Пришла долгожданная весна. Долгая зимняя меланхолия, усугублённая и раскрашенная беспросветным ожиданием и пустотой, наконец отступила. Словно после долгого заточения без права видеть солнечный свет, сердце, наконец, пробудилось от спячки и возликовало, вбирая в себя каждую пернатую песнь, каждый кусочек зелени, только что родившийся в мир, — и понеслось радостно вдаль вместе с талыми водами, уже начинающими заполнять лес.

Джон сидел на пеньке на излюбленной полянке в парке. Место это находилось в стороне от дорог; редко, практически никогда не дотягивался сюда взгляд случайного прохожего. Тем более, в этот утренний час, когда обжигающая до слёз синева неба тут и там проглядывала сквозь голые ещё ветви дерев, а солнце косыми лучами освещало кору и мох, пробегало по талой земле, не до конца ещё отпущенной февральскими холодными ветрами. Но везде и во всём уже чувствовалось веяние чего-то неудержимо нового, лёгкого. Это незримое нечто проходило сквозь Джона, пронизывало, опутывало его своими нитями так, что он начинал ощущать свою причастность и к этой новой заре мира, неотвратимой, встающей надо всем словно гигантский монолит; победной.

Джон влез на пень и, вытянувшись во весь рост и раскинув руки, издал громкий клич — приветствие новому дню, обновлённому, пробуждающемуся миру. Он словно сбросил многолетние путы и оковы, стяжавшие его душу и разум. Как никогда прежде, воспарил он над просыпающимися деревьями, над такими одинаковыми издали серыми крышами домов, садами, дорогами. Над теплицами разумов, над бездушными парниками колледжей, надраенными до блеска раковинами и ботинками. Ликуя с мышами и кротами в полях; распевая с соловьями и воробьями — пусть кто как умеет — о новом дарованном дне. Купаясь в шепчущих, хохочущих, грохочущих, раскатисто смеющихся облаках. Смывая под небесным душем всю грязь, — в который раз, — как вдруг… Что это? Муравьи внизу? Радуются новому дню, суетятся? Ах нет, то — не муравьи. И вовсе не радуются… и не создают, не творят, а лишь ведают, что разрушают; да и то не всегда. Какая-то ноющая тревога, сосущая под ложечкой, свербящая нутро тревога проснулась в Джоне. Он обрёл себя стоящим на пне, глаза открылись.

И пришла внезапно кристальная ясность, чистая, незамутнённая картина мира предстала перед Джоном. Его путь лежал через бездонную пропасть этого мира. И влекомый сигнальными огнями и точечными кострами там, в недоступном конце пути, он всегда будет видеть перед собой хрупкий навесной мостик, сотрясаемый всплесками чуждых сознаний, раскачиваемый порывистым ветром кармы… На этом мосту в вечность, на этой бесконечной дороге, пребудут с ним два неизменных, антагоничных проводника — великая радость, Знание истинной сути всего, — и такая же великая скорбь от возможной потери этого Знания и абсолютной невозможности приобретения этого Знания другими. Если потеряется, исчезнет, канет в тёмных коридорах разума Знание — останется лишь второй проводник — извечная печаль об утрате, потере своей сущности и сущности мира. И тогда, во мраке безвременья, под руку с этим проводником, предстоит тысяча жизней скитания по мосту в поисках верной дороги домой. Но померкнут костры и сигнальные огни, стихнут зовущие песни где-то там, на другом краю пропасти мира. Мост закольцуется или превратится в лабиринт бесконечных исканий, где и тысячи жизней может не хватить на поиск единственной дороги. И так будет продолжаться до Нового Цикла или до самого Конца всего Мира…

Если же Боль отступит и останется лишь одно Знание, Радость… Это будет вестником последнего воплощения человека в земной обители, ибо ему больше незачем приходить сюда, он уже достиг конца Моста. Ведь человек и является в этот мир творить и искать свою дорогу, свой Мост…

Джон вдруг гулко, как никогда свободно рассмеялся и слез с пня. Всё это время он так и стоял на нём, раскинув руки, подняв голову и закрыв глаза. Теперь же он уходил из леса с частичкой новообретённой мудрости. И то ли от этого, то ли потому что почувствовал себя в роли Арталиэн, изрекающей перед Советом истины с этого пня времени, Джон ступал весело и широко, вбирая в себя весенний лес и продолжая улыбаться. В то утро он познал освобождение. «Мост в вечность начинается с пня времени, и я отыскал этот пень», — подумал Джон и снова улыбнулся во весь рот. Птицы вокруг словно вторили этой радости и развивали тему, случайно подсказанную им Джоном.

Было всё ещё довольно рано; солнце не добралось до зенита. Джон разбирал за письменным столом свои последние сочинения: «Вот это ничего, так… это… а это никуда не годится!» Внутри всё пело, он всё ещё находился во власти сделанных только что в лесу открытий. В голове его родилась какая-то неземная мелодия, удивительным образом перекликающаяся с только что слышанными в лесу вешними птичьими песнями. Джон отложил бумаги и мечтательно прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину вокруг. А мелодия внутри не угасала, она росла и ширилась, — Джон вёл главную партию, птицы аккомпанировали, в голове начал складываться образ вплетающейся партии струнных, — как вдруг воздушной трелью влетела в мелодию резвая птаха, подняла голоса вверх, вскружила вальс аллегро, осыпая эскапады нот. «Я сплю?» — тихо спросил Джон и открыл глаза. Звонил телефон.

— Да! — он снял трубку.

— Арталиэн Анориме приветствует тебя! — услышал Джон в ответ и обрадовался. После нового года их компания виделась достаточно редко, — всего дважды на непродолжительные чаепития.

— Тётя Дженни, — воскликнул Джон. — Как я рад слышать Вас!

— Я тоже, Джон. Если хочешь, приходи к нам сегодня. В этот погожий весенний день участники Союза высказывают желание собраться.

— У меня давно есть такое желание, леди Арталиэн. Я непременно буду!

— Замечательно! Если у тебя нет более никаких неотложных дел, то мы уже ждём тебя начиная с этой минуты.

Джон вышел на улицу. Ощущение вечного, непреходящего, постоянно юного утра было разлито в воздухе. И зенитное солнце, и обжигающее своей нерукотворной синевой небо, и этот весенний воздух, — всё это не просто кружило голову и уносило мысли прочь к просыпающимся лугам и набухающим почкам, к любовной песне соловья и ещё выше, туда где нет забот и печалей, где лишь свет, любовь и первозданная чистота. Нет, не звенящую песнь жаворонка слышал во всём этом Джон, но колокольный звон, набат, безмолвный крик о помощи, о том, что всё прекрасное нуждается в защите, но жаждет любви, ибо без любви теряется изначальная сущность всего. В эти нереальные моменты короткой вспышки озарения, пронзившей Джона молнией вселенского знания, он ясно узрел вдруг всю скорбь, неумолимую, бездонную печаль пропасти, лежащей между ним, и таким близким, но недостижимым миром прекрасного вокруг него.

«Я никогда не растворюсь во всём этом, не смогу соединиться и стать единым целым, — так чтобы моя любовь к миру стала полной. Моя любовь отныне — это две составляющие — великая радость знания и понимания, и равнозначно великая скорбь от невозможности слиться с этим знанием. Нас разделяет Мост. И мне нужно стремиться к другому его концу… А пока меня ждут мои друзья!». И он, словно скинув хомут новых открытий, улыбнулся почти беспечно и бодро зашагал к дому Арталиэн.

Наконец, вся команда в сборе, зал Анны на втором этаже распахнут и манит своим завсегдашним уютом. Когда видишь всех друзей через пару месяцев затворничества, понимаешь, чувствуешь в людях какую-то неуловимую перемену. Но что именно изменилось — сразу сказать не можешь. Быть может, это под силу заметить художнику или опытному физиономисту, который сразу подметит пару мелких морщин. Джон обозревал все эти лица, которые были обращены сейчас к леди Арталиэн. Наконец, и он перевёл взгляд на неё. И обнаружил, что пропустил начало собрания. Арталиэн говорила:

— Перед вами пробный макет нашего журнала.

Перед собравшимися предстала обложка, на которой эльфийская дева в длинном белоснежном одеянии брела среди полей и цветов.

«Почти библейская картина», — подумалось Джону.

— Эта леди — вне всякого сомнения — леди Арталиэн! — пошутил вслух Уолтер.

— Далее следует вступительная статья, которую Анна всё-таки закончила, а я добавила пару слов. — Арталиэн перевернула страницу. — Несколько наших с Анной картин и рисунков, стихи Чарльза, пара сочинений Уолтера и свободное место для тебя, Джон. Ты ещё не предлагал свой материал для журнала. Джон?

— У меня есть несколько стихотворений, но, право, я не знаю, как можно помещать их рядом с такими грандами…

— Джон, искусство — это высшая свобода, — слегка нравоучительно произнесла Арталиэн. — Если в этом журнале печатать только, как ты изволил выразиться, «грандов», то грош цена такому изданию. Это же строгая упорядоченность, продуманность, тотальный контроль, ещё один винтик Системы.

— Я принесу пару стихотворений, — сказал Джон, и внезапно лицо его осветилось. — Но сейчас я хотел бы кое-что поведать Совету.

И Джон вкратце, не слишком отвлекаясь на мелочи, рассказал всем о своём видении Моста в Вечность, о Проводниках, об открытых им только что двух составляющих собственного «я». Заканчивая говорить, Джон заметил, как дёрнулись уголки губ обычно беспристрастной Арталиэн («неужели смеётся?» — мелькнуло у Джона). Огонёк вспыхнул в её глазах и она молвила с чувством:

— Джон, в тебе просыпается редкий дар не только видеть мир не так, как осязает его большинство, но и уметь внятно и убедительно описать это своё видение. У тебя есть что сказать людям. Тебе ли стесняться своих произведений! — Тут лицо её смягчилось и лукавая улыбка озарила его. — Не скрою, я кое-что предвидела, но не знала, что это начнётся так скоро.

