Минуло семьдесят семь лет с того дня, когда Николай Островский вошел в мою жизнь, когда я решил «делать жизнь» с него. Все эти годы неразлучен со своим идейным и нравственным братом, со своим мудрым наставником и верным другом. Все свои мысли, действия, поступки сверял с идейно-нравственным кодексом Николая Островского и легендарного литературного героя Павла Корчагина.

…В жизни мне ничего не давалось легко. Все приходилось добывать неустанным трудом и настойчивой борьбой. Каждый рубеж, каждую высоту на пути к намеченной цели брать с боем.

Жизнь-подвиг писателя-коммуниста, его беспримерная «Как закалялась сталь» была для меня, как и для миллионов людей в мире, источником сил, мужества, воли, стойкости.

Желая погасить свой долг перед ним, я на протяжении всех минувших лет стремился помочь людям, особенно молодежи, вступающей в жизнь, учиться у Островского-Корчагина жить и побеждать, служить интересам трудового народа в его борьбе за построение и защиту нового мира, множить ряды неистовых корчагинцев. И этим горжусь…

Эта благородная миссия сама по себе облагораживала и меня самого, умножала силы и укрепляла волю, являлась неистощимым источником вдохновения. Каждая встреча с людьми, к которым я приходил со словом о жизни-подвиге Николая Островского, дарила мне радость, убеждала в праведности и святости моего дела. Я видел, ощущал, осознавал, каким мощным зарядом для людей является сама жизнь мужественного писателя и созданных им героев нового мира, рожденных революцией, идеалами социализма.

Без преувеличения скажу, на каждой встрече, посвященной Николаю Островскому, я получал такой заряд бодрости и вдохновения, что домой возвращался «на крыльях» и долго оставался под впечатлением, рожденным атмосферой, которой жила аудитория.

…Думаю, уже наступило время для «исповеди» о прожитом и пережитом, о том, что радует и огорчает, о том, что завещаю тем, кто идет вслед. Дай Бог, чтобы оправдались строки, прозвучавшие в кинофильме «И это все о нем»:

…Жизнь сложилась так, что мне каждодневно приходилось находиться «в людях»: «сеять разумное, доброе, вечное». В сфере моей деятельности было идейно-политическое, патриотическое и нравственное просвещение и воспитание людей. Но это было потом, когда жизнь моя вошла в пору зрелости.

После знакомства с Островским-Корчагиным на «дозревание» оставалось еще целых шесть лет. В том самом 1937 году, когда была прочитана «Как закалялась сталь», я учился в четвертом классе. Был избран председателем совета пионерской дружины семилетней школы № 2 города Барвенково Харьковской области на Левобережной Украине, где я родился и рос. На одном из первых заседаний совета дружины я рассказал о прочитанной книге Николая Островского «Как закалялась сталь» и предложил каждому активисту прочесть и подумать, как можно отразить ее в работе пионерской дружины.

В том же учебном году, весной 1938 года я прошел сквозь первое испытание на верность Корчагину. Возник «конфликт» с мамой на религиозной почве. Сколько знаю, мама никогда не была фанатично религиозной, «набожной». Просто в душе у нее сохранялась вера в Божественную силу, и она, уважая старших, хотела в семье сохранить традиции верующих, почитание церковных «атрибутов» и религиозных праздников. В углу нашей хаты в расшитых рушниках висели иконы; мама изредка отвешивала им поклоны, скупо, почти украдкой, крестилась. Отец вообще никоим образом не обозначал себя верующим; был, в моем представлении, «сознательным» безбожником. Хотя ни о вере, ни о неверии в Бога никогда не говорил…

Став октябренком, а затем пионером, я строго выполнял заповеди юного ленинца, больше того, становился активным, «воинствующим безбожником». Решающую роль здесь сыграли учителя и книги. Такие, к примеру, как «Хиба ревуть волы як ясли повни» (Михаила Коцюбинского), где голодный мальчишка по имени Чипка повыкалывал «бозе» ножом глаза, чтобы тот не увидел и не донес матери, как Чипка отломил кусочек хлеба. Это был первый урок активного атеистического воспитания.

Особую же роль в моем окончательном разрыве с религией, с верой в Бога, сыграл Павка Корчагин, насыпавший махры в поповское тесто и жестоко избитый церковным проповедником. Путь от пристрастия к церковно-праздничным угощениям до активного отрешения от всего, что связано с «религиозно-церковным дурманом», был пройден мною стремительно.

Но это еще не была ненависть. Она пришла ко мне утром в первый день Поста 1938 года.

…За несколько дней до этого у нас было заседание совета школьной пионерской дружины. На нем был дан «бой» тем пионерам, которые в дни зимних церковных праздников участвовали в старомодных обрядах, и тем самым позорили звание пионера, бросали тень на всю пионерскую дружину и, в целом, на школу. Тогда это было не просто «крамольным», а политически вредным. И потому совет дружины предупредил всех пионеров о строгой ответственности за повторение подобных поступков, вплоть до исключения из пионеров.

И вот наступило утро первого дня «злополучного» Поста. Мой соученик-одноклассник и тезка Ваня Железняк постучал в дверь и, войдя в хату, протянул маме тарелочку с яблоками и сказал: «Здравствуйте! Поздравляю вас с Постом».

Это была в моем восприятии неприглядная провокация. Мама тепло поблагодарила его, угостила конфетами и тут же обратилась ко мне: «Одевайся. Возьми этот узелок с угощением, пойди к Железнякам и тоже поздравь их с Постом».

Я сразу же решительно ответил: «Нет! Я не пойду!». И тут началось. Маруся (сестра) была в школе, в первой смене. Отец работал в Донбассе и только один-два раза в месяц приезжал домой. Это «осложнило» мое положение и способствовало разыгравшейся «драме».

Никогда, ни до этого дня, ни после я не видел маму такой жестокой… В ход пошли не только руки и ноги в сапогах, но и палка, и доска, и все, что попало в руки. Пытался вырваться и убежать, но это не удалось. Мама настаивала на своем. Я стоял на своем: «Нет и нет! Я – пионер, председатель совета пионерской дружины. Не могу и не пойду». Но эти доводы не возымели никакого действия. Мама раскалилась до крайности. Решив добиться своего, она со словами «сукин сын», «подлюка»! бросилась к топору. Я воспользовался этим мгновением и выскочил на улицу. Брошенный вслед топор не задел меня. Но и без того я был в состоянии крайнего изнеможения: кровили голова, лицо, спина, руки, ноги; сорочка разорвана в клочья; штаны в грязи и в крови порваны в поясе, их надо было держать руками. Отчаяние достигло предела, я не мог найти разумного решения: бежать? но куда? Покончить с жизнью? Но как?

Первым чувством была безысходность. Я видел единственный выход – уйти из жизни. Когда мать куда-то ушла со двора, я подкрался к выбитому окну и дотянулся до кухонного ножа. Также незаметно спрятался в сарае. Залез на сеновал и, наревевшись до изнеможения, попытался вогнать нож в грудь, в районе сердца. Но обессиленные, дрожащие руки не подчинились воле. Нож уперся в ребро. И «найденный выход» из создавшегося положения остался нереализованным.

Зарывшись в сено, измученный, задремал. Но уснуть не давало ноющее, избитое, израненное тело. Постепенно пришел в себя и устыдился своей недавней слабости: уйти из жизни из-за такого пустяка, как избиение матерью. Строгим судьей встал передо мною мужественный Павел Корчагин: «Шлепнуть себя каждый дурак сумеет… Это самый трусливый и легкий выход из положения. Трудно жить – шлепайся… А ты попробовал эту жизнь победить?»

Я осудил себя за малодушие и твердо решил: впредь никогда, ни при каких обстоятельствах не проявлять подобной слабости, любить жизнь и дорожить ею. Жить – вопреки всему…

…Пролежав часа три на сеновале, незаметно выбрался из сарая и садами-огородами добрался до школы. Ученики, находившиеся на «переменке», рассказали о моем «виде» учительнице и директору школы. Он повел меня к себе домой. О случившемся почти не расспрашивал. Меня обмыли, переодели в одежду сына, дали возможность отлежаться. После окончания уроков, домой со мной пошла учительница, классный руководитель.

…Я знал, что вечером в тот злополучный день должен приехать отец. Мы приблизились к нашему дому, что называется, в самое время. С другой стороны подходил отец. Увидев меня в синяках, ссадинах и в чужой одежде, в сопровождении учительницы, он почуял неладное…

Учительница посоветовала мне пойти погулять, а сама осталась с родителями. Разговор был долгий. Можно только догадываться о его содержании. Для меня он навсегда остался «за семью печатями»… Но мама больше никогда не пыталась вернуть меня в «лоно церкви» или в чем-то упрекнуть…

Школьная, учебная и пионерская жизнь запомнилась мне не только этим эпизодом.

