Я сижу на скамейке, мне холодно и плохо. От ветра ноют виски, и болит затылок. Хотя, головные боли часто не зависят от погоды. Например, когда мне плохо, как сейчас. Если бы Викентий Павлович был жив, я сидел бы у него. Мы пили бы кофе, Викентий Павлович никогда не пьет чай. Мне было бы тепло и спокойно, и перестало бы трясти от холода и злости.

Злюсь я на всех. Не знаю почему. Просто меня все раздражают и больше всех – отец. Сын не может так говорить о своем отце, это не принято, но я ведь свободен в своих мыслях?.. Меня бесит в нем даже внешность. Ненавижу, когда он ходит по квартире в майке.

Все его тело покрыто рыжеватыми волосами, они торчат даже на спине, бр-р-р. А он уверен, что выглядит мужественно, и очень собой гордится. Наверное, из-за мамы. Она считает его очень привлекательным. Мама ревнует его всегда и ко всем. Когда я был маленьким, мы жили в гарнизоне, она часто отправляла меня к отцу, что-то передать. И потом подробно выспрашивала, были ли около папы какие-нибудь тетеньки.

Потом отец вышел в отставку, и знакомый устроил его начальником охраны на комбинат. Теперь мама подозревает всех работниц комбината в покушениях на отца. Для меня у нее времени почти не остается. Дом, работа, слежка за отцом. Раньше, когда она не работала, постоянно ходила ко мне в школу. Она была председателем родительского комитета. Из-за ее активности я пережил много насмешек от одноклассников и кличку «Сыночка». Теперь меня так не зовут, моя новая кличка – «Загруженный».

Иногда я завидую одноклассникам. Мне кажется, что у всех все в порядке, в отличие от меня. Но дружить ни с кем из них мне не хочется, не интересно. В глубине души я считаю себя незаурядной личностью. Хотя бы по тому, что они вообще не читают ничего сверх программы, а современные вещи воспринимают только в экранизации. А я в пятнадцать лет прочел «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. И еще читал «Сто лет одиночества» Маркеса и «Кентавр» Апдайка. Эти книги мне давал Викентий Павлович. Он так интересно все рассказывал, объяснял. Я начал читать Кортасара «Беглец», но без Викентия Павловича, мне не понятно и не интересно.

Отец всегда насмехался над Викентием Павловичем. Называл его «Викеша-профессор». Я могу долго думать и вспоминать о Викентии Павловиче. Но когда я это делаю, голова начинает болеть сильнее, и что-то ноет в груди.

Я очень замерз, надо встать и уйти, но некуда. Среди одноклассников у меня друзей нет. Их интересы кажутся мне глупыми и пустыми. Мне, например, скучно обсуждать марки авто, девчонок, клубы. Наши девчонки меня вообще не интересуют. Класс поделен на «звезд» и «серых мышей». Я оказался не у дел. Они не знают, куда меня отнести. Мне наплевать, лишь бы не трогали.

Из парней в классе лидирует парочка, Аслан и Игорек. Они вечно торчат в фитнес-клубе и помешаны на своей внешности. Причем, Аслан твердо убежден, что является копией Антонио Бандераса. Он подражает ему во всем, даже в прищуре глаз. И ник в интернете, естественно, «Антонио». Его товарищ по клонированию, Игорек, избрал кумиром Лунгрена. Я как-то был у Игорька дома, его комната похожа на музей имени Дольфа. Игорек постоянно качает мускулы и осветляет волосы. Фигура у него, конечно, приличная, но «Дольф» с носом картошкой, сильно. Игорек мечтает сделать пластику.

Наши девчонки от доморощенных голливудских звезд без ума. Аслан и Игорек чувствуют себя комфортно. Красавицы, Ленка и Светка, никому не подражают, они просто убеждены в своей неземной красоте. Причем, Ленка учится в нашем классе, а Светка – в параллельном. Это не мешает им всегда ходить вдвоем, подчеркивая неотразимость друг друга.

В принципе, разговаривать в нашем классе о чем-то серьезном почти не с кем. Вот только, если с Галкой, но она, как в классическом примере про умных девушек, толстая, некрасивая и в очках. Если бы нас видели вместе вне школы, мы стали бы прекрасной мишенью для одноклассников. Я иногда захожу к ней поболтать. Теперь, когда Викентия Павловича не стало, мне ведь совсем не с кем разговаривать. Жалко, что Галки нет дома, а то я сидел бы у нее и не стучал зубами от холода.

