Ввиду постоянной занятости в институте я и не заметил, как на пороге появился последний месяц 3120-го года — время, на которое был предварительно назначен запуск нашего проекта, получившего название «Весы Лингамены». За несколько месяцев, прошедших с памятного Совета Века, нам с Даримой редко когда удавалось попасть домой — вся наша команда без устали разъезжала по планете, устанавливая и настраивая оборудование для готовящегося Эксперимента. Нашими временными пристанищами становились гостевые дома в шумном Южном Поясе, бревенчатые избы у Акваторий, бунгало у водных артерий экватора и даже войлочные юрты в степях и пустынях востока. Практически все они, конечно, были машинного производства, но, несомненно, являли собой эхо прокатившейся по планете волны подражания Городу Радости. Как ребёнок, желающий, чтобы его игрушки были максимально похожи на вещи взрослых, новоявленные модники, наслушавшись рассказов отважных туристов, побывавших в гостях у современных отшельников, стали заказывать у машин желаний и даже мастерить вручную всевозможные предметы, напоминающие о быте и образе жизни жителей Города Радости. Чего мы только не встречали во время наших рабочих путешествий! Избы из искусственного дерева, пропитанные запахом настоящей древесины; прислонённые к ним машинные «вилы» и бочки для воды; сколоченная вручную телега с искусственной картошкой и прикреплённый внизу неё моторчик на солнечных батареях; вимана, замаскированная под стог сена; и даже человек в белых дырявых одеждах, перебросивший через шею верёвку, по обоим сторонам которой болтались где-то найденные им старинные увесистые подшипники — мы даже не решились спросить его, означало ли сиё ношение вериг или в его представлениях максимально соответствовало «жизни на земле»? И что бы только сказал Амвротий, увидев всё это?

Не все, конечно, подверглись этой новой проказе, но в основном это были активные молодые люди, усмотревшие для себя в этом поветрии глоток свежего воздуха. Многие из них отдали своих роботов на обслуживание измерительной и вычислительной техники проекта — вторых, третьих, а то и единственных. Так идея Редилия из Акваторий нашла живой отклик в сердцах сочувствующих проекту. Хотя нам, честно говоря, некогда было беседовать с каждым из них и разбираться в их истинных мотивах. Мы трудились, не покладая рук, постоянно переезжая с место на место, и с помощью многих энтузиастов покрыли нашим оборудованием около 70% территории земли — можно было начинать!

На этом подготовительный этап завершился, и теперь мы целыми днями пропадали в гигантских сотах ИКИППСа — да, к нашим и без того немалым зданиям пристроили с десяток корпусов, наполненных вычислителями. Запечатлеть в памяти весь этот лабиринт коридоров и проводов, мониторов, блоков, дверей и пультов управления было совершенно невозможно, и наши незаменимые роботы М-388 постоянно услужливо кружили вокруг нас, не давая потеряться в этой будущей кладовке всей мировой кармы.

Практически весь декабрь месяц ушёл у нас на настройку и доводку оборудования института, и только в последние дни перед Новым Годом наконец появилось свободное окошко. Дарима, навестившая своего учителя, одиноко живущего в сторожке у берегов древнего озера, была полна сил и идей.

— Слушай, Минжур, — сказала она за ужином дома, — а что ты на лекции для юношества говорил про какой-то фантастический мешок?

Я нахмурил брови. Я саму лекцию-то уже успел подзабыть. Столько тут всего уже произошло после этого… Дарима, видя мои затруднения, поняла, что быстрее будет просмотреть запись. Пока омлет её бесцеремонно остывал, она немного постучала клавишами вычислителя, и вскоре провозгласила:

— О, вот оно! Скажи-ка мне, что это был за «самомодифицирующийся алгоритмический мешок о семи берестовых тесьмах»?!

— Ах, это, — произнёс я с некоторым разочарованием. — Ну, просто образ такой родился, это ж про Институт Богоявления было. Подшутить над ними хотел.

— Так мы и подшутим! У меня такая мысль тут! — вскрикнула Дарима и, подбежав, затрясла меня за плечи. Глаза её сияли. — Я им сошью такой мешочек, подарим на Новый Год!

— Кому? — никак не мог понять я.

— Да Тоссирху с ребятами!

— Ты что? — вскипел я. — Они же обидятся! Да и для чего это, не пойму? Ящера что ли туда под Новый Год засунуть как Деда Мороза?

— Да какого Ящера, родной! Ох, и рассмешил, ха-ха! — заливалась Дарима. — Накануне старта нашего эксперимента мы им таким образом выразим свою товарищескую поддержку. И не ты ли на лекции говорил, что если один институт что обнаружит, то и другому может перепасть.

