Неугомонный Носир

Ортыков Болта

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

ОТЕЦ

Было знойное летнее утро. Но я не обращал внимания на жару. Подвязав по-взрослому лоб отцовским поясным платком, я вскапывал нашу бахчу. В полдень закончил работу и, подняв кетмень на плечо, не спеша зашагал к дому.

Двор у нас просторный. Он обнесён широким глинобитным забором с двухстворчатыми воротами. Порог у ворот такой высокий, что доходит человеку чуть ли не до колен. Посреди двора — дом с длинной террасой. Перед домом растёт карагач. Дерево ещё молодое и поэтому даёт мало тени, но крона у него круглая, как шар. Под карагачем — суфа.

Когда жара спадает, мы собираемся здесь всей семьёй ужинать. Карагач и суфа украшают наш двор.

В глубине двора я посадил тыквы. Посмотрели бы вы, какие великанши выросли!

…Я оставил кетмень под карагачем, а сам уселся на суфу. Только снял платок и вытер со лба пот, как во двор вошла мама с Акбаром на руках. Мама возвращалась из колхоза, а братишка — из колхозных ясель. Сестрёнка моя, Ханифа, завидев маму, бросилась готовить чай. А я взял Акбара и понёс его в дом, посадил братишку на ковёр и легонько пощекотал. Малыш залился весёлым смехом.

Акбару всего полтора года, а шалит он, словно трёхлетний, никого и ничего не боится. Стоит только подойти к нему, как он уже протягивает ручонки. И улыбается. А если упадёт, то раскричится на весь дом. Месяц назад братишка начал лопотать: «Па-па, ма-ма, дай-дай». Возиться с ним — одно удовольствие! Вот и сейчас я так увлёкся, что даже не заметил, как пришёл отец.

Акбар отвёл от меня сияющие глаза и пролепетал: «Па-па, па-па». Я оставил малыша, поднялся с ковра и поздоровался с отцом. Отец мне не ответил. Он и на Акбара-то посмотрел искоса. У него, видно, было плохое настроение.

Акбар полз по полу, радостно повторяя: «Папа, па-па». Отец нехотя посадил Акбара на колени. Разгладив давно не стриженные седоватые усы и бороду, поцеловал сынишку. Затем он словно забыл о малыше и уставился долгим неподвижным взглядом в одну точку. «Видно, на ферме что-нибудь случилось», — подумал я. Но спросить об этом у отца не осмелился.

Мама в это время расстелила полосатую скатерть — дастархон — и выложила хлеб. Ханифа принесла абрикосы в белой с цветочками миске. Край миски был отбит (конечно же, это Акбар виноват!).

— Отец, — спросила мама, — чай будешь пить?

— Не нужен мне твой чай, — проворчал отец, не поднимая головы. — Простокваши мне дай, айрана!

— Хорошо, — покорно сказала мама и вышла.

Странный народ эти чабаны! Едят они мало и горькому зелёному чаю предпочитают айран!

Отец наш бывает иногда очень резким. Если ему что-нибудь не понравится, он сразу взрывается, как бензин. Обидит маму неосторожным словом, и все мы расстраиваемся, волнуемся. Вот и теперь он на кого-то рассержен, а своё дурное настроение срывает на домашних.

Мы с мамой хорошо изучили его характер. В такие минуты лучше не перечить отцу. И разговаривать надо как можно меньше.

Я сидел, боясь встретиться с ним взглядом. Но на этот раз отец был какой-то особенный. Он так глубоко задумался, что даже не чувствовал, как пот течёт у него по лицу.

А наш Акбар не дремал. Он выхватил из миски перезрелый абрикос, размял его в руках и вдруг ка-ак размажет по щекам отца!

— Эй, убери его! — вздрогнув от неожиданности, вскрикнул отец. — Ишь радуется, — добавил он уже с лёгкой улыбкой.

Я тут же взял Акбара из рук отца. А мальчик смеялся, глядя на его вымазанное лицо. И мне было смешно, но я боялся улыбнуться — вдруг отец рассердится!

Вошла мама с полной миской айрана. Взглянув на отца, мама не улыбнулась, только брови у неё чуть дрогнули. Мама позвала Ханифу и велела ей принести кувшин для умывания. Однако отец не стал дожидаться Ханифы, а тут же отхлебнул айрана — видно, очень хотел пить.

— Немного деревом отдаёт, — сказал он недовольно. — Видно, пора сменить маслобойку.

Мама молча кивнула. Вошла Ханифа с кувшином воды. Отец присел на корточки на краю обреза, засучил до локтя рукава халата, умыл лицо и руки. Мама подала ему полотенце.

Лицо отца немного прояснилось, и я почувствовал бесконечную радость. Он снова уселся за дастархон, вновь взял Акбара на колени, и все мы принялись за еду.

Мама моя очень чуткая. Она сразу увидела, что у отца плохое настроение, но виду не подала — бесшумно и быстро делала домашние дела. А потом, улучив удобный момент, спросила отца, что случилось. Отец нахмурился и вздохнул.

 — Вспыльчив я, — признался он. — И председателя оскорбил, и сам расстроился.

— Всё твой несносный характер, — укоризненно сказала мама. — Ведь ты уже не юнец, чтобы люди тебе всё прощали. Послушают тебя, послушают да и станут осуждать.

— Э-э, жена! Вот ты говоришь: «И всё твой характер». А эти начальники так могут обидеть человека, что не только рассердишься, но и жить не захочешь, — жаловался отец. — Посуди-ка сама: май на исходе, а бараны всё ещё не отделены от стада. Но ведь никто не сказал: «Людей не хватает — я сам это сделаю!» Ни заведующий фермой, ни другие! И тогда мне пришлось сказать: «Я сам отделю». Конечно, председатель колхоза обрадовался: «Иди, иди — доброе дело сделаешь, только паси их до утра сам!» Неужели в таком большом колхозе нельзя найти другого человека? Я только что вернулся с гор, устал, и я же должен ещё пасти и баранов? Разве это справедливо?

— Ну, а дальше что?

— А дальше? Дальше мы поругались. Он — слово, я — два! Председатель рассердился, а я хлопнул дверью, загнал баранов в хлев и пришёл сюда.

— Плохо поступил ты, отец, — строго сказала мама. — Конечно, ты устал. Но ведь бедняге председателю нелегко приходится — он за всё в ответе. Сам знаешь, сейчас самая горячая пора для хлопкоробов, вздохнуть некогда.

— А мне, думаешь, легко? — Отец даже глаза выкатил от негодования. — И ночью береги отару от волков да медведей, и днём глаз с неё не спускай!

Отец уселся поудобнее и хотел было ещё что-то сказать, но мама уже заметила, что он снова стал горячиться. Поэтому она тихонько поднялась и сделала мне какой-то знак. Я ничего не понял, но тоже встал и вышел из дома вслед за мамой.

— Гайратджан, — ласково обратилась ко мне мама, — сделай доброе дело — пойди выпусти бедных баранов из душного хлева. Как бы они там не задохнулись!

 

СТРАННЫЙ ПЁС

Наш кишлак Чинор лежит у подножия высоких гор. «Чинор» по-таджикски значит «чинара». Кишлак назвали так, наверно, потому, что в самом его центре, рядом с правлением колхоза, растёт высокая густая чинара. Её видно далеко-далеко! В тени чинары — чайхана и колхозная библиотека. А мимо струятся два быстротечных ручейка; вода в них блестит и переливается, словно ртуть. Здесь всегда приятная прохлада.

Пройдя под чинарой, я повернул налево и направился к колхозному хлеву. Сейчас там не было видно ни коров, ни телят. Я подошёл к воротам и толкнул их плечом. Толстые створки со скрипом распахнулись.

Внутри хлева было темно. После яркого дневного солнца я не сразу увидел баранов, которые лежали возле кормушек, тесно прижавшись друг к другу. Вместе с козлами их было около пятидесяти. Я взял палку и закричал: «Хушт-хушт!»

Первым поднялся чёрный длиннорогий козёл — предводитель стада. Вслед за ним, тесня друг друга, двинулись и бараны.

Погоняя стадо, я уже приближался к чинаре, когда увидел председателя нашего колхоза. Пулод-амак вышел из дверей правления. Это высокий, большеглазый, лысый человек. И летом и зимой он носит галифе, гимнастёрку и обязательно сапоги. Видно, эта одежда ему очень нравится. Передние зубы у председателя металлические и блестят, когда он разговаривает или смеётся.

Пулод-амак увидел меня и свернул с дороги.

— Здравствуйте, Пулод-амак!

— Здравствуй! — ответил он. — Ну, как дела, племянник? («Племянниками» он звал всех мальчишек кишлака.) Отец твой всё ещё сердится?

— Вы ведь и сами хорошо знаете его характер, Пулод-амак. — Я старался оправдать отца. — Очень огорчилась наша мама, услыхав о случившемся.

— И напрасно она расстроилась, — улыбнулся Пулод-амак. — Виноват я, а не твой отец. Я был невнимателен к нему, когда он, усталый и измученный, пришёл в правление. Да он и сам… В общем, оба мы погорячились. Ну ничего, всё обойдётся… А куда ты гонишь баранов?

— На пастбище, — отвечал я.

— Правильно, племянник. Молодец! — обрадовался председатель. — Я сейчас иду в поле. Как только увижу заведующего фермой, прикажу ему прислать тебе сменщика.

— Не беспокойтесь. Дня два-три я и сам могу поработать.

Пулод-амак ласково похлопал меня по плечу, видно, ему понравились мои слова.

— Молодец, молодец! — проговорил он и пошёл своей дорогой.

Эта похвала ободрила меня, и я решил пасти баранов не у самого кишлака, а подальше, на равнине Дашти-Калон.

До равнины путь был неблизкий, и потому я стал поторапливать вожака.

Жара всё ещё не спадала, я весь взмок и устал, но не останавливался. Вот наконец и Дашти-Калон. В лицо мне дохнул лёгкий ветерок, сразу стало легче дышать. Чёрный козёл зашагал быстрее, тряся длинной бородой. Повеселели и бараны. Они подняли головы и прибавили шагу.

Я привёл стадо на поле, с которого лишь недавно сжали ранний ячмень. Под ноги попадались не только сухие стебли, но и полные ячменные колосья. Однако бараны почему-то ничего не ели. Они сбились в кучу и стояли так, пряча головы друг другу под брюхо. Сначала я удивился, а затем, подумав немного, решил, что бараны просто-напросто не видят ячменя. И потому, собрав горсть колосьев, поднёс их к самым бараньим мордам. Но бараны даже не шелохнулись.

«Инте-рес-но! — подумал я. — Бывают, оказывается, бараны, не желающие есть даже колосьев!»

Прошёл час, как я пригнал сюда стадо. Солнце начало клониться к западу, жара понемногу спадала. И бараны постепенно разбрелись по жнивью. Тут только я понял свою промашку: в этакую-то жару заставлял бедных животных есть! А теперь их и понукать не надо было. Я успокоился и, поднявшись на пригорок, стал оглядывать окрестность.

Дашти-Калон, насколько хватал глаз, уходила вдаль бескрайней степью. На севере поднимались высокие горы, и вершины их, дырявившие облака, всегда были покрыты снегом. У подножия этих гор, словно ярко-зелёный платок, лежал утопающий в садах наш кишлак Чинор.

Серебряной лентой блестело полотно железной дороги, которая пересекала Дашти-Калон недалеко от того места, где я расположился со своим стадом.

Вот послышался резкий паровозный гудок. Я обернулся и увидел товарный поезд, над которым стелился серый густой дым. Громыхая на стыках, состав стремительно мчался мимо нас. Ещё раз оглушительно заревел гудок. Бараны испуганно шарахнулись и бросились врассыпную. Но как только поезд скрылся из виду и шум постепенно затих, бараны снова накинулись на ячмень. Мне надоело стоять на одном месте. Я хотел уже спуститься с пригорка, как вдруг взгляд мой упал на какого-то незнакомого пса, неизвестно откуда появившегося. Он бежал со стороны железнодорожного полотна.

Пёс был каким-то необыкновенным. Огромный, на длинных сильных лапах, он был ростом с годовалого осла. На его крупной голове торчали маленъкие обрубленные уши. И хвост у него был тоже обрублен. Я, не отрываясь, глядел на собаку. На шее у неё висел обрывок пёстрой верёвки, которой обычно подпоясываются чабаны. Короткая шерсть была чёрной, словно уголь, лишь на шее резко выделялось белое пятно. Было что-то тигриное во всём его облике.

«Уж не бешеный ли этот пёс? — подумал я. — Очень странно он себя ведёт: летит со всех ног к стаду и ни на что не обращает внимания». Признаться, я здорово испугался. Сейчас этот бешеный набросится на стадо и перекусает всех баранов! Но чудной пёс, низко нагнув большую голову, обнюхивал землю, истоптанную бараньими копытами. Потом он поднял голову и взбежал ко мне на пригорок.

— Помогите! — заорал я, оглядываясь по сторонам.

И в самом деле, мне ведь нечем было обороняться! Да и куда спрячешься?

