Дочь Рамиро Валеры, бабушка Амалия Хесус Валера, родилась в начале века. Прадед оставил ей в наследство несколько таулей семейных земель. Большинство из них были суходолом, и на них, как почти на всех землях в Эль-Рольо, выращивались пшеница, ячмень и виноград. На скудных поливных таульях выращивались овощи.

В Эль-Рольо было мало орошаемых земель, к тому же процесс использования воды всегда вызывал конфликты между соседями. Основным источником был ручей Уртадо, впадающий в реку Кипар. Но его воды были мелкими и нерегулярными, и на них не распространялся никакой режим управления.

Тот, кто первым построил свою земляную насыпь – так сельские работники Эспартании называют небольшие отводные перегородки из земли, возводимые ими с помощью мотыги, – и был первым, кто поливал. Но, если вода надолго задерживалась в верхнем течении, у поливальщиков вниз по течению ручья возникали проблемы. Часто ночью или во время сиесты перегородки разрушались неизвестными. Если авторы устанавливались, то это вызывало недовольство и приводило к стычкам. Тем не менее кровь никогда не попадала в реку, и соседи всегда находили способ понять друг друга. Их было мало, и они были обречены жить вместе.

В первые послевоенные месяцы некоторые соседи решили не давать воду из ручья деду, который вынужден был изворачиваться, чтобы иметь возможность орошать землю. Однажды ночью дядя Рамиро в сопровождении своего брата Антона вышел с намерением поливать, несмотря ни на что. Долго виляя по землям суходола и по горам, чтобы их не заметили, они добрались до семейных земель и соорудили небольшие отводные перегородки, которые позволили бы им привести воду к сухой земле, когда она подошла. Потом парни направились к землям вверх по ручью и разломали все перегородки, возведенные собственниками земель, которые отказывались давать им воду. Братья поливали почти до рассвета, затем сломали свою собственную перегородку и дали воде в ручье течь вниз по течению в направлении реки Кипар. Возвращаясь домой, снова идя в обход по склонам суходола, они случайно натолкнулись на выводок куропаток, которые испуганно взлетели, устроив такой шум и гам, что Рамиро и Антон были вынуждены вернуться по своим следам и направиться в глубь гор, где легли спать под покровом кустов эспарто. Они вернулись домой уже днем с несколькими вязанками сухих дров, служащих им алиби в ответ на вопросительные взгляды.

Любопытно, что в отношении родников, используемых для полива орошаемых земель, был установлен режим пользования и потребления воды, со своей очередностью и своим объемом. Большинство родников стекали в пруды, где хранилась и откуда распределялась эта ценная жидкость.

В редкие годы земли суходола давали нормальный урожай, но, как правило, они производили мало. Дед, с юности работающий подёнщиком и шахтером, вдобавок еще возделывал и семейные участки, те, которые он и бабушка получили в наследство. Однако Красному работа на шахте нравилась больше. К тому же она давала семье более стабильный доход и помогала прожить, если удача отворачивалась, когда подводили погодные условия, от которых каждый год зависел урожай. По мере того как дети становились старше, они тоже начинали заниматься землей.

* * *

Бабушка Амалия Хесус родилась с даром. Она снимала сглаз. Люди, имеющие дар, должны были соответствовать хотя бы одному из следующих условий: плакать в животе у матери или родиться в Святую пятницу. Амалия Хесус также лечила телесные боли и душевные раны, но не была знахаркой. Когда к бабушке приходили люди с просьбой вылечить их, и она не в силах была изгнать боль, то четко говорила:

– Мне жаль, но это не ко мне. Я не могу вам помочь.

Дед и дети никогда не верили в сглаз, и никто из них не относился серьезно к способностям бабушки. Им казалось чем-то естественным, что она успокаивала их боль и рабочие травмы массажем с эссенциями из диких горных трав или лечила их внутренние боли настоями из других растений. Но они не верили в силу сглаза из-за своих принципов, говорили, что все это суеверия. На самом деле, это был отказ от того, что они считали отсталостью или невежеством. Им казалось, что они принадлежали к миру Разума, который, впрочем, тоже является мифическим.

Однако люди из соседних районов приходили к бабушке с детьми и семьями, чтобы она сняла с них сглаз и вылечила другие болезни и травмы. Когда кто-то обращался к ней за помощью, бабушка всегда провожала его в комнату, которую использовала для этого занятия. Затем она проверяла, был ли на самом деле наложен сглаз на того человека, который просил о помощи. В качестве средства проверки служило чистое оливковое масло, смешанное в стакане с другими, только ей известными ингредиентами.

После обряда и соответствующих молитв, по прошествии нескольких минут, она сообщала своим пациентам результат. В случае, если подтверждалось наличие сглаза, бабушка читала им несколько молитв, продолжала проводить необходимый ритуал, и сглаженный человек выходил из дома очищенным и практически здоровым.

Но не всегда наличие сглаза подтверждалось, и в таком случае нужно было искать причину недуга и лечить его. Именно тогда бабушка говорила тому, кто к ней обратился, что она не может помочь и ему надо идти к городскому врачу, или, напротив, рекомендовала чай, массаж или паровые ванночки с определенными растениями, которые росли в ближайших полях и горах.

Бабушка не брала никаких денег за лечение. Она никуда не ходила и не обходила сельские земли в поисках «пациентов». Ее слава понемногу росла, и люди в поисках помощи по своей инициативе приходили в дом дедушки и бабушки. Амалия Хесус никогда ничего у них не просила взамен. Они оставляли свою благодарность при выходе, на находящемся у двери месте для хранения кувшинов или рядом с ними. Каждый сколько мог. Люди оставляли самые разные вещи: свежие яйца, несколько литров коровьего молока, петуха или курицу, кролика, несколько селеминов пшеничной муки, рис «бомба» из Каласпарры, картофель. Когда приходила какая-нибудь богатая сеньора из Бульяса, Сеехина или Караваки, чтобы бабушка сняла сглаз с ее детей, то она оставляла деньги. Но поскольку бедным нужно было мало для жизни, богатые сеньоры оставляли мало денег, зачем же давать больше, если те их не тратили.

Бабушка могла предсказывать некоторые события, которые произойдут в ближайшее время. Как будто она «чувствовала» будущее. К тому же Амалия Хесус знала внутренний порядок веще, и общалась с предметами, с их духом, с их сущностью, как она говорила. Бабушка разговаривала с деревьями, растениями и животными. Она утверждала, что все было живое, даже камни. У всего был свой внутренний порядок, который, в свою очередь, был связан с внешним миром и составлял с ним единое целое. С тем внутренним порядком бабушка общалась на особом языке, говоря тихим голосом, таким тихим, что едва ли можно было уловить что-то, кроме ритмического шепота.

Этот особый язык имел лечебную силу во многих случаях. Бабушка говорила, что она помогает устанавливать связь между двумя мирами, внутренним и внешним, а также восстанавливать нарушенную гармонию. Так, например, Амалия Хесус снимала зубную боль, «разговаривая» с зубами. Когда приходил кто-то с зубной болью, бабушка сажала его на низкий камышовый стул, а сама располагалась очень близко, но с противоположной стороны от той, которая болела. Она складывала руки в форме рупора между ртом и лицом и говорила прямо с зубами в течение некоторого времени, которое порой казалось бесконечным, затем пересаживалась и начинала тот же ритуал с другой стороны лица, где сначала и была боль. Когда бабушка заканчивала ритуал, зубная боль к этому времени уже проходила и лишь в редких случаях возвращалась. Никто никогда не знал, о чем Амалия Хесус разговаривала с зубами, что именно она им говорила, но результат был таким очевидным, что за несколько лет бесчисленное количество людей прошло через дом бабушки, чтобы она вылечила у них зубную боль, разговаривая с зубами.

