Я не хотела просыпаться. Прозвенел будильник, я его вполне миролюбиво отключила и завернулась с головой в одеяло. Почему, почему, почему мое сознание вынырнуло из этого удивительного сна! В нем секунду назад, пока мерзкий звук моей любимой песни не вытянул меня в злую и беспощадную реальность, мне улыбался Золотко. Он всегда улыбался скромно, поднимая только уголки губ и изгибая их в усмешке, улыбку «тридцать два норма» я не припоминаю. Это моя компетенция светиться как лампочка Ильича, только что закрученная в патрон. Я ведь счастлива! Во сне Золотко говорил мне, что мы почти одинаковые и зачем-то предлагал беруши. Может, мне предстоит выслушать много бреда за день? Или постараться не дать навешать себе с килограмм кишок на уши?

Здравствуй, дыра! Если честно отец, вьющийся лаской вокруг Елены Игоревны, меня ничуть не удивляет. И чего он от нее хочет добиться? Она женщина порядочная, замужняя (хотя и проскакивают терки с мужем, но у кого этого не бывает?). А вот я торчала на кафедре и вблизи нее. Идти конкретно к нему в кабинет пообщаться я себе не разрешала. И очень страдала от этого. Увидит еще кто-нибудь. Тогда у нас будут проблемы. Как мне хотелось плюнуть на проблемы, вбежать к нему и с порога повиснуть на шее любимого мужчины. С другой стороны, моя сила воли сегодня устроит бурную ночку в честь своей победы над телом, затаившемся и ожидающим возможности за все расквитаться. Видела его только после лекции в коридоре. У меня недодоз… я страдаю! Надо подписать в истории болезни: пациент чувствует ухудшение состояния, так как препарат содержит наркотическое вещество и вызывает привыкание, увеличить дозу на пару минут еще один раз в день. А лучше плюнуть на латынь и остаться на лекции у стом фака. Он ведь меня узнает…

С этой мыслью я осталась стоять в коридоре.

— Агат! Мы опоздаем, перерыв всего десять минут! — Полина тряхнула острыми краями стрижки по подбородок. Взгляд ее был тверд и не терпел отговорок. А мне ужасно не хотелось уходить.

Я сдвинула брови, прижала руку к животу и согнулась пополам.

— Я, наверное, съела что-то…меня мутиит… я наверное…

— Тебя проводить?

— Не стоит, мне нужно… — я кивнула в сторону кафедры анатомии, Полина все прекрасно поняла. Она ласково погладила меня по плечу, постаралась утешить сострадательным взглядом и попросила отписаться.

Я согласилась. Стоило Полине уйти, как я распрямилась и постаралась смешаться с толпой стоматологов. Время сразу превратилось в студень. Ну, где он там?? Я сделала лишь два шага по направлению к кафедре, как из нее вышли Кравчук и отец. С перепугу я натянула шапку на глаза.

— Михаил Иванович говорит, она увлеклась предметом.

— Только его и учит. — Охотно подтвердил отец. — Как бы другие не пострадали.

Они направились вниз. Что там пострадает?! Я еще ни одной двойки и тройки не принесла с момента появления этой странной влюбленности в доцента анатомии. Стом фак особого внимания на меня не обращал. За что им почет. Слышала, как девочка жаловалась на дорогое оборудование и необходимость перелепливать зубы на пятый раз. Супер! Они еще и зубы лепят! Хорошо, что я все-таки учусь на лечебном. Никогда не видела радости ковыряться в зубах. Что до Михал Иваныча, то он в них и не ковырялся — он хирург.

Вскоре мы расселись. Я огляделась. Левые люди! Впервые вижу! А, нет, вон к той я была привязана скотчем на посвящении в студенты. А вон тот — парень моей одногруппницы, оба гении с запасом мыслей. Я собрала в хвост волосы, спрятала их под шапку и натянула ее до бровей. До конца застегнула халат. Интересно, насколько я теперь неузнаваема?..