— У-у, — протянул я. — Ну так это всё были устаревшие ныне представления, витавшие в наших умах ещё до явления Ящера и прекращения прошлого эксперимента…

— Ой, ну какие вы все иной раз скучные, товарищи учёные! — заметила Дарима. — Ладно, позову подругу, и мы к утру управимся. — А ты лучше спать иди, вид у тебя слишком замученный.

Я кивнул. Усталость накопилась, и мне очень хотелось выспаться. К тому же я не придал особого значения идее Даримы, так как был уверен, что она шутит, просто пытаясь немного меня растормошить.

На следующий день я и вовсе позабыл о вечернем разговоре, погрузившись в последние приготовления. Стояло 30 декабря, и мы сообща решили, что запустим «Весы Лингамены» в аккурат 31-го декабря, в последний день года, принёсшего нам столько перемен.

Войдя в институт 31-го утром, я поначалу подумал, что вечная затейница Дарима решила устроить нам небольшую праздничную иллюминацию по случаю Нового Года и торжественного запуска нашего проекта заодно. Но заметив озадаченный вид Штольма и Гелугвия, рассматривавших эту, с позволения сказать, новогоднюю гирлянду, я вгляделся внимательнее. Везде на стенах, проходя через приборы освещения и вычислители, цепляясь за приветственный экран и стойку с инструментарием, — везде змеилась эта неимоверно длинная цепочка бутафорских сосисок из какого-то лёгкого материала. Проследив взглядом за вереницей провианта, я с негодованием увидел, что сосиски намотаны даже вокруг шеи Будды на статуе в прихожей! Приглядевшись, я заметил на одном поролоновом «подарочке судьбы» какие-то мелкие таблички и заинтересовался.

— Тэкс, — бросил я, — ну-ка, ребята, давайте откроем, что там гласит сия клинопись!

На нескольких плюшевых изделиях машинного общепита, обмотанных вокруг головы Будды, действительно виднелись таблички. Первая гласила: «я — причина следующей сосиски», следующая говорила: «я — следствие предыдущей съеденной сосиски». Я только потянул за цепочку и стал подтягивать к себе самую дальнюю от Будды сосиску, на которой болталась ещё одна табличка, как сзади нас раскрылась входная дверь и послышался весёлый возглас Даримы:

— Ох, ничего себе! Да это же совершенная визуализация причинно-следственной связи!

Мы уставились на вошедшую в ожидании объяснений. Дарима подошла ко мне, и, заметив табличку, которую все мы хотели достать, стала аккуратно разматывать сосиски с шеи Будды, то на миг приближаясь к нему лицом, то тут же почтительно отстраняясь. Наконец, послание оказалось у нас в руках, и мы с удивлением прочитали: «все сосиски ваши, друзья, но мы надеемся, что и нам перепадёт хотя бы одна маленькая и сочная. Подпись: Т.Б.Ф.»

— Во дают! — первой опомнилась Дарима. — Моё почтение!

— Кто? — вскричали мы втроём со Штольмом и Гелугвием.

— Тоссирх, Бессаланх и Фриазон, — улыбнувшись, ответила Дарима. — Я их вчера тоже поздравила.

Так мы постигли тайну явления новогодних гирлянд в холле института и в приподнятом настроении направились прямо в нашу любимую комнату на втором этаже, где по-прежнему находился центр управления Экспериментом.

— Что-то вы задерживаетесь, молодёжь! — подмигнула нам Лингамена, как только мы вошли. — Подарки судьбы потом обсудим, а сейчас — вперёд!

Так, без всяких помпезных речей Лингамена Эклектида потянула на себя символический рубильник и запустила «вечный» эксперимент ИКИППСа. И хотя за этим не последовало никаких внешний проявлений, долженствующих, казалось бы, во всех подобных случаях непременно сопровождать события такого порядка, холодок пробежал у меня по спине — началось! Словно наяву я увидел, как застучали не ведающие усталости детали тысяч машин, перегоняя и просчитывая первые блоки принятого от измерителей потока информации. На миг я будто сросся с этой неимоверной мощью и представил, как приходят и уходят под мерный стук железных сердец целые поколения землян, а Эксперимент всё тянет свои вековечные нити в бесконечность, и на одной чаше весов его гордо восседает время, а на другой робко, с оглядочкой приютились деяния всего человечества. Может статься, через тысячу лет и людей-то не останется, а вычислители, подпитываемые энергией из космоса, всё будут доказывать наличие нерушимой причинно-следственной связи…

Вскоре, однако, это наваждение покинуло меня, и я, как и все наши сотрудники, влился в процесс пассивного слежения за Экспериментом. После завершения подготовительной части проекта все мы превратились из активных участников в наблюдателей. Правда, оставалось ещё оплести измерительным оборудованием не охваченные ранее участки планеты — но это можно было делать уже не особенно торопясь, ведь в обозримом будущем никто не ждал от проекта хоть сколько-нибудь заметных результатов. Но он всё-таки умудрился преподнести нам своего рода сюрприз: график Кармопроцента, предсказуемо находясь вблизи нулевых значений, неожиданно начал выкидывать нам номера. В сущности, я бы не и не стал упоминать здесь об этих микроскопических колебаниях в пределах тысячной доли процента, если бы они не потянули за собой события совсем иного порядка.