Когда Амалия Хесус гуляла по полям или по горам, собирая свои травы, она передвигалась, не касаясь земли. Казалось, бабушка летала в пяти сантиметрах над поверхностью. Бесшумная и быстрая, она не сдвигала ни один камень, не спугивала ни одно животное. Амалия Хесус все время молилась, чтобы защитить природу, которой наносила урон. В горах она никогда не срывала никакое растение с корнем, чтобы не уничтожить его.

Бабушка называла всех своих внуков по имени, хотя их было много, всегда добавляя при этом ласковое обращение «голубок».

– Антонио, голубок, возьми еду, – говорила она, одновременно протягивая руку с большим ломтем испеченного ею хлеба, хорошо смоченного зеленым оливковым маслом.

Амалия Хесус всегда носила черное. У нее было круглое личико, совсем без морщин, очень белое. Несмотря на жизнь в сельской местности, она была из тех, кто предпочитал защищаться от солнца. Бабушка говорила, что женщины должны сохранить свою кожу белой, в противном случае солнце слишком быстро их старило. Как за ней, так и за дедом были закреплены особые места в доме. Они всегда садились на одни и те же места за столом или рядом с камином, стараясь никогда не посягать на пространство других. У бабушки были длинные волосы, очень длинные и седые, все седые. Каждый день она их долго расчесывала, иногда сама, а иногда ей помогала тетя Мария или какая-нибудь другая женщина в доме. Амалия Хесус натирала волосы эссенциями диких растений, которые сама готовила, потом собирала в тугой пучок.

Когда дедушка и бабушка переехали из сельской местности в городок Сьеса, как правило, внуки очень часто их навещали. Если они приходили в обед после школы, то знали, что еще при входе получат порцию хлеба с маслом. Затем бабушка разговаривала с ними, пока они перекусывали, интересуясь вещами, о которых никто из них уже не помнит. Внуки спрашивали ее о дедушке, а она всегда говорила, что он еще был в Лос-Чаркос, в поле. Из-за названия ребята представляли себе этот сельский край Сьесы болотистым участком, заполненным водой и грязью.

Закончив есть, внуки выходили на улицу посмотреть, как приходит дед. Он всегда шел пешком позади своей большой белой ослицы, которая им казалась огромной. Если они узнавали его вдали, то бежали к нему. Это был обычай, который всегда повторялся. Дед брал их на руки, поднимал, целовал каждого по паре раз, едва обращаясь к ним, сажал их на ослицу, и они превращались во всадников до приезда домой. Он всегда позволял им въезжать в дом на этом животном и спускал их только тогда, когда они добирались до хлева и нужно было снимать с ослицы сбрую.

Однажды утром внукам сказали, что они не пойдут в школу. Каждого из них у себя дома нарядили в выходную одежду. Взрослые также оделись очень элегантно, все в черное. Дети не знали причину, но они были довольны, что им не надо идти на занятия. Шагая по улице, сами того не осознавая, ребята оказались у дома дедушки и бабушки на дороге Камино-де-Абаран. Там было много народа. Все очень нарядно одеты. Это походило на праздник, только у всех были серьезные лица, и внуки не знали почему. Навстречу всем вышла бабушка, поприветствовав каждого двумя поцелуями. Она наклонялась к самым маленьким и в тот момент, когда их целовала, говорила сбивчивым голосом:

– Внук, голубок, деда больше нет с нами, он ушел навсегда.

Когда ее лицо отдалялось, ребята чувствовали, что их щеки были влажными. Это были слезы бабушки, которые прилипли к ним. Потом, годы спустя, они осознали, что в такой форме им сообщили о смерти деда Антона Красного. Но тогда ребята ничего не поняли. Они думали, что дедушка был в Лос-Чаркос и ожидали его вечерами, пока ели свои куски хлеба с маслом. Когда внуки спрашивали бабушку, почему дед задерживается, она целовала их и ничего не говорила. Что-то внутри каждого из них подсказывало им, что дед уже не вернется, в тот день, когда они увидели, что конюшня была пустой и чистой, и не осталось ни следа белой ослицы, ни ее сбруи.

Дед перестал физически быть рядом, не предупредив. У него на это не было времени. Внуки снова увидели его только много лет спустя, когда хоронили бабушку. Та попросила, чтобы их положили вместе в один гроб. Так и было сделано. Амалия Хесус и Антон Красный вновь были вместе на веки вечные.

Бабушка умерла незаметно для себя. Это произошло в доме дяди Дамиана, куда Амалия Хесус переехала после смерти тети Марии. Она была на кухне, стояла и вдруг потеряла сознание, не вскрикнув, не застонав. Ее перенесли в кровать, там ее и нашли внуки, когда пришли навестить. Амалия Хесус все еще была жива, но так и не пришла в себя. Она тихо угасала в последующие дни. Однако выражение ее лица не изменилось. Бабушка умерла счастливой. Возможно, благодаря своим особым силам, она знала, что вся семья находилась рядом с ней.

* * *

В Эль-Рольо было мало людей, кто умел читать и писать. Дом дедушки и бабушки всегда был местом собраний. В него приходили люди всех возрастов: соседи, родственники, друзья… Было принято собираться по вечерам, чтобы почитать книги или газеты вслух. Их читали те, кто умел это делать, а остальные слушали и запоминали.

Во время войны этот обычай сохранился. Однако к тому же в доме дедушки и бабушки читались еще и письма, которые приходили с фронта. Обычно почту читала Мария из семьи Кудряша, внучка Кудряша, брата, который рассердился на прадеда Рамиро Валеру из-за выстрела чужака, добивавшегося Агеды. У Марии было две сестры: Долороса и Хуана Мария. Долороса стала невестой дяди Дамиана, а Хуана Мария – дяди Рамиро. Мария была невестой Каобы, близкого друга Дамиана, с которым тот уехал в Мадрид в конфискованном грузовике.

Дамиан знал, что все письма, которые он отправлял в Эль-Рольо читались вслух Марией. Когда ему пришлось сообщать о смерти Каобы, он не представлял себе, как это сделать. Паренёк понимал, что девушка прочтет письмо и узнает новость без подготовки.

– …Знаете, мама, Каобу застрелили.

И Дамиан зачеркнул написанное так, чтобы нельзя было ничего разобрать, но оставил Марии возможность расшифровать. Он был убежден, что должен был сообщить это известие девушке, но не знал как. Парень продолжил писать письмо и почти в конце снова упомянул о смерти своего друга.

– Каобу убили выстрелом в грудь, – и вновь зачеркнул фразу.

Однажды вечером в доме дедушки и бабушки собралось несколько соседей, родственников и друзей. Пришел ряд писем с фронта, и Мария намеревалась прочитать их. Как и в других случаях, Амалия Хесус достала агуардьенте и коньяк для мужиков и анисовку для баб. Бабушка всегда просила Марию оставить письмо своего Дамиана напоследок.

В этот день Мария читала все письма. Царила атмосфера некой радости. Хотя строки не вселяли большого оптимизма по поводу хода военных действий, но, по крайней мере, они не приносили плохих известий.

У бабушки возникло плохое предчувствие, когда девушка открыла письмо Дамиана. Мария принялась его читать с таким же воодушевлением, как и предыдущие. Когда девушка дошла до зачеркнутого куска, у нее поменялся цвет лица. Она побледнела. Все испугались. Возникла абсолютная тишина. Никто ничего не говорил. Присутствующие слушали произносимые Марией варианты… она нашла следующий зачеркнутый кусок в конце письма, пробежала глазами по тексту, даже не читая строчки.

