тут тот же ноль, да ещё без палочки!..

Люди эти не испытали на себе целительных свойств труда и вернулись в мир, чтобы снова целыми днями лежать на диване и задаваться вопросами вроде «зачем оно всё?»

Ещё часть пришедших в Город — среди них было больше женщин и пожилых людей — испугались трудностей, связанных с бытовыми вопросами — питанием, гигиеной, отоплением домов. Когда спустя три дня вавилонское столпотворение в новоявленном Городе пошло на убыль, подсчитали, что количество оставшихся составляет немногим более четырёхсот человек. Таким образом, те, кто хотел уйти — ушли, а все остальные получили уникальный шанс испытать на себе жизнь и быт первобытных людей. Оставшиеся люди были настроены решительно, и их неподготовленность к «жизни на земле» компенсировалась горячим желанием добиться своего. Вот только мотивы у оставшихся групп несколько различались. Моеверцы и все остальные монархисты вовсе не искали спасения от тлена вездесущего современного мира; они пришли в Город Радости, потому что уверовали в Спасителя в лице Ящера и готовы были следовать за ним куда угодно. Они вняли его словам о том, что такая жизнь — правильная.

Не всё так однозначно было у мечтателей, осевших в Городе. Неужели все они пожаловали сюда, чтобы найти на свою голову небывалые трудности и через это стать счастливыми? Пожалуй, ближе к истине было то, что всех их просто объединяло полное разочарование в современной жизни и возможностях, которые она предоставляет человеку для достижения счастья. Выходит, прогресс лишь способствует всё более быстрому удовлетворению потребностей человека, но не может обеспечить ему то, чему ещё даже нет чёткого определения в нашей земной юдоли?.. Вспомним: тысячелетиями люди грезили о полном достатке, но стоило только ему, долгожданному, наконец, появиться, как пресыщенность тут же стала давать обратный эффект — люди начали терять мотивацию, мучиться в долгих поисках себя и в итоге попадать в Механические Города. Так что же тебе нужно, человече, где та золотая середина, что будоражит из века в век умы учёных и простых людей? Быть может, эта истина разнится от индивида к индивиду?

Мечтатели сознательно бежали от омертвелого достатка современной жизни, они были похожи на первопроходцев, на тех, кто пешком покрывал в древние века огромные пространства земного шара, на тех, кто рискуя, спускался на лодках по бурным рекам или пересекал на них моря. И остаться в Городе Радости смогли только те из них, кто уже побывал на самом дне отчаяния; те, кто понимал, что пути назад нет.

Итак, с наступлением осени численность населения Города Радости стабилизировалась, а бессистемное шатоброжение людское сменилось более осмысленной и упорядоченной деятельностью — все постепенно нашли себе дело. А уж тем, кто взял на себя роль лидеров, скучать и вовсе не приходилось.

Криадат Фалесский, доходивший порой в своём поклонении новоявленному «мессии» до крайнего фанатизма, во всём остальном вовсе не был недалёким твердолобым фанатиком, способным лишь слепо верить и преклонять колена перед объектом своего почитания. Он обладал прекрасными организаторскими качествами; его отличала яркая внешность и харизма, умение внимательно слушать и логически мыслить. В частности, именно благодаря ему отринутые как богомерзкие ещё на памятном собрании моеверцев машины желаний и кристалловизоры не потянули за собой фанатичные отказы от огня, колеса и призывы к ношению вериг. Он напомнил некоторым радикально настроенным участникам общины, что целью «Моей Веры» было всё-таки нахождение истинной веры и спасение душ прихожан, но никак не умерщвление их плоти голодом, холодом и отказом от всяко мирского. Вот если бы сам Ящер призывал к такому отказу… но, как говорится, оставим такие варианты палеогеникам!

Пока все вокруг ещё бродили и искали себе место, Криадат одним из первых стал задумываться о том, что лето уже на исходе, и пора бы подумать о тёплой зимовке. К обычным печам, которыми собирались оборудовать новые дома, он предложил присовокупить обогревательные батареи.

— В этом случае одно будет удачно дополнять или заменять другое, — говорил он на всеобщем собрании. — Отопительные печи — это хорошо, это как раньше, но мало кто нынче владеет забытым искусством запасания дров и складывания их в поленницы! И лес от нас далеко, как мы будем ходить туда, когда все дороги занесёт снегом? Извините, виман тут нет, в такси не садят!

