Дедушка Хусто родился в 80-х годах XIX в. Он был пахарем на землях Эспартании, в Сьесе, в поле Эль-Элипе. Высокий, ловкий, худощавый; его элегантная фигура вырисовывалась на дорогах в тенях заходящего солнца. Дед был младшим в многодетной семье и, согласно традиции земледельцев Сьесы, унаследовал семейный участок, который состоял как из земель, находящихся в собственности, так и испольной территории. Последней он распоряжался в соответствии со старым режимом владения землей, позволявшим хозяину выселять испольщика или арендатора только в тех случаях, когда в обмен им предлагалась большая компенсация в виде земель или денежных средств.

Дедушка носил кличку Сума по линии отца. В Сьесе большая часть людей с фамилией Ортис являются Сумами, и, конечно, все Сумы волей-неволей имеют фамилию Ортис. В этом краю это одна из самых больших семей, которая как и раньше, несомненно, все еще связана с благородным занятием возделывания земли, за исключением последних поколений, адаптировавшихся к городской жизни и распространившихся по всему миру.

У Хусто был большой дом на землях Эль-Элипе, где жила вся семья, которую составляли бабушка Фуэнсанта и десять её детей: Хункаль, Хесуальдо, Хулио, Анатольо, Фулхенсьо, Петра, Соледад, Марта, Энрикета и Эльвира. Прадедушка Хункаль и прабабушка Петра тоже жили в отцовском доме, пока не умерли. Рядом с домом была огромная сосна пиния, которая служила ориентиром, помогая найти его вдалеке, а также давала кедровые орехи и обеспечивала прохладную тень летом.

В доме держали огромное количество баранов и несколько мурсийских коз; кур, индеек, кроликов и голубей тоже было в изобилии. У семьи имелись также две или три свиньи, чтобы забить их на праздник Непорочного зачатия, в канун Рождества и на праздник Волхвов, мулы, чтобы таскать сельскохозяйственные орудия и телеги, ослица и лошадь. Ну и еще, конечно, пара спаниелей, чтобы ходить на охоту, и две гончих, чтобы гонять зайцев.

К тому же у деда был дом в пойме, в Ла-Парре, наверху стратегического холма, откуда виднелись все окрестные поливные земли. Он был более скромным, чем в Эль-Элипе, его использовали для отдыха, когда члены семьи приезжали туда, чтобы возделывать орошаемый участок, которым они владели в этом краю. На этой территории у дедушки рос самый большой орешник из существующих на землях Эспартании. Он был огроменным, а его орехи имели превосходный вкус. Дерево так сильно раскинулось, что в радиусе нескольких метров от основания ствола нельзя было посадить никакие культуры, потому что его тень мешала росту растений. Некоторые соседи говорили дедушке, чтобы он выкорчевал орешник или, по крайней мере, не жалея, подрезал ветви, чтобы сократить его размер, что позволит лучше использовать земли. Но Сума чувствовал гордость от того, что имел такой огромный экземпляр не совсем обычного дерева на землях Сегуры, поэтому баловал его поливом и удобрял лучшим голубиным пометом, который привозил из дома в Эль-Элипе.

Поскольку Хусто нужны были обозные животные, несмотря на смену поколений, в дом дедушки и бабушки приходила одна и та же цыганская семья, занимавшаяся их продажей и покупкой. Они покупали у деда и продавали ему мулов и ослиц, а порой даже лошадей. Торговля и деловые отношения породили некий вид дружбы, которая иногда подвергалась испытаниям определенными действиями, совершаемыми по инерции.

Эта семья была как нашествие саранчи: она тащили все на своем пути, когда шла по полям. Цыгане уводили животных, уносили инструменты, одежду… С дедом они заключили некое благородное соглашение.

– Дядя Хусто, вы не переживайте, ведь мои детишки знают, что ничего не должны трогать в вашем доме, – говорил старый Амадор. – Тому, кто дотронется даже до перьев кур, я отрежу руки.

Вероятно, старый глава цыганской семьи так и сказал, но привычное поведение брало верх над детьми его семьи, и, когда они проходили мимо, как только в доме деда отвлекались, пропадали не только перья кур. Поэтому, зная эту привычку, обитатели дедушкиного дома устраивали негласное дежурство накануне визитов семьи Амадор а, когда цыгане проделывали свой путь туда или обратно между землями Гранады и Валенсии.

Пока длилось пребывание семьи Амадора в окрестных полях, самые младшие члены дедушкиной семьи дежурили в стратегических местах, которые они распределяли между собой. Если взятое цыганами по инерции было частью домашней утвари, бабушка Фуэнсанта отвечала за то, чтобы потребовать это обратно. Если речь шла о животных, инструментах или фруктах, то дедушка сам направлялся прямиком к главе их семьи. Амадор всегда возвращал все, что у него требовали назад, не пытаясь спрятать краденое.

– Малыш, разве я не говорил, что у дяди Сумы ничего нельзя брать? – спрашивал он, отвешивая подзатыльник предполагаемому виновнику кражи.

Дед получал обратно то, чем цыгане завладели недолжным образом в результате силы привычки, и отношения между двумя семьями снова становились предельно сердечными.

* * *

В военные годы дед столкнулся с самочинной конфискацией урожая пшеницы и ячменя, а также большого количества животных. Из Сьесы приходили люди различного толка. Одни говорили, что они были из Комиссии по снабжению продовольствием профсоюза НКТ и уносили все, что находили. Когда дед говорил им, что они должны хоть что-то оставить, чтобы он мог кормить свою многодетную семью, те отвечали ему, чтобы он выкручивался, как мог, потому что нужды фронта важнее.

Другие визитеры утверждали, что они из Муниципальной комиссии по снабжению продовольствием. Эти были более разумными людьми. Они уносили часть найденного, оставляя то, что считали достаточным для существования семьи. Но дед был умным человеком и еще до войны предвидел, что произойдет нечто подобное. Он говорил, что у него есть предчувствие. И, возможно, именно это предчувствие и спасло семью от голода, а также накормило многих людей в послевоенные месяцы.

Дед был образованным человеком. Он умел читать и писать красивым почерком. Ему нравилось слушать радио, и у него всегда был мощный прибор, который позволял ему ловить разные радиостанции. С годами, по мере того как Сума становился глухим, включая звук на полную громкость, сам того не желая, он невольно обязывал всех домочадцев слушать новости, сводку, как говорил дед.

Когда Сума услышал по радио о том, что случилось с Санхурхо в 1932 году, он насторожился. Дела принимали скверный оборот. Затем в октябре 1934 года Хусто подумал, что раньше или позже произойдет серьезный конфликт. Конечно, дед и представить не мог, что он достигнет размеров настоящей войны. Однако он предполагал, что может возникнуть короткое противостояние, которое приведет к периоду нехватки продуктов питания и к голоду.

Будучи как всегда предусмотрительным человеком, в течение всего лета 1935 года Хусто сушил на солнце огромные глиняные кувшины, чтобы те хорошо просохли. Затем он нашел наиболее подходящее место, где их спрятать. Вернее, закопать. Дед не стал использовать ямы и горные хребты, поскольку в них был слишком высокий уровень влажности. В конце концов он выбрал несколько холмов из гравия и серой глины в отроге Лома-Фонсека на разумном расстоянии от дома. Несколько ночей Сума закапывал глиняные кувшины в различных местах, находившихся на разном расстоянии между собой. Дед никому ничего не сказал. Ни детям, ни бабушке Фуэнсанте. Затем, закончив собирать урожай и высушивать зерно на токе, он по ночам носил туда пшеницу и ячмень, которые прятал в глиняных кувшинах.

В следующее лето, когда началась война, Хусто Сума поставил сушиться еще две такие же большие емкости и проверил состояние своих запасов, которые оказались нетронутыми. Одной августовской ночью 1936 года дед спрятал все, что мог, от урожая того года и стал следить за развитием событий.

Визиты не заставили себя ждать. Представители профсоюзов и Муниципалитета постепенно уносили все зерно, которое хотели, оставляя деда почти без запасов, необходимых для содержания семьи. Но он смог прожить тот первый год, не прибегая к спрятанному резерву. В последующие годы все было иначе. Визитеры забирали практически всю пшеницу и весь ячмень, которые едва ли были обмолочены, поэтому ему приходилось что-то придумывать, чтобы уносить зерно в тайник до того, как придут его конфисковывать. К тому же дед прятал зерно в доме, но так, чтобы в конце концов его нашли при обыске, в противном случае, его стали бы подозревать, поскольку он не пытался спрятать часть урожая.

Годы были тяжелыми. Но самое худшее ждало впереди. Когда война закончилась, дед не тешил себя иллюзиями. Он знал, что у него по-прежнему будут конфисковывать зерно. Так и было. Эта норма была включена в кадастр Национальной службы по пшенице, где было указано количество зерна, которое необходимо было сдавать. Такая система была более жесткой, но, по крайней мере, отпала необходимость бесконтрольных обысков. Хусто Сума продолжал прятать столько пшеницы, сколько, он знал, было нужно для удовлетворения потребностей его семьи, и он делал это в течение многих лет после окончания войны. В конце концов дед перестал доверять даже своей тени.

* * *

Хусто Сума был типичным крестьянином. Земледелец, который причислял себя к правым, но сам никогда не участвовал в политических мероприятиях и плохо относился к событиям, которые он считал республиканским приключением. Дед был благоразумным, он не переходил границы дозволенного и всегда помогал тем, кто в этом нуждался.

В связи с преклонным возрастом Хусто Суму не призвали на военную службу, хотя ему лишь немного не хватило, чтобы попасть в так называемый «мешочный призыв». Из-за малолетства мобилизация не затронула и дядю Хункаля, старшего из его сыновей, который остался на пороге призывного возраста и должен был войти в следующий призыв.

Не считая визиты представителей различных комиссий по снабжению продовольствием, жизнь в поле текла относительно спокойно во время войны. Дети из семьи Сумы подходили к шоссе Мадрид-Картахена, чтобы посмотреть на солдат, которые шли в одном или другом направлении. Иногда проходили автобусы и грузовики с беженцами, детьми и гражданскими лицами, следовавшие из Мадрида или других зон фронта и останавливавшиеся, чтобы отдохнуть на постоялом дворе «Вента-дель-Оливо» или в сторожке дорожных рабочих рядом с домом деда. Поскольку людей было много и они нуждались в огромном количестве воды, дорожные работники просили дождевую воду из резервуаров у деда, который на мулах довозил ее в больших кувшинах до шоссе, чтобы бедные беженцы утолили свою жажду.

Младшим детям также нравилось приходить к железнодорожному пути Мадрид-Картахена, чтобы наблюдать, как проходят поезда с солдатами, грузовиками и танками. Эти огромные и странные машины сильно привлекали их внимание. Иногда вместе с приятелями из соседних домов они шли до станции «Ла-Масетуа», где обычно на запасном пути стояли поезда и ждали, пока пройдут другие. Там дети разговаривали с солдатами и просили у них пули, чтобы сделать подвески.

Когда закончилась война, через дом деда стали проходить военные, которые шли с фронта. Они прибывали обессиленные и шли в места, откуда были родом, или прятались в горных цепях Сегура, Алькарас и Касорла. В полупустынной степи этой части Эспартании броская сосна пиния, расположенная рядом с домом, стала ориентиром, по которому мужики его находили. Должно быть, среди солдат, идущих с одного фронта на другой, прошел определенный слух. Они просили свежую воду и немного еды. Дедушка и бабушка давали им то, что могли. Старики разрешали солдатам спать на сеновале и с теми, кто хотел, делились старой одеждой для того, чтобы они сняли с себя форму Республиканской армии, которая их выдавала.

* * *

Раймундо Ортис был одним из многочисленных племянников дедушки Хусто. Этого парня в городке все очень хорошо знали, его звали Раймундо Сума или Раймундо Дылда, очевидно из-за высокого роста, нетипичного для юношей тех лет.

Раймундо Сума очень рано научился читать и писать. Он пошел в школу и уже с юных лет стал посещать Народный дом культуры. Когда началась война, парень был членом социалистической партии и отправился добровольцем на фронт в первую половину сентября 1936 года. В связи с разногласиями между различными секторами ИСРП и КПИ в конце концов он покинул ряды социалистов и перешел в Компартию. Раймундо попросил о переводе в 5-й корпус и участвовал в битве у реки Эбро в чине капитана. Когда была потеряна Каталония, парень пересек Пиренеи и добрался до Франции. Оттуда он вернулся в республиканскую зону в феврале 1939 года, намереваясь продолжить борьбу.

Раймундо был в Валенсии, когда закончилась война. Ему повезло. Он смог убежать от касадистов, когда те собирались расстрелять его, и пришел в Сьесу пешком по полевым тропам. Вместе с несколькими товарищами он направился в Аликанте попытать удачу и попробовать уплыть на каком-нибудь корабле. Но еще до прибытия на место они узнали от солдат, с которыми случайно встретились, что город превратился в ловушку. Несколько раз парни чуть не угодили в руки солдат Франко. Аликанте и его окрестности были заполнены военными и беглецами.

Племяннику деда и его товарищам удалось убежать из города через поливные земли, затем их группа распалась.

Раймундо Сума и еще два парня из Хумильи пошли в направлении земель Кревильенте. Оттуда они хотели попасть в Хумилью через Эль-Пиносо. Самым сложным было пересечь шоссе Мадрид-Аликанте. По нему часто курсировали солдаты Франко, и оно очень хорошо охранялось. Однажды на закате беглецы слишком близко подошли к дороге, и в них начали стрелять из грузовиков. Им пришлось бежать – они скрылись в ближайших поливных землях, внутри оросительного рва. Ранним утром Раймундо и его товарищи снова вернулись на дорогу и шли до рассвета. Когда начало всходить солнце, они опять спрятались и решили, что будут идти только ночью.

В конце концов через несколько дней парни прибыли в окрестности Хумильи. Раймундо Сума простился со своими товарищами и продолжил свой путь по отрогам горных цепей Молар и Пикарчо. Он был на расстоянии брошенного камня от постоялого двора «Вента-дель-Оливо», на землях, которые знал как свои пять пальцев. Раймундо решил отправиться в дом своего дяди Хусто Сумы, но вдруг понял, что солнце вот-вот выйдет. Он свернул направо и пошел к вершине Пикарчо, в пещеру Куэваде-лос-Энкантадос. Он узнал вход по ветвистому инжиру, который прорастал изнутри и прятал проём от глаз посторонних.

Прежде чем Раймундо вошел, он вспомнил о местной легенде, в которой говорилось, что Бернардо дель Карпио был приговорен жить внутри вместе со своим войском. Он с детских лет бывал в пещере и знал ее историю. Несколько раз в ночи Святого Иоанна Крестителя паренёк вместе со своими двоюродными братьями, спрятавшись, ждал с замиранием сердца, когда рыцарь выйдет со своей свитой. Они никогда никого не видели, но чувствовали, что где-то вдали скачут лошади и кричат воины.

Подумав, что это был не самый лучший момент для того, чтобы прятаться с Бернардо дель Карпио, парень проник в пещеру. Внутри он нашел воду и затем лег отдохнуть. Раймундо вышел оттуда через два дня. Было ранее утро, когда он появился на пороге дома своего дяди Хусто Сумы в Эль-Элипе.

Раймундо приближался к дому постепенно, чтобы убедиться, что снаружи никто не ведет наблюдение. Собаки не залаяли. Они узнали его, несмотря на то что он был там последний раз три года назад. Парень позвонил в дверь и стал ждать.

Дед привык, что в последние недели рано утром его будили солдаты, которые возвращались с фронта, но всякий раз Суму наполняла некая тревога при каждом новом визите. Он никогда не мог предугадать намерения пришедших… Всегда есть скверные люди, а в те смутные времена все имели при себе огнестрельное оружие… Хусто не мог подвергать свою семью опасности. Рано утром он никому не позволял входить в дом. Дед давал солдатам немного еды через окно и говорил, где они могут найти воду и в каком месте сеновала спать.

Хусто Сума выглянул в полуоткрытое окно…

– Кто там пришел в такой час? – раздался голос деда в ночи.

– Дядя, это я, Раймундо.

Дед узнал голос своего племянника, но, поскольку ему трудно было сразу это осознать, он машинально спросил…

– Какой Раймундо?

– Да, какой же может быть Раймундо, дядя. Ну, ваш племянник, – ответил ему Раймундо Сума.

– Сынок, это ты. Бог ты мой! Поверить не могу. Давай, заходи скорее в дом, – и он отправился открыть дверь.