Остальные присутствующие тоже поспешили выразить свои мнения.

— Предлагаю включить сказание Джона в журнал! — пробасил Чарльз.

— Это отличный ход для придания журналу целостности. — Анна также была полна энергии. — Открывает журнал моя статья, настраивая читателя на нужный лад (по крайней мере, мне хотелось бы надеяться, что это так). Далее следуют непосредственно сами произведения… хм… чего уж там — искусства! И в завершение всему — это откровение!

— Рад за тебя, Джон! — просто откликнулся Уолтер. — Но не слишком ли много слов? Пришла пора заканчивать работу над первым номером.

Арталиэн подняла руку, призывая к тишине, и сказала:

— Джон, лучше всего будет, если ты опишешь это своими словами, как сможешь. Именно в таком виде мне хотелось бы поместить твоё сказание в журнал. Без всякой литературно-корректорской правки с моей стороны. Так мы сохраним ощущение живости, спонтанности рассказываемого от первого лица. А если мы будем изъясняться только языком высокохудожественным, сплошь наполненным высоким слогом или специальными терминами, непонятными большинству — какой толк от нашего журнала? Элита для элиты? Любоваться своим окружением и смаковать подгнивающую прелесть самодовольных умников вокруг… Хвалить только произведения друг друга… Нет, наш журнал должен стать тем самым шансом для любого человека — учёного или простого крестьянина, буде вы найдёте такового на обширных полях английских графств. Иначе всё это превращается в пустопорожнее перемалывание, и грош цена и нам, и детищу нашему. Повторяю, я не призываю к упрощению формы, но лишь пытаюсь вспомнить о тех, у кого никогда не было того самого шанса…

— Я готов написать окончательный вариант прямо сейчас, — твёрдо сказал Джон, вдохновившийся речью предводительницы Совета. — Могу ли я попросить перо и бумагу?

Вся эта сцена вызвала одобрение участников, проявившееся в зависимости от темперамента каждого. На этом первая часть собрания закончилась.

Слова у Джона ложились на бумагу чётко, не отставая от уверенной поступи вдохновения. Наконец, когда последнее предложение осело на своё место, Джон бегло осмотрел своё творение и отложил перо. Нет, он не перечитывал полностью, он просто окинул взором красивые ровные строчки. На сей раз сомнений не было — он знал, что не напишет лучше и никакой правки не нужно. Этот текст уже возымел свою собственную силу, не зависящую ни от чего. Джон протянул лист леди Арталиэн. Та приняла его, вложила в черновик журнала и сказала:

— Ну вот и закончены труды наши суетные над первым номером.

— И труды эти были не напрасны, — возгласил Уолтер. — Я добавлю туда пару своих стихов, и журнал приобретёт законченность формы!

Все обратили взоры на Уолтера.

— Вся гармония вселенной, понимаешь, в одном маленьком журнальчике, — продолжил он несколько неуверенно и вдруг покраснел.

Раздался взрыв всеобщего хохота.

— Сын! — наставительно заметил дядя Чарльз, — наша новая надежда ещё не вышла из печати, а ты уже делаешь из неё посмешище.

— Ну да, ну да! — заорал Уолтер вне себя. — На задней обложке приписать: «Чувак, ты врубаешься? Если нет, то ты никогда не думал о том, чтобы снова открыть журнал на первой странице. Повторение — мать учения!»

— Ты лучше врубись в это… чувак! — и когда Уолтер поднял голову, то увидел леди Арталиэн с таким огромным пирогом, что у него захватило дух. Пирог поместили на стол. Он как раз умещался туда, оставалось лишь место для чайных чашечек.

— Мы с Анной испекли этот скромный пирог по случаю окончания работы над нашим журналом. Угощайтесь!

В центре пирога возвышалась та самая фигура с обложки в белоснежных одеяниях, а по краю вкруг была выложена кремом надпись: «Litera scripta manet».

— Что здесь написано? Это рекомендации к употреблению, условия хранения, срок годности, состав, вредные добавки, кем и когда произведено?.. — спросил Уолтер и невинно заулыбался.

— Здесь написано, — Арталиэн подняла бровь и многозначительно посмотрела на Джона. — «То что писано пером, не вырубить топором».

Джон понял, что сказанное удивительным образом относится к только что написанному им пером (да, пером, а не шариковой ручкой!), с благодарностью кивнул леди Арталиэн и принялся за уже вызвавший брожение умов пирог.

Уолтер тоже отчаянно набивал рот и бормотал:

— Ммм… в жизни не пробовал ничего подобного!

— Славный, славный пудинг! — довольно и сытно ухмылялся дядя Чарльз.

— На здоровье! Мы старались для вас! — леди Арталиэн обходила стол, подливая всем чаю. Она остановилась сзади Уолтера, и, опустив ладони ему на плечи, добавила: — Недавно я получила письмо от моего дедушки, графа Хорнсбари.

Уолтер развернул голову и через плечо посмотрел вверх на говорившую.

— О, это хорошие новости! Как здоровье старого, почтенного графа?

— Он предоставляет всем нам шанс узнать это самим, воочию!

— Нам? — почти одновременно вскричали трое мужчин, хотя первым порвал финишную ленточку молчаливого чавканья голос дяди Чарльза. Он и продолжил.

— Арталиэн, да ты представляешь, что он про меня скажет? Нет, я…

— Чарльз, мой родич граф нынче немного не тот, кем был во времена былые. Я и пример моей жизни заставили его пересмотреть взгляды на некоторые вещи.

— Арталиэн, но я явно не отношусь к этим «вещам». Я без родословной, простой английский парень, манерам из высшего общества меня никто не обучал… Что он скажет, когда узнает, что мы вместе?

— Граф прекрасно осведомлён о моей нынешней жизни. И даже не только о моей, — она подмигнула всем. — Он приглашает в гости всех находящихся в зале.

— Как скоро граф желает видеть нас? — спросил Джон.

— Так скоро, как мы будем готовы тронуться в путь.

Ночной поезд мчался быстро, оставляя за собой невидимые километры пути. Тёмными птицами мелькали ветви деревьев в лунном свете. Временами Джону казалось, что он бежит по лесу, а где-то в вышине, продираясь сквозь кроны, настигает его луна, опутывая его ноги и землю вокруг сетями, рассыпая их мягкое серебро повсюду…

— Джон! — послышался еле различимый голос с соседней полки. С ним в купе был Уолтер, они занимали два верхних места. Тётя Дженни, дядя Чарльз и Анна ехали в соседнем купе. — Джон, ты не спишь?

— Нет… я бегу. — Глаза Джона были широко раскрыты во мраке. — Продираюсь чрез непроходимую чащобу, ноги погружаются в вязкую топь, луна настигает меня… и начинается снежный буран. Мне не успеть до спасительных берегов. — Равномерный голос Джона становился всё тише, пока совсем не утонул в темноте.

— А мне кажется, — сказал Уолтер, — что за окном всё как в калейдоскопе. Мелькает вся моя жизнь. События сменяются так быстро, что я не успеваю ухватиться ни за одно из них. Вот моя встреча в лесу с Анной. А вот образ моей матери, скудно нарисованный мне отцом.

Голос Джона вновь всплыл из небытия и перебил его:

— Знаешь… мы тонем. Пучина этого мира вбирает нас всё сильнее. Я выбегаю на бескрайнее поле, вязкие лесные топи позади. Но красное солнце садится, ещё можно успеть добежать до него. Я вижу цепочку следов на хрупком мартовском насте. Они ведут к солнцу, но теряются вдали размытыми пятнами. Темнеет. Мне никогда не успеть.

Мрак купе заполнило беззвучие. Лишь стук колёс отмерял равными ударами сердца бесполезные километры жизненного пути, от станции к станции, какие-то крупные, другие — не очень, а где и вовсе без остановок. Тук-тук, тук-тук.

— Она придёт, Джон! Я чувствую её дыхание рядом, вокруг и внутри меня. Грядёт её неумолимая поступь, и обновлённый мир ликует вместе с нами. Весна наступит, Джон! Она на нашей стороне. По-другому просто не может быть! Я вижу как смываются её потоками бутафорские постройки, как поднимаются из-под асфальта примятые побеги свободы; я слышу как бьют колокола, — не ненависти, но радости, ибо не с кем будет воевать — люди просыпаются по всей земле.

— Весна человечества не придёт, Уолтер. Этот путь проложён мёртвыми и мёртвые хранят его. Весна не придёт.

— Так всё сходится! Вспомни, кому должны подчиниться мёртвые?!

— К чему это?..

— Ты переутомлён, давай подремлем, друг мой.

— Ведь завтра на рассвете снова в бой… — это были последние слова Джона перед сном, но ещё ему почудилось, что Уолтер сказал совсем тихо:

— Так веди нас на этот бой!

В соседнем купе царило оживление. Арталиэн разливала вино по бокалам:

— Чарльз! Прошу тебя, не беспокойся так о том, как ты предстанешь перед моим достославным родичем. Уверена, что он воспримет тебя адекватно. Слава богу, люди меняются со временем, и не все из них — в худшую сторону.

— Хорошо, я почти готов предстать пред графом! Ну что же, — он поднял свой бокал, — за успех нашего предприятия!

Не сказать, что вино в ту ночь лилось рекой, но весёлый смех и голоса не умолкали ещё довольно долго.

— Бабушка как-то рассказывала мне, — говорила Арталиэн, вновь наполняя бокалы, — когда она была маленькой, часто убегала из дому предаться раздолью свежести в окрестных лугах. Луга те были дикие, поросшие травой, но кое-где располагались пастбища. Однажды бабушка, в силу неуёмного детского любопытства, подобралась слишком близко к коровам и стала наблюдать. — Арталиэн пригубила вино. — Но, на её беду, это заметил бойкий молодой бычок, находившийся неподалёку. — Арталиэн вдруг рассмеялась и задорно посмотрела на Чарльза. — Бычок этот видимо заменял пастуха в тот день, ибо за стадом никто не смотрел!

