Пепико почувствовал, как стальное лезвие навахи вошло в бедро и как горячая жидкость намочила его руку. Он отступил на несколько шагов и увернулся от попытки раненого схватить его за руку. Парень услышал угрозы, когда подбирал корзинку с едой. Потом, идя быстрым шагом, он скрылся среди оливковых деревьев.

Сороконожка сполоснул наваху в оросительном колодце. Затем он помыл руки. Парень побродил среди посадок оливковых деревьев и снова вышел на дорогу, которая ведет из города к фабрикам в краю Альбарес. Встретившие его люди подумали, что он шел из дома, взяв еду, как и каждый день.

Пепико вошел на фабрику, когда Адриано уже перестал биться в агонии. Не дав задать вопрос, приятели стали рассказывать ему, что кто-то ударил Любителя Служанок складным ножом в причинное место и теперь он истекал кровью. Сороконожка притворно сделал удивленное лицо и в тот же момент увидел своего отца со спины, напротив окна в контору. Парень, даже не остановившись, направился на свое обычное место, где каждый день обедал. Там его и нашел Хуан Сороконожка, когда он делал вид, что ест. После короткого разговора, во время которого отец почувствовал, что Пепико убил Адриано, они больше никогда не возвращались к обсуждению этого вопроса.

* * *

Прошло время, по правде сказать, не много, и Пепико Сороконожка стал мужчиной. Не в силу своего возраста, а благодаря своей мудрости. Когда началась война, он попытался записаться добровольцем в анархические отряды народной милиции, но его не приняли из-за юных лет. Однако, благодаря демонстрируемой им зрелости, в местном отделе НКТ ему поручили ответственную работу.

С самого начала Пепико отвечал за организацию охраны. Он создал патрули и разработал саму систему охраны, с графиком, постоянными и передвижными постами контроля внутри городка, на въездах к нему, в полях и в посёлках. Он сам в сопровождении группы из пяти человек днем и ночью контролировал посты охраны. Часто у него случались яростные стычки с членами ВСТ, с социалистами и особенно с коммунистами.

Первые месяцы после начала войны были самыми худшими. Некоторые люди в городке поддержали Восстание и попытались организовать народное ополчение, как и в 1934 году. Их ждала неудача, но это послужило поводом к тому, чтобы в Сьесе прозвучали первые выстрелы и накалились страсти. Несколько человек были задержаны и сидели в окружной тюрьме в ожидании суда. Парадоксально, но среди тех людей находился дон Пепито Тельес, тот, что разорился из-за рабочих. Никто не понимал, почему он присоединился к восставшим. Когда его спросили об этом в тюрьме, он только сказал, что не хотел допустить, чтобы коммунисты пришли к власти. Над ним взяло верх анархическое начало.

Среди задержанных были: Хосе Родригес Вильяльба, муниципальный судья, Фулхенсьо Монтаньес Родриго, заместитель судьи, Педро Молинеро Рамос, рабочий-чесальщик, и Пепито Тельес, адвокат. Оказался также причастным и священник Лис, но ему удалось сбежать как раз в тот момент, когда его собирались задержать.

Дон Дионисьо был решительным человеком. Он всегда привлекал внимание в городке своим немного необычным, а иногда и вызывающим поведением. Ему нравилось кататься на лошади, охотиться, пить и наслаждаться женщинами. Он решил противостоять Народному фронту всеми доступными ему средствами. Когда восстание провалилось в городке и Лис чудом избежал задержания, он продолжил свою миссию с амвона. Однажды его пришли навестить мужики из Дубинной комиссии. Ноги, один из членов комиссии, сказал ему:

– Дон Дионисьо, мы пришли сказать вам, что вы больше не можете вести службу. Довольно уже критикующих речей с амвона. Черт побери, вы что, не можете остепениться и вести службу как полагается, не оскорбляя Республику?

– Я в своей церкви делаю то, что мне вздумается. Если хочу вести службу, веду, а если хочу оговаривать Республику, так и делаю. Хотите вы того или нет. Здесь я главный, понятно?

– Как вам угодно, дон Дионисьо. Только потом не говорите, что мы вас не предупреждали, – ответил ему Ноги.

Мужики из комиссии ушли, больше ничего не сказав, а священник не оценил свои силы и не осознал, как далеко зашло новое положение вещей, созданное войной. Лис продолжил вести службы и произносить антиреспубликанские речи с амвона. Его не раз еще предупреждали, чтобы он прекратил свои выпады против Республики, но он не обращал на это внимания.

Однажды мужики из комиссии подошли к дверям церкви. Когда началась служба, они вошли в здание и стали слушать речь священника с видного места. Лис не испугался, а, наоборот, усилил свою резкую критику в отношении Республики. Члены Дубинной комиссии не вмешивались. Они сдержанно молчали, наблюдая. Когда закончилась служба и прихожане покинули храм, они направились в ризницу, где священник переодевался. Прямо там, не говоря ни слова, мужики его сильно избили. С того момента дон Дионисьо стал бояться и осознал новое положение вещей. Он перестал выступать с критикой Республики, но по-прежнему вел службу.

* * *

Слушая длинные антиклерикальные речи республиканских и радикальных барчуков в течение многих лет, в августе 1936 года рабочие НКТ в городке решили взять на себя инициативу и приступить к активным антирелигиозным действиям. Они говорили, что наступило время покончить с властью церкви. И сделали это в чудовищной форме. Однажды на закате члены НКТ собрались в конторе профсоюза, чтобы выработать план действий. Они решили сжечь все религиозные фигуры вместе с их одеждой и украшениями, расплавить серебро и золото на благо революции и анархистского коммунизма, а в завершении спалить религиозные сооружения вместе со священниками. Некоторые также выступали за то, чтобы сжечь святош и богатых барчуков, но это предложение не было одобрено.

Даже в моменты наиболее безрассудного человеческого поведения появляются капли здравого смысла. Паскуалика Ящерица и Хуаника Пастушка выступили против принятия такого решения. Они были трепальщицами эспарто, едва умели читать и писать, но обе сошлись на том, что не надо было никого сжигать или что-то разрушать.

– Что нам следует сделать, так это превратить церкви в народные музеи и библиотеки. Фигуры и одежду, церковные чаши и все остальное мы оставим там, как будто бы это музей, а люди, которые захотят увидеть эти предметы, пусть платят за вход. Вырученные деньги пойдут на содержание дома престарелых.

Многим женщинам и некоторым мужчинам приглянулась идея двух девушек. Однако участники собрания открыто проголосовали за то, чтобы покончить с Церковью. К тому же разве не сказал Асанья, что Испания перестала быть католической? Нужно немедленно все разрушить.

В связи с такими крайними мерами несколько товарищей, которые были против подобных разрушений, вошли в сговор. Они тоже были анархистами с известными именами в профсоюзе. Возражавшие мужики думали, что не должны были позволить осуществить поступки, которые казались им варварскими и бессмысленными.

Паскуаль Бердехо, Картошка, один из самых старых рабочих-крутильщиков из местной НКТ, возглавил группу лиц, следящих за тем, чтобы не убили священников и богомольных женщин в городке. Этот человек слабо представлял себе, как сделать это таким образом, чтобы часть собственных товарищей не обвинила его в предательстве. Он направился в дом своего кума Миньяно, который состоял в ВСТ и был коммунистом. Картошка рассказал ему, что должно произойти на следующий день. Нужно было избежать этого любым путем. Мужики отвергли идею о предупреждении жандармов. Единственное, чего бы они добились, обратившись к ним, это вооруженного столкновения и, возможно, смерти нескольких человек.

Картошка и Миньяно стали действовать так, как им казалось разумным. Они направились в церковь Святого Хоакина. Тот храм принадлежал к архитектурному комплексу старинного монастыря Босоногих францисканцев Святого Хоакина и Святого Паскуаля. Монахи францисканцы прибыли в Сьесу в 1603 году и обосновались в ските Святого Себастьяна, откуда позднее взяла свое название будущая улица Сан-Себастьян. В 1671 году король Карл II выдал монахам разрешение на строительство монастыря в Сьесе, и в 1682 году городок выделил землю для его строительства. Монастырь был открыт в 1699 году и выполнял свою функцию до тех пор, пока не был национализирован и приватизирован вследствие конфискации государством церковной собственности, проводимой Мендисабалем. Только через много лет после конфискации, почти в конце XIX века, храм был возвращен Церкви и снова освящен. Пристройки к все еще сохранившейся обители были превращены в дом престарелых, который стал опекаться монахинями Конгрегации Малых сестер Непорочного Сердца Марии.

В те годы приходским священником монастыря Святого Хоакина был Матео Поятос Марин, сын Кайетано Поятоса Чехла На Руку из Сьесы, рабочего отрасли по обработке эспарто, которого все так звали, поскольку он умел производить большие защитные чехлы из кожи и дерева для пальцев рук.

Матео, сын Чехла На Руку, работал вращальщиком, как и все дети из бедных семей в городке Сьеса. Его приятели-вращальщики пели ему дразнилку: «Матео, Матео, вижу твой зад, если ты его не прикроешь, то в нем будет дырка…» Со временем Матео стал алтарным мальчиком, благодаря ярко выраженной настойчивости священника монастыря Святого Хоакина, который также сделал все возможное, чтобы паренёк пошел в семинарию Святого Фулхенсьо в Мурсии. Затем он сам был священником в разных местах Испании, пока в 1935 году не вернулся в свой городок в качестве приходского священника монастыря Святого Хоакина. Матео хотел жить рядом со своими родителями, которые уже были очень старыми. К тому же ему нравился городок и его жители. Будучи человеком передовых социальных идей, парень считал, что рабочая среда в городке являлась идеальным местом для проведения иной пасторской работы, чем та, которую осуществляло большинство священников на Иберийском полуострове. Однако рабочие Сьесы радикализировались гораздо быстрее, чем священник мог себе представить, и, хотя он всегда хорошо ладил с самыми умеренными рабочими, ситуация вышла из-под его контроля.