Я зазевалась и пропустила приход лектора, стом фак как по команде вскочил с мест. Я тоже встала. Золотко поднялся на подиум и поздоровался. Слышно его было хорошо. Он был в белом отглаженном халате и своей фирменной шапке-пилотке стояком. Но что самое главное — я впервые видела его в очках! К тому же для лекции приволокли проектор и ноутбук. Последний стоял на столе Золотухина. Он озвучил тему, звучала она примерно так: «Зубочелюстная система». Я поморщилась и сделала вид, что собираюсь писать. Лекции он читал так же потрясающе, как вел практические. Я раскрыла рот, забила на необходимость изображать вид бурной деятельности, хотя она вокруг меня, несомненно, кипела.

— А что это там за секта на дальних рядах, а?

Студенты стали оборачиваться. Задние ряды заняли лица далеко не русской национальности. Расистские шуточки? Как оказалось, толпа просто сидела без халатов, чем и привлекала внимание анатома.

Он подшучивал, не забывая о своих фирменных «Ясно?» и «Понятно?», но особым открытиям стала специально припасенная для стоматологов фраза «Усекли?»; он заставил меня светиться и подпрыгивать на месте. Золотухин неплохо справлялся с ноутбуком, по крайней мере, бегающая по экрану стрелочка его не пугала, он вполне мог сам найти и открыть необходимую ему презентацию. Просто бывает по-разному, кто-то и компьютер включить не способен без подробной инструкции на трех языках. К тому же анатом не стоял на месте, он активно перемещался от ноута к муляжам, к обоям с картинками (где показывали презентацию) и к краю подиума. Даже сидя далеко, я видела, как он щурится, осматривая своих забитых и усталых слушателей.

— Это определение зубочелюстного сегмента, которое я дал, вы должны знать. Вон профессор Брагин подтвердит, правда? — Золотухин махнул куда-то в центр аудитории. Оттуда взметнулись вверх две руки в ответ. — О, правильно говорю!

Золотухин усмехнулся, по аудитории пробежал смешок. Он собирался уже продолжить лекцию, как замер, глаза округлились. У меня дрогнуло сердце, взгляд был обращен на меня. Однако он очень быстро пришел в себя и, пытаясь согнать с губ наглую усмешку, продолжил лекцию. В целом она была забавной. Мы сидели без перерыва, зато нас раньше отпустили. Еще пару раз за лекцию Золотко спросил совета у профессора Брагина и даже в чем-то его отличил.

Я собиралась долго, мой объект внимания тоже не торопился. Вскоре он уже напрямую смотрел на меня и ухмылялся. Я повторила трюк из рекламы шампуня — сорвала с головы шапку, откуда должны были красиво упасть по плечам локоны. Ага, а еще челка встать двумя рядами рогов.

— Пары прогуливаешь?

— Вовсе нет! — Отмахнулась я.

— А латинский язык у вас в расписании как элективный курс стоит?

— Уже и до моего расписания добрались!

— У всех связи в разных местах. — Я, улыбаясь, смотрела на свое Золотко. Он немного смущался этого прямого взгляда, полного всевозможных чувств, кроме дружеского. — Решили переквалифицироваться в стоматолога?

— Нет. — Я хотела сказать, что не хочу ковыряться в зубах, а потом поняла, что стою перед стоматологом и немного перестроила свой ответ. — Это слишком мелкая работа. А что за Брагин? Почему он профессор?

Почти со смехом Золотко рассказывал мне эту историю, мы двинулись на кафедру. Оказалось, что мальчик действительно не без способностей, как и многие дети на стоматологическом. Просто этот мальчик решил как-то доказать ему на лекции, что он знает материал лучше преподавателя. Кто выиграл битву умов догадаться нетрудно. Теперь Золотухин из уважения к своему оппоненту называет его только уважительно «профессор».

— Потрясающий разгильдяй! Но толковый, был бы поспокойнее. — Он посмотрел на меня. — Как и вы.

Я улыбнулась своей фирменной улыбочкой маньячки. Золотухин покачал головой.

— В вас такой гремучий коктейль уживается! С первого взгляда — беспроблемная и спокойная девочка, а на деле… — он зажмурился. — И что вы хотите от меня получить?

— Сложно догадаться. — Даже не краснея, проговорила я. В его глазах мелькнуло подобие недоверия, страха и немного гордости.