— Надо же, я этого не знала! — воскликнула Анна. — Что же дальше?

— Дальше наша будущая уважаемая графиня — а в ту пору просто маленькая чрезмерно любопытная девочка — испугалась и замахала руками. Я уж точно вам не скажу, то ли красный цвет бабушкиного платьица так не понравился молодому укротителю ковбоев, то ли ему показалось, что какая-то маленькая козявка вызывает его на бой… История этого не сохранила. Но зато достоверно известно, что бык топнул копытом пару раз, словно принимая вызов, порыл землю, грозно посопел, взывая к мести за убитых в испанских корридах бурых и светлых братьев, и бросился на бабушку!

— Ох, господи, боже мой! — дядя Чарльз сделал большой глоток.

— И? — подалась вперёд Анна.

— И бабушка понеслась со всех ног, но укрыться было негде, и разъярённый бык уже вот-вот был готов настигнуть её. — Тут Арталиэн остановилась, сделав точно вымеренную паузу, сузив свои добрые, немного лукавые, улыбающиеся глаза — все так любили её такой! И взмахнула руками. — И вдруг бабушка проваливается в какую-то яму, бык проскакивает сверху и уносится далеко в поле.

— Уф! — выдохнул Чарльз.

— Да, — сказала Арталиэн, подливая всем вина.

— Вот тебе и прабабушка! — Анне тоже полегчало.

— Д-ааа, — Арталиэн снова хитро оглядела всех, и вдруг, чуть не подавившись от хохота, прокричала: — А то бы не было вашей любимой Ар-та-ли-эн… А-но-ри-ме! А-аа… И тебя, моя любимая малышка. — Арталиэн обняла дочь.

Последовал такой шквал необузданного гогота — и тонкого, словно колокольцы, и просто целая канонада басовитого — что даже Уолтер в соседнем купе на пару секунд выпал из своих грёз о вечности и победе. Джон же спал крепким сном. В ту ночь его не беспокоили более дела мирские.

— Мой отец Френсис как-то рассказывал мне, — говорил Чарльз уже чуть хмельно, — вы знаете, он служил моряком в торговом флоте. Как-то, будучи в дальних странствиях в конце 50-х, в открытом море им повстречался странный корабль без опознавательных знаков. Появившись лишь точкой на линии горизонта, он быстро пошёл на сближение. Прежде чем моряки успели разглядеть хоть что-нибудь в свои подзорные трубы, до них донёсся страшный шум со стороны приближающегося корабля. Вскоре этот грохот начал приобретать какие-то узнаваемые ритмические очертания, превратившись, наконец, в громкую, дерзкую музыку.

Вдруг капитан со своего мостика неистово заорал, чуть не выронив подзорную трубу за борт: «Будь я трижды проклят, не сойти мне с этого места или покоиться в пучинах морских тысячу лет, и чтобы ни одна русалка не пришла навестить меня! Это парусник!!!» На корабле поднялся невообразимый гомон, дисциплина была забыта. Все бегали и кричали. Вскоре люди поняли, что дикая музыка — не просто очень громкий шум, а сногсшибательные рок-н-роллы Элвиса! Парусник приблизился уже достаточно близко и кто-то заорал: «Спасайся кто может, абордаж!» И в этот самый момент начинается песня Jailhouse Rock, корабль, взмыв носом в небо, совершает поворот оверштаг, во время которого все видят огромный гарпун, установленный в носовой части. На борту — люди в чёрных повязках, распивающие ром из огромных бутылей старинной формы. Они кричат, машут руками, грозят кулаками, поднимают в вверх бутылки, подбрасывают ружья, улюлюкают! На повернувшемся к ним параллельно корпусе парусника моряки торгового флота видят золотую надпись «Непобедимый Король», а когда глаза их опустились несколько ниже, то в ужасе застыли людские фигуры — на них смотрели из открытых портов жерла двадцати тяжёлых бортовых орудий! Мой отец, к его чести, опомнился первым, и, набрав побольше воздуха, проорал что было мочи перекрывая даже музыку:

— Должно быть у этих корсаров с китобойного судна договор с губернатором Ямайки! — чем вызвал взрыв гогота и криков с пиратского корабля. Оттуда послышались выстрелы в воздух из ружей, корабль уже ложился на другой галс, он удалялся. Тихим призраком ушёл он за горизонт, оставляя за собой эхо стихающей музыки непобедимого короля…

— Вот это история, Чарльз! — Арталиэн была вдохновлена рассказом. — Ты никогда этого не рассказывал.

— Так выпьем же за Короля! — Чарльз поднял полный бокал.

Много ещё было рассказано и выпито в ту ночь. Какие-то из историй Анна слышала, другие — нет, о третьих имела лишь отдалённое представление. Мы расскажем все эти занимательнейшие истории как-нибудь в следующий раз, как только представится подходящий случай.

Наконец, Чарльз сонно прикрыл глаза и сказал, что желает немного подремать, если никто не возражает. Никто и не возражал, впрочем, воздержавшихся тоже не было. Вскоре послышался мерный храп. Арталиэн поднялась, с умилением посмотрела на спящего, потом оглядела себя в зеркало, отразившее сильный румянец на щеках, расчесала волосы, присела за маленький столик напротив Анны и взяла её руки в свои. Верхний свет потушили, теперь лишь редкие фонари за окном и лунные всплески серебра периодически освещали лица во мраке вагона. Опустилась тишина, все невидимые пассажиры поезда уже спали, Чарльз перестал храпеть и только тихонько посапывал. Так ехали они в темноте, мать и дочь, взявшись за руки, не страшась тьмы, парящей над миром, в недрах его и в сердцах людских. Прошло несколько минут. Два лица, два сердца, невидимые, но ощущающиеся в темноте — улыбнулись.

— Скажи, — тихонько встрепенулась Анна, — не зря поезд, мчащийся сквозь мрак, отмеряет столь бесполезные, такие унылые километры пути? Ведь не зря, мама?

— Ах, дочь моя! — Арталиэн обвила двумя руками голову дочери, погладила волосы, поцеловала её, нагнувшись вперёд.

— Ты так редко называешь меня мамой!

Анна безмолвно улыбнулась во тьме, сердце её наполнилось ответной нежностью.

— Любимая Лютиэн! Наша жизнь напоминает это движение. Но поезд всегда может вернуться по тем же рельсам назад, снова радуясь встречному ветру. И дождю, и снегу, и солнцу! Но мы, дочь моя, наделены великим даром не возвращаться каждый раз, но начинать и прокладывать новые пути, бежать узкой тропинкой за новые горизонты! Поверь мне, поезд завидовал бы нам, если бы мог. — Арталиэн глянула во мрак ночи за окном и напевно заговорила совсем тихо:

Головка заснувшей Анны покоилась у Арталиэн на руках, и она осторожно переложила дочь на спальное место, накрыла одеялом и поцеловала, молвив: «Спи сладко, дщерь моя!» Затем взяла свой недопитый бокал, мысленно проникла взором в мир каждого спящего члена Союза, растопила снежинки, кружащиеся во сне Джона, поглядела в окно, не поворачивая головы, вернула взгляд, закрыла глаза и прошептала: «Ну, за тебя, мой светлый Король!»

В окно вагона пробивались яркие утренние лучи солнца, они и пробудили Джона от глубокого сна. Он вспомнил вечер, луну за окном, беспокойный разговор с Уолтером. От всего этого не осталось и следа! Какая же прекрасная пора — утро! Встаёшь, потягиваешься, идёшь умываться и замечаешь как новый день наливается радостной силой. Словно дыханием самой жизни смываются утренним бризом вся вечерняя усталость и кажущаяся безнадёжность, всё видится в светлых тонах!

— А, проснулся наконец! — услышал Джон. Уолтер сидел на столе и болтал ногами. Язык его тоже не соблюдал законы статики:

— Вот подумаешь так — вчера на этом столе стояла бутыль. Я помню её: этикетки, горло, все дела. Бог мой, мы опорожняли её весь вечер. Всю ночь. Пол вечера. Потом ты впал в уныние, а это грех! Вот и спрашивается — зачем придумано вино?

— Ой, Уолтер, какой же ты болтун на публике! Освободи меня от своей эквилибристической риторики, я только проснулся и радуюсь солнцу!

— Эх, Джон, по-моему ты не радуешься, и другим не даёшь этого делать! Как выспался? Пойдём стучаться в двери леди Арталиэн.

Они вышли и постучались в соседнее купе.

— Да, да? — ответил притворно-строгий голос Арталиэн.

— Не здесь ли раздают свежие пончики с полагающейся кружкой эля к ним? Ну или хотя бы молока — за вредность. — Разумеется, это был Уолтер с одним из своих многочисленных в то утро спонтанизмов.

Щёлкнул засов, дверь отворилась и ребята увидели светлую, хорошо убранную комнатку-купе. Занавески приоткрыты, стол чист, постели собраны. Ничто не напоминало о буйной, полной веселья и зажигательного смеха ночи. Лишь дядя Чарльз уныло сидел на своей койке, понуро свесив голову.

— Что, отец, сон этой ночью витал где-то около тебя, но так и не опустился на грудь великана приснуть хоть немного?!

— Всем вновь сошедшим… вновь вошедшим — доброго утра! — И Чарльз встал. — А мне нужно освежиться. — И он вышел посетить душевую.

— Леди Арталиэн! — наконец и Джон улыбнулся. — В этой комнате царят такие чистота и порядок, что пассажирам, едущим в этом купе, давно пора выдавать приз за примерное поведение!

Арталиэн обняла ребят, уголки губ поползли вверх:

— Неужели мы так громко разговаривали вечером?