Это было интереснейшее время. Не сытостью и роскошью, – их не было и в помине. Да мы о них и не мечтали. Жизнь была богата неподдельной радостью, равной которой, пожалуй, не было на всем моем долгом веку.

Учился старательно: итоги каждого учебного года отмечались Почетными грамотами.

Занимательной была и внеурочная жизнь: коллективные походы в кино; экскурсии по окрестностям нашего города; вечера песен и стихов у пионерских костров; спектакли в школе и в колхозном клубе; военно-спортивные игры…

Во время летних каникул – работа на колхозных полях. После шестого класса мне уже довелось потрудиться до «седьмого пота» на подаче снопов в молотилку, так назывался тогда у нас стационарный комбайн. А какие удивительные обеды были на полевом стане за длинным столом, рядом со взрослыми: борщ с мясом или курицей, вареники со сметаной, пирожки с компотом, салаты овощные, фрукты, мед…

И песни! Ими была переполнена дорога на работу и после работы. Да и на полевом стане.

До полуночи и за полночь наша голосистая, крестьянская улица гудела песнями: старыми русскими и украинскими, но больше всего – советскими: новыми, веселыми, задорными, боевыми, волнующими…

Тем временем наступил год сорок первый: военная гроза уже гремела у советских западных границ. Беспокойно было и на востоке…

20 июня 1941 года нам вручили свидетельства об окончании семилетней школы. Мне – отличный аттестат и Почетную грамоту. Весело… и грустно было расставаться с родной школой, со школьными друзьями, с любимыми учителями.

Мой завтрашний день был уже определен: учеба в восьмом-десятом классах Барвенковской средней школы № 1; ее почему-то называли «образцовой».

Окончание семилетки отмечали весь субботний день – 21 июня. Ранним утром 22-го – грянула война. Великая. Суровая. Отечественная…

7 августа 1941 года мне исполнилось 14 лет. Детство, учеба, радостная счастливая жизнь моего поколения были прерваны и обагрены кровью. Как и всего советского народа. Наступило время трудных и жестоких испытаний.

Наш небольшой степной городок (вместе с районом) насчитывал, примерно, 20–25 тысяч населения. Военная судьба Барвенково и его жителей была очень жестокой. Первые два года войны город фактически был фронтовым или прифронтовым. Пережил три фашистские оккупации. Шесть раз переходил из рук в руки. В боях за город погибло около восьми тысяч советских воинов, а в целом за Барвенковский район – почти четырнадцать тысяч бойцов и командиров Красной Армии. Война унесла жизни около пяти тысяч жителей района.

В память о павших в годы Великой Отечественной войны в центре города, на Чумацкой горе, создан Мемориал Славы.

…В двух своих книгах трилогии «Мы родом из СССР», я отразил военную биографию Барвенково. Здесь расскажу лишь о трех эпизодах, имеющих прямое отношение ко мне, как воспитаннику Островского-Корчагина, и к нашей семье.

Отец, техник-интендант запаса, был призван в действующую Красную Армию в августе 41-го. Мама, сестра моя, и я оставались вместе в родном городе весь период, пока Барвенково было охвачено войной.

…Одним из самых трагических событий был арест мамы осенью 1941 года, вскоре после начала первой оккупации города. Формальным поводом для ареста явилось то, что мы не выполнили распоряжение оккупационных властей о сдаче имеющегося «личного транспорта»… велосипеда. Но фактически причиной ареста была попытка заполучить сведения об отцовских товарищах, занимавших видное место в учреждениях города, об их семьях. Допрашивал маму сам шеф городской полиции, спешно сформированной из разного рода антисоветской мерзости, всплывшей на поверхность в первые же часы прихода немцев.

Свежеиспеченный полицейский начальник, ставший ярым слугой фашистов, был сыном местного попа, в свое время репрессированного за антисоветскую деятельность. Сутки, проведенные мамой в полицейском подвале, жестокие допросы и зверские побои дорого обошлись для нее. Вернулась домой она измученной, осунувшейся, поседевшей. Для нас с сестрой эти сутки показались вечностью и первым по-настоящему серьезным испытанием, первой семейной травмой, нанесенной новым, фашистским режимом. Маме было всего 36 лет. После этого «урока», преподнесенного ей поповским сыном, мама в церковь больше не ходила…

Не меньшие тревоги были связаны с неоднократными попытками угнать сестру на работу в Германию. Мама пыталась прятать дочь, но куда спрячешь в условиях села, каким оставалась наша западная окраина Барвенково. Тогда решили прибегнуть к «самоэкзекуции»: загоняли химические чернила под кожу. Рука распухала, становилась фиолетовой, напоминала страшную экзему. Только таким образом удалось избежать отправки сестры в немецкую неволю…

Непросто сложилась судьба тех, кто был оставлен в барвенковском подполье. Многих из них выдали немцам добровольные холуи из антисоветского отребья. В этих условиях каждый советский патриот оказывал сопротивление фашистам в меру своих возможностей. Как могли, вредили врагу: портили телефонные провода; собирали и распространяли советские листовки; прятали теплую одежду, продовольствие, птицу, скот. Проявляли заботу о попавших в плен наших солдатах и командирах. Немцы в начале войны были в победном угаре и отпускали из лагеря военнопленных, опознанных женщинами как «мужей», «сыновей», «братьев». И нашей маме это тоже удалось.

Многие жители прятали у себя оставшихся при отступлении тяжелораненых красноармейцев. Двоих подобрала и выходила наша семья…

Мне, мальчишке, воспитанному на образе легендарного Павки Корчагина, было нестерпимо больно и невыносимо наблюдать фашистский новый порядок на нашей советской земле, видеть людоедскую жестокость гитлеровских вояк – насильников и мародеров. Душа не знала покоя и не находила ответа, что я должен сделать, что могу сделать.

Когда немцы 17 мая 1942 года вторично занимали город, я хотел уйти с отступавшими частями Красной Армии. И уже собрал котомку. Но мама и сестра со слезами уговорили остаться: «Куда ты? Умоляем, не ходи! Погибнем, так все вместе». Да и убежать мало кому в тот раз удалось. Немцы перекрыли путь к отступлению по Северному Донцу, и многие десятки тысяч наших солдат, офицеров и генералов, а также беженцев, пытавшихся уйти вместе с ними, оказались в кольце, были пленены или истреблены врагом.

Немецкие сводки гласили, что Красная Армия уже откатилась за Дон, к Волге. Горько и больно было от чувства обиды за происходящее, за собственное бессилие.

Не доверяя фашистской пропаганде, мы пытались любой ценой узнать об истинном положении на фронте и в стране из листовок, которые все реже, чем дальше на восток откатывался фронт, сбрасывали наши летчики.

Единственным источником правды могло быть в тех условиях радио. Но это было невозможно: я не знал ни одной семьи из наших знакомых, у которых в то время был радиоприемник.

Оставалась одна небольшая надежда: попытаться в поисках правды использовать немецкое радио. Иногда сами немцы, расквартированные у нас, а это чаще всего были всякого рода офицерские чины, «ловили» Москву, слушали советскую музыку.

Иногда удавалось услышать даже сводки «От Советского информбюро», голос родной столицы, узнать правду о положении на фронтах. И хотя эти сводки тоже содержали немало горечи, они рассказывали о продолжающемся героическом сопротивлении Красной Армии, об ожесточенных боях на Дону и в районе Сталинграда.

Однажды, когда квартировавший немец вышел из хаты и ушел со двора, я в ту же минуту бросился к радиоприемнику и стал нажимать кнопки, «ловить» Москву. И вдруг, что-то треснуло внутри радиоприемника, и экран погас. Я тут же выскочил из комнаты. И на пороге почти лицом к лицу встретился с внезапно возвратившимся «квартирантом». Он в два шага оказался у радиоприемника, который еще не успел остыть. Гитлеровец без труда обнаружил, что кто-то включал приемник и сжег радиолампу. Он схватил меня за руку и потащил из хаты, на ходу вытаскивая парабеллум из кобуры. Я не успел опомниться, как оказался у стены нашей хаты. На меня обрушился поток брани.