Бабушка Фуэнсанта приготовила обильный завтрак, который Раймундо заглотил, разговаривая с дедом до рассвета. Жуя, он рассказывал Хусто Суме о своих приключениях во время войны и о том, как в конце концов его чуть не расстреляли в Валенсии путчисты Касадо. Когда у пленников отнимали оружие и расставляли их у забора на кладбище одного городка в валенсийских поливных землях, чтобы расстрелять, по касадистам открыла огонь группа солдат, появившаяся из-за апельсиновых деревьев.

Оставшиеся в живых после перестрелки сторонники Касадо убежали по тропам, пролегающим через орошаемую территорию, в поисках подкрепления. Те, кого собирались расстрелять, присоединились к своим спасителям и покинули это место, пока не пришло подкрепление. Раймундо Суме едва ли хватило времени, чтобы поднять с пола свою кожаную амуницию с пистолетом и офицерскую саблю. На ходу один из солдат сказал Раймундо:

– Выброси саблю, она мешает тебе бежать.

– Я офицер Республиканской армии и не разлучусь с моим оружием, пока у меня не отнимут его силой, – последовал ответ Раймундо Сумы.

Дед решил спрятать своего племянника в доме до лучших времен. Первое, что он сделал, это дал ему другую одежду и забрал пистолет, а также офицерскую саблю, которые были при нем.

– Черт побери, Раймундо! Ты все еще носишь эти предметы с собой? Разве ты не понимаешь, что тебя расстреляют на месте, ежели их обнаружат? – побранил его дед.

– Мне и в голову не пришло избавиться от них, – ответил ему племянник.

Раймундо одели в одежду старших двоюродных братьев, и дед по отдельности зарыл его пистолет и саблю.

– Ты останешься здесь, в доме, и не будешь выходить на улицу несколько дней. Ежели придут устраивать обыск – не прячься. Мы скажем, что ты один из моих детей, член семьи. Ты не ходил на фронт и всю войну был здесь, как и твои двоюродные братья.

– Ладно, как скажете, дядя. А что мы будем делать потом? Я не собираюсь всю жизнь провести вот так. К тому же рано или поздно все обо всем узнают…

– Об этом я позабочусь. Пока делай все так, как я тебе говорю.

* * *

На следующий день Хусто Сума запряг мулицу в одну из телег и очень рано выехал в направлении Сьесы. Он собирался пойти в дом семьи Агуадо-Мохадо, барчуков, у которых он арендовал земли. Дона Хермана Агуадо-Мохадо не было в доме, которым владела семья в краю Лос-Прадос, около городка. После окончания войны барчук переехал в Сьесу, чтобы самому контролировать возвращение фабрик по обработке эспарто, владельцем которых он был до войны и которые были конфискованы Советом отрасли по обработке эспарто.

Дедушка не расстроился. Он поехал дальше, в Сьесу, и прямиком направился на дорогу Камино-де-Мадрид, где у него с бабушкой был маленький дом, которым они пользовались только тогда, когда приезжали в город. Хусто выпряг мулицу из телеги и привязал ее к железному кольцу у фасада. Затем он пошел искать барчука. Дед нашел его в конторе фабрики, которой владела семья Агуадо-Мохадо на дороге Камино-де-Аликанте.

– Добрый день, дон Херман. Я вас искал в связи с очень срочным делом, – сказал Сума.

– Добрый день, дон Хусто. Что такое?

– Так вот, мой племянник Раймундо вернулся с войны, и мне нужно, чтобы вы подписали поручительство для моего паренька. Как бы нас не постигло горе теперь, когда война закончилась.

– Но, ваш племянник… ведь не наделал никаких глупостей в городке или за его пределами? – спросил дон Херман.

– Ну, послушайте, что он сделал в других местах, я не знаю и не собираюсь его об этом спрашивать. Паренёк – мой племянник, сын моего брата Пако, и я должен помочь ему, чем смогу. Здесь в городке Раймундо лишь записался в Социалистическую партию, а в тех местах, где он был, перешел к коммунистам, но не более того. Он всегда был очень серьезным и работящим парнем.

– Дон Хусто, я знаком с вами со своего рождения, и мне известно, что вы честный человек. По этой причине я сейчас же подпишу поручительство для вашего племянника. Но скажите пареньку, чтобы он не впутывался в истории и держался как можно дальше от городка.

– Он сейчас в моем доме в поле, с моими детьми. И там я буду его держать, пока страсти не улягутся.

– Во-первых, завтра утром вы придете в городок и отправитесь в Муниципалитет, чтобы уладить все вопросы с его документами с помощью поручительства, которое я вам сейчас дам. Затем вы вернетесь в поле и останетесь там, пока я вас не оповещу. Если он на самом деле серьезный и трудолюбивый, возможно, он мне понадобится для работы.

– Большое спасибо, дон Херман. Бог вас отблагодарит.

Дед не ожидал, что ему так легко удастся получить поручительство. К тому же барчук предложил Раймундо работу. Это была лучшая форма защиты, на которую паренёк мог рассчитывать.

Дед был весь в этих мыслях, когда около школы Святого Христа Утешителя, где всего несколько дней назад находилась больница для раненных на войне, он услышал крики и увидел какое-то движение среди людей.

Из тюрьмы Окружного суда вели группу заключенных в направлении школы, где должен был собраться экстренный военный совет в связи с нападениями на тюрьму Сьесы в начале войны, когда убили тех четырех человек.

Заключенных было много, их руки и ноги были связаны жесткими веревками из эспарто, которые натирали кожу до крови. Этих людей конвоировали солдаты-охранники и фалангисты городка, одетые в свежие голубые рубашки.

Фалангисты и два франкистских офицера оскорбляли заключенных и били их хлыстами, как много веков назад. Это походило на спектакль. Большинство жителей смотрели на шествие с ужасом в глазах. Кое-кто приветствовал их поднятой рукой и пел гимн «Лицом к солнцу».

Картина, разворачивавшаяся перед дедом, потрясла его и привела в замешательство, при этом он машинально крестился, прося у Бога прощения за грехи людей. Он подумал про себя: «Придут другие, и предыдущие нам покажутся лучше. Черт, мы еще будем скучать по Республике. Эти мужики станут вести себя, как скоты. Так мы никуда не придем».

Какой-то голос прервал ход его мыслей:

– Эй, ты! Почему не приветствуешь нас поднятой рукой вместо того, чтобы креститься, как святоша?

– Будучи старым христианином, я крещусь, когда мне хочется. Прости нас, людей, Господь, за такую гордыню и за столько крови, которую мы проливаем на земле.

– Послушай, тебе что, жалко красных? Хочешь их простить? Ты тоже красный? Поприветствуй нас сейчас же, красный козел! – завопил этот человек, подняв хлыст, чтобы ударить деда.

Тот, кто так кричал на Хусто Суму, был некий Эхеа. Фалангист-бахвал из тех, что появились еще до войны. Он скрывался в течение всего периода военных действий, а 29 марта 1939 года, когда война закончилась и не было ни малейших признаков республиканской власти или республиканского сопротивления в городке, оделся в голубую рубашку и направился в Муниципалитет «восстать против господства марксизма и возглавить Мэрию Сьесы, пока не назначат нового мэра».

Но этот человек не знал, с кем он говорит. Эхеа не понял, что дедушка, несмотря на свою худобу, сельский человек, сильный и ловкий. Он даже не успел поднять руку с хлыстом, когда Хусто Сума схватил его за запястье и, резко вывернув его, завел ему руку за спину, вынудив встать на колени на землю и закричать от боли.

Из-за царившей суматохи фалангисты, товарищи Эхеа, не сразу поняли, что происходит. Затем они бросились бежать в направлении деда, но тот их поджидал с хлыстом в руке…

– Тому, кто приблизится, я расквашу лицо.

– Отпусти его прямо сейчас! Отпусти или я всажу в тебя пулю! – закричал, нацелившись на Суму своим пистолетом, некий Кастаньеда, который впоследствии стал учителем и директором школы.

Люди принялись кричать и отходить от этого места. Никто не знал, чем бы все это закончилось, если бы не пришел дон Херман Агуадо-Мохадо, который вышел из своей фабрики чуть погодя после разговора с дедом и направлялся в школу, чтобы присутствовать на военном совете.

– Спокойно, спокойно, да что вы делаете? Этот человек дон Хусто Ортис, один из моих испольщиков. Я знаю его всю свою жизнь. Он католик, сторонник нашего дела, и пришел, чтобы присутствовать на суде. Кастаньеда, черт возьми, опустите сейчас же пистолет или я засажу вас в тюрьму! Да что вы о себе возомнили?

Дон Херман соврал насчет того, что дед собирался присутствовать на суде, но это оправдание и последовавшие за ним объяснения в конце концов все прояснили, а Эхеа и Кастаньеда были вынуждены просить прощение у старика. Херман Агуадо-Мохадо предложил деду сопроводить его на суд, чтобы он не выглядел скверно перед фалангистами и другими барчуками городка, которые присутствовали при случившемся и уставились на него с вопросительными взглядами. Хусто Сума согласился и сел в зале рядом с доном Херманом.

У заключенных были ушибы по всему телу, а лица некоторых из них так деформировались, что их с трудом можно было узнать. Женщины были побриты наголо. Несколько человек не могли стоять на ногах из-за побоев, полученных во время допросов в тюрьме. Это было лишь некое подобие суда. Спектакль, во время которого судили за различные преступления, совершенные людьми, не имевшими ничего общего между собой. Большинство присутствовавших там заключенных были виновны только в том, что принадлежали к новой социальной группе, к «красным».

Когда вошла судебная комиссия, воцарилась тишина. Секретарь громким и низким голосом начал называть обвиняемых и выдвигать обвинения:

– Хасинто Гарсия Фернандес, кличка Умелый. Женат, житель Сьесы, 31 год. Был членом НКТ до и во время Доблестного национального движения. Ушел добровольцем в Республиканскую армию, записавшись в колонну «Свободная Испания». Он рьяно пропагандировал красное движение и революцию, а во время выборов 1936 года отличился своей кампанией в поддержку красных. Это революционный элемент и вояка без каких-либо моральных принципов. Похоже, что он имел отношение к убийствам в тюрьме Сьесы.

– Бартоломе Диас Пенальва, кличка Варавва. Женат, житель Сьесы, 33 года. Член ВСТ с 1929 года. Он всегда активно проводил пропаганду красных идей. Состоял в Дубинной комиссии в первые дни Движения. Принимал участие в нападении на скит Святого Христа Утешителя и в его разрушении. Ушел добровольцем в Красную Армию. Он очень опасный индивид для франкистского дела.

– Кармело Камачо Толедо, кличка Пучок. Не женат, житель Сьесы, 26 лет. Состоял в НКТ до и во время Доблестного национального движения. Проводил красную пропаганду посредством бесед, потому что его культурный уровень не позволял ему делать это иначе. Он был красным стрелком и входил в Дубинную комиссию. Участвовал в нападениях на церкви и монастыри этого города. Кармело – лодырь, и у него отвратительное поведение.

– Паскуала Лукас Санчес, кличка Поедательница Котов. Замужем, жительница Сьесы, 29 лет. Она придерживается закоренелых революционных идей. Постоянно пела песни красных в компании своей матери. Когда по улице проходили те, кто был задержан красной народной милицией, призывала убить их. После печальных событий в тюрьме Сьесы Паскуала праздновала это дома вместе с семьей взрывами хохота. Она была красным стрелком, дежурила на контрольно-пропускных пунктах, несмотря на то, что была замужем, а мужа с ней не было. Похоже, эта женщина участвовала в разрушении фигур и каменных плит кладбища. Она человек крайне левых идей с плохой подноготной и с сомнительным поведением.

– Хулио Кальдерон Марин, кличка Ноги. Не женат, житель Сьесы, 27 лет. Входил в НКТ до и во время Доблестного национального движения. Ушел добровольцем в Красную Армию, записавшись в Железную колонну, но часто приходил в городок с различным огнестрельным оружием. С удовольствием оскорблял военных Генералиссимуса и преследовал правых. Скорее всего, находился на кладбище этого городка, разрушая религиозные фигуры и символы, а также оскверняя священные одеяния, которые надел на себя, гримасничая и насмехаясь над культом. Очевидно, Хулио был в Эльине. В день печальных событий в тюрьме видели, как он, вооруженный, находился рядом со зданием, при этом невозможно определить, принимал ли он в них участие. Всю свою жизнь Хулио был лентяем и социально опасным элементом. С юных лет он самостоятельно путешествовал.

– Хайме Габальдон Поятос, кличка Животяра. Женат, житель Сьесы, 35 лет. Происходя из семьи с правыми взглядами, вступил в Социалистическую партию, в которой был влиятельным человеком и активно пропагандировал марксистские идеи. Когда сформировались первые отряды красной народной милиции, в их рядах направился на фронт Гранады. Позднее вернулся в Сьесу, где активно участвовал с красным полчищем в грабежах, беспорядках, обысках домов, задержаниях и побоях правых. Был начальником контрольно-пропускного пункта, установленного на мосту Пуэнте-де-Иерро. Добровольцем ушел в Красную Армию, откуда перешел в Штурмовую полицию. Служил в крепости Кастильо-де-Монжуик в Барселоне, где, говорят, вызвался добровольцем, чтобы войти в расстрельную группу, а впоследствии якобы бахвалился тем, что добивал раненых, когда начальникам отряда не хватало смелости это сделать. Бежал во Францию с разбитой Красной Армией, откуда недавно вернулся. Опасный и нежелательный элемент для социума.

– Амалия Гарсия Эрнандес, кличка Волнистый Попугай. Замужем, жительница Сьесы, 27 лет. Почти все члены ее семьи были ярыми приверженцами красных идей. До Доблестного национального движения состояла в ВСТ и Организации объединенной социалистической молодежи Испании. Затем стала членом Компартии и была секретарем Женского отделения МОПР. Принимала активное участие в мероприятиях данного учреждения, продавая билеты и осуществляя сбор денег. Именно она сшила флаги, которые появились на манифестации во время похорон члена народной милиции, той, что трагически закончилась нападением на тюрьму.

– Антония Рамос Семитьель, кличка Девушка Пако Дикого Оливкового Дерева. Не замужем, жительница Сьесы, 29 лет. Входила в ВСТ и в Компартию, помимо этого, была членом Женского антифашистского комитета и МОПР, занимая должности секретаря по оказанию помощи населению и снабжению продовольствием Народного конгресса солидарности и секретаря по оказанию помощи населению окружного комитета МОПР. Антония – ярая приверженица марксистских идей. Она активно вела красную пропаганду и несколько раз подстрекала своих коллег с фабрики трикотажных изделий пойти на забастовку. Девушка отличилась тем, что всегда шла во главе левых манифестаций, неся красный флаг. Через несколько дней после освобождения города при частном обыске в ее доме была обнаружена туника Нашего отца Иисуса Христа из Назарета, украденная из монастыря. Она очень опасный элемент для франкистского дела.

– Мануэль Кастильо Ромеро, кличка Надоедливый. Женат, житель Сьесы, 25 лет. До выборов 1936 года был членом Испанской Фаланги, затем перешел в Организацию объединенной социалистической молодежи Испании и в Компартию. Ярый пропагандист своих идеалов; преследовал и оскорблял правых, а также военных Национальной армии и генералов. В день прискорбных событий в тюрьме его видели улыбающимся недалеко от этого места, и похоже, что он участвовал в нападении и сожжении трупов.

* * *

Привели несколько групп заключенных, и список обвиняемых был нескончаемым. Секретарь продолжил называть каждого и зачитывать обвинения в их адрес. Затем через некоторый период времени, который дедушке показался бесконечным, начался военный совет. Основной его целью было определить, кто принимал непосредственное участие в событиях в тюрьме, чтобы на их примере устроить показательное наказание. Но члены судебной комиссии не слишком к этому стремились. Они уже определили минимальное количество казней и решили, что, если не появятся виновные, приговорят тех, кого считают самыми опасными для нового режима. В целом все они были нежелательными элементами, отбросами, от которых нужно было избавиться.

Военный совет точно не мог определить вину ни одного из заключенных. Все обвиняемые отчаянно пытались отвратить неминуемый смертный приговор, они снова и снова отрицали свое участие в нападении на исправительное учреждение.