Первым забеспокоился Штольм. Он заметил, что при увеличении масштаба графика его кривая перестаёт быть похожей на беспорядочно двигающиеся точки, характерные для нынешнего Кармопроцента. И хотя никто из нас толком не знал, как будет вести себя этот график дальше, всем было ясно, что сейчас, в период неравномерного поступления в ИКИППС информации со всего земного шара, никакого адекватного поведения от кривой Кармопроцента ждать никак не приходится. Так что же демонстрировал нам график? Сначала в хаотично скачущей кривой Штольм на глаз уловил некие похожие символы, повторяющиеся через некоторое время. Наспех проведя машинный анализ, мы не добились никаких результатов. Вскоре уже я и Гелугвий, ежедневно вглядываясь в график, смогли обнаружить ещё несколько идентичных мест. А вот Лингамена по этому поводу вообще не беспокоилась. По её расчётам в ближайшие сто лет график должен неспешно расти, и не стоит слишком напрягаться из-за петелек и завитушек, которые суть прямой результат просчёта всей мировой кармы на данный момент. Но настолько ли это слепая сила?

Постепенно и Штольм, не видя больше никаких разумных объяснений, начал склоняться к мнению Лингамены и понемногу успокоился. Но мы же с Гелугвием упорно видели в графике присутствие явно одинаковых участков, и готовы были поклясться Неймаром, что здесь во сто крат вероятнее присутствие разумной составляющей, нежели «слепой» руки суммы мировой кармы. В конце концов, я рассказал всё Дариме, которая сразу заинтересовалась происходящим и тут же пришла посмотреть на график. При виде этих весёлых линий лицо девушки на миг вспыхнуло, но затем будто спряталось под вуаль: несколько дней она с непроницаемым лицом всё ходила и часами рассматривала кривую Кармопроцента. Наконец, когда Гелугвий уже подумывал о том, чтобы привлечь дополнительные мощности для анализа происходящего, Дарима оторвалась от экрана и сказала:

— Не нужно нового анализа. Я видела эти символы в Гималаях.

— Какие? — с удивлением спросил Гелугвий.

Дарима показала на несколько затейливых значков, образуемых графиком.

— И я бы никогда не догадалась, в чём тут дело, — добавила девушка, — если бы не события последних месяцев. Тут несколько раз повторяются три санскритских слова. Вот этот символ означает «не ждать», а эти два повторяющихся — «начинать немедленно».

— Ничего себе! — воскликнул Штольм с иронией. — А я-то думал, по хорошо прижившейся традиции расшифровывать это теперь придётся лет пятьсот кряду! У нас ведь всё растягивается то на 50, то на 400, а то и на все 1000 лет!

Никто, однако, не засмеялся. Меня больше интересовало, что это за события последних месяцев, о которых упомянула Дарима. Наспех перебрав в уме нагромождение всякой всячины, выпавшей на нашу долю в течение последнего полугодия, я так и не смог выделить ничего такого, что могло иметь хотя бы отдалённое отношение к этим странным символам. Но в одном я был уверен — уж на этот раз это точно не работа Ящера!

— Не утруждай себя, ты и не сможешь догадаться, — сказала Дарима тихо, видя моё замешательство, — об этом я просто здесь ещё никому не говорила.

То, что мы услышали далее, было, с одной стороны вполне логичным, а с другой вызывало неоднозначную реакцию. Случай с вызволением Текано из Механического Города, как оказалось, был уникальным. Ещё ни одному пациенту этих учреждений не удавалось выйти оттуда в добром здравии (и уж тем более руководить впоследствии городом). И, хоть я и присутствовал при описываемых событиях, но больше просто радовался выздоровлению полюбившегося нам парня, чем делал далекоидущие выводы. Вскоре пучина событий поглотила нас, и я и думать забыл о нерадостном прошлом нашего мальчика. Но в мировом масштабе это выздоровление вовсе не прошло незамеченным. Где бы Текано ни ездил, он везде восхвалял свою учительницу и охотно делился со всеми историей своего чудесного исцеления. И вскоре это принесло первые плоды: Дариму начали закидывать мольбами о помощи. Началось это уже после старта большого Эксперимента. Сначала дал о себе знать ещё один юноша из того же Города №227, откуда мы вытащили Текано. Затем посыпались просьбы из многих других Механических Городов, и одна пришла даже от живущего вне их мрачных стен.

