Время с тех пор потекло несколько иначе — густо и неумолимо укладывалось оно толстыми слоями в повзрослевшую реальность наших героев, лишь изредка освещая их дни счастливой беззаботностью, до краёв наполнявшей их до отплытия Арталиэн и Чарльза. Встречи друзей в доме Анны не прекратились, но стали редки и уже не блистали былыми пирами, изысканными блюдами и всяческими эльфийскими выдумками. Не потому, что Анне было не под силу одной справиться со всеми приготовлениями. Юные сердца уже жаждали большего — чего-то свежего, яркого, стремились к новым завоеваниям и находкам. Но более всего они желали каких-то результатов своей деятельности в области духа. Однако, время шло, а видимых изменений, какими их себе представляли некоторые из компании — не было. В первый год после отплытия Арталиэн Джон с Уолтером ещё пытались что-то играть и сочинять вместе, устраивали домашние концерты для своей компании (куда неизменно теперь входил и Уилл Мортон), но им уже тогда стало ясно, что они — не новые Битлз. А также то, что 60-е остались далеко в прошлом, а на дворе — 90-е, стало быть, мир повзрослел, и теперь нужно искать новые средства для достижения своих целей. Джон мечтал изменить мир творчеством, посвятить себя этому, но из задуманных сочинений выходили какие-то отрывки, возвышенных состояний не всегда удавалось достичь, а создать что-то серьезное, целостное — тем более. Дома у него подрастал его младший брат, родители едва ли замечали Джона — в общем, в то время он был полностью предоставлен самому себе.

Искания Уолтера, как натуры быстро увлекающейся, были полны метаний. То он читал греческих философов, но скоро уставал и путался, то брался за Берроуза и Сартра, то хотел вступить в масонский орден, то вдруг проникался идеями толстовства и руссоистами, то просто зачитывался рыцарскими романами… Словом, и Уолтер в это время чувствовал неудовлетворенность, никак не мог нащупать для себя путь.

У степенной Анны в этот период было меньше проявлений внутренней неустроенности. Первым делом она взялась за то, о чем обмолвилась на памятной вечеринке у дедушки Уилла. На одной из стен ее дома она начала создавать огромную картину и изредка посмеивалась, что это, наверно, и есть ее главная картина как «Откуда мы пришли» у Гогена. Поначалу Анна планировала закончить «полотно» к возвращению матушки. Но сроки прибытия «Фрегата» в Рибблтон были неизвестны даже самой леди Арталиэн, а картина давалась с большим трудом; она, словно изображённый на ней «Фрегат последней надежды», борющийся с сильным штормом, олицетворяла испытания духа и внутреннюю борьбу внешне невозмутимой Анны, а также ее чувства к маме и тоску по ней. Но на третий год после начала работы картина так и не была завершена, Анна больше не чувствовала в себе нужных сил для ее написания, прежняя мотивация уходила, а пустующее пространство внутри назойливо напоминало о своем присутствии. Все чаще в те дни Анна заглядывала в себя с вопросом — а есть ли ответ снаружи, когда, может быть, нужно искать его внутри? И есть ли вообще ответ? Каким-то образом ей вспомнился эпизод из ее детства, где она говорила маме, что может сделать десять тысяч шагов внутрь себя… Она горько смеялась в такие моменты. Они выброшены в этот недружелюбный мир, размышляла она, и даже родители, с которыми им с Уолтером так повезло — далеко, какие шаги сейчас можно сделать? И зачем?.. В этот период, как уже упоминалось, Уолтер с Анной изучают различные философские системы, но взрослея, понимают, что ещё не нашли своего, а эклектичные кусочки информации из различных учений никак не складываются в единое целое и не образуют искомую мозаику понимания. Анна чувствует, что ей просто не хватает ни знаний, ни духовной практики и после пространных размышлений принимает решение надолго отправиться в Индию, что и предлагает Уолтеру.