Вдруг поднялся один из них, Ноги…

– Давайте разберемся, сеньоры. Нужно собраться с духом и сказать правду, поскольку, ведь ежели мы все заявим, что не виноваты, накажут людей, чьей вины в этом совсем нет. Я один из тех, кто выстрелил. Я, Хулио Кальдерон Марин, Ноги. Говорю это вслух, чтобы все об этом знали. Поэтому те, кто стрелял вместе со мной, пусть признаются. В противном случае придется это сделать мне, поскольку несправедливо, ежели накажут всех находящихся здесь заключенных, так как они невиновны. Давайте выходить, сеньоры… смелее… ведь мы уже все взрослые.

В большом зале, где проходил военный совет, послышался гул голосов. Затем наступила выжидающая тишина. Несколько человек поднялось и осталось стоять в тишине, пристально смотря в пол. Среди публики раздались возгласы: «Убийцы!» «Преступники!» «Негодяи!» «Хреновы красные!»… Председатель судебной комиссии потребовал тишины, и среди присутствующих возникла суматоха, которой дед воспользовался, чтобы покинуть этот ужасный спектакль, где ему волей-неволей пришлось присутствовать.

Когда Хусто вышел из школы, он быстрым шагом направился в свой дом на дороге Камино-де-Мадрид. Дед запряг мулицу в телегу и поехал выполнять поручения бабушки Фуэнсанты. Закончив совершать покупки, он покинул Сьесу и направился к землям Эль-Элипе. После того как Хусто уладил вопрос с документами племянника Раймундо, он еще долго не хотел возвращаться в городок, где люди, казалось, посходили с ума.

* * *

Однажды рано утром, через несколько месяцев после случившегося в школе, в дом деда пришел Гильермо Лосано Фернандес. Это был земледелец, унаследовавший от родителей участок земли около края Карричоса, который оказался отделен от него железной дорогой Мадрид – Картахена.

Гильермо, его братья, сестры, а также двоюродные братья и сестры были известны как Те, что связаны с траншеей с сокровищем. У этой длинной клички было печальное происхождение. Шли 60-е годы XIX, когда в зону Карричосы прибыли сотни людей, чтобы выполнять работы по прокладке железнодорожного пути, который проходил в тех краях, недалеко от места, где у двоюродного прадеда Гильермо, Хуана, был дом и участок. Мужики работали в течение нескольких месяцев, и каждую неделю регулярно приезжал уполномоченный, чтобы выплачивать заработную плату. Поскольку людей было много, денежная сумма была крупной.

Однажды ранним весенним утром Хуан поднялся раньше обычного, около четырех утра. Он должен был идти в город и не хотел, чтобы на обратном пути его застигла темнота. Мужик запряг самую кроткую ослицу, которая у него была, и отправился в Сьесу. Он шел, думая о своем и наслаждаясь утренней прохладой, когда услышал гул голосов вдали. Хуан насторожился. В эти дни там шаталось много рабочих, и было неизвестно, что чужаки собой представляют. Он привязал ослицу к веткам земляничного дерева в низине этого участка земли и украдкой подошел к месту, откуда доносились голоса.

Хуан все услышал и быстро понял, в чем дело. Уполномоченный и начальник ремонтных работ на железной дороге прятали зарплату рабочих и собирались выдать все за ограбление на следующий день. Так они и сделали. Спрятали деньги в ответвлении оврага Агуа-Амарга и вернулись на расчищенный участок железной дороги. Хуан подумал, что ему повезло, и судьба подарила ему сокровище. Он взял деньги и унес их далеко оттуда, вниз по течению того же оврага, и снова спрятал. Потом мужик вернулся домой и закрылся, дожидаясь рассвета. В тот день он попал на глаза работников, которые пришли работать в его дом. Хуан объяснил им, что они должны делать, и сказал, что направляется в город.

Когда стало известно о похищении зарплаты рабочих железной дороги, разразился большой скандал. Прибыли полицейские из Мурсии и Мадрида, чтобы провести расследование, но ничего так и не прояснилось. Прошло время, рабочие продолжили прокладывать дорогу, и участок их работы теперь был далеко от тех мест, где люди вернулись к нормальной жизни. Те, кто организовал подобие ограбления, должно быть, вернулись за похищенным, но ничего не нашли. Первые подозрения пали на Хуана и его семью, потому что их дом находился ближе всего к этому месту, хотя также стали подозревать некоторых рабочих, которые ушли с работы в течение нескольких недель после ограбления.

Должно быть, воры заключили какое-то соглашение с лейтенантом Жандармерии Сьесы, поскольку этот человек самостоятельно начал параллельное расследование, в котором участвовали оба организатора ограбления. С каждым днем кольцо вокруг Хуана сжималось. Лейтенант из Жандармерии давил на него психологически, он допросил его пару раз, последний раз в угрожающей и грубой форме. Мужик решил, что, поскольку его не могут ни в чем обвинить, самым лучшим выходом будет спастись бегством. Он никому ничего не сказал, даже своей жене. Хуан подумал, что в таком случае жандармы никогда не заставят ее говорить.

Однажды утром он сказал жене, что идет на земли Альбасете покупать мулов и пробудет там сколько-то дней. Хуан вернулся лишь через несколько недель, и, когда это сделал, обнаружил своего единственного сына мертвым, его тело было еще дома.

Парень умер за день до возвращения отца в результате побоев, устроенных уполномоченным, начальником по ремонту железнодорожных путей и лейтенантом Жандармерии во время допроса, которому они подвергли его на одном пустыре. Юноша ничего не знал и ничего не мог сказать им. Хуан впал в отчаяние и с того дня начал винить себя в смерти сына.

Вследствие гибели мальчика в городке случился огромный скандал. Всем трем участникам тех событий было предъявлено обвинение, и в конце концов их всех приговорили к смешным тюремным срокам. Хуана оставили в покое и больше никогда никто не докучал ему по этому поводу. Но совесть мужика не унималась. У них с женой больше не было детей, и Хуан подумал, что лучшее применение, которое он может найти этим деньгам, так это помогать детям своих двух братьев.

Постепенно Хуан покупал все больше и больше земли, которую разделил на довольно внушительные участки, с тем чтобы на них безбедно могло прожить несколько семей. Затем вручил их своим племянникам, аргументируя это тем, что он был уже старым и устал обрабатывать столько земли. Сначала умерла его жена, а через три месяца и он сам. Когда Хуан бился в агонии на кровати, он рассказал своим двум старшим племянникам о происхождении денег и причине смерти своего сына – о трагедии траншеи с сокровищем. Он попросил их сохранить это в секрете и усвоить, что жадность всегда приносит несчастья. С годами эта история стала достоянием потомков племянников дяди Хуана, Того, что связан с траншеей с сокровищем, и в конце концов о семейной истории узнали сельские мужики.

Гильермо, Тот, что связан с траншеей с сокровищем, был потомком Бартоломе, который в свою очередь являлся одним из старших племянников Хуана, Того, что связан с траншеей с сокровищем. Гильермо жил в доме на своем участке около остановочного пункта «Ла-Масетуа», он был женат, и у него было четверо общих с женой детей и один ребенок, рожденный вне брака. Мужик жил безбедно, и с юного возраста ему нравилось ходить в город развлекаться.

Когда Гильермо уже был женат и его жена родила третью дочь, он влюбился в одну очень красивую девушку по имени Паскуалина Марин Контрерас, жившую на улице Онтана. Она одна занимала маленький домик, унаследованный от матери. Паскуалина никогда не была знакома со своим отцом: он умер молодым, когда она была еще ребенком. Бедный мужик упал на землю с верхушки абрикосового дерева, да так неудачно, что сломал себе шею.

Паскуалина зарабатывала себе на жизнь, работая служанкой у одного из городских барчуков. Гильермо пристрастился навещать девушку в ее доме, и через некоторое время та забеременела. Она родила мальчика, пробудив в нем новые чаяния. Наконец у него был сын!

Но Гильермо не мог бросить ни жену, ни трех дочек, которых также безумно любил. Он поговорил с Паскуалиной и объяснил ей, что не оставит свою семью, но она ни в чем не будет нуждаться, и он всегда будет заботиться о ней и об их сыне. Девушка согласилась, и Гильермо навещал ее всякий раз, когда шел в город, и даже иногда, когда работа в поле позволяла ему, оставался с ней на несколько дней.

Слухи об этих отношениях дошли до сельского дома Гильермо. Жена высказала ему все, что думала по этому поводу, и не позволила приближаться ни к ней, ни к дочерям в течение довольно долгого времени. Мужик должен был спать на сеновале, потому что она даже не давала ему войти в дом. Затем женщина поняла, что, если продолжит так себя вести, она рискует попасть в ситуацию, когда ее муж в конце концов переедет жить в дом Паскуалины в город. Однажды она сказала ему:

– Можешь снова спать в своей постели и подходить к своим дочерям. Только прошу тебя, никогда не приводи сюда ни эту женщину, ни ее сына.

Гильермо согласился, и после примирения его жена забеременела их четвертой дочерью. В течение нескольких лет он счастливо жил в двоеженстве, пока его сын Бартоломе не вырос и не стало понятно, что он не совсем нормальный ребенок. Это был страшный удар для мужика, но ему ничего не оставалось, как смириться.

Бартолико Безумный, сын Паскуалики и Гильермо, Того, что связан с траншеей с сокровищем, рос под защитой всех соседей своего района. Даже ребята его возраста, иногда такие жестокие, проявляли к нему снисхождение. Они брали его играть с собой, и их смешили его экстравагантные выходки.

С детства Бартолико нравилось гулять по центральным улицам городка и, главным образом, на площади Эскина-дель-Конвенто. Постепенно он подружился со всеми, особенно с женщинами, которые дарили ему лепешки из «пан дормидо» и шоколадные пирожные. С восьми или девяти лет с ним стали случаться припадки, и в навязчивом состоянии он заводил одну и ту же песню:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

– Но, Бартолико, снова тот же мотив… – отвечали ему женщины, которые встречались с ним, когда шли за покупками ближе к полудню.

Однако Бартолико не переставал и продолжал свою песню. Иногда он шел позади какой-нибудь жительницы и следовал за ней по улице:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

– Бартолико, давай, беги, иди к чертовой матери! Какой же ты зануда порой, сынок. Меня тошнит бесконечно слышать эту твою песню. Ежели я умру, буду выходить по ночам и тянуть тебя за пятки, когда ты спишь. Тебе что, больше нечем заняться?

Иногда Бартолико, действительно, было чем заняться: с ранних лет он доставал свое мужское достоинство прямо на улице в разгар дня и, стоя или сидя, начинал мастурбировать. Когда рядом проходила какая-нибудь женщина, он говорил: «Малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри…».

Девушки, которые не были с ним знакомы и видели его в первый раз, пугались и с криком убегали. Те, кто уже знал его и был в курсе его поведения, говорили ему шутливо: «Бартолико, снова достал свои причиндалы? Разве ты не устаешь наяривать?»

Бартолико улыбался в ответ и продолжал свое развлечение…

Когда закончилась война, Бартолико Безумный уже был юношей 24 лет, который, несмотря на свой возраст, не оставил свои прежние привычки. Никто не обижался на его припадки, и все сквозь пальцы смотрели на его выходки. Даже Малые сестры Непорочного Сердца Марии, монахини из приюта Монастыря, уже давно смогли привлечь Бартолико к полезному делу, позволяя ему выполнять поручения.

Однажды утром в мае 1939 года Бартолико Безумный сидел на площади Эскина-дель-Конвенто. Он только что позавтракал в приюте с монахинями, когда увидел, как по улице Сан-Себастьян шла группа женщин, направлявшихся в церковь Монастыря на восьмичасовую службу. Когда они прошли около него, с ним снова случился характерный припадок, и он подошел к одной из них:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

Женщины, дочери и жены богатых помещиков, почувствовали себя неловко в присутствии этого юноши. Времена изменились, и они не должны были терпеть подобное проявление неуважения от всяких идиотов.

Совершенно очевидно, что настали другие времена, а Бартолико Безумный об этом не знал. Когда эта группа женщин вышла со службы, она увидела, как парень, выставив свои гениталии, мастурбировал на лестнице, на входе в приют Монастыря. Он тоже их увидел и, направляясь к одной из них, к какой конкретно неизвестно, начал говорить: «Малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри…».

Возмущенные женщины принялись кричать, хотя это был не первый раз, когда они наблюдали подобные действия Бартолико Безумного. На крики прибежали услужливые Эхеа и Кастаньеда, одетые в голубые рубашки. Они выслушали объяснения женщин и сразу же подошли к юноше. Эти новые представители порядка обошлись без лишних церемоний. Эхеа и Кастаньеда принялись бить паренька ногами и спустили с лестницы. На земле они пинали его, сами не отдавая себе отчета в своих действиях, обзывая по-всякому, от сукиного сына до похотливого пса.

Монахини приюта вышли, чтобы вступиться за Бартолико, но это было бесполезно. Эхеа и Кастаньеда продолжали его бить. Затем каждый их них взял его под руку и оба отвели его в тюрьму как нежелательного элемента. Там его снова избили так, что им даже пришлось вызывать врача, потому что они думали, что он умирает.

На следующий день Паскуалина появилась в доме Гильермо, в поле. Когда мужик ее увидел, он подумал, что случилось что-то плохое. Паскуалина была напугана и очень нервничала, она не решалась войти в дом. Жена Гильермо, выслушав объяснения бедной женщины из окна, вышла на улицу и, взяв под руку испуганную Паскуалину, завела ее в дом, посадила в кресло и начала успокаивать, попросив своих дочек приготовить сеньоре ячменный кофе с молоком.

Гильермо не очень понимал, что ему надо было делать, чтобы вытащить своего сына из тюрьмы. Парень ничего не сделал. Он был всего лишь святой простотой. Гильермо боялся, что юношу отправят в сумасшедший дом в Эль-Пальмаре в Мурсии и запрут его там на всю жизнь. Он размышлял о том, что делать, когда жена подошла к нему и сказала:

– Прямо сейчас иди в город, любым способом вытащи своего сына из тюрьмы и приводи его в поле жить с нами. Здесь ему будет спокойнее, и до него не доберутся эти скоты.

Мужика смутила реакция жены. Он такого не ожидал. Гильермо повернулся и поцеловал ее в лоб в знак благодарности. Готовя телегу, чтобы выехать в город, он подумал, что, возможно, дон Херман, барчук дяди Хусто Сумы из Эль-Элипе, сможет помочь ему.

Гильермо все рассказал дедушке, когда прибыл в дом в Эль-Элипе. Хусто Сума не желал возвращаться в город, но он не мог оставить своего соседа без поддержки. Они оба направились в Лос-Прадос, в дом Хермана Агуадо-Мохадо. Им повезло, и они застали барчука дома в тот момент, когда он занимался своими многочисленными делами.

Дон Херман схватился руками за голову, когда они ему рассказали о том, что произошло с Бартолико.

– Ладно, пойдем в город, посмотрим, что сможем сделать, – сказал он.

Все трое направились в Сьесу. Дон Херман сразу пошел в Муниципалитет, чтобы поговорить с доном Антонио Тельесом, который был мэром города в этот период.

– Добрый день, дон Херман, что тебя сюда принесло? – спросил мэр, увидев своего друга.

– Одолжение, о котором хочу попросить тебя. Возможно, ты сможешь помочь одному бедному человеку.

– В чем дело?

– Ну, эти сволочи Эхеа и Кастаньеда здорово избили Бартолико Безумного, бедного паренька, который всегда сидит на площади Эскина-дель-Конвенто, твердя всем и каждому «завтра ты умрешь». И вдобавок ко всему они отвели его в тюрьму и заперли в камере.

– Да что же это такое, этим двоим нечем больше заняться, как только создавать еще больше проблем, как будто их и так у нас мало. И хуже всего то, что я не могу ничего сделать, чтобы образумить их. Они близкие друзья начальника Фаланги в провинции Мурсия, этого зверюги Орондо, – сказал дон Антонио Тельес.

– Может, ты все-таки сможешь что-нибудь сделать, потому что там внизу стоит его отчаявшийся отец.

– Да, друг, не волнуйся. Пусть отец идет в тюрьму и ждет около двери, через некоторое время ему передадут сына. Я направлю приказ начальнику тюрьмы, чтобы паренька отпустили. Но пусть они будут поосторожнее с юношей, чтобы его снова не увидели эти двое.

Гильермо и Хусто Сума прождали у входа в тюрьму почти два часа, пока наконец не вывели паренька. Он едва мог ходить после побоев, устроенных теми двумя тварями. Мужики посадили его в телегу, уложили на некое подобие постели из соломы и отвезли в поле, далеко от рьяных охранников нового режима.