Когда Картошка и Миньяно рассказали ему о том, что произойдет на следующий день, дон Матео мгновенно понял серьезность ситуации. Они попросили его помалкивать об источнике этого предупреждения, поскольку в противном случае их жизням будет угрожать опасность. Мужики посоветовали ему и остальным священникам монастыря Святого Хоакина покинуть городок, по крайней мере, на несколько недель, пока страсти не улягутся и вода не вернется в свое русло. Священнослужители не верили тому, что слышали. Сначала они не хотели уходить и оставлять разъяренным людям храм, а также все вещи, которые там находились.

– Вы должны покинуть это место. Иначе мы не знаем, что может случиться. Возможно, какой-нибудь мужик в иступленном состоянии сделает глупость. Будет достаточно, чтобы кто-то начал, все остальные бросятся за ним, и тогда никто не сможет вас спасти. Вам лучше уйти или схоронится в доме какого-нибудь барчука, которому доверяете, – сказал им Паскуаль Картошка.

В конце концов священнослужителей убедили. Они взяли с собой немного личных вещей и часть наиболее ценных предметов из церковной утвари. Все вместе они пошли уговаривать монахинь из дома престарелых, в обязанности которых входила забота о стариках, живущих в еще сохранившихся от старого монастыря пристройках. Те женщины категорически отказались покидать своих подопечных. Их было невозможно убедить, и они остались.

Затем Картошка, Миньяно и дон Матео пошли в приходской дом «Де ла Терсья». Там находились священники церкви Успения, которые, кстати, очень испугались, когда их разбудили. Они думали, что их пришли убивать. Дон Дионисьо, Лис, был приходским священником, и именно он принимал все решения. Священник Лис предпочел остаться, захотел дать отпор тем подонкам. Он думал, что в его присутствии они не осмелятся тронуть ни храм, ни его содержимое. Тем не менее дон Дионисьо приказал всем остальным священникам уходить, поскольку в глубине души не был полностью уверен в том, что его присутствие будет достаточным для того, чтобы остановить анархистов. Затем он договорился с доном Матео Чехлом На Руку, чтобы беглецы увели с собой монахинь из школы Божественной Пастушки и из монастыря Святой Клары.

Поскольку священнослужителей уже было много, а присутствие стольких людей на улицах в такие поздние часы могло быть подозрительным, они решили разделиться на три группы. Одна, наиболее многочисленная, останется в доме «Де ла Терсья», ожидая там новостей и указаний к действию. Другая направится в школу Божественной Пастушки и в скит Святого Христа Утешителя. Третья, в которой шел дон Дионисьо, пойдет в дом семьи Мартин-Бланчес, покровительствовавшей монастырю Святой Клары. Только глава этой семьи имел достаточно власти, чтобы заставить монахинь нарушить свой обет затворничества без предварительной консультации с епископом.

Проблема состояла в том, как подойти к большому дому семьи Мартин-Бланчес. Это было огромное и неприступное здание, расположенное на главной площади Пласа-Майор, рядом с Муниципалитетом и церковью Успения. Оказалось, очень сложно предупредить кого-то в этом доме в такие часы. Если бы они подошли к парадной двери, то должны были бы стучать так сильно металлическим кольцом, что весь городок узнал бы об их приходе раньше, чем сами обитатели этого дома.

Священники и рабочие пошли к задней части здания, где находилась дверь. Они попробовали постучать. Никто не ответил, хотя удары, которые были слышны на всей улице, звучали так, будто били молотом. В конце концов один из молодых священников решил добраться до балкона на третьем этаже по оконной решетке… Это оказалось очень сложно, и дважды парень поскользнулся и чуть не упал, но он был сильным юношей и в итоге смог залезть наверх. Его силуэт пропал среди ночных теней. Священник не знал дома, поэтому стучал во все двери. В этой зоне находились комнаты прислуги. Наконец он вошел в одну комнату, где спала молодая служанка. Парень закрыл ей рот, чтобы она не кричала. Девушка чуть не умерла от страха. Она выворачивалась, как одержимая, пытаясь ускользнуть из рук юноши, который заговорил с ней и принялся объяснять, в чем дело.

– Не бойся, я Симплисьо, священник из церкви. Мне нужно прямо сейчас поговорить с твоим барчуком. Это срочно. Ты меня слышишь? Тебе понятно?

В конце концов девушка кивнула головой в знак согласия.

– Я уберу руку, не кричи, если не хочешь, чтобы нас всех поубивали, – сказал священник, стараясь еще больше припугнуть ее. – Предупреди своего барчука. Скажи ему, что приходской священник дон Дионисьо и другие священнослужители находятся на улице у задней двери и хотят поговорить с ним прямо сейчас.

Служанка немного успокоилась. Она оделась и вышла из комнаты в сопровождении юноши. Девушка не решилась потревожить дона Марьянито, хозяина, поэтому вошла в комнату Хинесы, самой старой служанки дома, которая непосредственно и обслуживала господ.

– Хинеса, Хинеса, проснитесь. Здесь люди. Они говорят, что хотят поговорить с барчуком. Эти мужики на улице, у задней двери.

– Да что ты такое говоришь, девочка? Ты знаешь, который сейчас час? Пусть приходят утром.

– Они говорят, что это срочно. Это вопрос жизни и смерти. Один из них, который, по его словам, является священником, находится в доме: он вошел в мою комнату и разбудил меня.

Хинеса испугалась. Это было уже слишком. Посторонний человек в доме. Женщина подумала самое худшее. Она встала, как можно быстрее оделась и отправилась предупредить своего барчука. Хинеса спустилась на нижний этаж дома, вышла во внутренний двор, пересекла его и вошла в ту часть здания, где жили господа. Служанка поднялась на первый жилой этаж и постучала в дверь комнаты дона Марьяно.

– Дон Марьянито, дон Марьянито, проснитесь. Это я, Хинеса.

Она постучала в дверь несколько раз, но ничего не произошло. Через какое-то время из комнаты послышался мужской голос:

– Что случилось, Хинеса? Что ты хочешь?

– Дон Марьянито, здесь вас спрашивают какие-то люди. Говорят, что они священники. Один из них проник в дом с задней стороны. Он утверждает, что дело срочное и что надо обсудить его с вами.

Дон Марьяно Мартин-Бланчес и Мартин-Барбьехо, известный в городке как дон Марьянито Мартин, был врачом и одним из самых богатых людей городка. Он являлся прямым наследником семьи Мартин-Бланчес, а его мать происходила из еще одной аристократической семьи Сьесы, Мартин-Барбьехо. Семья Марьянито всегда была одной из самых влиятельных в городке, с тех пор как они там обосновались в XVI веке. Под ее патронатом в 1750 году был построен монастырь Святой Клары или монастырь Непорочного зачатия, куда пришли монахини из монастыря Ордена, находившегося в соседнем городке Мула. С момента основания монастыря любое важное решение не могло приниматься без консультации или, скорее, согласия семьи Мартин-Бланчес.

Дон Марьянито вышел из своей комнаты. Он казался сильно обеспокоенным. Были не те времена, чтобы приходить к кому-то в такое время суток. Кругом царила смута, и новости о прогулках некоторых лиц в других местах уже дошли до Сьесы. Он не собирался выходить из дома, и, конечно, не позволил бы никому войти.

– Так, Хинеса, объясните, что происходит. Не время меня будить.

– Послушайте, дон Марьянито, дело в том, что эта девушка… – и Хинеса показала рукой на сопровождавшую ее молодую служанку, – разбудила меня, сказав, что в доме молодой священник из церкви Успения, который проник в дом через балкон в задней части дома и разбудил ее. Он внутри и, по его словам, хочет поговорить с вами о каком-то очень важном деле.

Дон Марьянито еще больше встревожился. Как посмел этот человек войти в дом? Кто он такой, черт возьми? Священники не залазят тайком в дома. Обдумывая это, Марьянито зашел в свой кабинет. Он открыл ящик стола и достал револьвер. Барчук проверил барабан и убедился в том, что тот был заряжен. Марьянито засунул револьвер в карман и вместе со служанками направился в заднюю часть дома, где его якобы ждал предполагаемый священник.

Он приказал женщинам зайти в комнату, а сам пошел дальше по коридору галереи с револьвером в руке в сторону комнаты молодой служанки. Еще до прихода на место дон Марьянито увидел вдалеке силуэт в галерее. Барчук сказал вполголоса:

– Руки вверх. Живо, а то пристрелю. Кто вы?

– Успокойтесь, дон Марьяно. Это я, Симплисьо, один из священников церкви Успения. Вы меня знаете.

Марьянито Мартин узнал священника. Он был достаточно близко знаком с ним. Тот подготовил его детей к первому причастию и часто приходил в их дом.

– Да что случилось? Что вы делаете здесь, дон Симплисьо? Как вы вошли в дом?

– Я сейчас вам объясню, дон Марьяно.