— Но на чём же тогда будут работать эти батареи, можно ли узнать? — раздался ехидный старческий голос вездесущего Амвротия.

— Известно на чём, Амвротий, — отвечал Криадат. — На днях тут появятся солнечные батареи и ветрогенераторы.

— Это грех! — тут же возвысил голос Амвротий и многозначительно поднял указательный перст к небу. — Как же мы спасёмся, если будем использовать диавольские машины сии? Зачем же мы…

— Ох, подождите! — с улыбкой сказал Ящер, примирительно подняв руку. — Генераторы и батареи у нас будут машинные. А как же ты хотел, Амвротий? При свечах жить? Но у нас и свечей-то нет. Мы начинаем новую жизнь с нуля, но это не значит, что мы возвращаемся назад в Каменный Век и отказываемся сразу от всех достижений цивилизации! Наша задача на данный момент — найти радость в совместном труде.

— Я услышал тебя, о… брат! — вымолвил Амвротий и склонился перед Ящером, сложив ладони лодочкой.

Услышать-то он услышал, но ничего, конечно, не понял; но раз уж сам Спаситель ему сказал, значит, это то, что не подлежит ни малейшему сомнению.

Криадат поблагодарил Ящера за поддержку и добавил, обращаясь в первую очередь к моеверцам:

— Поймите, мы с вами собрались тут не для того, чтобы устраивать своеобразное ралли по выживанию. Научиться трудиться себе и другим на благо, чтобы стать счастливыми и показать всем, что это возможно в принципе — вот наша ближайшая цель. Поэтому на первых порах мы прибегнем к помощи машин желаний — но лишь в некоторых вещах. Ничего кощунственного в этом нет — ведь раньше использовали различные технические приспособления — автомобили, краны. Для постройки жилища нужны фундаменты, и, в конце концов, мы не затем здесь собрались, чтобы из близлежащего леса, который в пяти километрах находится, на себе брёвна таскать. Много ли таких энтузиастов среди вас найдётся?

— Я готов на всё, если это ведёт к спасению души, и если это скажет нам наш брат! — выступил вперёд один из наиболее консервативных моеверцев по имени Проскурион.

Не все моеверцы поддерживали такие настроения, и среди собравшихся даже раздались смешки.

— Ну да, — притворно всхлипнул Ящер, — понимаю. В 20-м веке считалось, что Египетские пирамиды рабы вручную строили… не думаю, однако, что они от этого стали шибко счастливыми. Братья! — возвысил он голос. — Труд — это освобождение. Но я призываю вас к труду разумному, а не к такому, от которого костьми лечь можно. Уж наверно Создателю нужны не еле живые строители Его Царства на земле?

Для неверующего в высшие силы Ящера вести такие речи перед группой наиболее фанатично настроенных монархистов, почитающих его за сына божьего, было несколько рискованно. Однако в словах его было достаточно много здравого смысла, и, хотя религиозные фанаты зачастую лишь в последнюю очередь могут быть отнесены к категории здравомыслящих существ, большинство присутствующих моеверцев были с ним согласны, а те, что считали иначе, тут же убедили себя, что раз так говорит Спаситель, значит, нужно немедленно сделать это и своей точкой зрения.

После таких разъяснений подобные вопросы больше на всеобщее обсуждение уже не выносили; и если они и возникали в мозгу у иных поселенцев, то те держали их втуне. В Городе начались дни активного строительства домов, и Кхарну, остававшийся до этого в тени и избегавший участия в организационных вопросах, теперь радовался наступившей возможности воплотить давно задуманное. Здесь он проявил максимум своего юношеского усердия, и руководство застройкой посёлка как-то негласно перешло к нему. В считанные дни прочитал он принесённые ему книги о том, как строили дома в прошлые века; и всё это так легко укладывалось в его светлой голове, что можно было решить, будто он только этим и занимался во всех прошлых жизнях — впрочем, кто знает?

Среди моеверцев и мечтателей тоже обнаружилось десятка два людей, давно интересующихся забытыми ремёслами, и такие инструменты как топор и пила оказались для них вовсе не в диковинку. Брёвна заготовили в ближайшем городке и привезли материал в Город Радости. Фундаменты заливали вручную, делая каменную кладку всем скопом. Работа спорилась, и те, кто поначалу понятия не имел, как и что нужно делать, глядя на своих собратьев, быстро заражались их энтузиазмом и успешно вливались в процесс. А между моеверцами и мечтателями укреплялись дружеские связи. Зачастую за обтёсыванием одного бревна можно было услышать такой диалог:

— У-у! А топором ты орудуешь, оказывается, так же недурно, как читаешь молитвы! — улыбался какой-нибудь плотник из мечтателей.