Рассказав нам всё это, Дарима отвлеклась какой-то своей мыслью и отстранённо посмотрела поверх мониторов. В этот момент я решил, что она слишком многое притягивает за хвост, и только попусту беспокоится.

— Да, я ездил с тобой и видел всё это собственными глазами, — сказал я. — Но разве Учение не объясняет это так, что Текано уже был готов к освобождению? Случай, конечно, для этих безрадостных мест из ряда вон выходящий, но не кажется ли тебе, что с тобой или без тебя он всё равно бы вышел оттуда?

— Знаешь, — едко заметила Дарима, — если во всём только на это полагаться, то, чего бы нам не решить, что и добрые дела сами по себе должны делаться? Без чьего-либо участия?

Возразить мне было нечего, и я угрюмо молчал.

— Ладно! — примирительно подняла руки Дарима. — Я просто хотела… Да, поначалу и я не отнеслась к этой идее серьёзно. Ну какой из рядового советника по религии может выйти целитель душ? У Ящера вон это куда лучше получается… Дней десять назад я получила первую просьбу о помощи и поделилась этим с Текано. Теперь он мне покоя не даёт, приходит из своего Города Радости почти каждый день и всё время уговаривает попробовать спасти написавшего первым мальчика из того Механического Города, где был сам. Я уже не знала, как мне быть, и всё думала, как сказать Текано, что всё вышло случайно, и что больше я не способна на подобные «чудеса». Но тут вдруг всплывают эти кармокрючки на графике, от которого, казалось бы, ещё добрых 1000 лет ждать нечего… Ох, не знаю, кого я вообще могу спасти, но что до чёрточек этих — я уверена на все 100 процентов: они являют собой вовсе не случайную рябь на поверхности кармического океана. В этом океане вообще ничего случайного не бывает — это и должен доказать наш проект, так ведь?

Штольм лишь пожал плечами. Никто не возражал. Девушка улыбнулась и встала.

— Пожалуй, мне нужен хороший совет, — сказала она. — Навещу учителя.

Поставив виману чуть в стороне от дома учителя, Дарима неспешно пробиралась дальше пешком по знакомой тропинке. «Опять придётся докучать ему своими глупыми вопросами, — думала она, — как будто у него нет дел более важных. Даже не знаю, с чего и начать». Но в этот раз старец сам встречал свою гостью, сидя на пороге дома, и ей не пришлось гадать, нарушит ли она его покой.

— Здравствуй, Дарима! — сказал пожилой отшельник, протягивая руки навстречу идущей. — Вижу, ты чем-то озабочена.

— Здравствуй, мудрейший! — ответила девушка взволнованно. — Ты верно заметил, мне очень нужен твой совет!

Присев на бревно рядом с учителем, Дарима рассказала ему обо всех перипетиях последнего времени, особенно заострив внимание на том, как Текано уговаривает её хотя бы раз попробовать кого-нибудь спасти.

Старец медленно поднялся, и, сделав несколько шагов в сторону, остановился. Со стороны могло показаться, что им овладели сомнения. Дарима, замерев, следила за каждым движением учителя; в висках её громко стучало.

— У Текано доброе сердце… — негромко произнёс старик, стоя спиной к своей ученице. И после паузы добавил: — И большой потенциал, как я чувствую.

Затем старый отшельник с неожиданным для него проворством обернулся и, заглянув прямо в глаза Дариме, быстро спросил:

— И что же ты решила? Последуешь его совету?

Ошеломлённая Дарима тут же вскочила и несколько секунд удивлённо смотрела на своего учителя.

— Его совету?.. — наконец вымолвила она. — Но я же приехала просить твоего совета!

— О, доченька, — кряхтя, пробурчал лесной затворник, старательно пряча глаза, — да что тебе может посоветовать старый больной человек?.. И мудрости во мне, может статься, не так много.

— К чему ты клонишь? — не выдержав, резко бросила Дарима.

— Ты действительно хочешь знать моё мнение? — спросил учитель. — И, не дожидаясь ответа, с силой в голосе произнёс:

— Нельзя терять ни минуты! Начинай сегодня же! Ваш эксперимент и через тысячу лет будет актуален — такова уж его природа, — еле заметно усмехнулся старец. — А если ты долго будешь решаться на выбранное дело, возможно, уже завтра появятся те, кому ты не сможешь помочь даже при всём желании.