– Здесь написано что-то странное. Почему Дамиан стер эти фразы? Ай, Пресвятая Дева, это же несчастье… Боже мой! Мой Каоба, убили моего Каобу!

Мария вскрикнула и зарыдала. Ее плач взволновал всех присутствующих и всю деревню. Это было безутешное рыдание, которому не было конца. Девушку попытались успокоить, но было бесполезно, они не смогли. Мария плакала не переставая в течение многих дней и ночей. Она прекратила рыдать внезапно, когда однажды у нее высохли глаза и закончились слезы. Грусть превратилась в злость, и больше никогда в жизни девушка не смогла заплакать. Мария потратила все слезы на Каобу и носила траур по своему любимому бесконечно долго. В конце концов через много лет после окончания военных действий она вышла замуж за одного из тех немногих мужчин из Эль-Рольо, у кого война не отняла жизнь на фронте.

* * *

В отличие от всех других женщин, которые готовили своим мужьям запасы съестного ночью, бабушка поднималась раньше деда, чтобы приготовить ему еду на день, когда он уходил работать на шахту или в поле. Амалия Хесус говорила, что так он, по крайней мере, съест первый завтрак горячим, а второй завтрак – еще теплым. Эту традицию бабушка пронесла через всю жизнь. Она вставала приготовить еду и всем своим детям по мере того, как те начинали работать. Когда тетя Мария выросла, она стала помогать бабушке, и утром обе женщины собирали корзины для мужчин своего дома. Это было проявлением любви, за которое мужчины умели их благодарить.

Одним послевоенным утром Амалия Хесус встала рано, чтобы приготовить съестное. Дед отправился в шахты Хилико, а дядя Дамиан и дядя Рамиро пошли в поля Кахитан попытаться найти работу. Чтобы не замерзнуть от утренней прохлады, дядя Рамиро надел старую и просторную толстую рубаху в многочисленных заплатках на одежду, которая была на нем.

– Рамиро, сынок. Не надевай эту рубаху, чтобы ходить по полям вдали от Эль-Рольо.

– Подумаешь, она старая, мать. Пригодится, пока не пройдет ночная сырость…

– Сынок, не в том дело, что она старая, а в том, что пестрая…

– Да ладно, мать. Не будьте вы такой пугливой. Теперь нам что, и одежду красного цвета не носить?

– Сынок, не те времена, чтоб шутить… Люди очень злые и цепляются за любую отговорку, чтобы причинить боль… А вы под прицелом…

– Ничего страшного. Я уверен. К тому ж я сниму ее, как только взойдет солнце, чтоб вы были спокойны.

– Тебе виднее, сын… но спокойнее мне не станет.

Выйдя из дома, Рамиро и Дамиан обсудили в шутливом тоне бабушкины опасения. Они продолжили путь, беседуя о своем, и забыли о разговоре, который вели дома за завтраком.

Братья уже далеко зашли в поля Кахитан, когда солнце начало подниматься над горизонтом. Оставалось уже недалеко до имения, в котором Дамиан и Рамиро шли просить работу, когда вдали они разглядели силуэт двух жандармов на лошадях.

Парни насторожились, сменили тему разговора и потрогали свои карманы, чтобы найти документы, которые официально позволяли им находиться в этих полях. Они успокоились, когда убедились, что у обоих документы были в порядке.

Братья продолжили беседовать и поприветствовали жандармов, поравнявшись с ними. Мужчины поздоровались в ответ и даже не спросили, куда они шли. Все продолжили свой путь.

Но через десять минут братья услышали тяжелое дыхание лошади прямо за собой, очень близко. Они не заметили, что жандармы настигли их сзади.

– Еще раз добрый день, сеньоры. Куда направляемся? – спросили жандармы, не спускаясь с лошадей.

– Мы идем в дом семьи Амако попробовать устроиться на работу этим утром, – ответил Дамиан.

– Посмотрим, документы.

– Они у нас здесь, – сказал дядя Рамиро, доставая документы из кармана.

– Подойди, мужик, лошади ничего не сделают. Не бойся.

– Да нет, мы не пугаемся. Мы уже знаем, что лошади хорошо обучены, – ответил дядя Дамиан, подходя к одному из жандармов.

– Иди сюда… – сказал другой жандарм дяде Рамиро.

– У этого все в порядке. Он был на фронте, но документы у него в норме.

– У этого тоже бумаги в порядке. Так значит, вы были красными…

– Послушайте, мы были на войне, поскольку нас увели силой, а не по другой причине. Мы не совершили никакого преступления или проступка.

– Да, это все говорят. А для большей издевки ты одет в красную рубаху, будто хочешь сказать: смотри, я красный, и я ни от кого не прячусь…

– Нет, сеньор, не думайте так, у нее уж и цвета-то нету. Ведь она вся в заплатках, и я ношу ее, чтоб хоть немного спастись от утренней сырости.

– Сырость обеспечу тебе я, чертов красный. Давай, сыми сейчас же эту поганую рубаху, – и, говоря это, он достал саблю, которая висела у седла. – Слушай, эту саблю я отобрал у одной красной шишки после того, как его прикончил. Дам тебе попробовать твое собственное лекарство…

Еще не закончив говорить эти слова, жандарм нанес удар широкой стороной клинка сабли по спине дяди Рамиро. Удар пришелся на всю спину, от затылка до бедра. Он был страшной силы. Одновременно жандарм стукнул паренька рукояткой по голове.

Рамиро упал на землю в беспамятстве между двумя ногами коня, который чудом не наступил ему на голову. Дядя Дамиан выразил желание приблизиться к брату, и другой жандарм сказал ему:

– Спокойно. Не двигайся, или я всажу в тебя пулю. Веди себя смирно, ведь ничего не случилось. И чтобы больше вас не видели в такой одежде. Войну вы проиграли. Вбейте это уже себе в голову. А мы, давай, поедем отсюда, – обратился он к своему приятелю.

Дамиан подошел к брату, который все еще лежал на земле без сознания. Он предполагал самое худшее. Звук удара был жутким. Рамиро не приходил в себя. Дамиан положил ему под голову заштопанную красную рубаху вместо подушки и бегом побежал к колодцу с дождевой водой, расположенному близко от того места, где они были. Он наполнил ведро водой и отрезал веревку из эспарто, которой оно было привязано. Когда парень приблизился к Рамиро, тот все еще пребывал в беспамятстве.

Дамиан смочил ему водой лицо и лоб. Затем перевернул его и положил на живот, поливая его голову и затылок. Постепенно Рамиро стал приходить в себя. Когда он очнулся, то почувствовал острую боль в голове и на спине. Парень приподнялся, насколько смог, и попросил брата посмотреть под одеждой.

– Что у меня там, Дамиан? Черт возьми!

– У тебя по всей спине борозда обнаженного мяса в два пальца шириной. Сочится кровь, потому что он порезал тебя острием рядом с лопаткой.

Братья решили вернуться домой, чтобы бабушка вылечила Рамиро. Парень едва мог ходить. У него все еще кружилась голова, и брат вынужден был несколько раз тащить его на своей спине.

Бабушка ничего не сказала, когда увидела, как они пришли. Она поняла, что что-то произошло. Пока Амалия Хесус лечила Рамиро травами, тот сказал шутливым голосом:

– Да, мать, в следующий раз мне придется отнестись всерьез к вашим предупреждениям.

Рамиро был пару дней не в себе из-за удара по голове. На его спине осталось украшение в виде щедрого шрама до конца жизни.

* * *

– Родненький, не хочу, чтоб убили моих детей теперь, когда война закончилась. Мы должны что-то сделать. Они здесь в постоянной опасности.

– Да, надо что-то делать, но я не знаю что, – ответил ей дед.

