Юродивый Ивашка
Это случилось два года тому назад.
Город Вязьма покоился еще мирным сном, когда к подъезду монастырской гостиницы подъехала почтовая бричка, запряженная тройкой лошадей. Возница слез с козел и, устало разминая затекшие члены, подошел к парадной двери, в то время как кони, фыркая, переминались на месте, позвякивая бубенцами. Звон этих бубенцов и стук в дверь разбудили сторожа.
Вскоре за дверью послышалось громкое позевывание, шлепанье босых ног и щелканье замка. Дверь отворилась, и на пороге показался пожилой монах, приставленный сторожем к монастырским номерам.
— Есть ли, отец, свободная комната? — спросил голос из брички.
— Откуда Бог несет? — спросил в свою очередь монах.
— Молиться, батя, приехали из Можайска, — ответил голос.
— Аминь, — произнес сторож. — Пожалуйте, люди честные. Для благого дела всегда найдется место. Багаж, что ли, какой у вас?
— Есть, есть! Только ты уж не беспокойся, старина! Мы люди крепкие, не будем тебя беспокоить.
С этими словами из брички выскочили два человека, одетые в русские поддевки. При помощи возницы они развязали прикрепленную к задку большую корзину и втащили ее на лестницу. Затем с брички были вынесены еще две корзины поменьше, два тючка с подушками, ларец и прочая мелочь.
Дав на чай вознице, приезжие внесли вещи, по указанию сторожа, в довольно просторную светлую горницу и попросили подать себе самоварчик.
При свете зажженной висячей лампы сторож разглядел гостей. Один из них был коренастый мужчина невысокого роста, полный и широкоплечий. На вид ему было лет сорок, и каштановые волосы уже начинали седеть. Его можно было бы назвать красивым, если бы не странное, немного жесткое выражение глаз, хмуро смотревших из-под густых нависших бровей.
Другой оказался помоложе и, судя по тому, как обращался с ним старший, состоял, вероятно, у того на службе.
«Купец и приказчик», — подумал про себя сторож, отправляясь за самоваром.
Когда он возвратился к приезжим, то увидел, что одна маленькая и большая корзины уже открыты.
В большой корзине ему сразу бросился в глаза образ Христа Спасителя, лежавший поверх белья и разных свертков. Образ был небольшой, но в нарядной ризе, на которой ярко сверкало несколько драгоценных камней.
— Вот и вашему монастырю привезли подарочек, — произнес старший, указывая на образ.
— Спаси вас Христос! — ответил сторож, с удовольствием разглядывая икону. — Славная работа!
— Плохого не жертвуем, — самодовольно проговорил купец. — По-нашему, по-купеческому, выходит: что дешево — то гнило! А святому месту гнилой товар негоже подносить!
— Что и говорить, — согласился сторож, расставляя на столе чайный прибор. — А как вас записать прикажете?
— Егор Пафнутьевич Пустохвалов… Первой гильдии купец. А это, значит, будет мой приказчик, Никита Демьянович Власов. Хочешь, чтоб сейчас паспорта отдать?
— Что вы, Господь с вами! — запротестовал сторож. — Прописать можно и завтра. Я только ведь, чтоб в книгу записать, в случае, если кто спросит.
— Ну, делай как знаешь, — хладнокровно ответил купец. — Ранняя-то когда у вас начинается?
— В шесть, батюшка.
— Так уж сделай милость, разбуди нас.
— С удовольствием. Да только от звону вы и сами проснетесь.
И, поклонившись в пояс купцу, сторож вышел из комнаты, сказав, что зайдет за самоваром утром.
Лишь только дверь за стариком затворилась, старший из приезжих живо вскочил с места и тихо произнес:
— Ну, Миша, до ранней обедни осталось всего каких-нибудь два с половиной часа. Давай-ка запремся, да разберем, что оставить и что взять с собой.
С этими словами он подошел к двери, осторожно открыл ее и, вынув ключ, торчавший снаружи, запер дверь изнутри и облегченно вздохнул. Затем вместе с тем, кого называл Мишей, он подошел к большой корзине и вынул из нее несколько вещей, лежавших сверху.
Докопавшись до какого-то большого, тщательно упакованного в клеенку предмета, занимавшего почти всю корзину, приезжие прекратили работу и снова закрыли корзину на замок.
Вынутые вещи были размещены в двух других корзинах, а образ и некоторые предметы из них расставлены в комнате.
— Ну, теперь готово! — произнес тот, которого звали Мишей. — Ты, Сергей, сегодня не особенно торопись. Мы ведь порядочно устали! Отдохнем как следует, а завтра после службы сделаем и остальное.
— Ладно! — отозвался старший.
Замкнув корзины, оба приятеля открыли дорожный погребец, и на столе появились жареные цыплята, ростбиф, масло, сыр, бутылка дорогого коньяка и две бутылки красного вина.
— Ну, можно и подкрепиться! Валяй, Мишка! — сказал старший, наливая коньяк в две объемистые серебряные стопки.
Путники стали закусывать, обильно сдабривая еду коньяком, а затем вином.
На славу подкрепившись, они тщательно убрали все остатки еды и, раздевшись, заснули, как убитые.
В половине шестого сторож постучал в их дверь. Но, видимо, путники спали очень крепко, так как ему пришлось стучать раз пять, прежде чем за дверью послышалось ворчание и сонные вздохи. Наконец дверь отворилась, и сторож вошел в комнату, чтобы убрать самовар и чайную посуду.
Покряхтывая и позевывая, путники умылись, оделись и отправились в церковь.
Отстояв раннюю обедню, они прошли к игумену, у которого пробыли около получаса, и с ним вместе возвратились в отведенный им номер, где и передали игумену свой дар монастырю.
Польщенный подарком старик просидел с ними за чаем некоторое время, расспрашивая о торговых делах, и ушел, обещав навестить их на следующий день.
Когда игумен ушел и сторож убрал посуду, старший путник многозначительно взглянул на младшего. Видимо, сразу поняв значение взгляда, тот встал и открыл обе маленькие корзины. Нагнувшись над ними, оба стали вынимать из них свертки, сортируя их в две кучи.
Покончив с этим, они достали два ручных саквояжа, в которые уложили предметы из меньшей кучки. Остальные вещи были снова уложены в корзины, а наполненные саквояжи поставлены в платяной шкаф.