— Но учитель! — воскликнула Дарима, — во мне или слишком мало веры или недостаточно понимания дхармы. Я боюсь, что не сумею… Кроме того, я не верю, что Текано обрёл вторую жизнь от одного лишь моего обращения к великому Авалокитешваре.

— Я уверен, — многозначительно произнёс учитель, — что Текано пробудила сила твоего сострадания, которое как молния озарило тебя в тот момент.

— Да, во мне что-то открылось в тот миг… — медленно проговорила Дарима, вспоминая. — Но ведь это было краткое, преходящее состояние, и как я смогу снова вызывать при виде каждого страдающего существа в этих ужасных Городах? Как же мне быть?

— Осознай всю важность выбранного тобой пути, — ответил учитель. — Подумай о том, что в твоих руках, Дарима, сейчас находятся жизни и душевное здоровье многих и многих людей. Если ты не попробуешь — хуже этим людям уже не станет. Вокруг них всё так же будут сновать роботы и услужливо вкалывать им «пружинки». Только завтра они могут уже навсегда потерять шанс вырваться оттуда и обрести своё право на счастье. Но если ты хоть раз попытаешься спасти хотя бы одного из этих миллионов — подумай, какие далекоидущие последствия это может возыметь.

Дарима набрала воздуху, чтобы ответить учителю, но от волнения слова застыли у неё где-то глубоко внутри, не найдя выхода. Ей очень хотелось сказать, что она не выбирала никакого пути, и что Текано она спасла случайно, по наитию; и что она — простая верующая, и её задача — всего лишь помогать Институту Кармоведения в теоретических вопросах… ей много ещё чего хотелось сказать своему наставнику, но она боялась его разочаровать. Поэтому приехавшая за советом лишь поблагодарила учителя за участие и направилась к своему летательному аппарату. Она попробует, чего там. Вдруг и правда получится.

Уже на следующий день Дарима вместе с крайне воодушевлённым её решением Текано отправилась в тот же самый «родной» для последнего Механический Город №227. «Пациентом» оказался ранее незнакомый Текано парень, который каким-то образом прослышал о его чудесном исцелении.

Когда прибывшие зашли в комнату, взору их предстал чем-то неуловимо напоминающий Текано юноша. Те же полудетские черты и тот же надлом в манерах и голосе. У Текано чуть не вырвался возглас удивления.

— Здравствуйте! — произнёс юноша и привстал с кровати. — Меня зовут Армадилл. Это я направил вам запрос, как только узнал о… — он посмотрел на Текано и не закончил фразы. — В общем, у меня тоже загорелась надежда!

Пока Армадилл вкратце излагал свою историю, Дарима, сдвинув брови, сосредоточенно рассматривала его. Текано, заметив мельком посерьёзневшее и насупившееся лицо учительницы, решил поначалу, что она уже начала работу с этим мальчиком и потому сидел не шелохнувшись. Он не мог знать, что в эти мучительные для неё минуты Дарима, заглядывая в самые потаённые свои уголки, отчаянно искала внутри искорку той жалости, что вспыхнула в ней когда-то при виде её будущего воспитанника. Да, этот робкий мальчик тоже был худ и бледен, и так же казался свечой на ветру. Но не было в нём той небесной отрешённости от будничного, которая сразу бросилась в глаза у Текано. Дарима, конечно, сочувствовала бедному мальчику, но не скребло и не сжимало нутро то всепожирающее чувство жалости, нахлынувшее на неё при встрече с Текано и помогшее освободить его. И всё же она должна попробовать помочь и этому человеку…

Через силу поднявшись и закрыв глаза, Дарима начала читать ту же мантру, которую она использовала и для воздействия на Текано. Но, не проникшись до глубины души участью Армадилла, девушка направила всю свою энергию лишь на слова мантры, надеясь, что хотя бы молитва её будет услышана. Каждый слог у неё выходил с трудом и будто отзывался стоном, и вскоре Дарима почувствовала, что всё идёт совсем не так, как должно. На середине этой длинной тирады силы внезапно оставили девушку, и, оборвав себя на полуслове, она пошатнулась.

Тут с одной стороны к ней ринулся Текано, а с другой — бессменно дежуривший у двери М-387. Текано успел подхватить свою падающую учительницу и осторожно опустил её бесчувственное тело в кресло. Глаза девушки были закрыты, одна рука безвольно свесилась с подлокотника. Текано участливо смотрел в измождённое лицо своей наставницы и не решался тормошить её. Этим и воспользовался подъехавший робот, который тут же посчитал, что требуется его помощь и ловко прицелился «пружинкой» в руку пострадавшей.

Увидев это, Текано в отчаянии схватил подвернувшуюся под руку машину желаний и замахнулся ей на М-387.

