Домой я почти ползла. Последняя неделя готовила меня к приближающемуся инфаркту. Глядишь, и я лягу рядом с Мишей. Они родились с разницей в пятьдесят лет и умерли в один день — сердца не выдержали жестоко мира. Я нисколько не удивилась, когда, открыв дверь, услышала крики на весь дом. О, опять ругаются. Значит, отец не впечатлялся мишиным падением, ему мало. Я сжала кулаки, прикидывая, как ударить больнее, физически или морально. Однако, зайдя, домой, я поняла — тут и без меня неплохо справляются.

— Ты меня в могилу сведешь, Соколов! Что ты творишь?! Пойми уже: она все равно сделает по-своему!

— Я тоже! Вот и посмотрим, кто умнее!

Мама схватилась руками за голову. Она была против насилия, но я видела, как чешутся у нее руки, вмазать отцу с разворота в челюсть.

— Хоть раз подумай, что лучше для нее!

— Я об этом и…

— Нет, — резко и громко перебила спокойная и тактичная обычно мама, — ты думаешь только о себе, ты считаешь, что лучше знаешь ее чувства…

— Так вот я тебя разочарую: ни фига! — Влезла я. Если в мишины разговоры я предпочитала не влезать (уже смешно, не правда ли?), то здесь имела полное право поучаствовать в семейной кровавой резне бензопилой. — Мне не пять лет, ты больше не будешь указывать, играть ли мне на фортепиано или рисовать пейзажи. Хочешь попытаться испортить мне жизнь? Давай! Я столько вытерпела от тебя в свое время, что теперь все твои выходки кажутся мне просто ветерком в спину. — Отец почти рычал в ответ на мое обвинение. — Расскажи маме, как ты довел Мишу!

— Да я знаю! Посадить бы тебя, Соколов…

Он усмехнулся:

— Галечка, ты не хуже меня знаешь, в данной ситуации нет умысла и мотива. У тебя нет оснований.

— Я уважаю закон. Но будь я такой же, как ты, я бы нашла любую мелочь и зацепилась за нее, чтобы ты сел!

— Собственного мужа? — Поднял брови отец.

— Ах да! — Она скрутила с пальца плохо поддающееся кольцо и бросила его под ноги Соколову. — Иди ты к черту!

Это произвело на отца огромное впечатление. Он замер, в комнате повисла тишина. Мне казалось, сейчас лопнут мои барабанные перепонки, настолько она давила и мучала.

— Женщины! Глупые и наивные! — Прошипел он.

— Катись отсюда!

— Это моя квартира.

— Это — совместно нажитое имущество, а у меня ребенок на руках! — Мама дернула меня за руку к себе, чуть не вырвав плечевую кость из сустава.

Бросив на нас яростный взгляд, отец выдал несколько непечатных фраз, плюнул и, хлопнув дверью, ушел. Мы остались вдвоем в квартире. Мама учащенно дышала и смотрела в пустоту, она, казалось, не осознавала, что только что выгнала из дома мужа.

Она вдруг тихо и грустно хихикнула и упала в кресло, закрыв лицо руками. Я быстро сбегала на кухню и налила матери воды.

— Спасибо. Представь себе, я его выставила!

— Да я бы тебе за это премию мира присудила!

— Что мы делать будем? — Я растерянно пожала плечами. Мама начала рассуждать. — Попрошу своих понаблюдать за ним. Мы сейчас такую компостную кучу раскопали… и кому она мешала?

— Как минимум, мне, тебе и Мише! А там еще целый список!

Она успокаивала меня, а я — ее. Мы пили чай с жасмином и пытались прийти в себя. День был слишком тяжелым. Немного придя в себя, я поднялась наверх и стала звонить Кате. Она взяла трубку после второго гудка, голос был усталым. Я попыталась обрисовать ситуацию.

— Я знаю. Мне позвонили из больницы. — Я спросила, как он. — Спит. Врачи разводят руками. Вроде бы угрозы жизни нет. Но я не верю этим докторюшкам, сама хочу посмотреть.

— Я бы напугалась осмотра судмедэкспертом.