Годы спустя, когда люди в голубых рубашках перестали быть столь строгими, Бартолико Безумный вернулся в городок, чтобы снова гулять по площади Эскина-дель-Конвенто и прилегающим улицам. Он по-прежнему входил в иступленное состояние и продолжал твердить свое «завтра ты умрешь», хотя его эксцентричные сексуальные выходки в конце концов прошли, сначала повторяясь эпизодически, а потом и вовсе исчезнув. Монахини нашли ему новое занятие: когда умирал какой-нибудь житель приходского округа, его заставляли запоминать имя покойника и его адрес, а затем давали в руки колокольчик, чтобы он ходил по городу, объявляя о смерти покойного, а также дате и месте его захоронения.

Некоторые жители убегали от него, крестясь, поскольку, сообщая о том, кто умер, Бартолико поворачивался к прохожим и, будто предсказывая, говорил им: «А ты… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…»

* * *

Дон Антонио Тельес Гамес был братом дона Пепито Тельеса, того самого, который обанкротился из-за рабочих и которого убили во время событий 1936 года. Антонио был похож на старого испанского дворянина: он был горд своим положением, покровительствовал своим мужикам, но в то же время держал с ними дистанцию. Этот человек отличался необыкновенно высоким культурным уровнем, к тому же он был престижным адвокатом, который вместе со своим братом играл важную роль в довоенные годы, поскольку защищал рабочих в судах.

Дон Антонио Тельес был известен в интеллектуальных кругах всей Испании как библиофил. Его слава сохранилась даже в годы войны, поэтому полковник, который прибыл в Сьесу командовать войсками Франко к финальному этапу боев, войдя в Муниципалитет, первым делом спросил о нем. Он позвал одного из местных фалангистов, примкнувших к новой власти с целью «оказания любых услуг»:

– Дон Антонио Тельес Гамес в городе?

– Да, сеньор. Правда, я не знаю, находится ли он у себя дома в Сьесе или за городом.

– Тогда найдите его немедленно и приведите ко мне.

– Есть.

Фалангист отправился искать дона Антонио, гадая о его судьбе:

– Черт побери! Небось, окажется, что мы должны будем расстрелять его самым первым. Говорил я, что не годится столько защищать рабочих. Теперь пусть он за все отдувается и заплатит за то, что сделал.

Антонио Тельес Гамес жил на соседней улице, рядом с Муниципалитетом, и на удачу фалангиста находился дома, работая в библиотеке.

– Дон Антонио, я пришел за вами по приказу полковника… из наших… из войск, которые прибыли сегодня.

– И что же хочет этот святой человек?

– Ну, говорит, чтобы вы немедленно пришли в Муниципалитет. По правде говоря, не знаю зачем.

– Ладно, это мы скоро узнаем. Отведите меня к нему…

К удивлению фалангиста, когда пришел дон Антонио, полковник дал ему руку и сказал: «Добрый день, сеньор мэр».

Предположения фалангиста так и не подтвердились. Полковник и дон Антонио прошли в кабинет и долго и обстоятельно вели там беседу. Назначение пришло свыше и от него нельзя было отказаться, поэтому дон Антонио принял эту должность со свойственной ему естественностью. Когда полковник ушел, мэр остался в Муниципалитете и сразу приступил к своим обязанностям.

Были очень трудные времена. Всем приходилось как-то выживать. Особенно тем, кто проиграл войну. Поручительства и отчеты, составленные доном Антонио в те первые месяцы спасли от смерти, а также несправедливых и долгих тюремных сроков многих людей, стольких, что в Мурсии, в Областном управлении Фаланги начали проявлять беспокойство.

К тому же отчеты фалангистов из Сьесы о действиях мэра еще больше подогревали эмоции кровожадного и самого по себе раздражительного Орондо, вездесущего начальника мурсийских фалангистов. Должно быть, что-то произошло с покровителями дона Антонио Тельеса в Мадриде, поскольку однажды Орондо приказал вызвать к себе мэра Сьесы.

Дон Антонио прибыл в Мурсию, как он думал, на штатную встречу. Очередная патриотическая беседа о мировом значении Родины. Но мэр ошибся. Хотя Орондо учтиво принимал его в своем кабинете, дон Антонио уловил некоторую иронию в его словах. Они едва успели поздороваться, как в кабинет вошли три человека, безукоризненно одетые в униформу из голубых рубашек и с военной амуницией.

– Дон Антонио, я хочу вам показать нечто очень важное, идите вместе с этими людьми, а через пять минут я к вам присоединюсь.

Дону Антонио совсем не понравилось присутствие фалангистов, но он без возражений сопроводил их. Мэр Сьесы и представить не мог, что его ждет.

Действительно, немного позже Орондо присоединился к ним в подвале здания. Дон Антонио уже сидел на стуле со связанными за спиной руками, и ему брили голову наголо.

– Ну как, мэр, вам нравится стрижка, которую мы вам делаем?

– Орондо, как вы осмеливаетесь проявлять ко мне такое неуважение?

– Вы не достойны никакого уважения. Или вы думаете, мы не знаем, кто вы такой. Чертов массон, вот вы кто. И красный. Считаете, мы забыли, что вы делали до войны, защищая красных в судах. А сейчас, воспользовавшись тем, что некоторые непосвященные из Мадрида назначили вас мэром Сьесы, вы помогаете этому красному сброду, каторжникам.

– Орондо, вы с ума сошли, сделайте одолжение. Отпустите меня сейчас же, пока все не зашло слишком далеко.

– Отпустить вас! Что и освободится, так это ваше тело, когда мы закончим прочищать вам желудок. Увидите, как легко вам будет спать сегодня. Закончив брить мэра наголо, ему попытались дать касторового масла, но дон Антонио закрыл рот и отказался. Его избивали, пока он не понял, что нет смысла сопротивляться. Дону Антонио дали столько касторового масла, что он несколько часов блевал и испражнялся. Это время показалось ему вечностью. Он оказался обезвоженным и был на волосок от смерти.

Когда дон Антонио Тельес вернулся в город, он уже не был мэром. Униженный, он заперся в своем доме и долго не выходил на улицу. Дон Антонио провел какое-то время под домашним арестом и наконец, когда закончилась война в Европе, воспользовавшись поездкой в Париж для покупки книг, остался жить во Франции, в добровольном изгнании. Его душила обстановка, сложившаяся в городе по окончании войны, и он хотел переждать какое-то время, прежде чем вернется в Испанию, возможно, что-то изменится в связи с окончанием войны в Европе.

Дон Антонио вернулся через несколько лет. Он скучал по городку и его жителям. Друзья в Сьесе написали ему в письме, что все поменялось и обстановка стала другой. Когда дон Антонио вернулся в городок, ему было также неуютно. Бывший мэр попытался организовать учебную группу из молодежи Сьесы, он собирался с ними в месте, которое обустроил на балконе городской стены, рядом со скитом Святого Варфаломея и старым Домом управления, принадлежавшим Ордену Сантьяго.

Однажды, когда они читали на латыни тексты Цицерона и других классических авторов, один из молодых людей увидел среди латинских слов то, которое означало конкретную часть мужской анатомии: «Надо же, охренеть, да это же значит член, это член…».

Подобный комментарий привел дона Антонио Тельеса к окончательному выводу о том, что он теряет время с этими глупцами, и бывший мэр решил распустить группу. С тех пор он полностью посвятил себя своим книгам, хотя принимал у себя юношей, которые испытывали жажду знаний и приходили сами, чтобы проконсультироваться по поводу книг запрещенных в те времена авторов.

* * *

Однажды весной 1939 года Дамиан Красный шел с поливных земель Ла-Парра в направлении края Орно, когда на одном участке дороги лицом к лицу встретился с Хусто Сумой. Они сразу же узнали друг друга.

– Добрый вечер! – поприветствовал его Дамиан, не скрывая своей радости.

– Вот это да, юноша! Добрый вечер! Что ты здесь делаешь?

– Вы меня помните? – спросил Дамиан Красный.

– Еще бы, паренёк! Ну, конечно, я тебя помню. Хотя, по правде сказать, мальчик, я не помню твоего имени, – ответил ему дядя Хусто Сума.

– Меня зовут Дамиан. Я из Эль-Рольо, посёлка у Сехина, того, что рядом с Бульясом. Как раз в ту самую ночь, когда вы меня приютили, я шел домой. Но теперь вся моя семья здесь, в пойме Сьесы. Мы пришли сюда в поисках работы.

– Так ты что же, из семьи тети Милагрос, из тех, кто пришел работать в имение дона Педро Хименеса?

– Да, это мы. Хотя это громко сказано, что мы работаем у дона Педро Хименеса, поскольку за то недолгое время, что мы здесь, он нас выгонял из своего владения уже три или четыре раза, всякий раз как ему вздумается.

– Дело в том, что этот человек вот такой особенный. Он быстро сердится, но затем отходит. В любом случае, когда у тебя не будет работы или тебе надоест выносить дона Педро, приходи работать на мой участок в Эль-Элипе. Ко мне многие обращаются. Кроме зарплаты, я еще и кормлю. Я сам готовлю еду. Тебе ведь не нужно объяснять, как туда добраться, ты уже знаешь, где находится дом.

– Большое спасибо, что предложили мне работу, и особенно за то, что предоставили мне укрытие той ночью, когда я шел с фронта.

– Не благодари, сынок. В этой жизни надо помогать тем, кто в этом нуждается, – сказал Хусто Сума.

– Я могу привести одного из братьев, чтобы работать в период жатвы?

– Можешь привести всех своих братьев.

Так снова встретились дядя Дамиан Красный и дедушка Хусто Сума. Прошло несколько дней, и в одно воскресенье рано утром, когда уже было время косить, Дамиан подошел к дому деда Сумы, чтобы спросить, когда начинать работать. Дедушка накормил его вторым завтраком и пригласил погулять с гончими. Они вернулись с парой кроликов, и дед приготовил вкусный рис. В качестве аперитива они съели поджаренные на углях уши, запивая их отличным домашним вином.

Три дня спустя Дамиан начал работать на участке дедушки со своими братьями Рамиро и Хусто. В следующем году работать пришел только Хусто. Дамиан и Рамиро снова проходили службу, на этот раз в армии Франко. В последующие годы Хусто приходил на жатву вместе со своими младшими братьями: Антоном, Марсьялем и Федерико.

После конфликта бабушки Амалии Хесус с доном Педро Хименесом, Антон ушел из под опеки тех неблагодарных людей, как только появилась возможность. Ему было 16 лет, когда он впервые отправился в горы теребить эспарто. Сезон начинался в октябре и длился до марта. В течение нескольких лет Антон сопровождал своего брата Хусто. Затем, когда того забрали в армию, Марсьяль, один из младших братьев, сопровождал Антона в горы.

Они обычно шли работать на обоих берегах реки Сегура, в гору Альморчон, в Лосарес, в Серрету, в Солана-де-ла-Палеру, на участок семьи Чапули, в Кабесос-Негрос, около поля Кахитан и водохранилища реки Кипар, на участок Галиндо, к горной цепи Кабеса-де-Асно и т. д. Ребята выходили из дома в четыре или в пять утра в зависимости от направления. Их целью было добраться до участка работы до рассвета. Когда им приходилось переходить реку, они делали это через овраг Барранко-де-Мота или Ла-Парру.

Антон и Хусто обычно вместе выдергивали в среднем от 300 до 350 килограммов ежедневно, но Хусто всегда теребил больше. Антон говорил, что его брат Хусто был «расторопным» теребильщиком, одним из самых лучших в городке. Иногда они брали с собой ослицу, чтобы перевозить выдернутое эспарто к весам. А порой, чтобы идти быстрее, за несколько раз переносили эспарто на спинах. Но, как оба потом вспоминали, в конце дня, когда количество груза увеличивалось, им не хватало этого животного.

Ребята перетаскивали эспарто к весам. В полдень они несли то, что надергали за утро, а все, что теребили после обеда, доставляли в конце вечера. В первые годы им платили по 16 центов за сданный килограмм. Затем цена немного поднималась: 20, 25, 30 центов. Почти каждый год платили больше, чем раньше, в зависимости от мест работы. Иногда цена была более высокой, если эспарто находилось в труднодоступных местах.

Самую большую оплату в 60 центов за килограмм эспарто Антон получил уже 1962 году, кстати, это был последний год, когда он дергал эту траву. Зимой пошел очень сильный снег, что нетипично для засушливых земель Эспартании, и было мало работы в поле, поэтому у многих мужиков назрела необходимость теребить эспарто, чтобы выжить.

* * *

Одним холодным зимним послевоенным утром мужики собрались около места сушки эспарто Портачико на расстоянии брошенного камня от Вередильи, чтобы теребить эспарто. Цена за выдернутый килограмм оставалась прежней уже два года, и наступала третья зима без повышения. Теребильщики были очень недовольны, и тем утром на площадке для сушки эспарто, прежде чем зазвучал рог, они решили устроить «дубинку», то есть не собирать эспарто.

Начало рассветать и охранник Муниципалитета дунул в рог, этот звук был знаком для начала работ по выдергиванию эспарто. Но никто не сдвинулся с места. Рог снова зазвучал. Ни одна душа не пошевелилась. Охранник и представители предпринимателей, которым Муниципалитет распределил эспарто в результате торгов, начали нервничать. Рог зазвучал в третий раз. И в третий раз никто не сдвинулся с места.

Мануэль Двадцать Один разделял идеи левых. Ему нравилось защищать свои права в рамках дозволенного. Что, кстати, было довольно рискованно в те годы. Должно быть, его голос был слышен немного громче других во время комментариев, сделанных собравшимися теребильщиками в широком кругу, который они образовали на площадке для сушки эспарто, прежде чем рог прозвучал в третий раз.

Поскольку мужики не принимались за работу, охранник Муниципалитета на свой страх и риск решил отправиться на электростанцию «Эль-Сальто-де-Альмаденес», чтобы сообщить о сложившийся ситуации двум жандармам, которые в эти годы постоянно дежурили на ней.

Некоторое время спустя муниципальный охранник вернулся в сопровождении капрала и рядового жандарма. Должно быть, муниципальный служащий что-то сказал им, поскольку жандармы направились непосредственно к тому месту, где стоял Мануэль.

– Что здесь происходит? Нет желания работать этим утром? – спросил капрал.

В ответ последовала абсолютная тишина.

– Пусть хоть кто-нибудь ответит. Итак, в чем проблема? – настойчиво повторил свой вопрос капрал.

Снова молчанье.

– Так, кто такой Двадцать Один?…

– Я Двадцать Один, – сказал уверенный голос после долгой паузы.

– Назовите мне, пожалуйста, ваше полное имя, – попросил капрал.

– Мануэль Мелгарехо Лукас.

– А как вас называют? – спросил капрал.

– Двадцать Один.

Капрал влепил Мануэлю сильную пощечину, что заставило его отступить, и он чуть не упал на землю, споткнувшись о валявшийся камень.

– Ну так с этих пор вас станут называть Двадцать Два. За работу все, живо! Черт побери!

Мануэль Мелгарехо Лукас бросился на жандарма с намерением ударить его по лицу железной «палочкой» для теребления эспарто, которую он держал в правой руке.

– Мануэль, ты проиграешь. Тебя сегодня здесь убьют, – сказали парню два его товарища, пока его держали.

Жандармы не ожидали такой реакции и, отступив назад, сделали вид, что хотят выстрелить из винтовок.

Прохладный утренний воздух стал плотным. Некоторые мужики потянулись к своим навахам. Другие демонстративно трясли своими «палочками». Жандармы испугались и стали угрожать тем, что позовут подкрепление. Но все теребильщики оставались на своих местах. В итоге стражам порядка пришлось найти повод, чтобы покинуть площадку для сушки эспарто. Они делали вид, что их все интересует и обо всем начали задавать вопросы то тем, то другим и в конце концов исчезли из Портачико.

Теребильщики оставались там еще достаточно долгое время, пока вдруг – как будто кто-то отдал им приказ – не покинули площадку для сушки эспарто и не разошлись по домам. «Дубинка» продлилась несколько дней, пока, уставшие от ожидания, с голодными семьями, теребильщики не вернулись к выдергиванию эспарто, не дождавшись повышения, которого требовали. Однако по прошествии времени владельцы участка действительно подняли цену за килограмм выдерганного эспарто, чтобы избежать новых конфликтов. Но они сделали это тогда, когда посчитали, что работники не свяжут повышение стоимости со своими вызывающими действиями во время «дубинки».