— Ты что, железная башка, обезумел? — заорал юноша что было мочи. — Мы приехали сюда спасать всех, а ты её за больную принимаешь!

Робот тут же остановился и, вопросительно глядя на Текано, убрал шприц.

— Честное слово, если б ты не прекратил, — сказал юноша уже спокойнее, — я бы врезал вот этой «машинкой» по твоей железобетонной голове — глядишь, ты бы поумнел! Правда, одной «машинкой» или головой робота стало бы меньше.

М-387 пару секунд оценивал ситуацию, затем выдал уже знакомое:

— Голова у меня не железобетонная, она из карбида вольфрама и пластика. Моя обязанность — присматривать за больными, и я хотел как лучше. Инструкция №1Б предписывает мне в таких случаях…

После этой небольшой стычки, когда делегация «врачевателей ран душевных» уже покидала Механический Город по его искрящимся и переливающимся яркими цветами улочкам, Текано наконец почувствовал облегчение. И хотя юный ученик Даримы уже успел подзабыть эти мрачные застенки и вовсе не опасался попасть сюда снова, посещение Армадилла далось ему не так легко, как он это себе заранее представлял. Правда, понервничать ему пришлось в основном из-за обморока учительницы и нелепого поведения робота М-387, но сейчас-то всё это было уже позади! С каждым шагом юное сердце всё больше охватывали мысли о доме, а всплывшее в памяти милое и наивное личико Анталиши тут же вызвало сладостный зуд в грудной клетке. Текано крепко сжал руку учительницы.

— О, как мне захотелось домой, — тихо признался он вслух. — Туда, где мы плечом к плечу поём наши песни у костра, и где нет этих ужасных роботов и машин желаний. Туда, где Анталиша…

Дарима лишь вымученно улыбнулась. Она ещё чувствовала недомогание и тоже стремилась туда, где её всегда ждут и где не надо разыгрывать из себя героя-спасителя человечества. Необходимо было хоть немного отдохнуть.

Вскоре вимана с двумя усталыми добродеями опустилась недалеко от ИКИППСа.

— Мы будем ещё пробовать? — с надеждой спросил Текано.

— Мне надо к учителю, — ответила Дарима. — В этот раз всё решится окончательно.

Больше ничего сказано не было, и беззвёздная ночь поглотила следы разошедшихся в разные стороны людей. Но не прошло, казалось, и часу, как засеребрилось росой ясное утро, и лесная тропинка, встретив Дариму нападавшими за ночь шишками и немного попетляв между деревьев, привела её к старому учителю, сидящему на пороге своей хижины.

— Учитель! — с горечью начала Дарима. — Я не смогла спасти страждущего. Но я приехала к тебе сегодня за окончательным ответом — пытаться ли мне дальше или бросить всё и остаться тем, кто я есть. Прошу, помоги мне найти решение!

Дарима не знала, в каком виде придёт ответ: будет ли это краткое напутствие учителя, или же только туманный намёк на то, где следует искать. Она знала только, что на этот раз она не покинет это место в сомнениях. Принять нелёгкую судьбу подвижника или остаться советником по вопросам религии, не перекраивая более полотно мироустройства?

— Остаться тем, кто ты есть… — повторил старец и нахмурился. — Если ты знаешь, кто ты есть, то какие тогда у тебя могут возникать вопросы по выбору пути? Просто следуй уже выбранному. Если же твоё знание себя не истинно, и ты не знаешь, кто ты есть, то, может быть, ты — не советник по вопросам религии? И что же, в таком случае, ты советовала в институте все эти годы?

Видя, что расстроил ученицу своими словами, старик немного смягчился.

— Ну-ну, будет тебе… Ты думаешь, я знаю, кем являюсь? Хотя, есть у меня одно подозрение на этот счёт: я всего лишь бесполезный, заплесневелый склад дхармических знаний, — с этими словами учитель постучал ладошкой по своей лысой голове, и в глазах его мелькнул уголёк. — Хех! И ты приходишь ко мне за мудростью, которую собирал я по крупицам всю жизнь. Но какой прок от той мудрости, что ещё никому не принесла добра?

— Но я ведь столь многому у тебя научилась! — попыталась возразить Дарима.

Но старик, казалось, пропустил это мимо ушей.

— Вместо того чтобы сбросить облепившую нас шелуху иллюзорности и заняться подлинно важным, мы все ждём, что кто-то другой ответит на наши вопросы и укажет, как нам жить и во что верить. Но сказано же: не ждите Майтрейю, будьте сами себе путеводным светом!

— Пойдём, — поманил старец застывшую на месте Дариму, — ответ ты найдёшь сама.

Они вышли из домика и прошли тропинкой туда, где открывались взору дальняя дымка синих гор и неохватные лазурные просторы великого озера.