Домой не пойду, не могу видеть отца. Я с ним опять поругался, вдобавок получил от него оплеуху. При моей частой головной боли прекрасное лекарство. Он отвесил мне подзатыльник, когда я назвал его примитивным солдафоном. Он цеплялся ко мне все утро. То смеялся, что я «богатырь-соплей-перешибешь». Я действительно худой, но коренастый отец не вызывает у меня желания наращивать мышцы. Потом он прицепился к моему бледному лицу и прыщикам. Посмеивался, что уже пора с девчонками мутить, тогда и прыщи исчезнут. Ненавижу, когда он так говорит! Я старался не вступать в разговор и уйти к себе в комнату, но он пошел за мной.

Взяв со стола книгу Картасара, опять стал, глумливо похохатывая, рассказывать, что в моем возрасте единственной его проблемой был контакт без последствий. А я – сижу с дурацкими книгами и сушу свои и так свернутые Викешкой-профессором мозги. Кстати, книжка-то, небось, тоже Викешкина? Оно и видно. Автора-то зовут Хулио. Ну, ясен пень, как еще могут звать писателя, которого читал Викеша? Тут я выхватил книгу и назвал его солдафоном.

Мама начала орать, что меня нельзя бить по голове, последние мозги отшибет. Потом начала всхлипывать, что отец всегда ей изменял, дня спокойного не было. Теперь хочет, чтобы сын стал таким же шлындой. Они начали орать друг на друга, я повернулся и ушел. Теперь я сижу на скамейке и не знаю, чего хочу. Вернее ничего не хочу.

Мне все противно, даже пейзаж перед глазами. Холодно и тоскливо, я закрываю глаза.

Слышно, что на мою скамейку кто-то сел. Мне все равно. Я чувствую дым сигареты. Закурить бы сейчас. Но у меня с собой нет сигарет и денег тоже. Может, попросить?

Рядом сидит парень. Он выглядит как-то необычно, и в упор смотрит на меня. Наверное, его можно назвать красивым, но его внешность больше подходит манекену. Правильные черты лица, бледная ровная, чистая кожа. Длинная прядь волос слегка прикрывает глаз. На нем черное пальто и черные джинсы. Мне показалось, что глаза парня накрашены. Сейчас начнет клеиться, придется уйти, но не хочется шевелиться.

– Возьми, – парень протягивает мне пачку сигарет.

Я не двигаюсь.

– Ты же хочешь курить, бери. Ты меня не за того принял. – Его узкие губы тронула скептическая улыбка.

Я достаю сигарету из протянутой пачки. Парень чиркает зажигалкой и вижу, что его глаза не накрашены, а словно обведены тенью.

– Тебе плохо?

– Мне не плохо, мне отвратительно.

– Расскажи.

И я почему-то начинаю говорить про все. Про себя, про отца, про Викентия Павловича. Он молча слушает меня. Его лицо абсолютно непроницаемо. Но я не могу остановиться, говорю и говорю. Только когда я повышаю голос и с болью почти выкрикиваю:

– Теперь, когда Викентий Павлович умер…

Он кладет мне руку на плечо, и буквально пронизывая меня своими темными глазами, говорит:

– Он не умер! Он просто стал свободным, понимаешь, абсолютно свободным.

Оторопев, я замолкаю. Он продолжает смотреть на меня своими странными глазищами.

– Ты знаешь, что такое быть свободным? От всего? От чувств, эмоций, страданий?

– Но ведь его больше нет! Мне от этого больно и плохо!

Парень медленно затягивается сигаретой.

– Это тебе больно и плохо, а он освободился. Ему хорошо, в отличие от тебя.

Я молча курю. Не знаю, что ответить. Наверное, он прав. Интересно, почему я ему все рассказываю? Даже с Галкой особо не пускаюсь в откровенности, не хочу выглядеть слабым. Тянущая боль схватывает голову стальным обручем, я морщусь.

Парень молча смотрит на меня и встает со скамейки.

– Пошли

– Куда?

– Какая тебе разница? Тебе все равно куда.

– Ты прав, мне все равно куда и все равно с кем.

– А сейчас ты врешь сам себе. Тебе всегда важно с кем, поэтому ты в основном один.