* * *

Время шло, и Антона, которого все стали звать Валера из-за его второй фамилии по линии бабушки Амалии Хесус, также призвали в армию. Его направили в Африку. Для него, никогда не путешествовавшего, это было настоящим событием, ведь он мог посмотреть мир. Однажды утром Антон выехал на почтовом поезде в направлении Мурсии. Оттуда, перевезя паренька в несколько этапов через всю Андалусию, его доставили в Кадис. Море очаровало Валеру, он никогда раньше его не видел и был поражен, пересекая пролив Гибралтар. Дельфины сопровождали корабль, прыгая с обеих сторон. Они плыли быстрее, чем судно.

Антон объехал почти весь протекторат: Мелилью, Сеуту, Тетуан, Лараче… Он получил назначение в конный полк и там научился держаться на лошади и использовать это животное для различного вида работ. Валера бесчисленное количество раз купался в Средиземном море и в Атлантическом океане, а когда пареньку сообщили, что ему дают освобождение от военной службы и он должен вернуться домой, он удивился, как быстро прошло время. Африканское приключение показалось Антону коротким, и он был бы не прочь немного продлить его. Но желание увидеть свою семью было таким сильным, что у него не оставалось сомнений насчет возвращения в Эспартанию.

Когда Антон прибыл в Сьесу после такого долгого отсутствия, он осознал, что многое изменилось. На самом деле, гораздо больше, чем он смог заметить первоначально. По полям передвигалось много людей, в то же самое время ходил слух, что у некоторых фабрик эспарто появились экономические сложности.

В краю Ла-Парра дон Педро Хименес Манчеганос начал осуществлять проекты, которые они вместе с братом Дамасо разрабатывали еще до войны. Он распорядился подготовить территорию исконных поливных земель, которыми владел в Ла-Парре, чтобы посадить на ней саженцы фруктовых деревьев, и приказал Бенедикто, мужу двоюродной бабушки Милагрос, подготовить растения различных сортов: персиковых, сливовых, абрикосовых, грушевых деревьев и т. д. Бенедикто должен был привить тысячи и тысячи саженцев, однако никто точно не знал, где дон Педро хотел их посадить.

Вскоре сомнения разрешились. Дядя Самокрутка нанял сотни подёнщиков и обозных животных с волокушами и другими необходимыми инструментами, чтобы двигать землю и ровнять почву. Немногие сначала понимали логику передвижения земель, но затем постепенно стали появляться выровненные и разбитые на квадраты грядки с дорожками, каналами и оросительными рвами для распределения воды для полива.

Антон Валера был задействован в тех работах вместе со своими родными и двоюродными братьями, детьми двоюродной бабушки Милагрос. Служба в кавалерии в Африке превратила парня в настоящего специалиста в глазах дяди Самокрутки. Тот поручил ему координировать самую деликатную работу, которую они осуществляли в течение долгих месяцев, используя животных: укладку огромных труб, предназначенных для подъема воды из речных скважин до новых грядок, созданных мужиками на старинном суходоле дона Педро Хименеса, превратившемся с того момента в орошаемые земли.

Никто не знал, как, почему, кто этому посодействовал, но некоторые земледельцы и предприниматели из Сьесы получили разрешение открывать водные скважины у самой реки Сегура. На допустимом расстоянии от берегов, но достаточно близко, чтобы можно было добыть воду грунтового слоя, фильтровавшуюся руслом реки; возникли скважины, и их ценный водный поток передвигался мощными гидравлическими насосами на много километров, до новых поливных земель.

Кстати, эти белые земли, на первый взгляд бедные, казалось, тысячи лет ждали эту воду, чтобы продемонстрировать, какими плодородными, урожайными и изобильными они могут быть. Из суходола родился сад, превзошедший самые лучшие ожидания и ставший образцом, которому многие из тех, кто располагал средствами, принялись подражать.

* * *

Несомненно, дядя Самокрутка был не единственным. Вскоре за ним последовал дядя Рапао, предприниматель, который создал компанию под названием «Инкременто Агрикола». Мало кто знал его по имени, и ходил слух, что он сколотил себе большое состояние на спекуляции продуктами питания и реконструкции Мадрида после войны. Огромное угодье Рапао следовало той же модели, что и владение Самокрутки. Фактически в некоторых местах у них были даже совместные границы. Он также использовал воду из скважин реки Сегуры и засадил большие поверхности земли разнообразными фруктовыми деревьями и виноградниками столовых сортов винограда. Но к тому же Рапао еще больше усовершенствовал эту отрасль. Он построил в своем угодье современные сооружения с огромной высокой емкостью для хранения воды. Ранее никто не видел ничего подобного в полях Сьесы. В довершение всего дядя Рапао соорудил небольшой дворец, окруженный роскошным садом, который использовал во время своих частых посещений имения. Экзотическую ноту придали владению капризы хозяина и прогулки в дорогих каретах, запряженных андалусскими лошадьми. Все это привело к тому, что аскетичные сельские мужики в итоге перестали уважать нового экстравагантного миллионера.

Почти в то же время начала работу компания, которая называлась «Агрикола де Ориенте» – общество, созданное предпринимателями из Сьесы, Абарана, Аликанте и Валенсии. Они приехали в поля Ла-Карричоса и купили плодородные земли у земледельцев, у которых были там свои участки. Некоторые из мужиков попытались выстоять, несколько попробовали модернизировать производство и превратить свои земли суходола в поливную территорию, но им отказали в подаче воды. Осознав, что их участки уже не будут конкурентоспособными, они в конце концов сдались и продали свои земли. «Ла-Карричоса» стала самым большим хозяйством в Сьесе и на сегодняшний день продолжает им оставаться, несмотря на деление, произошедшее в результате распада и продажи первоначального общества.

Инициативы этих людей навсегда изменили жизнь города Сьеса. Они покончили с бедными культурами суходола, где семьи едва перебивались нищими урожаями, получаемыми в результате неоправданно тяжелого труда. Они покончили с грустной картиной полусухих посевов, которые уже весной были истощены из-за нехватки воды, там, где вдобавок тонкий слой плодородной почвы тащился к морю грозовыми ливнями, идущими в осенние месяцы. Они покончили с покровительством хозяев и ввели в сельскую среду более современные отношения, при которых рабочий день и подённая были регламентированы. В этом вопросе именно угодье «Ла-Карричоса» сыграло фундаментальную роль благодаря тому, что всегда придерживалось буквы закона в трудовых отношениях с работниками. Оно было образцом, которому следовали все мужики с полей, когда планировали выдвигать своим хозяевам трудовые требования на осуществление своих прав. И наконец эти инициативы покончили с барчуками и их капризами, хотя также привели к исчезновению испольщиков и арендаторов, которых постепенно вытеснили с не принадлежащих им земель в большинстве случаев без каких-либо компенсаций.

Но процесс на этом не закончился. Однажды одна компания, связанная с крупным испанским банком, тоже решила попытать удачу, организовав хозяйство, подобное угодью «Ла-Карричоса», на землях около посёлка Аской, где во время войны работала фабрика по производству оружия. Компания запустила работу хозяйства, но вместо того, чтобы взять воду из речных скважин, она раздобыла ее у Муниципалитета, получив концессию и право на эксплуатацию водоносных горизонтов почвы, которые имелись практически во всем муниципальном округе Сьеса.

Тогда возникла идея для организации крупной коммерческой деятельности, направленной на продажу воды для полива земель. Но разве люди захотят покупать воду, если не смогут ею пользоваться? Нужно будет довести воду до земель, а еще лучше, продавать воду и земли вместе: участки земли с квотами на воду, количество которой будет необходимым и достаточным для их эксплуатации в качестве орошаемых земель.

Акционерное общество купило еще больше гектаров земли у земледельцев и землевладельцев, преобразовало территорию, разровняло и выровняло земли, а также провело трубы и водные каналы в самые дальние уголки. Лица, стоявшие во главе этого крупного коммерческого предприятия, решили, что не будут устанавливать ограничений на минимальную площадь продаваемых участков, чтобы каждый сельский работник Сьесы мог бы приобрести столько земли, сколько захотел. Такой подход окончательно преобразовал социальную структуру и принципы собственности в городке. Сотни подёнщиков купили маленькие земельные участки по 5, 7, 9, 12, 15, 20 таулей. Каждая семья приобрела то, за что смогла заплатить. К тому же сберегательные кассы дали долгосрочные кредиты по низкой ставке. Большинство сельских работников и подёнщиков в Сьесе купили себе участки, что со временем обусловило новый синтез между традиционной сельской практикой и промышленным производством фруктовых культур в пойме Сьесы. Это привело к улучшению условий жизни земледельцев городка, повысив их доходы и до неузнаваемости изменив качество жизни.

Пустив в оборот в качестве товара такое большое количество земли, компания, воплотившая эту идею в жизнь, получила огромную прибыль. Были сколочены большие состояния, а имеющиеся чрезмерно увеличились. Несомненно, не обошлось без обмана и мошенничества. Так, например, лица, которые в это время управляли Муниципалитетом Сьесы, подстрекаемые организацией, эксплуатирующей переданные ей в концессию муниципальные водоносные горизонты, дали отрицательный ответ в опросе о необходимости получения воды в муниципальном округе Сьеса, хотя государство хотело предоставить округу положенные ему квоты на воду в связи с межбассейновой переброской рек Тахо-Сегура. Компания, стремясь поддержать свою монополию на воду для полива на большей части муниципального округа, ответила, что сельское хозяйство Сьесы не нуждалось в большем количестве воды, так как обеспечивалось за счет той, что она сама добывала в водоносных горизонтах почвы. К тому же, осуществляя единоличный контроль над продажей квот, эта организация продала намного больше квот на потребление воды, чем могли обеспечить водоносные горизонты.

Прошли годы, и все эти обманы стали достоянием общественности. Водоносные горизонты начали истощаться из-за чрезмерной эксплуатации, и вода для полива закончилась, поскольку «кто-то» отказался от нее от имени всех жителей.

Мелкие землевладельцы увидели, что их семейные хозяйства находятся в опасности, и начали принимать меры, требуя от власти решить проблему. Собрались все жители, пострадавшие от этой ситуации, и обнаружили, что у всех них было намного больше квот, чем у организации, которая распоряжалась водой водоносных горизонтов. Тогда они учредили Сообщество пользователей воды и отобрали права контроля над водой и управления ею у этой неблагодарной компании. В конце концов власти, поняв, что было совершенно мошенничество, согласились выделить часть квот на воду, положенных этим землям с самых первых дней проекта по межбассейной переброске. Но до сегодняшнего дня насущная проблема нехватки воды на землях Эспартании все еще не решена.

* * *

На землях Ла-Парры человеком, на которого всегда мог положиться дон Педро Хименес, был Перальда. Он выполнял функции управляющего и, помимо всего прочего, занимался наймом подёнщиков.

Перальда был старым коммунистом. В юности он отправился работать строителем в Мадрид. Мужик не выносил барчуков городка, и ему не нравилось работать в отрасли по обработке эспарто. Он пробыл в столице четыре года и именно там вступил в Компартию, где-то в 1934 году. Конец войны застал Перальду около Сьюдад-Реаля. Его отвели на Площадь быков этого города Кастильи-ла-Манчи, но ему удалось убежать в самые первые дни, прежде, чем арестованным запретили уходить с арены для боя быков. Он попытался дойти до Сьесы через поля, но ему не повезло: его обнаружили несколько марокканцев около Альмагро, когда он уже четыре дня был в бегах. Они его сильно избили и украли все, что у него было, за исключением республиканских денег, которые им были не нужны. Перальда не помнил точно, на какой срок его приговорили, но он так и не смог забыть семь лет, которые отбыл в разных исправительных учреждениях. В тюрьме Дуэсо он встретился со многими знакомыми из Сьесы: с Наблюдателем, парнем из Объединенного совета отрасли по обработке эспарто, с Монтильо, который был железнодорожником… в общем, со многими.

Когда Перальда вышел из тюрьмы, он вернулся в Сьесу и стал работать в поле, вернувшись к своим корням подёнщика. Он нанимался к разным барчукам, которые, узнавая о его положении бывшего заключенного, сразу же его увольняли. Однажды утром, после того как мужика только что выгнали с угодья «Гурулья», Перальда отправился в Ла-Парру, во владение дона Педро Хименеса. Он не слишком надеялся, что его наймут, но должен был попытаться, иначе его ждал голод. Перальда пошел в большой дом и увидел, как дон Педро сидит на улице за аперитивом в тени сосен. Мужик узнал барчука, несмотря на то, что прошло много времени с тех пор, как он столкнулся с ним последний раз на улице: это было за несколько месяцев до окончания войны, когда, будучи в увольнении, он пришел в Сьесу, чтобы повидать родителей.

– Добрый день, дон Педро! У вас есть для меня работа? – спросил Перальда.

– Работа есть, но вы извините меня, я вас не знаю. Вы из города? – задал ему вопрос дон Педро.

– Да, из города. Я трудился в угодье при жизни вашего брата Дамасо много лет назад. Затем отправился в Мадрид работать строителем. Потом началась война, и по ее окончании я прозябал семь лет и несколько месяцев в тюрьмах, поэтому нет ничего удивительного в том, что вы меня не знаете.

– Как вас зовут?

– Франсиско Перальда, но знакомые называют меня только по фамилии.

– Надо же, Перальда, вы сразу расставляете все точки над i.

– В любом случае, вы все узнаете и уволите меня, поэтому я говорю вам об этом сейчас, а ежели вас не устраивает, то просто не нанимайте меня и без обид. Так ни вы, ни я не потеряем время. Одну вещь я вам все-таки скажу: я отбыл свой срок, и мои документы в порядке. Я не беглец.

– Вы были членом какого-нибудь профсоюза или какой-нибудь политической партии?

– Да, сеньор, членом Коммунистической партии Испании.

– Ну, и что мне теперь делать? Нанять вас или нет?

– Это ваше дело, дон Педро… Вам решать.

– Идите по дороге, которая выходит из-под шоссе, пересеките мост над оросительным рвом и найдите Бенедикта, который трудится в рассаднике. Скажите ему, что я приказал показать вам ваш участок работы.

– Большое спасибо, дон Педро.

– Не за что, Перальда.

Через несколько месяцев после пребывания Перальды в угодье, где он работал, дон Педро узнал, возможно, из сведений, полученных от двоюродной бабушки Милагрос, что старый коммунист построил рядом с владением, на склоне одного холма, принадлежащего Муниципалитету, хижину из речного тростника и живет там постоянно, отправляясь в город только в исключительных случаях, несмотря на то, что в районе Кубико у него есть маленький дом, доставшийся ему от родителей.

– Перальда, почему вы не ходите в город по вечерам после работы, чтобы спать в своем доме, как подобает?

– Дон Педро, он находится далеко, да и мне не хочется ни с кем встречаться на улице, я предпочитаю оставаться здесь, где сам никого не беспокою и где меня никто не трогает.

– Но… вы уже отбыли назначенный вам срок и не должны ни от кого скрываться или чего-то стесняться.

– Я не прячусь, и мне совсем не стыдно за мое прошлое. Я не отказываюсь от своих идеалов и не стыжусь их. Дело в другом… просто иногда мне даже себя не хочется видеть.

– Надо же… не говорите так, Перальда. Все не настолько плохо. Если вы не хотите идти в город, я не могу вас заставить, но, если продолжите жить в этом шалаше, который соорудили, вы в конце концов станете бомжом. Послушайте, отправляйтесь в большой дом в угодье, возьмите себе две комнаты для прислуги и оставайтесь жить там, пока у вас снова не появится желание ходить в город.

Как оказалось, у Перальды еще многие годы не возникало потребности ходить в город, поэтому он остался в доме дона Педро почти на всю жизнь. Барчук ни разу не взял с него ни единого цента за аренду комнат и проникся таким уважением к этому человеку, что никогда не позволял себе с ним даже капризные выходки, которые часто демонстрировал другим.

Со временем Перальда стал исполнять функции управляющего. Дон Педро говорил ему, что нужно было делать в угодье, а он отвечал за то, чтобы мужики это выполняли. Когда рабочих рук не хватало, Перальда искал людей. Но это редко случалось, только во время сбора урожая. В большинстве случаев сами мужики приходили к Перальде в поисках работы, а он всех принимал.

Постепенно в угодье дона Педро собралось много прежних социалистов и коммунистов с полей Сьесы. Между ними ходил слух, что там маленький оазис спокойствия, где можно работать и где не беспокоят агрессивные фалангисты.