Я крепче сжал свою палку, чтобы хватить пса по темени, если он только раскроет пасть! Я замер, не отрывая взгляда от нежданного пришельца. Но странный пёс остался равнодушным к моим приготовлениям. Или этот проклятый «голован» не боялся моей палки, или же он вообще не знал, что такое страх! Одно утешило меня, что в его глазах не было признаков злобы или ярости. Пёс вплотную подошёл ко мне, вытянул шею, обнюхал меня и… отвернулся.

«Странно!» — пожал я плечами. Что это за пёс? И что он делает в этом безлюдном месте? Ни у кого в округе не было такого страшного пса — уж я-то хорошо знаю всех собак, не только наших, чинорских, но и из соседних кишлаков. Может быть, пёс забежал сюда из чужой отары? Но поблизости не было видно ни пастухов, ни овец.

Большеголовый пёс отошёл от меня и направился к железной дороге. Спустившись в кювет, он на мгновение скрылся из глаз. Затем снова появился и… вот уже мчится к моим баранам! Конечно же, этот пёс не бешеный. Бешеная собака бежит, опустив голову к земле, и никуда не сворачивает. А эта мечется, словно ищет что-то.

«Собака здоровая, и надо приручить её», — решил я и стал подзывать собаку, но пёс будто и не слышал. Он даже не взглянул на меня. Высунув язык, пёс бегал окрест, то исчезая, то вновь появляясь.

«Назову-ка я его Полвоном. Вон какой он огромный и сильный. Привыкнет к новой кличке и будет отзываться», — решил я.

День уже клонился к вечеру. Но пёс так и не подошёл ко мне.

Стало смеркаться, и я погнал стадо к дому. Полвон увязался вслед за нами.

 

ГРОЗА ВОЛКОВ

Солнце почти скрылось за горизонтом. На западе оставалась лишь узкая красноватая полоска, но скоро исчезла и она. Быстро темнело. Со снежных вершин подул прохладный ветерок. В небе мигнула первая звезда. Нужно было до ночи добраться домой, и я стал подгонять чёрного козла. Но длиннобородый не спешил; тряся головой, он шагал медленно и величаво. Бараны и вовсе разленились. Они так наелись, что раздулись, словно барабаны, и плелись еле-еле. Если бы я время от времени не подталкивал их своей длинной палкой, они, наверное, так и остались бы ночевать на дороге. Хорошо ещё, что Полвон помогал мне. Как заправский чабанский пёс, он то забегал вперёд, то, зорко оглядываясь вокруг, отставал, а потом вновь бежал крупными скачками, подгоняя заленившихся баранов.

Вот и кишлак. Навстречу мне шёл отец.

— Не уставай, сынок! — проговорил он, сходя с дороги.

— Спасибо! — отвечал я, не поднимая головы.

Но голос отца был приветлив и даже ласков.

— Хорошо сделал ты, сынок, — сказал отец.

Я молчал, продолжая свой путь. Отец пошёл рядом. Тут он увидел Полвона и удивлённо спросил:

— Чей это пёс, Гайрат?

— Не знаю, откуда он взялся. Пристал к нам на Дашти-Калон, — равнодушно ответил я.

Отец широко раскрыл глаза и внимательно посмотрел на меня: видно, не поверил и хотел расспросить получше. Хотя отец мой был опытным чабаном, но свирепый вид Полвона и в его сердце вселил страх. А когда Полвон принялся обнюхивать его ватный халат и сапоги из сыромятной кожи, мне даже почудилось, что отец задрожал.

— Эй, Алобой! — в замешательстве проговорил отец первое, что попалось на язык.

— Это не Алобой, а Полвон! — поправил я.

— Вот как! Полвон, Полвон!

А тот, видно, уже понял, что этот человек не его хозяин, и отстал от нас.

Отец был изумлён. Я подробно рассказал о том, как появился Полвон и как он вёл себя.

— Ясно, что это пастуший пёс! — заключил отец. — Беги, Гайратджан, отвори пошире наши ворота! — взволнованно сказал он мне.

Я проворно открыл ворота. Пугливые бараны, наверно, ни разу в жизни не видели ворот с таким высоким порогом и не решались перескочить. Даже чёрный козёл остановился, поставив на порог передние копыта. Он оглянулся на отца, подгонявшего его, и, наконец, прыгнул во двор, а вслед за ним и всё стадо. Полвон тоже вскочил во двор, осмотрелся и тут же вылетел на улицу, будто во дворе его встретили палкой.

— Полвон! Полвон! — звал его отец.

Но пёс не вернулся. Он побежал в верхний конец кишлака по той дороге, которая вела на Дашти-Калон.

Приказав мне разместить стадо, отец было уже собрался пойти ловить пса, когда Полвон вернулся сам. Взгляд его был тревожен, язык свисал из открытой пасти. Пёс подбежал к нашим воротам, но войти всё же не решился. И снова повернул прочь от дома. И тогда отец побежал вслед за Полвоном. «Да можно ли найти его в такой темноте? — подумал я. — Пустые хлопоты!»

И действительно, отец долго не возвращался. В голову мне лезли всякие нелепые мысли. «Может, Полвон и не собака вовсе, а барс или какой другой зверь», — думал я.

Мама тоже была встревожена и расспрашивала меня, что это за необыкновенная собака. Наконец я не выдержал и решил пойти на поиски. Но тут отец вернулся сам. Усталый, насупленный и… без Полвона. У него был такой вид, будто случилось какое-то несчастье. Он безжалостно корил себя за то, что упустил такого пса.

— Пойди, сынок, запри ворота, — сказал он мне, видимо уже потеряв всякую надежду, что Полвон вернётся к нам.

Я запер ворота и, как обычно, подпер их шестом. Мама расстелила на суфе под карагачем курпачи и ковры, вынесла из дому лампу с круглым фитилём. Отец вымыл руки, Ханифа расстелила дастархон. Мы сели ужинать.

Под суфой лежал наш пёс Неккадам. Щенка отец принёс три года назад. Неккадама расхваливали, говорили, что когда он вырастет, то станет отличным волкодавом. И в самом деле, Неккадам не был плохим псом. Рос крупным и сильным — сильнее других собак нашего кишлака. Он хорошо ел, а ещё лучше спал! Дремал он постоянно — и днём и ночью. И казалось, ни ветры, ни ливни не могли ему помешать.

— На-ка, Гайратджан, возьми, — сказала мама, подавая мне блюдо с пловом.

Я поставил блюдо на середину дастархона. Плов был горячий, но, как обычно жарким летом, пара над блюдом не было видно. От плова исходил такой вкусный запах, что у меня потекли слюнки. Даже Акбар, сонно молчавший до сих пор, протянул ручки к блюду и пролепетал:

— Дай, мама! Дай!

Мама принесла дощечку для нарезания мяса и тоже села за дастархон. Отец нарезал мясо. Кости он бросил Неккадаму. И, вспомнив Полвона, снова заговорил о нём.

— Хорош был пёс, да вот проворонили вы его! — подзадорила мама.

— Это был не просто пёс, — вздохнул отец, — это было настоящее волчье горе! Гроза волков!

Мы уже поели, а отец всё ещё расхваливал Полвона. Он рассказывал о податливости, находчивости, смелости и верности пастушьих собак…

Вдруг кто-то сильно толкнулся в наши ворота.

— Кто там? — воскликнул отец.

Ответа не было.

Неккадам проснулся и, рыча, побежал к воротам. Не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги ему кто-то тяжело шлёпнулся с глиняной ограды. Неккадам сцепился с каким-то неведомым хищником. Заметались в загоне испуганные бараны. Нежданный гость вдруг вырвался и метнулся в глубину двора, к курятнику. Бедные куры переполошились и отчаянно закудахтали.

Мы как сидели вокруг дастархона, так и замерли, ошеломлённые столь неожиданно поднявшейся суматохой. Ханифа крепко вцепилась в меня обеими руками. Мама испуганно прижала к себе Акбара. Раньше всех опомнился отец. В два прыжка он уже был возле курятника.

— Не бойтесь! Не бойтесь! Это Полвон! — воскликнул он удивлённо и радостно.

— Да пропади он пропадом, ваш Полвон! — сказала мама. — Никак не отдышусь от страха!

Я подбежал к отцу. Мать принесла горящую коптилку. И при её тусклом свете мы без труда разглядели Полвона. Шерсть у него была взъерошена, зубы оскалены. Он собирался броситься на Неккадама, но, увидев отца, изменил своё намерение. Полвон подошёл к отцу и снова обнюхал его одежду. На этот раз отец не испугался: он погладил Полвона по голове и, нагнувшись, взял в руки обрывок пёстрой верёвки, болтавшейся на шее пса.

— Ну-ка, Гайрат, принеси верёвку, — обратился ко мне отец. — Это пастуший пёс, — уже в который раз сказал он. — И если я не привяжу Полвона возле баранов, он снова убежит.

С этими словами отец повёл Полвона к баранам. Я боялся, что пёс заупрямится, но Полвон покорно шёл. Отец привязал Полвона к столбу под навесом ворот, а мама принесла две большие лепёшки. Полвон посмотрел на них лишь краем глаза, но с места не сдвинулся и к лепёшкам не притронулся. Мы с мамой очень этому удивились. Отец задумался. Потом сказал маме:

— Это ведь не дворняга: он ест не всё, что дадут. Может, Полвон не привык к хлебу. Дай-ка ему ширатолы.

— Верно ты говоришь, отец, — согласилась мама. — Похлёбка для собаки, конечно, лучше, чем сухой хлеб.

 

«ДОМОРОЩЕННЫЙ»

Мама быстро разожгла в очаге огонь и принялась варить похлёбку. Отцу не сиделось на месте — он то подбегал к маме и советовал ей прибавить огня под котлом, то возвращался к Полвону. Пёс спокойно лежал под навесом и поглядывал на баранов.

Скоро мама объявила, что ширатола готова. Отец перелил похлёбку в ведро и поставил ведро в арык — остудить. Потом налил варева в миску с выщербленными краями. Из неё раньше ел Неккадам. Обнюхав миску, Полвон отошёл и улёгся на прежнее место. Мы даже рассердились, увидев это. Но что было делать? Не понимает пёс человеческого языка, чтобы объяснить ему, насколько вкусна ширатола, и не щенок он, чтобы тыкать его мордой!

Мы снова уселись на суфе. Отец даже в лице изменился, так он был озабочен поведением Полвона.

— Может, молоко было несвежее? — неуверенно спросил он, немного помолчав.

— Уж больно набалован твой Полвон, — ответила мама, — я сварила ширатолу на парном молоке!

— Так почему же он не ест? — допытывался отец. — А ты посолила?

Теперь мама, кажется, всерьёз рассердилась. Она хотела что-то сказать, но в этот момент послышалось чавканье. Отец вскочил: он непременно сам хотел посмотреть, как Полвон ест ширатолу.

— Не будь ребёнком! — удержала его мама. — Может, он и не хочет, чтобы на него смотрели!

Отец остался на месте. Тут я тихонечко толкнул маму. Она кивнула, мол, помню, не забыла, и, обернувшись к отцу, сказала ему с лёгким укором:

— Твой сын закончил шесть классов и перешёл в седьмой, а ты даже и не поинтересуешься, что он собирается делать летом.

Отец смутился. И, чтобы скрыть смущение, попытался улыбнуться:

— А я вот завтра же поговорю с председателем. Подам ему заявление насчёт пионерлагеря.

— Каждый год в пионерлагерь? — Тут я вмешался в разговор. — Два лета подряд ездил! Хватит!

— Так куда ж ты денешься, сынок? — ласково спросил отец.

— Я в отару уйду!

— В отару? А что ты там делать будешь?

— Овец пасти!

Отец закрыл глаза и, подумав с минуту, сказал:

— В горах трудно, сынок! Там ничего нет, кроме камней и кустов. Тебе там скучно будет.

Я уже хотел было ответить: «Ну и ладно! Что бы там ни было, а я пойду в горы!» — как снова заговорила мама:

— Отец, наш Гайратджан уже не маленький. До каких же пор он будет сидеть около меня? Пусть поработает! Он любит мясо? Любит. Так пусть собственными глазами увидит, как овцы нагуливают сало!

Отец ответил не сразу. Он снова нахмурился.

— Ты верно говоришь, Гульру. Тогда, может, Гайрат пойдёт со мной? — сказал он наконец, ласково взглянув на меня. — А, сынок?

— Пойду! И Полвона возьмём с собой!

Мы долго разговаривали в тот вечер. Было уже поздно, когда я наконец уснул.

Рано утром, ещё до восхода солнца, за воротами послышался голос заведующего колхозной овцефермой — Кобил-амака. Я вскочил и проворно открыл засов.

Кобил-амак — длинный, словно жердь, с острым носом на сплюснутой, как тыква, голове и рябым лицом. Оттого, что в Чиноре он был самым высоким, его и прозвали Кобил-лайлак — Кобил-аист.

Он привёл с собой чабана, который пересчитал баранов и погнал их с нашего двора. Кобил-лайлак сидел на суфе под карагачем и разговаривал с отцом. Вдруг он увидел Полвона и, прервав разговор, подошёл к нему поближе. Внимательно осмотрев пса, он покачал головой и спросил:

— Где это вы нашли такого волкодава?