Священник рассказал ему все, что произошло этой ночью. Он упомянул, что на улице прятались дон Дионисьо и два рабочих отрасли по обработке эспарто. Они хотели лично объяснить, в чем дело, и сообщить о необходимости предупредить и убедить монахинь монастыря Святой Клары, чтобы они той же ночью покинули его.

Дон Марьяно позволил войти в свой дом только дону Дионисьо. С рабочими барчук говорить не хотел. Он их боялся и к тому же испытывал некое презрение к этим людям. На его взгляд, они были всегда плохо одеты и не ухожены. Дон Марьяно выслушал священника. Он понял, что происходит, но отказался выходить из дома. Барчук не хотел рисковать. Помимо всего прочего, он не был уверен в том, что это не ловушка и что его не убьют, как только он выйдет за порог. Дон Марьяно своей рукой и почерком написал записку для старшей монахини, объяснив суть дела и прося ее покинуть монастырь той же ночью. Барчук закрыл заднюю дверь, как только священники вышли из дома. Он отправил служанок спать и запретил выходить из своих комнат. Затем дон Марьяно поднял свою жену и своих братьев. Они собрали все ценные вещи, которые посчитали нужным сохранить, и спрятали их в подвале под большими глиняными сосудами, наполнив те оливковым маслом, в надежде, что эти предметы не найдут нападавшие, если проникнут внутрь. Обитатели дома вытащили охотничьи ружья и организовали охрану в различных частях здания, не забыв о его задней части, через которую так легко вошел дон Симплисьо.

Когда два священника и два рабочих по обработке эспарто прибыли во внутренний двор напротив главного входа в монастырь Святой Клары, они погасили зажженный в нем свет, чтобы скрыться под покровом темноты и не привлекать внимание случайных прохожих. В конце концов они смогли поговорить со старшей монахиней, хоть им это и стоило больших усилий. Женщина оказалась очень храброй. Она впустила четырех мужчин и выслушала из уст Картошки то, о чем говорили на собрании и что, вероятно, должно произойти на следующий день.

– Я никогда не уйду из моего монастыря. Если хотят, пусть меня убивают, но отсюда я не сдвинусь. Ни я, ни сестры.

Дон Дионисьо настаивал на своем. Он передал ей записку дона Марьянито и сам попытался убедить ее в том, что все сообщество священнослужителей подвергается большому риску. Монахиня сказала, что без разрешения епископа ни она, ни сестры не нарушат обета затворничества. После многочисленных увещеваний женщина наконец позволила трем послушницам покинуть монастырь под опекой тех людей. Когда все уже уходили, она подошла к Меньяно и Картошке, взяла их за руки и поцеловала в лоб. Монахиня поблагодарила их обоих за то, что они сделали, и вместе с этим вручила им фигуру младенца Христа, шедевр Салсильо, к которому монахини испытывали большую приверженность:

– Большое спасибо, дети мои. Именно в такие трудные времена познаются хорошие люди и настоящие христиане. Столько лет нам говорили, что семья Мартин-Бланчес была нашим покровителем, а этот тщедушный дон Марьянито не способен был прийти лично, чтобы предупредить нас. На все воля господа. Смотрите, чтобы ничего не случилось с фигурой младенца, – сказала им напоследок старшая монахиня, когда они уже выходили из здания.

Группа пересекла внутренний огород монастыря и вместе с тремя послушницами вышла через заднюю дверь, выходящую на дорогу Камино-де-Мадрид, прямо напротив школы Божественной Пастушки. Они перешли улицу и вошли в школу. Там их уже ждали. Туда прибыли два священника из скита Святого Христа, а сестры из школы Божественной Пастушки собрали вещи, чтобы покинуть городок. Оставалось только обговорить детали плана ухода, поскольку, хотя еще и было раннее утро, контрольные посты на основных дорогах могли засечь такую большую группу и задержать их всех, а может, и того хуже. Пока они это обсуждали, священник Лис вернулся в дом «Де ла Терсья», чтобы остаться там и предупредить остальных, кто находится в здании. Он отправил священнослужителей в школу Божественной Пастушки, где их ждали, чтобы немедленно отбыть.

Беглецы договорились выходить группами с интервалом в полчаса и встретиться в огороде Калисто. Он был известен всем жителям городка. Это место так называлось с незапамятных времен, и в нем всегда выращивали цветы. Они там росли почти круглый год, и люди покупали их для разных целей: украшать церкви, свадебные торжества, троны во время процессий или могилы на праздник умерших.

Священнослужители, Миньяно и Картошка покинули школу через заднюю дверь, которая выходила на поливные земли в районе дороги Камино-де-Молино. По этим землям путники дошли до моста через канал Каусе, по нему попали на остров. Так назывался кусок орошаемой территории, который оказался обнят рекой Сегура и каналом Каусе, несшим воду на фабрику по трепанию эспарто, а также на небольшую электростанцию, собственность Галисийца, и на мельницу Сгоревшего, называемую так, потому что в один трагический день на ней умер мельник, сожранный ненасытным огнем. Говорят, что его остатки вмещались в измерительную тару одного селемина. Таким образом священнослужители и рабочие избежали двух контрольных пунктов, установленных на этом выходе из города.

Объединившись, беглецы отправились в путь. Миньяно шел первым, открывая дорогу с фигурой младенца Христа в руках. Иногда мужик чувствовал себя нелепо. Он, коммунист до мозга костей, помогает священникам и монахиням убежать из городка, да к тому же с младенцем Хесусом в руках. Боже мой, какой позор, если это увидят его товарищи. Путники были очень осторожны, чтобы не производить практически никакого шума. Но их присутствие распугивало ночных животных и насекомых, которые наполняют поливные земли особыми звуками. Там, где проходило шествие, темнота встречала их безмолвием.

Тишина насторожила Пепико Сороконожку, который как раз находился на контрольном пункте у Паровой машины около подножия скита Святого Христа. Он никому ничего не сказал. Только предупредил своих товарищей, что пойдет прогуляться. Пепико пересек канал Каусе, перепрыгивая через ветви тополей, покрывающих оба его берега. Он услышал, как вдали, в поливных землях, кто-то задевает ветви апельсиновых и лимонных деревьев. Сороконожка понял, что на острове находится группа людей, которая хочет выйти из города так, чтобы их никто не увидел. Пепико знал, где они будут проходить, и не собирался давать им ни единого шанса. Он уже собрался вернуться, чтобы предупредить своих товарищей и подождать группу у водочерпального колеса Каньядо-дель-Панда, рядом с шоссе Эль-Ачо, когда услышал звучание женских голосов в доносившемся шепоте. Пепико передумал и решил посмотреть, кто там идет.

Он обошел внутреннюю часть острова по посадкам апельсиновых и персиковых деревьев. Ему хорошо были знакомы эти тропинки, и он легко ориентировался в них в ночной темноте. Не раз Сороконожка ходил искать овощи и фрукты безлунными ночами. Пепико добрался до того места, откуда, как он думал, должны были выйти беглецы, и ему едва ли хватило времени, чтобы спрятаться в императе, росшей по краям посадок.

Сороконожка видел, как прошла группа людей, и, хотя не узнал всех, по их манерам понял, что это были священники и монахини из городка. Пепико также узнал Картошку и Миньяно. Он улыбнулся про себя и обрадовался, что священнослужители уходят из Сьесы. Парень и сам понимал, насколько опасным было их присутствие в городских храмах. Миньяно же и Картошка оставили в его душе неприятный осадок. Сороконожка был доволен, что священнослужители покидают городок, но действия своих товарищей-рабочих он расценивал как предательство.

Пепико проводил группу людей до дома семьи Агуадо-Мохадо в Лос-Прадос. Сороконожка увидел, как они вошли в то большое здание. Там им позволили укрыться на несколько дней до тех пор, пока ночью маленькими группками не отвели на остановочный пункт «Ла-Масетуа», где они смогли сесть на почтовый поезд до Мадрида. Парню было абсолютно все равно. Как только он понял, кто убегает, у него не возникло ни единого намерения сообщить о них или задержать их. Наоборот, в душе он повторял поговорку, гласившую: «Убегающему врагу – серебряный мост».

Пепико вернулся довольным на контрольный пост у Паровой машины. Он никому ничего не сказал, чтобы избежать каких-либо помех, и прилег на площадку, которую в начале войны очистили и отремонтировали рядом с берегом канала. Сороконожка склеил себе сигаретку из измельченного табака из своей табакерки и заснул, пока курил. В тот почти буколический период мира и спокойствия он думал, что анархический коммунизм уже был на расстоянии вытянутой руки.

* * *

На следующее утро по городку уже прошла новость о том, что анархисты собирались сжечь все церкви и что они хотели начать с церкви Святого Иокима при старом монастыре францисканцев. На площади Эскина-дель-Конвенто собралась толпа. Прошлой ночью, пока священники и монахини из монастыря Святой Клары покидали городок, в доме на площади Пласа-де-Колон собрались пять женщин: Мария Гонсалес Плутовка, Хосефика Вильегас Черствый Хлеб, Паскуала Лукас Поедательница Котов, Херонима Вилья, та, что из Фортуны, и Кармен Йепес Убийца Мавров. Все пятеро были плетельщицами с фабрики Прелестного на углу улиц Камино-де-Мадрид и Камино-де-ла-Фуэнте. Все пять были членами НКТ. Уже много лет назад они перестали ходить в церковь и делали исключения только для крестин, свадеб и похорон.