Все это заняло довольно много времени, и когда сторож постучал к ним снова, чтобы спросить, будут ли гости обедать, они только что окончили работу.
— Нет, голубчик, мы закусим тем, что у нас есть, — ответил старший.
— Как угодно-с, — произнес сторож, удаляясь.
Закрывшись на замок, путники снова достали коньяк, вино и холодную закуску и, прикончив то и другое, завалились спать.
К вечеру они сходили в церковь, отстояли до конца службу и потом пили чай в своей комнате.
— …Господи! Вот так спят! — бурчал на следующее утро сторож, принимаясь чуть ли не в десятый раз стучать в дверь приезжим.
Из комнаты не доносилось ни единого звука.
— Ну и пусть поспят, — решил сторож, отходя от двери.
Однако перед обедом он снова постучался, и опять из комнаты не послышалось никакого ответа.
— Да что это? — удивился вслух сторож. — Ушли они, что ли? Как же я-то не заметил?
Ради любопытства он вышел во двор и спросил привратника, не уходили ли сегодня утром или ночью приезжие купцы.
— Нет, не видал! — ответил привратник.
— Гм… значит, спят! — решил сторож, успокаиваясь.
Но мало-помалу им начало овладевать беспокойство и, наконец, тщетно постучав еще несколько раз в дверь, он решил поставить в известность игумена.
Вскоре весь монастырь охватила тревога.
Несколько монахов вместе с игуменом подошли к двери и стали стучать в нее изо всех сил.
Гробовое молчание было ответом на их стук. И тогда позвали монастырского слесаря.
Когда монахи вошли в комнату, ничего странного в ней не оказалось. Три запертые на замок корзины стояли на прежних местах. Хозяев в комнате не было.
— Гм… не ушли ли они вечером в город? — проговорил игумен. — Может, у них здесь родственники? Оставили их ночевать, а мы неведомо чего бьем тревогу. Смешно даже!
Монахи разошлись немного успокоенные. Однако приезжие не вернулись и в эту ночь. Посоветовавшись с несколькими монахами, игумен решил послать за полицией.
— Не пройдетесь ли вы с нами заодно, Карл Эдуардович? — обратился вяземский полицеймейстер к петербургскому сыщику Фрейбергу, недавно приехавшему по одному очень важному делу в Вязьму.
Разговор происходил в полицейском управлении, куда сыщик зашел для наведения некоторых справок.
— Отчего же, с удовольствием, — ответил сыщик.
Вместе с приставом, околоточным и несколькими городовыми они направились в монастырскую гостиницу.
Номер, занимаемый приезжими, снова был отперт, и в сопровождении игумена и монахов полиция вошла в комнату.
— Боюсь, как бы с приезжими не случилось какого-нибудь несчастья, — сокрушался игумен, рассказывая то, что знал.
Затем позвали сторожа и заставили его рассказать про гостей.
— Странно, — пробормотал Фрейберг. — Странно то, что они все время держали комнату на запоре и даже отказывались от обеда…
Он подошел к корзинам и стал пробовать их на вес, приподнимая за один край.
— Очень велика, — шептал он. — Зачем, спрашивается, людям, едущим на богомолье, брать с собой столько вещей…
С этими словами сыщик нагнулся к большой корзине и принялся усиленно обнюхивать ее, словно собака-ищейка.
И вдруг глаза его сверкнули, а на губах мелькнула странная улыбка.
— Распакуйте-ка эту корзину, — обратился он к городовым.
— Но… — начал было полицеймейстер.
Фрейберг раздраженно перебил его:
— Поверьте, я сам не потребовал бы незаконного! Но… я настаиваю, чтобы замки были немедленно взломаны. Я отвечаю за свои требования!
Предчувствие какого-то несчастья овладело всеми.
В один миг корзина была развязана, замок взломан. Сыщик открыл корзину и знаком пригласил всех приблизиться к ней.
— Дайте мне нож! — приказал он.
Клеенка тюка, занимавшего почти всю корзину, была распорота, и Фрейберг быстро отвернул края.
Крик удивления и ужаса вырвался из уст присутствовавших.
— Боже мой! Да что же это?! — воскликнул игумен.
— Ни более ни менее, как человеческое тело, разрезанное на куски, — хладнокровно ответил Фрейберг. — И притом, для предохранения от преждевременного разложения, оно прекрасно просолено.
Действительно, страшные кровавые куски были почти совершенно засыпаны мелкой каменной солью.
Поднялась тревога.
Вызвали следственные власти, ворота монастыря и все двери монастырской гостиницы наглухо заперли. Началось следствие.
Были вскрыты и две другие корзины. В них нашли немного белья, провизии и запас соли. Часть белья — полотняное, мужское — оказалось без меток.
Ничего, что могло хотя бы немного пролить свет на преступление, не нашли. Осмотр монастырского помещения и двора также ничего нового не дал.
Вскоре корзины унесли в участок, где к ним приставили караул, и полицеймейстер заперся с Фрейбергом в своем кабинете.
— Довольно загадочное преступление, — сказал он, усаживаясь за стол.
— Да, тем более, если принять во внимание то обстоятельство, что головы у трупа нет, — согласился сыщик. — Негодяи успели спрятать ее раньше…
— А главное, — продолжал полицеймейстер, — ко мне за последнюю неделю не поступало ни одного заявления об убийстве с исчезновением трупа! Даже об исчезновении кого бы то ни было ни единой заявки.
— Ну, этому трупу не больше трех дней, — заметил сыщик.
— Взялись бы вы, Карл Эдуардович, за это дело! — попросил жалобно полицеймейстер. — Сами знаете, какие у нас тут, в провинции, сыщики…
— Попробую, поработаю, если только дело не затянется, — ответил Фрейберг.
Придя на монастырский двор, Фрейберг принялся за осмотр. Согнувшись в три погибели, он долго ходил по двору гостиницы, окруженному довольно высокой каменной стеной. Сыщик был похож на ищейку, потерявшую внезапно след.
Вскоре на всем дворе и на стене не оставалось ни одного квадратного вершка, который не был бы исследован самым тщательным образом. Время от времени сыщик многозначительно поднимал брови и одобрительно кивал головой.
Закончив осмотр, он удалился к себе на квартиру, и часа через два никто не узнал бы в вышедшем из нее крестьянине знаменитого сыщика — парик и грим совершенно изменили его лицо.