Отец довольно улыбнулся и рассказал Кобил-лайлаку историю Полвона.

— Ты будто бы и разумный человек, и опытный, — заметил отцу заведующий, — но простак!

— Почему же, Кобил-бой? — удивился отец.

— Он ещё спрашивает! — засмеялся Кобил-лайлак. — Неужто ты такой недогадливый? Об этом же никто не должен пронюхать! Всем говори, что пёс, мол, твой! Доморощенный. Ты его сам выращивал. Понял?

Не знаю, понял ли отец, почему надо так говорить, но согласно кивнул и, провожая Кобил-лайлака до ворот, несколько раз повторил:

— Хорошо, хорошо.

Кобил-лайлак ушёл, а мы с отцом поспешили к суфе, где мама уже накрыла завтрак.

Мама не села с нами — она укладывала в дорожный мешок наши вещи. В одну половину хурджина мама положила одежду, в другую — четыре большие масляные лепёшки, ведёрко с фруктами — на тот случай, если мы проголодаемся в дороге.

Мы покончили с завтраком. Оставалось лишь оседлать нашего белого осла и трогаться в путь. Однако отец не спешил. Мне даже показалось, будто он зачем-то тянет время. Я даже подумал, что он ищет какой-то предлог, чтобы отменить нашу поездку или оставить меня дома. Но этого, к моей радости, не случилось. Отец вынес во двор кашак из миндального дерева. Кашак — это длинная пастушья палка. Верхний конец у неё загнут.

— На-ка, держи! — сказал он мне, протягивая кашак. — Твой дед, бывало, говаривал: «В безлюдных горах палка — ближайший спутник чабана!» Смотри не потеряй!

— Не потеряю! — обещал я и стал рассматривать своего «ближайшего спутника».

Хотя палка была и длинна и тяжеловата, но всё же она понравилась мне. И хотите — верьте, хотите — нет, но я, даже не глядя в зеркало, мог сказать, что теперь я стал настоящим пастухом!

Наконец отец велел мне садиться на осла. Одним прыжком я был на спине длинноухого. Полвона отец привязал к сбруе осла.

Мама, как обычно, читала мне наставления и даже поцеловала в лоб — будто я отправлялся на край света!

Мы тронулись в путь. Отец не давал покоя бедному ослу и всё подгонял его. Видно, поэтому через каких-нибудь полчаса мы оставили кишлак Чинор далеко позади.

Каменистое ущелье, по которому мы поднимались, было настолько узким, что казалось, вот-вот сомкнётся. Но скоро оно расширилось. Стали попадаться открытые ровные площадки с растущими на них деревьями и даже полоски пахотной земли. По ущелью бежала река. Перепрыгивая с камня на камень, она спешила вниз — к нашему кишлаку.

Отец шагал, ни на что не обращая внимания. Казалось, он даже не слышит шума реки — знай себе покрикивает: «Хушт, хушт!» — белого осла подгоняет. Покрикивает на него да тычет палкой. Ослик, бедняга, видно, очень притомился — был весь в мыле.

А Полвон от такого путешествия повеселел. Он то и дело обгонял осла, словно хотел, чтобы мы поскорей добрались до места.

— Гайрат, — вдруг сказал отец, — ты смотри, никому не говори, что нашёл Полвона на Дашти-Калон. Понял? — с ударением спросил он.

— Понял, — отвечал я, хотя на самом деле не понимал, почему надо скрывать, что я нашёл Полвона в степи.

А всё этот Кобил-лайлак виноват! «Не говорите никому, что нашли Полвона! Это ваш, доморощенный пёс! Понятно?» Ничего не понятно! И почему отец сразу же не пресек подобного разговора с Кобил-лайлаком?

Почти весь день мы были в пути, только один раз сделали короткий привал у родника, где поели и немного отдохнули.

Мы с отцом по очереди ехали на осле. А то и оба шли пешком, и тогда осёл тащил лишь один хурджин…

Наконец мы добрались до пастбища. Трава здесь была высокая, свежая и сочная. На зелёных склонах виднелись чёрные юрты и белые брезентовые палатки, стоявшие довольно далеко друг от друга.

Я устал от долгого пути по горной каменистой дороге и потому спросил у отца:

— Скоро мы доедем?

— Видишь вон ту белую палатку? Это и есть наша стоянка.

Но до стоянки надо было ещё ехать и ехать. Я с любопытством оглядывался по сторонам — загоны для скота здесь были совсем не такие, какие я привык видеть. У нас в кишлаке они были ограждены высокими глинобитными стенами, а здесь только плетень из ветвей дикого миндаля.

Миновав чужие стоянки, мы добрались до белой брезентовой палатки. Навстречу нам выбежал напарник моего отца — Собир-амак.

— Ассалому алейкум! — приветствовал он нас. — Входите, входите! А-а, Гайрат-бой, — обратился он ко мне, подавая руку. — Как живёшь? Здоровы ли мама и ваши младшенькие?

— Спасибо, — отвечал я, — они все здоровы и передают вам привет.

— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил Собир-амак.

— Вот и хорошо! — ласково проговорил Собир-амак и повернулся к отцу. — А что, Касым-ака, в кишлаке очень жарко?

— Да нет, — отвечал тот. — А как дела тут?

Собир-амак сказал отцу, что в отаре всё спокойно, ничего плохого не случилось. Сейчас овцы пасутся за холмом под охраной собаки.

Собир-амака я знал только по рассказам отца. И он нравился мне. Он был моложе моего отца — в его бороде и усах ещё не было седины. Ходил он легко и всегда улыбался.

Я слез с осла; Собир-амак ловко подхватил наш хурджин. И тут он увидел Полвона! Пастух даже вздрогнул от неожиданности.

— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил он.

— Да, — отвечал отец. — Мой. Доморощенный…

 

ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРИК

Вот уже третий день я вместе с отцом пасу овец в горах. Если бы вы увидели эти места, то сказали бы: «Сама весна поселилась здесь! Сама весна в полном цвету».

Солнце щедро разбросало свои лучи (не лучи — жемчуга!) по лужайке с высокой, сочной, нежно-зелёной травой. С ледников и снежных вершин веет свежий ветерок. Днём жарко, особенно в полдень. Потом становится прохладнее. А вечерами, бывает даже, мы кутаемся в тёплые ватные халаты и пьём чай, греясь у пламени очага.

Не прошло и недели, как я понял — в горах очень хочется есть. Здесь так разыгрывается аппетит, что человек в один присест готов съесть недельный запас хлеба!

О том, как вкусен айран, и говорить нечего! Он и жажду утоляет, и вкус его долго сохраняется во рту! Теперь понятно, почему чабаны так любят айран.

А как здесь поют птицы! Особенно хороши красноногие куропатки, разгуливающие по окрестным холмам. Слушая их «ка-ка-ра, ку-кур, ка-кара-ку-кур», я забываю обо всём. А овцы тем временем разбредаются кто куда и уходят далеко вперёд.

Скоро я понял, почему отец, приезжая с гор домой, тут же стремился вернуться обратно. В кишлаке ему ничто не нравилось — ни улицы, ни даже тень под высокой чинарой. Видно, недаром говорят старики: «Или великий город, или высокие горы».

Раньше я думал, что чабан в горах оторван от всего мира, что он слышит здесь только вой волков, блеяние овец да пение птиц. Нелепые и смешные предположения!

У нас в горах не было ни одной юрты, где не работал бы радиоприёмник. А в нашей палатке было даже два: один всегда стоял в углу, и мы его включали только по вечерам, а маленький радиоприёмник «Дорожный» Собир-амак носил с собой в хурджине и слушал передачи даже в пути.

И совсем не скучно в горах. Каждый чабан умеет играть на домбре. И мой отец умел. Иногда он пел, аккомпанируя себе. А Собир-амак очень искусно играл на флейте. И когда выпадало свободное время, мы даже устраивали маленькие концерты.

Жизнь в горах пришлась по душе не только мне, но и Полвону. Он успокоился. Отец спустил его с привязи и дал ему полную свободу. Пёс помогал нам пасти отару. Он ни на шаг не отходил от овец и зорко следил за всем вокруг. Но мы ни разу не слышали его лая.

— Может, наш Полвон немой, а, сынок? — спрашивал, бывало, отец.

— Он у нас пока гость, а привыкнет к здешним местам — мы ещё услышим его голос! — отвечал я.

Отец пожимал плечами и покачивал головой. Его тревожило поведение Полвона. Стоило появиться возле нашей стоянки чужому человеку, как пёс немедленно бежал к нему и обнюхивал одежду пришельца. Видя это, соседские чабаны многозначительно переглядывались.

Шли дни. И вот однажды в ущелье, где мы пасли овец, показалась ещё одна отара. Спустив овец в ущелье, чабан, волоча за собой длинную палку, направился к нам.

— Это Аликул-чабан, — сказал отец. — Ему уже за семьдесят, но он ещё сильный человек. Аликул пасёт отару нашего соседа, богатого узбекского колхоза.

— А почему узбеки пасут своих овец на нашем пастбище? — удивлённо спросил я.

— Вот тебе раз! — рассмеялся отец. — А ещё в седьмой перешёл, одним из первых учеников считаешься! Да у них здесь около четырёх тысяч голов овец.

— Четыре тысячи?!

— Да, да, четыре тысячи! — повторил отец. — Наше ущелье огромное — иди по нему три дня и три ночи, а до конца не дойдёшь! Кроме узбекских отар, здесь пасутся ещё и овцы из соседних с нами таджикских колхозов.

— Но ведь эти горы принадлежат нашему колхозу! — не унимался я. — Зачем же узбеки пригнали сюда свои стада? Или они с Пулод-амаком…

Отец расхохотался. Потом спросил:

— Разве вам в школе не рассказывали, как народы помогают друг другу…

— Нет, что-то не припомню, — признался я. — Нам преподают… родной язык, литературу, зоологию, гео…

— Тогда послушай, что я скажу, — прервал меня отец. — И в Узбекистане, и в Таджикистане много домашнего скота. В обширных долинах Узбекистана столько травы, что её хватает для скота до самой весны. А горный Таджикистан не имеет столь благоприятных мест. Поэтому зимой мы перегоняем свои отары в долины Узбекистана. А летом узбеки пригоняют своих овец в наши горы…

Аликул-чабан был уже близко. Полвон, по своему обыкновению, бросился навстречу незнакомцу. И сколько отец ни звал пса, ни грозил ему, тот не возвращался. А старик не испугался — Полвон обнюхивает его, а он знай себе шагает.

— Ассалому алейкум, Аликул-ата, — приветствовал старика отец, протягивая ему руку. — Как вы себя чувствуете, как здоровье ваших родственников?

— Спасибо, спасибо! — отвечал старик.

Он взглянул на меня из-под густых белых, как хлопок, бровей и спросил:

— А этот молодец — твой сын, Касым?

— Сын Гайрат.

— Очень хорошо, очень хорошо. Приходи к нам в гости, к моему младшему сыну, — повернулся ко мне старый чабан. — Он примерно твоего возраста, тоже школьник.

— Непременно придёт! — ответил за меня отец. — А вы пришлите сначала своего Шералй, пусть ребята познакомятся.

— Правильно, правильно.

Тут старик устремил долгий взгляд на Полвона.

— Хорошего пса ты нашёл, Касым, — проговорил Аликул-чабан. — Волки убегут за семь санги рох, чуть заслышав его лай. Береги этого пса — взгляд у него неспокойный! Как бы не сбежал куда.

— Да зачем ему убегать? — удивлённо пожал плечами отец, словно и в самом деле не понимая старика. — Это мой пёс. Доморощенный.

— Доморощенный? — пронзительно взглянул на отца старый чабан. — Почему же я его до сих пор не видал? Или ты его растил в подземелье?

— Не-ет, у себя во дворе, — выдавил отец, опустив глаза.

Аликул-чабан снова внимательно посмотрел на Полвона и недоверчиво покачал головой:

— А что же делает твой прежний пёс?

— Он не смог примириться с новым сторожем- Полвоном, и Собир-амак свёл его в кишлак.

— Полвон твой кажется хорошим волкодавом, — повторил Аликул-чабан. — Хотя ты и утверждаешь, что он доморощенный, однако взгляд у него тревожный. Будь осторожен, как бы тебе не потерять этого пса.

И, волоча по земле длинный посох, Аликул-чабан направился к своей отаре.

— Проницательный старик, — пробормотал отец. — Он знает всё, кроме разве дня своей смерти.

 

НОСИРШАТРАМА

День клонился к вечеру. До захода солнца оставалось часа два. Отец подозвал меня и сказал:

— Отгони овец во-он на то пастбище. — Он указал посохом на пологий склон высокой горы. — Оттуда хорошо видна наша стоянка. А я пойду готовить ужин.

Я погнал отару вверх, а отец быстро спустился вниз, к нашей палатке.

Овцы, не поднимая голов, с хрустом щипали траву и медленно двигались вперёд. Молочные ягнята весело носились и катались в мягкой траве.