Этим женщинам понравились предложения, сделанные на собрании Ящерицей и Пастушкой. Они не хотели, чтобы разрушали храмы и все, что в них находилось. Собравшиеся думали, что глупо уничтожать такие красивые и дорогие вещи. Ежели их так любили священники и барчуки, значит, они должны представлять собой большую ценность. Избавиться от них было непозволительной роскошью, пустым расточительством, которое рабочие не могли себе позволить. Все это являлось результатом стараний самих же рабочих. Они собственными руками построили храмы и создали одежду, драгоценности, деревянные скульптуры, картины. Барчуки и священники воспользовались ими. Теперь достаточно будет вернуть их обратно. Пришло время отдать эти вещи в руки рабочих, но для того, чтобы сберечь, как сокровища. Не для того, чтобы уничтожить.

Женщины размышляли о том, как поступить, и решили спасти все ценные предметы, которые смогут, и отнести их к себе домой. Затем, когда война закончится и страсти улягутся, они достанут их и посмотрят, что с ними делать.

Чтобы не вызвать подозрений, женщины сделают вид, что это их прихоть. Они скажут, что несут их для себя, в качестве утвари для дома. Собравшиеся даже решили подговорить других жительниц городка, чтобы те тоже принялись относить к себе домой все предметы, которые только возможно, но при этом предпочли не сообщать им свои истинные намерения.

Лучше, если одежда и утварь из церквей и монастырей будет распределена по домам. Пусть некоторые вещи и потеряются, но не сгорят и не превратятся в золу. Позднее они найдут способ собрать все в одном месте.

Тем утром, около семи часов, на площади Эскина-дель-Конвенто уже собралась толпа людей. Они спонтанно организовали собрание, обсуждая, как начать, что сжечь и как это сделать. Казалось, в течение долгого времени лидировало мнение о том, что нужно спалить храмы со всем их содержимым. Вдруг на импровизированную трибуну вышел Картошка. Похоже, успех операции, проведенной предыдущей ночью, придал ему мужества. Он открыто предложил, чтобы храмы не сжигались, и привел свои аргументы. Отрасль по обработке эспарто, теперь находящаяся в руках рабочих, и Совет по снабжению продовольствием, также контролируемый профсоюзами, нуждались в складах. Лучше было превратить здания в хранилища и склады, чем безосновательно их уничтожить.

Хихонес, плотник, обладающий большим весом в профсоюзе, поддержал предложения Картошки. Он сказал, что глупо разрушать церкви и монастыри. Лучше использовать их в качестве складов. Парень был не согласен с любыми действиями против церкви и являлся сторонником того, чтобы представители духовенства продолжали то, что и делали до этого времени. Хихонес считал, что, когда народ станет более образованным, он забудет о священниках и святых, а духовенство перестанет существовать. Услышав доводы Картошки, он сразу безоговорочно их поддержал. Лучше было превратить храмы в склады, чем разрушить. Самое важное сейчас было их спасти.

К разочарованию некоторых антиклерикальных барчуков-республиканцев, уже представлявших, как они будут наслаждаться спектаклем, во время которого анархисты сожгут городские церкви и монастыри, предложения Картошки и Хихонеса были приняты.

Вот так оказались спасены все религиозные здания Сьесы. В последний момент люди открыто проголосовали за то, чтобы монастыри и церкви не были сожжены. В этот раз коллективный дух анархистов сыграл против самых крайних из них. Многим религиозным людям было обидно смотреть, как на время войны храмы стали складами для апельсинов или эспарто, однако это позволило тем уцелеть, а позже дало возможность восстановить свою первоначальную функцию.

Воспользовавшись царившим на собрании стремлением сберечь все ценные предметы, Паскуала Лукас Поедательница Котов предложила, чтобы женщинам позволили отнести домой все желаемые предметы из утвари храмов. Она аргументировала это тем, что церковь всегда обирала бедных, и теперь настало время, чтобы богатства церкви вернулись к своим настоящим хозяевам – рабочим. Раздались выкрики против. Ее обвинили в желании обогатиться, в буржуазном духе. Только голоса Черного Хлеба и Плутовки, агитирующих остальных работниц взять то, что им понравится, в конце концов спасли ситуацию. Еще одно голосование с помощью поднятой руки – и предложение Поедательницы Котов было принято большинством голосов. Собравшиеся решили позволить жительницам вынести всю утварь, что те хотят, за исключением золотых и церковных драгоценностей, которые будут конфискованы профсоюзом для дела анархии.

Это был самый лучший способ, найденный женщинами, чтобы спасти богатство городка, которое могло бы быть уничтожено в те безумные времена. Туники, одежда для фигур святых и девы Марии, и даже, несмотря на запрет, серебряные и золотые канделябры и церковные чаши были собраны и сохранены в сундуках с нафталином. Эти женщины думали, что, когда закончится воина и страсти улягутся, придет время вытащить их и вернуть церквям или музеям.

Но события развивались совсем не так, как они планировали. Парадоксально, но по окончании войны, новый режим, представляемый местными собственниками, жаждущими крови, упрямо расценил наличие религиозных артефактов в домах тех женщин и их семей как неопровержимые доказательства преступлений, совершенных в период власти красных. Многие люди были приговорены к длительным тюремным срокам, а некоторые из них даже расстреляны. Кстати, те либеральные антиклерикальные барчуки, которые остались разочарованы тем, что храмы не были сожжены, как Саулы, упавшие со своих лошадей, всего несколько лет спустя превратились в ревностных католиков и непосредственных исполнителей божественного наказания.

* * *

Самые радикальные представители собравшихся на площади Эскина-дель-Конвенто уже проявили слишком много терпения. Мужики одновременно вошли в церковь Святого Иокима, не собираясь соблюдать решение, принятое на том собрании. Они не хотели лишать себя права осуществить рабочее аутодафе.

Мужики вошли, одержимые желанием все уничтожать. Они стали сбрасывать религиозные скульптуры на пол и крушить все, что встречалось на пути. Вошедшие препирались с женщинами из-за вещей, которые хотели спалить. Те вынуждены были вырывать церковную утварь у них из рук, поэтому то там, то тут возникали гневные споры и колкие стычки из-за того, кто завладеет предметами. Тем, кто выступал за уничтожение всего, пришлось выставить охрану у многих предметов, которые они хотели сжечь, чтобы жительницы не забрали то, что им уже удалось насобирать. Когда мужики сочли, что количество собранного было достаточно велико, они подожгли его. Присутствующих поразили языки пламени. На некоторых лицах было удивление, на других даже страх. Они пресекли черту, сами не зная, смогут ли ее перейти, даже несмотря на бахвальство на собраниях.

У народного гнева тоже был предел. Рядом с разграбленным храмом, в старых кладовых монастыря францисканцев, находился дом престарелых, управляемый монахинями ордена служителей Девы Марии. Очевидно, что все знали о его существовании, но никто не отважился пройти за дверь этого приюта, которая, кстати, была открыта все это время. Более того, в течение всей войны Комитет по снабжению продовольствием, управляемый представителями НКТ и ВСТ, гарантировал поставку продуктов в приют и всегда отбирал товары высшего качества, особенно фрукты, зелень и овощи с поливных земель. У стариков также были в достатке как мыло и другие средства для уборки, так одежда и ткани, необходимые для обеспечения гигиены и должного функционирования приюта.

Эта деятельность профсоюзов в отношении приюта и других подобных учреждений всегда была всем известна. Но вдобавок о ней сообщили сами монахини в конце войны в военной комиссии по расследованию преступлений, организованной в городке с приходом войск Франко. Однако указанные факты не послужили смягчающим обстоятельством для тех нескольких человек, расстрелянных по окончании войны, которые своими усилиями помогли избежать смерти не только монахиням, но и беспомощным старикам, о коих те заботились.

В костре напротив монастыря Святого Иокима были сожжены несколько фигур, часть из которых представляла собой большую художественную ценность. Среди мужиков даже возник философский спор, когда они собрались сжечь скульптурную группу «Бичевщики». Под этим названием в Сьесе известна скульптурная композиция, состоящая из образа привязанного к колонне Христа и стегающих его кнутами двух евреев-извергов. В народной традиции Сьесы изверги являются воплощением зла, поскольку они пытали своими кнутами беспомощного Христа-человека, который, если бы даже хотел, не смог защититься. Были те, кто предлагал освободить Христа от пыток и не сжигать его, а наоборот, спалить извергов – представителей власти. Но, как это ни парадоксально, победили другие мотивы, и был сожжен Христос, а пытающие его изверги прощены рабочими и спасены ими от огня. В конце концов одержало верх мнение о том, что Христос был образом, воплощающим собой Церковь, и для того, чтобы антирелигиозная компания была более эффективной, нужно показать людям пример: сжечь Христа и освободить тех, кто с самого начала боролся с опиумом для народа.

Эти действия повторились в монастыре Святой Клары, в школе Божественной пастушки, в ските Святого Христа, в ските Святого Варфоломея и в церкви Успения. Когда мужики прибыли в последнее место, то поняли, что чудаковатый священник Лис спрятался там с ружьем в руках. Он выстрелил пару раз, но мимо. Присутствующие стали смеяться над ним. Они намеревались его убить прямо в церкви, когда пришел Пепико Сороконожка. Тот попросил, чтобы никто не трогал священника, поскольку это его дело. Некоторые подумали, что Сороконожка застрелит Лиса в ризнице, где несколько лет назад Любитель Служанок убил Полого Тростника.