— О, да! — изобразил Уолтер крайнее сожаление. — Особенно этот, главный освежовывающийся в данный момент. Взрывы идиотского гогота то и дело вторгались на медитативную территорию моего священного сна…

Все прыснули. Анна подошла к Уолтеру, взяла его за руку и спросила:

— Может, всё-таки «освежающийся»? Давайте выпьем чаю.

— Каким вы находите сегодняшнее утро? — спросила Анна.

— Джон нашёл его солнечным, — сказал Уолтер. — Я проснулся немного раньше него.

— А я нахожу сегодняшнее утро прекрасным для посещения моего дедушки. — Арталиэн расставила всем чашки. — Мы скоро прибываем.

Джон и Уолтер инстинктивно пригладили взъерошенные после сна волосы. Уолтер даже поправил несуществующий галстук на шее.

— Ах, ребята! — заулыбалась Арталиэн. — Вы знаете графа только по моим старым рассказам. Но, уверяю вас, вскоре вы будете приятно удивлены.

Тем временем вернулся приободрившийся дядя Чарльз и произнёс:

— Вода — великая стихия! Посмотрите, как она преображает человека!

И действительно, при взгляде на него становилось заметно, как человек, умывшийся утром, меняется буквально за несколько минут. Взор его прояснился, обрёл твёрдость, насупленное лицо теперь выглядело открыто и располагающе, волосы зачёсаны назад.

Арталиэн встретилась с ним взглядом.

— Теперь я вижу, что ты готов к встрече с графом не только внешне! Давайте же выпьем чаю с печеньем, плотно завтракать не советую, — улыбнулась она. Через полчаса наш поезд прибывает.

За разговорами и чаепитием время пролетело быстро и вскоре все ощутили плавное сбавление скорости поезда. Арталиэн поднялась и кивнула всем на вещи, пора было собираться.

На вокзале они погрузились в машину и за полчаса домчали до места назначения. Высадили их у массивных ворот со звонком. Вдоль дороги тянулись высокие ровные стены. С другой её стороны — поля. «Должно быть, здесь хорошо жить, — подумал Джон, — никого вокруг, так тихо. Можно размышлять, гуляя в полях, мечтать в траве на закате, петь в своё удовольствие…» Арталиэн позвонила в звонок, и за забором громко запели колокольчики. Вскоре дверь распахнулась и седой благообразный джентльмен приветствовал их и пригласил вовнутрь.

— Их светлость уже имеют честь ожидать вас, — добавил он.

Перед ними открылся великолепный вид — просторные лужайки с остриженной травой, фонтаны и живописные скульптуры воинов разных эпох. Груды красиво сложенных валунов виднелись тут и там. Между всем этим петляло множество тропинок из утоптанного гравия («и никакого асфальта», — с удовлетворением отметил Джон). Вдали возвышался величественный замок из древнего камня с потрескавшимися в отдельных местах стенами. Он поражал уже издали. К этому замку и вёл их седовласый господин. Вся компания была серьезна и сохраняла молчание. Арталиэн шла второй в этой процессии, золотом сверкали её волосы на утреннем солнце. Никто не видел выражение её лица в эти мгновения. Оно не было сосредоточенно-серьёзным как у остальных. Но излучало радость, какое-то детское просветление нашло на него. Ведь сейчас она оказалась там, где росла, где провела всё своё детство. Она знала наизусть каждую тропинку и камушек, каждый кустик и фонтан. И через столько лет, проведённых вне этого дома было неважно, как происходило расставание с отчим домом, с детством. Арталиэн казалось, что и всё вокруг так же радуется встрече с ней.

Джон рассматривал статуи, медленно проплывающие мимо них. Вот грозная фигура римского легионера с гребнем, чуть далее — саксонский воин. По другую сторону тропки виднелся русский дружинник с копьём. Все они были выполнены очень натурально и могли бы запросто внушить страх непрошенным гостям и днём и ночью. «Это тебе не разряженные манекены в бутиках, которых можно вмиг порубать вон тем мечом! — подумал Джон». Внимание его привлекла грозная, широкоплечая фигура викинга, стоявшая у самых дверей замка, после небольшой лестницы вверх. Джон шёл вперёд, и фигура эта всё больше занимала его. Кожаные сапоги, круглый деревянный щит, кованный железом, потёртая кольчуга и шлем, полностью закрывавший лицо воина. Он стоял, опираясь на топорище, упёртое древком в пол; в другой руке он держал длинный, в три четверти метра, меч. Какая-то неуловимая для Джона магия была в этом воине. Он устрашал, но и притягивал, было в нём что-то знакомое, родное. Отряд поднялся по ступенькам и Джон встретился глазами с викингом. В этот момент, сотрясая воздух, словно из громкоговорителя, раздался низкий, хриплый металлический голос:

— Мы, кажется, вместе воевали в Нормандии в 1078 году, юный господин?

Глаза не шевелясь глядели в упор на Джона. Все застыли, кто-то ахнул. Сердце Джона сжалось. Вдруг викинг отбросил в разные стороны оружие и поднял шлем. Седая шевелюра, аккуратно остриженная борода и орлиный взгляд с приподнятыми бровями. Викинг заулыбался.

— Добро пожаловать в мои владения, дорогие гости! — огласил он утренний воздух.

Раздался галдёж, вздохи облегчения, седовласый проводник степенно улыбался, а Арталиэн, сделав книксен (чего никто из Союза в её исполнении никогда ранее не видел), бросилась обнимать графа.

— Дедушка!

— Дженни! Малышка, сбежавшая из родового гнезда, — с любовью молвил граф. Они обнялись.

Чарльз поклонился графу. Джон растерянно произнёс: «В Нормандии?..»

Анна подошла к своему прадеду, поцеловала ему руку. Это была их вторая встреча. Уолтер поднял отброшенный графом меч и протянул его ему рукоятью вперёд. Граф принял меч и, крутанув им над головой, вскричал:

— Накрыть на стол! Принять дорогих гостей!

Тут же из двери, в которую так и не вошли наши путники, будучи остановленными стражем-викингом, один за одним начали выходить приветливые слуги. Взяв у отряда вещи, они проводили всех в дом. Другие же начали собирать стол в саду.

Войдя в замок, компания оказалась под высокими сводами. В зале было довольно светло, хотя Джон и не приметил никаких источников освещения кроме стрельчатых окон под потолком. «Неужели и здесь эльфийские хитрости? — удивлённо подумал Джон. — Скорее уж мудрость средневековых строителей!»

— Давайте же знакомиться! Меня зовут Годрик Хорнсбари! — и граф протянул Чарльзу руку.

— Меня зовут Чарльз, ваше сиятельство, — ответил тот смущённо.

— Очень приятно! Прошу вас, без «сиятельств». В молодости я кичился графским титулом, замком, слугами, многими акрами земли, но с возрастом кое-что понял. И не последнюю роль в этом сыграла моя любимая внучка… Арталиэн! — И он громко раскатисто захохотал. — Ты помнишь? — обратился он к ней.

— «Ни одно из этих бесстыжих имён никогда не будет произноситься в моём доме… до тех пор, пока…», — отвечала Арталиэн. Менее, чем за пять прошедших с нашего приезда минут, дорогой дедушка, ты уже успел произнести оба.

— Hornsburys are not so short of memory, young Lady! Ну а вы, юные джентльмены, что же храните молчание подобно Сфинксу? Вот этот вихрастый мальчуган, интересующийся оружием — друг Анны? — и он, подняв бровь, оглядел Уолтера.

— Да, сэр, — поклонился Уолтер. Граф пожал ему руку:

— И тебя прошу: обойдёмся без титулов!

Годрик повернулся к Джону. В одежде викинга он выглядел внушительно и без оружия, а сейчас стоял, уперев руки в бока. Он сказал Джону:

— С тобой я заговорил первым из всех, а знакомлюсь последним. Но это ровно ничего не меняет, — и он протянул Джону руку.

— Граф Годрик, — обратился к нему Джон, пожимая руку, — я вижу некий тайный смысл в фамилии Хорнсбари. Ведь у слова «bury» не одно значение. Таким образом, фамилию можно трактовать как скрытый до поры до времени в засаде рожок, который запоёт в нужный момент и поведёт в бой!

Годрик мгновение крайне серьёзно, оценивающе лицезрел Джона, но потом улыбнулся:

— Я так понимаю, тебя зовут Джон! Ты даже не представился. С порога ударился в философию и предсказания. Я знаю, кто на вас так влияет, — тайные смыслы, туманные предсказания, рожки в засаде. — Это… Арталиэн, вы только посмотрите на неё! — и он прыснул от смеха. — Однако, путники голодны, им нужен отдых. Не отдохнувшие, голодные, они даже забывают представиться, — и граф положил руку на плечо Джона, чтобы тот не подумал, что его всерьёз хотят пристыдить. — Лучший отдых для путника — вкусная еда и мягкая постель. И рожок доброго вина, само собой. Прошу всех к столу!

Выходя, Джон инстинктивно посмотрел на то место, где с ним заговорил викинг. Разумеется, там никого уже не было, хотя Годрик мог запросто попросить одного из слуг повторить фокус с маскированием под статую. «Удивлять — это у Хорнсбари, видимо, семейное! — подумал Джон. — Не самая худшая традиция, надо сказать!»

Невдалеке на лужайке уже был сооружён и накрыт длинный стол под открытым небом. Погода не предвещала осадков. Дул тёплый весенний ветерок. Слуги приносили последние недостающие для графского пира угощения.

— Прошу вас, рассаживайтесь, — и граф широким жестом обвёл стол. Сам он занял место в его главе. Гости расселись. Арталиэн с удовольствием отметила ещё несколько свободных стульев и вопросительно указала на них кивком графу.