Полвон шёл впереди отары и зорко следил, чтобы овцы не разбредались в разные стороны. А если некоторые овцы и отбивались, то Полвон так свирепо лязгал зубами, что разбежавшиеся овцы немедленно возвращались в отару.

Я уже приближался с овцами к месту, указанному отцом, когда навстречу мне из-за ближайшего пригорка вышел невысокий парнишка.

Я сразу узнал его. Это был Носиршатрама — сын Собир-амака. Я подбежал к нему и крепко обнял.

— Оставь меня, лежебока! — пошутил Носиршатрама. — Тебе, видно, пошёл впрок пастуший хлеб! Ишь как растолстел!

— Поживёшь здесь с неделю — сам увидишь, что с тобой станет! Так распухнешь! Послушаем тогда, что ты скажешь!

— Ничего мне не поможет! Такой уж я уродился!

И в самом деле, Носиршатрама на редкость тощий парень. Лицо у него узкое, нос острый, волосы чёрные. А длинные руки висят вдоль тела как плети. Но ведь хоть в чём-то человек бывает силён! Так вот у этого парня вся сила заключалась в его кулаках. Несмотря на то что Носиршатрама такой худой, бывает, он один одерживает верх над двумя или даже тремя ребятами. И нет ему равного в искусстве разбивания голов и разрывания чужих рубашек!

С Носиршатрамой я подружился недавно, месяца три назад. Хотя мы были с ним из одного кишлака, но учились в разных школах. Старший его брат — Фозил Собиров — работает завучем в нашей школе. И вот однажды Фозил привёл Носиршатраму к нам в класс, посадил рядом с председателем совета отряда — Кадыром, первым учеником, и велел нам немедленно же сообщить, если Носиршатрама хоть пальцем шевельнёт.

По правде говоря, мы тогда ничего не поняли. В поведении Носиршатрамы мы ничего плохого не заметили. Он держал себя так, что, казалось, и мухи не обидит. Однако от ребят я слышал, что его исключили из школы за хулиганство. Он, оказывается, часто срывал уроки. То свяжет косички впереди сидящим девчонкам, то измажет соседу уши краской… В классе поднимался шум и гам. На отчаянного мальчишку ничего не действовало — ни пионерские сборы, ни наставления учителей. После каждого скандала он давал обещание вести себя хорошо. Но на следующий же день в школе снова происходило какое-нибудь невероятное событие. И, конечно, зачинщиком оказывался всё тот же Носир! Настоящий Шатрама! Это прозвище так пристало к его имени, что Носира стали скоро все звать не просто Носир, а Носиршатрама (Носир-сорвиголова).

Однажды после очередной проделки вызвал его к себе сам директор школы. Носиршатрама дал ему честное слово исправиться. Но не прошло после этого и двух часов, как Шатрама подставил ножку одной девочке, и она так шлёпнулась, что разбила в кровь лицо. Девочку отправили в больницу, а директор срочно созвал общешкольное собрание. Обсудив (уже в который раз!) поведение Носиршатрамы, собрание приняло решение исключить Носира из школы. Так он и очутился в нашем классе.

Носиршатрама хотел было и здесь «показать» себя. Но мы решили перевоспитать его. И принять в свой пионерский отряд лишь тогда, когда он исправится. Но вскоре начались каникулы, и мы разошлись кто куда…

Я очень обрадовался, увидев Носиршатраму. Что ни говори, а всё-таки скучновато в горах одному. Носир сообщил мне последние кишлачные новости, и мы так разболтались, что даже не заметили, как село солнце.

Ночная мгла уже начала спускаться на окрестности, когда мы двинулись в обратный путь. На полпути нас встретил Собир-амак. Он шёл помочь мне и очень обрадовался, увидев нас вместе.

— Да вы, никак, уж и подружились?

— Мы и раньше были друзьями, а теперь ещё больше подружимся, — ответил я.

— Слышишь? — обратился Собир-амак к сыну. — Ты должен стать таким же умницей, как и твой товарищ.

Собир-амак ласково обнял нас. Мы подобрали свои палки и погнали отару к стоянке.

Носиршатрама, утомлённый длинной дорогой, уснул сразу же после ужина. Улёгся и я, но сон долго не шёл ко мне.

Отец и Собир-амак засиделись допоздна. Отец жаловался на беспечность Кобил-лайлака. Вот уж двадцатый день овцы не видят соли. Хорош заведующий, ему хоть бы что, он и глаз не кажет на стоянку. Собир-амак говорил о своей тревоге за сына.

— Конечно, хорошо, что Носира перевели в школу Гайрата. Но вот начались каникулы, и сын мой опять зашалил. Позавчера голову расшиб: нырнул с берега и ударился о корягу. А если бы о камень стукнулся? Вот и решил я взять Носира в горы. Здесь он у меня на глазах, да и Гайрат ваш тут…

— И правильно сделал, — заметил мой отец. — Твой Носир немного озорной, шалун, но он исправится. Подрастёт и исправится.

— «Шалун»! Сорвиголова парень! Матери ведра воды не принесёт, а на всякие проказы — по деревьям лазать да подраться — он мастер!…

— Надо ребят предупредить, — прервал его мой отец, — чтобы они были осторожными в горах.

Здесь и пропасти, и крутые обрывы, и река горная, бурная.

— Верно, Касым-ака, — согласился Собир-амак. — Завтра же надо будет поговорить с ними…

Однако наутро Собир-амак, видно, позабыл о своём намерении. А я решил, что сам буду присматривать за Носиром.

Носиршатрама будто и вправду оставил в кишлаке все свои дурные привычки. С палкой в руке он шагал рядом со мной — пас отару. Сидя на зелёных пригорках, мы без умолку рассказывали друг другу сказки, пели песни. Порою спорили о названиях тех или иных горных трав. Случалось, даже хватали друг друга за шиворот, но вечером как ни в чём не бывало возвращались на стоянку. Мы стали хорошими помощниками наших отцов. Мы уходили в горы каждый день, а отец и Собир-амак сопровождали нас по очереди.

Прошло уже два дня, как Носиршатрама жил с нами. Вечером мы, как всегда, собрались возле нашей палатки. Собир-амак, ловко орудуя иглой и шилом, зашивал мукки, а мы с Носиршатрамой слушали радио. Вдруг вдали мы заметили какого-то мальчика.

— А вот и гость к нам пожаловал! — воскликнул отец. — Это Шерали, младший сын Аликула-чабана.

Шерали был высоким и стройным, с ясными карими глазами. На нём был пиджак и брюки, заправленные в красные кожаные сапожки. На голове — казахская войлочная шляпа с широкими, загнутыми вверх полями.

Мы познакомились. Шерали был на год старше нас. Он перешёл уже в восьмой класс. Шерали хорошо говорил по-таджикски. Видимо, и поэтому мы с ним подружились очень быстро.

Наш новый товарищ оказался спокойным, скромным и молчаливым. «Сам себя не восхваляй, пусть тебя хвалят другие», — сказал он, когда Носиршатрама расхвастался о своих «подвигах» в школе, и Носиршатрама прикусил язык. Горы Шерали знал хорошо. Он пас отару здесь третье лето.

Однажды мы втроём отправились за хворостом. Нашим проводником был Шерали; он, погоняя осла, шёл впереди. Скоро мы добрались до арчовой рощи. Здесь росли большие и толстые деревья. Привязав ослов, мы принялись собирать хворост.

— Гайрат! — вдруг позвал меня Носиршатрама. — Я хочу пить. Пойдём посмотрим, нет ли здесь какого-нибудь родничка.

Я согласился.

— Поблизости нет ни одного источника, — сказал Шерали.

Но Шатрама заупрямился.

— Хоть из-под земли, да найду воду! — сказал он и начал спускаться в ущелье, а я остался.

Мы с Шерали собрали четыре вязанки хвороста и присели под старой, может, даже тысячелетней арчой. Пора было в обратный путь. Мы уже навьючили наших ослов, однако Носиршатрама всё ещё не возвращался.

— Что с ним могло случиться? — взглянул на меня Шерали. — Не сквозь землю же он провалился?

— Не знаю, — отвечал я, оглядываясь вокруг.

Стояло ясное летнее утро. В роще на разные голоса заливались птицы. Высоко в поднебесье, распластав крылья, парил орёл. В когтях он держал что-то чёрное, похожее на камень. «Как это ему удалось поднять камень, да и для чего ему камень?» — подумал я.

Шерали тоже следил за орлом.

Вдруг орёл выпустил свою ношу. Камень стремительно полетел вниз. Орёл плавно опустился на дно ущелья и, снова подхватив камень когтями, взлетел на скалу и принялся клевать.

— Понял уловку орла? — с улыбкой спросил меня Шерали.

— Признаюсь, нет.

— Это не камень, а черепаха, — пояснил Шерали. — Панцирь её слишком твёрдый, и орёл не может добраться до мяса. Поэтому орёл сбрасывает черепаху с большой высоты, чтобы разбить панцирь.

— А соображает этот стервятник! — сказал я, восхищённый находчивостью орла.

— Но что же всё-таки случилось с Носиршатрамой? — встревожился Шерали. — Неужели он до сих пор ищет воду?

— Уж не заснул ли он где-нибудь, — отвечал я, чувствуя, что в сердце закрадывается непонятный страх.

— Разве он такой соня?

— Ещё какой! Стоит ему только прилечь, как он тут же и захрапит.

— Тогда немедленно нужно искать его! — вскочил с места Шерали.

Мы принялись кричать что было сил. Горы отвечали нам гулким эхом. Поднялись в воздух потревоженные птицы. Затихли красноногие куропатки. Носиршатрама не откликался.

— Видно, и в самом деле он где-то крепко уснул, — заметил Шерали.

— И всегда он такой, — распалялся я, — то уснёт, то отстанет! Одно слово — шатрама!

— Однако ждать, пока он выспится, пользы мало. Нужно начинать поиски, — решительно сказал Шерали. — В этих диких местах какие только хищники не водятся!

— Тогда — на поиски!

— Пошли!

 

ДИКИЙ ЗВЕРЬ

Не знаю, где лазил бедняга Шерали. Мы разошлись в разные стороны.

Я спустился в ущелье. Горы теснились вокруг. Здесь, на дне ущелья, темно, словно уже наступил вечер. Я оглянулся вокруг и немножко струсил. Арчовые пни и большие камни среди травы казались мне дикими кабанами. Хоть и страшно было, но надо искать друга, и я, продолжая громко звать Носиршатраму, снова пошёл вперёд.

«Не может же человек пропасть бесследно? — рассуждал я. — Значит, с ним что-то случилось».

— Гайрат! Скорей сюда! — вдруг услышал я чей-то голос.

Он доносился сверху, из зарослей арчи. Это Шерали звал меня. Но самого его не было видно. Подниматься по крутому склону было трудно. Я карабкался вверх, прижавшись к скале, как змея. Последнее усилие — и я взобрался. Но что это? Под большой арчой стояли Шерали и Носиршатрама! И Шатрама, вместо того чтобы извиниться за свой поступок, стал ещё насмехаться надо мной:

— Посмотри-ка, Шерали, на этого лежебоку. Наш Гайратджан совсем выдохся, словно машина, у которой кончилось горючее!

— По правде сказать, ума у тебя ни на грош! — рассердился я.

— А что случилось-то? Что случилось? — сразу стал задираться Носиршатрама. — Мы с Шерали никак не дозовёмся тебя, где ты ходишь?

Ну каков этот Шатрама! Я с ног сбился, ищу его по всему ущелью, и я же виноват. Отлупить бы его как следует, да только связываться не хочется.

— Эх ты, лежебока! — не унимался Носиршатрама. — Ты лучше спроси, как я от медведя удирал!

— От медведя! — не поверил я своим ушам. — Не может быть! И медведь не тронул тебя?

— А что он мог мне сделать?

— Да разорвать на кусочки!

— Верно ты говоришь, — сдался наконец Носиршатрама. — Если бы я не влез на эту арчу, то мне бы уж был конец! Медведь положил передние лапы на ствол и встал во весь рост. Я уж думал: конец мне. Хорошо, что косолапый не смог влезть!

Да он не хотел лезть! — вмешался в наш разговор Шерали. — Дерево для такого зверя не препятствие. Во всяком случае, с медведем шутить не стоит. Он добрый, пока не разозлишь его. Но сам первый на людей не нападает. А стоит лишь немного рассердить его, так он и на голый столб вскарабкается.

Шатрама молчал. И я попросил его рассказать, как же он повстречался с медведем.

Упрямый Шатрама всё-таки нашёл родник и увидел возле него стаю куропаток. Одна птица прихрамывала. Носиршатрама решил сначала поймать куропатку, а потом напиться. Да не тут-то было. Только он нагнулся, чтобы схватить птицу, как та увернулась и быстро-быстро заковыляла в кусты. Шатрама — за ней. Ему казалось, ещё немного — и он поймает куропатку, но всякий раз птица увёртывалась. И, наконец, нырнув в густые арчовые заросли, совсем исчезла. Носиршатрама оглянулся — и чуть не присел от страха!… На него шёл огромный медведь! Носиршатрама одним махом вскарабкался на высокую арчу.