Пепико разговаривал с доном Дионисьо из того же окна, через которое, будучи ребенком, обычно залазил в ризницу по утрам, когда приходил в церковь раньше него.

– Дон Дионисьо, позвольте мне войти. Я Пепе Сороконожка, ваш алтарный мальчик. Хочу с вами поговорить. Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого.

Этот бедный священник на самом деле был напуган. Он намеревался сопротивляться, но не ожидал, что мужики решаться зайти так далеко. Его положение в ризнице было очень плачевным. Единственная возможность выйти живым исходила от этого алтарного мальчика. Он открыл дверь ризницы и разрешил ему войти.

– Дон Дионисьо, я знаю, что у вас тонкий слух, поэтому я не буду повторять вам дважды. Сейчас же выходите из церкви, зайдите домой, возьмите все, что сможете унести и покиньте город. Я не хочу вас больше здесь видеть. Я знаю все, что случилось с Полым Тростником.

Знаю, что часть вины была вашей. Но из-за любви, которую я к вам испытываю с тех лет, как был вашим помощником, я позволю вам уйти. Исчезните и никогда не возвращайтесь, даже по окончанию войны.

Лис послушал его и ушел в тот же самый день. Надежные люди Сороконожки проводили священника до железнодорожной станции. Они посадили его на поезд до Мадрида и не ушли с вокзала, пока не увидели, как поезд пропал за поворотом Кабесо-де-ла-Фуэнсантилья.

* * *

Дон Дионисьо сошел с поезда в Альбасете. У него были там друзья, которые дали ему жилье и взяли под свою охрану. Он провел в этом городе несколько недель, а затем переехал в Элче-де-ла-Сьерра в той же провинции, но рядом с горной цепью. Там он пробыл до января 1937 года, когда захотел обосноваться в Эльине.

Похоже, священник Лис решил вернуться в Сьесу. Но вместо того, чтобы сделать это сразу, он действовал постепенно, прощупывая почву. Поэтому Эльин стал одним из этапов в его стратегии возвращения. Дон Дионисьо знал, что новость о его пребывании в Эльине скоро дойдет до Сьесы. Он хотел посмотреть, какую реакцию вызовет его присутствие там.

Так и произошло. Вскоре в Сьесу добрался слух о том, что священник Лис находился в Эльине. Говорили даже, что он проводит службу, исповедует своих прихожан и причащает их. Но хуже всего, по мнению некоторых, было то, что он продолжает выступать со своей резкой антиреспубликанской критикой с амвона.

Однажды вечером, когда Сороконожка пришел в профсоюз, ему сказали:

– Пепе, ты знаешь, что священник Лис находится в Эльине и не перестает нести антиреспубликанскую пропаганду с амвона?

– Да будет тебе, все не так серьезно. Не думаю, что он решился остаться так близко от городка. Наверняка речь идет о другом священнике, – сказал Сороконожка, стараясь не вступать в разговор.

Эта новость не понравилась Пепико. Если дон Дионисьо действительно находится в Эльине, то он ставит его в трудное положение. Казалось, что этот человек вызывает его на дуэль своим присутствием и своими дерзкими речами. Прошло еще несколько дней, и появилось еще больше подтверждений того, что священник находится в Эльине. Все говорили об этом Сороконожке, чтобы показать ему, что дон Дионисьо его провоцирует. Все знали об участии священника Лиса в событиях 1934 года, когда убили Полого Тростника. Комментарии, по большей части саркастичные, лишили терпения юного Сороконожку, который решил собраться с надежными мужиками и нанести визит дону Дионисьо. Его единственным намерением было напугать священника и обязать его уйти далеко от Эльина, за пределы провинции Альбасете.

Прошло несколько недель с тех пор, как пришла новость о пребывании дона Дионисьо в соседнем городке в провинции Альбасете. Как всегда происходит в таких случаях, через некоторое время люди в итоге забыли об этом священнике.

* * *

Бар «Исидоро» всегда являлся символическим местом в городке Сьеса. В течение многих лет он был открыт для населения на улице Сан-Себастьян. Это заведение стало местом встречи для представителей местной буржуазии, работников Муниципалитета и независимых профессионалов, которые располагали достаточным свободным временем для того, чтобы перекусить в полдень или на закате.

Многие рабочие испытывали классовую враждебность по отношению к этому бару. В годы войны, когда прошла первая неразбериха, он так и остался местом встреч правых представителей буржуазии и независимых профессионалов, тех, кто не покинул городок или не спрятался в полях. Многие из клиентов бара «Исидоро» потеряли свои фабрики по обработке эспарто, которые перешли в собственность Совета отрасли по обработке эспарто. Они чувствовали, что это заведение было их территорией и, входя внутрь, не стеснялись высказывать свои антиреспубликанские взгляды.

Об этом странном месте, где царили антиреспубликанские настроения, было известно в городке. По прошествии первых месяцев войны рабочие из профсоюзов и республиканские власти в конце концов перестали обращать внимание на людей, собиравшихся в баре, если только их идеи не выходили за пределы дверей и они не переходили к действиям.

Однажды в феврале 1937 года, когда часы на площади Эскина-дель-Конвенто перешагнули отметку 13:30 и жар дискуссии привел к потере самоцензуры и элементарной осторожности завсегдатаев, в бар вошел Пепе Сороконожка со своим неразлучным охотничьим ружьем-двустволкой.

Кое-кто из присутствующих не сразу понял, что он пришел, и продолжал громко высказывать свое мнение о Республике и ходе войны. Несколько человек побледнело, прикусив язык. Однако Сороконожка ничего не сказал. Он ограничился тем, что сел, облокотившись за стойку бара, рядом с кухней, где обычно находился Матиас, сын покойного Исидоро, являвшийся на тот момент официантом и владельцем заведения.

По мере того как люди замечали присутствие Сороконожки, они начинали замолкать, пока в конце концов не наступила полная тишина. Пепе подождал, когда все утихнут, попросил бокал вина и направился к хозяину бара:

– Матиас, что у тебя есть к вину?

– Ну, местная еда, Пепе, ты же знаешь, из-за войны у нас нет возможности шиковать. У меня есть мичеронес, немного пипирраны, оливки из городка, караколес чупаэрос…

– Тогда на, приготовь это на гриле, а то я хочу пригласить завсегдатаев, – сказал Сороконожка, осторожно бросив бумажный кулек на барную стойку.

Все в баре пристально следили за разговором, хотя делали вид, что были заняты своими делами. Их удивляло присутствие Пепико в баре. Некоторые подумали, что он ищет кого-то, чтобы арестовать. Поэтому они стали вставать из-за своих столов, намереваясь заплатить за свои заказы и как можно раньше покинуть заведение.

Громкий высокий возглас задержал всех, одновременно усилив напряжение в баре:

– Обосраться, Пепе! Да что это, черт возьми, такое? Бог ты мой! Так это же человеческие уши! – сам себя спросил и сам себе ответил официант Матиас.

– Не волнуйся, Матиас. Они не человеческие. Это уши лиса, которого я поймал в горах, около Эльина, – ответил Сороконожка.

Все в баре сразу поняли, на что намекал Сороконожка. Но они не могли в это поверить. Возможно ли, чтобы этот парень на самом деле убил дона Дионисьо?

– Ты с ума сошел, Пепико. Сынок, ты выбрал плохую дорогу. Надо же… а такой молодой, – ласково ответил ему Матиас.

Сороконожка пристально посмотрел в глаза владельца бара. Ему не понравился тот покровительственный тон в его речи.

– Приготовь их на гриле и порежь на кусочки, я приглашаю завсегдатаев отведать их с глотком вина.

– Ты не дружишь с головой, Пепе! Вали отсюда побыстрее с тем, с чем пришел, и не провоцируй людей.

Так ответил ему Матиас, оставив в демонстративной форме пакет с ушами на барной стойке, рядом с бокалом вина Сороконожки.

Завсегдатаи начали вставать и направляться к выходу. Никто не думал платить. Они это сделают в другое время. Самое важное в тот момент было побыстрее удрать.

Два или три человека, которые вышли из бара, вернулись. С ними вошли три товарища, обычно сопровождавшие Сороконожку. В руках, на уровне пояса, они держали ружья. По указанию Сороконожки, предвидевшего такую реакцию завсегдатаев бара, они оставались на улице у входа.

– Все внутрь и сидите тихо, мы выпьем по глотку вина… все вместе… в честь анархии, – сказал Хуанико Калканья, заместитель Сороконожки.

Пепе Сороконожка снял ружье с плеча и, направив его вверх, выстрелил. Раздался оглушительный звук. Бар наполнился пылью и маленькими кусочками гипса и тростника с потолка.

– Всем сейчас же сесть. Отсюда никто не уйдет. А ты, Матиас, приготовь уши на гриле, ежели не хочешь, чтобы я сделал тебе еще большую дырку в потолке, чем эта.

И Сороконожка нацелил свое еще дымящееся ружье в живот Матиаса. Бедный мужик был напуган и не знал, что делать. Он машинально добавил дров в огонь и положил на языки пламени железную доску, чтобы та нагрелась.

– Помой уши, а то на них земля, – сказал Сороконожка с иронией.

Все молчали, ожидая развязки. В душе они надеялись, что это была пошлая шутка и в скором времени Сороконожка и его люди покинут бар.

Однако уши были настоящими, а Сороконожка и его товарищи не шутили.