— Очень. Если бы вы придумали, как изменять жене, не изменяя ей, мужчины всего мира негласно присвоили бы вам Нобелевскую премию. — Он чуть наклонился ко мне, заставив сердце биться чаще, я хотела, чтобы он меня поцеловал, прямо здесь в коридоре. Плевать на условности! Плевать на преподавателей вокруг, возможных студентов, лаборантов. Я хочу его, он тоже, и причин здесь быть не может! — Но я все-таки советую вам хорошенько подумать. Пока не поздно.

Я хотела открыть рот, чтобы сказать, что и думать не стоит, я все решила. Если он будет не против, мои доводы отпадают. Я готова наплевать на условности и приличия. Тут рядом с нами возникла молодая анатомша и стала отвлекать Золотко делами. Я вежливо попрощалась и поспешила домой. Латынь я уже прогуляла, так что можно со спокойной совестью идти домой и отсыпаться.

* * *

Знаете, чего я больше всего боялась в этой истории с не сползающей с лица улыбкой? Так это расплаты за счастье. Я давно заметила: все в организме должно быть в равновесии, и после продолжительного счастья требуется печаль. Так и в мире, взять ту же зебру, у нее полоски меняются — черная и белая, вот и у меня полоски меняются. Большая белая полоса обязательно должна хотя бы изредка переходить в черную.

Я проснулась грустная. Сама не знаю, чего мне хотелось. Мысли о Золотке стали угнетать. «Дружба, кому это нужно?» — как поется в известной песне, но я не хочу быть отпущенной, я хочу быть принятой в объятия с продолжением. Неужели я настолько непривлекательна для него?

Староста пытался привести меня в чувства. Ему это не удалось. Он ведь не знает, от чего у меня депрессия. Хотя, если честно, я сама не знаю. Есть и все! Полинка косо поглядывала на мое ворчание, подходить не рисковала, прекрасно осознавая возможность получить от несдержанной и горячей подруги. Белла пребывала в предвкушении биохимии и ни о чем другом думать не могла. Я поражалась ее активности! Интересно, я со стороны выгляжу так же глупо? Белла подпрыгивала, ходила из угла в угол, бросала горящие взгляды на лестницу, откуда мог спуститься Разумов. Она трепала волосы, садилась, клала ногу на ногу, дергала угол халата. Я старалась не смотреть на нее, меня все это раздражало.

Однако самым сильным раздражителем стал физрук. Он ворчал, что мы не поздравили его с двадцать третьим февраля и отправил нас на четыре круга. Если учитывать с каким трудом я обычно проезжала два, то четыре мы бы проехали к завтрашнему дню. Ненавижу… я никогда не замечала у себя такого богатого словарного запаса нецензурной лексики и желания ею пользоваться. Меня начало колотить от злости и негодования и бросать из крайности в крайность. То я с силой толкалась палками, представляя, как острие впивается в голову этого морального разложенца, пронзая височную кость и стирая все ее каналы; то хотела упасть в снег и зареветь. У меня не было больше сил на эту кутерьму вокруг. Я хотела оказаться в объятиях Золотка, в таких теплых и надежных, а не собирать синяки на свою мускулюс глютеус максимус, или как говорят в народе, пятую точку. Из-за этого морального разложенца я три раза упала! Снег давно стал скользким, лыжня не желала тормозить, а я путалась в ногах и заваливалась в сугробы. На втором круге ему надоело. Смешно. Ха-ха! Сейчас просто взорвусь от смеха!

В холле я выпила стакан кофе и уселась поодаль ото всех. Люди проходили мимо, не замечая и не желая остановиться и спросить меня о моем самочувствии. Неужели мы все такие эгоисты? Даже по сторонам взглянуть не можем. Рядом появилась Полина. В красной атласной рубашке с черным лаковым ремнем и в черных узких брюках она напоминала мне работника офиса. В холле было темновато, так что ее яркий наряд меня не напрягал. Полина попыталась выяснить, что случилось. Я молчала, упрямо сжимая губы.

— Пойдем, отойдем! — Полина отвела меня в сторону и попыталась угадать. — Если это из-за него, то ты и сама должна понимать: он преподаватель, и ваши отношения изначально невозможны… — она говорила, а я мотала головой. Золотко тут не причем. Или причем?.. — Все будет хорошо!..