– А почему б тебе не поговорить со своей сестрой Милагрос, с той, которая живет в пойме Сегуры, в Сьесе? Может, она сможет нам подсобить.

– И как она нам поможет?

– Ну, пусть поговорит со своим хозяином, авось, мы сможем пойти туда работать.

– Это будет трудно. Куда мы пойдем? Кто нам вот так даст крышу?

– Ты спроси ее. Посмотрим, как дело пойдет.

– Но, жена, подумай хорошо, потому что ежели мы уйдем, то должны будем оставить дом и земли. У нас немного есть, но, по крайней мере, мы можем сводить концы с концами.

На том и закончился разговор. Однажды утром дед разбудил Хусто, одного из младших сыновей, высокого и сильного парня.

– Хусто, сынок, вставай, нам надо идти.

– Уже иду, отец.

Бабушка приготовила им обильный завтрак с козьим молоком и ломтями хлеба, смоченного оливковым маслом. Она собрала им корзину со съестным и поцеловала каждого, когда они выходили из дома.

Дед и дядя Хусто отправились в Кахитан. Затем спустились к реке Сегура по отрогам Алморчона. Пересекли Вередилью и в низовье реки дошли до Ла-Парры, лежащей в центре орошаемых земель Сьесы.

Двоюродная бабушка Милагрос переехала в пойму реки Сегура в начале 30-х годов и стала работать горничной в семье Хименес Манчеганос, известной в городе как семья Самокруток. Старший из братьев Хименес, Дамасо Самокрутка, был республиканским политиком, хорошо осведомленным о планах модернизации сельского хозяйства в бассейне реки Сегура, которые рассматривались в Мадриде. Где-то в те годы широко обсуждался и разрабатывался проект по перекачке туда вод из реки Тахо.

Семья Хименес владела большим количеством земель в окрестностях реки Сегура. Но большинство из этих участков оставалось за пределами поливных границ водных каналов, поэтому на них можно было сажать только культуры, пригодные для суходола. Хименесы были первыми в Сьесе, кто разработал планы по расширению поливных полей и воплотил их в жизнь. Их семья начала с земель, которые находились внутри поливных границ водных каналов, тщательно их подготовила и засадила фруктовыми деревьями, задумав современную эксплуатацию этих территорий. Затем они установили мотор для подъема воды одного из каналов и отвели под поливное земледелие небольшую часть суходола. Хименесы устроили там рассадник, посадив фруктовые саженцы местных и других сортов, которые привезли из разных мест.

Бенедикто, земледелец из соседнего городка Абаран, работал в угодьях семьи Хименес. Одним летом, когда Дамасо Хименес поселился в сельском доме в Ла-Парре с частью слуг, Бенедикто познакомился с двоюродной бабушкой Милагрос. Он начал ухаживать за ней жаркими ночами сьесанского августа, и в конце концов они поженились некоторое время спустя.

Бенедикто был умельцем в разведении фруктовых деревьев и мастером в выведении новых сортов. Должно быть, у него был какой-то особый дар, потому что все почки у него прицеплялись. Семья Хименес возложила на него ожидания по улучшению и разведению своих сортов фруктовых деревьев. Но вследствие войны все парализовалось.

Дед Антон Красный поговорил с сестрой Милагрос и попросил ее походатайствовать о нем и его детях перед доном Педро Хименесом. Она уже это сделала, когда просила два поручительства для Дамиана и Рамиро. Сьесанский барчук хотел довести до конца планы по расширению поливных полей, которые были у его брата Дамасо до войны, но времена были неподходящие, и из-за военных разрушений проект по перекачке воды точно мог приостановиться на долгое время. Он сказал тете Милагрос, что пока не может принять на работу еще людей.

Но двоюродная бабушка настояла. Злые языки в сельской местности говорили, что Милагрос имела большое влияние на мужчин семьи Хименес. Все получилось, и она смогла добиться, чтобы господин Педро позволил бабушке и дедушке жить в доме в краю Ла-Парра, а также нанял на работу дедушку и его старших сыновей. Однако условия того соглашения никогда не были полностью ясны и со временем породили много недоразумений и конфликтов.

Первое недоразумение не заставило себя долго ждать. Дон Педро Сакокрутка полагал, что в обмен на проживание в доме дед, дядя Дамиан и дядя Рамиро должны были бесплатно работать на землях имения, не получая никакой материальной компенсации или даже продуктов питания. Когда по прошествии нескольких недель работы мужики убедились, что им не выплатят никакой зарплаты, они просто пошли в горы дергать эспарто.

Так никогда и не стало известно почему, но именно двоюродная бабушка Милагрос сообщила дону Педро, что дяди и дедушка ушли теребить эспарто в горы. Возможно, это был момент слабости. Барчук разозлился.

– Да как эти босяки осмелились? Чтоб завтра же они покинули дом. Не хочу снова видеть их на моих землях.

Милагрос испугалась. Двоюродная бабушка не ожидала такой категорической реакции. Она только стремилась снискать большего расположения своего барчука. Но вред уже был нанесен. Меньше чем через месяц после приезда в пойму Сегуры дедушка и бабушка остались на улице на неопределенное время.

– Господь прижимает, но не душит… – говорил дедушка.

Один из жителей Ла-Парры, у которого был маленький пустующий дом, предложил его дедушке, чтобы они с бабушкой в нем жили, пока не найдут что-нибудь получше. Вся семья переехала туда. Они подремонтировали дом, как смогли, и использовали его несколько лет.

Через некоторое время после случившегося дон Педро, должно быть, признал, что переборщил, и сказал дедушке, что тот может вернуться в дом, из которого ушел, и снова работать на его землях. Но для Антона Красного такое проявление своевольной и своенравной власти было достаточным для того, чтобы вежливо отказаться от предложения. Он не хотел иметь рабскую зависимость от барчука. Однако из-за нужды, которую испытывала его семья, дедушка с радостью принял предложение о работе в имении, но в качестве подёнщика с регулярной еженедельной оплатой.

– Дон Педро, пока мы не будем возвращаться в ваш дом, лучше мы останемся в этом. Так мы избежим конфликтов и недопонимания. Каждый в своем доме, а Господь в доме каждого.

Отношения между двоюродной бабушкой Милагрос, дедушкой и бабушкой стали прохладными вследствие того инцидента, и, хотя они по-прежнему общались, между ними сохранялась дистанция. Однако, иная ситуация была с ее мужем, Бенедиктом, и с их детьми, потому что с каждым днем отношения с двоюродными братьями становились все теплее.

В свою очередь Милагрос по-прежнему сообщала своему барчуку обо всем, что происходило в посёлке и в его имении. Ее одержимость доном Педро усиливалась со временем и приобрела нелепые формы, так, например, она не позволяла своим собственным детям есть плоды инжирных деревьев, которые полудико росли на склонах водных каналов.

С самой вершины холма, где располагался дом, в котором жила Милагрос, она держала в поле зрения все орошаемые земли, прилегающие к нему, и контролировала все, что там происходило. Ей нравилось мочиться стоя. Тучная, одетая в черное платье, она уходила далеко от дома и устраивалась на краю откоса, где начинался спуск со склона холма. Там Милагрос производила осмотр угодий, пока мочилась. Вдруг раздавался её грозный голос…

– Деееетка, не ешь инжир, проклятый, он для хозяина.

* * *

Переезд в пойму Сегуры происходил в несколько этапов. Сначала дед и старшие братья перевезли мебель и домашнюю утварь, которые посчитали необходимыми. Остальное они оставили в доме в Эль-Рольо. Затем в последующие поездки привели домашний скот. Дамиан остался, чтобы ухаживать за ним и кормить его.