— О, брат, а ты, вижу, тоже не только мечтать на диване способен! — отвечал моеверец.

Так, вскоре вокруг старого дома Кхарну уже выросло несколько деревянных домов, и строители никак не могли налюбоваться на них: статные бревенчатые великаны вышли один краше другого!

Не в последнюю очередь примкнула к возведению новых жилищ и неунывающая семья Велисов, и снова всё им было радостно и интересно; с утра до вечера без устали работали они вместе с моеверцами и мечтателями, а те дивились на них. Как мы рассказывали ранее, Велисы — родители Джотрог и Юлонна и их дети Друалан и Геменея — не исповедовали никаких религий, не придерживались разных радикальных учений, и не были поклонниками речей Ящера; но любая активная деятельность или хотя бы физические упражнения несказанно радовали их. Они не понимали, какой толк уезжать в большой мир, если тут они прижились, а теперь открывается уникальная возможность пожить так, как жили их предки. Среди разнообразных искателей истины в посёлке это были, пожалуй, самые безыдейные люди, не задававшиеся вопросами о смысле бытия или месте человека во вселенной, но при этом обладавшие врождённым знанием, что жизнь без труда равносильна разложению. Они обрели эти постулаты не через тернии духовного опыта (как большинство их односельчан), они просто жили так, как герои фантастического произведения, рукою автора вырванные из контекста какого-нибудь 18-го века и сознательно перенесенные в век 32-й.

Итак, работа спорилась, и к наступлению ноябрьских холодов все нужные дома в Городе были построены и утеплены. Работали каждый день с утра до сумерек, после чего собирались в специально расчищенном под собрания месте, и долго жгли там костры, ведя беседы за чаем и обозревая звёздные скопления. Так постепенно завязывались дружба и знакомства, и через месяц-другой все обитатели Города Радости уже были знакомы друг с другом хотя бы шапочно.

В один из таких умиротворённых вечеров после целого дня таскания брёвен Текано впервые заметил у костра удивительную девушку с приподнятым кверху носиком, которая звонким голоском, журчащим сквозь стрёкот цикад, читала свои стихи. Её здесь не знали ни моеверцы, ни мечтатели; никто понятия не имел, откуда она пришла и кто она. А девушка эта, меж тем, нам с вами уже мельком знакома. Это была Анталиша, участвовавшая в недавнем Совете Века как смотритель Пояса Животных. Прослышав про новый город, который будет жить своим хозяйством и использовать исключительно ручной труд, она загорелась желанием пожить там хотя бы какое-то время. Анталишу необъяснимо тянуло в Город Радости, и именно с ним она стала связывать осуществление своих давнишних мечтаний о настоящей жизни на лоне природы.

Сейчас девушка стояла, освещаемая всполохами пламени и читала свои стихи.

Текано было потом очень стыдно. Как он впоследствии рассказывал своей учительнице, совестно было не за вспыхнувшее в нём внезапное чувство к этой незнакомке, стоящей у костра, а за то, что в тот момент он даже позабыл об Учении.

Но это было чуть позже, а тогда, едва девушка дочитала, Текано вышел к ней на свет, и впервые в жизни необъяснимо робея, промолвил:

— Как и многие другие люди, я провёл всю жизнь вдали от естества. Но теперь я горю желанием как можно глубже познать наш прекрасный мир. Может, у тебя есть и о природе строки?

Анталиша чуть смутилась под пылким взором юноши. Пару секунд она вспоминала, затем кивнула, заметив:

— Ой, но только они, наверно, ещё детские совсем… вот:

Долго ещё в тот вечер сидели они у большого огня, делились историями и упоённо слушали, с удивлением узнавая себя в рассказах собеседника. Но предоставим пока двух молодых людей с их сердечными порывами друг другу и оглянемся вокруг: поселенцы готовили в большом котле похлёбку и разливали по чашкам чай. Моеверцы, мечтатели, люди самых разных взглядов и убеждений собрались в эту осеннюю ночь, чтобы ощутить то единение душ, которого всем им так не хватало в «большом мире». Атмосфера царила весьма живая и непринуждённая, и никто никому не навязывал свои мысли как единственно возможные в данной реальности. Напротив, люди откровенничали, рассказывали о былых заблуждениях. Так рассказ одного немолодого моеверца по имени Миранишик вызвал в рядах собравшихся заметное оживление.