В тех редких случаях, когда Перальда все-таки ходил в город, он делал это только для того, чтобы предложить работу своим прежним товарищам по партии, когда узнавал, что они вернулись домой, выйдя из тюрьмы. Иногда, зная, что приближается дата освобождения из тюрьмы кого-нибудь из них, он приходил к ним в дом ночью и говорил их женам: «Когда твой муж выйдет из тюрьмы, скажи ему, что заходил Перальда и что, ежели ему нужна работа, пусть навестит меня в имении Самокрутки, в Ла-Парре».

Возможно, в эти годы и в этом месте собралось наибольшее количество находящихся на воле коммунистов, пришедших со всех земель Мурсии. Дон Педро Хименес знал об этом, как знали и другие барчуки, а также власти. Никто ничего не говорил Самокрутке официально, но порой в казино слышались комментарии:

– Педро, говорят, что твое имение «Ла-Парра» заполнено коммунистами. Когда поедем за ними?

– Какие коммунисты, друзья? В Испании нет коммунистов, мы их выгнали в 1939 году.

– А кто же тогда те, кто у тебя работают? Из них большинство сидело в тюрьме.

– Ну, если они работают… они, как его… работники, или, как сейчас принято говорить, «производители». Я никого не спрашивал о том, был ли он в тюрьме или нет. Я нанимаю того, кто подходит мне для работы, а если он справляется, то я его оставляю. Меня больше всего интересует производство хороших фруктов: персиков, абрикосов и винограда, а также их продажа в Мадриде по высокой цене. Все остальное глупости. Если мы перестанем давать работу тем, кто побывал в тюрьме, пол-Испании встанет.

Иногда дон Педро Хименес должен был прилагать большие усилия, чтобы избегать чрезмерно политизированных дискуссий, и ему приходилось отпускать какую-нибудь занудную шутку, чтобы направить разговор в другое русло.

Со временем в Ла-Парре, работая в один и тот же период, собрались Перальда, Нерадивые – два брата юного члена народной милиции, погибшего в Мадриде, чьи похороны привели к печальным событиям в тюрьме, Хуанико Пичико, Парендо, Пако Бочар, Раймундо Вильегас, Педро Альбаркас, Дамиан Красный, Пако Монтильо и еще бесчисленное количество мужиков, погрузившихся в свое собственное внутреннее изгнание, из которого лишь немногие смогли выйти посредством огромных усилий.

Шел 1963 год, когда к их группе присоединился Франсиско Монтильо, самый харизматичный из них. Он ушел из дома в раннем возрасте, чтобы попытаться устроиться на работу в порт Картахены в качестве докера, но вместо этого нашел работу кочегара в железнодорожной компании, которая обслуживала маршрут Мадрид – Картахена. Поскольку Франсиско был железнодорожником и у него была довольно высокая зарплата, он решил переехать в Мадрид. Там парень вступил в Компартию в 1935 году, и начало войны застало его в столице. Франсиско ушел добровольцем на фронт с теми, из кого впоследствии сформируют 5-й корпус. После битвы на реке Эбро, когда франкисты устроили «изоляцию», Монтильо остался в Каталонии, пока в конечном итоге не перешел Пиренеи. На тот момент у него был чин капитана.

Во Франции Пако Монтильо был одним из организаторов того, что называли «французским сопротивлением». Как потом он рассказывал в угодье дона Педро, французы толком ничего не сделали, чтобы оказать сопротивление немцам. Именно они, испанцы в изгнании, все организовывали. Монтильо так никогда и не понял, были ли французы трусливы или их просто устраивало присутствие немцев.

Когда закончилась война в Европе, Монтильо был одним из тех, кто попытался попасть в Испанию через долину Аран. Он всегда говорил, что их обманули, как глупцов, и переловили, как мышей. Ежели их всех не убили, так это потому, что не захотели. Франкисты поджидали Монтильо с товарищами и стреляли в них, будто те были марионетками с ярмарки. Пако Монтильо дали двадцать лет, из которых он отсидел семнадцать. Ему предложили пойти работать в Куэльгамурос на стройку в долине Валье-де-лос-Каидос, но он наотрез отказался. Парень сказал, что он предпочитает отсидеть полный срок, чем работать на Франко. Так и случилось: он отбыл практически весь срок. Его отпустили на три года раньше, поскольку по случаю амнистии Генералиссимуса какой-то сердобольный человек, должно быть, внес его в список амнистированных.

Монтильо за свою жизнь прочитал больше книг, чем все остальные подёнщики, собравшиеся в имении дона Педро. Ему нравилось читать, и он не мог оторваться от этого занятия, пока находился в тюрьме. У него была невеста из Мадрида, с которой он начал встречаться еще до войны, очень красивая девушка, тоже состоявшая в Компартии. Она обещала дождаться Пако и приносила ему книги во время посещений. К несчастью, девушка заболела и умерла в больнице, прежде чем Монтильо освободили, а когда, выйдя из тюрьмы, он пошел навестить ее родителей, те вручили ему несколько чемоданов с книгами и письмами, которые невеста попросила передать своему жениху.

С теми книгами Монтильо поехал в Сьесу и постепенно относил их в поле, раздавая тем, кто умел читать. Порой мужики собирались в угодье каждое воскресное утро, хотя им и не надо было работать. Они сообща покупали сардину на городском рынке и, запекая ее на углях, ели с вкусным салатом из продуктов с поливных земель и запивали отличным вином из Хумильи. Подёнщики использовали эти встречи, чтобы поговорить на темы, которые иногда не могли спокойно обсуждать во время работы, когда на участке присутствовали другие работники.

Дело было не в том, что они не доверяли своим товарищам, а в том, что времена были трудные, и, если кто-то потом сделает какой-нибудь комментарий в том месте, где его могут услышать люди в голубых рубашках, даже без намерения навредить, все подёнщики окажутся в затруднительном положении. Это был неподходящий период, чтобы пустить псу под хвост то немногое семейное спокойствие, которое им удалось воссоздать. Они отдавали себе отчет в том, что время проходит и у них уже не будет еще одной возможности, чтобы вырастить своих детей.

На завтраках, во время которых присутствовали только проверенные люди, мужики разговаривали о годах войны, причинах поражения, международной ситуации, о Вьетнаме, Советском Союзе, бомбах, упавших в Паломаресе, и о том, как Никита Хрущев якобы стучал башмаком по трибуне в ООН. Больше всего мужикам нравилось слушать истории, которые рассказывал Монтильо о Франции и борьбе против немцев. У подёнщиков возникало некоторое чувство зависти по отношению к нему. Монтильо в конечном итоге, по крайней мере, насладился большой победой, благодаря своей борьбе он стал одним из виновников разгрома немцев. Они же, напротив, познали только горькое чувство поражения.

Порой в воскресенье в поле появлялся дон Педро. Мужики смущались и меняли тему разговора. Но Самокрутка превосходно знал, о чем они говорят.

– Что? Решаете мировые проблемы? – спрашивал их дон Педро с легкой иронией и некоторой снисходительностью.

– Да не, дон Педро… сидим здесь, кушая сардины. Ежели хотите…

Иногда Самокрутка принимал их приглашение и присоединялся к ним. Постепенно они привыкли к его присутствию, и их беседы стали более смелыми. Со временем даже барчук начал участвовать в спорах. Его удивляла глубина мысли тех мужиков с полей, большинство из них были неграмотными, но он предпочитал иметь в качестве собеседников их, а не тупиц из казино.

В начале 70-ых полицейский Робледо, который был тогда уже секретным агентом Жандармерии, задержал Монтильо, Альбаркаса, Пичико и других подёнщиков. Они, считая себя уже несведущими в вопросах политики, не ожидали, что о них все еще помнят. Однако мужики ошиблись: об их существовании еще не забыли. Друзей отвезли в Мурсию и продержали под арестом три дня. С ними хорошо обращались. Их даже не оскорбляли. Затем подёнщиков отпустили на свободу, выдвинув обвинения, и в итоге им пришлось поехать в Мадрид. В столице мужикам сказали, что с них снимают обвинения и они могут спокойно возвращаться в городок, чтобы заниматься своими делами.

Тогда власть вспомнила о них последний раз. Ничего страшного не произошло, но их заставили потратить часть скудных сбережений на адвокатов и поездки, за что они должны были платить из своего кармана.

Мужики не знали, что за их действиями уже давно велось пристальное наблюдение из-за их встреч и деятельности одной группы молодых подёнщиков, которые были детьми во время войны, но узнали от старших достоверные сведения о борьбе рабочих. Сами парни толком ничего не могли сделать, но усвоили идеи тех, кого считали своими учителями.

Любопытно, что те прежние коммунисты и молодые сельские работники, получавшие свидетельства из первых уст, – большинство их них тоже неграмотные – оказались более стойкими к изменениям, которые происходили в самой Компартии и в идеях левых в целом во время перехода к демократии. Юные подёнщики стали коммунистами, не прочитав ни одной строчки марксистской теории, и продолжали оставаться ими, когда все мозговитые теоретики и идеологи испанского коммунизма, говорившие о Советском Союзе то, что ребятам казалось глупостью, стали бежать с корабля в поисках места под солнцем в рамках нового демократического порядка.

Когда начался переход к демократии и в городке Сьеса появилась сильная Компартия, многие областные руководители подумали, что это произошло благодаря хорошей «работе с массами», которую они проводили. Они так и не поняли, что об их агитации знали едва ли четыре человека, помимо их узкого круга, и что сила забастовок в полях Сьесы и голоса, отданные Коммунистической партии, были заслугой тех самых мужиков, подёнщиков и коммунистов, которые, несмотря на свое тяжелое внутреннее изгнание, смогли сделать сторонниками своих идей многих молодых крестьян без всякой попытки прозелитизма.

* * *

Дону Симплисьо, священнику приходской церкви Успения, который проник в дом Марьянито Мартин-Бланчеса за ночь до нападения на городские церкви, не повезло. Никогда точно не было известно, что с ним произошло. Когда он вернулся в городок сразу после окончания войны, прошел слух, что его закрыли в «чека» и там подвергли мифической китайской пытке водой.

На занятиях по катехизису детям городка рассказывали, будто эта пытка состояла в том, что заключенного помещали в тесную комнату, маленькую и узкую, где он вынужден был все время стоять на ногах и держать голову поднятой. Со значительной высоты на его голову беспрестанно падала капля воды. В Сьесе говорили, что, несмотря на кажущийся безобидным характер пытки, она была очень жестокой и влияла на умственное здоровье людей.

Похоже, именно это было причиной чудачеств дона Симплисьо, который, предположительно, вышел сумасшедшим из «чека». После войны его снова направили с Сьесу, в ту самую церковь Успения, где он вел службу со священником Лисом. Дон Симплисьо был увлечен радикальным мистицизмом и являлся одним из организаторов проповедей, которые давали в городке несколько миссионеров, прибывших из других испанских провинций.

Конечно, из-за мистицизма и чудачеств священника его службы не понимал даже сам Бог. На них дон Симплисьо рассуждал о странных и бессвязных вещах, к тому же он не столько говорил, сколько бормотал. В его состоянии безумия ему было все равно, приговорить ли к наказанию отлучения от церкви или налагать епитимью после таинства исповеди.

Священник был любезным, но прихожане пугались, когда он отказывал им в отпущении грехов. Дети были рады находиться рядом с ним, они не принимали его всерьез и все стояли в очередь, чтобы исповедаться перед доном Симплисьо. Большинство епитимий не могло было быть исполнено.

– Ты три раза должен пойти в поле Барратера с телегой твоего отца, – налагал епитимью священник.

– Но, дон Симплисьо, ведь у моего отца нет телеги, – отвечал мальчик.

– Ну, когда у него будет телега, не забудь сходить, – и он отпускал пареньку его грехи.

Мальчик выходил, подскакивая от радости, и рассказывал тем, кто ждал своей очереди исповедаться, о бессмысленной епитимьи, которую на него наложили. И количество желающих исповедаться перед доном Симплисьо увеличивалось, а не уменьшалось.

Взрослые тоже пытались воспользоваться благосклонностью сумасшедшего священника. Но иногда эта предусмотрительность не приводила к ожидаемому результату. Однажды, когда дон Симплисьо уже собирался отпустить грехи Хосефике Либерате, одной из своих прихожанок, он спросил ее:

– Хосефика, божье создание, ты покупаешь буллу у церкви за то, что ешь мясо?

– Булла? Что за булла? – ответила Хосефика, не зная, о чем ее спрашивал священник.

– Дочь моя, не пытайся обмануть Бога…

– Дон Симплисьо, не пугайте меня так, я ведь и правда не знаю, о чем вы меня спрашиваете.

– Я не отпускаю тебе грехи. Ты приговоренная грешница, тебе дорога прямиком в ад, – ответил ей священник, разгневанно крича.

– Старый безумный болтун, ну и напугали вы меня. Да пошли вы, черт побери! – огрызнулась сердитая и напуганная Хосефика, в спешке покидая храм, как душа, которую уносил дьявол.

Хосефика потом еще три года не переступала порог церкви, испугавшись того, что оскорбила священника. Она думала, что Бог проклял ее за проявленное неуважение. В конце концов женщина снова пришла в храм, когда тяжесть того, что она считала своими грехами, стала невыносимой, хотя так больше никогда и не исповедовалась перед доном Симплисьо.

Но у священника был и свой круг поклонников, набожных людей, которые разделяли с ним его мистические чудачества. Среди них выделялся Пако Омарчик, очень религиозный сельский человек и последователь Святого Христа Утешителя. Однажды Пако подошел к дону Симплисьо, когда тот находился в исповедальне:

– Отец, я должен сказать вам нечто важное…

– Говори, сын мой.

– Вчера вечером, когда я шел в город, около скита Святого Христа у меня было видение…

– Что ты видел, скажи, что же ты видел?

– Передо мной появился Святой Крест.

– Святой Крест? Один?

– Да, Отец, только Святой Крест, пустой, без Нашего Господа Иисуса Христа…

– Это предупреждение, сынок, знак…

Ни Пако Омарчик, ни дон Симплисьо, ни круг набожных прихожан не смогли точно интерпретировать значение этого знака, посланного с небес.

Видения повторялись несколько раз, у Пако даже появились язвы на руках, которые расценивались как видимые раны, образованные в результате распятия Иисуса Христа.

У Омарчика появилась привычка вставать на колени на площадке перед скитом Святого Христа, рядом с входом в храм, смотря на поливные земли. Он проводил там целые часы, надеясь понять значение этого видения. Сначала вместе с ним на колени вставали люди из его круга набожных. Но со временем число его последователей значительно увеличилось.

Одной весенней ночью образ креста появился снова, но в этот раз его увидели все. Он исчез и снова появился… и так девять раз. Для присутствующих это было настоящим чудом. Они стали свидетелями божественного знака… Все радостно переживали происходящее, когда Пако Омарчик встал и, подняв руки к небу, сообщил им хорошую новость… Тем вечером он наконец разгадал смысл этого послания: Христос появится перед ними там, в ските, через девять дней.

Эта хорошая новость вышла за пределы провинции и постепенно за несколько дней до положенного срока начало собираться много людей из разных мест. В епархии испугались и отправились в городок, чтобы поговорить с Пако Омарчиком и его основным покровителем, доном Симплисьо. Они попросили тех быть благоразумными и сказать людям, что получили новый сигнал о том, что появление Христа откладывается.

Но Пако Омарчик не был готов лгать. Он видел знак Святого Христа и правильно интерпретировал его смысл. То, о чем его просили из епархии, так это соврать, и он, конечно же, не собирался это делать.

В конце концов представители епископа так и не смогли убедить Пако, и в объявленный день он отправился на площадку у скита и встал там на колени в ожидании появления Христа. Его сопровождали тысячи и тысячи людей с молитвами и песнопениями, неся восковые свечи и свечки. Даже пассажиры почтового поезда, направлявшегося из Картахены в Мадрид по своему обычному маршруту и прибывшего на вокзал Сьесы, массово покинули вагоны и пошли к скиту, чтобы стать свидетелями того, что должно было произойти. Машинисты не знали, что делать: они не решались трогаться с пустым поездом, но, с другой стороны, подумали, что не должны были упустить подобное событие. Мужики покинули поезд на вокзале и тоже направились к скиту.

Мэр и остальные представители местной власти были в растерянности. Если произойдет толкотня, погибшие будут исчисляться десятками. Они отправили телеграмму губернатору, попросив срочно прислать полицейских.

Проходили часы, а видение не появлялось. Люди начали нервничать и некоторые, самые скептически настроенные, уже отпускали саркастические комментарии. Пако Омарчик слышал растущий гул недовольства и не знал, как поступить, бедный мужик был в полной растерянности… и напуган, очень напуган.