Катя усмехнулась. Ей моя шутка пришлась по вкусу. Мне хотелось извиниться, в конце концов, виновата была я. Однако, судя по отношению Кати ко мне, она не знала о случившемся в подробностях, а Кравчук рассказывать не торопилась, за что я была ей благодарна. Мне нужно было время, чтобы все обдумать. Теперь я обязана защищать эту семью. Я была их проблемой, а стану ангелом-хранителем. Вот только со своими проблемами разберусь. Интересно, где сейчас эта проблема городского масштаба?

Разговор с Катей заставил меня успокоиться, она просила меня не волноваться. Я напрашивалась в больницу, она обещала взять меня с собой. Папе, мол, нельзя беспокоиться, а я — слишком яркое пятно. Интересно, что она имела в виду под этим?.. Мне казалось, Катя знает больше, чем мы с Мишей думаем. От нее-то явно не укрылось мое чувство. А ведь я ей в дочки гожусь!

Я заснула над учебниками. Рядом лежал телефон. Разбудил меня резкий стук дверей внизу. Вздрогнув, я подскочила и понеслась вниз. Что там происходит?!

Мама бегала по квартире в плаще, шарф болтался на шее, она что-то искала. Увидев меня, взъерошенную и удивленную (скоро это станет моим обычным видом), она остановилась.

— Сотовый не могу найти! Меня вызывают в комитет!

— У тебя же отпуск! — Мама продолжила поиски, она смотрела под диванными подушками. Я увидела ее мобильник на тумбочке и протянула.

— Спасибо. Позвонил Костя, — это опер, — сказал, дело меня касается, он был взволнованным.

— У вас со спокойным тоном и не звонят.

Поцеловав меня, она выбежала из дома. Я глянула на часы. Два ночи. Шикарно. Я не спала, ходила из угла в угол. Стрелка двигалась к утру, опускалась вниз. Я волновалась и накручивала себе всевозможные неприятности. А, если он успел в ректорат, и теперь мама разбирается с совращением? Хотя какое совращение? Я совершеннолетняя! И все-таки, мало ли в чем отец обвинил Мишу: изнасилование, домогательство, вымогательство. Где же она?!

Я вертела в руках свой мобильник. Кому бы мне позвонить? Надо успокоиться. Набрала номер Беллы, не отвечает. Опять, наверное, зависла где-нибудь в клубе и не слышит. Палец сам перескочил на номер БХ. Сама не знаю, чего я вздумала ему позвонить. Сонный голос что-то промычал в трубку. Я удивилась:

— Вы спите?

— Полшестого утра в воскресенье? Представь себе!

Я сказала, что не могу усидеть на месте, мне нужно отвлечься.

— Энергетики до хорошего не доведут… выпей валерианки!

— Она на меня плохо действует.

— Ладно, что там у тебя? Вся в папашку, от обоих не отделаться!

Я представила, как этот медвежонкоподобный переворачивается в окружении подушек и зарывается в одну из них носом, а телефон остается где-то в полуметре от уха. Я повысила тон и быстро выдала все, что накопилось за день. Он что-то ворчал по ходу:

— Что?! Ну-ка помедленней!

Я только открыла рот, как дверь отворилась, вошла мама.

— Я перезвоню!

На том конце послышался ропот. Я бросилась к ней. Она молча прошла в комнату и упала на диван. Лицо было пепельно-серым, она сжимала губы. Столько боли, злости и ненависти я никогда не видела на своей матери. Я присела рядом и с волнением уставилась на нее.

— Твой отец в СИЗО. — Я чуть не подавилась. — Взяли его почти на месте преступления. — Она с отвращением отвернулась.

— Что… что случилось? — Мое сердце уперлось в гортань, готовясь выскользнуть оттуда при любом удобном моменте.

— Он избил свою любовницу. До потери сознания, очнувшись, она смогла доползти до телефона и вызвать полицию. Телесные повреждения средней тяжести. Переломы ребер, многочисленные ушибы. — Она отмахнулась. — Медики разберутся. Она сама будущий медик…

— Беллка! — Неожиданно для самой себя ахнула я. Мама обвиняюще на меня посмотрела, словно спрашивала взглядом, знала ли я. Я виновато опустила взгляд.