— Я рос в небольшом селении Южного Полушария, — говорил Миранишик. — И до шестнадцати годков никуда не выезжал, общаясь практически только с одними родителями. Мать моя была глубоко верующей в возвращение Спасителя, и я слышал от неё много историй из Писания, пока ещё был совсем мал. А отец… — пожилой мужчина на миг запнулся, будто вспоминая что-то и собираясь с духом, — отца больше всего на свете заботила экономия.

Послышались удивлённые возгласы, и Миранишик поднял руку, прося не перебивать:

— Да, времена тотального потребления давно минули в прошлое… Но отец считал, что одну вещь нужно использовать максимально долго, до тех пор, пока она совсем не рассыплется в прах. И то же он считал не только касаемо предметов обихода, но и насчёт всего остального — жилища, виманы, одежды… и даже еды!

— Как это? — ещё больше удивились люди у костра и стали плотнее рассаживаться вокруг рассказчика, освобождая место для новых желающих послушать.

— Он что же, лихоимец, жалел лишний кусок булки для родного сына и выдавал лишь строго дозированный паёк? — спросил уже известный нам Проскурион.

— Ну, не до такой степени, — ответил Миранишик. — Он, знаете, всё говорил, что мы губим Землю, лишь берём от неё, ничего не отдаём, и рано или поздно нас всех ждёт коллапс.

— Такие голоса и сейчас не смолкают, — заметил кто-то из группы мечтателей.

— Но я ещё не озвучил самое главное, — продолжал между тем Миранишик. — Так вот, подогреваемый постоянными разговорами матери о том, что мир наш убог и греховен, и отцовскими лекциями о вредном существе вида гомо сапиенс, ничего хорошего не делающем, а лишь разрушающем данное нам, я постепенно потерял всякое желание выходить на улицу и открывать для себя большой мир — тем более что все необходимые вещи и еду мне приносили в мою комнату. Я стал бояться этого мира за порогом, да что там, я даже знать не знал, что есть солнце и луна и откуда берётся вся эта приносимая пища; я и не предполагал, что за стенкой в соседней комнате работает «средоточие греха» — ну или по-мирски машина желаний.

— Да-а! — невесело ответил он на раздавшиеся возгласы удивления. — Мне тогда только исполнилось шестнадцать, и мать тайком от отца открыла мне, что вещи падают вовсе не с неба, а «из пасти машины диавольской», из чёрных недр маленькой и такой приятной на ощупь игрушки. «Так если это — средоточие греха, — возопил я, в ужасе отстраняясь от страшной машины, — то как же мы можем этим пользоваться? Неужели этого хочет наш Создатель?» «Наш мир погряз в грехе, сын мой, — отвечала мама тихо, — и нам самим уже не выбраться из него, наша единственная надежда — возвращение Спасителя!»

Эту историю Миранишик почти никому не рассказывал, и как только возникла пауза, сразу со всех сторон зазвенели удивлённые голоса:

— Ничего себе, друг, так у тебя никакого выбора, стало быть, не оставалось, либо в Механический Город, либо в моеверцы? И ты, конечно, выбрал меньшее из зол?

— Да-а, жить в мире, ведомом машинами желаний и не знать об их существовании, это всё равно что быть Маугли!

— А что, наш мир разве машины желаний ведут?

— Это что же деется на земле-то грешной, прости Спаситель!

— Верно, верно, один грех кругом! — вскричал Амвротий, не упускавший ни единого случая выразить своё полное согласие с тем, что всё вокруг сочится грехом, мир скоро сгорит за свои богомерзкие деяния в «окияне очищающем» и т. п.

— Что ж, — продолжил Миранишик, когда гомон немного смолк, — узнав про машины желаний, я осознал, что экономить так, как учил меня отец, не имело никакого смысла — по крайней мере, в масштабах планеты. А открывшаяся передо мной в тот же день дверь нашего дома, выводящая в большой мир греха и всяческих развлечений, могла, увы, предложить мне ещё меньше, чем у меня было! — Миранишик вздохнул. — Да, верно замечено — как Маугли. Человеческий детёныш, возросший среди животных. Он так и не смог обрести себя среди своих сородичей, и навеки остался чужаком и там и там.