* * *

Так летело время; прошёл один год, за ним второй, ребята практически забросили учебу. Потянулся третий год после отъезда Арталиэн! «Тут есть о чем подумать», — размышлял Джон, сидя в своём летнем жилище, что он выстроил не так давно в лесу. У Джона к этому моменту уже оформилась настоятельная потребность проводить много времени в одиночестве. В лесу, в котором когда-то Уолтер встретил Анну, Джон нашёл глухое место, где несколько деревьев стояли довольно близко друг к другу. Переплетаясь ветвями, они образовывали уютное и практически закрытое со всех сторон пространство внутри. Джону так понравилось это место, что он с большим усердием взялся за обустройство своей летней резиденции. Начал он с того, что прямо над входом прибил плакат, гласивший: «Конец эпохи потребления». Все дырочки между ветвями были старательно задрапированы хворостом, а внутри он сделал деревянный настил и положил на него старый выцветший коврик, который нашел где-то у бабушки в кладовке, когда родителей не было дома. После приложенных усилий в «Укрывище», как он любовно стал называть свою импровизированную избушку, стало довольно приятно, а места хватало как раз на несколько человек, и компания друзей иногда собиралась там, чтобы провести несколько часов вдали от города и пообщаться. У Джона даже были планы превратить это в настоящий утепленный дом, чтобы там можно было жить и зимой, однако, как мы увидим, судьба распорядилась несколько иначе. Но небольшую надстройку вверх Джону с помощью Уолтера всё же удалось соорудить. Им даже не пришлось вкапывать столбы как для настоящего дома — они просто сделали перекрытие из досок на пару метров выше пола, там, где стволы деревьев чуть расходились в разные стороны. На эту терраску вела наспех сколоченная лестница, крепившаяся к верхним ветвям. Впрочем, Уолтер поначалу вообще обходился канатом, по которому с удовольствием залезал на «второй этаж» (ведь постоянные прогулы уроков физкультуры нужно было чем-то возмещать!). Место это находилось в стороне от всяких тропинок, и можно было практически не волноваться, что кто-то придёт поглазеть на маленькую неприметную постройку. Да и кому в этом сонном Рибчестере взбредёт в голову гулять где-то в чаще леса, где и тропинок-то нет! Джон с Уолтером с разрешения Анны перетащили в Укрывище часть старинного оружия из дома леди Арталиэн. Им нравилось упражняться с мечами и боевыми топорами, этот юношеский интерес в них ещё не угас. Кроме того, так они находили выход скопившейся энергии, да и просто развлекались со скуки, убивая время. После того, как они дружно перестали посещать ненавистный им колледж, свободного времени стало много. Джон, со свойственной ему независимостью не захотел жить на средства, вдоволь оставленные тётей Дженни для всей компании, и устроился на работу сторожем. Работа ему даже немного нравилась. С графиком сутки через трое, полным отсутствием общения и очень редким появлением непосредственного начальства. Он числился сторожем на продовольственном складе, где просто сидел в комнатке и читал книги целыми днями и ночами. Да, в этот период жизнь компании не блистала какими-то откровениями или открытиями, хотя ребята часто устраивали веселые пирушки в Укрывище, бились на мечах и пели песни под гитару. В такие моменты Джону даже казалось, что всё не так уж плохо, жизнь продолжается и идет своим чередом. Впрочем, все это бывало до тех пор, пока он не оставался в одиночестве, которое было для него одновременно манящим и пугающим в равной степени. Часто, оставаясь один, он сидел в компании парочки бутылок хорошего вина из запасников леди Арталиэн и предавался унынию. Мучимый мыслями о столь недавнем вдохновенном прошлом, он безответно задавался тревожащими его вопросами о смысле и пути, ворошил и анализировал прошедшие годы. Ему вспоминалось, с какой радостью и надеждой создавали они свой первый номер журнала Союза. Частенько в это время, разгорячённый вином, он сидел в своей хижине и при свете лампадки издевательски цитировал разные места из их журнала.

— Воины духа, кто бы мог подумать! — нараспев ехидно произносил он. — Мост в вечность! Как звучит-то! Проводники! Ишь ты, огоньки на другой стороне, ну надо же, какая поэтика из уст растерявшего всё пустозвона!

Отпив ещё вина, он продолжал:

— Да-ааа, всё это были красивые обороты речи, по крайней мере таковыми они казались на тот момент. Бунт против системы, все дела. Но прошло всего несколько лет и всё это развеялось как прах над Гангом; рассыпалось, словно карточный домик. Смысл происходившего тогда растворялся в дымке, уносимой легким бризом туманным утром на морском берегу Темзы. Или Брахмапутры, какая теперь разница. Эх, берега… Где течения покоряет нынче леди Арталиэн, где бродит её мятежный дух? И что бы она сказала, увидев меня сейчас? Ведь прошло всего несколько лет, а что изменилось? К чему я в итоге пришел? Хотя, к чему тут вообще можно прийти? Может это вечный поиск, ибо кто нашел — успокоился навеки? Похоже, лишь вино со временем становится лучше…

Джон откупорил третью бутылку, и в этот момент его посетила ужасная мысль, которую он выразил вслух, как и все остальные в этот вечер. Все равно кроме стен и леса его никто не мог услышать.