Последний поход предприняли ранним утром. Этой ночью они едва ли спали. Бабушка приготовила плотный завтрак. Когда все собрались, то вышли на улицу, и дед запер дверь дома на три оборота ключа.

– Пусть будет так, как захочет Бог. Самое худшее, что может произойти, нам придется вернуться с пустыми руками, – сказал дед, засовывая ключ в карман пиджака.

– Еще посмотрим, родненький… еще посмотрим. Нужно верить в Бога, – сказала бабушка.

Процессия состояла из деда Антона, бабушки Амалии Хесус и их детей: Марии, Рамиро, Хусто, Антона, Марсьяля и Федерико, одного большого серого осла, двух черных коз мурсийской породы, пяти козлят, семи кур-несушек и одного петуха-певуна. Осёл был запряжен парными корзинами из эспарто. С одной стороны была одежда, некие предметы домашнего обихода и дядя Федерико, который тогда был маленьким мальчиком. С другой – некоторые предметы утвари, которые бабушка решила взять в последний момент.

Открывал шествие дед, рядом с которым шла бабушка. За ними следовал дядя Рамиро, тащивший осла. Тетя Мария шла рядом с животным, следя за тем, чтобы Федерико не выпал из корзины при одном из толчков на дороге и не упал бы ничком на землю. К тому же существовал дополнительный риск, что на него могла наступить ослица задними лапами. Дальше шел Хусто, жизнерадостный, гордый, сильный. Он вел на веревке двух черных коз, которые иногда отказывались идти, и пять козлят. Сзади, замыкая семейную группу, играли и шутили Марсьяль и Антон, получавшие удовольствие от переезда, который казался им интересным приключением.

На дороге и по её краям проступали зубчатые следы танков, входивших в состав колонны армии Франко, которые, направляясь из Гранады через Караваку, пересекли те поля, чтобы в последних днях марта войти в городок Сьеса.

Семья решила, что пора немного поесть и набраться сил, когда дошла до центра поля Кахитан, где, как говорится в местной поговорке, «за хороший танец давали бесплатный хлеб», поскольку там в изобилии росли зерновые культуры. Антон Красный очень хорошо знал всех земледельцев этой местности. С юности дед косил пшеницу на всех пахотных полях, и, хотя он всегда любил спорить с земледельцами при согласовании оплаты и содержания, им нравилось, что люди из группы Красного, приходившие косить их поля, были трудолюбивы и серьезно относились к делу.

Рядом находились дом и пахота семьи Амако, которую дед знал очень хорошо. Они подошли к дому, чтобы подогреть немного козьего молока для самых маленьких. Дед спешил и потому не хотел терять время на разведение огня. Он подошел к двери и сильно постучал, ударяя ладонью.

– Кто-нибудь есть дома?

– Кто стучит? Входите… проходите… – ответил изнутри Бонифасьо Амако и подошел к двери, выйдя из полутемного внутреннего пространства дома.

Когда он увидел деда, у него изменилось выражение лица. Бонифасьо немного прищурил глаза, и его лицо приняло циничное выражение.

– Добрый вечер, дядя Антон, что вы хотели?

– Добрый вечер, Бонифасьо, да вот, иду со всей семьей. Мы спешим, и мне бы не хотелось специально останавливаться разводить огонь, чтоб подогреть немного молока для маленьких детей. Быть может, моя Мария подогреет молоко на твоей кухне.

– Ну… мне жаль, дядя Антон, но это невозможно. Ничего личного, но сейчас все очень серьезно, всех сильно контролируют, и Жандармерия запретила нам давать приют незнакомым и тем, кто бежит.

– Значит, теперь я незнакомец в твоем доме? Ты ведь так не считал в течение последних трех лет, правда?

– Сожалею, я вам серьезно говорю, что дело скверное. Лучше бы вы шли своей дорогой и не ставили нас в неловкое положение. Жандармы проходят здесь очень часто… Не подобает, чтоб вас и ваших детей с их прошлыми делишками… видели в моем доме. Разве ваш Дамиан не идет с вами?

– Какая тебе, черт возьми, разница, где сейчас мой Дамиан?

– К тому же вы идете со всей семьей, как будто убегая от правосудия…

– Прощай, Бонифасьо. Лучше тебе никогда не оказываться в подобной ситуации… и не забывай, что мы погонщики и на дороге встретимся…

Антон Красный развернулся и увел всю свою семью от этого дома. Деду было сложно понять, как этот человек мог нарушить элементарные нормы гостеприимства. Проклятая война вывернула людей наизнанку. Но Красный больше не придавал значения этому случаю. Они продолжили путь до отрогов Алморчона, где в изобилии были сухие дрова. Там семья села в тени сосен, и дед разжег маленький костер, чтобы наконец-то вскипятить козье молоко, пока оно не поднимется три раза. Все поели и хорошо отдохнули, прежде чем продолжить свой путь.

Семья пришла к реке Сегура на высоте оврага Барранкоде-Мота, около домов Вередилья, выше устья Каркабо. Дед помог бабушке и тете Марии пересечь реку. Рамиро перенес Федерико, самого маленького. Марсьяль настоял на том, чтобы переправиться через реку, сидя высоко на спине ослицы. Дед снова перешел реку, дабы тянуть за собой животное, пока Хусто будет поддерживать его, чтобы течение не увлекало за собой.

Антон переводил коз и козлят, но река их унесла. Рамиро, внимательно следивший с берега, побежал вниз по течению и стал доставать животных одного за другим; все оказались живы. Семья пересекла реку и направилась в Ла-Парру, чтобы начать новую жизнь на землях, которые также составляли часть территории Эспартании.

* * *

Это были годы лишений в трудный послевоенный период. Некоторые женщины зарабатывали себе на жизнь как знахарки среди сельчан. Они являлись шарлатанками без дара и знаний, но должны были кормить свои семьи. Одной из этих женщин была Франсеса. Она жила на въезде в Сьесу, на Куэста-де-ла-Вилья, и зарабатывала тем, что ходила по сельским домам, леча травами и молитвами, не прибегая к спиритическим сеансам. Но ее средства были неэффективными, поэтому ей приходилось самой искать себе пациентов. Мало кто приходил к ней добровольно, но она была очень настойчивой и обладала талантом убеждения.

Вскоре после того, как семья Антона Красного устроилась в пойме Сегуры, в краю Ла-Парра, до ушей Франсесы дошли слухи о способностях Амалии Хесус, которые распространились по всему району и привели к тому, что в дом дедушки и бабушки начали приходить люди. Франсесу беспокоило присутствие Амалии Хесус в тех местах. Она стала видеть в ней соперницу. К тому же шарлатанка боялась встретиться с ней. Пациенты Франсесы уходили от нее, по горло сытые тем, что не излечивались от своих болезней и должны были постоянно платить ей за лекарства, которые не приносили результата.

В краю Лос-Чаркос дед взял в аренду кусок земли, орошаемой из водного канала с тем же именем. Он уже несколько недель проделывал путь от дома до этого участка и обратно, когда однажды, на закате, столкнулся с Франсесой, которая возвращалась после лечения одного из своих пациентов. Так шарлатанка узнала, что этот высокий и худощавый мужчина – муж тети Амалии Хесус.

В одной семье, живущей в домах на склоне Гурулья, заболел сын. А лучше было бы сказать, используя подходящий язык, их сына скрутило. Его часто рвало, он не хотел есть, исхудал и был бледен. Франсеса всегда спрашивала соседей, знают ли они кого-нибудь, кому могут понадобиться её забота и внимание. Так шарлатанка и выяснила, что юноша из Куэста-де-ла-Грулья был болен уже несколько недель. Одним утром она пришла в дом этой семьи в тот момент, когда там были только женщины. Франсеса знала, что с ними будет легче найти общий язык.