Мама находилась в огороде, здесь же, во дворе. Услышала крики, увидела меня у стены хаты и взбешенного «фрица», размахивающего пистолетом. Материнское сердце почуяло неладное, и она мгновенно бросилась на выручку, – заслонила меня собой и, стараясь перекричать оравшего немца, обливаясь слезами, громко повторяла одно и то же: «Что он вам сделал? Он ничего не сделал. Оставьте его в покое… Это ваш денщик, или кто он вам, там что-то крутил…»

И в этот момент во двор вошел тот самый «денщик», о котором только что говорила мама. Гитлеровец спросил у своего адъютанта: включал ли он радиоприемник. Тот понял ситуацию и принял «вину» на себя…

Я понял, что от смерти меня отделяло одно мгновение, и это мгновение – мама, заслонившая собой…

Сколько раз за прожитую жизнь я встречался с реальной угрозой смерти. Но этот случай сильнее других потряс меня, и навсегда сохранился в памяти.

Когда-то я услышал верные слова Николая Островского: «Есть на свете прекраснейшее существо, перед которым мы всегда в долгу, – это мать». Великая, святая правда!

В последние дни третьей немецкой оккупации, в начале сентября 1943 года надо мной реально нависла угроза быть схваченным отступавшими гитлеровцами. К тому времени мне уже исполнилось 16 лет.

В числе многих десятков (а скорее, сотен) сверстников, выловленных немцами и полицаями, я был вывезен на рытье окопов в открытой степи, в двадцати километрах восточнее Барвенково. Оттуда постоянно доносилась военная канонада: советские войска вели подготовку к наступлению, которое должно было принести нам окончательное освобождение от немецкой оккупации.

Под усиленной охраной гитлеровцев и власовцев нас заставили долбить окаменевшую за годы войны, давно непаханую землю, рыть окопы и траншеи. Над нами постоянно кружили советские самолеты и пулеметными очередями основательно пугали немцев, а нам давали «передых»: мы ложились на дно полувырытых окопов и ждали очередных грозных окриков конвоиров: «Работать!»

Когда день катился к закату, советская канонада резко усилилась. Нас погрузили в грузовики и повезли в сторону Барвенково. Немцы намеревались взять нас с собой, чтобы в качестве «живого щита» прикрывать себя от воздушных и артиллерийских ударов советских войск, а также использовать для рытья очередного «рубежа обороны».

Когда колонна вошла на восточную окраину Барвенково, в небе появилась эскадрилья советских истребителей, и начала поливать пулеметным огнем немецкие и власовские части, изрядно заполнявшие прифронтовой город.

Пользуясь замешательством конвоиров, мы попрыгали с машин и бросились врассыпную. Мне удалось, перебегая и переползая из сада в сад, из балки в балку, – добраться к вечеру домой. Мама и сестра были несказанно рады моему внезапному появлению и тут же спрятали меня в яме, в которой мы спасались от бомбежек, набросав сверху подушки, одеяла, одежду. В этом «укрытии» я провел последние часы немецкой оккупации и дождался прихода наших, преследовавших гитлеровцев буквально «по пятам».

…Немцы еще не бежали панически. Буквально в нескольких километрах западнее Барвенково они попытались закрепиться и сдержать натиск советских войск. В течение суток или двух над городом висела непрерывная артиллерийская канонада. По несколько часов подряд над землей, над нашими головами несся смерч из снарядов и мин…

С каждым днем канонада становилась глуше, слабее доносились раскаты военного грома. Фронт все дальше откатывался на запад. Где-то в конце сентября 1943 года в небе над Барвенково в последний раз неожиданно появился немецкий стервятник, лихорадочно сбросил несколько бомб и улетел восвояси…

А город уже жил заботой о своем возрождении, налаживал нормальную жизнь.

После освобождения города я месяц прослужил в истребительном батальоне при районном отделении милиции. Его главной задачей была борьба: с вражескими лазутчиками, возможным забросом фашистских десантных групп в тыл наступавшей Красной Армии, а также вылавливание разного рода холуев и приспешников, изменников и предателей, не успевших сбежать с немцами.

…В октябре 1943 года по городу разнеслась совершенно неожиданная, невероятная весть о возобновлении занятий в школах. Такое возможно только в условиях Советской власти – власти трудового народа. Не прошло и месяца после окончательного освобождения нашего многострадального города от фашистов, а советская страна уже заботилась о нас, чье детство и учеба были прерваны войной.

Немногим более года мне довелось проучиться в школе, успешно закончить восьмой класс и начать учебу в девятом. Откровенно говоря, ни один учебный день не запомнился. Конечно, мы посещали каждое занятие, старательно выполняли домашние задания и все, что полагалось по учебной программе. Но запомнилось другое – то, что было главным делом для нас, учеников школы в освобожденном от врага родном городе, после двухлетней опустошительной войны, почти непрерывно грохотавшей в Барвенково.

Не только заводы и другие промышленные предприятия города, не только железнодорожное хозяйство были разрушены войной. Были разрушены школы, больницы, административные учреждения, большинство жилых домов. Школа наша размещалась в нескольких наспех приспособленных помещениях, обставленных уцелевшими партами, столами, скамейками.

Все свободное от занятий время мы занимались ремонтно-строительными работами: чинили стены, крыши, двери; чем могли, стеклили, заколачивали или закладывали кирпичом окна; приводили в порядок собранную мебель…

Много времени и сил мы отдавали школьному подсобному хозяйству. В школе училось много осиротевших за войну детей, их надо было обуть, одеть, накормить. Государство не в состоянии было тогда взять в полной мере заботу о них.

Надо было самой школе, учителям и ученикам брать на себя хлопоты об их быте. Все это лежало на плечах и учеников школы.

Возрождалась школьная комсомольская организация. Ее ядро составили пять довоенных комсомольцев, сохранивших комсомольские билеты и вставших на комсомольский учет в райкоме комсомола в первые же дни после освобождения города. Они позаботились о новом, молодом пополнении. Мы с сестрой были в числе первых, кто вступил в комсомол после освобождения города от врага. Произошло это 21 декабря 1943 года, в день рождения И.В.Сталина и в канун дня смерти писателя Николая Островского.

Не прошло и месяца со дня получения комсомольского билета, как меня избрали секретарем комсомольской организации школы. К тому времени в ее составе было до двадцати комсомольцев. А менее чем через год их стало уже более восьмидесяти. Все то, о чем я рассказал выше, составляло главное содержание работы школьной комсомольской организации.

…25 ноября 1944 года Барвенково провожало в Советскую Армию «новобранцев», рожденных в 1927 году. Они стали «солдатами последнего военного призыва». Я был в их числе. В августе того года мне исполнилось 17 лет.

И хотя было очевидно, что война пошла к победному завершению, проводить призывников пришли не только родные и близкие, провожала нас вся школа. Расставание было волнующим, незабываемым. Крепкие объятия, добрые напутствия…

Мама и сестренка были, естественно, тоже здесь, на вокзале. Когда раздалась команда: «По вагонам!», я торопливо обнял их. Как оно дальше сложится, когда теперь увидимся? И увидимся ли?

…Так в конце первой учебной четверти в девятом классе закончилась моя школьная жизнь. Я стал солдатом.

…После трехдневного пребывания в Харькове наш воинский эшелон с двадцатью солдатскими «теплушками», оборудованными «буржуйками», и штабным вагоном для сопровождающих, отбыл в восточном направлении. В ночь на 1 декабря 1944 года двери первых четырех вагонов раздвинулись, и прозвучала команда: «Первая рота, выходи строиться!» Вслед за нами разгрузились и остальные шестнадцать вагонов.

На заснеженном плацу поротно выстроилась тысяча новобранцев. Встречавшие нас офицеры поздравили с прибытием к месту армейской службы – в военный городок Чебаркуль Уральского военного округа.

Спустя час походным маршем мы зашли на территорию военного городка. Над освещенным входом – плакат: «Урал кует победу. Добро пожаловать!»

Наша первая рота численностью в двести человек была размещена в полном составе в одной землянке.

Хочу сразу заметить, что чебаркульская землянка – это не сырой холодный погреб. Это огромный дом барачного типа, построенный под землей.

Какой мне помнится наша землянка семь десятилетий спустя: теплой, светлой, уютной, чистой; кровати в четыре ряда: два слева от входа, два – справа. Между ними – широкий проход, в котором можно было построить всю роту.

Дубовыми досками были обшиты не только стены, но и полы и потолок. Сверху – насыпь вровень с землей. О жилом помещении говорили только трубы, торчащие из-под земли, которые почти круглосуточно дымились.