В таком виде он пришел в самую большую читальню города и, попросив газеты, углубился в чтение, беспрестанно требуя другие номера.
— Ищешь что-нибудь? — удивился библиотекарь.
— Ищу, батюшка, ищу, — ответил сыщик. — Сынишку хочу куда-нибудь определить, так уж сделай милость, дай мне все газетки питерские и московские за три-четыре дня.
Получив еще ворох газет, сыщик вновь погрузился в чтение.
Вдруг его взгляд упал на одну из заметок газеты «Парус» с заголовком «Таинственное исчезновение».
«Вот уже два дня, — прочел он, — как купец первой гильдии Егор Пафнутьевич Пустохвалов тщетно разыскивается московской полицией. Два дня тому назад Е.П. вышел из дому около одиннадцати часов утра, сказав жене, что ему нужно пойти в банк, чтобы взять сорок тысяч рублей для платежа по векселю, которому истек срок, причем Е.П. обещал прийти часа через два. Однако ни через два часа, ни к вечеру Е.П. не возвратился. Полагая, что муж зашел с приятелем в ресторан, жена не придала этому особого значения. Но Е.П. не вернулся и к утру. Это обстоятельство обеспокоило жену, тем более, что Е.П. никогда не кутил долее одного вечера. Были наведены по телефону справки во всех ресторанах, у приятелей, в банке и у купца, которому должен был платить Пустохвалов. Из банка ответили, что Пустохвалов действительно приходил накануне и взял сорок тысяч рублей, но купец, которому должен был платить Е.П., ответил, что не видал его и денег не получал. Такой же отрицательный ответ дан из всех ресторанов и от знакомых. Е.П. словно канул в воду. Не зная, что делать, жена Пустохвалова известила о пропаже мужа полицию. Но самые тщательные розыски до сих пор не дали никаких результатов».
Прочитав заметку, Фрейберг просмотрел еще несколько газет, но не найдя в них для себя ничего интересного, сдал их библиотекарю и вышел на улицу.
Сев на извозчика, он приказал везти себя на вокзал и первым же поездом выехал в Москву.
Анна Саввична Пустохвалова только села за завтрак, когда горничная доложила, что хозяйку спрашивает какой-то мужик. Встав из-за стола, Анна Саввична вышла в переднюю, приказав просить туда посетителя.
Это был не кто иной, как Фрейберг, одетый в костюм простого мужика, но из разряда зажиточных.
— Извините, матушка, что побеспокоил вас, — заговорил он с легким поклоном. — В этом костюме вы, конечно, не узнаете во мне сыщика, но я нарочно явился к вам в таком виде, чтобы не возбудить у людей подозрения. А чтобы вы не сомневались, кто я, извольте прочесть мое удостоверение.
Анна Саввична просмотрела бланк.
— По делу мужа, должно быть? — спросила она тонким голосом.
— Да, — ответил сыщик. — Нельзя ли нам уединиться куда-нибудь?
— Пойдемте, — пригласила жестом Анна Саввична.
Анна Саввична Пустохвалова выглядела еще совершенно молодой женщиной, несмотря на свои тридцать лет. Красивая, с правильными чертами лица, она производила хорошее впечатление, а манера одеваться указывала на то, что эта женщина не лишена кокетства.
Пройдя с гостем в отдельную комнату, она тщательно притворила дверь и села на диван.
— Что я могу вам сказать? — заговорила она взволнованно. — То, что я показывала полиции, вероятно, вам уже известно по газете «Парус», а больше я ничего не могу добавить.
— О, я обеспокою вас лишь несколькими посторонними вопросами, — поспешил заметить сыщик. — Скажите, пожалуйста, как велико состояние вашего мужа?
Пустохвалова пожала плечами.
— Точно не знаю, но, по-видимому, оно доходит тысяч до четырехсот чистогана.
— То есть, не считая торгового предприятия?
— Да. Это наличный капитал, который он получил с месяц тому назад от реализации сормовских акций.
— Так, так… Ну, а торговое предприятие?
— Магазин вместе с товаром, за уплатой счетов, можно было бы продать тысяч за двести двадцать. Он как-то сам говорил об этом, — ответила Пустохвалова.
— У него живы родители?
— О нет! Ведь ему самому уже под шестьдесят.
— А ваши дети?
— У нас только одна девочка семи лет.
— Скажите, пожалуйста, не подозреваете ли вы, что произошло убийство? — спросил сыщик.
— Все может быть! Я теряю голову, — прошептала Пустохвалова, бледнея.
— И вы не подозреваете никого из служащих?
— Решительно никого. В этот день все были на своих местах.
— А имелись ли у вашего мужа на теле какие-либо особые приметы в виде родимых пятен, рубцов, бородавок?..
Анна Саввична густо покраснела.
— Право, я не разглядывала мужа так подробно, — сказала она, опуская глаза.
— Благодарю вас, — поклонился Фрейберг. — Теперь будьте любезны привести сюда вашу дочь. Показания ребенка иногда бывают очень ценны.
— Сию минуту, — ответила Пустохвалова, вставая с места.
Через несколько минут она возвратилась, ведя за собою девочку с умненьким лицом и лучистыми карими глазами.
— Вот, Верочка, этот дядя будет тебя спрашивать, а ты ему отвечай, — сказала мать, подводя дочь к сыщику.
— Хорошо, мама, — весело отозвалась девочка.
И, обернувшись к сыщику, она спросила:
— А про что ты будешь спрашивать меня, дядя?
— Про твоего папу, — ответил Фрейберг, гладя девочку по голове.
— Вот это хорошо! — воскликнула девочка. — Про него я скажу все-все.
— А ты его очень любишь?
— Очень.
— Где же твой папа?
— Уехал по делу и, когда вернется, привезет мне большую куклу.
— Кто же к вам приходил после папы?
— Дядя Федор Иванович.
— Кто это, Федор Иванович? — повернулся сыщик, обращаясь к госпоже Пустохваловой.
— Это… это артист здешней оперы, — ответила Анна Саввична, слегка смутившись.
— Простите! — извинился сыщик.
И, обратившись к Верочке, он снова стал задавать ей вопросы.
— Ну, а еще кто к вам приходил?