— Ну, это ты перегибаешь, брат, — улыбнулся Проскурион, кладя руку на плечо товарищу. — Здесь-то ты как раз среди своих!

— Насчёт Маугли — позвольте не согласиться, — возразили сразу несколько моеверцев. — Быть может, исторгнув его из общества людей, Создатель сознательно уберёг его от греха мирской жизни и сделал своего рода блаженным… может, таково было его предназначение!

Обсуждение Маугли и домашнего заточения Миранишика подтолкнуло к откровенности и других, и разговоры не утихали почти до рассвета. Той памятной ночью мы с Даримой в числе других приглашённых икиппсовцев тоже пили чай у большого костра, но почти ни с кем не общались, а только слушали — я не хотел вмешиваться в жизнь поселян, а Дарима сидела с отсутствующим видом, вникая в эту незнакомую для нас жизнь, и лишь отсветы пламени играли на её задумчивом, неподвижном лице. Присутствовали тут и Гелугвий с Наландой, но они больше были заняты друг другом, нежели поддержанием общей беседы. А ставший в Городе фольклорным персонажем Штольм Штольц, немного покрутившись у костра и ловя на себе нездоровые взгляды, счёл за лучшее поскорее ретироваться. Идти домой, правда, пришлось ночным заснеженным полем, но ведь ему — любителю сельской глубинки — было не привыкать!

Поселенцы полюбили ночные бдения у огня, и всякий вечер являлись на площадь Спасения без какой-либо предварительной договорённости. В этом непритязательном общении у костра люди находили свободу от многих условностей жизни «большого мира», а естественная темнота скрывала различия между людьми и эпохами; она одинаково хорошо прятала за своей непроницаемой ширмой бревенчатые дома и огороды, виманы и кристалловизоры. Всё растворяла она в своём бездонном нутре, делая похожим и неосязаемым. И люди вновь, как и тысячи лет назад, оказывались в мистических объятиях той же самой первобытной ночи, распростёршейся однажды над миром.

В этом маленьком уголке на краю мира было так тепло и уютно, что, казалось, там тебя никто не найдёт. Но вот как-то вечером, потребовав себе местечко у костра, заглянула на огонёк осень, и людям пришлось подвинуться — сложно было не считаться с мнением этой авторитетной дамы. Так, вечера становились всё холоднее, земля покрывалась паутинками тоненького льда, и посиделки у большого костра уже не затягивались далеко за полночь. Однако с окончанием полевых и строительных работ у поселян стало значительно больше свободного времени, и Текано предложил людям заняться активным отдыхом — ведь что за радость безвылазно сидеть до весны в своих избах? Ящеру и Криадату эта идея очень понравилась, и сообща они вытащили из памяти всё, что когда-либо читали на эту тему. Так, совершенно забытые в наше время игра в снежки и постройка ледяных крепостей, лапта, перетягивание каната и хороводы быстро завоевали сердца обитателей Города Радости. Эти незатейливые игры поддерживали боевой настрой, согревали и были видом того же самого общения, но главное — они стирали невидимые границы между жителями города, сближали их.

— Надеюсь, Криадат, ты не предложишь своим людям проводить кулачные бои с неверными? — шутливо произнёс Текано, глядя, как увлечённо горожане перекидываются снежками.

— А что это за бои такие? — опасливо спросил Криадат. — Я не слышал, чтобы так обращали в… истинную веру.

— Да нет! — засмеялся Текано. — Это было частью народных забав, иной раз заканчивавшихся телесными повреждениями. Ну, знаешь, в древности то на копьях любили подраться, то на мечах, то на кулаках. Но мы-то используем только лучшее из наследия тех тёмных веков.

— Да уж! — облегчённо сказал Криадат. — Столь долгим был путь к мирной жизни…

Так пролетела и осень, и в эти тихие предзимние дни в Город добралась весть о том, что в «большом мире» появилось много желающих осмотреть необычное поселение. Такого в неписаных правилах Города оговорено не было, поэтому в тот же день разожгли костры и устроили совет. Мнения насчёт «туристов» разделились. «Против» в основном высказывались моеверцы, мотивируя примерно так:

— Нечего этому чужеродному разлагающему элементу тут шастать! Тоже мне «чудо света» нашли! Мы с таким трудом вырвались из ихней клоаки, мы столько ждали нашего Спасителя, и что, всё для того, чтобы тут пришли какие-то зеваки, да попрали наши святыни?!