Само собой разумеется, она уговорила мать позволить ей увидеть сына. Диагноз был сокрушительным: его сглазили. После привычного ритуала парень якобы был освобожден от зла, и Франсеса получила хорошую оплату картофелем и овощами с огорода.

Однако когда два дня спустя стало очевидно, что результата лечения нет, эту женщину позвали снова. Поскольку она не могла вылечить мальчика, родители начали сомневаться в эффективности её средств. Время шло, а состояние ребёнка оставалось прежним. Франсеса уже много раз приходила в этот дом, чтобы снять с парня сглаз, но зло не отступало. Родителям уже осточертели визиты этой женщины, и они боялись за здоровье сына. Франсеса была вынуждена найти виновника сглаза.

Ежедневный маршрут дедушки пролегал каждый день через Куэста-де-ла-Гурулья. Однажды, когда Франсеса пошла в дом юноши на закате, как раз в тот момент, когда дед проходил по склону Куэста-де-ла-Гурулья по дороге домой, она сказала родителям:

– С мальчиком творится неладное, потому что кто-то постоянно его сглаживает.

Родители посмотрели на неё с изумлением. Как это могло быть, если паренёк никогда не покидал тех мест, а все соседи были хорошими людьми.

– Это не дело рук ваших соседей. Я осторожно за ними наблюдала, и это не они. Я знаю, кто виновен, и думаю, что он делает это нарочно.

– Да будет вам. Кто это может быть, да еще чтоб делать это намеренно? – спросили родители юноши.

– Ну, я не хотела этого говорить, чтоб не создавать проблем, но, поскольку я вижу, что мальчик не поправляется, я должна вам это сказать. Видите человека, который идет по склону в направлении Ла-Парры, что одет в шапку и опирается на палку? Так вот, он и виноват. Этот мужик сглаживает вашего сына. Когда я столкнулась с ним, то почувствовала это.

Родители мальчика не верили в то, что слышали. Они уже были знакомы с дедом и знали, что он переехал со своей семьей в Бульяс несколько месяцев назад и обосновался в одном из домов в Ла-Парре. Родственники мальчика даже слышали, что его жена именно тем и занимается, что снимает сглаз. На самом деле, они даже думали сходить к ней. Возможно ли, чтобы один сглаживал, а другая снимала сглаз, вытягивая таким образом деньги из крестьян? Если это правда, то все не может так больше продолжаться. Эти чужаки еще узнают, как люди в пойме умеют за себя постоять.

Вот таким было положение вещей. Франсеса добавила яду, а семья теперь распространит его по всем окрестностям. Однако ситуация развивалась не так, как она ожидала. В течение какого-то времени родители юноши прятали его от глаз деда в те часы, когда тот обычно проходил по склону Куэста-де-ла-Гурулья, но это не давало никакого результата. Паренёк по-прежнему был болен, а Франсеса продолжала получать деньги за свои посещения. Его отец уже начал подозревать деда и однажды вечером, не раздумывая больше, дождался его на дороге.

– Добрый вечер, дядя Антон.

– Добрый вечер, Кармело. Что у тебя за дело ко мне?

– Ну, послушайте, дядя Антон, я уж несколько дней хочу с вами потолковать, чтоб узнать, сможем ли мы решить один вопрос. В общем, у меня болен сын, его скрутило, и каждый день его состояние здоровья ухудшается, он никак не может поправиться. Нам сказали, что вы его сглаживаете и что вы виноваты в том, что происходит с пареньком. Ежели это так и вы это делаете ненамеренно, то я хотел сказать вам об этом, чтоб вы это знали. А ежели вы делаете это специально, то я хотел бы вас попросить, чтоб вы перестали это делать. Как бы наш мальчик не умер.

Дед не мог оправиться от удивления. Он прилагал большие усилия, чтобы не расхохотаться, но грустное лицо этого человека заставило его сдержать себя.

– Бог мой, какую ерунду вы говорите. Послушайте, меня обвиняли в разных вещах в этой жизни, но первый раз в сглазе. Бросьте ваши глупости и забудьте об этих суевериях. Отведите своего сына к врачу в городе, ему это больше поможет, чем все целительницы и святоши. В любом случае, поскольку вы верите в сглаз, можете прийти с мальчиком ко мне домой. Говорят, что моя жена от него избавляет. Она сможет вам помочь и не возьмет с вас ни цента. Ежели хотите, можете пойти со мной прямо сейчас. Пойдемте, так вы окончательно разрешите свои сомнения и успокоитесь.

Мужик обомлел, не ожидая такой реакции. Он побежал к дому, сделав деду жест руками, чтоб тот его подождал. Кармело вернулся через несколько минут, таща за собой жену и сына, каждого за руку. Жена не хотела идти, боясь, что дед окончательно испортит ее ребенка. К тому же она побаивалась бабушку и опасалась, что та причинит ему большой вред из чувства мести.

Амалия Хесус уже готовила ужин дома, когда пришли все четверо. Дед заставил гостей войти. Он попросил их сесть и направился к бабушке, которая ничего не понимала.

– Матушка, – сказал он, как всегда говорил ей, – пойди посмотри этого паренька, родители говорят, что его сглазили.

Бабушка не верила тому, что слышала из уст деда. Это был первый раз, когда он приводил кого-то по этой причине, и первый раз, когда он говорил с ней об этих делах…

– Мир вам, что вы хотели? – спросила их бабушка.

– Ну, правду сказать, мы не знаем, – сказал мужик встревоженно. Кажется, у мальчика сглаз, но, хоть ему несколько раз снимали его, по прошествии некоторого времени, он снова появляется. Это уже давно у сынишки, и он никак не может поправиться.

– Пойдемте, посмотрим, что происходит с этим мальчуганом, – сказала бабушка, взяв его за руки и подняв со стула, чтобы отвести в отдельную комнату.

Мать выразила желание пойти за ними, но муж ее остановил. Бабушка и паренёк достаточно долго были в комнате. Снаружи был слышен только шепот губ Амалии Хесус, бормотавшей свои слова. Когда они вышли, мальчик был уже другим. У него изменился цвет лица и поменялось настроение. Он вышел с улыбкой. Бабушка сказала им, что у него, действительно, был сглаз уже долгое время, что никогда раньше ему его не снимали и что человек, который от него избавлял паренька, был шарлатаном. Теперь они заметят это сами, начиная со следующего дня. Затем Амалия Хесус зашла в кладовую и вынесла в руках несколько флакончиков с приготовленными ею эссенциями из растений, а также какие-то травы. Она объяснила матери, что та должна делать с ними и как ей следует давать их мальчику. Нужно было разбудить в нем аппетит, чтобы он быстро восстановил здоровье, и заодно промыть кишечник. Через несколько дней паренёк был как новенький и очень хотел есть.

Семья ушла, почти не выразив благодарности. Они были под очень большим впечатлением. Бабушка сказала им, что они не должны ничего платить. Она не берет денег за свои услуги и помогает людям, которые ее об этом просят, когда может. Родители мальчика были поражены еще больше, осознав разницу в поведении бабушки и Франсесы.

Одним утром, через восемь дней, явились мать и сын. Они пришли очень довольные. Мать несла в одной руке курицу-несушку, а в другой – петуха яркой окраски с красным гребешком. Она пришла выразить благодарность и подарить этих птиц. Паренёк, на самом деле, стал другим. Он уже начал восстанавливаться, и, что самое главное, у него поднялось настроение. Женщина попросила прощения у Амалии Хесус и рассказала ей историю, которую придумала Франсеса.