— А скажи ты мне, мы могли бы это предотвратить.

— Мама! — Не выдержала я и вскочила на ноги, на глаза вновь наворачивались слезы. — Я итак чувствую себя виноватой!

— Тихо, тихо, я не подумала. Мы бы ничего не сделали. Никто же не знает, что у Соколова в голове. Сейчас он бесится и пытается найти лазейку на пару со своим адвокатом. Я так устала… пойдем спать?

Я кивнула. Только не думаю, что смогу заснуть. Ну и денек!

Утром мне рассказали все в подробностях. Ну, как утром, мы встали часов в двенадцать. Оказалось: отец приехал к Белле домой, она успела упомянуть, что будет дома одна. Я только не совсем поняла, зачем он к ней поехал, она ведь его бросила. Или он сразу собирался выместить на ней накопившуюся злость? Белла встретила его не так радушно, как предполагалось, за что и поплатилась. Мама не могла рассказать мне подробностей, и проблема здесь была не в тайне следствия, а в невозможности подруги давать показания. Подумав, мама решила не заниматься этим делом лично. Его может забрать другое учреждение, в конце концов, оно касается политика, да и расследовать его объективно она бы не смогла — слишком велик риск повесить на отца пару глухарей и подснежников. Правда, кое-какие наработки у маминой группы были. Судебно-медицинская экспертиза, а участвовала в ней Екатерина Михайловна Золотухина, которую, несмотря на тяжесть состояния отца, тоже дернули на работу, показала множественные травмы. У Беллы было сломано два ребра, ушибы мягких тканей верхних и нижних конечностей, тела, сотрясение мозга, множественные ссадины на лице. Мама сказала, что Катя вела себя подобно настоящему профессионалу. Она четко и внимательно выполняла свою работу, правда, попросилась потом уехать обратно в больницу.

Больница… вот уж не думала, что буду рваться туда по собственной воле. После зимней практики меня мех экзаменом туда не заманишь! Хотя тут предмет бы имел значение… но в целом — нет! А теперь я названивала всем, просясь навестить дорогих мне людей.

К Мише меня не пускали. От чего я только хандрила. Боялась, он, наверное, считает меня виноватой. Да так и есть! Если бы я послушалась отца и уехала, не было бы ни гипертонического криза, ни телесных повреждений средней тяжести. Катя обещала взять меня с собой, как только Миша пойдет на поправку. А я со стучащим сердцем бросалась к телефону при первом же звонке, совершенно не помня себя от страха. Каждый раз я ждала, что в трубке зазвучит подавленный голос судмедэксперта, и он сообщит мне о кончине моего анатома. От этой мысли мне становилось совсем тоскливо. Я бы не пережила его смерть. Уж не знаю, что бы сделала. Наверное, сошла с ума от потрясения и чувства вины. А через годика два пришла в себя где-нибудь в клинике пограничных состояний, или чего похуже.

Анатомию вела Кравчук. Мишино дело благоразумно зажевали. Подробности анатомши не обсуждали. Просто сказали, что Михаил Иванович себя плохо чувствует, и не сможет какое-то время вести занятия. Фиме прямым текстом объяснили, какие последствия будет иметь длинный язык. Впрочем, он и не рвался что-либо рассказывать. Ситуация была неприятная. Правда, в деканате объяснения были тяжкими. Спасибо доброй тетеньке, главе по младшим курсам, которая выслушала мою сбивчивую речь. Я рассказала правду, умолчав о некоторых подробностях. Все выглядело так. Мне понравился Миша как образ, я начала писать, а отец принял мои подростковые записки всерьез. Почему такие отношения? Его дочь работает у мамы, мы знакомы, друзья, я ему как родная. Помогла и мамина репутация, она подтвердила мои слова. Да и Катя тоже. Она вообще долго не могла понять всю эту историю. Естественно, посвящать ее в подробности никто не спешил. Для красочности мама добавила, что увидь отец, как Михаил Иванович мне просто улыбается, уже бы устроил скандал. Такой уж он человек. Любит шумиху вокруг своего имени для рекламы поднимать. Меня пожурили за громкость произошедшего и отпустили.