— Прошло всего три года, а я уже всё растерял, ничего нового не приобрел, изменить так ничего и не смог. И никому-то я теперь стал не нужен. Да и мир мне едва ли нужен. А что, если леди Арталиэн вообще всё это придумала и затеяла ради нас — меня, Уолтера, Анны? Все эти игры в эльфов, пиры, и особенно заигрывания с высоким? Журнал, революция духа… По-моему, всё это было лишь какое-то неистовое жонглирование словами, из которого ничего не вышло, кроме их, слов этих, девальвации… или деноминации, как там у экономиков этих… Неужели?.. Тётя Дженни уж наверно всё это проходила в молодости… но зачем же ей это тогда? Чтобы помочь нам поверить в себя, начать… что? Журнал ей явно не особо был нужен, у неё и так было где высказаться — целая персональная выставка картин!..

Вконец опечаленный, Джон хорошо приложился к бутылке. Мысли его уже путались, в этом состоянии обычно правило бал настроение, которому, впрочем, иногда свойственны быстрые смены полярности. Но в ту ночь Джон уже не ощутил этого. Он так и заснул на бабушкином коврике на полу около ополовиненной бутылки, и всю ночь перед ним маячили навязчивые образы несбывшихся мечтаний, осколки прежней жизни, чьи-то отдельные фразы, лица, далёкая музыка, и разговоры, разговоры без смысла и конца, в которых непонятно кто и с кем говорит, и где…

В таком ключе проходили многие дни и вечера в тогдашней жизни Джона, хотя даже в этой мрачной череде беспросветных дней, долгих, словно полярная ночь, были свои просветы. Как-то раз поздно вечером Джон находился в привычном ему полуживом состоянии в окружении неизменного теперь вина и предавался своему обычному унынию. Унесясь мыслями прочь, он вдруг как наяву оказался в прошлом, на одной из шумных вечеринок леди Арталиэн. В тот момент он уже беспомощно засыпал, и видел лишь склонившееся над ним лицо леди Арталиэн, негромко говорящей ему что-то. Джон и раньше пытался вспомнить, что же она ему говорила, но это словно начисто вымыло из его памяти. На этот же раз, сидя в своей хижине, он так четко увидел это участливое лицо над собой, и движущиеся губы, медленно складывающие звуки в слова, что смог прочитать столь долго вспоминаемую фразу по губам и очень обрадовался. Леди Арталиэн сказала тогда, накрывая нетрезвого и совсем сонного Джона пледом: «Ты найдёшь свою дорогу, Джон!»

Когда наваждение развеялось, и Джон вновь ощутил себя в своей хижине, он радостно подумал: «Вот оно! Вспомнил наконец-то. Леди Арталиэн верила в меня; не для моего же утешения она это сказала, да я тогда и не в силах уже был что-то серьезно соображать. Так что будем бороться!»

Но изредка посещавшая его надежда имела преимущественно преходящую природу, точнее, не воспринималась никак иначе. Джон будто не мог встать на твердую почву, чтобы начать двигаться дальше. Ну, или хотя бы ползти. Не отдавая себе в этом отчета, он, возможно, искал утешения на дне бутылки, но находил лишь иллюзии, развеиваемые с утренним ветерком и пением лесных птиц. Постепенно единственной его радостью в те дни стали «рыцарские турниры», как они с Уолтером называли их тренировки с оружием и доспехами. В турнирах часто побеждал дедушка Уилл, показывавший недюжинную силу при вращении палицей, которую любил больше любого другого оружия. Но и Джон с Уолтером за три года окрепли и возмужали. Теперь уже они научились владеть нурманской секирой, а ведь ещё недавно, как мы помним, Джон вообще не мог поднять её одной рукой. Да, это была та самая секира, о надписи на которой Уолтер спрашивал своего отца. Зачастую, вволю натренировавшись, ребята останавливались передохнуть и перекурить, а кое-кто при этом ещё и отпивал вина.