— Правильно! — вскричал Амвротий. — Ибо сказано: не пускайте свиней в огород, ибо придут и морковку затопчут.

— Ох, это ты передёргиваешь, уважаемый Амвротий! — засмеялся Криадат. — Сказано так: не мечите бисер перед свиньями и не бросайте святыни псам, чтобы не попрали его ногами своими.

— Ну да, брат, запамятовал, — согласился Амвротий. — Но смысл как раз тот: свинью в огород никак нельзя! И псов нам тоже не надо!

Ящер с Текано считали иначе, и первый сказал:

— Но сами подумайте, братья. Пусть приходят, пусть дивятся — что с того? Никакие святыни мы им на осмеяние не дадим. Я думаю, это нам впору смеяться над их отсутствием в большом мире! А самое главное, что живём мы с вами весело и счастливо — именно так, как и мечтали. И мне кажется, это зацепит многие сердца пришедших, и обратит их к нам, и бросят они тогда жизнь свою неправедную!

Не успел Ящер подивиться, что сам заговорил языком моеверцев, как те поспешили высказать ему своё одобрение.

— О, да! — послышалось со всех сторон. — Об этом мы не подумали. Ведь наш пример будет способствовать распространению истинной веры!

— В таком случае пусть приходят и болтаются тут хоть целый день, — заметил Проскурион.

— Но главное, абы вилы мои не трогати, и лопати не попрати! — дёрнувшись, воскликнул Амвротий, и седая борода его покачнулась.

— А ещё надо сказать им, — нашёлся кто-то, — пусть оставляют дома все свои причиндалы греховные, чтоб не заронилось тут от них злонамеренное семя порока!

— Точно! — поддержал тут развеселившийся от такого концерта Текано. — А на воротах повесим табличку: «оставь все причиндалы в поле, всяк сюда входящий!»

— Причиндалы пусть несут, главное, чтоб не машинно-греховные, — послышалось из толпы. — А плюшки к чаю самопечные — это мы с радостью, это мы будь здоров!..

В таком духе собрание продолжалось ещё битый час, после чего решили, что раз в три месяца вполне можно пускать сюда всех желающих, главное только, чтоб соблюдали простые правила посещения.

Таких охотников поглазеть на «город чудаков» было предостаточно, но в виду утраченных навыков пешкохождения, пробираться пару километров через заснеженное поле хотели далеко не все. И всё же в назначенный «день открытых ворот» Город Радости посетили несколько сотен человек из «большого мира», и информация об этом пошла гулять по просторам планеты. Всё прошло удачно. Ящер и Текано ждали к весне увеличения интереса к Городу и пополнения рядов поселенцев, Криадат во всём поддерживал «брата» Ящера, и даже Амвротий в итоге остался доволен: подобрев после принесённых туристами булочек ручной лепки, он вынес им свои садовые инструменты и снизошёл даже до того, что разрешил «вилы и лопати днесь трогати, занеже Спаситель исповедати». И хотя самому хозяину садового инвентаря ещё ни разу не довелось использовать его по прямому назначению, он, позабыв на время даже свои постоянные напоминания всем про «вездесущее грехопадение рода человеческия», со знанием дела объяснял:

— Вот это, сынки, настоящие вилы, мы сами их сделали. С их помощью картошку копают, и сено в стог перебрасывают!

Всё это было чистейшей правдой, кроме, разве что, того, что участие правоверного Амвротия в изготовлении сельхоз инструментария сего сводилось лишь к его доблестному стоянию «над душой» у кузнеца и периодическому провозглашению истин вроде «почто мир-то большой во грехе первородном погряз» или «не знают, боже, окаянные, со своею техникой диавольскою, как предки-то их на земле жити».

Где-то посреди всего этого великолепия жизни Города Радости притаились не очень заметные в данной части повествования Гелугвий с Наландой. Точнее, они, конечно, не таились, но и отнюдь и не стремились быть у всех на виду. Являясь на все собрания поселенцев, они, тем не менее, больше всего любили проводить время вдвоём; в этом была схожесть их характеров — каждый из них всегда предпочитал большой шумной компании одного, близкого человека. Надеюсь, они, однако, не станут сильно возражать, если я ненадолго загляну к ним в дом и поделюсь с вами маленькой зарисовкой их идиллического быта.