Самая отвратительная фраза! Хотите довести человека до точки — скажите «Все будет хорошо»! Я собиралась сжать кулак и закричать, но тут мой организм повел себя странно, рука безвольно упала, в глазах быстро стали скапливаться большие капли слез. Я закрыла лицо руками и заревела. Полина, озадаченная моим поведением, смотрела на меня с тревогой. Она немного помялась и обняла меня.

— Ну, тихо, такая сильная девочка! А знаешь, какой потрясающий сюрприз мальчики нам приготовили? Агата! Ну, у меня тоже есть для тебя подарок! — Она осторожно отошла от меня и достала из сумки милого маленького мишку цвета молочного шоколада с сердечком в лапах. Я заревела еще сильнее, только на этот раз из благодарности.

Вскоре, как это и ожидалось, вокруг меня собралась половина группы. Еще одно наблюдение: если плачешь в одиночестве, тебя не будут утешать, а вот если тебя уже кто-то утешает, вокруг сразу собирается толпа других утешителей. От них легче, естественно, не становится, а вот массовки прибавляется.

— Все, прекращай плакать! — Полина осторожно вытерла мои щеки. — А то сейчас Разумов будет всю лекцию над твоими красными глазами прикалываться.

Аргумент подействовал. Я постаралась успокоиться. Поправила свое зеленое платье с баской и пошла вслед за Полиной в аудиторию. Меня шатало, словно я выпила залпом три рюмки водки.

Белла была уже там, увидев мои заплывшие глаза, она ужаснулась. Я полезла за зеркалом и прозевала момент прихода Разумова. Ничего себе… подтеков туши на лице не было, зато были склеившиеся ресницы, смазанная, доселе четкая линия подводки, влажность белка и радужки, краснота и ужасная припухлость. Я с трудом различала окружающие предметы.

— На себя будете в перерыве любоваться! — Узнала я голос биохимика. Он наверняка хотел добавить очередную свою шуточку, я опустила зеркало и убедилась в этом: он застыл с открытым ртом. Выражение его лица быстро менялось. Краем глаза я все-таки могла видеть, как смотрит на него Белла. Биохимик резко развернулся и пошел к доске, объявляя тему лекции. Ну, хоть комментировать мой вид не стал. Я немного повеселела, свои шуточки он направлял в сторону подруги, которая даже от легких издевательств готова была улечься на стол и согласиться на самые неадекватные его предложения.

На перерыве подруга вылетела в коридор, чтобы прийти в себя и чувственно постанать, рассказывая другим о биохимике. Я так и не смогла решить, выйти мне или остаться. Я положила голову на руки.

— Агата, не хотите пройтись? — Я выпрямилась. На меня смотрел Разумов, только на этот раз в его глазах не было обычного огонька тролля, было беспокойство.

От удивления я даже согласилась. Он попросил идти за ним и быстро вылетел из аудитории, я поспешила следом, держась на расстоянии. Разумов шел к себе в кабинет. Он быстро открыл дверь и юркнул внутрь, я зашла следом. Кабинет был небольшим, заваленным бумагами. На столе стоял ноутбук и чашка с ложкой. Похоже, он недавно пил чай или кофе. За столом — прикрытое жалюзи окно. Диван, шкаф и нечто, напоминающие фиолетовые угги в углу. Биохимик мыл чашку в запрятавшейся раковине.

— Закройте дверь. — Мне стало страшно, но я подчинилась. Если что, всегда успею удрать. — Что же привело вас в такое состояние, Соколова?

Я чуть не выпала. Он ждет от меня подробного рассказа с подробностями? В лицах и числах? Тем временем в кабинете зашумел чайник. Препод уселся за стол и жестом пригласил меня сесть напротив. Вскоре в моих руках возникла чашка с чаем, которую я не заказывала. Биохимик еще раз спросил, что случилось.

— Я бы не хотела об этом говорить. Почему вы интересуетесь? — Поморщила брови я, и чтобы отвести взгляд сделала глоток. Ко мне в голову тут же пришла совершенно идиотская мысль. Биохимик — специалист в ядах, он мог бы, пожалуй, и что-нибудь типа сыворотки правды сварганить.