Утром нам объявили, что красноармейцы нашей роты зачислены курсантами полковой снайперской школы. Большая часть армейской жизни, боевая и политическая подготовка проходила в учебных кабинетах и в красном уголке школы, размещавшихся здесь же, за дверью жилой казармы.

Вне землянки проводились строевые, огневые и тактические занятия. Пищеблок и баня размещались в других таких же землянках.

В Чебаркульской снайперской школе я пробыл четыре месяца – 120 суток: с декабря 1944 по март 1945 года. Зима выдалась очень лютая: морозы достигали сорока градусов. Но они не были помехой для выполнения программы военного обучения.

5 декабря 1944 года, в день Сталинской Конституции, нами была принята военная присяга на верность Советской Социалистической Родине.

8 декабря была создана комсомольская организация школы. Я был избран ее секретарем.

Военная служба, при всей ее строгости, для меня не была в тягость. Напротив, я гордился, что по всем показателям боевой и политической подготовки, в том числе строевой, огневой, тактической, – мне сопутствовали отличные оценки. Я основательно изучил обычную и снайперскую винтовки, автомат, ручной пулемет и пистолет и научился из них метко стрелять…

Но как это не раз случалось в моей жизни, – здоровье не выдержало напряжения. Сначала обморозил обе ноги во время поездки в открытом кузове на заготовку дров. Потом случилось воспаление кишечника. Неделю пробыл на обследовании и лечении в гарнизонном госпитале, размещавшемся в бывшем санатории на берегу озера Кисегач. Потом – окружная медицинская комиссия в Челябинске. И приговор: «Годен к нестроевой…»

Никакие просьбы и слезы не помогли. Сожалел о таком исходе не только я. Сожалели мои друзья красноармейцы-комсомольцы – курсанты. Очень сожалел и начальник школы, у которого я был, по его оценке, безупречным адъютантом.

8 апреля 1945 года в штабе полка мне было выдано предписание: отбыть в распоряжение Кед айнского уездного военного комиссариата Литовской ССР. Вместе с этим предписанием мне выдали бесплатный воинский проездной билет, сухой паек на трое суток и талоны для получения продуктов питания на военных продпунктах в пути следования.

На следующий день с большой грустью простился с родной снайперской школой и отправился в пункт назначения. Поезд Челябинск-Москва довез меня до столицы. А затем – я отправился в Литву. Правда, в Минске, по просьбе женщины-попутчицы, возвращавшейся из эвакуации с большим багажом, я сошел с поезда и сопроводил ее домой – в Барановичи. Затем отправился в Вильнюс, а оттуда – поездом местного сообщения – в Кедайняй.

…До победоносного окончания Великой Отечественной войны оставалось 25 дней, но в Литве беспокойная жизнь, полная каждодневных опасностей, продолжалась весь 1945 год, да и в 1946-м. Возбудителем беспокойства был антисоветский национал-бандитизм. Он создавал весьма напряженное положение во многих районах Литвы, в том числе и в Кедайнском уезде, и на соседних с ним территориях.

Первый месяц я прослужил в спец-взводе при уездном военном комиссариате, обеспечивавшем безопасность уездных органов возрождавшейся Советской власти, а также уездного комитета ВКП(б) и комитета комсомола. Они прежде всего являлись объектами бандитских нападений.

Вскоре выпала мне командировка за «личным делом» одного из генералов, уроженца города Димитрова Московской области. Это совпало с Днем Победы. Об окончании Великой Отечественной войны я узнал в пути, на стоянке в Минске. Вместе с фронтовиками, оказавшимися в вагоне поезда, отметили День долгожданной Победы традиционными «сто граммами».

После возвращения из этой командировки, по просьбе руководства Кедайнской дистанции пути и строительства Литовской железной дороги, согласованным с руководством Каунасского отдела КГБ, я был направлен на кадровую работу в должности начальника паспортного стола дистанции. Там и прослужил до конца 1945 года.

В условиях дикого разгула национал-бандитизма в Литве это был весьма важный участок работы: ведь речь шла о кадровом потенциале такого важного «нерва» жизнеобеспечения, каким была железная дорога.

Вскоре я был избран секретарем комитета комсомола дистанции. Комсомольцы были моими самыми главными и верными помощниками в изучении кадров. Двое из них – истинные корчагинцы – Алексей Волгин из Жеймы и Николай Кудряшов из Ионавы – были зверски убиты «лесными братьями».

Опасность ни на шаг и ни на час не оставляла и меня. Поэтому с автоматом я не расставался…

Однажды вечером я сидел за рабочим столом. Вдруг раздался выстрел из соседней комнаты. Пуля, взорвав поверхность кухонного стола за моей спиной, разнесла в дребезги стопку тарелок. Это изменило траекторию ее полета. Просвистев рядом с моим правым ухом, пуля засела в оконной раме.

Утром следующего дня я вытащил ее из рамы и потом долго хранил в своем бумажнике, пока где-то не потерял…

Оказалось: два молодых офицера, служивших в военкомате, жившие в соседней комнате, пригласили к себе двух девиц – дочерей местного священника. Воспользовавшись пистолетом одного из офицеров, показывавшего как им пользоваться, одна из них тут же пустила его «в дело». Вскоре выяснилось, что обе девицы входили в состав подпольного уездного «антисоветского центра», – они были арестованы. А офицеров перевели на службу в местный гарнизон.

Это только один из опасных эпизодов, которые часто случались во время моей восьмимесячной службы в Кедайняе.

С национал-бандитизмом в Литве удалось справиться лишь после того, когда из наиболее пораженных им районов, население в массе своей было переселено временно на Урал. Эта мера тогда оказалась не просто вынужденной, но и весьма эффективной.

В декабре 1945 года, по состоянию здоровья я был уволен со службы и отправился на место жительства в Таганрог. В переводе на русский «Таган на Рогу» означает «Костер на мысу». Название это сохранилось с далеких времен. Когда местные рыбаки уходили в море на промысел, а домой возвращались, как правило, поздней ночью, – их семьи разводили на высоком берегу костер. Завидев его, рыбаки радостно восклицали: «Таган на рогу» и приставали к родному берегу.

Впоследствии, на месте рыбацкого поселения был заложен город, за которым и утвердилось название – Таганрог…

Учитывая мой опыт комсомольской работы, Орджоникидзевский райком ВЛКСМ Таганрога направил меня на должность секретаря комитета комсомола школы ФЗО-21, а год спустя – на такую же должность в ремесленное училище № 15.

В составе учащихся, среди фабзаучников и ремесленников, преобладали бывшие беспризорники, воспитанники детских домов и детприемников, нередко с уголовным прошлым. Но за короткое время их воспитания на образах Островского-Корчагина и юных героев Великой Отечественной войны почти все они стали комсомольцами. Более того, именно эта категория составляла боевое ядро комсомольской организации.

В школе ФЗО-21 обучалось 150 человек. В ремесленном училище № 15 – более пятисот. В массе своей, это были инициативные ребята, легко откликавшиеся на любое хорошее дело. Комсомольская жизнь бурлила в полную силу. Оба учебные заведения готовили кадры рабочих профессий (токарей, слесарей, котельщиков и т. п.) для Таганрогского завода «Красный котельщик».

…Семь десятилетий прошло, как я расстался с ними, а в памяти живут те незабываемые двадцать месяцев комсомольской жизни в Таганроге.

…Ростовский обком ВЛКСМ также максимально использовал мой комсомольский опыт для проведения семинаров секретарей первичных комсомольских организаций в городах и районах Дона. Мне удалось побывать во многих местах, начиная от ближних к Таганрогу Мясниковского, Матвеево-Курганского и Куйбышевского районов, – до далеких Заветинского и Сальского.

…Видимо, «перестарался». И недуги свалили меня на лечение в Ростовский госпиталь инвалидов Отечественной войны. А после – на долечивание в Таганрогский санаторий имени Гордона. Там судьба свела меня с удивительным человеком, которого я по праву поставил в один ряд с известными героями-корчагинцами разных поколений.

На пороге санаторной палаты меня встретил крепко и ладно сбитый молодой мужчина в черных очках. Они имели чисто декоративный характер. Когда он снял очки, я увидел глубокие гнезда без малейшего присутствия каких-либо следов глаз.

– Андрей Кузьмич Фролов, – представился он.

В первый же вечер я узнал от Андрея Кузьмича, как он лишился зрения. Произошло это на фронте в годы Великой Отечественной войны.