— Да, — сказал он, — эти места для других представителей славной фамилии Хорнсбари, а некоторые из этих мест не только для них. Вы же знаете женщин — они никогда не собираются быстро. Поэтому их и не берут на войну, где бы они непременно стали наряжаться даже перед неприятелем! — и он захохотал. — Угощайтесь, подкрепитесь. Времени до вечера у нас достаточно, угощений — тем более. Навязать открытый бой нашему общему противнику — молчанию — поможет вот это замечательное вино. С 1892-го года его запасы хранятся в подвалах замка («ничего себе там запасы», — подумал Уолтер). Скоро вы ощутите его магию («Эти Хорнсбари — сами чистая магия», — пришло на ум Джону)!

Граф лично откупорил бутыль, отказавшись от помощи слуг. Чтобы атмосфера была более дружественной и сближающей, Годрик отпустил их отдыхать и сказал, что он прекрасно справится и без них. В случае надобности они будут призваны.

Наконец, когда дворовая челядь скрылась из виду, дверь в замке отворилась, и на пороге появилась седая статная женщина — бабушка Арталиэн. Её украшало нарядное платье (молодым участникам обеда оно показалось слишком строгим), а волосы были аккуратно убраны назад. Когда она подошла к столу, Джон заметил некое родство между ней и Арталиэн.

— Моя супруга Виктория Хорнсбари, — представил вошедшую граф.

Все поздоровались, и даже Джон на сей раз не оплошал. Следом из замка показалась мама Арталиэн Мария и её друг Фрэнк. Когда они подошли, обменялись со всеми приветствиями и расселись за стол, граф поднялся с бокалом в руке и произнёс:

— А теперь, когда все в сборе, и наше ожидание наконец окончено, позвольте поднять скромный тост за знакомство.

Поначалу участники Союза были не очень активны, и уж тем более не высказывали никаких своих радикальных идей вроде продажи замка и организации очередного Live Aid на вырученные средства. Даже Уолтер помалкивал, налегая всё больше на мясо. Стол ломился от угощений. Легче было назвать чего там не было, чем перечислять все расставленные яства и их вкусовые достоинства. Арталиэн занимала место рядом со своей матушкой Марией и вела с ней почтительную беседу. Время разлучило бывших когда-то очень близкими мать и дочь. Теперь они общались просто как хорошие старые знакомые, не видевшиеся целых десять лет. Мария не принимала большого участия в воспитании Арталиэн, так как переехала к Фрэнку ещё когда её дочери не было пяти. Поэтому самыми близкими родственниками для Арталиэн были бабушка с дедушкой.

Граф, восседавший во главе стола, незримо командовал застольем как опытный полководец, бывает, руководит сражением из своего шатра. Несмотря на впечатляющую длину стола, у него была информация обо всём, происходящем в самых удалённых от него уголках пиршества. В нужный момент он произносил пару слов или просто отпускал шутку, и неспешная беседа снова начинала журчать в саду, прервавшись было, как ручеёк, набежавший на запрудившую русло корягу. Граф просто выжидал, пока вино не возымеет своё действие на людей. Чарльз беседовал с Фрэнком, Анна болтала с ребятами, пока что предоставленными самим себе. Ни Чарльз, ни Уолтер не замечали на себе никаких оценивающих взглядов семьи Хорнсбари и радовались этому. Постепенно они освоились и стали чувствовать себя менее скованно. Граф, казалось, только и ждал этого момента.

— Юные джентльмены, и ты, Чарльз! — обратился он к гостям. — До меня дошли слухи о вашей героической осаде крепости в Рибчестере на Новый Год! Говорят, бой был упорным. Но наши храбрые защитницы из рода Хорнсбари отстояли крепость!

— Вы прекрасно осведомлены, граф! — чуть склонил голову Чарльз.

Граф едва заметно кивнул в ответ и продолжил:

— Особенно меня порадовал интерес Джона и Уолтера к старинному, можно даже сказать — древнему оружию. В одиночку броситься с секирой на укреплённую крепость — это достойно восхищения. Именно так, в открытую и воевали бесстрашные воины древности — викинги.

— Благодарю вас, граф, — ответил Джон. — Двойная секира действительно сильно занимала меня и моё воображение. Но она была слишком тяжела для меня — поначалу я даже не мог её поднять. Но крепкий магический напиток из Кольца Всевластья на время удесятерил мои силы…

— И ты, словно грозный нурман, ринулся с секирой в замахе… Ах, да малышка Дженни! Она всё ещё играет в эльфов. Что же подлила она в качестве наполнителя в Кольцо Всевластья? Госпожа Арталиэн, поди ж ты! — и Годрик засмеялся густо, заухал.

Мария вздрогнула при упоминании Кольца Всевластья. Ведь когда-то и она… Когда-то она с маленькой дочерью ездила в гости к самому Профессору, она носила эльфийские одежды. Когда-то. Ей взгрустнулось. Через непродолжительное время после той поездки, она повстречала Фрэнка, обвенчалась с ним с согласия своего отца и уехала из замка Хорнсбари. С тех пор у неё началась совсем другая жизнь. Толкин и мечты были забыты. Она занялась тем, чем занимались её предки на протяжении многих поколений — написанием картин. Погрузилась в мир галерей, выставок, богемных вечеринок, время проходило в неспешных беседах с Фрэнком об искусстве. Всё это имело свои прелести, но исчезла какая-то искра, небывалая, внезапно охватывающая радость от осознания себя живого-живущего, внезапно проснувшегося или разбуженного на дикой лесной поляне, где вокруг только природа и такой прекрасный, чуждый и манящий одновременно мир… С переездом же к Фрэнку жизнь Марии растеряла краски, и хотя их было так много на её холстах — самых разных — былого чувства жизни уже не возникало.

Арталиэн сидела с невинным взором и улыбалась дедушке. Да, такая величественная предводительница Союза всегда будет маленькой внучкой для грозного графа. Впрочем, сегодня граф был открыт для общения и имел весьма бодрое расположение духа.

— Ну расскажите уже, чем вы живёте? Чем заняты ваши умы и сердца там, в далёком Рибчестере? Ведь у вас неспроста такая дружная компания. Что-то ведь вас объединяет?

— Верно, дедушка. Нас собрала вместе любовь к искусству, — уклончиво ответила Арталиэн, не желая затевать ненужный разговор. — Мы с Анной рисуем, Чарльз и ребята немного пишут стихи, сочиняют музыку на гитарах.

— А что за журнал, о котором ты упомянула в одном из писем?

Арталиэн слегка замялась:

— Это издание об искусстве…

— Да я просто интересуюсь, Дженни, ничего такого. Но зная тебя, могу предположить, что в этот самый журнал ты и вкладываешь все свои бунтарские идеи!

— Граф Годрик! — Джон встал. Что-то толкнуло его на откровенность. Тем более, он не мог промолчать, видя замешательство их предводителя, — пусть и создавшееся по воле самого графа. — Граф, пусть не покажется вам дерзким, но кое-что в нашем журнале действительно направлено на разрушение иллюзий. Мы хотим поднять людей…

За столом повисло молчание, кто-то даже положил столовые приборы. Никто не ожидал от Джона такого красноречия. Но ничего не произошло. Граф улыбнулся, налил себе вина и передал бутыль Фрэнку, жестом призывая наполнять бокалы.

— Ты неплохо показал себя во владении оружием, юный воин, — начал граф ровно. — Я не буду касаться нужности этой вашей революции, но замечу: неужели вы верите, что слово сегодня может изменить что-то в сознании людей? Заставить их пересмотреть всю свою жизнь, взгляды, привычный, устоявшийся образ мира? — граф с сожалением пожал плечами. — А я верю во времена, когда боевой топор правил бал. Когда сила духа была грозным оружием, не таким как сейчас — чернильное болото на листе бумаги. Джон! Я вижу твою внутреннюю силу. Но неужели ты, неужели вы все, — он обвёл рукой гостей из числа участников Союза, — неужели вы верите в то, что несколько буковок или звуков, особым образом сложенных вместе, способны изменить мир? Поднять людей? Эх, Дженни, чему ты набралась в 60-е годы…

— Я должен в это верить, граф, иначе…

— Молодой максималист, — сказал граф мягко, снисходительно глядя на Джона. — Хочешь, я научу тебя владению боевым топором, или, может, мечом? Знаешь, тебе вряд ли это пригодится в жизни, но ты кое-что почувствуешь. Тебе удастся побывать в шкуре сурового, бесстрашного воина, не умевшего складывать буковки на бумаге, но, уверяю вас, знавшего о жизни и смерти больше всех присутствующих, причём вместе взятых!

Никто не нашёлся что ответить. Арталиэн понимала, что те воины, о которых говорил граф, просто жили в такой среде, где нужно было постоянно выживать. И это напрямую зависело от умения вертеть смертоносным железом. Однако, про силу духа древних воителей Арталиэн была согласна. Хотя, скорее это была вера. А современная жизнь, мир, исключают само существование таких людей. Человек теперь — слабая размазня, зависящая не от силы духа, а от силы бумажки. Человек же, борющийся за дух — это воин в тренировочном костюме или домашней пижаме, грозно и непобедимо размахивающий шариковой ручкой перед листом бумаги и сальным лицом вечности. Человеку современному не нужно искусно владеть мечом, ему лишь нужно виртуозно эквилибрировать буковками, — элементами языка как средства общения. Чтобы призвать за собой, поднять…

— Я хочу научиться этому искусству, граф Годрик! — твёрдо ответил Джон и не отвёл взгляд.

Выдержав паузу, граф молвил:

— Быть по сему!

Напряжение сразу спало, непринуждённые разговоры тут и там возобновились. Чарльз нашёл Фрэнка весьма интересным собеседником. Тот не был молод, но высказывал достаточно свежие мысли. К тому же, они пришли к незримому согласию касаемо вкусовых качеств вина. Они нашли его необыкновенным и не уставали пробовать чудесные напитки снова и снова.

