Видеть, как снег идёт, — это видеть, как время идёт. Как белые нити ветра плетут и плетут понемногу редкий мех горностая, устилающий склоны холмов.

Снежинка-звёздочка у меня на ладони умрёт без неба

Сколько галактик в снежинке, едва коснувшейся моего рукава?

Зима до костей проморозила дерево, остекленила. Снег спешит очертить его контуры, обернуть слёзной тканью из фальшивой шерсти небес.

Снег рисует Ветер стирает. Мой след рассыпается в прах, чтобы меня тут как бы и не было никогда.

Снег идёт и вдруг прекращается разом, как по команде какого-то белого сердца. Будто оно решает, будто торопит, будто следит, чтобы время не отставало.

Прежде чем убить, снег рыбьим голосом шепчет на ухо мягкие сказки.

Кровь показалась, значит покинула тело и умирает. Если кровь прольётся на снег, то, свернувшись, смерть замрёт и застынет сургучной печатью.

Жажда живёт в соли и мечтает угаснуть в снеге.

Снегу снится, как он утоляет жажду соляных пустынь.

Между снегом и солью расстояние равное жажде.

И вот что важно: снег — это соль минус жажда.

Снег и соль одноцветные разновкусные. Вот и говорите после этого о вкусах цветов.

Пуантилизм: снег забыл упасть и плывёт, притворившись пыльцой.

Не сжимай живой снег: ему больно. До хруста сжал — снежный шёлк порвал.

Снег испарился неведомо как Солнце выпило тело, а тайна — душу, то есть его костяк

Весенний снег, ты ослаб, и солнце тебя погубит, когда с неистовым постоянством тебя полюбит.

В каждом снежке дремлет алмаз, обречённый в сердце своём пламенный угль беречь. Пленный пожар, замерший в лапах холода, ждущий, когда же наступит свобода жечь.

По лестнице гамм пианино взбегает навстречу снегу, который, танцуя, дрожит шитым белыми нитками телом. Стежок за стежком год за годом нити, сплетённые ветром, пронзают ночь, словно мысли, тревожные мысли без цели.

За тень до наступленья ночи по снежной равнине проносится поезд Скользит по рельсам, застёгивая до утра на молнию всю окрестность.

Под утро за дальним полем тянутся к небу деревья дыма, у каждого дерева в корневище живая овца под снежной шапкой. Тёплая белизна в поединке с властью белизны ледяной.

Вещество белого цвета, рождённое под открытым небом, придающее горизонту волнообразность. Концентрация росы вплоть до оформленья её двусмысленной сути. Световые холмы. Пенный мрамор. В воздухе — ничто. Но на земле — покрывало гор и целых стран. Если порошит слегка, то это снег влюблённый, с поцелуями вручающий посланья от зимы, дорог и расстоянья.

Бездна терпенья у снега: чертит и чертит диагонали. Я устал от его бесконечной быстроты за окном. Белизна бледна и безвкусна, вся в болезненных пятнах сумерек. Свет сдаёт окоп за окопом, на месте сбежавших предметов остаётся один голый звук. У меня уже голоса нет, только эхо. Я уже не веду разговоров с другими, только с собой. Захочу снова жить — придётся вспоминать, какой была жизнь. Так и слепнут?

Сельская ночь, гулкая тишина. Снег пошёл. Глядь —              перед нами зимняя сказка. Пропали прямые. Торжествуют круги и шары. Нас обступает окружность. Зачарована ритмом, навязанным белизной, уползает, струясь, мистерия ночи. Снег и луна поглядели в глаза друг другу —                                                   ночь бледнеет и чахнет.

— Жара убивает пустыню или дарит ей жизнь? — Жизнь, смерть, снова жизнь для пустыни — как две сложенные ладони                                дня и ночи. — Когда же она жива? — Её жизнь — договор             между жизнью и смертью,                        скреплённый печатью песков. — Есть у неё надежда? — Она до сих пор вспоминает ледниковый период. — Ей ночью хватает тени? — Одна краткая ночь для неё ничто. Только снег способен напоить её звёздами вдоволь, и раскинуть бескрайнюю ночь, в которой она спокойно и гордо будет ждать вожделенных льдов.

Будто огромный созревший плод, сорвавшись с гигантского каменного дерева, шарообразная совокупность снега устремляется по неровной наклонной плоскости с постоянным ускорением всё решительней и решительней вниз, под воздействием собственного веса, служа ярким примером самоубийства.

Снег живёт и как-то справляется молча. А ведь это нелёгкий труд — падать каждый день на огромные ломти мира, одушевлять тени, освещать всё вплоть до сомнения, маячащего на горизонте. А потом умереть в кулаке, не оставив по себе памяти, только всхлипнув, как срезанный стебель. Или зачахнуть под солнцем с неповторимой в каждом отдельном случае медлительностью агонии.

Снег смерти приносят коварные ветры. Снежные плети, извиваясь, хлещут деревья,                                 мчатся по лесу туда и обратно,                                               гонясь за забвеньем. Раствором влаги и воя полируют щербатые горы, и словно больная кровь, снег оседает везде, где случится несчастье. Снег сеется и вырастает                              в гигантский медленный гриб… А ветер уносится прочь, прыгает за горизонт — и только его и видели, оставляя снег позади                                  вместе с виной и смертью.

Большая гора страдает в унылую непогоду под мертвенным снегопадом. Длинный гладкий гигант постепенно теряющий память обо всех своих гребнях и впадинах, ведь снег полирует, упорядочивает, ровняет, так что уже не найти шершавого нежного склона. Гора, одетая снегом, так и будет стоять, как конус в броне молчания.

Лес глубоко уснул                  опустив снежные веки. Дрожат, ни на что не решаясь,                  хрупкие бриллианты ночи. Холод и неподвижность                  холодно любят друг друга. Неслышные отзвуки кружат                  в изысканном танце. Ночь силится охватить                  снег своей темнотой Но тень не ложится на тень,                  потому что снег и во сне                                 не смыкает глаз.