– Довольно, а то спалишь их, и мы не сможем насладиться вкусом. Давай, Хаунильо, посчитай, сколько здесь людей.

– Тринадцать, не считая нас самих.

– Тринадцать? Подержись за «него», может, он станет больше! – ответил Сороконожка, засмеявшись над своей собственной шуткой. – Ну как ты сам догадываешься, Матиас, их надо разрезать на семнадцать кусочков, поскольку мы все должны попробовать, насколько вкусны уши священника, – сказал Сороконожка.

Бедный Матиас не знал, что делать. Его лицо было бледным как стена, руки чрезмерно тряслись. От неуклюжести и нервозности, одно ухо, которое он попытался разрезать, выскочило у него из рук и упало на пол.

– Твою мать, Матиас! Ведь придется же мне в тебя выстрелить. Проснись, черт побери! Подними его с пола! Какой неповоротливый этот мужик…

Все это говорил Сороконожка, целясь в Матиаса ружьем.

Наконец, видя, что у хозяина бара ничего не выходит, он забрал у него наваху из рук и сам порезал уши на семнадцать кусочков. Затем со своего места снова положил уши на сковороду, чтобы они разогрелись, и попросил Матиаса налить всем вина.

Когда поданное вино стояло на барной стойке, Сороконожка положил куски уха на тарелку, говоря:

– Так, все встаньте здесь рядом, поскольку мы сейчас перекусим…

Под угрозой ружей завсегдатаи встали у барной стойки. Пепе подошел к тому, кто был ближе всех:

– На, ешь. Приятного аппетита!

Тот взял кусок из его рук. Поднес его к носу… понюхал… Потом дотронулся им до губ, будто пробуя вкус. Закрыл глаза и положил в рот. Он стал жевать его, в этот момент все присутствующие в сакральной тишине слушали звук хруста, пока хрящ размельчался зубами.

Сороконожка смотрел с удивлением. Он не ожидал такой реакции. Закончив жевать, этот человек проглотил все, что было во рту, запил глотком вина, посмотрел Сороконожке прямо в глаза и, бросив на него каменный взгляд, сказал громким голосом:

– За ваше здоровье и анархию!

Сороконожка и его люди ответили тем же. Затем Пепе каждому дал его кусок уха, последний – Матиасу, хозяину бара.

– Давайте, ешьте уши, пока не остыли. Холодные они не вкусные, – сказал Сороконожка, засунув свой кусок в рот и начав жевать его. – Черт! Да они отличные! Кажется, что это заяц, – и он захохотал. – Давайте, сеньоры, приступайте, а то они остынут.

Все присутствующие съели эти уши. Никто не решился отказаться. Никто даже не возразил. Загадки человеческого поведения. Даже те, кто не присутствовал в баре «Исидоро», хвастались потом, что съели уши священника Лиса. Конечно, тогда эти люди не могли подумать о последствиях, которые вызовут их слова всего пару лет спустя.

В итоге, когда все закончили есть свой аперитив, Сороконожка и его товарищи покинули бар «Исидоро» под крик: «За ваше здоровье и анархию!»

* * *

В 5 часов утра они отъехали от конторы НКТ на улице Сальвадор-Сеги на одной из машин, конфискованных профсоюзом. Их было пять человек. Все были со своим соответствующим обмундированием: у каждого двуствольное ружье, а в карманах – запас патронов и наваха.

Сороконожка и его люди остановились на постоялом дворе Ворующего С Улыбкой, чтобы выпить вареный кофе и пропустить по рюмочке агуардьенте. Кличка Ворующий С Улыбкой досталась Томасу Мелгарехо, хозяину двора, в первые дни войны: когда по приказу Совета по снабжению продовольствием ввели нормирование продуктов, этот постоялый двор превратился в раздаточный пункт в сельской местности.

Томас был известен своим вечно хорошим настроением. Он всегда смеялся. Но Ворующий С Улыбкой также был знаменит своими постоянными обвесами при продаже или распределении продуктов. На его постоялом дворе килограммы всегда насчитывали меньше положенных тысячи граммов.

Взвешивая продукты и отмеряя нужное количество, мужик всегда улыбался, а пока улыбался, крал немного муки, немного риса, еще немного масла и т. д. В шутку и серьезно сельчане, снисходительные к человеческим слабостям, стали звать его Ворующий С Улыбкой, потому что он воровал, улыбаясь.

Так вот, Сороконожка и его товарищи остановились на постоялом дворе Ворующего С Улыбкой, чтобы выпить кофе. Как всегда, в те часы постоялый двор был заполнен людьми, которые шли в горы или в поле на работу. Сороконожка наблюдал за ними, стараясь найти кого-то, кто уклоняется от мобилизации. Он подошел к одному мужику и спросил, сколько ему лет. Пепико был знаком с ним и знал, что по возрасту тот уже не подходит для призыва, но спросил его об этом, чтобы немного припугнуть присутствующих.

Сороконожка и его люди закончили есть и покинули заведение. Большинство завсегдатаев с облегчением вздохнули. Хотя все они были сторонниками Республики, а некоторые даже членами НКТ, присутствие Пепико и его вооруженных товарищей всегда заставляло мужиков нервничать. Сороконожка и его люди добрались до дороги Камино-Реаль-де-Кастилья, до той, которая начинается за постоялым двором и заканчивается около остановочного пункта узкоколейной железной дороги Сьеса-Вильена, находящегося в краю Лос-Прадос.

Они продолжили ехать в направлении Мадрида, переправившись через овраг Рамбла-дель-Худио, потом проехали через Ла-Корредера и Эль-Элипе, прибыв на постоялый двор «Вента-дель-Оливо», где снова остановились, чтобы выпить кофе и пропустить по еще одной рюмке агуардьенте. Там было мало людей, только несколько мальчишек и женщин, покупающих еду. Мужики направились к перевалу Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер и въехали в провинцию Альбасете.

Было без двадцати восемь утра, когда они прибыли в Эльин. Их задержали на контрольном пункте при въезде в городок. Они предъявили документы и попросили, чтобы их отвели в контору НКТ.

Придя в профсоюз, мужики объяснили, что искали священника из Сьесы, который был известен своей антиреспубликанской пропагандой и который, по их сведениям, находится в Эльине, выступая с речами против дела Республики. Похоже, он имеет такое большое влияние на определенные слои населения, что весть о его деятельности дошла до Сьесы.

Там Сороконожке и его товарищам дали некоторые сведения и в конце концов они легко смогли найти священника. Лис жил за городом, в доме одного богатого землевладельца. Войдя внутрь, мужики никого не увидели. Они нашли дона Дионисьо в одном из внутренних дворов огромного особняка, когда тот завтракал. Им было трудно узнать его без сутаны. Лис даже казался еще моложе, чем раньше.

Священник испугался, увидев вооруженных людей. Он встал и попытался убежать, но пару секунд спустя понял, что это было напрасно, и покорно остался стоять у стола, не произнося ни слова.

– Добрый день, дон Дионисьо, – сказал ему Сороконожка. – А вы оказывается упрямец. Я попросил вас держаться подальше от городка и оставить ваши мятежные выступления, но вы не послушали меня. С каждым днем вы все ближе к Сьесе и говорите все больше глупостей. Что нам сделать, чтобы искоренить это упрямство?

– Можем выстрелить ему в живот, – сказал, смеясь, Хуанильо Калканья, который сопроводил Сороконожку внутрь дома.

– Ну, если он не остепенится, придется так и сделать, – также шутливо ответил Сороконожка. – Давай на улицу.

Они вышли на улицу. Там священник увидел остальных мужиков из группы Пепико.

– Хаунильо, иди-ка посмотри, кто есть в доме. Собери их всех и приведи сюда. Выясним, почему, черт возьми, они приютили этого священника.

Товарищи Сороконожки пошли осматривать дом и его окрестности. Пепико оставил ружье на полу, прислонив его к машине. Он вытащил табакерку и бумагу для самокруток и начал склеивать сигаретку. Когда Сороконожка закончил это делать, поднес ее к губам и стал искать в карманах веревочную зажигалку. Достал ее, поднял вверх фитиль и начал прокручивать колесико. Появились искры, и фитиль загорелся. Пепико поднес его ко рту и начал на него дуть, чтобы ускорить горение, в то время как пальцами левой руки держал сигаретку. Именно в этот момент парень поднял голову и увидел, что священник наставил на него револьвер, который вытащил из штанов.

– Бросьте эти глупости, дон Дионисьо. Что вы хотите сделать с этим пистолетом? Убить вашего алтарного мальчика? Разве вы не понимаете, что, услышав выстрелы, мои товарищи придут и прикончат вас? – сказал Сороконожка.

– Отойди от машины и от ружья. Медленно. Дай мне уйти, и я не стану использовать пистолет. Давай! Пока остальные не вернулись.

Сороконожка не хотел испытывать судьбу. Он знал, какой у священника был характер. Пепико послушал его и отошел от машины.

Лис схватил ружье и засунул его в салон машины. Он собирался уже было сесть за руль, как услышал выстрел и почувствовал толчок в левый бок. Недолго думая, священник обернулся и разрядил всю обойму пистолета в том направлении, откуда услышал выстрел. Ему едва ли хватило времени увидеть, как тело одного из товарищей Сороконожки упало на пол. Потом рядом с машиной рухнул и он сам.