В тот день, в ожесточенном бою с фашистами в лесном массиве, оборвалась жизнь многих однополчан. Андрей обнаружил опасность слишком поздно: в тот момент, когда вражеский автоматчик, укрывшийся за деревом, уже нажал курок. Пуля выбила оба глаза и продырявила переносицу. Кровь хлынула по всему лицу…

Это все, что он запомнил. И тут же потерял сознание. После боя санитары подобрали убитых и сложили в братскую могилу. Но наступившая темнота не позволила им зарыть ее. Андрей Кузьмич уже покоился в ней.

Глубокой ночью сознание на время вернулось к нему. Этого оказалось достаточно, чтобы он выбрался из могилы и отполз от нее на несколько метров. И снова потерял сознание. Утром санитары подобрали его и обнаружили в нем присутствие жизни.

Полтора года Андрей Кузьмич провел в различных госпиталях и специализированных глазных клиниках. Было сделано несколько операций. Врачи приложили все усилия, чтобы вернуть ему хотя бы призрачное зрение. Но все старания не принесли желаемого результата…

Ко времени нашей встречи были исчерпаны все средства и способы помочь Андрею Кузьмичу. Он был обречен на полную слепоту. Мучительные вопросы: «Что делать? Как жить дальше? – не покидали Андрея Кузьмича, но он не находил на них ответа и был на грани отчаяния. В таком состоянии и настроении я нашел его в таганрогском санатории.

Решил применить единственное радикальное средство, имевшееся в моих руках. Два дня и две ночи читал ему «Как закалялась сталь». Не останавливая чтение, наблюдал за Андреем Кузьмичом. И видел, как из глазных ям, из-под черных очков катились крупные слезы.

Но, как и во всех других случаях, Николай Островский выполнил свою чудодейственную, жизнеутверждающую миссию.

После нескольких часов молчания и раздумий, Андрей Кузьмич спросил: «А что можно сделать в моем состоянии?»

Я ответил: «То, что делают и полностью слепые от рождения. Освоить дело, которое вам будет по плечу. И жизнь станет полезной…»

За несколько дней до окончания санаторного лечения Андрей Кузьмич поведал мне еще одну свою душевную боль. До войны он учился в техникуме. Там познакомился и подружился с одной своей соученицей. Но после потери глаз решил «пропасть» и порвать с ней всякую связь. А в душе хранил память о ней, ее имя и адрес, по которому она жила.

Без согласия Андрея Кузьмича я послал по адресу, который он «опрометчиво» назвал, письмо его любимой, рассказал все о его судьбе. И на этот раз счастье улыбнулось Андрею Кузьмичу. И мне.

В канун его отъезда из санатория приехала Апполинария Логвиновна, – так звали любимую женщину Андрея Кузьмича. Невозможно рассказать словами об этой трогательной, волнующей встрече двух самых близких людей. Уехали они вместе. И оставались вместе до последней минуты жизни Андрея Кузьмича.

Сложилось так, что я вскоре уехал из Таганрога: сначала в Харьков, а затем на Дальний Восток. Но об Андрее Кузьмиче помнил всегда и всюду. Письма, отправленные мною на прежний его адрес, возвращались с отметкой почты: «Адресат по указанному адресу не проживает».

Тогда я обратился в Ростовское отделение Общества слепых. И вскоре получил ответ, в котором сообщался домашний адрес и место работы (?!) Андрея Кузьмича.

Теперь мое письмо ушло по верному адресу. Ответ не заставил долго ждать. Его написала под диктовку Андрея Кузьмича жена – Апполинария Логвиновна.

Из письма я узнал, что Андрей Кузьмич с помощью Общества слепых овладел методикой чтения и работы незрячих. В совершенстве постиг искусство делать одежные и сапожные щетки. Стал работать в ателье для слепых. Дорогу к месту работы и домой изучил очень быстро и без посторонней помощи ходил по улицам и переулкам Ростова. И еще. Жили они уже в новой квартире, которую государство предоставило Андрею Кузьмичу как инвалиду Отечественной войны первой группы.

Встретились мы с ним девять лет спустя – летом 1956 года, когда я вернулся с Дальнего Востока и осел на Кубани. После сдачи вступительных экзаменов на заочное отделение исторического факультета Ростовского госуниверситета, я решил навестить Андрея Кузьмича. Без труда разыскал его квартиру. Подошел к дому и увидел на крылечке первого этажа сидящего человека. Остановился, поздоровался. И, спустя полминуты, услышал: «Иван! Где тебя черти носили девять лет?!»…

У Андрея Кузьмича была изумительная способность узнавать человека по голосу. В ту же минуту мы крепко обнялись. Потом, в течение шести лет, приезжая в Ростов на экзаменационные сессии, непременно навещал Андрея Кузьмича и Апполинарию Логвиновну. Жили они хорошо и дружно. Неизменно были очень гостеприимными.

Много раз Андрей Кузьмич пытался представить: какой я. Очень сожалел, что не может увидеть хотя бы на мгновение. И тогда он принимался исследовать мое лицо пальцами рук…

Я написал о нем очерк, который был опубликован в областной газете «Молот». Это его очень взволновало и обрадовало. А в городе и в области теперь многие узнали о его судьбе.

С годами у него обнаружилась язва желудка. Залечить ее не удавалось. И он очень переживал, особенно когда желудок стал кровить. Язва перешла в злокачественную опухоль. И это вскоре привело к роковому исходу.

В последний раз мы встретились в 1966 году, в День Победы. Вскоре после этого пришла горестная весть о его смерти. Не стало такого прекрасного, мужественного человека и друга, каким был и остался навсегда в моей памяти Андрей Кузьмич Фролов…

…Как ни грустно было расставаться с многочисленными прекрасными друзьями, которых я приобрел в Таганроге, но необходимость учебы и получения специальности пересилила все.

Однажды я обнаружил в газете объявление о наборе курсантов в Харьковское военно-политическое училище пограничных войск. И это объявление решило мою дальнейшую судьбу.

Я обратился в Таганрогский горвоенкомат за направлением на учебу. Возражений не последовало.

В августе 1947 года я уехал из Таганрога в Харьков с тремя рекомендациями для вступления в ВКП(б): от райкома комсомола и двух коммунистов – секретарей партийных организаций школы ФЗО-21 и ремесленного училища № 15, в которых я работал…

В Харьковском военно-политическом училище пограничных войск в декабре 1947 года я был принят кандидатом в члены ВКП(б). Возглавлял курсовую комсомольскую организацию. Приобрел первый опыт корреспондентской работы в училищной многотиражке «За сталинские кадры». Там я также активно вел пропаганду жизни и творчества Николая Островского и новых героев-корчагинцев, рожденных Великой Отечественной войной.

В конце третьего семестра обучения, в декабре 1948 года, медицинская комиссия училища определила, что мне не суждено быть политработником пограничных войск. Под отчисление по различным причинам попали и другие курсанты, мои однокурсники.

Незадолго до этого было принято Постановление ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР об укреплении кадрами партийных и советских органов пограничных районов Дальнего Востока.

И когда возник вопрос, где больше всего нужны молодые закаленные кадры, куда важнее всего направить мне свои стопы, начальник политотдела училища предложил мне ехать в Приморский край, снабдив рекомендацией на имя секретаря крайкома ВКП(б) М.А.Полехина – своего фронтового товарища.

…В первый рабочий день нового, 1949 года, я уже был в его кабинете. Как и предвиделось, крайком ВКП(б) принял меня с распростертыми объятиями. Еще больше был рад моему появлению в крае секретарь Приморского крайкома ВЛКСМ А.П.Ротанов. Ему и было поручено решить вопрос о моем трудоустройстве.

Весь 1949 год и первые два месяца 1950-го я работал заведующим орготделом Анучинского райкома комсомола. Начал с того, что перечитал «Разгром» и «Последний из Удэге» Александра Фадеева, боевая юность которого прошла в уссурийских краях. Открыл первую страницу «Разгрома» и ахнул: «Партизанский отряд Левинсона пробирался в урочище Анучино». Тридцать лет спустя после описываемых событий мне предстояло жить и работать в этой глубинке уссурийской тайги.

18 марта 1949 года (65 лет назад!) Анучинский райком партии принял меня в члены ВКП(б) по рекомендации коммунистов-офицеров и курсантов Харьковского военно-политического училища. В эти же дни я стал и членом Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний (впоследствии – общества «Знание»), созданного по инициативе большой группы видных советских ученых всех отраслей науки. По моему мнению, это была одна из самых благородных и активно действующих советских общественных организаций на ниве политического и научного просвещения и воспитания советского народа. На районном учредительном собрании я был избран ее ответственным секретарем и делегатом учредительной краевой конференции. Последующие четыре десятилетия лекционно-пропагандистская работа в Обществе «Знание» была одним из главных направлений моей жизнедеятельности.