Мы заходим в подъезд какого-то дома и поднимаемся на лифте. Я думал, что мой новый знакомый ведет меня к себе. Но мы вышли на последнем этаже и поднялись по железной лестнице на чердак.

– А я думал, все чердаки давно закрыты.

– Этот открыт. Можешь приходить сюда, когда захочешь.

Мы сидим на полу, на каких-то картонках. Я прижался спиной к трубе отопления и, наконец-то, перестал стучать зубами от холода.

– Парень опять закуривает и молча смотрит на меня.

– Давай хоть познакомимся, – говорю я, и протягиваю руку. – Меня зовут Олег.

– Эрик. – Его рука такая же бледная, как лицо, с длинными тонкими пальцами и узкой кистью.

– Мне семнадцать, – начинаю я.

– Перестань это интервью. Ни тебе, ни мне не интересно. Для общения это лишняя информация. Спроси еще, учусь я или работаю…

Я чувствую себя глупо, этот странный Эрик, наверное, прав, какая разница – возраст, учеба. Чтобы как-то оправдаться, я говорю, что на улице много ему о себе рассказал. Он опять скептически улыбается и заявляет, что я рассказывал это для себя, потому что хотел выговориться. Мне опять нечего возразить. Главное, что мне намного лучше. Я согрелся, и головная боль почти прошла. Мы еще долго разговариваем, вернее, получается, что я в основном слушаю. Эрик говорит то, что мне хочется слышать. Как будто он давно и очень хорошо меня знает. Я начинаю чувствовать к нему сильную симпатию, словно он мой брат или очень близкий друг. Я давно не испытывал такого удовольствия от общения. Только с Викентием Павловичем.

Но он был пожилым человеком и больше учителем. А Эрик такой же, как я. Хотя более раскованный, уверенный, сильный. Наверное, мы просидели на чердаке несколько часов. Уже стемнело.

– Иди домой, – говорит Эрик.

Я поднимаюсь.

– А ты не пойдешь?

– Пойду, когда сочту нужным. Вот, возьми – послушаешь пока идешь. – Он протягивает мне плеер.

Я вставляю наушники и послушно нажимаю кнопку. Дальше, наверное, не хватит слов, чтобы описать мои чувства. Музыка, которую я услышал, буквально обхватила меня со всех сторон, мне захотелось раствориться, оказаться в космосе, рассыпаться на мелкие светящиеся осколки. Я спокойно отношусь к музыке, и стили не всегда могу определить, но это было что-то особенное, что потрясло меня, и захотелось закричать или заплакать, сильно, как в детстве.

Эрик внимательно смотрел на меня.

– Я знал, что тебе понравится.

– Что это?

– «Muse», «New Born».

– Никогда не слышал, что это за группа?

– У тебя интернет есть? Вот и узнай.

Отца дома не было. Мама ходила заплаканная и злая. Я выслушал, что я неблагодарный сын, для которого родители ночей не досыпали, куска не доедали. Родного отца оскорбил, вместо того чтобы пример с него брать! Хорошо, что не уточнил, какой пример. Хождения по женщинам? Наверное, тогда схватил бы подзатыльник от мамы. Родители, видимо, решили лечить мои головные боли по принципу «клин клином».

Я заперся в своей комнате, но мама еще долго кричала под дверью, что отец ушел, не сказав куда. Если он бросит маму ради какой-нибудь шалавы, то это будет моя заслуга. Я разбиваю семью своих родителей! Дальше я не стал слушать. Нашел альбом «Muse» и включил музыку на полную громкость.

В школе я опять вяло отсидел уроки. С одноклассниками почти не разговаривал, да они уже привыкли. Галка в столовой спросила, не зайду ли я к ней поболтать. Я сказал, что дома дела, вряд ли получится. Голова действительно была занята другим. Я не спросил у Эрика телефон и не оставил свой. Как я теперь найду его?.. Я болезненно чувствовал, что теперь просто не смогу без него. Я опять останусь один.

Выйдя из школы, я сразу почувствовал его взгляд. Он сидел на качелях и курил. Я бросился к нему.

– Надеюсь, ты не собираешься кидаться мне на шею?

– Просто очень рад тебя видеть!

– Я знаю.

– Пойдем ко мне. У меня сейчас дома никого нет.

– А если бы кто-то был, что это меняет?