— Так я и сидел на ней, пока медведю не надоело и он не ушёл восвояси. А потом я спустился на землю. Здесь и нашёл меня Шерали, — закончил рассказ Шатрама.

— Короче говоря, ты спасся! — заключил я. — Но смотри, в другой раз будь осторожнее. А не то всё расскажу твоему отцу.

— Есть, лежебока! Есть быть осторожным! — вскинув ладонь к виску, отвечал Шатрама.

— Ладно. Посмотрим! — заметил Шерали.

Мы двинулись к тому месту, где оставили ослов и вязанки хвороста.

— Вот ты говоришь, что медведи первыми не нападают на людей, — обратился Носиршатрама к Шерали, — а на меня напал.

— Ну и что? Мало ли как бывает. Вон у нас прошлым летом что случилось… Пришёл к нам на стоянку один парень из кишлака. Расхвастался, что, мол, стреляет без промаха! Взял он ружьё и отправился на охоту. В горах он повстречал медведя. Вскинул ружьё, выстрелил. Но промахнулся, только слегка поранил медведя. Парень испугался и пустился наутёк; хорошо ещё, что сумел удрать от разъярённого зверя. О своём позоре парень рассказал только мне. Отцу моему он не стал рассказывать: видно, постыдился. В тот же день парень ушёл в кишлак. А наутро мы, как обычно, погнали отару в горы. Овцы напали на густую сочную траву и паслись, не поднимая голов. Отец мой уселся на мягкой траве и стал наигрывать на домбре. Я сидел немного поодаль и чистил своё ружьё. Пёс наш, Юлбарс, куда-то убежал. Вдруг слышу — одна из овец трижды ударила копытом о землю. Это было плохим предзнаменованием. Я тут же вскинул голову. Серый козёл — вожак, который обычно возвышался над всей отарой и всегда чуял приближение хищников, — уставился горящими глазами в то место, где сидел мой отец. Я привстал и глянул туда. И что же? Огромный медведь… подкрадывался к отцу, держа в лапах камень! Сначала я растерялся и хотел было окликнуть отца. Но зверь был уже близко и мой крик не помешал бы ему бросить камень. Я быстро собрал ружьё, зарядил и припал к земле. Отец не чувствовал надвигающейся опасности. Знай себе напевает. Медведь поднял камень — сейчас швырнёт! Я прицелился и выстрелил. Медведь взревел и… рухнул. Я подбежал к убитому зверю, смотрю: это тот самый медведь, которого ранил наш незадачливый гость из кишлака. Вчерашняя рана его была на виду — я не ошибся. Медведь, видимо, хотел отомстить за свою рану первому встречному человеку.

 

ПОЛВОН РАНЕН

У нас с Носиршатрамой уже вошло в привычку вставать затемно, раньше всех. Проворно одевшись, мы открывали ворота загона. Овцы выходили на волю, а мы с палками в руках бежали им вслед.

Но в то утро вышло всё не так. Отару на этот раз погнал сам Собир-амак. Вместе с ним ушёл и Полвон.

Отец поставил перед нами миску со сметаной и сказал:

— Ешьте как следует. Сегодня у вас будет работа.

— Какая ещё работа, Касым-амак? — озадаченно спросил Носиршатрама. — Здесь ведь нет хлопка, который нужно полоть!

— Не беспокойся, сынок, — улыбнулся отец. — Вам предстоит бо-ольшая работа! Потруднее, чем прополка хлопка! Вы ещё попотеете!

— Мы работы не боимся! Укажите лишь, что нам делать! — закричали мы дружно.

Перед работой надо хорошенько подкрепиться. Мы быстро умяли полторы большие лепёшки и всю сметану. И ещё выпили по две пиалы чаю. Ведь на работе-то пить захочется! Животы наши раздулись, а сами мы были в отличном настроении.

Отец велел нам обоим взобраться на чёрного осла и прихватить с собой топорики. На нашего белого ослика он погрузил хурджин с лепёшками и бутылью айрана, подобрал с земли заржавленный кетмень, что валялся возле загона, уселся на осла, и мы тронулись в путь.

К нам стали присоединяться люди из других юрт. Были среди них и Шерали, и напарник Аликула-чабана. И все они — с кетменями и топориками. Однако мы с Носиршатрамой всё ещё не понимали, куда это едет столько народу. Может быть, мы все отправлялись на хашар? У отца спросить — боязно. Вы же знаете его характер! Разве можно дважды спрашивать у него об одном и том же?

Носиршатрама тоже побаивался моего отца и молчал, лишь вопросительно поглядывал на него да на меня.

Помог нам Шерали.

— Видите, — сказал он, — овцы вытоптали и съели вокруг всю траву. Им уже не хватает корма. Вот почему чабаны поднимаются выше по ущелью, строят там новые загоны и ремонтируют старые.

Мы проехали километров десять и выбрались из ущелья на просторный луг. Река здесь была ближе, чем на старом пастбище, и горы вокруг были выше и острее.

Мы спешились. Отец внимательно осмотрел прошлогодний загон. Ни сильные ветры, ни снегопады не разрушили его стен.

Мы с Носиршатрамой, пустив в ход топорики, быстро нарубили большие ветки миндаля. Отец залатал ими прохудившийся в нескольких местах плетень. А чтобы стены стали крепче и могли сопротивляться ветру, он загнал ветки наполовину в землю.

Мы закончили работу уже к полудню. Но наши ближайшие соседи, напарник Аликула-чабана и его товарищи, ещё не справились с ремонтом.

— А ну-ка, ребята! — обратился к нам отец. — Пойдёмте-ка подсобим соседям!

Шерали радостно приветствовал нас. Не прошло и часу, как соседи тоже управились.

— Смотри-ка, в одно мгновение всё сделали, — сказал напарник Аликула-чабана. — Недаром узбеки говорят: «Когда людей много, то и заяц не убежит».

Закончив работу и немного отдохнув, мы снова забрались на своих ослов и отправились в обратный путь.

На следующее утро на всех стоянках было большое оживление. Перед каждой юртой стояли ослики — хозяева грузили на них свой скарб.

Мы с отцом в два приёма перевезли наше имущество на новое место. Носиршатрама был уже там и исполнял обязанности караульщика.

Первая ночь прошла спокойно. На второй день отец взял нас с Носиршатрамой на пастбище.

Места были новые, и мы с приятелем целый день лазали по горам. К вечеру мы с ног валились, даже есть не могли. Правда, от рисовой молочной каши, сваренной Собир-амаком, невозможно было отказаться. Каша была вкусная, сладкая. Жёлтое масло так и переливалось в ней. Опустошив миски, мы с Носиршатрамой тут же повалились на постель.

Было уже, наверное, за полночь, когда я вдруг проснулся. Что-то случилось. Открыл глаза и Носиршатрама. Снаружи, за стеной, слышался громкий, возбуждённый крик моего отца. Беспрерывно лаяли собаки.

Собир-амак в смятении перевернул свою постель, схватил тёплый халат и тут же бросил его. Потом выхватил ружьё и выскочил из палатки.

— Собир-бой, бегите сюда! — донёсся страшный вопль отца.

Мы с Шатрамой так и подхватились.

Возле загона я увидел живой клубок ожесточённо грызущихся собак. В одной из них я сразу узнал Полвона, а вот другая была мне незнакома.

Собаки хрипели, рычали, и было ясно, что бой идёт не на жизнь, а на смерть. Полвон, видимо, побеждал, потому что его противник из последних сил пытался вырваться, но Полвон намертво вцепился ему в горло и не отпускал.

В это время к нам подошёл Аликул-чабан. Он поднял свой фонарь повыше и посветил. Тут я отчётливо разглядел чужую «собаку».

Это был огромный серый волк, намного крупнее Полвона! И всё-таки наш Полвон подмял волка! Последним конвульсивным движением хищник зажал в зубах ухо Полвона, и бедный пёс даже шевельнуться не мог. Мы едва не кричали от жалости к Полвону.

Аликул-чабан передал фонарь Собир-амаку. А сам просунул палку между челюстями волка. Зверь разжал зубы, и Полвон высвободился.

Волк уже вытянулся на земле, а Полвон всё ещё не выпускал своего врага. С большим трудом отец оттащил пса. Полвон тяжело дышал, глаза его блуждали. Из порванного уха текла кровь. Накинув на Полвона свой кушак, отец отвёл пса к палатке. А мы, довольные и счастливые исходом схватки, шли следом.

Отец хотел смазать ухо Полвона какой-то мазью, но пёс не давался. Взгляд его всё ещё был беспокойным, шерсть стояла дыбом.

Теперь народ собрался возле нашей палатки.

— Касым, — обратился к отцу Аликул-чабан, — у тебя есть свежее мясо?

— Нет, свежего нет. Только солонина. А зачем?

Тогда старик обратился к Шерали:

— Беги, сынок, возьми там у нас большой кусок свежей баранины.

Шерали опрометью помчался к своей юрте. Мы были удивлены: зачем старику понадобилось мясо?

— Волчья кровь ядовита, — говорил Аликул-ата. — У Полвона могут зубы от неё испортиться и выпасть. А если пёс съест сейчас свежего мяса, то его зубам никакого вреда не будет. Полвона надо ценить и беречь. Видимо, Полвон приучен бороться с волками и барсами.

— Верно говорите, Аликул-ата, — поддержал старого чабана Собир-амак. — Я даже и не предполагал, что наш Полвон может схватиться с таким волком!

— Ваш Полвон ещё молод, не вошёл в полную силу. Поэтому-то, — наставлял старик моего отца, — и нужно всегда быть настороже, беречь пса, чтобы и впредь не робел…

Тут вернулся Шерали. Пёс жадно набросился на мясо, съел его и снова забеспокоился. Отец мой удерживал Полвона, гладил его, старался успокоить.

— Да ты и сам берегись, — добавил старый чабан, уходя. — Как бы этот доморощенный не опозорил тебя однажды, Касым.

Отец нахмурился. И мне стало не по себе. Лишь Собир-амак и Носиршатрама ничего не поняли.

 

ВЕЧНАЯ ДРУЖБА

Полдень. Воздух так накалился, что нам пришлось завести овец в загоны. Ведь загоны были совсем рядом с этим богатым травой пастбищем.

Мы разместили овец, и Носиршатрама спустился к реке за водой, а я принялся колоть дрова, готовясь кипятить чай.

Собир-амак вытащил из хурджина свой походный радиоприёмник и повесил на столбе палатки.

— Ну-ка, Собир-бой, — обратился к нему отец, смазывая рану Полвону, — покрути-ка ухо своего хафиза. Сейчас ему как раз время петь.

Собир-амак, большой радиолюбитель, не заставил ждать.

Пел какой-то молодой певец. Отец внимательно слушал.

— Спасибо твоему учителю, дорогой мой, — произнёс отец, когда певец кончил.

— Понравилось?

Это сказал Шерали, незаметно подошедший к нашей палатке.

— Касым-амак, — обратился он к отцу, — пожалуйте сейчас все в нашу юрту. Мама приготовила угощение. Идёмте.

— Уж не кулчатой ли?

— Нет, не кулчатой, — сощурив глаза, улыбнулся Шерали. — Но то, что вы особенно любите!

— Спасибо, сынок. Сейчас придём! — сказал отец.

И как только Носиршатрама вернулся с реки, мы все двинулись к стоянке Аликула-чабана.

Свою куполообразную войлочную юрту хозяева называли «чёрный дом». У этого «дома» была даже небольшая дверца. Здесь мы и столкнулись с какой-то пожилой женщиной.

— Здравствуйте, Ойнос-биби, — почтительно обратился к ней мой отец. — Как вы тут поживаете? Ваши вкусные блюда превратили нас всех в лакомок.

— Вот и хорошо, светик мой! — ласково проговорила женщина. — Ешьте на здоровье, коли нравится.

Эта женщина с открытым лицом и седыми волосами, которые почти сливались с её белоснежным платком, была матерью Шерали.

Ойнос-биби, казалось, никогда не знала печали. Она говорила весело и спокойно. Хозяйка пригласила нас в юрту, а сама вышла по своим делам.

Посреди юрты на красивом коврике была расстелена нарядная шерстяная скатерть с каймой. Вокруг неё лежали мягкие лохматые шкурки. Аликул-чабан сидел в юрте и наигрывал на домбре. Увидев нас, старик поспешно поднялся и усадил моего отца на почётное место. Отец стал было отказываться, но Аликул-чабан всё же уговорил его.

— Гость дороже отца родного, говорим мы, узбеки, — улыбнулся старик.

— Да какие мы гости! Каждый день видимся! — возразил отец.

— Ты должен понять, для кого это я говорю. Вот они — гости, — указал старый чабан на меня и Носиршатраму. — Мой Шерали хочет покрепче сдружиться с ними, и вот по нашим узбекским обычаям пригласил ребят в гости…

Отец взглянул на нас так, словно хотел сказать: «Понимаете, как надо серьёзно относиться к дружбе? Вы должны быть верными товарищами. Вас принимают в доме как самых дорогих гостей».