Именно здесь, в «урочище Анучино», в составе районной комсомольской агитбригады начались мои практически каждодневные выступления с лекциями «Жизнь-подвиг Николая Островского» и «От Павла Корчагина до героев наших дней». От районного центра и до самой труднодоступной тогда Люторги, – во всех населенных пунктах района и на всех участках Телянзинского и других леспромхозов – побывал я неоднократно по комсомольским делам и с просветительской миссией.

Всего один год и два месяца занимает в моей жизни анучинская биография. Но добрая память об этом удивительном районе живет уже 65 лет.

…В 1950–1953 годах я работал первым секретарем Хасанского райкома комсомола – района, ставшего легендарным по героическим событиям 1938 года, когда у озера Хасан была пресечена попытка военного вторжения на советскую территорию японских самураев. И сегодня не забыты пламенные строки, родившейся тогда песни: «И летели наземь самураи под напором стали и огня».

В Хасанском районе многие станции и полустанки названы именами героев Хасана: Пожарский, Сухановка, Рязановка. Именем героя – лейтенанта Краскина назван и районный центр Хасанского района.

В годы моей комсомольской работы в Хасанском районе здесь тоже было не спокойно. Вблизи наших границ шла ожесточенная война за свободу и независимость только что родившейся КНДР – Корейской Народно-Демократической Республики, отражавшей нападение южно-корейских и американских войск. И территория нашего пограничного Хасанского района, в частности, была плацдармом, на котором готовились кадры бойцов народной армии КНДР и китайских добровольцев. Отсюда они отправлялись в бой на освоенных советских танках и самолетах, с другим советским оружием, испытанным в недавно завершившейся Великой Отечественной войне. В силу славных боевых страниц довоенной истории и событий послевоенной истории, военно-патриотическое воспитание занимало в деятельности районной комсомольской организации весьма важное место. Этому благоприятствовало тесное сотрудничество с комсомольцами военных гарнизонов, расположенных практически по всей территории Хасанского района.

Опыт работы Хасанского райкома ВЛКСМ, а также райкома ДОСААФ, который возглавлял член бюро райкома комсомола, коммунист – фронтовой разведчик Иван Александрович Пугачев, стал достоянием не только Приморского края, но и в целом ВЛКСМ и ДОСААФ СССР.

Обе районные организации были отмечены Почетными грамотами Приморского крайкома ВЛКСМ и крайкома ДОСААФ.

Первую в своей жизни комсомольскую награду – Почетную грамоту крайкома ВЛКСМ получил и я. А в 1953 году был удостоен и высшей в то время награды ЦК ДОСААФ – Почетного знака «За активную работу». Его вручил мне тогдашний Председатель Центральной наградной комиссии ДОСААФ, прославленный герой гражданской войны, Маршал Советского Союза С.М.Буденный.

В годы моей работы в Хасанском районе мною были оформлены и распечатаны двадцать экземпляров текстов лекций: «Жизнь-подвиг Николая Островского» и «От Павла Корчагина до героев наших дней». Они были взяты на вооружение всей лекторской группой райкома комсомола.

Были созданы постоянно действующие лектории или кинолектории во всех сельских и поселковых клубах, в клубах рыбокомбинатов и других промышленных предприятий района, а также в средних школах и Домах офицеров военных гарнизонов. Они стали центрами идейно-политического, военно-патриотического и нравственного воспитания не только молодежи, но и всех жителей района.

Мое положение как первого секретаря райкома комсомола во многом усиливалось тем, что я входил в состав бюро райкома ВКП(б), являлся депутатом и членом исполкома Хасанского районного Совета, был ответственным секретарем районной организации Общества «Знание».

Это требовало немалых сил, но и умножало возможности плодотворной работы.

Особое внимание уделялось организационному укреплению первичных комсомольских организаций. Долгое время вызывало тревогу состояние комсомольской организации в Рязановке, в расположенном там колхозе с вызывающим названием «Авангард комсомола» (пришло же кому-то в голову придумать такое?!).

В этом «Авангарде комсомола» была самая малочисленная «первичка». В ней состояло всего три комсомольца. Ее возглавляла 35-летняя комсомолка, уже семь лет состоявшая в ВКП(б). Но уходить из комсомола не решалась, так как это привело бы к ликвидации первичной организации.

…И вот в 1951 году, на втором году моей работы в районе, она встретилась со мной и сказала: «Появился новый комсомолец – молодой специалист сельского хозяйства Володя Малайко. Надо провести отчетно-выборное собрание и избрать его секретарем. А то меня скоро будут звать комсомольской бабкой…»

Спустя несколько дней я выбрался в Рязановку, познакомился с новым комсомольцем. В тот же день его избрали секретарем комсомольской первички. Юноша оказался энергичным и ответственным. За год его работы комсомольская организация выросла до 12 человек, и она стала боеспособной. Подготовил он себе и замену. Выяснилось, что в Краскино живут его родители, и он хотел перебраться к ним. Искал работу по специальности. Я подумал и предложил ему должность заведующего орготделом райкома комсомола. Она как раз была вакантной. И добавил: «Думаю, эта работа вам по плечу…» Он принял предложение и сразу активно взялся за дело…

Примерно за полгода до моего перевода на работу в Приморский крайком комсомола, в конце 1952 года, Володя был призван в Советскую Армию. Так мы вынужденно расстались с ним.

…При всей важности того, что мне было известно о жизни-подвиге Николая Островского и его легендарных литературных героях, а также о новом поколении корчагинцев, рожденных в годы Великой Отечественной войны, – я испытывал необходимость более глубокого проникновения в темы своих лекций, ставших пособием для выступлений большой группы комсомольских пропагандистов.

Узнав из печати, что директором Сочинского музея Николая Островского работает его родная сестра Екатерина Алексеевна Островская, а главным научным сотрудником музея – его бывший секретарь по работе над романом «Рожденные бурей» Александра Петровна Лазарева, я решил обратиться к ним за помощью. И вскоре одна за другой пришли две бандероли, в которые были вложены книги о Николае Островском, путеводитель по музею Николая Островского в Сочи, набор фотографий, обзорная лекция по экспозиции музея, фотомонтаж и набор фото-открыток. Не помню уже, каким чудом мне удалось достать и грампластинку с записью сохранившихся выступлений Николая Островского.

Пропаганда героической жизни и творчества писателя приобрела новое содержание. А из Сочи продолжали приходить материалы о самом Островском и новом поколении корчагинцев – героев Великой Отечественной войны и послевоенных лет. В моем лекторско-пропагандистском арсенале уже был собран и обработан материал, достигавший 60 страниц текста. Я разделил его на два цикла лекций: «Жизнь – подвиг Николая Островского» и «От Павла Корчагина до героев наших дней».

Я не вел точного учета прочитанных лекций и проведенных бесед о Николае Островском, его легендарной жизни и творчестве, о потомках Корчагина. Но в общей сложности, их число составляло не менее восьмисот.

…А сердце рвалось в Сочи, прикоснуться к священным местам, связанным с последними годами жизни писателя. И в 1952 году такая счастливая поездка состоялась. По путевке комсомола я поехал в сочинский санаторий «Кавказская Ривьера», где был специальный корпус комсомольских работников. В первый же день приезда, едва определившись в санаторий, отправился к дому-музею Николая Островского и, словно завороженный, проходил у здания несколько часов: хотелось подольше подышать воздухом, которым дышал Николай Островский, пропитаться его духом, который, как мне казалось, здесь продолжал витать и жить. Время было позднее, и я, естественно, не мог попасть в здание музея. Но уже в тот вечер в вестибюле санатория несколько десятков комсомольских работников слушали мои самые сокровенные мысли о Николае Островском. Было принято решение: не только побывать в музее, чтобы максимально вооружить себя знанием жизни-подвига писателя-коммуниста и его легендарных воспитанников. Была создана неуставная комсомольская организация, численность которой достигала полутора сот человек. Это были в большинстве своем комсомольские работники – секретари райкомов, горкомов, обкомов, крайкомов, работники аппарата комсомольских комитетов многих краев, областей, автономных и союзных республик. Было избрано временное комсомольское бюро, возглавить которое поручили мне.

На второй день с трепетным волнением перешагнул порог музея Николая Островского и представился: «Я тот самый первый секретарь Хасанского райкома комсомола, который много раз писал Вам с просьбой присылать книги, документы и материалы о Николае Островском». В коллективе музея, как оказалось, мое имя знали и сразу сообщили и Екатерине Алексеевне Островской и Александре Петровне Лазаревой. Трудно передать радость и вдохновение, с которыми прошла наша встреча.