На рассвете стало ясно, что видение не появится. У людей закончилось терпение, и они стали расходиться. Одни ушли домой, другие – в направлении поезда, который все еще находился на вокзале, ожидая пассажиров. Самые иступленные набросились на Пако Омарчика и дона Симплисьо, собираясь их побить. Мужики получили по несколько пощечин и пинков в разные части тела. Им удалось убежать, бросившись по склону холма, где стоял скит, благодаря защите нескольких местных полицейских и жандармов Сьесы, которые с самого начала расположились рядом с ними, опасаясь, что может произойти то, что в конце концов и произошло.

* * *

На следующий день в Сьесу прибыл губернатор провинции Мурсия. Новость о нарушении общественного порядка, произошедшего в городке, быстро добралась до Мадрида, и губернатор тут же получил сильный выговор. Он решил сам отправиться на место происшествия, чтобы получить информацию из первых уст. Этот человек прибыл в городок по дороге Камино-де-Мурсия на импозантном черном автомобиле, который в народе называли «есть». Шофер не знал, где находится Муниципалитет, поэтому остановил машину около Перико Банегаса, Красного, Сына Пунцовой, муниципального полицейского, который в тот момент нес службу на центральной площади.

Красному, Сыну Пунцовой, не очень повезло в его второй день работы. Мужик всю свою жизнь провел в поле, работая испольщиком, на землях, которыми владел в Фуэнте-дель-Пераль дон Марьянито Мартин-Бланчес. Барчук только что продал имение и, удовлетворив просьбу своего испольщика, устроил его работать в Муниципалитет на самую первую должность, которая оказалась свободной, так Перико попал в Муниципальную полицию. Эта форма компенсации оказалась для дона Марьянито очень удобной, поскольку не несла за собой никакой материальной ответственности.

Перико Красный, Сын Пунцовой, разнервничался, увидев, что изнутри выглянула безупречная фирменная фуражка, как только шофер опустил оконное стекло машины.

– Добрый день, сеньор полицейский, – поприветствовал его шофер.

– К вашим услугам, – бравурно ответил полицейский, поднимая руку к фуражке в знак приветствия.

– Вы мне можете сказать, где находится Дом Советов? – спросил его шофер.

– Так вот, здесь в городе было три: дом Курносой, дом Красной, дом Манэ, но их закрыли, и теперь нет ни одного.

Шофер посмотрел на него в замешательстве и не знал, рассмеяться или спросить его снова. Губернатор, который услышал ответ и которому было не до шуток, опустил свое оконное стекло и сердито сказал Перико Банегасу:

– Не будьте ослом, агент. Муниципалитет, где чертов Муниципалитет этого городка?

– А, ну надо было сразу так и спрашивать… едьте направо, затем, когда проедете здание почты, то, что с орлом над входом, поверните налево и двигайтесь прямо, пока не закончится улица, потом направо и сразу налево… и вы уже будете на площади перед Муниципалитетом…

Шофер ничего не понял, но подумал, что лучше будет отъехать подальше, или этот день станет последним днем работы бедного муниципального полицейского.

– Черт возьми, какие же сложные названия дают вещам. Так любой запутается, – подумал про себя Перико Банегас, Красный, Сын Пунцовой, смотря краем глаза, как автомобиль «есть» удаляется в сторону Муниципалитета.

* * *

Через некоторое время после того, как Раймундо Сума, племянник дедушки Сумы, пришел с войны, он начал работать с доном Херманом Агуадо-Мохадо. Со временем Раймундо стал его доверенным лицом, улаживая вопросы с подёнщиками, а также многочисленными испольщиками и арендаторами, работавшими на землях барчука.

Это была неблагодарная работа, выполняя которую Раймундо должен был защищать интересы дона Хермана. Сначала парню было очень тяжело, поскольку, несмотря на поражение в войне, он по-прежнему считал себя левым и борцом за социальную справедливость. Но страх репрессий вынудил его принять эту неприятную работу.

Изначально Раймундо очень сильно страдал и, когда не работал, едва ли выходил на улицу и практически не общался с людьми. Он чувствовал стыд, когда встречался с прежними товарищами по Партии или с родственниками тех, кто умер или находится в тюрьме. То немногое свободное время, которое у него было, он проводил безвылазно в доме своих родителей или в поле со своим дядей Хусто Сумой. Однако постепенно работа стала ему нравиться. Как он сам потом признавал, у него появилась сухая мозоль в душе.

Когда через несколько лет стремление взять реванш сошло на нет, многие из тех, кто проиграл войну, получили предложения о работе в качестве управляющих или представителей барчуков и предпринимателей, занимающихся обработкой эспарто. Фаланга и профсоюз нового режима даже предложили прежним членам левых партий и профсоюзов пополнить свои ряды.

Некоторые согласились, но, по правде сказать, не многие. Были и те, кто выбрал средний путы они совсем не контактировали с Фалангой или Национальной профсоюзной организацией, но стали доверенными лицами барчуков или предпринимателей, занимающихся обработкой эспарто. Большая часть, самые неподкупные, наотрез отказались и не приняли ничьих предложений. Они нашли простую и независимую работу, где могли оставаться незамеченными и получать хоть какую-то зарплату, чтобы содержать свои семьи. Пусть эти люди жили скромно, но зато их душа оставалась спокойной от сознания того, что они не перешли в стан врага.

Раймундо Сума не принял предложений, сделанных Фалангой, хотя их было много, но он стал верным человеком дона Хермана. Легкая жизнь с хорошей зарплатой без физической работы, а также постоянные отношения с состоятельными людьми без угрызении совести постепенно разрушали его моральную целостность.

В первый раз Раймундо пошел в публичный дом Курносой, поскольку настояли городские барчуки, с которыми он только что заключил договор купли-продажи оливок и миндаля дона Хермана. Со временем Раймундо Сума превратился в завсегдатая публичных домов Курносой и Красной. Он оставался там спать до следующего утра с одной из девушек. Фактически, когда его были вынуждены искать по какому-нибудь срочному делу или в связи с тем, что он не пришел на встречу, все сразу же направлялись в публичные дома.

Парень также пристрастился к выпивке и, как и следовало ожидать, стал жестоким и вспыльчивым, при этом он регулярно ввязывался в драки с кулаками по самым незначительным поводам. В конце концов дедушка Хусто Сума осознал, насколько изменился Раймундо.

– Племянник, ты идешь не по тому пути. Ты превращаешься в дегенерата. Тебе надо взяться за ум, жениться и создать семью, как полагается.

– Не волнуйтесь, дядя, это просто полоса невезения… она пройдет.

Но ничего не прошло, а все случилось с точностью до наоборот. Раймундо Сума попытался выйти из этой ситуации, но не смог или не знал как. Несколько его невест в конце концов ушли от него, поскольку он был неисправим. К тому же у мужика было несколько детей от разных женщин. Его поведение было таким апатичным, что он даже не попытался создать постоянные отношения ни с одной из них.

Время шло, и Раймундо стал закоренелым холостяком, от которого все женщины убегали. Он находил понимание и утешение только у девушек из публичных домов Курносой или Красной. Поэтому для него стало настоящим ударом, когда по приказу губернатора эти заведения закрыли. Он оказался полностью эмоционально опустошенным, став еще более нелюдимым и вздорным, чем раньше.

Как правило, поверенный дона Хермана Агуадо-Мохадо встречался с узкой группой приятелей, которые проводили ночи напролет, веселясь и отпуская занудные шутки между собой или по отношению к другим. Однажды друзья объявили, что Раймундо Сума умер. Похороны были организованы на скорую руку, и многие из его родственников не смогли прийти. Служба проходила в церкви Монастыря, и там его приятели взяли гроб на плечи и направились к кладбищу. Погребальный кортеж уже был готов выйти из городка по дороге Камино-де-Мурсия, на уровне искусственного водохранилища из источника Сараиче, когда друзья бросили туда гроб.

Люди, присутствовавшие при этом действии, были в замешательстве и не знали, что делать. Они едва ли успели отреагировать, когда осознали, что организаторы такой несуразной выходки, исчезли. Никто ничего не понимал, и те немногие родственники, которые смогли прийти на похороны, безутешно рыдали из-за этого варварского акта.

Им пришлось ждать, пока сойдет вода из глубокого водохранилища, чтобы достать гроб. Когда они его открыли, чтобы проверить состояние тела, то нашли только камни и непристойную куклу из тряпок и картона. Разразился огромный скандал, и даже был подан иск в Суд Сьесы, но дальше дело не зашло, так как вмешался барчук Раймундо, дон Херман.

* * *

Раймундо Сума был в кафе «Гато Негро» со своими друзьями, когда узнал, что Пако Омарчику явился Святой Крест на холме скита и что с тех пор вместе с Омарчиком каждый вечер собирались молиться дон Симплисьо и его набожные прихожане из Церкви Успения на входе в храм. Раймундо и его друзья решили прогуляться по территории скита, когда те будут молиться, чтобы посмотреть, что там происходит.

Они несколько раз присутствовали при молитвах святош и Омарчика, руководствуясь нездоровым любопытством, и не выносили в их компании более пятнадцати минут. Мужики отпускали шутки и насмехались над мистическим экстазом, которого, казалось, достигали некоторые участники. Однажды ночью в состоянии алкогольного опьянения они решили, что если святоши хотят крест, то перед ними он появится, и довольно большой.

Так и произошло. Раймундо и его друзья терпеливо смастерили огромный крест с зеркалами и сделали хитроумное устройство, чтобы осветить его, взяв свет от соединения с электрического трансформатора мельницы Сгоревшего. Мужики не думали, что их шутка, направленная на святош, встающих на колени, чтобы молиться по вечерам в ските Святого Христа, будет иметь последствия, которые в итоге имела.

Когда шутники освятили крест, спрятавшись между эвкалиптами и оросительным каналом, окружавшим подножие холма, где стоит скит, они сразу же услышали крики восхищения, изданные молившимися на входе в храм прихожанами. Мужики выключили и снова включили хитроумное устройство несколько раз, пока не появился дым из электрического переходника. Затем послышались слова Пако Омарчика:

– Это знак Святого Христа. Он говорит, что Святой Христос Утешитель предстанет перед нами. Вы сами все видели… Это означает, что через девять дней Наш Господь Иисус появится здесь, перед нами, теми, кто Им был выбран…

Услышав крики, Раймундо и его друзья быстро все собрали и ушли оттуда. Когда на следующий день дон Симплисьо и Омарчик посетили место, где им явилось видение, они не обнаружили ничего необычного, никаких следов присутствия креста с зеркалами.

Раймундо и его друзья провели остаток ночи, отмечая эту шутку. Они никому о ней не рассказали и ввиду того, как начали разворачиваться события в последующие дни, решили промолчать и повторить ее через девять дней. Но, когда настал указанный день и мужики увидели, сколько человек собралось в ските и рядом с ним, вместе с местными властями, полицейскими и жандармами, они поняли, что не могут и не должны повторять эту шутку.

Никакого участия этой группы шутников не понадобилось, чтобы разразился большой скандал, который дошел до Мадрида. Друзья отмечали розыгрыш несколько дней, пока отзвуки их разговоров не добрались до властей. Их задержали и посадили в тюрьму Сьесы на три дня за нарушения общественного порядка, оскорбление культа и религии, а также насмехательство над ними. В конце концов мужиков отпустили на свободу, выдвинув им обвинения и обязав являться в суд каждую неделю.

* * *

Дон Херман Агуадо-Мохадо послал за Раймундо Сумой. Между ними возник серьезный разговор в доме барчука в Лос-Прадос.

– Раймундо, я смотрю на ваше поведение и, поскольку вы не прилагаете никаких усилий со своей стороны, то я вынужден отказаться от ваших услуг с сегодняшнего дня. Я не один раз давал вам шанс взяться за ум, но все напрасно. Вы не хотите меняться, и мне кажется, что это дело проиграно.

– Дон Херман, не бросайте меня сейчас. Я признаю, что мы переборщили, но нам и в голову не пришло, что простой розыгрыш, который мы устроили Омарчику, мог иметь такие последствия. Сейчас, как никогда, мне нужна ваша помощь. Прокурор говорит, что будет продолжать вести это дело, и мне потребуются адвокат и деньги. Ежели вы меня уволите, я останусь без гроша.

– Без гроша? А что вы сделали с деньгами, которые я платил вам все эти годы? Неужели вы все потратили? Но вы же даже не женаты, и вам не надо содержать семью. Вы же должны были сделать небольшое состояние с одними только комиссионными, которые я вам платил в течение этих лет.

– Ну, у меня ничего нет. Я разорен. Я купил дом и несколько таулей земли в Эль-Альгаре, все остальное я потратил.

– Боже мой, каким же вы оказались неудачником, Раймундо. А ведь сначала, в первые годы, вы подавали большие надежды. Так вот, я дам вам последний шанс, но вы должны дать мне слово, что с сегодняшнего дня начнете новую жизнь.

– Я даю вам честное слово.

– Ну, речь идет об очень деликатном деле. Если вы успешно решите этот вопрос, я обещаю, что вступлюсь за вас перед прокурором и судьей, заплачу вам хорошие комиссионные и вы продолжите работать у меня на тех же условиях, что и до сегодняшнего дня, но только в том случае, если сдержите свое слово.

– Скажите, что вам нужно, и можете считать, что все уже улажено.

– Я вам объясню. Земли, которыми распоряжаются испольщики уже несколько лет, не дают мне практически никакого дохода, а только расходы и головную боль. Новая сельскохозяйственная компания из Аскоя покупает у меня земли Эль-Элипе, участки Ина, Каньяда-дель-Худио, Лома-дель-Кальво, в общем, почти все, которые я сдаю в аренду. Она хочет подвести туда воду и сделать их поливными, но не покупает земли с испольщиками или арендаторами, поскольку это обременения, которые ей придется выкупать. Как вы хорошо знаете, я не могу выселить испольщиков, потому что эти семьи живут в моем доме много лет, некоторые более двухсот. Если мне придется выплачивать им компенсацию, я разорюсь. Прибыль, которую я получил бы от продажи земель, я был бы вынужден отдать им.

– А я что должен сделать?

– Все очень просто. Вы должны добиться того, чтобы они подписали новый договор об аренде, который аннулирует их прежние права, те права, которые у них имеются сейчас. Первым должен будет подписать этот документ ваш дядя Хусто Сума из Эль-Элипе. Если подпишет он, впоследствии это сделают и другие.

– Но, то, что вы меня просите, дон Херман, очень трудно сделать. Вы хотите, чтобы я обманул моего дядю, который любит меня как сына и всегда мне помогал и обо мне заботился.

– Мне жаль, Раймундо. Жизнь – это такая коварная штука. Я не заставляю тебя это делать. Если не хочешь, можешь уходить прямо сейчас. Я оплачу тебе полный месяц работы, и наши дороги разойдутся. Если ты согласишься, я выполню то, что пообещал тебе раньше, и к тому же дам твоему дяде, но только ему, деньги в качестве компенсации. Я не могу назвать точную сумму, но это будет достойная цифра, хотя она не достигнет той, что могла бы ему полагаться согласно имеющимся у него правам. Я также обещаю, что дам работу его детям в новом угодье с поливными землями, которое я организую около Орно на деньги от продажи земель.

* * *

Антон Валера решил купить себе велосипед на первые сбережения, которые смог сделать. Наличие этого простого транспорта существенно облегчало передвижения для него. С ним он значительно сократил время, которое тратил на дорогу до работы. Кроме того, велосипед очень пригодился для более частых выездов в город. После возвращения Антона из армии танцы в сельских домах земледельцев с каждым днем стали проводиться все реже, да и сами земледельцы исчезали, поэтому город стал единственным местом для развлечений и удовольствий.

В тот год, когда Антон вернулся из армии, на августовскую ярмарку, в день Покровителя города Святого Варфаломея, паренёк пришел в город, чтобы немного повеселиться. В день, когда все смеялись и шутили, он познакомился с одной девушкой, которая вскоре стала его невестой. Прошли годы, и Антон решил жениться на ней. Они уже готовились к свадьбе, когда Марсьяль, его брат, предпоследний ребенок деда Антона Красного и бабушки Амалии Хесус, серьезно заболел, получив в качестве осложнения прободение желудка, что едва ли не стоило ему жизни.

Паренька срочно увезли в Мурсию на операцию. Марсьялю повезло, и он выжил, но семья оказалась без гроша из-за понесенных расходов. Антон потратил свои скромные сбережения на то, чтобы вылечить брата от болезни, и должен был перенести свадьбу. Радость от того, что брат жив и здоров, компенсировала эту небольшую жертву. Марсьяль был веселым и шаловливым, играл на гитаре, танцевал со всеми девушками на танцах, ходил на руках, крутил сальто и делал колесо, будто был цирковым артистом.