– Не хочу, чтобы мешали общаться.

– Ты раб стереотипов и рамок поведения, навязанных тебе другими.

– Но рамки существуют для всех, так принято.

– Кем принято?

– Как? Ну… людьми, обществом.

– Общество – это люди. И один человек не может навязывать

свою линию поведения другому.

– Но есть какие-то правила, нормы…

– Лично для тебя это что-то дает? Тебе хорошо? По нормам сын не может сказать отцу, что он тупой. То есть, не может высказать своего мнения, потому что он сын. Но ты высказал, значит, какой-то элемент свободы в тебе есть.

– Но я получил за свое мнение!

– Потому что твой отец – раб стереотипа. Родитель должен покарать ребенка за непослушание.. А если бы, такую фразу он услышал от вышестоящего, дал бы он ему по затылку?

– И что ты хочешь этим доказать?

– Доказывать – это тоже рабство. Я уверен в своих словах, они не нуждаются в доказательстве.

Я опять согласился. Мне не хотелось даже вникать. То, что говорил Эрик, я и так высказывал наедине самому себе. А он озвучивал мои мысли – спокойно, без эмоций, как само собой разумеющееся.

Мы ходили по улице и разговаривали. Я пытался уговорить его пойти ко мне – ветрено, могут опять появиться ноющие боли в висках. Но Эрик, пристально посмотрев мне в глаза, спросил – чувствую ли я боль сейчас.

– Нет, не чувствую.

– У тебя болит голова, когда ты один.

– Но я ведь часто бываю один!

– Нет. Ты был один раньше, а теперь ты со мной.

И я опять ему поверил.

Скоро три месяца, как я познакомился с Эриком. Я уже просто не могу без него обходиться. Когда я не вижу его, мне очень плохо. Голова болит сильнее, иногда даже больно дышать. Дома я стараюсь бывать как можно реже. В школу хожу по необходимости, да и то по возможности стараюсь прогулять. Тогда мы сидим с Эриком на нашем чердаке, разговариваем. Мне одинаково нравится говорить самому и слушать Эрика. Наверное, я даже испытываю счастье. Если бы я мог не уходить домой или просто не расставаться с ним, было бы здорово. Однажды я даже предложил ему уехать вдвоем куда-нибудь далеко. Эрик опять скептически улыбнулся и ответил, что свои проблемы надо решать самому, и лучше кардинально. Зачем менять одно место на другое, от себя все равно не уедешь.

Дома я всегда запираюсь в своей комнате и слушаю «Muse». На стене висит большой плакат с фотографией Метью Белами – вокалиста группы. Мне кажется, в его глазах сквозит одиночество.

Отец опять решил заняться моим воспитанием. Вот уже полчаса он нудит про экзамены и военное училище, в которое я обязан поступить после школы. Я ничего не отвечаю, жду, когда ему надоест, и он уйдет. Но от того, что я молчу, он заводится и начинает орать. Стальной обруч сжимает мою голову. Отец орет, что я непонятно в кого такой урод родился! На нормального пацана не похож. Дохляк заумный! А может, я с девками не гуляю, потому что мне парни нравятся? Я смотрю на него с ненавистью, щурясь от головной боли. Он смотрит на плакат «Muse» и торжествующе кричит:

– Точно, в семье не без урода! Вон, даже на стенку вместо баб пидоров лепишь!

Он срывает фотографию Метью и остервенело рвет ее. Я вскакиваю, мне больно дышать.

– Не смей трогать! Я тебя ненавижу! Я вас всех ненавижу!

Я бросаюсь к нему и погружаюсь во тьму.

Очнулся я на своем диване. Слышу, как всхлипывает мама. Возле меня молодая женщина в белом халате. Оказывается, я потерял сознание, и мне вызвали скорую. Голова почти прошла, я чувствую только слабость.

Теперь у мамы появилось еще одно занятие, таскать меня по врачам. Мне опутывают голову проводками, проверяют рефлексы, изучают. Одна радость – я официально пропускаю школу. Вечером, сидя в ванной, я слышу очередную разборку родителей. Оказывается, мне назначили провериться у психиатра. Мама внушает отцу, что теперь он точно не может ее оставить с больным ребенком. Отец кричит, что он такого малахольного сына заделать не мог, в их семье придурков не было. Мама тоже начинает орать, что это все результат отцовских гулянок. Она – беременная дня спокойного не видела, поэтому мальчик такой нервный родился. Тогда отец меняет тему, может, таким образом пацан от военной службы косит… Сейчас умников развелось, что хочешь, изобразят. Надо еще проверить. Врачам деньги платят, чтобы болезни находили.