Я рассказал им о созданной накануне неуставной организации комсомольских работников, находящихся в санатории «Кавказская Ривьера», об их желании не только посетить музей и повстречаться с ними, но и за время нахождения в Сочи пройти своего рода «университет» по изучению всего, что связано с Николаем Островским, его творчеством и новым поколением корчагинцев.

Спустя несколько дней в музее Николая Островского было как никогда многолюдно: полторы сотни комсомольских работников со всех концов советской страны жили атмосферой легендарной жизни мужественного писателя-большевика. Несколько часов продолжалась непередаваемо волнующая и впечатляющая встреча в музее. А вслед за первой прошла целая серия таких встреч.

…Перед отъездом из Сочи мы дали друг другу клятву через два года снова собраться здесь, отчитаться о пропаганде жизни и творчества Николая Островского и, насколько возможно, помочь музею.

…В марте 1954 года снова собрался отряд комсомольских работников со всех концов советской страны. Не все, кто был два года назад, смогли приехать, но те, кто приехал, уже знали от своих товарищей по работе, что их ждет в Сочи. Мне снова довелось быть руководителем неуставного комсомольского коллектива и в полную силу использовать его опыт, знания, энергию. К прежним делам добавилось еще одно, особенно важное: шла реконструкция здания музея, и часть его экспозиции была размещена в специально построенном павильоне в районе Сочинского железнодорожного вокзала. Здесь нашлась и нам работа.

Незабываемые дни. Незабываемые встречи. Незабываемые, немеркнущие впечатления. А на память, как и в 1952 году, – фотография о встрече с домиком Николая Островского и его сестрой Екатериной Алексеевной.

Так рождались многие сотни новых пропагандистов жизни и творчества писателя. И, уверен, их рассказы не проходили бесследно. Они находили живой интерес и отклик в душах, сердцах и сознании не только молодежи, но и слушателей всех возрастов и профессий.

…В 1953–1954 годах я возглавлял отдел военно-физкультурной работы Приморского крайкома ВЛКСМ, являлся членом бюро крайкома комсомола и его внештатным лектором, принимал активное участие в лекционной пропаганде, проводимой краевым отделением Общества «Знание». Был также избран секретарем партийного бюро крайкома комсомола.

Содержание военно-патриотического воспитания молодежи и его потенциал значительно усилились за счет тесного взаимодействия крайкома комсомола с комсомольскими отделами политорганов Дальневосточного военного округа, Тихоокеанского флота и пограничных войск.

Опыт военно-патриотической работы, организации лекционной пропаганды в постоянно действующих лекториях и кинолекториях, приобретенный в Хасанском районе, теперь широко и быстро внедрялся в практику работы всех городских и районных организаций ВЛКСМ края.

Был создан и весьма плодотворно работал радиолекторий по идейно-политическому, военно-патриотическому и нравственному воспитанию. Им руководил Владимир Балашов, тогдашний диктор краевого радио, вскоре ставший на долгие годы одним из ведущих дикторов советского телевидения.

Моя активная и плодотворная работа в Приморском крайкоме комсомола прервалась совершенно неожиданно и непредвиденно. Случилось это в один из августовских дней 1954 года. Проходивший пленум крайкома ВЛКСМ единогласно избрал меня секретарем крайкома комсомола по работе среди студенческой и учащейся молодежи. Но в перерыве к первому секретарю крайкома КПСС Д.Н.Мельнику, участвовавшему в работе пленума, и к первому секретарю крайкома комсомола В.П.Бусыгину подошел инструктор ЦК ВЛКСМ, курировавший работу Приморской краевой комсомольской организации и сказал: «Боюсь, что вы весьма опрометчиво поступили, избрав Ивана Павловича Осадчего секретарем крайкома комсомола. У него нет высшего образования, а без вузовского диплома ЦК комсомола не утвердит его в этой должности». (В 1954 году я окончил Владивостокское педагогическое училище и получил среднее педагогическое образование).

Инструктор ЦК комсомола настойчиво посоветовал первому секретарю крайкома КПСС срочно созвониться с ЦК ВЛКСМ и посоветоваться по этому вопросу.

Д.Н.Мельник тут же вышел на связь с секретарем ЦК ВЛКСМ по оргработе и кадрам и услышал от него решительное «нет!» моему избранию секретарем крайкома комсомола: «У нас нет никаких претензий к Ивану Павловичу Осадчему, но без диплома о высшем образовании ЦК комсомола не утвердит его в должности секретаря крайкома комсомола».

Тогда первый секретарь крайкома КПСС созвонился с заведующим сектором подготовки и переподготовки партийных кадров ЦК КПСС, и тот посоветовал срочно принять решение и направить И.П.Осадчего на учебу в Хабаровскую краевую партийную школу.

В тот же день, пленум крайкома ВЛКСМ отменил свое утреннее решение и принял постановление: направить меня на учебу в партийную школу. Так прервалась моя многолетняя комсомольская деятельность в Приморском крае. Одновременно рухнули и все намеченные планы дальнейшего совершенствования военно-патриотической работы в крае. Но иной перспективы уже не было. Вопрос о получении высшего образования стал главным в моей дальнейшей жизни.

…Год моей учебы в Хабаровской партшколе был таким же максимально напряженным, как и вся моя предыдущая жизнь. Во-первых, я был избран заместителем секретаря парткома партшколы по идеологии. Во-вторых, сразу же по приезде в Хабаровск я вошел в контакт с руководителем лекторской группы крайкома комсомола и организатором лекционной пропаганды среди молодежи краевой организации Общества «Знание». Они, ознакомившись с тематикой моих лекций, сразу же составили плотный график выступлений в различных коллективах краевого центра и в ближайших районах.

За год моей работы и жизни в Хабаровске мною было проведено до трехсот лекций, посвященных преимущественно жизни-подвигу Николая Островского и героям-корчагинцам военных лет.

…Внезапно возникла тяжелая болезнь. Длительное время стойко держалась высокая температура и сильные головные боли. Интенсивное лечение не дало результатов. Была проведена операция. Одновременно доктора вынесли приговор: «Суровый дальневосточный климат – не для вас. Надо определяться на жизнь и работу в районы с более мягким климатом».

ЦК КПСС дало «добро» на мой переезд в Краснодарский край и трудоустройство на журналистской работе. Именно на ней я специализировался во время учебы в партийной школе. Именно корреспондентская работа была одним из моих главных занятий в Приморье. Практически все шесть лет я был внештатным корреспондентом краевой газеты «Тихоокеанский комсомолец».

…После семилетней жизни и работы, Дальний Восток, особенно Приморский край, стали для меня родными и памятными на всю жизнь. И к моей радости моя память хранит не только имена многочисленных дальневосточных друзей, но и дела, которыми отмечены все те далекие годы. Мое имя и мой след до нынешних дней в памяти тех, с кем меня познакомила и породнила жизнь и работа в Приморье.

…Спустя сорок лет после моего отъезда с Дальнего Востока, – в 1995 году, уже на пятом году «ново-русской» жизни я получил письмо от бывшего первого секретаря Приморского крайкома ВЛКСМ Лидии Павловны Шадриной. И был несказанно рад ему:

«Вот что вспоминает мой муж, Юрий Субочев, работавший заведующим отделом рабочей молодежи Приморского крайкома ВЛКСМ: «Когда я был в командировке в Хасанском районе, то на каждом шагу слышал одни и те же слова: «У нас тут командует молодежью наш, хасанский Корчагин – Иван Павлович Осадчий» – А я вспоминаю, – пишет далее Лидия Павловна, – как мне звонил первый секретарь Хасанского райкома партии и просил, чтобы я тебя убедила получить комнату для жилья: «Райкому партии неудобно, что у нас первый секретарь райкома комсомола скитается, как бездомный человек, живет, как на войне. И ссылается при этом на жизнь Павла Корчагина, других комсомольцев первого поколения…»

12 июля 2001 года я получил письмо от Николая Степановича Чуева из села Яковлевка Приморского края. Он напомнил о себе спустя сорок шесть лет после того, как мы расстались. Николай Степанович был и остался убежденным коммунистом, и это свело его с нынешним первым секретарем Приморского крайкома КПРФ В.В.Гришуковым:

«От него я и узнал, что упомянутый им в выступлении на партийном собрании Иван Павлович Осадчий, – тот самый, с которым я учился в 1954–1955 годы в Хабаровской партийной школе. А знаешь, чем ты запомнился мне и всем, кто учился тогда вместе с тобой? – спрашивал Николай Степанович. И сам же отвечал: «Своими страстными лекциями о Николае Островском и легендарном герое его книги Павле Корчагине».