Прошло несколько недель. Дедушка и бабушка уже обустроились, и бабушка чаще уходила из дома, чтобы сделать мелкие дела или собрать растения в ближайших полях или горах. Одним утром на тропинке среди орошаемых полей встретились две женщины. Они не были знакомы, никогда раньше друг друга не видели, но когда встретились и поздоровались, то узнали друг друга. Франсеса поняла, что эта женщина была тетей Амалией Хесус. Она это почувствовала, благодаря исходившей от нее силе. Бабушка узнала Франсесу по страху и смущению, которые отражались на ее лице.

* * *

После недолгого проживания в пойме Сьесы, в первые послевоенные годы, бабушке пришлось вступить с конфликт с доном Педро Хименесом Самокруткой, хозяином дома, где сначала обосновалась семья, придя на земли Сегуры, и где иногда работали дед и его сыновья.

Антон, один из младших сыновей дедушки и бабушки, будучи всего одиннадцати лет отроду, уже работал пастушком, следя за большим стадом овец семьи Хименес. Он помогал старшему пастуху выполнять различную работу по уходу за скотом. Проходили месяцы, но никто не оплачивал труд сына Антона, никто даже не заикался об этом и не упоминал, когда ему собираются заплатить. Бабушка задавала вопрос старшему пастуху, дяде Хуану Полному Дому, доброму человеку, который очень хорошо обращался с мальчиком. Хуан сказал бабушке, что ничего не знает, что он несколько раз спрашивал дона Педро об оплате, когда ходил в город, чтобы дать ему сведения о скоте, но барчук ему даже не ответил.

Из-за ситуации, сложившейся с конца войны, и трений, которые уже возникали с ним у деда и старших сыновей, бабушка решила, что будет лучше, если она сама поговорит с доном Педро. Так Амалия Хесус и сделала. Она вышла из дома еще ночью, когда мужчины уже ушли на работу, оставив тетю Марию присматривать за младшими. Бабушка пришла в город уже засветло и направилась прямо в дом дяди Самокрутки. Она попросила служанку, открывшую ей дверь, предупредить дона Педро, что у нее есть к нему дело.

В полях Сьесы можно было встретить различные типы барчуков. Одни испытывали отцовское чувство по отношению к своим испольщикам и работникам. Они едва ли беспокоились о том, что производили их земли, и довольствовались животными и продуктами, которые им приносили испольщики на праздники и в согласованные даты. Это был довольно распространенный тип. Они жили на средства своих старых заслуг, многие из них были потомками дворян, приехавших в Сьесу во времена заселения ее территории Орденом Сантьяго. Годы спустя, после описываемых здесь событий, многие из них разорились, когда ренты, которую платили им испольщики, не хватало даже на покрытие расходов по их домам.

У других же был совершенно противоположный подход. Они житья не давали ни своим испольщикам, ни подёнщикам. Все, что им приносили первые, казалось им мизерным, а все, что они платили своим подёнщикам, чрезмерным. Эти барчуки разбогатели за счет лишений одних и других. Потом они вложили свои средства в производство эспарто, в сделки с недвижимостью и во все сферы, где пахло легкими деньгами и спекуляцией. И, хотя некоторые разорились, когда обанкротился весь сектор по обработке эспарто, многие переродились и справились с этой переменой, превратившись в современных богачей капиталистов при переходе XX века в XXI.

Дон Педро был промежуточным персонажем между этими двумя типами. У него были сильные отцовские чувства по отношению к своим работникам, но иногда он мог вести себя как настоящий скупец. Его капризные выходки сложно было предвидеть. К тому же он был высокомерным и гордым, но при этом образованным человеком с либеральными идеями. Республиканец, но из правых, как и вся его семья.

Его брат Дамасо Хименес был довольно хорошим адвокатом с республиканскими взглядами и стал губернатором провинции Уэльва. Во время своих поездок в Севилью он познакомился и подружился с Кейпо де Льяно. Дамасо был задержан в Уэльве в первые дни восстания, когда старался сбежать от войск своего знакомого Кейпо де Льяно, и расстрелян в ходе побега, будучи предварительно униженным и избитым.

У Педро же не было проблем с режимом. Он стал одной из самых влиятельных фигур в политической и социальной жизни послевоенной Сьесы. Хотя этот барчук был советником Муниципалитета в период с 1940 по 1944 годы, он никогда не отказывался от определенного покровительства в отношении рабочих. Некоторые местные рабочие лидеры спасли свои жизни, благодаря его вмешательству, как было в случае с Пепе Наблюдателем, когда тот был заключен в тюрьму Сьесы по окончанию войны.

Через многие годы после произошедшего в городке стало известно об одном особом факте. В Сьесу только что пришли национальные войска. Собралась активная часть населения, в которую входили богатые люди города. Некоторые из них были очень недовольны рабочими городка, особенно теми, кто был занят в отрасли по обработке эспарто. Барчуков раздражало не только их участие в защите Республики и членство в социалистических, анархических и коммунистических организациях, но также захват компаний по обработке эспарто и их участие в Совете по обработке эспарто. Озлобленные богачи были готовы организовать жесткие репрессии в отношении всех рабочих, даже говорили о том, чтобы заморить их голодом и мизерными зарплатами. Это были не пустые слова, они говорили серьезно. Барчуков переполняла жажда мести, но дону Педро Хименесу это казалось зверством. Однако в то же самое время он не мог защищать работников из-за прошлого своей семьи. Это могли расценить как стремление выступить на стороне побежденных красных. Педро должен был построить обсуждение в другом ключе.

– Если мы не заплатим хотя бы минимум, люди будут голодать, заболеют и со временем у нас не будет рабочих рук ни чтобы обеспечивать производство на фабриках эспарто, ни чтобы трудиться в полях.

Аргумент оказался убедительным, и, хотя в первые годы зарплаты были минимальными, а бедность большой, постепенно люди примирились с этим доводом.

Так вот, чтобы поговорить с тем барчуком, бабушка и отправилась в город. Ему совсем не понравилось, когда сообщили, что жена одного испольщика пришла увидеть его, хоть ее и не звали. У него были более важные дела, которым следовало уделить внимание. Он заставил бабушку ждать почти час, чтобы она научилась не беспокоить. Затем Педро Самокрутка велел ей войти.

– Что вас привело сюда, тетя Амалия Хесус? – спросил он её.

– Добрый день, дон Педро. Дело в том, что мой Антонсико ухаживает за вашим скотом вместе с Хуаном Полным Домом. Он уже пять месяцев работает, а мы до сих пор не получили никакой оплаты. Я подумала, что, может быть, мне следует самой прийти за деньгами, поскольку так вам не придется беспокоиться и ехать в поле.

– Ну и ну, тетя Амалия. Так вот, вам пришла плохая идея прийти ко мне с этим делом. Все вопросы по скоту решают мои сестры. Поэтому, если вы хотите поговорить с ними о чем-то, что касается скота, идите в дом, где они живут.

Он позвал служанку, чтобы та проводила тетю Амалию Хесус до дома его сестер. По дороге служанка, молодая и смышленая девушка, сказала бабушке, что она потеряет свое время: женщины даже ее не примут. Однако Амалия Хесус, набравшись терпения, пошла к основному дому семьи, который занимал покойный Дамасо до своего расстрела и где теперь жили его сестры, две старые девы. По пути бабушка сама себя убеждала в том, как хорошо, что пришла именно она. Дед не выдержал бы этой ходьбы туда-сюда и такого пренебрежения. В Эль Рольо выходили сверкать своими навахами и пистолетами из-за меньшего, хотя, по правде сказать, сейчас были другие времена.