А нам с Носиршатрамой Шерали и без всякого угощения сразу понравился, и, конечно, нам хотелось подружиться с ним надолго.

Ойнос-биби и Шерали внесли в юрту две дымящиеся миски.

— Вот и бешбармак готов! — воскликнул Аликул-чабан. — Отведаете — пальчики оближете!

— А теперь, — сказал Собир-амак, — пусть ребята пожмут друг доугу руки.

— Настоящие друзья ближе, чем родные братья, — сказал мой отец. — Обнимитесь, ребята!

— Правильно говоришь ты, Касым, — произнёс старый чабан. — Обнимитесь, да покрепче! Пусть и дружба ваша будет такой же крепкой!

Мы поочередно обнялись с Шерали.

— Ну, а теперь угощайтесь, — пригласила всех Ойнос-биби. — А то уж остывает.

Правду сказал Аликул-чабан: бешбармак оказался необыкновенно вкусным. И чем больше я ел, тем вкуснее он казался. Надо будет в свободную минуту прийти к Ойнос-биби и хорошенько расспросить её: пусть и мама приготовит такой бешбармак.

Я так был занят вкусной едой, что не замечал ничего вокруг, а любопытный Носиршатрама уже успел оглядеть всю юрту. Он тихонько толкнул меня локтем и кивком головы указал на стену юрты. Я поднял голову.

На решётке висели такие огромные закрученные бараньи рога, что я даже рот разинул и про бешбармак позабыл.

— Эй, молодцы, на что это вы уставились? — окликнул нас Аликул-чабан. — Ешьте!

— Ух, и интересные же ро-га-а! — восхищённо протянул Носиршатрама.

Ойнос-биби быстро взглянула на мужа и рассмеялась. Не сдержал улыбки и сам Аликул-чабан. Все мы с недоумением смотрели на веселящихся стариков и ничего не понимали.

— История у этих рогов длинная, — сказал Аликул-чабан. — Ну да ладно, сначала ешьте!

Мы снова набросились на еду и опорожнили ещё две миски.

— Приготовь-ка гостям чаю покрепче, — сказал Аликул-чабан жене. — А я пока расскажу об этих рогах.

Захватив миски, Ойнос-биби вышла из юрты. Старик встал, чтобы снять со стены удивительные рога, как снаружи послышался голос Ойнос-биби:

— Шерали! Встречай гостей из кишлака.

В тот раз нам так и не удалось узнать историю удивительных рогов.

 

ЗМЕЯ

Однажды, вернувшись с пастбища, я прилёг возле палатки и скоро заснул как убитый. Очень уж устал я за долгий летний день.

Проснулся я оттого, что в носу у меня что-то защекотало. Я чихнул и открыл глаза. Надо мной склонился Носиршатрама, в руке он держал сухую былинку. Вот что щекотало! Я сонно что-то пробормотал и хотел повернуться на другой бок, но Шатрама не отставал:

— Да проснись же ты, лежебока! Послушай, что я тебе скажу. Пока отцы наши спят — сбегаем к Ширчашме, а? Расставим там сети на куропаток. А в полдень придём мы с тобой — и добыча наша!

— Отстань, не мешай спать!

— Да ты совсем, гляжу, обленился! — проворчал Шатрама и снова начал что-то говорить насчёт сетей, куропаток…

Но я уже не слышал его слов — снова крепко уснул.

Не знаю, сколько прошло времени, когда сквозь сон я услыхал голос Шерали:

— Вставай, Гайрат, солнце уже поднялось над горами. Бежим к реке, искупаемся.

Я протёр глаза и потянулся.

— А Шатрама где? — спросил Шерали.

— В палатке, наверное. Спит ещё.

Шерали заглянул в палатку, но тут же обернулся ко мне:

— Там никого нет!

Я вскочил. Не может быть — Шерали шутит! Но действительно в палатке никого не было.

— Может, он пошёл к реке вместе со своим отцом? — предположил я.

Шерали рассмеялся.

— Да проснись ты наконец, — сказал он. — Вот уже больше часа Собир-амак и твой отец разговаривают о чём-то с моим стариком.

— Куда же он делся?

Я почувствовал, что меня охватывает страх. Ведь Шатрама собирался пойти на охоту за куропатками. Надо проверить, на месте ли сети.

Я ни слова не сказал Шерали и быстро перерыл всю палатку — сетей нигде не было! И я обмяк, словно лепёшка, размоченная в воде.

— Что с тобой, Гайрат? — удивился Шерали. — Отчего ты так побледнел?

Тут уж я всё и выложил.

— Он собирался пойти именно к Ширчашме?

— Да, он говорил, что пойдёт к Ширчашме.

— Тогда надо поскорее разыскать его! Ох уж этот Шатрама! — воскликнул Шерали. — Ты подожди меня тут, а я сбегаю за ружьём. На всякий случай.

— Шерали! — крикнул я ему вдогонку. — Смотри Собир-амаку не проговорись. Не надо пугать его раньше времени.

— Да что я, не в своём уме, что ли, чтобы ему докладывать! — успокоил меня Шерали.

Скоро он вернулся с ружьём на плече. Я же взял пастушью палку, с которой не расставался, отправляясь в горы.

Мы поспешили к Ширчашме, и Полвон увязался следом за нами. Я хотел было прогнать пса, но Шерали удержал меня.

— Оставь его, — сказал он. — Пусть идёт! По словам моего отца, в горы лучше брать собаку, чем ружьё.

Мы заговорили о верности и преданности пастушьих собак.

— Отец мой очень хвалит вашего Полвона, — заметил Шерали, — однако, он очень удивляется его постоянному беспокойству…

Шерали ещё что-то рассказывал, а я почти не слушал его. «Мне-то известно, почему Полвон беспокойный. Он потерял своего настоящего хозяина. Но как Полвон мог очутиться в безлюдной Дашти-Калон? — размышлял я. — Доморощенным его никак не назовёшь. Вот уже почти два месяца пёс у нас, но ни разу при виде меня или моего отца он даже хвостом не вильнул, не то что приласкался, как другие собаки. Как бы он в один прекрасный день не сбежал от нас…» — тревожно подумал я.

Мы и не заметили, как дошли до Ширчашмы.

Ширчашма — родник, вытекающий из-под большого камня у подножия высоченной горы. Вода его белая как молоко (оттого, видно, и называется он «Ширчашма» — молочный источник), но холодная и очень вкусная. Вокруг родника много густой травы и красивых цветов. Мы ещё издали заметили наши сети, раскинутые в траве. Однако куропаток в них не было. Не видно было и самого Носира.

— А Шатрамы-то нет, — прошептал я.

— Может, он сидит под каким-нибудь кустом, — шёпотом же отвечал мне Шерали.

Мы двинулись вперёд и стали осторожно раздвигать ветки. Полвон шёл за нами. Вдруг он насторожился и тихонько зарычал. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом…

Пройдя немного вперёд, я внезапно увидал змею! Она была толстой, словно столб, подпиравший потолок в нашей кухне, и длинной, как верёвка, которой привязывают корову. Или, может, мне только так показалось от страха?…

Увидев её, я задрожал, и в глазах у меня потемнело. В полуметре от змеи под кустом преспокойно спал… Носиршатрама! И эта страшная змея ползла к нему! Я оцепенел, у меня захватило дыхание.

— Эй, Гайрат! Что… — прошептал Шерали и замер.

Я понял, что он тоже увидел змею.

Всё, что случилось потом, произошло в считанные мгновения. Шерали тут же пришёл в себя, он быстро опустился на колено, скинул с плеча ружьё и прицелился. Я изо всех сил вцепился в приклад. Ведь Шерали мог убить Носира!

— Отпусти, не мешай! — Шерали рассердился. — Если я сейчас же не выстрелю, то она ужалит Носира!

Он прицелился, но я снова помешал. Шерали совсем рассердился и оттолкнул меня прикладом.

— Ах! — вскричал я.

И вдруг мимо меня мелькнула чёрная молния. Это Полвон бросился на змею! Пёс, видно, не раз встречался с этими тварями и хорошо знал их уловки! Одним прыжком перескочил он через змею. Разъярённая змея подняла над землёй своё туловище, готовясь к бою. Но в этот момент раздался оглушительный выстрел. Змея взвилась и рухнула наземь.

Тут и Носиршатрама подскочил.

— Ле-же-е-бо-ки-и! Решили напугать меня выстрелом, да?

Я готов был в этот момент залепить ему пощёчину!

— Ты лучше посмотри вот сюда! — Шерали указал Шатраме на убитую змею. — Смерть приходила за тобой!

Носиршатрама вытаращил глаза, вскочил, стремительно бросился к нам. Сначала он крепко обнял Шерали, потом меня.

— Если бы не Полвон, тебя уже и в живых-то не было, — сказал Шерали.

Носиршатрама стал просить у нас прощения и клялся, что больше никогда никуда не пойдёт без нас. Он подошёл к Полвону и хотел погладить его. Но пёс свирепо оскалился и показал клыки.

— Видишь, — сказал мне Шерали, — этот твой пёс никого не хочет знать.

 

ИСТОРИЯ БОЛЬШИХРОГОВ

Сегодня возле нашей стоянки настоящий праздник — так много собралось здесь людей. Сегодня — стрижка овец.

Мы с Шерали вытаскиваем из загонов овец и, повалив их на землю, связываем. Бедные овцы пугаются, видно, думают, что их собираются резать.

У Носиршатрамы другие обязанности. Он освобождает от верёвок уже остриженных овец. Потом собирает спутанную шерсть и складывает её в кучки.

Освобождённые овцы тут же вскакивали и бежали обратно к загонам. А стригали — наши колхозники и узбекские чабаны — всё стригли и стригли, обливаясь потом.

Позади нашей палатки в большом котле кипела шурбо. Это такой суп с мясом.

Длинноногому Кобил-лайлаку было трудно сидеть на корточках, согнувшись в три погибели. Он то и дело бросал ножницы, вскакивал, чтобы подкинуть хворосту в костёр.

Растянувшись на земле возле огня, Кобил-лайлак лениво покуривал. Видно, шурбо была вкусная, потому что завфермой что-то уж очень часто пробовал её и вовсе не спешил вернуться к овцам. С папиросой в зубах он важно расхаживал около стригалей, давал разные советы. А потом и сам принимался за работу. Но ненадолго. Вскоре он снова подбрасывал хворост, пробовал шурбо и давал советы.

Самым ловким стригалём был Собир-амак. Он так умело вводил остриё ножниц в шерсть, что овца ничего не чувствовала. И как у него здорово получается! Вроде он совсем и не торопится, а шерсти настриг больше всех. Вы думаете, что Собир-амак работает, не замечая ничего вокруг? Ошибаетесь! Он весело улыбается и всё время переговаривается с другими стригалями.

Чабаны — интересный народ. Стоит им собраться — сразу начинаются шутки, смех, а как начнёт рассказывать Аликул-ата — заслушаешься.

Вот и сейчас всем хочется послушать старика.

— Аликул-ата, — обратился к нему мой отец, — мы ведь так и не узнали истории больших рогов, что висят у вас в юрте.

На губах старого чабана заиграла улыбка.

— Это длинная история, — сказал старик. — Я расскажу её вам попозже, во время перекура.

Носиршатрама бросил на меня многозначительный взгляд: наконец-то, мол, услышим историю этих больших рогов…

Наступило время обеда. Кобил-лайлак поднялся, отряхнул одежду от овечьей шерсти и объявил перерыв. Он первым вошёл в нашу палатку, расстелил дастархон, разломил и тут же принялся есть одну из масляных лепёшек, которые ещё рано утром выпек Собир-амак.

Стригали отложили ножницы и стали готовиться к обеду. Носиршатрама и Шерали принесли воды, чтобы чабаны могли вымыть руки.

Наконец все расселись вокруг дастархона. Аликул-ата, самый старший среди нас, сидел на почётном месте, в переднем углу палатки. Собир-амак, как заправский повар, засучив рукава рубахи, разливал шурбо, а я относил миски в палатку. Отец мой — он был здесь хозяином — расставлял их перед стригалями. Потом он принёс ещё три бутылки с айраном, а Собир-амак внёс огромное блюдо с жирным мясом. Когда всё было готово, отец пригласил стригалей приступить к еде.

Кобил-лайлак жадно накинулся на шурбо.

— Кобил-бой, — с улыбкой спросил его один из стригалей, — ты вроде бы даже и рук не помыл, а?

— Не беспокойся, — отвечал Кобил-лайлак, запихивая в рот огромный кусок хлеба, смоченный в шурбо, — и руки мои, и рот мой, собственный.

Все рассмеялись.

— И, видно, руки твои никогда не забывают дороги в твой рот, а? — не унимался шутник.

— Да отчего же забывать-то? Они у меня издавна большие друзья!

Не обращая внимания на хохот и насмешки, наш заведующий знай себе ест за двоих.

Так под шутки и смех незаметно прошёл обед. Я уже подумал было, что снова не удастся узнать историю рогов, но тут Собир-амак напомнил Аликулу-чабану о его обещании.

