Разумеется, помимо чтения полезной и нужной литературы мы никак не брезговали заниматься главной вещью. Практикой. Ведь как «отче наш» всё поголовье воспитанников помнило постоянный наказ преподавателей Акамедии: «Теория без практики мертва». Посему, не откладывая в долгий ящик, мы стремились туда, к делу (буква «д» в слове «дело» здесь принимать как промежуточный звук между «т» и «д». — Авт.). Не подумайте превратно. А хотя…

Дело стало на дежурстве. Клиника урологии, расположенная в сорок девятом городке, готовилась ко сну. Больные постанывали, санитарки похрапывали, а сёстры, выполнив вечерние назначения и раздав ужин, наслаждались вечерним маникюром. Наступало время, отведённое для культа ногтей. Ваня сидел в ординаторской и аккуратненько записывал амбулаторный журнал, периодически предаваясь мыслям о предстоящем отпуске. Ну, ещё о том, как он научную работу напишет — недаром крыски вместе с кроликами и морскими свинками подвергались истязаниям в течение почти трёх месяцев. И разумеется, об окончании учёбы и начале личной врачебной деятельности.

И тут в дверь кабинета приглушённо постучали:

— К нам посетители, — подала голос дежурная медсестра. — Мама с дочкой.

Ваня оторвался от раздумий и пошёл в коридор. В холле располагалась женщина с прекрасным существом лет тринадцати, которое опасливо косилось на стены клиники имени Мочеиспускательной Системы.

— Ну, что у нас тут? — заботливо спросил юный дежурант.

— Маша, дочка моя, прыгала, и вдруг у неё живот сильно заболел! Мы «скорую» вызвали, и нас к вам отвезли, — отчеканила мама, глядя на врача как на последний оплот в этом хрупком мире.

«Странно, что не в ЧЛХ или офтальмологию, — с негодованием подумал Ваня. — При чём здесь урология??? Да ещё и взрослая».

Иван ещё не знал, что детских койко-мест в СПБ катастрофически не хватает.

— Давайте в смотровую пройдем, что ли… — предложил всё-таки он.

В смотровой комнате, изолировав маму, Ваня стал расспрашивать Машу и в ходе расспроса всё больше запутывался. Во-первых, где именно болит, так и не удалось толком выяснить; подобного раньше у неё вроде не отмечалось. Во-вторых, где прыгала, зачем прыгала и как — тоже осталось глубокой тайной за семью печатями. Маша лишь смущённо улыбалась, косила глаза, и Ваня от неё ничего в итоге и не добился. Мелькнувшая мысль о наличии гинекологических причин отвергалась автоматически ввиду неполучения ответов на более скромные (для рядового человека) вопросы.

«Ладно, хоть живот пропальпирую», — принял волевое решение наш дежурный, вспомнив, что лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать. Его пальчики заскользили по передней брюшной стенке пациентки. Тоже ничего — вроде не напряжён, не вздут, а вроде и…

И тут Ивана настигло внезапное клиническое озарение:

— Маш, а ты после этого оправляться ходила?

— Ну… да, ходила, — прошептала пациентка тихо.

— По-большому? — деликатно спросил Иван.

— Да… — неуверенно подтвердила Маша.

— И какого цвета стул был? — всё же грамотно собранный анамнез — половина диагноза.

— В смысле там, в туалете? — решила уточнить пациентка, как будто она ещё куда-то оправляться ходила.

— Да, в туалете, — не заметил подвоха коллега. — Какого цвета он был?

— Ну, это. Белый! — сама того не зная, девочка выдала информацию, заставляющую любого медика шевелить волосами на голове и холодить под ложечкой.

Белый стул! Маша пригвоздила Ваню. Жёстко и по-взрослому. Его словно по голове обухом ударило — у пациентки камень пошёл, а он тут с ней цацкается! Дежурант уже видел Машу, скорчившуюся от боли, плачущую мать и бегающих реаниматологов-анестезиологов. Мать ругала медиков. Медики ругали Ваню. А он ругал мать. Но уже свою. За то, что родила. То оказался порыв. Секундный порыв.

Из курсантской головы моментально разбежались все свинки и кролики, а место картины «Как я провёл лето» занял вид железной каталки с Машей, накрытой такой же белой простынёй, как и её стул. Ну как же «скорики» пропустили белый стул?! Надо будить ответственного.

А может, он не совсем-таки белый.

— Точно белый? — решил поподробнее уточнить особенности цветовой гаммы экскрементов наш почечный эскулап.

— Да, точно! — своим анамнезом безжалостная Маша продолжала гвоздить его к полу.

— То есть не жёлтый, не коричневый, а вот такой вот, белый? — указывая на свой халат, не верил пациентке доктор.

— Ну да — я же говорю белый! — уже более уверенно настаивала на своём клиентка.

— Как простыня, да? — Ваня начал убеждаться, что скоро прямо на его глазах девочка пожелтеет.

— Как простыня, — подтвердила Маша и кинула Ивану очередную подсказку: — А он разве другого цвета бывает?

Для Вани подсказка оказалась камнем, сброшенным с «Титаника». Он безнадёжно тонул, хотя и пытался ещё махать кому-то руками. То ли дельфинам, то ли айсбергу, то ли ещё кому. В поисках опоры утопающий искал всё новые предметы.

— А у тебя он ВСЕГДА белый??? — Товарищ решил зайти с другой стороны.

— Ну да, всегда, — согласилась девочка. — А у вас что, красный?

Академик решил, что с крысками, кроликами и прочей научной живностью пора завязывать — так рехнуться можно; если у людей помёт белый — это норма, а он об этом только в конце четвёртого курса узнал. Вид его сделался грустным. Руки и мысли опустились. В глазах исчез медицинский блеск. Эскулап Лже-Боткин (а он себя именно так и чувствовал) замолчал и даже как-то совсем потерял интерес к окружающему миру. Так же неожиданно, как и погрузив будущего уролога в шок, пациентка выдернула Ивана обратно:

— И вообще, разве у большинства людей унитаз не белый? — В беседе с непонятливым доктором Маша решила, наконец, расставить все точки над «i».

— Уни — что? — не поверил собственным ушам академик.

— Унитаз, ну, стул…

— Блин!..

Дальше либо трёхэтажный, либо молчание.

Вот как можно работать с такими пациентами!.. А девочку положили с подозрением на острый аппендицит, ночь продержали, но боль давно прошла и впредь не проявлялась. Так и выписали. Гиппократ его знает, что с ней сотворилось.

И где она там прыгала.

И с кем…