— А помнишь ли, брат мой, — важно вещал Уолтер, подняв забрало шлема, уперев топор в землю и облокотившись на него, — что мы с тобой всегда сражались бок о бок? Мы были в Нормандии, и в Шотландии, при короле Карле Первом и при дворе Артура — во все времена, брат мой! Я вспоминаю, как мы стояли по колено в крови в битве при Гастингсе и черные вороны кружили над полем, а мертвых лежало так много, что за их телами не видно было обагренной кровью тысяч воинов земли…

— Да, друг мой, отлично помню! Но, видимо, мы с тобой воевали не на стороне войск короля Гарольда, ибо никто из его воинов не остался в живых, и сам храбрый король пал на поле боя! — съехидничал Джон.

Уолтер невинно заулыбался и посмотрел в небо, собираясь возразить, но Джон опередил его.

— То-то я смотрю, ты так привязался к этой скандинавской деревяшке с металлическим набалдашником. О, да! Любовь к ней ты пронес сквозь века, с тех пор, как армии первого конунга вторглись в наши земли…

— Ах ты, ренегат! Защищайся, — крикнул Уолтер, и даже не опустив забрало, бросился в атаку на Джона, который, впрочем, только этого и ждал.

В это время Анна тренировалась с Уиллом. Она реже других вступала в схватки, оружие все же было тяжеловато для нее. Но она особо любила один острый клинок, который, конечно, прозвала «эльфийским». Не обладая мужской силой, она, однако, действовала изящно и грациозно, из-за чего её сложно было победить даже сильному дедушке Уиллу. Впрочем, он деликатно старался свести такие поединки к ничьей.

— Пора отдохнуть и перекусить, — басил он над полем «боя», отбивая град ударов Анны. — К тому же у меня есть одна идейка… — частенько в таких случаях говаривал он.

Идея состояла в том, чтобы организовать в городе рыцарский клуб и привлечь к поединкам больше молодёжи. Так, казалось ему, тоже можно найти разных интересных людей. Но Джон больше не желал верить ни в какие организации — хватит с него Союзов Духа, журналов, выставок… и длинных витиеватых речей. С другой стороны, он чувствовал, как здесь не хватает увесистого, мудрого слова леди Арталиэн! Ведь её слова имели на всех них воистину магическое воздействие. В её присутствии слова эти вовсе не казались просто словами как в минуты душевной слабости, которые, как уже упоминалось, в те времена бывали у Джона практически каждый день.

А леди Арталиэн и Чарльз, вероятно, были уже в далёких-предалёких землях, за тысячи миль от Рибчестера и островов Великобритании вообще. Изредка, раз в полгода, от них приходили странные на первый взгляд письма, не содержащие ни строчки текста. Леди Арталиэн словно чувствовала (или знала?), что слова для ребят потеряли былое значение, а для Джона так и вовсе перестали что-либо значить.

Да, это были письма без текста и вложенных фотографий; они содержали лишь шикарные цветные карандашные рисунки леди Арталиэн! Никаких объяснений в них не было, но кое-где содержались координаты широты и долготы, исходя из которых только и можно было определить текущее местоположение отправителя. Письма эти, при полном отсутствии текста, на самом деле несли в себе довольно много информации, изложенной графически — в рисунках. При внимательном их прочтении, а также при проявлении должной смекалки, можно было узнать многое. Например, в одном из писем была лишь одна карикатура на целый лист. Плывёт по волнам корабль, дядя Чарльз хмуро и напряженно, не отрываясь, смотрит вдаль в подзорную трубу, стоя на палубе. А прямо под носом корабля «проплывает» тропический островок с пальмами, и стайка дельфинов выпрыгивает из воды. Письмо это компания расшифровала так, что люди часто не видят того, что у них под носом, копая какие-то глубины, где ничего и нет на самом деле. В другом письме на листке были изображены тётя Дженни и дядя Чарльз, лежащие на палубе «Фрегата»; море тихо и беззвучно, над серебряными волнами висит ночь, звёздная и упоительная. Они рассматривают созвездия, проводя умозрительные ниточки от одной звезды к другой, от одного скопления к другому, и так выстраивая, видимо, некие космогонические концепции. Третье письмо содержало несколько веселых рисунков корабельного пира, некоего торжества духа — Арталиэн и Чарльз в окружении старинных бутылок с ромом пляшут на палубе, выбрасывая вещи за борт! Но то были не просто вещи — старые комоды 18-го века, столовое серебро и посуда, дорогие платья, наряды прошлых эпох, даже какие-то украшения с камнями. Тут Уолтер завопил от радости:

— Так это ж символ избавления от вещизма-мшелоизма! Здесь явно заметно увеличение скорости корабля в зависимости от уменьшения его массы… Выбрасываем комод, двигаемся быстрее!