— Больше никогда не влюблюсь в преподавателя! — Проворчала я, перешагнув порог деканата.

Плюсом оказался разъяренный Разумов, от которого я буквально убегала всю кафедру биохимии и физики. Жаль не подумала о тупике. Он выговорил мне за раннее воскресное пробуждение и всю эту кашу. Пришлось вытерпеть кучу его шуточек относительно женского пола. Благо, вскоре ему надоело, потому что я не отвечала.

— Как тебя только отпустили!

— А что нужно было сделать? — Удивилась я.

— Я бы взыскание тебе учредил. — Я вопросительно подняла брови, по лицу биохимика скользнула улыбочка. — На общественно полезные работы отправил. Разобрала бы мой кабинет, там бардак, а времени нет…

— Как и на то, чтобы подписать наши протоколы!

Я попала в точку, он начал оправдываться, у него и Научное общество, и лекции по генетике, не говоря уже о студентах, мечтающих что-то пересдать.

Неделя прошла почти спокойно в плане учёбы. Я все еще старалась учить анатомию, прекрасно понимая, что так же, как с Мишей все равно не будет. Хотя манера подачи информации Еленой Игоревной мне тоже нравилась. Если в расписании стояла ее лекция, я при любом раскладе ехала в академию. Она старалась поддерживать меня и потихоньку спрашивала что-то о Мише, я понимала, это не праздное любопытство, однако иногда хотелось выставить иголки и не отвечать. Кому какое дело?

Шепотки стали громче. Полина, счастливая со своим молодым человеком, у них сейчас был конфетно-букетный период, просила меня не обращать внимания. Миша был моим, как-то по-своему, но все-таки. А их раздражали его, порой грубоватые шутки, хотя я ничего такого в них не видела. По сравнению с троллингом Разумова Миша — эталон галантности. Методы опроса и оценки так же не нравились, он много давал, но и многое требовал взамен. Нужно либо знать, либо не знать. Я слышала ворчание одногруппниц, поначалу бросалась защищать Мишу, за что получала выговоры «Ты вообще за кого?». Так же они слазили в журнал посмотреть оценки. Хотя я заботилась о них, Миша заходит всегда бесшумно. Могли быть проблемы. Сейчас вся эта суета поутихла. Правда, я заметила, как они все равно скучают. Его искрометного юмора не хватало, не хватало и его голоса, слов «Ясно? Понятно?».

С Кравчук я успела ответить пару путей, получила заслуженную оценку. Радость настигла меня в понедельник днем, я сидела на истории медицины и мечтала о ее скорейшем окончании. Завибрировал телефон в кармане. Это была Катя Золотухина! Я нырнула под парту и ответила.

— Танцуй, студент!

— Не могу, я под партой!

После непродолжительного молчания Катя решила не уточнять, что я там делаю. Просто сообщила мне новость: сегодня я могу приехать навестить Мишу. Стукнувшись головой об стол, я взвизгнула от боли и от радости одновременно.

— Когда приехать?

— Приемные часы с пяти до семи, как всегда.

Она объяснила мне все правила и сказала, что встретит там. В той же больнице лежала и Беллка. Убью двух зайцев сразу, точнее навещу. Один из них слишком буйный и глупенький, а второй — слишком впечатлительный. Вот вам и вопрос коллоквиума: какого цвета зайчик зимой и летом? Мой анатомический зайчик бывает и серым и белым, смотря какой халат он наденет на пару. А вместо ушек у него шапка стояком… мысли повели меня не туда. Я вынырнула, поймав на себе взгляды группы.

— Извините, это важно. — Историчка кивнула и продолжила семинар. Сзади послышался голос Красавкиной. Я хоть и не имею блютуз-гарнитуру, а слышу неплохо.

— С кафедры анатомии поди… — ее подружка усмехнулась. Я тоже. Как близко ты к истине, девочка!