Из всего разговора меня напрягло слово психиатр. Они считают меня психом. Вот прекрасное решение проблемы, сдать сына в дурку. Ну уж нет, я сделаю все, чтобы этого не случилось.

Эрик тоже со мной согласен. Он вполне поддерживает мое решение не принимать никаких лекарств, если их назначат. И не соглашаться даже на санаторное лечение. Ведь там уже буду не я, свободная личность. Там из меня сделают покорную овцу, не имеющую собственных мыслей. И потом я буду, как все. И тогда Эрик уйдет, я останусь один. Больше всего я боюсь, что уйдет Эрик.

Мы сидим на чердаке, я рассказываю про визит к психиатру. Я все сделал, как мы договаривались. Очень осторожно отвечал на вопросы о друзьях. Про Эрика ни слова. Как говорится «включал дурака».

Эрик предупреждал, что надо быть очень внимательным, у врачей есть свои хитрые подходы. Не надо торопиться с ответом, в вопросе может быть подвох. Надеюсь, мне удалось напустить туману, хотя таблеток мне выписали дикое количество.

Мы стоим у окна и по очереди бросаем разноцветные таблетки вниз, глядя, как они улетают в темноту под волшебную музыку «Muse».

Дома у нас воцарилась гнетущая тишина. Отец со мной почти не общается, с мамой разговаривает сквозь зубы. Мама или плачет, или объясняет мне, что я хочу оставить без мужа собственную мать.

Я вяло отвечаю, что мне все равно, я бы сам с удовольствием от них ушел, и пусть живут, как хотят. Иногда звонит Галка, но я говорю, что плохо себя чувствую и не могу с ней трепаться. Да зачем мне вообще кто-нибудь? У меня ведь есть Эрик! Даже про Викентия Павловича я вспоминаю все реже.

Вчера я услышал страшную новость. Хорошо, что Эрик предупредил меня начать подслушивать. Да-да, он так и сказал, в открытую, что в моей ситуации надо держать руку на пульсе. От родителей, таскающих ребенка к психиатрам, можно ждать чего угодно. Как всегда он оказался прав. Мама сказала отцу, что таблетки мне не помогают, врач считает, что мое состояние ухудшается, короче меня надо госпитализировать.

Эрик предупреждал. Да я и сам знал, что этим кончится. Решили сдать меня. Супер! Как удобно, несчастные родители, сдавшие своего шизика на лечение. Я буду тупым овощем, а они распрекрасно будут жить поживать в окружении сочувствующих друзей и знакомых. Как же, побежал! Я сам себе хозяин! Только я могу распоряжаться собой! Я свободен в своем выборе.

Эрик выслушивает меня, как всегда – без эмоций. Он полностью одобряет все, что я говорю.

– Ты понял, наконец, что такое быть абсолютно свободным?

– Да

– Ты готов к этому?

– Конечно, я пришел к этому давно, просто не мог сформулировать. Ты мне помог.

– Нет. Я ничего не сделал

– Но мы ведь говорили с тобой…

– Я сказал нет. Ты сам с собой говорил.

– Почему?!!

– Потому что меня не существует! Я – это ты! Неужели ты до

сих пор не понял этого?

– Эрик! Но ты же сам подошел ко мне тогда, на бульваре!

– Я не мог к тебе подойти, потому что меня не существует.

Он поворачивается ко мне спиной.

– Нет, пожалуйста, нет! Я не смогу без тебя! Не смогу!

Меня начинает трясти, по лицу хлынули слезы, я даже не пытаюсь их вытереть.

– Ты же все уже решил. Я одобрил твой выбор. Значит, ты сам, ты должен сам…

Он кладет мне в руку плеер.

– Пойми, тебе умирать не страшно, тебе страшно жить.

Я включаю «Hysteria» и подхожу к окну.

– Эрик, даже если тебя нет, может, ты все-таки останешься?

– Для тебя это важно?

Я держу его прохладную руку, делаю звук плеера громче, и мы летим в космос, в абсолютную свободу… летим в никуда…