— Случилось это давным-давно, — начал рассказ Аликул-ата, — когда многих из вас ещё и на свете не было. Был я тогда молод и беден. Один старый осёл, да и тот бесхвостый, — всё моё тогдашнее хозяйство. Как-то раз и говорит мне мой сосед-торговец: «Ещё никто не разбогател на продаже дров. Занялся бы ты, брат, настоящей торговлей. Осёл у тебя есть. Немного денег для начала я тебе дам». — «Да сумею ли я? Ведь я не знаю, что почём. Знаю только цену на хлеб да на дрова». — «А ты не бойся, я помогу тебе, — говорит он. — Раза два поедешь вместе со мной, а потом сам будешь торговать. Для начала я куплю тебе мешок орехов». — «Ну ладно, говорю, согласен. Бери меня с собой, да только поскорее». — «Накорми с вечера своего осла досыта, рано утром и отправимся», — сказал сосед. Наступила ночь. Но я не мог уснуть. Посудите сами — разве не удивительно: продашь один мешок орехов, а выручки хватит на два мешка! Продашь два мешка и сможешь купить четыре? «Если хоть один месяц так поторгуешь, то деньги некуда будет девать!» — сладко мечтал я. Так всю ночь глаз и не сомкнул. Только начало светать, как я проворно оделся и выгнал осла. Сосед дал мне два мешка, крепкие ремни, велел всё это беречь, и мы отправились в путь. К полудню добрались до перевала. Дорога была трудная. Мы спешились и, осторожно цепляясь за уступы, двигались по узкой горной дороге. На вершине мы немного передохнули и стали спускаться вниз. Только к вечеру мы добрались до кишлака, где мой сосед должен был купить орехов. «Вот тут-то и есть настоящий ореховый клад! — обрадовал меня сосед. — Переночуем здесь, а завтра с утра пораньше купим товару и вернёмся обратно». Но всё случилось не так, как мы предполагали. Соседу пришлось задержаться на несколько дней. «Вот что, Аликул-бой, — решил он, — возвращайся один. Ты ведь дорогу теперь знаешь. Бери моего осла, грузи мешки с орехами и поезжай». Что мне оставалось делать? Навьючили мы ослов и так крепко затянули ремни на мешках, будто боялись, что мешки могут сбежать. Не чуя под собой ног от радости, отправился я в обратный путь. Погоняю ослов, а сам всё подсчитываю, сколько выручу денег от продажи. Как ни спешил я, как ни понукал ослов, но до перевала добрался уже к вечеру. Вот тут-то и случилась эта история! Гляжу это я вперёд — и что же вижу? Два огромных горных барана бьются, сцепившись рогами. «Видно, уж если начнёт везти, то во всём удача будет, — подумал я. — Сам аллах послал мне этих баранов». Я не стал мешкать, быстренько отвязал конец ремня и накинул петлю на одного барана, а другого захватил верёвкой, на которой вёл своего осла. Тут бараны ка-ак рванутся — у одного рога и обломились. Как бешеные, ринулись бараны вниз головой в ущелье, увлекая за собой моих бедных ослов, мешки с орехами и… мои мечты… Всё это произошло в одно мгновение. Я стоял как вкопанный. Чтобы расплатиться с соседом, пришлось мне продать дом. И стал я владельцем… больших бараньих рогов! С тех пор я больше торговлей не занимался. Вот и вся история, — закончил старик.

Как бешеные, ринулись бараны вниз головой в ущелье, увлекая за собой моих бедных ослов.

Аликул-ата замолчал, а мы все невольно рассмеялись.

— А теперь за работу, — сказал он немного погодя. — Вставайте-ка, молодцы, да покажите своё умение и ловкость.

 

БЕДА

На следующий день закончили стрижку.

— Молодец, Касым-ака! Все вы молодцы! — похвалил нас Кобил-лайлак. — На других стоянках дело идёт медленнее. Там не острижена и половина овец.

— Если бы не наши друзья узбеки, то и мы провозились бы не меньше трёх-четырёх дней, — заметил мой отец. — Ведь как-никак в нашей отаре семьсот голов! Это не шутка!

— Смотрите не забывайте добро, сделанное соседями! — сказал Кобил-лайлак.

— Как забыть! — отвечал отец. — Ведь хлопок получается лишь с помощью обеих рук. Да, кстати, — продолжал он, — надо поторопиться с отправкой шерсти. Через несколько дней ребята вернутся в кишлак, и стоянка днём опустеет.

— Уедут? Почему? — уставился на отца Кобил-лайлак. — Им что, уже надоело?

— Да нет. Учебный год приближается.

— Тогда вот что, — подумав немного, сказал Кобил-лайлак, — сложите шерсть в мешки. Завтра утром за ней приедут.

Кобил-лайлак сел на своего солового коня и поехал вниз по ущелью, а мы снова принялись за работу.

Теперь я набивал мешки шерстью, а отец утрамбовывал её.

Было ещё утро, когда на склоне показалась наша отара. Отец посмотрел сначала на солнце, потом на тень от палатки, заменявшую нам часы.

— Странно! — воскликнул он. — Что это случилось с Собир-боем? Почему он так рано пригнал овец?

— Может, на них волк напал? — встревожился я. — Самого его что-то не видно.

— Да разве посмеет волк напасть на отару, которую охраняет Полвон! Боюсь, что-то тут другое, — заметил отец.

Он приложил козырьком ладонь ко лбу и стал вглядываться в ту сторону, откуда приближалась отара.

Вот овцы уже подошли к загону, а ни Собир-амака, ни Носиршатрамы не видно. Лишь один Полвон шёл позади, подгоняя отстающих овец.

Собир-амак появился тогда, когда я уже закрыл загон. Собир-амак тяжело дышал, словно он долго бежал. Я даже испугался, увидев его расширенные глаза и тревожный взгляд.

— Гайрат! — обратился он ко мне дрожащим голосом. — Носир не приходил?

— Нет. Ведь он ушёл с вами!

Собир-амак не ответил. Он постоял немного и хотел было пуститься в обратный путь, но его остановил мой отец:

— Что случилось, Собир-бой?

— Видно, бог меня наказал, Касым-ака, — отвечал Собир-амак со слезами в голосе. — Сколько времени ищу Носира, всё кругом обошёл и до сих пор не могу найти.

— Не можешь найти? — не поверив, переспросил отец. — Может, ты его обидел чем-нибудь?…

— Нет, нет, — отвечал бедняга, утирая слёзы. — Мы с ним пасли отару в горах, чуть пониже Ширчашмы. Овцы разбрелись, и я послал за ними Носира. Он пошёл и не вернулся.

Как только Собир-амак произнёс «Ширчашма», я задрожал всем телом. «Ой-ой. А вдруг та змея была не одна и теперь другая змея отомстила нашему Носиршатраме?…» От страха я не мог вымолвить ни слова.

— Не волнуйся, — успокаивал отец Собир-амака, — Носир неглупый парень, никуда он не уйдёт. Но всё равно нужно его поискать, может, заблудился.

— Хорошо, если он где-то уснул, — проговорил бедный Собир-амак, — но… но я всё-таки снова схожу к Ширчашме. Я не успокоюсь, пока не найду его: места здесь такие дикие!…

— Эй, Гайрат, — обратился ко мне отец. — И ты иди вместе с Собир-амаком. Я тоже скоро пойду вслед за вами.

Собир-амак как будто немного успокоился, и мы поспешно зашагали с ним к Ширчашме.

Солнце стояло уже высоко. Прохладный горный ветер постепенно ослабевал. Почти утихли птицы. Может, они готовились к послеполуденному сну? Да, с каждой минутой жара становилась всё сильней. Даже орлы, обычно парящие в небе, сейчас искали прибежища среди камней. Казалось, горы, ущелья, скалы и пропасти — всё погрузилось в дремоту. Вокруг было немо и неподвижно. Только мы с Собир-амаком, обливаясь потом, торопились к Ширчашме.

Собир-амак молчал. Не знаю, о чём думал он, но я-то считал себя и Шерали настоящими виновниками случившегося. Да, вина наша была слишком велика!

Я представил себе, как под каким-нибудь деревом крепко спит Носиршатрама, а к нему подползает огромная змея; она хочет укусить парнишку, отомстить за убитого нами «дракона». От таких мыслей меня охватил озноб, словно я заболел лихорадкой. «И почему только мы не рассказали тогда Собир-амаку ни про медведя, ни про змею! — думал я. — Если бы мы тогда рассказали обо всём, то, может, сегодня ничего и не случилось бы!» Да что толку в этих запоздалых сожалениях! А может, мы напрасно беспокоимся, может, Носиршатрама преспокойно лежит сейчас под раскидистым ореховым кустом и крепко-крепко спит.

Размышляя подобным образом, я и не заметил, как мы дошли до Ширчашмы.

— Вот отсюда он спустился вниз, — сказал Собир-амак, указывая на расселину.

Мы принялись за поиски. Бедный Собир-амак даже приподнимал распластавшиеся по земле ветки деревьев и внимательно осматривал под ними землю, будто Носир был иголкой и мог затеряться меж камней. Он заглядывал за большие каменные плиты — уж не спит ли его сын в их тени!

Спустившись по расселине немного вниз, я стал звать Носира. Бездонные пропасти и высокие скалы отзывались гулким эхом. С шумом пролетело несколько вспугнутых птиц. И снова стало тихо. Носиршатрама голоса не подавал.

Тогда Собир-амак начал звать сына. Он кричал так громко, что, наверно, голос его был слышен и по ту сторону гор. Но Шатрама не откликнулся.

Тогда мы решили разойтись в разные стороны. Найдём не найдём — встретимся на этом самом месте.

Прошло часа полтора, но поиски наши оказались напрасными. Скоро к нам присоединились мой отец, Шерали, Аликул-ата и ещё несколько чабанов. Посовещавшись немного, мы снова разошлись в разные стороны. Я обшарил все выступы, не пропустил ни одной расселины, ни одного куста. Всё кругом осмотрели — Носира нигде не было.

— Напрасно мы тут ходим, — сказал наконец мой отец, взглянув на Собир-амака. — А не мог ли твой сын, соскучившись по дому, спуститься в кишлак?

— Разумная мысль, Касым, — поддержал его Аликул-чабан. — Ты угадал: этот молодец отправился домой.

— Ах, если бы это было так! — заговорил Собир-амак, переводя тревожный взгляд с моего отца на старика. — Но не мог же он уйти, не сказав мне.

Но мой отец и Аликул-чабан твёрдо стояли на своём. Они решили возвращаться обратно: надо было гнать отару на пастбище.

— А я останусь, ещё поищу, — не унимался Собир-амак.

— Хорошо, хорошо, — согласился отец. — Тогда пусть и Гайрат с Шерали будут с тобой.

Все ушли, а мы снова принялись за поиски. На этот раз мы с Шерали решили перейти в соседние ущелья. Шерали спустился в одно ущелье. Я — в другое. Собир-амак должен был искать возле Ширчашмы.

Мы обшарили уже несколько ущелий, прочесали арчовую рощу, обошли огромную скалу и снова вернулись к Ширчашме.

Головы наши, казалось, распухли от разных дум. Порою меня одолевали страшные мысли, и тогда сердце сжималось и замирало от страха. А потом я снова видел перед собой Носиршатраму, который по привычке прикладывал правую руку к виску и, отдавая честь, говорил: «Клянусь, это больше не повторится! Клянусь, в последний раз!» И мне становилось легко, словно бы ничего не случилось.

— Смотри, уже начинает темнеть, — сказал Шерали.

И правда, солнце спряталось за вершины гор, наступал вечер. Надо было возвращаться на стоянку. А вдруг Носиршатрама проспался и дожидается нас там?

Эта мысль ободрила нас, и мы двинулись в обратную дорогу. Пробираясь по узкой, заросшей тропинке, мы вдруг увидели на земле… тюбетейку. Это была тюбетейка Носира! Чёрная, с белым кантом. Мы несказанно обрадовались. Да и как было не радоваться? Ведь это был знак — след, оставленный нашим другом! И мы снова с удесятерённой силой стали звать нашего Шатраму. Однако никто не откликнулся. Тогда мы со всех ног бросились бежать к стоянке, почему-то уверенные в том, что Носиршатрама уже вернулся туда.

…Ещё издалека увидев нас, к нам поспешили Аликул-ата, мой отец и с ним ещё два чабана. Но Собир-амака с ними не было, и Носиршатрама не бежал навстречу.

— Ну что? Не нашли? — спросил Аликул-ата. — Говорили же мы, что парень без спросу ушёл в кишлак… Видно, так оно и есть!

— Вот его тюбетейка, — сказал Шерали.

— Тюбетейка? — встревожился мой отец. — Где вы её нашли?

— В нижней части ущелья, у Ширчашмы.

— Посмотри-ка, Касым, — сказал Аликул-ата, — тюбетейка-то порвана. Чьи-то острые когти продырявили её…

— Плохой это признак, — покачал головой отец. — Похоже, что мальчонку какой-то хищник…

— И правда, Касым-ака, — подхватил слова отца один из чабанов. — Это, похоже, когти барса…

Я вздрогнул. Бедняга Шерали тоже едва держал себя в руках.