С тех пор, как Гелугвий поселился у Наланды в Городе Радости, жизнь его потекла по хорошо выверенному руслу — степенно и без былых метаний. Можно, конечно, вспомнить, что изменения в нём произошли ещё в тот момент, когда он открыл для себя историю Сарнаха и Махагайи, но окончательно всё встало на свои места именно здесь, в союзе с Наландой. В основе этой пришедшей в равновесие системы лежало знание, что сейчас он рядом именно с тем человеком, к которому всю жизнь стремилось его сердце.

— Подумать только, — счастливо говорил учёный Наланде, когда они как-то вечером собрались на кухне за ужином, — мы целых пятьдесят лет находились рядом, всего в каком-то километре друг от друга, и ничего об этом не знали! Ну, то есть, мы знали и любили тебя, Наланда, но заочно, не представляя даже, как ты выглядишь…

— Да, — промолвила Наланда с грустинкой, отложив ложку на стол, — и почти всё это время я не могла понять, чего мне не хватает. Ну да, участие в важном эксперименте, потаённая радость от того, что ты внесёшь свою скромную лепту в общее дело… А потом неудачный союз с Ромагором, дети и почти пятьдесят лет одиночества. Но знаешь, что мне стало понятно теперь, когда я встретила тебя?

Гелугвий благодарно смотрел на собеседницу, боясь пошевелиться, чтобы не разрушить тоненькие незримые мостики, протянувшиеся между ними в этот момент. Наланда поймала его взгляд и сказала:

— Я поняла, что всему своё время! Я не могла встретить тебя раньше, потому что дети должны были появиться именно тогда. Я пошла на эксперимент, а ты начинал заниматься наукой — мы не смогли бы ничего построить вдвоём. Погляди, теперь Кхарну вырос, и под его руководством мы быстро воздвигли новый Город. Значит, и ему уготовано определённое место во всей этой истории.

Наланда встала из-за стола и подошла к Гелугвию. Тот тоже поднялся и наклонился к женщине. Кудряшки его тотчас же смешно свесились вниз.

— Но в одном ты слукавил, дружочек! — произнесла Наланда чуть слышно.

От такого поворота Гелугвий немного опешил, и чуть было не начал проявлять беспокойство различными способами, характерными для него в недавнем прошлом. Но Наланда опередила его:

— Ты был рядом всего двадцать лет, а не все пятьдесят! — воскликнула она притворно обиженным голосом. — Вечно мужчины добавляют себе заслуг, а ты и вовсе накрутил тут целых три десятилетия виртуальных ухаживаний и ещё столько же научного стажа заодно!

Когда учёный понял, что над ним ласково подтрунивают, то рассмеялся и заметил:

— Да, совершенно верно… как это ты… я пришёл в ИКИППС после Штольма, который ещё помнит Лингамену, а я-то её не застал в наших рядах. Значит, я пришёл… какой там год-то был, дай Неймар памяти… Впрочем, какая разница! — одёрнул сам себя Гелугвий. — Давай я молочка нам вскипячу, а? Тут вчера принесли — настоящее, говорят! Я ещё даже не пробовал такое!

Наланда кивнула, и Гелугвий с радостью занял незнакомое ему доселе место повара у плиты. Подбросив в топку дровишек, он водрузил на печь кастрюльку молока и, повернувшись к Наланде, начал рассказывать:

— А, знаешь, я тут вспомнил, мне недавно в Комиссии по Космосу рассказывали. Им прислали из системы Кассиопеи очень занимательные расчёты. Оказывается, они там высчитывают совокупность всех происходящих явлений — механических, внутриатомных, колебательных и всех прочих, чтобы…

— Дай-ка я догадаюсь! — задорно перебила Наланда. — Чтобы затеять такой же грандиозный проект, как у вас в ИКИППСе?

— О! Даже превосходящий наш по масштабу, если вкратце, то там…

Пока Гелугвий увлечённо излагал детали, Наланда не таясь любовалась своим избранником. «Это ведь особый дар, — подумала она, — быть настолько оторванным от повседневности».

— …таким образом, — продолжал между тем свежеиспечённый «повар», — по расчётам кассиопейцев, попадание фотона света в такой атом и вероятность возникновения из этого новой вселенной неизмеримо меньше, чем отношение одной песчинки ко всем залежам диоксида кремния на планете…

Не успел рассказчик договорить это, как позади него что-то резко зашипело и в комнате пахнуло горелым. Гелугвий обернулся и в ужасе отпрянул от места готовки.