Анне тоже захотелось поговорить со своим прадедом, она видела на примере Джона, что граф вовсе не страшен и вполне адекватен. Но он находился за другим концом стола, и Анна решила, что она найдёт ещё время для беседы с ним. Пока же она общалась с графиней Викторией. И обнаружила, что та разбирается в живописи очень хорошо. О журнале разговор не шёл.

Так, постепенно, день перешёл во вторую, предвечернюю половину. Граф объявил перерыв, видя, что люди утомились от безвылазного сидения за столом столько времени подряд. «Эх, побывать бы им на настоящих пирах, что, бывало, закатывались в этом замке и продолжались несколько суток без перерыва!», — подумал граф.

Для гостей вынесли специальные ложи для отдыха, на них они и разместились. Тут можно было перегруппироваться, и Анна поспешила разместиться поближе к графу. Джон с Уолтером возлежали немного на отшибе. Они оживлённо обсуждали недавние события.

— Ну, Джон, признаюсь тебе, дружище, после твоих слов о том, что нужно поднимать людей… Я думал, разразится буря.

— Да, я бы никогда не осмелился сказать такое. Тем более вперёд леди Арталиэн, мы же в гостях у её родственников. Но что-то нашло на меня, я почувствовал, что должен сказать это.

Уолтер подавил смешок.

— Хорошо что у тебя не возникло непреодолимое желание декларировать свои стихи.

— Хм, а ты не думал над тем, что граф вполне может познакомиться с нашими стихами через журнал!

— Не думал, — ответил Уолтер и посерьёзнел. — Но, как говорила леди Арталиэн, наш журнал предназначен не только для узкого круга сочувствующих. Мы пишем не в угоду какой-то определённой прослойке, мы излагаем наши мысли такими, какие они есть. — Ребята посмотрели друг на друга.

Прошёл час или немного больше. Солнце начало тонуть за линией горизонта. Граф вновь призвал всех к столу, перерыв закончился.

— Думаю, мы вполне отдохнули. Теперь же пришло время чаепития.

На столе появился большой самовар, расставили чашечки и салфетки. И много всяких сладостей, пирог и торт. К некоторому своему удовольствию Джон отметил, что вина со стола не исчезли. Наоборот, прибавилось ещё несколько новых сортов.

— Это лёгкие вина, — заметил граф как бы отвечая на вопрос Джона. — Они очень хороши на десерт, когда желудок полон, в теле приятная расслабленность, но душа требует общения!

За столом автоматически произошла перегруппировка — женщины расселись ближе к самовару и сладостям, мужчины заняли места рядом с вином. На группы больше не разбивались, все разговаривали со всеми сразу.

— Граф Годрик, расскажите историю той секиры, что довелось мне опробовать в бою на Новый Год? — спрашивал Джон. — В частности, мы не понимаем, откуда на варварском оружии надписи на латыни.

— Тот топорик… да, я помню его. Подарил Дженни лет двадцать назад. А его подлинная история — кто знает? Мы можем только гадать. От викингов топор мог попасть к варварским племенам на континенте, которые совершали набеги на Священную Римскую империю. Так он и попал к тем, кто выбил на нём эту надпись. Вы же понимаете, это всего лишь одна из возможных версий. Гораздо интереснее научиться применять его по прямому его назначению, нежели изучать надписи, а?! — и он задорно подмигнул ребятам.

— Граф, вы правы. — Чарльз поднялся. — Предлагаю тост за гостеприимство графа. Честно говоря, я не ожидал такого тёплого, радушного приёма. Арталиэн… то есть Дженни подтвердит — она еле уговорила меня на эту поездку. Мне казалось, что как только граф узнает, что в женихах у её внучки — простой работяга, не граф и не принц — он меня и на порог не пустит.

— Нет, друзья мои, дорогие гости! — и граф учтиво предложил Чарльзу занять его место за столом. Когда-то, признаться, я был крайне консервативно настроен. Думаю, все вы знаете историю о том, как Дженни покинула этот дом когда-то. Я горевал, но был непреклонен. Я считал, что она непременно пропадёт, что путь, выбранный ею — гибелен. Но жизнь — удивительная вещь. Даже такая старая закалённая гвардия, к которой я имею честь принадлежать, иногда может в чем-то меняться. Да, жизнь не стоит на месте, жизнь меняется. Я мог бы до сих пор упорствовать и не признавать беглую внучку. Но сколько бы я тогда упустил? Упорствуя так, как я когда-то, неминуемо оказываешься на берегу реки жизни, выброшенным туда бурным течением как неспособного держаться на плаву и нестись вперёд. И ведь я бы не познакомился с такими замечательными людьми как вы! Так что, этот тост — и за вас!

В таком ключе прошло ещё около полутора часов. В воздухе повеяло вечерней прохладой, сгущались мягкие, крадущиеся сумерки.

— Наступает самое интересное время друзья, — говорил граф. Пришла пора доказать, что мы — настоящие мужчины не только в разговоре и выпивке, но и во владении оружием! Призываю к оружию всех, кто после такого продолжительного застолья всё ещё способен держать его!

— Дорогой граф, — поднялся вновь Чарльз. — Я забылся в вашем радушном гостеприимстве и позволил себе лишний рожок вина. Пусть мой меч покоится в ножнах сегодняшним вечером! С вашего позволения! — и Чарльз отвесил грациозный поклон.

Фрэнк тоже не был расположен к упражнениям с разящим металлом, а потому изрёк:

— Граф, вы же знаете, я мирный художник, люблю писать с натуры идиллические картины сельской жизни, природу… — он как бы извиняясь улыбнулся.

— А я готов учиться у вас, граф! — воскликнул разгорячённый Джон. Хотя он и старался лишь «пригублять», крепкое, хорошо выдержанное вино из кладовых замка сделало своё дело. В неверном свете уходящего дня смотрело на Джона словно выточенное из камня суровое лицо полководца-графа. Это лицо улыбнулось Джону одними глазами. Те несколько секунд, что смотрел он на графа, показались Джону продолжительным временем. Звучали будто в отдалении женские голоса и звонкий смех леди Арталиэн, но Джон не слышал их. В оглушительной тишине стоял он на пороге неизведанного и лишь кровь стучала в висках его: «бум-бум».

— Зажечь огни! — громко скомандовал граф.

— Я тоже участвую! — закричал заведённый этим моментом Уолтер. Он тоже что-то почувствовал.

— Отлично! — и граф направился давать дальнейшие распоряжения.

Вскоре были разожжены большие костры. Стало совсем темно, из-за ярких огней за пределами поляны ничего не было видно. Люди графа выносили на поляну различное оружие, доспехи, щиты. Годрик облачился в те же одежды викинга, в которых встретил утром гостей. Уолтер выбрал английский средневековый доспех, Джон же, как и граф, тоже решил быть викингом. Он уразумел, что легче будет крутить тяжёлой сталью, если на теле не будет много лишнего веса. Ведь это тренировочный бой. Джону помогли облачиться в кольчугу двое людей.

— Это Джин Санборн и Вик Сэлари, они неплохо владеют оружием и помогут нам, — коротко объявил граф своих помощников.

Джон посмотрел на груду мечей. Все они были в отличном состоянии — ровны, начищены до блеска, остро заточены. Джон выбрал один.

— Хороший выбор, Джон, — одобрил Вик. — Начинаем?

Граф протрубил в рог и окрестности огласил протяжный звуковой сигнал, тренировка началась. Вик показал Джону, как правильно держать меч, выбрал ему щит. И внезапно сделал колющий выпад в его сторону:

— Защищайся!

Джон едва ушёл от резкого удара, настолько он был неожиданным.

— Да! — прокричал Вик. — В настоящем бою тебя никто предупреждать не станет.

Последовала серия ударов стали о сталь.

Джин подобрал Уолтеру подходящий ему меч, но тот не послушался и теперь размахивал над головой двуручным. Джин теснил его щитом, а затем сделал толчок в незащищённый живот, Уолтер крякнул и повалился на спину. Лезвие клинка Джина моментально оказалось у забрала доспехов Уолтера.

— Ты слишком открыт с этим мечом. Говорю же — возьми поменьше!

Ещё около часа продолжалась тренировка и граф наконец прокричал:

— Достаточно, пусть ребята отдохнут! — и, подобрав свой меч, обратился к Вику с Джином:

— Я к вашим услугам, господа!

Тут началось настоящее зрелище, Уолтер, тяжело дыша, прилёг на землю рядом с Джоном и они стали зачарованно наблюдать.

Вик с Джином пытались теснить графа, но он, возвышаясь над ними на полголовы, рогатый шлем в лунном свете, не отступал ни на шаг. Меч в левой руке осуществлял приём веерной защиты, правая же успешно парировала удары Джина, сыпавшиеся на графа что орехи в лесу, — самые разные — колкие выпады, удары вскользь, плашмя, выбросы щита, обманные движения. Грозный викинг, казалось, совсем не устал. Ребята, открыв рты, позабыв обо всём, смотрели в оба. Вот Вик ошибся и получил сильный удар в щит. Он занимал неверную позицию, потому потерял равновесие и завалился наземь. Тут два меча графа замелькали в отсветах огня так быстро, что ничего нельзя было разобрать. Джин отступал. Вот мечи их зацепились и скрестились, заскрежетал металл. Вторым, свободным мечом граф нанёс сильный удар в щит противника и Джин покачнулся, потеряв равновесие. Граф добил его рукояткой в живот и второй его соперник так же завалился. Грозный победитель в рогатом шлеме подошёл к столу, налил себе самый большой бокал, выпил залпом и закричал:

— Граф Годрик непобедим!