— Больше никого, — ответила девочка. — Вот Ивашка заходил раза два…
— Это какой-то юродивый, — пояснила Анна Саввична. — Муж мой любит его, и он уже несколько лет изредка заходит к нам.
— А где он живет?
— Право, не знаю. Должно быть, как и все юродивые, он не имеет определенного места жительства.
— Ну, а скажи мне, деточка, ты не видела у папы где-нибудь родимого пятнышка? — обратился сыщик снова к девочке.
— Видела! — воскликнула радостно девочка. — У него вот тут пятнышко. — Она указала выше кисти правой руки. — И вот тут, на груди. Оно видно у него всегда.
Девочка замолчала, но вдруг ее глазенки упрямо сверкнули.
— Ивашка, говорят, святой человек, а я его все-таки не люблю, — произнесла она неожиданно.
— Что ты говоришь глупости! — вспыхнула Анна Саввична. — Ведь это грех, Верочка!
— Да, а почему папа не любит его тоже? — упрямо возразил ребенок.
— Вы, кажется, говорили, что ваш муж любит его? — Фрейберг вновь повернулся к женщине.
— Ах, разве ребенок понимает в этом что-нибудь? Вы бы еще начали расспрашивать трехлетнего! Конечно, Ивашка очень грязен, и муж приказывает не пускать его в дом, но во дворе он любил позабавиться с ним и всегда щедро награждал его деньгами.
— И Пелагее… — начала было девочка.
Но мать строго перебила ее.
— Никогда, Верочка, не говори про то, чего не понимаешь.
Фрейберг медленно поднялся с места.
— Благодарю вас, — произнес он, откланиваясь. — Признаюсь, я не много выиграл от того, что зашел к вам! Впрочем, я ошибся! Показания девочки относительно примет вашего мужа для меня очень ценны.
Анна Саввична порывисто схватила сыщика за руку:
— Слушайте… Вы что-то знаете, но не говорите мне! Ради детей ваших и всего святого, если с мужем случилось что-нибудь, скажите мне!
— Чтобы говорить это, мне необходимо самому быть уверенным, — ответил сыщик.
— Но может быть, есть какое-нибудь подозрение? — умоляющим голосом спросила Пустохвалова.
— Нет, пока я ничего не могу сказать вам интересного, — решительным тоном возразил Фрейберг.
Обещав зайти или уведомить, как только будет какая-либо новость, Фрейберг простился с Пустохваловой и вышел, оставив хозяйку дома в подавленном состоянии.
— Чего встал здесь?! Аль не видишь, что здесь не торгуют! — крикнул старый дворник дома Пустохвалова, выходя из ворот и с неудовольствием глядя на продавца апельсинов, ставшего со своим лотком около тротуара.
— Ну и жисть! — вздохнул продавец, вихрастый мужик с волосами и бородой самого неопределенного цвета. — Оттеда иди, отседа иди! Нет тебе, кажись, и места на белом свете!
— А вот ты у меня поговори! — погрозил дворник. — Вам только позволь, так вы живо весь тротуар займете! Города вам мало?
— Коли не гоняли бы отовсюду, так хватило бы места! — пробурчал продавец, делая вид, что хочет уходить. — Честной торговлей и тою нынче запрещают заниматься! Вот жуликам теперь житье! Переночует в участке, да и опять стреляй на воле!
— Ладно, ладно, — немного смягчился дворник. — Все норовите задарма, а нет, чтобы с почтением к человеку обратиться!
— Да я, дяденька, ничего, я завсегда уважу, — залебезил мужик и тут же, заметив подошедшего покупателя, весело заговорил:
— Пожалуйте-с, господин! Первый сорт! Прямо с их африканской земли, можно сказать!
— Почем? — спросил покупатель.
— Десяточек прикажете? Семь гривен! Лучших нигде не найдете!
— Дорого! Шесть гривен хочешь?
— Себе шесть гривен стоит!
— Ну и черт с тобой! Ешь сам! — выругался господин, отходя от лотка.
— Пожалте-пожалте! — закричал продавец.
Господин купил десяток, заплатил деньги и ушел.
— Вот, дяденька. Место-то здесь больно хорошее, — заискивающе произнес мужик. — Бери, сделай милость, парочку апельсинчиков каждый день, а ради первого знакомства и в трактирчик пойти можно!
Если апельсиновая дань и не особенно подействовала на сердитого дворника, то трактир бесповоротно решил участь торговца апельсинами.
— Ну, торгуй, торгуй! — согласился дворник. — Как расторгуешься, так вечерком и посидим в трактире. А сейчас самое торговое время, не след тебе отрываться от дела!
Конечно, дворник, говоря это, не просто желал добра торговцу. Во-первых, ему хотелось показать, что он великодушен и вовсе уж не так жаден до водки; во-вторых, он понимал, что, расторговавшись, разносчик будет иметь больше денег, а следовательно, можно рассчитывать и на более щедрое угощение. Условившись о часе, дворник ушел, а вихрастый мужик остался на месте, довольный заключенным условием.
Вечером, когда лоток уже совершенно освободился от апельсинов, новоиспеченные приятели вошли в трактир третьего разряда и заказали полбутылочки с закуской и чаю на двоих. Первая же рюмка окончательно сблизила новых знакомых, а когда полбутылка подошла к концу, дворник стал выказывать торговцу знаки самой искренней дружбы.
— Аль еще тарарахнуть? — усмехнулся вихрастый продавец.
— Отчего бы и не выпить! — облизнулся дворник.
И новая полбутылка появилась на столе.
— Беда! — вздохнул торговец апельсинами. — Что ни год, то жизнь труднее становится! Нет тебе ни места, ни правов; кто хочет, тот в шею и гонит!
— Это действительно! — сочувственно согласился дворник. — Нашему брату, служащему, тоже невтерпеж другой раз бывает! Этого послушай — тот вдарит, того послушай — этот взыщет. И выходит так, будто каждый юродивый — и тот тебе начальник!
— Юродивый-то чего мешает? — удивился продавец.
— А то, что хозяин его в шею гнать велит, а хозяйка — к себе пущать!..
— Должно, с ним про милого дружка гадает? — ухмыльнулся продавец.
— Чего гадать, когда и без того есть! — язвительно ответил дворник.
Приятели чокнулись и выпили.
— Так завела, говоришь? — спросил торговец, пережевывая кусок ветчины.