Пули из револьвера дона Дионисьо достигли Перико Перепачканного, молодого анархиста едва ли 16 лет, до войны работавшего механиком в «Гарахе Инглес», автомастерской, которую держала семья Брунтон на дороге Камино-де-Мадрид, напротив школы Божественной Пастушки. Друзья звали мальчугана Перепачканный из-за постоянных жирных пятен на его ладонях, руках и лице.

Две пули из тех, что отправил в него священник, достигли груди малыша Перепачканного, а третья попала в живот. Раны были смертельными. Когда Сороконожка подошел к пареньку, он услышал, как тот захлебывался своей собственной кровью. Пепико ничего не мог сделать. Он также ничего не сказал. Сороконожка только поднял с пола ружье мальчика, в котором все еще оставался один целый патрон. В тишине он направился к священнику, который зря пытался подняться с земли. Дон Дионисьо был тяжело ранен и терял много крови. Ослепленный злостью, не останавливаясь, Сороконожка выстрелил в священника в упор, когда поравнялся с ним.

Тело Лиса снова упало на землю, и он так и не понял, что произошло. Через несколько минут священник начал задыхаться, как будто ему не хватало воздуха. Некоторые говорят, что дон Дионисьо все еще был жив, когда Сороконожка наклонился над ним и двумя сухими ударами навахи, той, что с перламутровой рукояткой, отрезал ему оба уха.

Пепико отошел от тела с ушами в левой руке. Он внимательно смотрел на них. В это время на шум выстрелов прибежали остальные члены группы. Они перестали искать жильцов дома, услышав перестрелку. Им не потребовались долгие объяснения, чтобы понять, что произошло.

Сороконожка и его люди решили быстро оттуда уйти, пока не появился кто-либо из владельцев дома. Они загрузили оба трупа в машину и закидали землей кровавые следы, пытаясь их скрыть.

Пепико и его товарищи не воспользовались дорогой Камино-Реаль-де-Кастилья и направились в Сьесу по тропам для вьючных животных и тропинкам для скота. На одном разветвлении дороги в тени горной цепи Кабеса-дель-Асно, рядом с тамарисками, они закопали тело дона Дионисьо. Труп паренька мужики отвезли в Сьесу и оставили его в здании НКТ. Там сказали, что в него выстрелили из машины, которая попыталась скрыться, когда они хотели проверить ее. В тот момент никто не потребовал от них дальнейших объяснений, а Перепачканного похоронили как героя. Детали инцидента стали известны после войны, хотя на следующий день после похорон все жители городка знали, что Сороконожка убил священника Лиса в Эльине.

По дороге домой с трупами паренька и священника в задней части машины Сороконожка думал о том, как скверно все вышло. Он не хотел убивать дона Дионисьо, а всего лишь собирался напугать его и заставить уехать из Эльина. Пепико испытывал странную гамму чувств по отношению к человеку, которого только что убил. Сороконожка был ему очень благодарен за любовь и внимание, которыми священник окружал его с тех пор, как он ребенком стал часто посещать церковь. Но Пепико не смог простить ему участие в событиях, стоивших жизни Полому Тростнику в 1934 году. Более того, Сороконожка полагал, что священник был виноват в случившемся, поскольку рассказал о присутствии рабочих в склепе.

Пепико поехал в Эльин, чтобы доказать Лису, что именно он, Сороконожка, управлял ситуацией. Но не потому, что он был Пепе Сороконожка, а потому, что являлся представителем рабочих. В душе он хотел показать тому доносчику-священнику, примкнувшему к барчукам, какой властью располагали рабочие. Он хотел выгнать Лиса далеко за пределы Сьесы и соседних городков, таких как Эльин, и продемонстрировать ему насколько широко распространяется правосудие трудящихся, которое не простило дону Дионисьо его союз с хозяевами предприятий.

Но тот священник со своим скверным характером все испортил. Бедный Перепачканный вернулся в городок мертвым, а ему, Сороконожке, ничего не оставалось, как убить Лиса, несмотря на испытываемую к нему любовь, применив рабочее правосудие в упрощенном порядке, как его понимал сам Сороконожка.

В машине, когда они были уже рядом со Сьесой, Пепико засунул левую руку в карман пиджака и вытащил сделанный из газеты пакет. Парень открыл его и увидел уши священника. Он подумал, что все еще должен продемонстрировать имеющуюся у него власть толпе врагов дела Республики. Пусть они наконец-то поймут, что их ждет, ежели они продолжат свою бунтарскую деятельность.

На следующий день Перико Перепачканного похоронили на кладбище в роскошном пантеоне семьи Агуадо Батрес. Мужики с уважением относились к умершим и не совершили вандализма. Они даже не тронули высеченные из камня религиозные скульптуры, которые украшали маленькое погребальное здание в неоклассическом стиле. Просто захоронили паренька в богатом пантеоне. Бедняки тоже имели право на достойные похороны.

На выходе из кладбища группа разделилась. Сороконожка, Калканья и остальные товарищи, которые были в Эльине, вернулись в городок через площадь Пласа-де-Торрос, район Саранче и дорогу Камино-де-Мурсия. На площади Эскина-дель-Конвенто Сороконожка дотронулся до кармана, чтобы проверить, там ли бумажный кулек, в котором лежали уши дона Дионисьо. Затем он проследовал еще несколько метров по улице Сан-Себастьян и вошел в бар «Исидоро».

* * *

Когда закончилась война, Сороконожка был в Мадриде. Он не имел ничего личного против коммунистов, среди которых у него были даже очень хорошие друзья в городке. Однако Пепико принадлежал к тем анархистам, которые участвовали в восстании Касадо и в боях, где они выступали основной силой против коммунистов, продолжавших сопротивляться Франко. Сам толком не понимая почему, Сороконожка считал Коммунистическую партию еще более страшным врагом, чем франкисты. Он говорил, что из-за них не осуществилась настоящая революция в Испании, которая якобы была подавлена в 1937 году в Барселоне.

Когда в Мадриде все закончилось, Пепико спокойно вернулся в Сьесу на поезде, ни от кого не прячась. Ему не было страшно. В бригаде Сороконожке дали свидетельство о возвращении и сказали, что участников восстания Касадо не будут привлекать к ответственности, поскольку они помогли ликвидировать коммунистов.

Пепе приехал в городок в грузовом вагоне торгового поезда. Ему не повезло. Его узнали, когда он спускался по дороге Камино-де-ла-Эстасьон, идущей от вокзала. В тот же вечер за ним пришли домой. Он смог убежать, благодаря тому, что соседи его предупредили. Сороконожка спрятался в горной цепи Оро, между Рикоте и Сьесой. Но он не протянул много времени в горах, через несколько недель парень вернулся в городок и добровольно пришел в Муниципалитет, чтобы сдать оружие и поговорить с доном Антонио Тельесом, который был новым мэром.

Как только Сороконожка появился, муниципальные служащие сразу его узнали.

– Я хочу поговорить с доном Антонио Тельесом, – сказал Пепико уверенным голосом.

Чиновники предупредили мэра и позвонили по единственному телефону, которым в те времена располагал Муниципалитет, в штаб Жандармерии.

– Добрый день, Пепе. Зачем ты пришел сюда? – спросил мэр.

– Да, в общем-то, просто так, дон Антонио, я зашел принести ружье. Не годится мне уже бродить по горам. Пусть будет, что будет, – ответил Сороконожка.

– Ты правильно поступил, мужик. Не дело это шататься по горам и сдохнуть, как загнанный зверь.

– А что, насчет меня уже вынесено решение? Как-то рано вы заговорили о смерти, дон Антонио. Послушайте, я еду прямо из Мадрида. Я был среди тех, кто помог сломить сопротивление коммунистов, и нам пообещали, что с нами ничего не произойдет, – тут Пепико показал мэру свое свидетельство о возвращении.

– Успокойся, Пепе. Это просто к слову пришлось. В любом случае, твое положение не простое, хотя ты и был в Мадриде. Тот случай с ушами священника Лиса был большой подлостью, Пепико. Да что там, настоящей глупостью. В довершение всего, не довольствуясь тем, что убил священника, ты ему еще уши отрезал и заставил людей съесть их в баре «Исидоро». Как ты мог вести себя, как настоящее животное? Ведь даже твой бедный отец схватился руками за голову, когда узнал об этом.

– Дон Антонио, то, что произошло со священником, было несчастным случаем. К тому же я был моложе и сумасброднее. Да вы знаете, что другие сделали вещи более серьезные, чем отрезание ушей священнику.

– Поглядим, Пепе. Еще увидим. А сейчас нам ничего не остается, как посадить тебя в тюрьму, пока все не уладится. Ты пойдешь сам или тебя должен кто-то сопроводить?

– Я сам пойду.

– Тогда скажи Бартолико Гуаданье, который теперь начальник тюрьмы, что я ему приказываю посадить тебя под замок и поместить одного в камеру, пока мы не разберемся, что с тобой делать.

– Дон Антонио, прежде чем уйти в тюрьму, я хочу сказать, что не имею ничего общего с тем случаем с вашим братом и еще тремя сеньорами. Дело не в том, что я сейчас боюсь и мне хочется снять с себя ответственность. Я не трус и отвечаю за те поступки, что совершил, но в тот раз я не участвовал. Я вам говорю это, чтобы вы были в курсе.

– Не волнуйся, Пепе. Я знаю, что ты ни при чем. В противном случае я бы с тобой не разговаривал. Иди спокойно, я посмотрю, чем смогу тебе помочь.