— О, ну да! — смеясь, прощебетала Наланда, глядя на пригоревшее к печке молоко. А вероятность вот этого чему равна, а? Такого тебе, верно, нигде во вселенной не скажут, какая уж там Комиссия по Космосу!

— Ничего, — терпеливо добавила она, старательно оттирая от печи пригар, — раз уж на ваши алгоритмы управа находится, то уж наверно и на сбежавшее молоко есть старый проверенный метод!

Гелугвий с виноватым видом ухал, разливая по чашкам оставшееся молоко.

— Да, вот как всё, оказывается, трудоёмко и сложно без современной автоматики! — заметил он.

Учёному вдруг представилось, что сейчас бы Дарима в два счёта все вероятности объяснила — будь то убегание молока или возникновение вселенных, да ещё всю Кассиопею, не ровён час, в дураках бы оставила! С трудом подавив прорывающуюся улыбку, Гелугвий решил скрыть эту мысль от своей возлюбленной. «Ну, хватит нам высоких материй на сегодня!» — решил он.

Впрочем, в этот самый момент времени к Дариме Дашинимаевой устремился за советом другой человек, причём, вовсе не мысленно.

У непоседливого Текано в последние дни сердце было не на месте: он разрывался между неослабевающей тягой к Анталише и желанием сначала выслушать мудрый совет своей учительницы. Недолго думая, он, вооружившись лишь лопатой, проделал путь от Города Радости до ИКИППСа, и там разыскал Дариму. Она обрадовалась юноше, хотя и несколько удивилась его внеплановому визиту.

— Скажи, учитель, как мне быть? — горячо начал Текано. — Мне так нравится Анталиша, о, всем она хороша, и статью, и характером, и особенно неугомонной энергией своей, направленной на добрые дела. Но вот беда: о Дхарме ничего она не ведает… Не лучше ли мне забыть её?

— Ну, что ты, юный защитник веры! — ответила Дарима с некоторым удивлением. — Не стоит уподобляться моеверцам и видеть всё в одном цвете. Если тебя влечёт к этому сострадательному сердцу, то к чему сомнения? Для того чтобы вместе идти по жизни и делать мир вокруг чуточку лучше, вовсе не обязательно иметь абсолютно идентичные духовные ориентиры. Быть может, со временем Анталиша сама заинтересуется Учением.

— Спасибо, учитель! — воскликнул юноша.

В глазах Текано мелькнула такая детская радость, что Дарима невольно вспомнила и свои юные годы. Тогда всё, что касалось учения дхармы, было способно привести её в подобный восторг.

— Знаешь, Текано, — сказала Дарима, — твой вопрос напомнил мне, что мы всё ещё не имеем знания о будущем — ни полного, ни частичного, и можем лишь предполагать, как дальше будет развиваться история нашего мира. Всё в нём имеет циклическую природу, всё возвращается на круги своя, меняя лишь форму. И кто знает, может, при современном состоянии мира Города Радости несут в себе некое рациональное зерно? В таком случае количество их со временем будет расти. Но я вижу в них много иллюзорного и надуманного. Хотя поначалу и правда, сообщества эти могут показаться спасительным оазисом в пустыне реальности; но, что если спустя какое-то время те, кто искал в них настоящую жизнь, заметят, что радость обновлённого бытия уходит, и недуг их возвращается? Оценившие целебную силу труда рано или поздно пресытятся этой погоней за романтикой ушедших веков и вернутся домой, потому как они — дети иного века с иными культурными установками; места уставших займут новые искатели — восторженные и молодые. Так через какое-то время и в наш институт придёт новая смена, которая будет гореть свежими идеями и алгоритмами. Но увы, и это всё явления временного порядка. Всё когда-нибудь рассыпается в прах.

— Это что же, — чуть насупился Текано, — раз всё рассыпается в прах, любить Анталишу тоже бесполезно? И пора бросать наш замечательный Город?

— Похоже, сегодня я способна только сбивать с толку подрастающее поколение! — воскликнула Дарима и потрепала парня по волосам. — Ты уже нашёл свою дорогу и уверенно идёшь по ней. И я не говорю, что Города Радости бесполезны, просто я бы поостереглась рассматривать их как всеобщую панацею. Одно лишь наше Учение указывает нам путь к непреходящему счастью. Но даже само это знание со временем может совершенно исчезнуть с лица земли, — да, не удивляйся Текано! — и тогда нам останется лишь ждать возвращения великого бодхисаттвы, который возродит его, и всё начнётся сначала.