Разумеется, полковник Должников долго и рассеянно плевался, утром докладывая случившееся одному из замов начальника Акамедии. Последний в ответ качал головой, хватался за пустую кобуру и клялся в жестоком наказании всего состава курса, вплоть до уволенных и больных. Самом строгом наказании. Получив заверенное обещания от генерала, Должников убыл на свою кафедру, а замначак (так ещё именовался заместитель начальника Акамедии) набрал номер нашего курсового офицера (по совместительству своего давнего приятеля и протеже) и негромко сказал: «Дима, ну будьте впредь поаккуратнее». На этом инцидент и кончился.

Моя же персона оказалась вдалеке от всех этих академических распрей и ни о слюнях Должникова, ни о звонке замначака ничего конкретного не ведала. Меня поглотили иные проблемы. В то время я оказался захвачен поиском драгоценной врачебной практики, которой столь недоставало юному неокрепшему медику. Именно в тот смутный период мне и помогла наша драгоценная дача, на которую я периодически продолжал ездить. Дача, как ты помнишь, дорогой читатель, оставалось местом тихим и уединённым. И основная ценность данной местности — полное отсутствие хоть какой-нибудь близлежащей медицинской помощи.

Слава о чудесном излечении пропойцы Женьки охватила уже всю округу, и в самом ближайшем будущем с завидной периодичностью местные бабульки стали приходить ко мне как к врачу. Вместе с собой они не забывали приносить достаточное количество обычной хвори. Хворь выражалась ни в чём ином, как в виде самых разнокалиберных человеческих болячек. Спектр болячек разнился. Это могла быть и ушибленная рука, и повышенное давление, и даже многострадальное сердечко. Мало ли у пожилого человека в закромах хрони имеется? А хотелось чего-нибудь свеженького. И тут, как гром среди ясного неба, появляется Он. Один интересный неклассический случай. Именно его мне и хочется описать отдельно.

В деревне, по соседству с нашим скромным семейством, проживал некий товарищ по имени Прокопий. Прокопий человеком был деятельным, владел металлопрокатной фабрикой и частенько навещал нашу деревню. Попутно Прокопий строил себе совершенно новую халупку. Ввиду последнего события, то есть отсутствия собственного жилища, проживал он в бывшей бане, обустроенной под домик, которую и снимал у заботливого соседа за умеренную плату.

В поселении Прокопий обосновался давно. Когда-то в этой деревушке жили его родители, и он проводил там не одно лето. В общем, Швердять данный товарищ любил больше чем себя и появлялся там с завидной регулярностью. Отношения наши находились не выше уровня «привет — пока», и даже как выглядит поимённый список его родных я, положа руку на сердце, понятия не имел. Однако ситуация в корне поменялась сразу же после нашего более плотного знакомства. Тогда-то я с точностью до буквы узнал имена всего его семейства, вплоть до любимой кошки.

В один из тёплых майских дней, когда листва ещё только проклюнулась, а трава едва позеленела, наша негигантская компашка в количестве двух человек (я и жена) направилась на прогулку к речке. Пологие берега Луги пьяняще манили к себе и звали немедленно искупаться. Кустарники и ивы, склонившись к воде, нежно касались её, и, казалось, никак не могут утолить накопившуюся жажду. Вечерний туман уже стелился по песчаному берегу и уползал за горизонт. В небе вечерело. Тут же горела заря, и начинали проявляться первые межгалактические звёзды. Унылая бледнолицая луна жидко освещала дорогу, на которой отчётливо виднелись следы детишек, недавно покинувших местный пляж.

Подышав опьяняющим и ароматным речным воздухом, мы лениво развернулись по направлению к дому. В начале холма, а деревня наша располагалась именно на нём, что отлично маскировало её от незваных пришельцев (а званых пришельцев не бывает. — Авт.), мы встретили весёлую бригаду гуляющих. Двоих я узнал почти сразу. Вернее, сразу после того, как они меня окликнули. Окликнувшими оказались Людмила и её пятнадцатилетняя дочь Дарья — маленькое семейство гражданина директора фирмы.

— Добрый вечер, — поздоровалась с нами первая леди.