— Вглядись в эту немолчную стихию, Дарима, — сказал старец, показывая на пенные барашки, бьющиеся о каменистый берег. — Имя ей — Байкал! Стань отрешённой от мирского, и пусть твой незамутнённый ум будет так же чист и прозрачен, как эти воды. Тогда они укажут тебе путь к истинному состраданию, лежащему в каждом из нас так же глубоко, как дно этого священного моря у подножия суши.

И долго ещё после этого в молчании стояла Дарима у берега, сосредоточенно внимая шумящим потокам Байкала; и час за часом лицо её всё больше светлело, пока, наконец, не засияло осознаванием. Последний кусок мозаики встал на своё место.

Увидев эти перемены, наблюдавший за воспитанницей учитель подошёл и устало изрёк:

— Ты получила ответ, дитя моё, теперь иди, иди! И да пребудут с тобой будды и бодхисаттвы всех циклов. Пришло твоё время.

В этот момент Дарима впервые в жизни увидела, как учитель счастливо улыбается.

После краткого домашнего затвора, из которого Дарима вышла собранной и одухотворённой, началась их с Текано длительная одиссея по Механическим Городам. Юноша неотступно следовал за своей наставницей и был свидетелем многих её успехов. В первую очередь Дарима разрушила темницу духа Армадилла, за несколько приездов сумев открыть ему суть учения дхармы. Вскоре, узнав про невероятное исцеление своих бывших соседей, ещё несколько человек из Механического Города №227 прислали свои запросы о помощи. За следующие полгода Дариме и Текано удалось вызволить оттуда ещё 24 человека. При этом нескольких из обратившихся к ним спасти так и не удалось: эти горемыки не смогли вникнуть в суть Учения, упорно ожидая лишь проявления сверхъестественной силы зачитываемой им мантры.

А желающих излечиться меж тем становилось всё больше и больше, и слава об Исцеляющей Дариме вскоре просочилась далеко за пределы одного Механического Города №227. К лету 3121-го года призывов о помощи набралось уже около тысячи, и Дарима, спокойно до этого выполнявшая все взятые на себя обязательства, впервые в сильном волнении подумала, что одному человеку не под силу излечить миллионы. И тогда она, сложив ладони лодочкой, обратилась к изображению Цонгкапы с вопросом:

— Не слишком ли это много для Дашинимаевой — отдалённого потомка пастухов и охотников Восточной Сибири? О, разве способен обычный человек на столь великие дела?

Текано, оказавшийся свидетелем этой сцены, поспешил поддержать наставницу.

— О, я знаю, ты и есть великая бодхисаттва Майтрейя! — воскликнул он, низко склонившись перед Даримой.

Побледневшие губы девушки тронула еле заметная улыбка. Обернувшись к Текано, стоявшему позади неё, она промолвила:

— В последнее время объявилось что-то слишком много кандидатов на роль спасителя человечества. И всё сплошь среди твоих хороших знакомых, не находишь?

Но Текано молча стоял согнувшись и не смел поднять взгляд на учительницу.

— Даже великие будды и бодхисаттвы никогда не говорят о своих заслугах, — с лёгкой укоризной заметила Дарима. — Так чего же нам, обычным людям, поступать так? Нам главное не забывать, что мы пришли на эту планету, чтобы сделать мир капельку лучше, и при этом совершенно неважно, кем мы являемся, и как нас называют. И довольно слов! Идём, — бодро позвала юношу Дарима, подавая ему руку, — нас ждёт следующий Механический Город.

Так ясноглазый юноша Текано, взгляд которого с некоторых пор стал огненным от движений его неукротимого духа, начал понемногу осознавать и свою роль в начатом Даримой деле. Он хотел помогать и в Городе Радости, и ездить по Механическим Городам, и вообще быть сразу во всех местах, где требуется деятельное участие человека. Так и они и ездили по миру — денно и нощно трудясь не покладая рук, и тяжким был труд тот, и далеко не всегда приносил он видимые результаты. Никто не знал, кто же пришёл на Землю в образе миловидной девушки с восточными корнями, но с каждой поездкой Текано всё яснее чувствовал, как поворачивается со скрипом некая громоздкая конструкция, как трещат и подаются сросшиеся без движения части блоков, и заводят нехотя свою заунывную песню связующие механизм лебёдки. То начало свой поворот великое колесо, и никому не под силу было сказать, обернётся ли оно вокруг оси раньше, чем закончится проект «Весы Лингамены», или ему нужно будет много больше времени…

