Сон — для неё — это реальность, которая происходит в другом мире.
Лена плохо спала всю ночь. Дергалась, вертелась, словно что-то специально не давало ей оправдать надежды её парня, который пожелал ей на ночь «спокойной ночи и милых сновидений». Скорее всего, виновниками этой дурной ночи были нахлынувшие воспоминания и раздумья, которые когда-то пережила Лена, но во сне они предстали перед ней жутко и сюрреалистично. Воспоминания без спросу, забыв о деликатности и времени суток, кружили в подсознании в своей пляске. Она же пассивно их воспринимала:
«Вечер. Сумерки давят на прохожих и заставляют всё видеть менее чётко. Она размерено идёт с мамой по хорошо знакомой ей улице — улице детства. Но Лена, словно ещё не рассталась с детством. Оно не отпускает её. Процесс не завершился… Они что-то обсуждают с мамой. Тихо, скромно, рассудительно. Они всегда старались понять друг друга, прежде чем обидеть и накричать. Ничего не мешало их разговору. Люди, машины, здания — всё дышало обыденностью, простотой, безразличностью. Всё слилось, работало цельным механизмом. Лене хотелось назвать это «всеобщим механическим полётом одушевленных и неодушевленных материй».
И вдруг … этот полёт прекратился. Лена поразилась увиденному. Через дорогу на их сторону переходили люди по светофору. Всё было, как всегда. Кроме двух людей. Шёл мальчик лет десяти с безумно грустными глазами. Было ощущение, что он постоянно плачет… Вокруг глаз его образовалась чернота. Ему было не по себе… стыдно… За себя и за папу, которого он вёл, как собаку, держа железной цепью за шею. Отец повиновался и полз на четвереньках с понурым лицом, со смирившимися глазами, опущенными уголками губ. Но в лице ещё чувствовалась жизнь. Он ещё тоже думал и стыдился…
Лена ничего не понимала. Она остановилась и смотрела, не смея дышать и шевелиться. И мама куда-то исчезла…
Эта странная пара поравнялась с ней. Превозмогая себя, она спросила у мальчика:
— Почему ты это делаешь? Зачем это всё?
Мальчик поднял на неё глаза и остановился. Отцу пришлось сделать тоже самое.
«Мой папа — алкоголик… Теперь с такими людьми поступают так. Не знаю, но говорят, это нужно, чтобы он почувствовал стыд за своё поведение и неправильную жизнь, из-за которой больно ему, его близким. Чтобы он задумался и понял, что лучше быть свободным и нормальным. Не носить клейма и цепей в виде вредных привычек, которые переходят в болезнь и разъедают личность. Чтобы он всё это лучше усвоил, мы поочередно ходим с ним так. Это обязательно. Он должен чувствовать и наш стыд тоже» — телепатически сообщал мальчик Лене.
— Это помогает? — спросила Лена, смотря мальчику в глаза и не понимая, как можно в его возрасте так по-взрослому говорить и смотреть. Его глаза были пугающе взрослыми и пронизывающими. Лена видела в них себя…
Теперь точно так, как разговаривал с ней мальчик, заговорил его отец:
«Я многое осознал… И мне больно. Я пытаюсь вылечиться. И не теряю веры в это». Жалобный голос. Из глаз его полились слёзы раскаяния.
«Он говорит правду» — не сомневалась Лена.
— Надейтесь и действуйте! — пожелала она им обоим.
«Да… А как же иначе» — почти хором ответили отец с сыном и вздохнули.
От их вздохов ей стало холодно…
Мальчик с отцом двинулись дальше. Лена только успела шепнуть мальчику:
— Я буду верить в вас! Держись!
«Спасибо тебе, Лена. Никогда не забывай, ты — Факел!»
Только она хотела спросить у него, откуда ему известно её имя, как они испарились.
Лена снова вернулась в общий механический полёт, но уже чувствовала себя в нём отчужденно. Всё казалось ей неправдоподобным, ненужным, слишком понятным и плавным.
«Такие беды, катастрофы личностей и вселенных, а мы летаем в мире иллюзий и тишины…» — протикало в ней ржавым механизмом. Он заскрипел и начал ломаться…
Лена прислонилась к стене сонного дома и сжавшись, заплакала…»
Теперь Лена проснулась. Её рыдания во сне достигли предела, и ей стало плохо наяву. Она заёрзала по кровати, закрыла глаза ладонями, пытаясь придти в себя…
«Приснится же такое! Чего только не насмотрится человек за ночную жизнь во снах… Нет бы, что-нибудь доброе, радостное, лёгкое… Или вообще ничего пусть не снится» — обижено думала она.
Лена выпрямилась на кровати и раскинула руки. Громко вздохнув, она посмотрела на окно. Солнце нежно заливало комнату и дарило свою улыбку. Прозрачные занавески вздрагивали, трепетали и забирали в необъяснимо приятное, невесомое приключение; вспенивались, вздымались, поддающиеся только ласке или грубости ветерка. Лене нравилось, как всегда в фильмах красиво обыгрывали эпизоды с занавесками. Ей запомнились светло-красные шифоновые шторы… Пугающие и соблазняющие.
Внезапно она вспомнила последние слова мальчика из сна: «Не забывай — ты Факел!»…
— Поняла! — торжествующе она сказала себе, и резко подскочила в кровати. — Ведь «Елена» переводится «факел» с греческого! Интересно, многим я освещаю путь? Или, наоборот, кому-то порчу жизнь, поджигая?.. — спросила она себя и засмеялась.
* * *
Лена всю жизнь была в напряжении. Иногда это проявлялось в её сдержанности, реже — в замкнутости. Но бывали и другие случаи, когда её внутреннее возбуждение, не совсем ей понятное, заставляло держаться её вызывающе, как будто она вечно ждала чьих-то нападок. Нервы её были натянуты постоянно. Но мало, кто из окружающих и близких, чувствовал это. Напряжение вызывало усталость и душевную боль. И Лена начинала думать, что люди, сама жизнь — источник этой боли.
Она надеялась, что её парень Эдуард — человек, способный её понять и полюбить, освободит её от напряжения и страхов. Поначалу так и было, потому что они оба старались помогать друг другу и исполнять желания. Чувство новизны и полноты возможностей держало их тогда. Но всё постепенно изменилось.
Эдуард всегда знал, чего хочет от жизни. И проявлял упорство для достижения целей. Романтизм, которого так не хватало Лене, редко напоминал Эдуарду о своём существовании. И чувственность не отвечала ему взаимностью. Это был практичный молодой человек, предпочитающий выгоду фантазиям и сладким мечтам.
Лена только недавно начала это осознавать. Потому что Эдик всё меньше уделял ей внимания. Он всё больше отдалялся, отвыкал от отношений.
Она сидела дома. Эдуард мог обеспечить их, поэтому предложил ей не работать. Лена согласилась. Такой вариант её не пугал. Она всегда была домашней девочкой. Непроблемной. Без особых причуд.
Так они и жили на его квартире уже год. Их связывало только комфортное сожительство, редкие разговоры и отдельные жизни, не покушавшиеся друг на друга.
Иногда, проснувшись утром или ночью, она думала об этом, но ответа не находила.
* * *
«Позвоню-ка я маме. Расскажу ей этот чудаковатый сон» — подумала она, расчесывая волосы перед зеркалом в ванной.
Мама серьёзно выслушала её и сожалеющим голосом, наполненным воспоминанием о муже-алкоголике, ответила ей:
— Ой… И правильно в твоём мире сна сделали. В нашем бы тоже такое не помешало…
— Это точно! — подхватила Лена и прикрыла погрустневшие глаза.