Прошло время, и Антон Валера снова смог накопить денег, чтобы жениться. Одним вечером, когда до свадьбы едва ли оставался месяц, он узнал неожиданную новость, придя навестить свою невесту. Девушку отвезли в Мурсию с невыносимой болью в нижней части живота. Врач, который ее осмотрел, дон Хасинто Красавец, точно поставил диагноз: у нее был приступ аппендицита. Ее нужно было срочно оперировать.

Антон, встревоженный, отправился в Мурсию в тот же вечер. Когда он пришел к своей невесте, та корчилась от боли. Врачи решили оперировать ее на следующий день. Так они и сделали, но было слишком поздно, и девушка умерла от перитонита.

Антон Валера носил траур по своей невесте несколько лет и на всю жизнь сохранил недоверие к врачам. Однажды вечером, когда парень работал на участке дедушки Хусто Сумы, он иначе, чем раньше, посмотрел на Марту, одну из дочерей деда. Антон знал эту девушку уже несколько лет. Он видел ее в доме и в полях во время жатвы или на поливных землях Ла-Парра, когда она приходила со своими сестрами собирать овощи, фрукты и зелень. Парень всегда считал ее красивой и веселой, но именно в тот день, после тяжелого рабочего дня жатвы, он увидел Марту в ином свете и почувствовал влечение к ней.

Сначала Антон принялся ухаживать за ней, следуя всем правилам, установленным традицией. Затем в течение некоторого времени был претендентом на ее руку, пока не захотел стать ее официальным женихом, для чего должен был пройти испытание палкой. В одно воскресенье, на закате, он предстал на пороге дома Хусты Сумы. На его руке висела красивая палка из оливкового дерева, которую он сам обтесал и отполировал. Антон выбрал ветку и привязал ее, чтобы придать ей форму прямо на оливковом дереве, прежде чем срезать. Потом, через несколько месяцев, он срезал ее и, не снимая крепления, которое придавало ей форму, положил на чердак дома, чтобы она высохла в тени. Затем по ночам паренёк высекал ее кончиком навахи при белом свете карбидной лампы.

Должно быть, в доме предчувствовали его появление и намерения, поскольку в этот воскресный вечер никого не было на улице, когда он предстал на пороге дома, у входа, заглядывая внутрь. Везде царил полумрак. Антон снял палку с руки, прикинул ее вес и с силой, достаточной для того, чтобы она попала в цель, бросил в дверной проем.

– Палка внутрь или палка наружу? – громко спросил Антон Валера.

Достаточно долго в доме было тихо. Даже цикады перестали петь. Через некоторое время, показавшееся пареньку вечностью, послышался голос деда Хусто Сумы: «Палка наружу!», и в тот же момент палка упала к его ногам.

В такой анонимной форме юноши, которые старались добиться разрешения родителей стать официальными женихами дочерей земледельцев, спрашивали о позволении войти в дом.

Ответ, подобный тому, что был получен Антоном, означал, что ему не дали разрешение войти в дом с такими намерениями. Это относилось только к конкретному вопросу сватовства. Как в случае с Антоном, дом был открыт для него по любым другим поводам, и он, действительно, продолжал косить пшеницу и общаться с дедом и остальными членами семьи, как будто ничего не произошло. Хотя верно и то, что он больше не видел Марту, а ее сестры смотрели на него с хитрой улыбкой, когда случайно встречались с ним.

Возвращение палки, по крайней мере, в первые три раза не означало, что семья отрицательно относилась к возможной помолвке. Просто считалось дурным тоном разрешать претенденту войти в дом с первой попытки.

Антон уже насторожился, когда в пятый раз забросил палку внутрь дома. Это произошло на закате жаркого августовского воскресенья.

– Палка внутрь или палка наружу? – снова спросил Антон.

И опять последовало долгое молчание. В этот раз еще дольше, чем в предыдущих случаях. Ему показалось, что он услышал шепот внутри дома…

– Палка внутрь! – громко зазвучал голос деда Сумы.

– Что? – наивно переспросил Антон, который не мог в это поверить.

– Палка внутрь, сынок, палка внутрь. Давай, не пугайся и проходи, – сказал дедушка, выходя из полумрака, откуда-то изнутри дома.

Антон вошел, поговорил с дедом и попросил у него разрешения стать женихом его дочери. Дед позволил ему, и когда парень вышел на улицу, то сделал это уже как официальный жених Марты, дочери дяди Сумы.

* * *

Участие Раймундо Сумы и его друзей в деле с появлением креста в ските власти не придавали особой огласке. Хусто Сума тоже не был в курсе последних приключений своего племянника, когда тот пришел навестить его в одну из суббот весной 1958 года. Дед обрадовался приходу своего родственника, которого уже давно не видел. Они сразу же пошли охотиться и вернулись через два часа с несколькими куропатками и двумя кроликами, которых Хусто Сума вызвался приготовить.

Когда мужики доели второй завтрак, они отправились в поле, чтобы посмотреть посевы. Этот год оказался удачным благодаря весенним дождям, и дед был в хорошем настроении.

– Дядя, мы должны поговорить об одном деле.

– Как хочешь, племянник. Ты случайно не попал в какую-нибудь передрягу?

– Да нет. Это связано с доном Херманом. Дело в том, что мой хозяин попросил меня поговорить с вами о подписании нового договора аренды, который будет выгодным для вас обоих. Он утверждает, что не будет увеличивать для вас часть урожая, которую вы ему сдаете каждый год, и не станет брать с вас арендную плату. Все будет так же, как и сейчас, только в письменной форме, поскольку, как вы знаете, нет никакого документа об аренде.

– Конечно, я знаю, сынок, конечно, знаю. Документа нет, потому что в свое время, когда мой прапрадед или прадед пришел в эти земли, я не знаю точно, сколько наша семья уже живет здесь, люди заключали сделки устно. То, о чем тогда договорились, плюс надбавки, сделанные за эти годы, тоже без документов, – все эти условия я соблюдаю неукоснительно, и в дождь, и в гром, есть урожай или его нет. Не знаю, для чего дон Херман хочет эту бумагу, ежели мы провели больше ста лет без нее.

– Времена изменились, и сейчас нужно все делать по-другому, заключив договор у нотариуса и зарегистрировав документы в Реестре. Так лучше, дядя, чтобы не возникло неразберихи и недопонимания.

– Племянник, не знаю, какой у тебя интерес в этом деле, но я тебе говорю, что не подпишу никакой документ. Я понимаю, куда клонит дон Херман. Этот человек хочет, чтобы семья лишилась своих старинных прав. Ежели я подпишу новый договор, то потеряю все исторические права и он сможет нас выгнать, когда ему вздумается, за четыре жалких реала.

– Нет, дядя, дело не в этом. По правде сказать, дон Херман не хочет, чтобы ваши интересы пострадали. Он собирается продать земли в Эль-Элипе и другие территории компании из Аскоя, которая разобьет здесь большое угодье с системой полива, как в Ла-Карричосе. У этих людей много денег и много власти, как только они завладеют землями, то прогонят отсюда вас и всю вашу семью в три шеи. Что хочет дон Херман, так это, чтобы с новым договором вы были как за каменной стеной и они не смогли бы вас отсюда выгнать, ежели только не заплатят вам достойную компенсацию.

– Нет, племянник, нет. Я не проглочу этот крючок и не подпишу. Ежели я это сделаю, то останусь ни с чем. Вот тогда-то я и окажусь на улице.

Хусто Сума отказался подписывать все варианты нового контракта об аренде, которые приносил ему его племянник в течение двух лет. Остальные земледельцы тоже не подписали никаких бумаг.

Время подгоняло дона Хермана. Он хотел провести воду к угодью в Орно, но ему для этого не хватало средств. Этот капитал он должен был получить от продаж суходола компании «Аской С. А.». Чтобы выйти из этой ситуации, барчук сделал несколько предложений деду через свое подставное лицо Раймундо. Но Хусто Сума каждый раз отказывался.

В итоге дед сделал подсчеты и пришел к выводу, что должен был покинуть семейный участок в Эль-Элипе. Его племянник был настойчивым настолько, что он даже запретил ему появляться в своем доме. Однажды рано утром, еще до рассвета, Хусто сам пришел в дом барчука.

– Не пугайтесь, дон Херман. Я здесь только за тем, чтобы разобраться с делом, которое касается непосредственно нас обоих, без посредников.

– Говорите, дон Хусто.

– Тот, кто должен говорить, так это вы, поскольку вы заинтересованы в том, чтобы я ушел с участка и из дома.

– Ну, дом ваш, вы можете остаться…

– А зачем мне дом без земли? Ежели я покину ваши земли, то должен буду продать свои, потому что их слишком мало, чтобы выращивать пшеницу. А без земель, в моем случае, дом не главное. У меня есть другое жилье в Ла-Парре, где моя семья может спокойно жить. Я понимаю, что вы хотите пользоваться землями, которые являются вашими по законному праву, но вы должны понять, что моя семья имеет исторические права, так как обрабатывала их в течение стольких лет. Ежели вы хотите продать земли, я не стану возражать, они ваши. Но признайте мои права. Дайте мне деньги, которые мне положены, и завтра же я уйду с земель, и не надо будет подписывать договор.

– Дон Хусто, если я выплачу то, что вам причитается, а это кругленькая сумма из-за лет, которые ваша семья живет на участке, я также должен буду выплатить компенсации другим испольщикам, и если ваша семья обрабатывает земли сто лет, то есть другая, которая делает это двести. Где мне взять столько денег, чтобы заплатить вам? А если я вам заплачу землей, то ничего не выиграю. Что меня действительно интересует, так это своевременная продажа этих территорий, чтобы их ввели в план полива. Если я не продам их сейчас, они останутся за пределами плана и обесценятся, потому что по-прежнему будут суходолом и никому не понадобятся. Вы понимаете?

– Я все очень хорошо понимаю, даже ежели вы мне не будете ничего объяснять. Я вам скажу кое-что. Я не буду просить вас заплатить мне все, что вы мне должны. Я готов прийти к соглашению, но увеличьте денежную сумму, которую заплатите моей семье и остальным семьям. Не будьте жадным и, главным образом, не разрушайте грубо многолетние отношения, которые, по правде сказать, были хорошими. Вы должны знать, что все испольщики до этого конфликта уважали вас, потому что вы всегда нам помогали, чем могли. Выходите через большую дверь, дон Херман, как хорошие тореадоры. В конце концов именно это важно: решать все по-доброму. Учтите, что есть семьи, у которых нет другого дома, как у меня, и что они со дня на день останутся на улице. Об этом вы подумали? К тому же зачем вы посылаете моего племянника? Возьмите ответственность на себя.

В итоге они пришли к соглашению. Дон Херман увеличил сумму компенсаций и пообещал дать работу в новом угодье всем испольщикам и их детям. Тем, у кого не было домов, он нашел временное жилье, взяв в аренду у дона Марселино Камачо, врача и промышленника, занимающегося обработкой эспарто, группу небольших домов на дороге Камино-де-Мадрид, в которой разместил тех, кто хотел уйти жить в город.

Раймундо Сума, отдавая себе отчет в своем предательстве по отношению к тому, кто помогал ему всю жизнь, избегал деда, не решаясь встречаться с ним. Со временем Хусто Сума простил ему бесчестный поступок и однажды попросил позвать его в дом, когда они уже жили в Ла-Парре. Дед обнял племянника сразу, когда увидел, и они пошли на охоту, как делали это раньше.

Постепенно Раймундо остался без друзей, пока в конце концов не обнаружил, что он совсем один. За исключением Хусто Сумы остальные члены семьи отказались с ним общаться и даже не приветствовали его, когда случайно встречались с ним на улице. Женщины, от которых у него были дети, не хотели его видеть и, за исключением одной, никто из них не сказал своим малышам, кто их отец.

Со временем, через несколько лет после смерти дедушки, Раймундо Сума тяжело заболел. Соседки обнаружили его однажды рано утром на земле около входа в дом. Сначала они подумали, что он, как всегда, был пьян. Но нет, это оказалось чем-то более серьезным. Женщины позвали врача, и мужика увезли в Мурсию, в больницу, где он лежал долгое время. Когда его выписали, никто не пришел за ним. О ситуации сообщили соседкам, но те не знали, что делать: Раймундо был прикованным к постели, и ему нужен был постоянный уход. В конечном итоге женщины договорились заботиться о нем сообща. В доме Раймундо они переделали в спальню гостиную, окно которой выходило на улицу. Там и провел Раймундо последние годы своей жизни. Соседки убирали дом мужика, мыли его самого, переодевали, давали поесть и включали ему телевизор по вечерам.

Они всегда оставляли открытым окно, находящееся на уровне улицы. Через него женщины заглядывали внутрь и проверяли, как их сосед, или спрашивали, нужно ли ему что-то. Одной ночью Раймундо заснул и уже не проснулся. Мертвым его нашла соседка, чья очередь была ухаживать за ним. Раймундо Суму похоронили на следующий день с той же срочностью, с которой он организовал свои похороны несколько лет назад, когда его приятели по приключениям бросили гроб в искусственное водохранилище Сараиче.

* * *

Антон Валера и Марта Ортис поженились одним весенним вечером в конце марта 1960 года. Они не были в курсе, но их свадьба совпала с концом эпохи. Мир, который их окружал и который был им знаком, уже давно начал меняться с головокружительной скоростью, хотя никто не отдавал себе отчет в том, что на самом деле происходит. Эта свадьба была последним праздником, который дедушка Хусто Сума организовал в доме в Эль-Элипе. Она стала символическим прощанием, так в лице деда земледельцы из полей Сьесы прощались между собой и сообщали о том, что они перестают существовать. Исчезли не только они. В последующие годы одна за другой закрылись все фабрики эспарто, пока в итоге не ушли последние признаки этой отрасли и этих людей, оставивших неизгладимый след в жизни Эспартании.

Дед пригласил на свадьбу всех родственников и друзей, и они праздновали три дня и три ночи. Хусто Сума пожертвовал бесчисленное количество баранов, козлят, кроликов, индюшек и кур, чтобы угостить своих гостей. Он также приготовил гарнир из овощей и зелени с поливных земель и щедро наливал приглашенным вино из Хумильи. А в конце трапезы всех ждали фрукты и сладости из окрестных городков: Абарана, Каласпарры, Эльина, Караваки, даже не обошлось без известных «мигелитос де ла рода» и пирожных с агуардьенте из Ла-Манчи.

Кстати, этот брак объединил две семьи, которые имели первый счастливый контакт грустной весной 1939 года, когда республиканский солдат и коммунист Дамиан Красный, старший брат Антона Валеры, убегая с фронта, павшего вследствие предательства, получил приют в доме земледельца Хусто Сумы, католика, консерватора и правого.

* * *

На следующей неделе дедушка сообщил своей семье новость: они навсегда покидают дом и земли в Эль-Элипе и сделают это после жатвы. Постепенно семья перевозила в дом в Ла-Парре животных из хлева и домашнюю утварь. Бабушка Фуэнсанта взялась подготовить и благоустроить их новое постоянное жилье. Когда они закончили молотить пшеницу, дед перевез ее в Ла-Парру. Он не решился ни продать ее, ни смолоть, потому что знал, что больше никогда не будет выращивать эту культуру. В итоге Хусто Сума всю жизнь хранил несколько мешков этой собранной пшеницы как свидетельство того, что когда-то в прошлом он был земледельцем и производил хлеб – продукт, освященный Богом, чтобы кормить людей.

Однажды утром в Эль-Элипе прибыл большой грузовик, в который с помощью мулиц погрузили все сельскохозяйственные инструменты и все оборудование. Он отвез их в Ла-Парру и выгрузил на площадке перед домом. Дед знал, что больше никогда не будет их использовать, но он не хотел избавляться от них. Затем, постепенно, не двигая ничего с места, Хусто Сума построил для них хижину из речного тростника, разновидность ангара, чтобы защитить от солнца и дождя. Со временем этот пантеон старого оборудования превратился в загадочное место, наполненное сокровищами и фантастическими машинами, где мы, внуки дедушки Хусто Сумы и бабушки Фуэнсанты Вильяльбы, представляли, как бороздим воздушное пространство или плаваем по морям, охотясь на фантастических существ, сопровождаемых мифическими и в то же самое время реальными героями, как те, что не так давно населяли дикие земли Эспартании.