— Во-первых, — возразил Аликул-ата, — это не когти барса. Во-вторых, барс напал бы на мальчика, а тюбетейка зверю ни к чему. Поэтому нельзя так отчаиваться и терять надежду. Лучше идти, чем сидеть, говорят узбеки…

Чабаны загнали овец и снова отправились на поиски. На стоянке остались лишь Аликул-чабан, Ойнос-биби и мы с Шерали. Был с нами и Полвон.

 

В КАРГАСХОНЕ

Поздно ночью вернулся Собир-амак. Его нельзя было узнать. Лицо пожелтело, словно осенний лист. Веки распухли, в глазах застыли слёзы.

А мы с Шерали поступили, конечно, как глупые мальчишки. Не успел Собир-амак войти в палатку, как мы тут же сунули ему в руки тюбетейку Носира.

Собир-амак схватил тюбетейку, прижал к груди… Потом спросил прерывающимся голосом:

— Где… вы… её нашли?

Мы подробно ему рассказали. Выслушав нас, Собир-амак снова ушёл в горы.

А мы не спали — всё думали о нашем пропавшем друге. Что же случилось с неугомонным Носиром? Куда он запропастился?

Аликул-чабан, позабыв про сон, сновал между загонами, словно челнок. Повесил на руку фонарь и знай себе ходит.

Общее волнение, видимо, передалось и Полвону. Он в беспокойстве кружил вокруг загона, лаял. Временами пёс куда-то пропадал, потом снова возвращался и снова лаял, словно звал за собой.

— Лает не без причины, — сказал Аликул-ата, войдя к нам в палатку. — Там, в ущелье, или волк, или какой другой зверь.

…Очень медленно тянулась эта ночь. Усталые вернулись мой отец и чабаны. Они облазили все окрестности, но напрасно — Носира нигде не было.

— Странное дело, — сказал отец, — на дороге к Ширчашме я видел нашего Полвона. Он мчался стремглав. Что ему нужно в горах?

И как раз в это время вдалеке послышался лай.

— Неспроста Полвон лает и мечется, — повторил Аликул-ата свои предположения.

Но отец не придал значения его словам.

— На то он и пёс, чтобы лаять.

Отец устало прилёг на мою постель, а мы вышли из палатки.

— Шерали, — обратился к сыну старик, — беги скорей за ружьём, пойдём в ущелье к Полвону, посмотрим, что там случилось.

Через несколько минут мы уже поднимались в горы. Было очень темно. Казалось, в такой кромешной тьме и шагу не ступишь — сразу упадёшь. Но мы всё же шли, спотыкаясь о камни, корни деревьев, налетая на кусты. Старик шёл впереди, нетерпеливо подгоняя то меня, то сына.

Лай Полвона слышался всё ближе. Увидав нас, пёс помчался вперёд, и мы заторопились следом, стараясь не отставать от него. Полвон бежал быстро, потом вдруг остановился, насторожил обрубленные уши и, будто учуяв что-то, снова бросился вперёд.

— Пёс явно чем-то обеспокоен, — заметил старый чабан. — Видно, там впереди притаился какой-то хищник. Приготовь-ка на всякий случай ружьё, Шерали.

Я целое лето прожил в горах, но впервые видел эти глубокие ущелья в такую тёмную ночь. Они казались сейчас сказочными, бездонными пропастями. Скалы были острее и неприступнее. Слышались голоса ночных птиц, шуршание змеи в траве, шум срывающихся в пропасти камней. Но мне сейчас не было страшно. Мы шли и шли вслед за Полвоном, боясь потерять его из виду.

Возле самой Ширчашмы Полвон внезапно остановился, поднял голову и звонко залаял. Это было как раз на том месте, где мы нашли тюбетейку Носира. И тут вдруг откуда-то сверху, с огромной высоты, до нас донёсся слабый крик:

— Гай-ра-ат!

Мы прислушались. И снова послышался тот же голос.

— Аликул-ата! — взволнованно закричал я, не веря своим ушам. — Аликул-ата, ведь это голос Носира, Носиршатрамы.

— Да, да! Это он! Он самый! — подтвердили Шерали.

Мы снова прислушались. Но больше ничего не услышали. Может, того крика и не было? Нам показалось? Полвон же выл, прижавшись к земле.

— Но-сир! Шатра-ма-а! — закричали мы снова. И вскоре в ответ услышали знакомый голос. Он шёл с противоположной стороны ущелья, с высоченной отвесной каменной кручи. Для того чтобы до неё добраться, надо было сначала спуститься на дно ущелья. Цепляясь за камни и кусты, мы начали спуск. Вот наконец и усыпанное острыми камнями дно ущелья. Спотыкаясь и падая, мы подошли к подножию кручи. Здесь Полвон вёл себя особенно беспокойно. Он подпрыгивал на месте, выл, лаял.

— Э-эй! — снова закричал Шерали. — Но-си-ир! Где ты-ы?

— Я в пе-ще-ре-е! Внутри этой ска-а-лы-ы! — принеслось сверху.

— Спускайся к на-ам! — кричал Шерали.

— Мы вни-и-зу-у! — вторил ему я. — Выходи-и!

— Не мо-гу-у! — отвечал Носиршатрама. — Они меня не пус-ка-ают! Ор-лы-ы!

Мы с Шерали удивлённо переглянулись, но Аликул-ата спокойно произнёс:

— Ага, теперь всё понятно. Видно, Носир попал в Каргасхону — жилище чёрных грифов. — И, заметив наше недоумение, пояснил: — Внутри этой скалы есть глубокая пещера. В ней гнездятся огромные чёрные орлы — грифы. Вход в пещеру — на самой вершине скалы. Пещера глубокая и ведёт внутрь этой каменной глыбы. Не так-то просто оттуда выбраться… Нам нужны будут длинные канаты… Да и ружьё может понадобиться…

* * *

Мы решили никого на стоянке не будить — ведь все чабаны и так сегодня утомились! — и пошли прямо в юрту Шерали. Взяли два длинных каната и собирались было уже идти обратно, когда нас учуяла собака. Она злобно зарычала на нас.

— Фу-фу! — прикрикнул на неё Шерали. — Ослепла, что ли? Своих не узнаёшь!

Виновато опустив голову, собака потихоньку отошла к загону.

Досадуя на собаку, мы хотели скорее уйти. Однако Ойнос-биби всё же услышала возню и тихонько окликнула сына:

— Шерали, ты?

— Мама! — радостно заговорил Шерали. — Нашёлся! Нашёлся наш Носиршатрама! Через час мы его приведём.

— Ой, правда, сынок? — всплеснула руками Ойнос-биби.

— Правда, правда, — рассмеялись мы.

…Положив канаты на плечо, мы снова поспешили к Ширчашме. Уже начало светать, когда мы подошли к скале. Теперь можно было ясно различить её — она состояла из огромных тёмно-коричневых каменных глыб, нагромождённых почти отвесно одна на другую. Кое-где из расселин выглядывали чахлые кустики миндаля и арчи. На самой вершине мы увидели узкий вход в пещеру. Возле него, на остром выступе скалы, сидела пара больших чёрных грифов.

Чтобы вызволить друга из беды, нам нужно было взобраться на эту почти отвесную скалу.

Первым начал подниматься Шерали, за ним — я, за мной — Аликул-ата. Старику было трудно карабкаться вверх, и я время от времени протягивал ему руку. Но старый чабан не сдавался.

— Ничего, сынок, ничего, — говорил он, задыхаясь, — ты сам гляди берегись…

Но вот до вершины скалы осталось совсем немного. И мы уже хорошо различали путь, по которому, цепляясь за камни и кусты, Носиршатрама добирался до жилища грифов.

Нам с Шерали не хватало смелости ступить на эту страшную дорогу, мы искоса поглядели друг на друга и не выдали себя старику. Ещё подумает, что мы трусы.

Аликул-чабан попросил Шерали сделать холостой выстрел. Только после трёх выстрелов, оставивших синеватую дымку на чистом утреннем небе, один из грифов поднялся в воздух. Но второй даже не пошевелился!

— Грифу дороже жизни его птенец, — заметил старик.

Он прикрепил концы обоих канатов к поясу Шерали и велел ему, держа в руке ружьё, осторожно спускаться внутрь пещеры. Два других конца канатов мы привязали к стволу толстой арчи, невесть каким чудом растущей на этих голых камнях. Старик попросил ещё раз пугнуть страшных птиц, и Шерали снова сделал несколько холостых выстрелов. Затем он стал осторожно спускаться в пещеру, уходившую вниз, в глубь скалы, — по тому же пути, что и Носиршатрама. Шерали казался мне сказочным богатырём, готовым один на один встретиться с врагом. Шерали был спокоен. Он сначала ощупывал ногой камни, а потом уж ступал на них.

И как раз в этот момент, откуда ни возьмись, прилетел гриф и напал на Шерали. Мы со стариком стали кидать в птицу камни и громко кричать. Но она и не думала улетать. Я не видел, дотронулся ли гриф своим крючкообразным клювом до Шерали или нет.

— Не бойтесь! Он не тронул меня! — крикнул Шерали.

Раздался выстрел, и второй гриф, нарушив свою дрёму, тоже взлетел в небо. Мы обрадовались и продолжали следить, как Шерали медленно спускается всё ниже и ниже в эту бездонную яму.

— Ох, проклятые! — вскипел вдруг старик.

Я поднял голову. Разъярённый гриф бросился сверху на Шерали. Он мог одним взмахом крыльев скинуть Шерали. Но снова раздался выстрел, и бесчисленное множество перьев разлетелось в воздухе.

Прошло несколько времени, и, наконец, из отверстия пещеры показались головы обоих ребят. Они, как настоящие альпинисты, были накрепко привязаны друг к другу канатами. Впереди шёл Носиршатрама.

Я чуть было в ладоши не захлопал от радости, но сдержался. Не следует в присутствии взрослого бурно выражать свою радость, ведь я уже не маленький. А Носиршатрама, увидев нас, расплакался. Он не стеснялся своих слёз…

Я не стану рассказывать, как мы спустились вниз, как радостно скакал вокруг нас Полвон, каким победным лаем наполнял он просыпающееся ущелье…

Первым, кого мы встретили на стоянке, был Собир-амак. Он обнял всех нас по очереди. Прижимая к груди Шатраму, он глядел на него так, словно хотел убедиться, что всё это наяву, а не во сне.

— Носир, видите ли, хотел вынуть из гнезда птенца грифа и сам чуть было не стал добычей этих грозных птиц, — сказал Шерали, указывая на кровоточащие царапины на лице Шатрамы.

Шатрама молчал. Сейчас он не давал клятв, как обычно, и не просил прощения.

— Да, сынок, — укоризненно взглянув на него, сказал Аликул-чабан. — До сих пор я считал тебя неплохим мальчиком. А ты вон каким непутёвым оказался. Если бы не умница Полвон, то мы и костей твоих не собрали бы в Каргасхоне…

Носиршатрама, опустив голову, плакал. В другое время мы, может, и пожалели бы его, но только не сегодня. Слишком много тревог причинил Носиршатрама всем нам. И мы рассказали о всех его проделках: и про медведя, и про змею! Тут Собир-амак так рассердился, что, ни слова не говоря, поднял сжатый кулак.

— Не бей ребенка, — удержал его Аликул-чабан. — Пусть он сам задумается, кто он и какими делами занимается.

* * *

Когда приехали из кишлака за шерстью, мой отец велел нам с Носиршатрамой немедленно собираться домой. Нам предстояло добираться до дому на лошадях, навьюченных тюками с шерстью. Это известие так обрадовало Носиршатраму, что он не находил себе места. А мне казалось, что без чистого горного воздуха, без Шерали, без Полвона я не смогу прожить и дня! Но нужно было уезжать.

Я пошёл сложить свои вещи, а Носиршатрама куда-то исчез. Когда он вернулся, лицо его было взволнованно, глаза бегали. Посмотрев на своего друга повнимательней, я заметил, что карман его брюк сильно оттопырился.

— Шатрама, что это у тебя? — спросил я.

— «Что? Что?»! Обыкновенный камень. Не веришь, так покажу, — повысил голос Носиршатрама.

— Камень? — переспросил я. — А чего это ты вздумал носить камни в карманах?

Носир промолчал.

Больше я не допытывался, так как тюки с шерстью были уже погружены, и к нам, задыхаясь, подбежал Шерали. В руках он держал листок бумаги.

— Напишите мне письмо в кишлак. Вот адрес.

— Будь спокоен, — отвечал я, складывая листок. — Мы тебя никогда не забудем. И столько напишем, что у тебя даже времени не хватит всё прочитать.

Мы обнялись и крепко пожали друг другу руки.

— До свидания!

— До следующего лета! До встречи!

Лошади тронулись. Отец попросил колхозников приглядывать за нами в дороге.

— Не беспокойтесь, — отвечали ему. — Доставим их домой в целости.

— Доброго пути! — крикнул отец нам вдогонку.