— Давно! — махнул рукой дворник. — Ахтера подцапила. Как «сам» из дому, так ахтер в дом.
— В киятре ломает?
— Поет, говорят. Шлихер аль Плихер фамилия-то его, шут его знает! Вот приедет хозяин — все расскажу! Убей меня Бог! Пущай шлюха поганая не морочит голову степенному купцу!
— А юродивый-то?
— Ивашкой прозывают. Кто говорит, что он юродивый, а кто — что отшельник, а по-моему — просто жулик. Морочит людям головы, да и все…
— Видный из себя? — заинтересовался продавец.
— Не очень. Жиру-то у него нет, так весь в жилку пошел. Должно здоровый. Росту невысокого, бороденка русая, жиденькая и волосы до плеч… На вид более тридцати пяти лет не будет…
— Здеся и живет?
— Кто его знает? Про себя ничего не сказывает, а когда почнешь спрашивать, так понесет что-то про Афоны да Иерусалимы, да про то, что жить нигде не нужно, что вся земля человеку заместо дома дана… Поди тут разбери! А ну их к лешему! Давай-ка лучше дернем!..
* * *
После второй полбутылки дворник действительно порядочно надергался. И когда он вышел на улицу с новоиспеченным приятелем, ноги его действовали совершенно обратно желанию. У ворот дома собутыльники долго лобызались и, наконец, расстались.
Дворник юркнул в ворота, а торговец зашагал по тротуару, направляясь к Тверской улице. Но лишь только он завернул за первый угол, как весь хмель исчез в нем, словно по мановению волшебного жезла. Выпрямившись во весь рост, вихрастый торговец кликнул извозчика и приказал везти себя на Тверской бульвар к градоначальству.
Подъехав к воротам, он расплатился с извозчиком, сказал тихо несколько слов постовым городовым, юркнул во двор и скоро вошел в помещение сыскного отделения. В отдельной комнате, которую он отпер своим ключом, торговец быстро снял с себя парик и бороду… Конечно, это был Карл Фрейберг.
Затем, надев обыкновенный костюм, он тщательно уложил все снятое с себя в саквояж и как ни в чем не бывало вышел из сыскного отделения в переулок. Через несколько минут он входил уже в свой номер в меблированных комнатах «Лувр и Мадрид» на Тверской. Засветив огонь, он разделся, умылся и, выпив перед сном полстакана портвейна от бессонницы, с наслаждением растянулся на мягкой удобной кровати, покрытой свежим бельем.
Было еще очень рано, когда Фрейберг вскочил на ноги. Вскипятив себе воду на спиртовке, он напился наскоро чаю и, уложив в саквояж нужные в этот день вещи, вышел из гостиницы. В сыскном отделении он снова переоделся, приняв на этот раз вид старого купца средней руки, и, не спеша, направился в чайную, помещавшуюся на Мясницкой недалеко от дома Пустохвалова. Потребован чаю с лимоном, он завел разговор с буфетчиком, оказавшимся очень словоохотливым человеком. Вздыхая о грехах, Фрейберг заговорил о необходимости замаливать их, а с этого перешел и на Ивашку.
— Говорят, святой жизни человек? — спросил он.
— Говорят, — отозвался буфетчик. — Только я его не видал. Сам хотел к нему сходить, да ведь до него не доберешься!
— Почему?
— Никто адреса не знает. Появится на день, и опять недели две али месяц о нем ни слуху ни духу.
Посидев немного в чайной, сыщик расплатился и вышел.
Два дня бродил он по городу, всюду расспрашивая о юродивом Ивашке, но везде терпел полную неудачу. Некоторые совершенно не знали о его существовании, другие слышали, но не видели, третьи хоть и видели, но не знали, где тот обретается.
Возвратясь вечером на второй день в свою комнату, сыщик потребовал себе афиши малой и большой оперы за всю последнюю неделю и стал внимательно просматривать фамилии участвующих артистов. Внимание его привлекла фамилия второго баритона — Ф.И. Шлейхеров.
— Он самый! — прошептал сыщик, складывая афиши. — Опера Зимина… Прекрасно!
Записав фамилию артиста, Фрейберг спустился вниз и вызвал по телефону одного из агентов сыскного отделения.
— Итак, Иван Степанович, я на несколько дней передаю вам Москву, — сказал Фрейберг, как только вызванный им сыщик вошел в его комнату.
— Мои обязанности? — коротко спросил тот.
— Следите хорошенько за домом Пустохваловых. Если можно, приглядитесь к его внутренней жизни, — объяснял Фрейберг. — В него изредка ходит какой-то юродивый по прозвищу Ивашка. Не спускайте с него глаз и во что бы то ни стало узнайте, где он живет. Этот человек может нам дать очень ценные сведения. Кроме того, следите и за артистом оперы Шлейхеровым. Конечно, вам придется взять себе парочку помощников.
— Об этом не беспокойтесь…
— Ну, вот и все. Я вернусь, вероятно, дня через два-три.
Распорядившись еще относительно кое-каких мелочей, Фрейберг отпустил агента и, заявив прислуге, что уезжает на несколько дней, оставляя номер за собой, с саквояжем поехал на Брестский вокзал.
Через пять часов он был уже в Вязьме и направился прямо в полицейское управление.
Поздоровавшись с полицеймейстером, Фрейберг прошел вместе с ним и двумя городовыми в мертвецкую, где хранился разрезанный на куски труп, найденный в монастырской гостинице.
— Откройте! — приказал он сторожу.
Тот исполнил приказание, и вскоре перед сыщиком появилась груда кусков густо просоленного человеческого мяса, начавшего, несмотря на соль, издавать трупный запах.
— Родинка выше кисти правой руки и на груди! — произнес сыщик. — Хотя я и уверен, что это он, но лучше знать наверняка. Дайте мне кисть правой руки.
Пошарив в отвратительных кусках, сторож подал сыщику требуемое.
— Так и есть, — проговорил тот, разглядывая окровавленную руку, обрубленную немного ниже локтя. — А теперь соберите мне грудь.
Куски окровавленного мяса стали подбираться один к другому. Кое-как собрали всю грудь и отмыли водой запекшуюся кровь. Действительно, как и ожидал Фрейберг, в том месте, где обыкновенно бывает прорез рубахи, виднелось довольно большое родимое пятно.