Тут Джон с Уолтером не выдержали. Это был открытый вызов, и молодая кровь в них взыграла. Схватив свои мечи, они бросились в атаку на графа. Тот, казалось, только этого и ждал. Спокойно поставив бокал на стол, он резко ушёл в сторону от удара Уолтера и отбил меч Джона. Тот почувствовал боль в кисти и чуть не выронил меч. Но думать или отвлекаться на боль было некогда. Не успев понять, что он делает, Джон нырнул под меч графа, молнией прокатился по земле и низко прочертил мечом, пытаясь зацепить ноги графа. Тот едва успел отскочить. Но пряжка на сапоге всё же звякнула от чиркающего удара.

— Браво! — воскликнул граф. — Так держать.

Джон поднялся с земли, отдышался и вновь занял боевую позицию. Теперь граф лично обучал его. Вик занимался с Уолтером, а Джин бился с Арталиэн и Анной, также не удержавшимися от огня схватки. Поляна полнилась возгласами и лязгом оружия. Это продолжалось довольно долго. Джон потерял счёт времени. Он не чувствовал усталости. Он не видел ничего и никого, только своего противника и его меч. Через час или полтора он вдруг словно провалился куда-то на несколько мгновений. Он увидел, как извиваются, медленно выползая из костра, языки пламени, увидел застывшие гримасы людей, поднятые мечи. Ничего не двигалось. Всё замерло словно вылепленное из воска. Он и сам не мог пошевелиться. В эти несколько мгновений у Джона была только одна мысль — что всё это он уже видел когда-то. И этот меч — с каждым ударом Джон держал его всё уверенней, он словно вспоминал давно забытое умение вертеть смертоносным оружием…

Мир вновь ожил. И Джон снова услышал звон стали и крики. Он отбивал удары и уже не думал как это лучше сделать. Его тело знало это за него, оно двигалось само по себе, словно ярость берсерка вселилась в него.

И вот, граф призывает его остановиться. Джон, усталый, повалился на траву. Уолтер лежал где-то рядом. Среди пляшущих теней и огней Джон видел как Арталиэн билась с графом и никто из них не хотел уступать. Как Анна с двумя мечами, такая маленькая, уверенно держалась сразу против двоих — Вика и Джина. И чёрное бездонное небо сияло своей глубокой, непостижимой темнотой надо всем этим, оно давило, прижимало к Земле, показывало человеку его место. И крохотные звёзды на нём неумолимо светили, и где-то там, за облаками, одноглазый отец Один в небесных чертогах Вальхаллы пирует и смотрит на достойных своих сынов…

Из прострации Джона вывел голос графа:

— Достаточно на сегодня! Доблестные воины, вы оказали мне честь, вступив со мной бой. Окажите же мне честь и отужинать со мной. Ведь пир только начинается!

Граф помог Джону подняться, обнял его одной рукой, в другой руке держа меч. Так они побрели в замок.

— Джон Шелтон! — молвил граф гордо. — Ты не из тех молодых людей, полных энтузиазма, но погибающих в первом же настоящем бою. Ты — воин! У Дженни отличные друзья! Я не перестаю удивляться. Теперь ты всегда желанный гость в моём доме.

— Благодарю вас, милорд!

С мечом в руке вошёл граф в родные пенаты, отворив массивные дубовые двери. Другой рукой он обнимал за плечо обессилевшего Джона. Со стороны могло показаться, будто конунг, предводитель хирда, поддерживал своего раненого викинга. Конунг, который вернулся домой из похода и сразу закатил пир. В огромном зале горели свечи, никакого электрического освещения видно не было. Невообразимых размеров стол уже распространял ароматы, на которые желудок реагировал немедленно. На столе помещались вертела с зажаренными целиком поросятами, гусями, бараниной. И вина в большом количестве.

— Один свидетель! — вскричал вдруг Джон, — я голоден!

— Вот это по-нашему! Чай с конфетами пусть потребляют женщины. Из тех, что не являются воинами как и мы, — и он довольно оглядел усталых Анну и Арталиэн, усаживающихся к столу. И этот миг запомнился Джону — измождённые лица людей в неверном, плывущем мареве свеч. Арталиэн сидит подперев руками голову, глаза закрыты. Анна невидяще смотрит будто сквозь стол, прядь волос съехала на измазанное в саже лицо. Рядом с людьми их оружие, граф снял шлем и разглаживает волосы…

Всю ночь до рассвета продолжался этот пир. Виктория с Марией ушли спать. Анна с Арталиэн, разгорячённые, воспрянувшие и сияющие радостью, присоединились к мужчинам. Никто не переодевался и не посещал никаких душевых. В ту ночь всё было как у славных предков. Лишь Уолтер снял английские доспехи, оставшись в кольчуге. Джон ел поросёнка пока не устал жевать. Выкатили бочку вина, и оно полилось рекой. Чарльз с Фрэнком сидели на лавке в обнимку и громко читали наизусть Шекспира, перемежая это со стихами собственного сочинения. Женщины смеялись, то и дело раздавался стук кубков, казалось, опьянели все, кто не носил фамилию Хорнсбари. Вот тень под сводом залы шелохнулась и поплыла на Джона. Нетвёрдой рукой он отмахнулся от неё и поставил кубок на стол. Ближняя часть зала волнообразным движением прошла сквозь него, скрутив пространство в бараний рог; Джон выпал из реальности. Чуть позже он видел Уолтера сидящим с лютней на столе, что-то играющего, Анна пела. Ещё через какое-то время Анна с Арталиэн весело плясали какую-то старинную джигу, прихлопывая и притопывая. Граф сидел в окружении кубков, довольно улыбался, непобедимый, всё так же обозревая свою армию как великий полководец. А Уолтер, кажется уже стоял на столе и размахивал мечом, провозглашая какие-то идеи, а может и их с Джоном стихи; колыхалось пламя свечей и плыл дым, заслоняя отблески далёких пожарищ на бирюзовых берегах по ту сторону Моста Вечности, слышался лязг мечей, тихо переходящий в перестук паровозных колес на далёких, окраинных линиях в прериях Дикого Запада… Кажется, всё это было вчера. Джон открыл глаза. Он лежал на каких-то шкурах, рядом слышался беспечный залихватский храп, в крепкий дубовый стол почти по самую рукоять был вогнан меч. Плотную тишину вокруг больше ничто не нарушало. Джон приподнял голову и тут же со стоном уронил её обратно — его череп пронизала сильная боль.

— Где же я вчера так ударился затылком, что не могу голову поднять? — пробормотал Джон. И словно через расходящиеся круги на воде узрел лицо Арталиэн над собой. Лицо сказало ему:

— Прошедшей ночью ты встретился с сильным противником. Чувствуешь, как он сковал твою голову и не отпускает? Возьми, выпей! — Арталиэн протянула Джону кувшин.

— Что это? Вино? — недоверчиво спросил он.

— Это чистая родниковая вода из ближайшего источника, которую я набрала сегодня утром в окрестностях замка.

Джон приподнялся и осторожно сделал глоток. По телу сразу же разлилась чудесная утренняя свежесть. Джон приложился к кувшину как следует. По мере того как он пил, глаза его открывались, переставая слипаться, грудь распрямилась и наполнилась силой, дыхание мощной струёй ворвалось в лёгкие, боль в затылке отступила на самые дальние закоулки черепа и почти затихла.

— Благодарю Вас, леди Арталиэн! Кажется, мне уже лучше!

— Вот и хорошо. Это обычная родниковая вода. Ты не знал, что она обладает целебными свойствами?

— Откуда в нашем городе настоящая родниковая вода?..

— Да, верно. Городская вода сильно отличается от этой.

— Пойду, умоюсь и осмотрю окрестности, надеюсь никто не будет против.

— Конечно, Джон. Тебя проводить? Не заблудишься? — улыбнулась Арталиэн.

— Я думаю, замок-то виден издалека, так что такого шанса у меня нет.

Арталиэн протянула Джону флягу.

— Возьми в дорогу.

— Что это?

— Родниковая вода. Ты можешь не найти источники сам.

— Спасибо. Я прогуляюсь с часок, подышу воздухом.

Джон вышел на улицу, спустился по ступенькам, сделал несколько медленных шагов, вдыхая и выдыхая. Воздух был пропитан сыростью. Низкое тёмное небо висело прямо над головой. Лёгкий ветерок изредка доносил морось, которая умывала лицо. Джону стало хорошо. Он осмотрелся — виднелся сад со статуями, в котором они пировали вчера. Дальнейшее закрывал от взора туман. Джон решил обогнуть замок и посмотреть, что за ним. Огибая замок около угловой башни, он оказался совсем близко от камня кладки. Джон приблизил лицо, рассматривая трещинки, приложил ладонь. «Стены с тысячелетней историей. Возможно ли такое? Какие мы все маленькие, не сравнимые с этим величием… Но я создам такое, что переживёт эти стены!»