— Твой отец много о тебе говорит, а когда много слышишь о человеке, мысленно привыкаешь к нему и начинаешь волноваться.

Что за бред?

— Папа попросил за мной приглядывать?

— И это тоже. — Не стал отрицать Разумов. В глазах появились лукавые огоньки, которые меня обычно раздражали. Я хотела фыркнуть. Докладчик! — Я не собираюсь ему говорить о твоей… легкой депрессии. У меня сложилось впечатление, что ты влюблена.

Последняя фраза, произнесенная ни к селу, ни к городу, вырубила меня окончательно, я чуть не захлебнулась чаем. Видимо, у меня действительно на лбу написано, хотя тогда челка бы закрывала. Надеюсь, там написано просто состояние, а не его причина.

— Это мое дело.

— И как далеко все зашло? — Уже не сдерживая улыбки, спросил биохимик. Развратные подробности наверняка доставили бы ему удовольствие.

— Как могло! — Не сдержалась я (в очередной, наверное, миллион миллиардный раз!). — Все просто супер! — Я ярко улыбнулась и даже истерично засмеялась, приведя этим препода в явное замешательство.

Я уже второй раз видела в глазах мужчины такой взгляд, они считают меня просто сумасшедшей. Гены!

— Что ж, надеюсь, вы знаете, что делаете. — Он взглянул на экран крутого мобильника. — Нам пора! Перерыв давно кончился.

Так же на расстоянии друг от друга мы спустились вниз на лекцию. Я забеспокоилась, надеюсь, он не знает, кого именно я задумалась влюбить в себя. А если знает, то никому об этом не скажет. Он всегда знает больше, чем ему положено. В этом его проблема.

Лекцию я писала в полудреме. Меня мучали мысли. А вот после лекции они немного поутихли. Выходя из аудитории где-то в конце потока, я увидела, с какими улыбками беседуют Белла и Разумов. Первая вообще светилась от счастья. Что ж, может, хоть у них все сложится.

Дома я, совершенно измученная, устроилась за ноутбуком, наплевав на все, и стала сидеть в социальной сети. Потом мои мысли поплыли по направлению горизонтали, я открыла документ и продолжила свою неприличную историю, точнее стала создавать новую, но с теми же героями. На этот раз мой язык стал смелее, я окончательно забила на приличия и принялась описывать все подробности, которые приходили в воспаленное любимым образом воображение. Вот он меня целует за ухо, спускается умелыми руками вниз и не дает мне развернуться. Я просто взрываюсь в его объятиях! Когда я закончила очередную новеллу, меня саму била дрожь. И почему я не могу запросто позвонить моему анатому и попросить его исполнить мой набросок? Надо успокоиться… Я постаралась унять участившееся дыхание.

За дверью раздались крики. Опять ругались родители. Я закрыла нотубук и легла на бок, повернувшись лицом к стене. Отец кричал что-то о коротком платье, в котором мама пошла на работу. Она оправдывалась, правда, все это было бесполезно.

— Ты не протестовал, когда в этом же самом платье я приезжала к тебе в администрацию!

— Там я всех знаю, а в твоей шарашке…

— Отлично! Следственный комитет — уже шарашка! Я больше никогда не надену платье в твоем присутствии, больше никогда не позволю забирать меня с работы! Буду на маршрутках ездить!

— Да хоть на троллейбусах! Ты же порочишь мою фамилию! Что будут писать газетчики? Что у меня жена легкого поведения? Да и дочь кстати тоже! Перышко, тряпочка платья!

— Агату сюда не вплетай, Отелло политический! И не смей повышать на меня голос!

Я накрыла голову подушкой. Спор продолжался минут двадцать, они докричались почти до развода. Не первый раз, к слову. Грозятся разводиться каждый месяц, и даже черновые заявления пишут раз в полгода. Все это ни к чему не приводит. Их спор закончится вполне мирным образом. Я надеюсь. Своими криками отец подал мне потрясающую идею. Перышко-тряпочка — очень действенная вещь!