Сестры Хименес Манчеганос, Самокрутки, никогда не знали мужчину. Они жили дома одни, в окружении служанок. Всю свою жизнь женщины посвятили своему брату Дамасо, республиканскому барчуку. Когда они получили известие о его смерти, то думали, что сойдут с ума. В течение какого-то времени сестры предпочитали не верить этой новости. Затем они объявили, что будут носить вечный траур и поклялись никогда не выходить на улицу, что выполняли с необыкновенным усердием. Самокрутки никогда не выходили из этого дома, за исключением того случая, когда их отнесли на кладбище после смерти. Теперь сестры развлекались, занимаясь ведением дел, связанных со скотом, который передал им брат Педро, чтобы они не скучали и оставили его в покое. Они также проводили благотворительные мероприятия с детьми, о которых заботилась Социальная помощь, и одевали фигуры святых, чем обычно и занимались старые девы, так как это занятие больше всего им подходило по их семейному и социальному положению. Как уже было сказано, все эти мероприятия сестры осуществляли, не выходя из дома.

Самокрутки встретили бабушку вместе, как обычно все делали. Они не были знакомы с тетей Амалией Хесус, хотя слышали о ней. Поскольку сестры были очень набожными, они считали, что бабушка была почти ведьмой из-за ее способностей снимать сглаз, поэтому были настороже. По их словам, женщины не верили в эти вымыслы… но лучше быть подготовленными… и они надели все свои скапулярии, медали дев и святые сердца Иисуса.

– Добрый день, сеньора. Что вам от нас нужно?

– Добрый день. Видите ли, мой сын Антон работает пастушком с Хуаном Полным Домом, ухаживая за вашим скотом, и, дело в том, что паренек трудится уже пять месяцев, и я подумала, что, возможно, пришло время заплатить ему подённую и что, быть может, вы не знаете, как это сделать, поэтому я сама пришла в город.

– Да, кажется, здесь есть какое-то недоразумение. Мы не можем заплатить вам никакую подённую за работу вашего сына, сеньора. На самом деле, то, что делает ваш сын, мы не можем назвать работой. Мы его приютили, чтобы он не голодал в вашем доме, поскольку знаем, что у вас очень плохо с деньгами. Да ведь мы же вам делаем одолжение. Мы оплачиваем его содержание едой, которую даем Полному Дому, и к тому же вы не можете утверждать, что мы его плохо кормим. Полный Дом нам сказал, что за эти месяцы паренёк даже немного вырос. Сожалеем, сеньора, но, давая ему еду и ночлег, мы совершаем акт благотворительности в это ужасное время. Если вы не согласны, можете забрать мальчика, у нас есть куча семей, которые с удовольствием предлагают своих детей на содержание.

Бабушка вышла из дома, начав лучше понимать деда. Те змеюки, старые девы и святоши, были настоящими лицемерками. Она пошла по сельской дороге без единого цента от подённой, которую должны были ее мальчугану. И хуже всего, что сам дон Педро попросил у неё паренька во время одного из своих визитов по Ла-Парре, пообещав ему некоторую зарплату, если он будет работать хорошо.

А что касается хорошей кормежки, так это была большая ложь. Хуан Полный Дом должен был ходить в город раз в неделю, чтобы получить там такое количество еды, которого едва хватало на одного человека и которым он по доброй воле должен был делиться с юношей, ходящим у него в помощниках. Но, если и этого мало, то та ничтожная порция делилась до бесконечности, пока добиралась до Ла-Корредеры, где был скот. Когда Хуан Полный Дом получал свой недельный паёк еды, он пользовался моментом, чтобы зайти к себе домой и увидеться с женой и двумя детьми, где и оставлял значительную часть недельного пайка, который ему вручали сеньоры. В конце концов первоначальное количество еды, и так недостаточное и мизерное для одного человека, делилось между пятью ртами. Бабушка знала об этом, потому что сам Полный Дом рассказал ей. Мужик ничего не скрывал, не мог. Он говорил, что должен был кормить свою семью. Бабушка тоже это понимала и не упрекала хорошего человека в том, что он беспокоился о своих детях в те годы бесконечной нищеты; к тому же она знала, что больше одного раза этот мужик оставался без ужина, чтобы ее Антон мог поесть.

Об этом думала Амалия Хесус, когда остановилась. Она находилась у подножья холма, ведущего к скиту Святого Христа Утешителя, рядом с Паровой машиной. Бабушка развернулась и снова направилась в дом дона Педро. Она была полна решимости высказать все этому неблагодарному человеку.

Амалия Хесус знала, что именно дон Педро командовал в семье, а поэтому он был единственным, кто мог решить этот вопрос.

Когда служанка открыла дверь, она услышала голос бабушки:

– Предупреди хозяина, что я здесь, чтоб поговорить об одном срочном деле, и не могу уйти, пока не обсужу его с ним.

На этот раз дон Педро сразу её впустил. Он знал, что его сестры не дали ей ни цента, поэтому позволил себе спросить ее с иронией:

– Ну как, уже все решено, тетя Амалия Хесус?

Бабушке было не до шуток. Испуганная, нервная, она встала перед ним, смотря ему прямо в глаза, но ее взгляд при этом был мягким. Не поднимая голоса, твердым тоном и не прерывая свою речь, она сказала дяде Самокрутке:

– Я пришла поблагодарить вас, потому что вы и ваши сестры показали мне, что вы за люди, какая у вас гадкая натура и какого подлого поведения от всех вас нужно ожидать. Вы способны сломать себе грудь ударами кулака, произнося молитву «Я грешник», и в то же самое время можете воспользоваться работой одиннадцатилетнего паренька, которого едва ли кормите и которому не платите за работу. Все это нищенская ситуация, в которой мы живем из-за организованной для нас войны. Мы, бедняки, должны умереть все одновременно, чтоб никого не осталось для работы в полях и на фабриках, чтоб вы насильно были вынуждены работать и подыхали от нищеты, как мы. Завтра же я пойду в Ла-Корредеру, заберу мальчика и уведу его обратно домой. Не просите нас никогда, чтоб мы работали на семью Хименес. И еще одно, мой муж ничего не знает о моем визите. Я пришла по своей воле. Будет лучше, ежели он не узнает, так мы избежим возможной беды.

Не дав ничего возразить господину Педро, бабушка развернулась, чтобы уйти, сказав напоследок:

– Спасибо за все и пускай все у вас будет хорошо.

Молодая служанка господина Педро слышала весь разговор и не могла поверить своим ушам. Вот так тетя Амалия Хесус, какой же у нее характер!

В тот вечер подробности разговора между бабушкой и невыносимым господином Педро Самокруткой мгновенно распространились между служанками улицы Сан-Себастьян. В следующую среду, после еженедельного рынка, эта новость была известна всем женщинам в городе.

Когда бабушка вышла на улицу, ее спокойствие улетучилось. Она испугалась из-за всего того, что наговорила господину Педро прямо в лицо. Не за себя саму, а за своего мужа и старших сыновей. Амалия Хесус собралась с духом и, сказав себе, что все равно уже ничего не изменишь, направилась в поле. Она должна была прийти раньше, чем мужчины вернутся с работы.

* * *

На следующее утро, около одиннадцати, когда Амалия Хесус развешивала постиранную в реке одежду, она услышала сопенье коня. Бабушка выглянула из-за угла дома и увидела, как приближается дон Педро на повозке, которую тянула одна из его белых кобылиц.

Дон Педро посмотрел на неё, слегка улыбнулся и сказал ей:

– У вас очень скверный характер, тетя Амалия Хесус.

Слезая с повозки, он дал бабушке конверт с подённой паренька. Затем стал снимать с телеги кувшины с вином, оливками, маслом, несколько мешков пшеничной муки, картофель и рис из Каласпарры, снова сел в повозку и, погоняя лошадь, удалился в сторону Ла-Парры.