— Да, теперь я могу сказать наверняка, что труп этот принадлежит Егору Пафнутьевичу Пустохвалову, пропавшему без вести в Москве шесть дней тому назад…
— Не может быть! — воскликнул полицеймейстер. — Пустохвалов значится у нас в числе прибывших в город.
— Совершенно верно. По этому паспорту прописан один из убийц купца, который похитил паспорт, взятый купцом с собою для получения денег из банка.
Окончив осмотр трупа, Фрейберг удалился в полицеймейстерский кабинет.
— Я хочу вкратце рассказать вам суть дела, — проговорил сыщик, усаживаясь на кресло.
Не торопясь, Фрейберг изложил весь ход своих поисков и добывания сведений. Когда он дошел до Ивашки, полицеймейстер с улыбкой перебил его:
— Этой дряни везде достаточно! Тунеядцы, но… дурят народ на вполне законном основании, и придраться к ним решительно нельзя. Вот хоть бы и у меня. Точь-в-точь такой же тип — по прозвищу Никон блаженный. По паспорту — запасной солдат. Пришел к нам лет восемь назад, вырыл себе в двух верстах от города, на перекрестке дорог около небольшой рощицы яму и поселился там. Либо в яме сидит, либо на перекрестке молится. В яме образов понаставил. Ну, и пошла слава, что отшельник святой появился.
— А какой он из себя? — перебил Фрейберг.
— Так, себе, не особенно видный — русая бородка, длинные, конечно, волосы, невысокого роста…
— Ну, ну, продолжайте про него! — оживился сыщик. — Я очень люблю слушать про людей этого типа.
— Да… Ну, пошла про него слава! — снова заговорил полицеймейстер. — Народ глуп, на пенек в лесу и то молится, а тут живой человек, да еще с образами. Стали стекаться к нему. Кто деньжат, кто чаю, кто сахару, хлеба или яиц и прочее тащит. А тот соберет, бывало, все, пойдет в город да нищим и раздаст. Слава про него еще больше пошла. Видно, самореклама подействовала, а с этим вместе и достаток его увеличился. Сначала он вроде как в яме жил, потом с помощью крестьян землянку себе глубокую выстроил, а теперь, два года тому назад, то село, которому принадлежит это место, решило отдать две десятины земли, на которой выкопана землянка, в полную собственность отшельнику, так как узнали, что он «трудится».
— То есть как это «трудится»? — спросил сыщик.
— А попросту роет из своей землянки какие-то подземные коридоры. Человек он здоровый, делать нечего, ну он и роет землю, как крот, делая это якобы как «подвиг», во славу Божию!
— И много нарыл?
— Порядочно. Вы сходите как-нибудь к нему, это интересно. Просторная землянка, масса образов с лампадами, кружка для сбора на бедных, самоварчик и все прочее. Он вам и свою «работу» покажет. Это он даже любит делать. Впрочем, извините, я совершенно отвлек вас от дела!
— О, это ничего! — ответил, улыбаясь, Фрейберг.
И, переждав минуту, он докончил свой рассказ.
— Что же вы предполагаете? — спросил полицеймейстер.
— Пока трудно сказать, но мне думается, что убийство произведено с целью ограбления. При покойном ведь было сорок с лишним тысяч рублей.
На следующий день утром, надев на себя потертый костюм мастерового и нахлобучив на голову картуз, Фрейберг вышел за город. День был праздничный, к тому же ясный, и многие из горожан пешком и на дорогах уже выезжали в поле, захватив с собою самовары и кульки с провизией.
Фрейберг шел не спеша, присаживаясь через каждые четверть часа и пропуская мимо себя пешеходов и едущих. Дойдя до перекрестка дорог, он остановился и огляделся.
Слева от дороги на площади не больше одной десятины раскинулась небольшая тенистая березовая роща. От дорог и запаханных полос ее отделяла широкая песчаная полоса, поросшая редкой низкорослой травой. В рощице виднелось несколько простых столиков, два из которых были уже заняты пришедшими на зелень компаниями.
Обойдя рощу, сыщик увидел и землянку отшельника, едва возвышавшуюся в виде продолговатого холма, обнесенного ровиком для стока воды. Тут же был и сам отшельник Никон.
Босой, в сильно поношенной рясе, он сидел на земле и, видимо, ждал, пока закипит стоявший тут же самовар.
Сыщик подошел и снял картуз.
— Со святым праздником! — произнес он.
— И тебя тоже! Благословенно будет имя Божие! — отозвался отшельник.
— А что, отец, нельзя ли у тебя чайку напиться? — спросил сыщик.
— Отчего нельзя! Обедня уж отошла. Хочешь — со мною попьешь.
— Ладно, — согласился сыщик.
Он сел рядом с отшельником и с наслаждением глубоко вздохнул полной грудью.
— Хорошо у тебя здесь! — произнес он завистливо.
— Ништо, — хладнокровно ответил Никон.
Они замолчали и стали ждать, пока поспеет самовар.
Наконец самовар поспел, и отшельник пригласил Фрейберга в землянку.
Внимательно оглядывая все вокруг себя, сыщик стал спускаться вниз.
Землянка состояла из передней комнатки и жилого помещения. Передняя имела три двери: наружную, внутреннюю и боковую. Жилое помещение было очень просторно и освещалось целым десятком лампад. Задняя стена вся целиком была занята киотом, посреди которого, в отдельной раме, красовался прекрасный образ Спасителя, а по бокам — всевозможные лики святых. Часть стены, прилегавшей к киоту, была покрыта картинами из Ветхого Завета. У правой стены на длинном ящике помещалась твердая соломенная постель, а у левой стоял небольшой некрашеный стол и три табуретки. Маленькая полка с расставленной на ней затейливой посудой довершали обстановку.
Бедность землянки скрашивалась великолепным киотом, блестевшим кое-где золотом и серебром и эффектно освещавшимся десятком спускавшихся с потолка причудливых лампад.
Заварив чай, отшельник громко помолился, причем Фрейберг заметил, что слова молитв произносились неправильно, а из нескольких составлялась одна, совершенно непонятная.
Попивая чай, они разговорились.
— Все трудитесь, слышал я? — спросил между прочим сыщик.
— Господь заповедал трудиться во славу Его, — скромно ответил отшельник.
— Я слышал, длинную пещеру прорыли уже?
— Не особенно, обваливается часто песок-то…
— А взглянуть можно?