Джон двинулся дальше. За поворотом перед ним открылся живописный вид почти нетронутой природы. Пересечённая местность, с холмами, ручейками, поваленными деревьями. Джон заворожённо двинулся туда, к журчанию ручейков, к туманной стене, за которой была пустота. Он ступил на мягкую, стелющуюся по земле, выцветшую прошлогоднюю траву. И ощутил, что проваливается. Джон по колено опустился в траву, но не промок. Он лёг на спину. Нереальность происходящего полностью поглотила его воображение. Где-то каркнула ворона. Было так тихо, что слышалось собственное сердце. Вокруг всё было серое. Нигде не виднелось зелёной травы — только прошлогодняя, жёлто-жухлая. А ведь стояла уже поздняя весна. И перед замком лужайки были в зелени, и по дороге к нему. А здесь — словно проваливаешься куда-то в неестественный чёрно-белый мир, явно сошедший с экрана телевизора полувековой давности. Джон глотнул из фляги. Бодрящая ледяная вода разлилась внутри, возрождая жизнь в организме. Так что же было вчера, ночью и под утро? Тело болело и ныло, и не сказать, что это была приятная ломка в мышцах после тренировки. На руках и ногах имелось несколько настоящих ссадин, хорошо ещё без заноз обошлось. И почему-то болела спина. Джон сделал ещё глоток, боль немного отступила. Вечер, костры. Мечи. Фигура графа. Вино, много вина, бочка вина. И тут ясность сознания понемногу стала возвращаться к нему. Сквозь рвущиеся в отсветах пламени костра тени и звон мечей к пиру в замке, к графу, высоко воздевшему кубок и Уолтеру, читающему стихи со стола… К последним мутным мгновениям перед сном, оказавшимся в эту ночь крепким сном воина без сновидений. И вот утро. «Да, бой был славный. Вино тоже. Вот только слишком много… а кто же это меч-то в стол вогнал? Ну если это Уолтер королём Артуром заделался, это будет позор на все оставшиеся времена, нас изгонят из гостеприимных покоев графа навсегда». Джона утешала только одна мысль: у Уолтера вряд ли хватило бы сил на такое сверхдеяние. Хотя чем граф не шутит со своими чудодейственными винами! Ну не Арталиэн же это сделала! Представив это, Джон улыбнулся и приподнялся на локтях. «Да нет, конечно нас не изгонят. Граф — великий человек, настоящий предводитель, просто живой полководец древности. Под началом такого хоть в ад, хоть на верную смерть! Вот он действительно может поднять людей, и вчера он это доказал. Древняя кровь нурманов не испаряется в прокопченных тысячелетиями городах среди измельчавшего рода человеческого, позабывшего самоё себя в забвении и ищущего слабого утешения в сомнительных радостях электронного века. И стены замка, обветшалые, но непокорённые, простоят гораздо дольше иных достижений технических революций, приводящих разве что к…» Джон поднялся на ноги. Пора идти обратно — неплохо было и перекусить, благо, туман в голове рассеялся, и появился аппетит. Успеть бы к завтраку!

Тут как раз звонкий протяжный клич рожка огласил окрестности, и Джону живо представился граф на дозорной башне, созывающий всех на пир. Сквозь туманную утреннюю дымку разглядеть графа на башне не было никаких шансов, и Джон бодро зашагал обратно в преддверии вкусного обильного завтрака. Жизнь в замке начинала ему нравиться! Ну, может и не жизнь, — она могла всё же быть довольно однообразной здесь, — но гостить у графа ему уже определённо нравилось.

Завтрак ожидания Джона ничуть не обманул. Его встретил сам граф, действительно спускающийся по внутренней лестнице с дозорной башни.

— А, юный воин! Доброе утро и прошу к столу! — приветствовал он Джона.

— Приветствую вас, граф! Я вот немного прогулялся, развеялся после… вчерашнего.

Граф браво подмигнул и прошествовал на своё место за столом. Там с потрепанным видом, к явному облегчению Джона, уже сидели вчерашние ценители Шекспира Чарльз и Фрэнк, а также всклокоченный, с красными глазами Уолтер. Джон уселся за стол и украдкой оценивающе посмотрел на графа. Поразительно — ни следа от вчерашнего пира! «Интересно, а как там Анна с леди Арталиэн?» — успел подумать Джон и услышал скрип открывающейся двери за спиной и знакомый звонкий смех:

— Что ты видишь, дщерь моя? Не обманывают ли меня глаза мои — сегодня снова пир, точно вчера иль не прекращался он до сего утра?

— Я вижу меч в столе, и коль не убран он, — ни меч, ни стол, — значит гремит ещё хмельное веселенье, и кто-то выпил слишком много эля!

Услышав такие лёгкие и одновременно благородные слова, одни мужчины начали автоматически поправлять несуществующие галстуки, другие стали приглаживать всклокоченные волосы.

Граф заметил это и поспешил первым приветствовать вошедших:

— А, храбрые воительницы, доблести и чести вам не занимать! Прошу к столу, хоть и не убран он, право, со времени вчерашней битвы. И кубок мой вновь полон! За здравье дам!

Тут все оживились, так как поправить здоровье было бы не лишним этим промозглым утром туманных и винных испарений, и на сотую долю не опустошивших погребов графа. Последовал знакомый стук кубков, в котором Анна — единственная — не участвовала. Перед ней стоял кувшин с родниковой водой, в целебных свойствах которой она уже убедилась этим утром. Арталиэн немного пригубила вина, остальные же с упоением выпили.

— Ну, Уолтер, на столе мечом ты вчера махал почти так же виртуозно, как зачитывал стихи. Впрочем, ты делал это одновременно, сражая невидимых противников мечом и словом, — усмехнулся граф в усы.

Уолтер слегка покраснел, отчаянно пытаясь вспомнить, что же он там зачитывал. Про размахивание мечом он и вовсе позабыл.

— Может быть, я читал Шекспира? — осторожно спросил он.

— Нет, до Шекспира тут и так было много охотников, — граф ухмыльнулся в сторону Чарльза и Фрэнка. — Как и до крепкого вина!

Арталиэн улыбалась. «Где же она была в тот момент?» — подумалось Джону. Сейчас он уже не мог вспомнить, как Арталиэн с Анной пустились в лихой пляс, топая и хлопая. А Уолтер как раз провозглашал стихи.

— А стихи-то мне понравились. Никогда не слышал их раньше, — подмигнул граф. — Ну что же, наполним снова кубки, друзья. Пришло время сказать вам слова прощания и напутствия, ибо вы уезжаете сегодня.

Граф поднялся, хотя его и так было прекрасно видно во главе стола. Вид у него был слегка торжественный, хотя улавливалась в этом и некая грусть. Но ни одна морщинка не выдавала этого, и усы графа не опустились, а так же лихо топорщились к небу. Он подошёл к тому месту, где из стола торчала рукоять и взял её одной рукой, в другой он держал кубок. Тут Джон вдруг отметил про себя, что стол дубовый, кованый, толщина бруса сантиметров двадцать.

— Друзья! — молвил граф грустно, но достойно. — Сегодня настал день вашего отъезда, так запланировала ваша предводительница. Я не могу воспрепятствовать этому, но хочу поблагодарить Бога и вас всех за то, что погостили у меня, разделили со мной скромную трапезу и истинно мужские воинские утехи. — Он перевёл взгляд на женщин. — Да, для воинственного рода Хорнсбари это не только мужская привилегия. Я окончательно уяснил для себя, что моя внучка умеет выбирать себе друзей, и за неё можно более волноваться. Но, кто знает, может быть это наша последняя встреча! — Тут все кроме Арталиэн изобразили лёгкие усмешки и недоверие. Лицо же Арталиэн оставалось непроницаемым, и Джон мельком заметил это. — Поэтому я хочу пожелать вам идти до конца по выбранному пути и никогда не сдаваться. Бейтесь каждый день, бейтесь за каждый свой день так, как будто это последний бой в последний день существования мира! — Граф с силой посмотрел Джону в глаза и приблизил к нему свой кубок. — Я вогнал в этот стол меч, когда принял окончательное решение. Когда понимание пришло ко мне. Я поверил в вас в тот миг и закрепил свою волю в этом дереве. — Множество глаз было устремлено на рукоять, торчавшую из дуба. — Я благословляю вас на ваши великие свершения!

После этих слов послышался прощальный стук кубков. В родовом замке Хорнсбари провожали в дорогу дорогих гостей.

Вечерний поезд вновь мчал их сквозь пустыню мира, но только теперь в обратном направлении — домой в Рибчестер. Путники устали от гостей и обильных застолий, поэтому тихо разошлись по своим купе. Джон снова ехал в купе вдвоём с Уолтером, они молчали. Уставшее тело болело и саднило, но откуда-то сверху спускалась абсолютная ясность, придавая Джону покой. Сбылась его давняя мечта — потренироваться в бою на мечах, в доспехах, и с прочей воинской атрибутикой, чтобы всё было как в древние времена. И в то же время Джон чувствовал, что увозит с собой нечто несравнимо большее, чем один вечер упражнений на мечах. Тёплая волна накрывала тело от макушки, сходя через шею, лёгкие, перетекая во все части тела. И Джон перестал отвлекаться на телесную боль, которая уже почти прекратилась, будучи смытой этой волной. Внезапно мысль пронзила существо юного воина, она струилась вслед за волной, записываясь в каждую клетку тела. Одна мысль, она нарисовала Джону ясную картину несокрушимого человеческого духа, которым в данном случае был граф Годрик. Именно силой духа, а не только силой мышц и умением побеждал он всех во вчерашних поединках. Вся их компания, Союз, даже леди Арталиэн, хотя и верили во что-то, боролись, но противник их был всё-таки воображаемый, не физический, скорее даже просто идеологически-метафизический. Более того, битва зачастую происходила внутри самого человека. И в таком абстрактном сражении всегда можно отступить, спрятаться, прекратить бороться и вообще начать жить обычной жизнью, вкушать все доступные плоды… А вот на настоящем поле боя выхода нет: либо ты победитель, либо твой противник. Здесь впервые родилась у Джона мысль об игрушечности всей их войнушки, журнала, собраний и громких речей. «Что мы можем изменить? Мы просто развлекаем себя и тешимся глупыми надеждами. Если это и можно назвать войной или революцией, то в нынешний век она стала невидимой игрой ума одного человека, которому кажется, что он воюет с внешним миром; на самом же деле, через несколько лет такой «войны» этот борец за дух вдруг с ужасом понимает, что в мире ничего не изменилось, и все страдания его были напрасны, все мечты порушились, а реальность всё так же жестока, и люди так же надевают свои кальсоны по ночам и умирают в неведении, прожив полвека на одном месте, тихо старясь в алкоголическом безумии, незаметно охватывающем усталый, жаждущий уже только покоя мозг… А такие воины как граф более не нужны миру. Хотя, кто знает…»

«Бейтесь каждый день, бейтесь за каждый свой день так, как будто это последний бой в последний день существования мира!» Вспомнив эти слова и укрепившись духом, Джон заснул под мерный стук колёс.