В этот момент разговора в Муниципалитет прибыли жандармы. Сороконожка насторожился и посмотрел на дона Антонио. Мэр попросил его успокоиться. Он подошел к сержанту, который был главным, и сказал ему, что их услуги уже не нужны, поскольку задержанный добровольно пойдет в тюрьму. Жандармы вернулись в свой штаб, а Сороконожка направился в окружную тюрьму. Он не рискнул пройти ни по улице Сан-Себастьян, ни через бар «Исидоро». Пепико решил свернуть в переулок Кантон и проследовать через открытый проход на улице Онтана, смотря на поливные земли и гору Аталая. У него было плохое предчувствие, и он подумал, что, возможно, видит в последний раз такой знакомый пейзаж.

Прибыв в тюрьму, Сороконожка попросил о встрече с Бартолико Гуаданьей. Когда начальник тюрьмы увидел Пепико, он не смог сдержать саркастическую улыбку.

– Антонио Тельес сказал мне, чтобы я направился в тюрьму и ты запер меня в одиночной камере, пока не прояснится мое дело, – сказал Сороконожка.

– Твой случай и ежу понятен, козел. Теперь мы тебе отрежем уши, красный говнюк, – ответил Бартолико Гуаданья.

– Ты до хрена моего дотронешься. Уже можешь ходить осторожно, потому что в противном случае это я тебе отрежу яйца, – сказал Сороконожка.

Гуаданья удивился уверенности Пепико и предпочел не искушать судьбу, опасаясь, что кто-то мог ему покровительствовать. Он поместил Сороконожку в одну из пустых камер, оставленных для особых случаев, и решил ждать распоряжений своего начальства.

Тюрьма была переполнена людьми. Там даже иголка не помещалась. В камерах были заперты все красные из областных городков, а также чужаки из металлоплавильных мастерских и оружейной фабрики в Аское. И к тому же не стоит забывать о многочисленных приезжих, задержанных на всякий случай. Заключенные в тюрьме были предоставлены сами себе. Они объединялись между собой по принципу политической и профсоюзной принадлежности и устраивали собрания по ночам. Иногда заключенные ссорились, взаимно обвиняя друг друга в провале Республики.

Сороконожка провел в тюрьме Сьесы девять недель. Потом его перевели в Мурсию, где осудили через девять дней после прибытия. Заседание было быстрым. Военный суд приговорил его к смерти.

Официальный адвокат, временно служивший младшим лейтенантом Юридического корпуса Вооруженных сил Франко, сказал ему, чтобы он не волновался, поскольку сейчас все выносимые судами решения одинаковы: «Приговорен к смерти». Но позднее они подадут апелляцию, чтобы смягчить наказание, заменив его на тюремное заключение, и через несколько лет он выйдет по амнистии.

Этой же ночью Пепе поместили в отдельную камеру. Позже пришел священник, чтобы его исповедовать. Такая развязка совсем не понравилось Сороконожке, который все еще лелеял надежду. Он понял, что это его последняя ночь. Его обманули, как наивного дурачка. Парню было больно умирать вот так. Он бы предпочел погибнуть в перестрелке.

Сороконожка повернулся к священнику с видимым спокойствием и попросил оставить его одного, поскольку ему не в чем исповедоваться. Священник, молодой паренек с галисийским акцентом, только что вышедший из семинарии, настаивал, словно не слыша слов Пепико, пока тот его не спросил:

– Послушай, ты знаешь, за что меня хотят убить?

Молодой священник замолчал и посмотрел Сороконожке в глаза. Он был смущен и не знал, что сказать.

– Из-за того, что я отрезал уши такому же надоедливому священнику, как ты, а затем их съел, – сам себе ответил Сороконожка.

Молодой священник испугался и сделал несколько шагов назад.

– Не бойся, паренёк, тебе я их не отрежу. Послушай, оставь свои проповеди, а ежели ты и вправду хочешь быть полезным этой ночью, сделай так, чтобы пришел кто-нибудь из моего городка, Сьесы, чтобы побыть со мной, пока не придет мой час.

Священник вышел из камеры, не говоря ни слова. Дверь уже закрывали ключом, когда он снова услышал голос Сороконожки изнутри.

– Тому, кто придет, дай грамульку вина, хотя бы и один квартильо.

Прошел почти час прежде, чем вновь открыли дверь камеры. Парень увидел лицо охранника и подумал самое худшее. Однако за стражником появилось знакомое лицо, а затем еще одно. Пепе Наблюдатель и Хихонес, плотник, вошли в камеру. Каждый из них нес графин с вином и несколько кусочков сухой трески.

Мужики обнялись и обменялись новостями о своих встречах с друзьями и знакомыми. Сороконожка спросил их:

– Кто вам сообщил, что я здесь?

– Один священник, который шел с дежурным капитаном, спрашивая о том, есть ли кто-нибудь из Сьесы. Сначала мы испугались, ведь это могло быть одним из ночных вывозов, из тех, что делаются без судов. Но когда он воскликнул громким голосом, о чем шла речь, мы подняли руки, и вот мы здесь, – сказал плотник Хихонес.

– Черт! Кажется не все священники козлы. Ладно, вы уже знаете, что этой ночью меня расстреляют, – сказал Сороконожка.

Никто не прокомментировал эту фразу. Мужики выпили вино с кусочками сухой трески, которую принесли. Всю ночь друзья курили и говорили. О городке, о войне, о будущем, которого ни у кого из них, вероятно, не будет. Их обсуждение было в самом разгаре, когда ключ открыл замок в двери камеры. Мужики машинально повернулись.

– Выходи, уже пора, – сказал начальник охраны.

Сороконожка простился с друзьями. Он обнял каждого из них и попросил, если они выйдут живыми из тюрьмы, поцеловать его мать и сказать его отцу, что ему не было страшно, когда пришли его убить.

Сороконожку вел отряд из семи солдат, сержанта и капитана. Они пошли по переходам тюрьмы, пересекли внутренний двор, снова шли по коридорам и переходам и наконец оказались на заднем дворе здания. Солдаты собрались связать Сороконожке руки, когда он громко крикнул:

– Священник, исповедуй меня.

Капитан сказал, что у него было время исповедаться, что он должен был сделать это в камере. Священник посмотрел на капитана и попросил его, чтобы тот подождал немного и не торопился. Ведь всегда есть время, чтобы убить.

– Встань на колени, юноша, – сказал он.

– Нет, в этом нет необходимости. Исповедуй меня стоя.

Закончив исповедоваться, Сороконожка обратился к галисийскому священнику:

– Священник дон Дионисьо умер из-за своего упрямства. Я не хотел его убивать, но он сам все усложнил. Лис убил Перепачканного, которому едва ли было 16 лет. От злости я убил его и отрезал ему уши. Но я не хотел убивать дона Дионисьо. Я любил старого священника. Он хорошо со мной обращался, когда я был ребенком, и сделал меня своим алтарным мальчиком.

Потом Сороконожка направился к капитану и сказал:

– Не связывай мне руки и не завязывай глаза. Скажи мне, куда встать, я пойду сам. Не бойся, я не буду бегать по внутреннему двору, как испуганный кролик.

Капитан показал ему рукой на стену напротив. Сороконожка пошел к ней. Когда он был ближе, то увидел дырки и выемки, проделанные пулями. Пепико медленно повернулся и остановился, немного расставив ноги.

– Когда захочешь, капитан, – сказал Сороконожка.

Военный дал обязательный к исполнению приказ, и Пепе Сороконожка почувствовал, как пули оттолкнули его назад. Еле соображая, но в сознании, он увидел, как приближались черные сапоги капитана. Пепико попытался пошевелиться, но не смог. Тело его уже не слушалось. Сапоги остановились напротив него. Он услышал бряцанье застежек на кожаной амуниции и трение пистолета, вышедшего из кобуры. Но уже не услышал выстрел, который разорвал его голову.

Фото 1. Фильтры из эспарто для изготовления масла

Фото 2. Пейзаж эспарто в Мурсии

Фото 3. Трепальщица за работой на колотушках, на которых трепят эспарто

Фото 4. Улица в Сьесе, где находилось несколько фабрик по производству эспарто

Фото 5. Группа крутильщиков эспарто и детей-вращальщиков

Фото 6. Крутильщики эспарто и дети-вращальщики

Фото 7. Крутильщики эспарто обучают своих детей ремеслу

Фото 8. Группа крутильщиков эспарто

Фото 9. Крутильщики эспарто и дети-вращальщики

Фото 10. Трепальщицы эспарто около помещения старой фабрики вооружения в Аское

Фото 11. Трепальщицы эспарто

Фото 12. Железная палочка, служащая для выдергивания эспарто в горах

Фото 13. Мужчина, дергающий эспарто в горах

Фото 14. Связывание только что выдернутого эспарто

Фото 15. Сшивание готовых кос из эспарто

Фото 16. Кручение толстых веревок из эспарто

Фото 17. Чесание эспарто

Фото 18. Кручение эспарто

Фото 19. Проверка качества кос

Фото 20. Процесс плетения косы из эспарто

Фото 21. Процесс плетения косы из эспарто

Фото 22. Соединение трех веревок из эспарто для изготовления одной толстой веревки

Фото 23. Очищение кос с помощью ножниц

Фото 24. Взвешивание на весах эспарто, выдернутого одним человеком в горах

Фото 25. Телега, перевозящая эспарто

Фото 26. Кручение эспарто

Фото 27. Мальчик-вращальщик