— Можно, батюшка, можно, — с видимым удовольствием ответил отшельник, вставая с табурета.
Вслед за ним сыщик прошел в переднюю комнату.
Отворив боковую дверь и засветив свечку, отшельник ввел сыщика в довольно высокую подземную галерею, уходящую наклонно вниз. Стены были не облицованы и состояли из песчаного фунта, а потолок поддерживался двумя полосами досок, лежавших на небольших поперечных балках, укрепленных на вертикальных столбах. Вообще, скрепы были очень примитивны, и галерея далеко не безопасна.
Осмотрев галерею с двумя поворотами, прорытую без всякого смысла (для одурачивания суеверного люда), сыщик возвратился в землянку. Теперь все его внимание приковал киот. Неотразимое любопытство тянуло к нему Фрейберга. Раза два он посматривал на часы, но время, как ему казалось, тянулось бесконечно медленно.
— Аль собираешься куда? — спросил отшельник.
— Да, пора и честь знать, — ответил сыщик. — А эти два пятиалтынных возьми, сделай милость, на бедных.
И он подал отшельнику деньги.
— Спаси тебя Христос, — вздохнул Никон. — Деньги-то ты в кружечку опусти!
— Ну-ну, — согласился Фрейберг.
Он опустил в кружку деньги и подошел к киоту:
— Ишь, какой образ! Знатно написан! — кивнул он на среднюю икону и пригнулся к ней, глядя на ее края.
Не было сомнения, что икона эта, высотой в половину человеческого роста, вставлена в киот совершенно отдельно. Щель между ними хотя и была еле заметна, но все же существовала. Но что еще более привлекло внимание сыщика, так это маленькая выпуклость внизу этой иконы, заклеенная золотой бумагой. Эта выпуклость походила на кнопку электрического звонка, нечаянно заклеенную обоями. Ужасно хотелось ему дотронуться пальцем до этого места, но чувство осторожности заставило на время отказаться от своего желания.
За спиной Фрейберга раздался звон. Осторожно обернувшись, он увидел, что отшельник стоит к нему боком и моет посуду.
Искушение было чересчур велико.
Нащупав в кармане браунинг, Фрейберг тихо пригнулся, словно рассматривал раму образа, и, протянув руку, надавил на интересовавшее его место.
Это преждевременное любопытство чуть не стоило сыщику жизни. Едва его палец нажал на кнопку, как большой образ быстро откинулся внутрь, словно дверь, образовав проход в темную подземную галерею.
В ту же секунду мысль, что он погиб, мелькнула с быстротой молнии в голове сыщика. Выхватив револьвер, он обернулся назад, но в то же мгновение выронил его, получив страшный удар в плечо.
Глаза отшельника, горевшие ненавистью, в упор глядели на него.
Преодолев нестерпимую боль в правом плече, сыщик нагнулся, чтобы поднять револьвер, но в этот момент две сильные руки стиснули его горло. Затем те же руки повернули его, словно перышко, и бросили в подземелье за образом.
Ткнувшись головой о землю, сыщик растерялся. Он выхватил свисток и пронзительно свистнул.
И словно в ответ на этот свист потайная дверь захлопнулась за ним и он услышал насмешливый голос:
— Иди, куда хотел..!
Полный мрак окутал Фрейберга. Вскочив на ноги, он инстинктивно прижался к потайной двери. Это было сделано как раз вовремя.
Вверху над ним что-то треснуло, и земляной потолок рухнул. Единственное, что осталось незасыпанным, была голова и шея сыщика, прижатые вплотную к двери и защищенные дверным косяком.
Но тяжесть земли была чересчур велика. У Фрейберга закружилась голова, и он потерял сознание…
— Ну, слава Богу, вы, наконец, пришли в себя! — услышал над собой Фрейберг, как только открыл глаза.
Оглянувшись, он увидел себя лежащим на постели в небольшой, светлой и чистой комнате. Склонясь над ним, стояли доктор в белом халате, вяземский полицеймейстер и несколько сыщиков. Увидав знакомые лица, Фрейберг улыбнулся.
— Счастливо отделались! — ласково сказал ему доктор. — Не только ни одного перелома, но даже ссадин нет. Только на плече огромный синяк, словно вас кто хватил камнем.
— Только не камнем, а кулаком! — проворчал сыщик. — Можно мне приподняться?
— Сколько угодно, — разрешил доктор. — Плечо забинтовано.
Разминая затекшие члены, сыщик поднялся и сел на кровати, спустив ноги.
— Глупо попался! — проворчал он. — Расскажите, по крайней мере, как я очутился среди вас.
— Очень просто, — ответил один из сыщиков. — Ведь мы с вами условились, что придем к землянке отшельника к двенадцати часам дня. Счастье ваше, что вы не попались ему в руки несколькими минутами раньше! Только мы успели подойти к землянке и расположиться около нее с самоваром, как услышали ваш свисток. Бросились в землянку — и застали в ней негодяя. Он стоял лицом к киоту, изрыгал проклятия и грозил кому-то кулаком. Едва он успел обернуться, как мы, все трое, бросились на него и в момент скрутили по рукам и ногам…
— О! Значит, он в наших руках? — обрадовался Фрейберг.
— Да, и находится здесь же, за стеной, скованный. Ну… потом мы заметили, что в одном месте на поверхности земля осела. Сообразив, в чем дело, мы стали рыть и скоро откопали вас.
— Чудесно! — воскликнул сыщик. — В таком случае, не медлите ни одной минуты. Тащите сюда негодяя!
— Но… достаточно ли вы сильны для работы? — усомнился доктор.
— О, да! — ответил Фрейберг, вставая на ноги. — Даже боль в плече и та почти утихла. Интересно, отчего я потерял сознание?
— От недостатка воздуха, — сказал доктор. — Но раз вы чувствуете себя хорошо, то я не вижу причин удерживать вас.
Услышав разрешение доктора, двое сыщиков вышли из комнаты и через минуту возвратились, введя закованного в кандалы отшельника.
— Здравствуй, Ивашка-юродивый! — насмешливо произнес Фрейберг, глядя на негодяя.
Тот молчал, бросая исподлобья на своих врагов полные ненависти взгляды.
— Кажется, теперь пришел мой черед посмеяться, — продолжал между тем знаменитый сыщик. — Так не будем уж больше прятаться друг от друга! Помни, что чистосердечное признание только облегчит твою участь. Говори, куда ты дел голову убитого Пустохвалова?