— Добрый, — приподняли мы в ответ свои шляпы (образно).

— Извините, — продолжала леди, — а нет ли среди вас, совершенно случайно конечно, медика?

Вопрос, разумеется, претендовал на роль целенаправленного. Мы все, как один, улыбнулись:

— Совершенно случайно есть. А что случилось?

— Да папик наш с велосипеда упал и чуть-чуть руку поранил, — вздохнула Люда и завершила: — Чуть-чуть сильно.

— Ну, давайте посмотрим, — предложил я, радуясь новым поступлениям долгожданной клиентуры.

Пришли в дом. Посмотрели. Прокопий возлежал на кровати, словно раненный в лапу гусь. Левая рука его оказалась наглухо забинтована и через повязку проступала кровь. Кровь скользила по бинту и тем самым проявляла его нехитрую структуру. Я спокойно ухватился за повязку и начался разворот. Раз, два, три. По ходу оголения руки моему взору представилась обширная рваная рана, пролегающая через всю ладонь. В её расщелине легко угадывались повреждённые сосуды и обрывки мышечных волокон. Далеко не хилое повреждение, скажу я вам.

— Надо шить, — без вариантов констатировал я.

— А ты сможешь зашить? — с надеждой в голосовых связках спросил горе-велосепидист. — Как-то шибко не хочется в город, только же майские праздники начались.

— Можно, конечно, постараться, — поскромничал я, после случая с Женькой готовый ко всему и уже заимевший на чердаке хорошую аптечку с зажимами, скальпелями, пинцетами и кучей перевязочного материала. — Только у меня иглы не хирургические, а обычные, швейные.

— Да всё равно, — простонал раненый. — Лишь бы в город не ехать.

Операцию под кодовым названием «Кисть» назначили на утро. Спирт, шёлк, иглы и новокаин я аккуратно расставил на маленьком столике. Рука пострадавшего была уложена на журнальный стол и двумя узлами жёстко зафиксирована бинтом. Сам же Прокопий был добровольно низложен на диван и тоже зафиксирован. Но уже не бинтом, а женой. После подобных манипуляций оставалось произвести последнее действие. А именно дезинфекцию, хоть немного похожую на стерилизацию. Схватив припасённую с Акамедии баночку, я обработал спиртом рану (от микробов), желудок: свой (от страха) и пациента (чтоб не дёргался) — и приступил к экзекуции.

Обколов новокаином рану, мои пальцы достали толстую иголку и заправили в неё вымоченную в спирту шёлковую нить. Затем, не торопясь, они сделали первый шов. Больной лежал молча и тихо, но правый глаз его всё-таки предательски подёргивался. После первого шва работа закипела быстрее и, несмотря на две сломанные иголки, через каких-нибудь пять минут целостность кожных покровов пациента оказалась полностью восстановлена. Установив турунды для будущего отделяемого и намазав йодом швы, ваш покорный слуга снял уже не стерильные перчатки.

— Ну, всё! — выдохнул я и кивнул на располагавшуюся рядом бутыль с самогоном. — Теперь принимайте обезболивающие, а завтра я снова приду.

— Ага, — простонал в ответ Прокопий, который вообще, похоже, с ужасом перенёс подобную экзекуцию.

На следующее утро я поспешил на перевязку. Мой пациент только что проснулся и выглядел много хуже, нежели вчера.

— Ну что, с обезболивающим переборщил? — спросил я его после осмотра.

— Ага, — признался прооперированный и тут же допил стоящий рядом рассол. — Мне так плохо, что даже рука не болит.

— С ней всё в порядке, — заверил я и, вставая, предупредил: — А вот с алкоголем лучше завязывать.

— Обязательно! — пообещал Прокопий и выпил ещё полбанки вновь принесённого женой рассола.

После, уже в городе, один из швов ему всё же распустили (для лучшего оттока), но рана срослась как нельзя лучше. И теперь, если ты, уважаемый читатель, когда-нибудь встретишь моего пациента — директора фирмы и посмотришь на его левую ладонь, то ни за что не подумаешь, что когда-то здесь прорастала огромная рваная рана. В общем, повезло тогда нашему соседу, что совершенно случайно рядом оказался хоть какой-то медик.