Что ж, мне остаётся рассказать вам уже совсем немного, потому как после всех описанных здесь встрясок и перипетий, произошедших в мире за последний год, история, как это часто случается, вновь перешла на поступательный характер движения и перестала пестрить различными потрясениями. Читатель, знакомый с литературой древности, вправе ожидать тут от книги счастливого конца или особенной, запоминающейся развязки. «Ну а где же полёты к дальним туманностям и межгалактический контакт? — спросит он. — Где игрища с пространством и переход через Чёрные Дыры?» Ответим, что описания всех этих вещей можно без труда найти в любой базе данных или послать соответствующий запрос в Институт Земли; в этой же книге нам было куда важнее и интереснее показать, как человек четвёртого тысячелетия отвечает на извечные вопросы, которые на поверку оказались гораздо древнее самого человеческого рода. И вопросы эти, как, надеюсь, хорошо видно из наших записок, никуда не делись — напротив, несмотря на невероятную техническую мощь землян, они только поднялись во весь свой гигантский рост — и, кстати, не только у нас. Да, Пружинная Эпидемия — бич многих развитых цивилизаций, и если вас интересует эта тема, вы вполне можете обратиться к первоисточникам.

Добавлю ещё несколько слов о дальнейшей судьбе основных героев этого повествования.

Ящер, в отличие от прошлого своего воплощения, на этот раз никуда не исчез — напротив, он, к его чести, сдержал обещание, яро и истово продолжая начатое дело. Кхарну без устали оттачивает навыки своего строительного мастерства; в его планах — расширение границ поселения и создание деревянных сооружений необычной архитектуры. Текано сияет счастьем — он чувствует, что нужен сразу везде, и без устали мечется между своим новым домом и поездками с учительницей; кроме того, он снова начал рисовать и делает большие успехи. Криадат Фалесский, Анталиша, Амвротий и прочие менее известные жители Города Радости ощущают, что находятся на своих местах и с удовольствием трудятся на общее благо. Тоссирх и его коллеги из Института Богоявления приезжали в вотчину отшельников засвидетельствовать Ящеру-Спасителю своё почтение, но от переезда туда отказались, мотивируя тем, что ИБ должен существовать, и за ним нужно кому-то присматривать. В деятельности некоторых других упоминавшихся нами ранее организаций, таких как Институт Счастья и Совет Земли, никаких особых изменений не произошло: Карт сотоварищи всё так же выводят единую формулу счастья; в Совете Земли как обычно решаются общемировые вопросы. А мои коллеги по Институту Кармоведения продолжают свой нескончаемый научный труд — без перерыва наблюдают за Экспериментом Лингамена, Штольм и Гелугвий. При этом у последнего хватает сил уделять часть себя и дому, куда, кстати сказать, перебралась из внешнего мира и его мать Тринальдена, которая теперь с радостью делится со всеми селянами своими обширными познаниями в садоводстве. Наланда уверовала в рассказ о Сарнахе и Махагайе и шаг за шагом не торопясь изучает дхарму с нуля, и в этом ей с готовностью помогает Текано. Всё так же весело и непринуждённо продолжает жить удивительная семья Велисов. Как были они рождёнными в естестве, так и продолжают пребывать. Во всём они находят радость и желание жить дальше, и всё им одинаково хорошо: и ручной труд, и отсутствие машин желаний, и утренние пробежки. Что же до самого Города Радости, то хочется надеяться, он не превратится в чисто фольклорный элемент и не станет очередным развлекательным аттракционом вроде Карусели Времени.

Над нами пламенеет ясный рассвет четвёртого тысячелетия, и в этот полдень середины 3121-го года мы с Даримой в кои-то веки выбрались на свою прародину. И здесь, в сибирской степи, как и миллион лет назад, ветер носит терпкие запахи разных трав, а мы лежим под необъятным небом и внимаем голосам земли, шепчущим о бренности всего сущего. Дарима погружена в созерцание природы и размышления, глаза её плотно прикрыты. Я же думаю о том, что во всей этой истории, записанной мной для вас, мне, по большей части, выпала скромная роль летописца. Я не совершил никаких значимых научных открытий, и, несмотря на постоянное присутствие Даримы, так и не стал настоящим учеником Дхармы; я метался между наукой и учением, но, не обладая внутренней силой Ящера или верой Текано, так ни в чём и не добился заметных результатов. Но я уверен в одном: именно она привела меня к Дариме и бережно провела через гущу всех этих событий — моя путеводная нить. Иной раз она еле виднелась как леска в траве, и тогда я на ощупь полз вдоль неё, обдирая колени и руки; иногда она вдруг проступала толстым корабельным канатом, и тогда я браво маршировал рядом, обхватив её двумя руками. И пусть даже спустя лишь океаны жизней она выведет меня к следующей ступени в постижении самого главного — я уже не потеряю её. А значит — всё было не зря!

2016 — 2018, Москва