По лицу Ивашки пробежала легкая судорога. Но через секунду он овладел собой.
— Я почем знаю? Разве я убивал кого? — произнес он угрюмо.
— Ну, полно! А зачем же у тебя потайные ходы за образами?
— Известно зачем: от воров! — ответил негодяй.
— Может быть, ты и меня за вора принял? — усмехнулся Фрейберг.
— Конечно. Кто же, кроме разбойников, поступает так?
— Вот оно что? Ну, так позволь тебе передать поклон от Федьки-певца или, как его величают, Федора Ивановича Шлейхерова.
Ивашка вздрогнул всем телом, словно затравленный зверь, и трусливо произнес:
— А что мне ваш Федька?! И не знаю я никакого Федьки.
— Ну, так мы вас познакомим! — произнес сыщик. — Кстати, он говорит, что это ты надумал убить Пустохвалова и его подбил на это…
Ивашка побледнел:
— А, так он так! Ну нет, погоди! Надумал-то он, а меня позвал. Деньги-то мы, небось, пополам делили!
— Где же голова Пустохвалова? — перебил сыщик.
— Голова? Голову сам Шлейхеров за образом в подземелье зарыл.
— А он говорил, что ты и рубил, ты и голову прятал, — подразнил Фрейберг.
Преступник яростно затряс цепями.
— Собака! — прохрипел он. — Да нешто Пустохвалов пошел бы куда-нибудь на мой зов? Он его у банка поджидал. Как Пустохвалов вышел, он к нему: так и так, мол, мне надо открыть вам сию минуту тайну вашей жены. Тот поддался и поехал с ним в заранее снятый номер. Там уж и корзина, и топоры, и соль были приготовлены, а я под кроватью лежал. Когда они входили, их никто не видал.
— Но ведь ты хватил его первый? — наудачу ввернул Фрейберг.
Разбойник поднял глаза.
— Уже знаешь! Ну да, первый. Он и не пикнул. Ради этого заранее во весь пол хорошую клеенку постелили, чтобы следов не было. Потом мы его разрезали, в корзину, да на почтовых и ехали до Вязьмы. На железке в багажном корзину могли перевернуть, и кровь бы потекла.
— Что же вы не бросили корзину по дороге?
— Нельзя. Ямщиков боялись, а если бы я ее к себе в землянку понес, нас кто-нибудь мог бы заметить.
Ивашка прекратил рассказ и разразился потоком ругани против своего, как он думал, предателя.
— Уведите этого мерзавца, — проговорил Фрейберг. — Он мне больше не нужен.
Анна Саввична Пустохвалова выронила из рук газету и, побледнев как полотно, откинулась на спинку кресла. В таком положении она пробыла минут пять. Но вот, наконец, она встала, провела машинально рукой по волосам и, шатаясь, подошла к письменному столу. Оторвав от чистого листа клочок бумаги, она быстро взглянула на часы и, увидав, что стрелка стоит на одиннадцати, написала:
«Непременно приходи в два часа. Необходимо. Пройди прямо в будуар. Дома кроме меня никого не будет».
Затем она вложила записку в конверт, вышла на улицу и, позвав посыльного, приказала отнести письмо по адресу.
Конечно, она не видела, как к посыльному, лишь только он завернул за угол, подошел какой-то человек…
Дома она долго сидела в задумчивости, не взглянув даже на Верочку, пришедшую сообщить ей какую-то свою детскую радость.
— Иди, деточка, гуляй! — проговорила рассеянно Анна Саввична. — Да скажи няне, чтобы обед непременно подала к часу.
После обеда, отправив няньку вместе с Верочкой гулять и отослав кухарку и повара с какими-то поручениями в разные концы города, Пустохвалова села у окна ждать гостя.
Без пяти минут два раздался звонок.
Подбежав к двери, она повернула ключ и впустила красивого молодого человека с бритым лицом.
— Скорее в будуар. Да затвори дверь! Я сейчас! — шепнула она, исчезая, чтобы проверить, заперта ли везде на замки квартира.
— В чем дело? — тревожно спросил молодой человек, когда хозяйка, наконец, вошла в будуар.
— Мы погибли! — воскликнула она. — Ты читал газеты?
— Нет. А что?
— Вот заметка…
Она взяла газету и, отыскав нужную заметку, прочла:
«К исчезновению Е.П. Пустохвалова
На днях полицией арестован в Вязьме человек, известный в Москве под именем Ивашки-юродивого, а в Вязьме под именем отшельника Никона. Его арест связывают с исчезновением Е.П. Пустохвалова. Говорят, от него удалось добыть какие-то ценные показания».
Гость побледнел.
— Ты думаешь, Ивашка выдаст? — спросил он тревожно.
— А что же значат по-твоему слова «ценные показания»? — с отчаянием в голосе спросила Анна Саввична.
И вдруг, закрыв лицо руками, она упала в кресло.
— Боже мой, Боже мой! — зарыдала она. — Это все ты, все ты! Разве мне пришло бы в голову пойти на убийство?
Трусость сделала мужчину гаденьким.
— Неправда, — отнекивался он. — Ты первая сказала, что он нам мешает. Ты указала на Ивашку.
— Ивашка намекал мне, а я тебе только сказала про это! Я не подговаривала тебя! — продолжала рыдать Пустохвалова.
Они долго еще осыпали друг друга градом упреков и вдруг вскочили на ноги, застыв неподвижно, с выражением ужаса на побледневших лицах.
Половица, приподнявшись, с грохотом откинулась в сторону, и из-под пола с револьверами в руках вскочили в комнату четыре человека.
— Именем закона вы арестованы! — произнес Фрейберг ледяным тоном.
Двое агентов подошли к арестантам и, не встретив никакого сопротивления с их стороны, надели на них наручники.
— Мы слышали все, — снова заговорил король сыщиков, обращаясь к арестованным. — Ваш Ивашка уже давно сидит в кандалах, а при раскопках его отшельнического жилья нам удалось найти не только голову господина Пустохвалова, но и следы еще восьми преступлений — еще три отрезанные головы и награбленные вещи.
И, обернувшись к агентам, Фрейберг добавил:
— Ведите их. Суд разберет лучше нас степень виновности каждого из этих трех субъектов.