Джона всё это тоже вдохновляло на людях, но, оставаясь в одиночестве в своем Укрывище, он депрессовал ещё пуще прежнего, ибо начинал понимать, что всё это картинки чужой жизни, чужих достижений, которые, как ему казалось, он никак не может примерить на себе, в своей жизни.

В последнем письме Чарльз и Арталиэн живут среди дикарей на островах Хива-Оа, как удалось вычислить по координатам, носят набедренные повязки, причем у Арталиэн на шее эльфийское ожерелье. Письмо вызвало ряд шуток и кривотолков.

— О, ты смотри, бабушкины шкафы за борт — это на ура, а вот ожерелье-то жаль! — ехидничал Уолтер.

— Ну, эльфийским принцессам надо что-то носить, а то дикари не поймут, с кем имеют дело, — вторил другу Джон.

— Какие вы балбесы, — весело улыбалась Анна, здесь говорится о том, что истинные сокровища лежат там, где ещё не ступала нога цивилизованного человека.

— Я слышал, что там давно уже вроде ступала… то есть нет больше никаких дикарей, и где они их только нашли? Они уже давно, наверное, носят костюмы и сидят за компьютерами; и не в своих хижинах из веток, а в офисах с кондиционерами… — размышлял вслух Уилл.

— Да ну вас, право! Может это всё вообще не нужно воспринимать буквально, может это всё мамины метафоры, и не заезжали они ни на какие там острова и не выбрасывали мебель за борт.

— А где же они тогда? — озабоченно произнес Уолтер.

— Будем надеяться, скоро мы всё узнаем из первоисточника, — изрек Джон.

Так потихоньку подкралась осень, и Джон с грустью ощутил, что ночевать в Укрывище стало проблематично — сырость и холод делали своё нехитрое дело, не спасал даже спальный мешок, найденный для него Анной. Компания снова стала собираться в доме леди Арталиэн, рыцарские турниры к этому времени тоже закончились. За окнами было мокро и неуютно, и Джону практически некуда было податься, так как домой он заходил крайне неохотно. В один из таких дней Анна и рассказала Джону о своем решении ехать в Индию.

— В Индию? — удивился Джон. — Вы, верно, хотите посмотреть на слонов?

— На слонов тоже, — заулыбалась Анна. — Ты же понимаешь, что все мы сейчас испытываем похожие состояния, мы словно в тупике. — Она помолчала несколько секунд, но потом вдруг резко вскинула голову и ясно взглянула на Джона. — Может, поедешь с нами?

— Я? Да нет, спасибо, моё место здесь, — отвечал Джон. Он и сам толком не знал, почему он, не задумываясь, отказался от такого заманчивого предложения. Ведь это был шанс бросить опостылевший Рибчестер со всем его содержимым, всё равно он тут никому не нужен — и уехать искать себя.

— Знаешь, Анна, — продолжал Джон, — при прочих равных это было бы очень заманчиво, но сейчас я чувствую, что это будет только очередным побегом от себя. — Тут он нерадостно кивнул на бутыль вина, стоявшую на столе. — Не готов я сейчас к… в общем, не знаю, просто не то время. Может быть, я позже к вам туда приеду, если сложится, — он сделал паузу, рассматривая чуть погрустневшую Анну. И решил разбавить обстановку:

— А этот-то английский колониальный завоеватель тоже туда увязался? Сокровища Агры что ли решил вывезти, а потом продать, чтоб стать тут ярким представителем рибчестерского истеблишмента?

— А ты вообще ренегат!.. — засмеялся Уолтер, и ребята принялись шуточно бороться и валяться на полу.

Анна смотрела на это и улыбалась. За последние несколько лет столь многое было пройдено и понято, ещё большее оставалось за плотной завесой в тени мироздания; были и взлёты и падения, и вроде бы все они повзрослели и чувствовали себя вполне зрелыми и отвечающими за себя людьми… но во многом все они ещё оставались детьми, впервые задающимися глобальными вопросами. Тут на Анну напала неистовая радость — всё ещё впереди! — и она, не думая, вдруг бросилась в кучу-малу, которую ребята устроили прямо на полу. А Уилл смотрел на веселую возню и негромко приговаривал: «Что ж, для этого, я может, и вправду, немного стар… Значит, теперь мы с Джоном остаёмся вдвоем, что ж…»

Через некоторое время все успокоились и расселись за стол, а Уилл разлил вина в четыре бокала.

— И когда же вы планируете отплы… то есть, улетать? — спросил он.

— Уже скоро, где-то в начале зимы, — ответила Анна и первой подняла бокал. — Джон, что бы ни случилось, мы всегда будем ждать тебя там! И вас, Уилл, тоже!

— Спасибо, Анна, я тронут, но куда уж мне, старику, ездить по заграницам, — заулыбался Уилл, — я…

Но Джон перебил его, выдохнув с силой:

— Спасибо! А мы с Уиллом всегда будем ждать вас здесь. Что бы ни случилось!

— Так, когда же мы встретимся? — нашелся Уолтер. — Лет через десять?

Последовавший звон бокалов и радостные лица друзей запомнились Джону. Конечно, он был немного расстроен предстоящей разлукой с друзьями, но понимал, что чувство это носит эгоистичный характер, ведь следует радоваться за товарищей. В конце концов, у него остаётся ещё верный Уилл Мортон. Недолго думая, Джон на всякий случай обратился к нему:

— Уилл, а вы, часом, не собираетесь куда-нибудь уезжать? Ну, может, весной? А то тут все по морям, по индиям мотаются, мода что ли такая пошла? Я тут прослышал, в соседнем графстве открыли удивительную лечебную здравницу, полгода нахождения там, всякие травы-отравы, тьфу, то есть отвары, свежий воздух и все болезни как рукой снимает, поди, даже душевные…

— Н-е-е-е-т, дорогой Джон! — участливо протянул Уилл. — Я никуда не собираюсь — могу тебя в этом заверить. Как и в том, что скучать вдвоем мы с тобой тоже не станем! Ты не забыл, ведь приближается зима, а с ней и Новый Год?

Джону мигом вспомнился волшебный Новый Год с крепостью и Кольцом Всевластья, и он сразу погрустнел — ведь такого больше не будет. Какой там Новый Год без леди Арталиэн…

— Зря раньше времени расстраиваешься, — Уилл с пониманием похлопал Джона по плечу и довольно заухал. — Я тут уже заготовил некую культурную программу, ха!

— Правда? — чуть улыбнулся Джон. — Что ж, тогда, может быть, всё не так уж плохо.

Последние осенние месяцы, проведенные друзьями вместе, незаметно прошелестели опадающей листвой и уже обернулись тонкой коркой инея на замерзших лужицах и холодной земле. К началу декабря Джон окончательно перебрался в дом леди Арталиэн, заняв одну из многочисленных комнат на втором этаже. Вскоре собравшиеся, наконец, в долгое путешествие Уолтер с Анной торжественно вручили ему ключи от дома, а он пообещал не превратить его к возвращению хозяев в подобие пустующего, полуразрушенного дворянского имения, брошенного пару веков назад. В общем, Джон обещал присматривать за домом, а уж с винных погребов так и вовсе грозился глаз не спускать! Ребята же обещали писать, по крайней мере, несколько чаще и менее туманно, чем делала это предводительница Союза. По традиции дома была устроена вечеринка, на которой Джон заметил, что нынче что ни пирушка — всё какая-то «прощальная», «провожальная» в «добрый путь пожелальная» и т. д. Уилл возражал ему, что скоро они будут, наоборот, не прощаться, а встречать — Новый Год, а если и прощаться, то только с прошлым, уходящим годом. Впрочем, оба они оказались не в полном смысле правы, так как никто не знал, что произойдет далее. Джон прощался с ребятами со светлым чувством. В тот момент, когда он последний раз смотрел на Уолтера, стоящего рядом, к нему пришло вдруг некое осознание того, что нет и не бывает в мире случайных вещей. Что он, Уолтер, Анна, Уилл, тётя Дженни и дядя Чарльз — все они всегда сражались бок о бок: брали крепости и города, пили и веселились, любили, играли музыку, писали стихи и картины. И спустилось тогда успокоение: ведь что бы ни случилось, они всегда будут вместе, каким бы долгим ни было расставание — даже в следующей жизни. Хотелось бы только надеяться, их больше не постигнет участь родиться в такие заскорузлые времена…