Рад, что в памяти тех, кто помнит меня, остался «корчагинский» след…

После Дальнего Востока, с сентября 1955 года, на протяжении тридцати пяти лет я жил и трудился в Краснодарском крае. И не случись трагедия с судьбой нашей советской державы, скорее всего, я бы продолжал там жить и поныне…

Первый год пришелся на Брюховецкий район. Там я работал литературным сотрудником редакции районной газеты «Правда колхозника» и продолжал активно участвовать в комсомольской жизни: являлся членом бюро райкома комсомола и руководил лекторской группой. Весь накопленный опыт лекционно-пропагандистской работы среди молодежи в Приморье стал тут же достоянием кубанского района.

Уверен, в районе не осталось не только ни одного населенного пункта, но и ни одного коллектива – колхоза, МТС, школы, ни одного учреждения, – где бы я не побывал по несколько раз как лектор райкома комсомола и журналист районной газеты. В каждом сельском клубе и в каждой школе были созданы постоянно действующие лектории и кинолектории. В них читались циклы лекций по идейно-политическому, патриотическому и нравственному воспитанию. Об этом часто рассказывала районная газета. Главными темами моих выступлений оставались прежние: «Жизнь-подвиг Николая Островского» и «От Павла Корчагина до наших дней».

В этот же год жизни в станице Брюховецкой я поступил на заочное отделение историко-филологического факультета Ростовского государственного университета, который успешно окончил в 1962 году. Здесь же я встретил свою судьбу – Нину Тимофеевну Шевченко. Вскоре мы поженились и дружно прожили пятьдесят пять лет. В 1956 году она окончила Ленинградский пищевой институт и была направлена на работу в Туапсе. Там же краевой комитет КПСС предоставил и мне работу в редакции городской газеты.

В годы нашей жизни и работы в Туапсе у меня сложились добросердечные отношения с Екатериной Алексеевной Островской и Александрой Петровной Лазаревой. Кстати, город Туапсе в качестве места жительства был избран нами с одной благородной целью: поближе к Сочи, поближе к Николаю Островскому.

8 декабря 1957 года у нас родился сын. По обоюдному желанию, мы дали ему имя в память любимого писателя Николая Островского. Об этом я в тот же день сообщил Екатерине Алексеевне Островской. А 10 декабря из Сочи пришла поздравительна я телеграмма. Она сохранилась и публикуется здесь: «Сердечно поздравляем с рождением сына. Шлем самые наилучшие пожелания! Ваши Островская и Лазарева».

В конце апреля 1962 года мы получили из Сочинского музея короткое письмо:

«Дорогой Ваня! Первого мая Музею будет 25 лет. «Именины» будут отмечаться третьего. Приезжайте. Будем очень, очень рады видеть вас, Нину, Колю в этот день в Музее. Крепко жмем руки, обнимаем всех. Е.Островская. А.Лазарева».

Естественно, мы с большой радостью и благодарностью восприняли это приглашение. И в юбилейный день, к назначенному времени были в доме-музее Николая Островского.

Собралось до 300 человек, самых верных друзей, родных и близких Николая Островского. Здесь я познакомился и с братом писателя Дмитрием Алексеевичем Островским.

Особое впечатление на нас, как и на всех участников встречи, оказало выступление нашего сына. На сохранившейся программке вечера я сделал памятную запись: «На этом вечере наш Коля, ему тогда было 4 годика и 5 месяцев, сидел в президиуме, на коленях первого секретаря Сочинского горкома КПСС И.К.Потапова. Затем он поставил Колю на стол президиума и предоставил ему слово о Николае Островском, о Павле Корчагине. Коля взволнованно прочел стихи, написанные мною:

Последние слова заглушил шквал бурных и долгих аплодисментов присутствовавших.

Екатерина Алексеевна, Дмитрий Алексеевич Островские, Александра Петровна Лазарева расцеловали Колю и нас, родителей. Наши добросердечные отношения крепли с каждым днем; мы становились все ближе и роднее.

…В 1964 году Юрий Алексеевич Гагарин вместе с другими советскими космонавтами посетил Всероссийский пионерский лагерь «Орленок». Увидев в руках нашего семилетнего сына рукопись книги Е.А.Островской «Жизнь-подвиг Николая Островского» и, узнав, что он назван в честь легендарного писателя, сделал на обложке книги теплую напутственную надпись и оставил свой автограф.

В 1963–1967 гг. я работал секретарем Туапсинского горкома КПСС по идеологии (до этого – редактором городской газеты). В 1964 году страна отмечала 60-летие со дня рождения Николая Островского, а в 1966 году – 30-летие со дня его смерти.

Жизнь Туапсе и Туапсинского района была максимально насыщена памятью о Николае Островском. Только мною лично за эти годы было прочитано почти во всех коллективах города и района, трудовых и учебных, а особенно в санаториях, домах отдыха, на турбазах более 500 лекций о Николае Островском и новом поколении корчагинцев. Об этом рассказывала краевая комсомольская газета «Комсомолец Кубани».

По моему предложению бюро горкома КПСС и исполком городского Совета присвоили имя Николая Островского средней школе № 1, городской библиотеке и одной из улиц города.

В 1973 году известный кубанский журналист, ранее работавший первым секретарем Туапсинского горкома комсомола В.Филимонов, издал книгу «Старый товарищ». В ней есть строки о моем участии в комсомольской жизни города:

«Горком комсомола обзавелся и собственной группой докладчиков. Термин, правда, многих смущал…

Времени на шлифовку термина не было, но была такая группа, были докладчики, были поборники и проводники политической информации. Опыт этой группы высоко ценил краевой комитет комсомола. И в том была заслуга, в том доля была пропагандиста номер один приморского городка, в недавнем прошлом секретаря комсомольского комитета…

Он принес в наши будни… дух и традиции поколений, защищавших и строивших советскую страну…

Иван Павлович Осадчий возглавил созданную при горкоме комиссию по устной и печатной пропаганде среди молодежи.

…Крутится пластинка, и, затаив дыхание, внемлет аудитория голосу, прошедшему через толщу времени. Голосу прикованного к постели Островского.

Контакт с залом, как говорится, полный. Еще медлит адаптер над центром диска патефона, еще фиксирует игла трудное дыхание гражданина и воина, а уже возникает и естественно движется заветный разговор. О месте, которое должен занять в общем строю и ты, и он, и я…

Замерли сердца слушателей. Ведь речь идет о тех, кто упал на лестницах Зимнего, шел под пули смело на кронштадтский лед, остался лежать за кривизной земли в предместьях европейских столиц, избавленных от фашистского порабощения…

Старый товарищ, мы многому научились в те годы друг у друга и каждый у всех.

Корчагинское восприятие жизни, как битвы, принес Иван Осадчий».

Что значит «корчагинское восприятие жизни, как битвы»? Николай Островский так отвечал на этот вопрос: «Жизнь без борьбы для меня не существует. На кой черт она мне сдалась, если жить для того, чтобы существовать. Жизнь – это борьба».

Может быть, такое определение жизни легендарного писателя объясняется исключительно «безвыходным положением», в котором он оказался и творил героическое?

Нет, и нет. Николай Островский решительно возражал: «Безвыходных положений не существует…» – это во-первых. Во-вторых… Карл Маркс на вопрос: «Ваше представление о счастье?» – ответил одним словом: «Борьба».

А вот понимание жизни великим пролетарским писателем Алексеем Максимовичем Горьким: «Есть только две формы жизни: горение и гниение. Мужественные и щедрые избирают первую. Трусливые и жадные – вторую…»

Какое удивительное совпадение представлений гениев о жизни!

…До последних дней жизни Екатерины Алексеевны у нас сохранялась и укреплялась искренняя дружба. Последний раз мы встречались с ней в канун Пленума ЦК КПСС, освободившего Хрущева от всех высших партийных и государственных постов. Этой «новости» ждали давно. Своими делами он вызвал к себе недоверие, негодование, осуждение многих и многих людей.

В октябре 1964 года, после выступления по Сочинскому телевидению, я позвонил Екатерине Алексеевне и попросил разрешения прийти. Она ответила: «Жду!» По пути захватил торт, и мы просидели за чаем несколько часов. Больше всего говорили о том, от кого уже устала партия и страна, и кто давно уже исчерпал их «кредит доверия». Расстались далеко за полночь. Я отправился к утренней электричке на Туапсе. Расставались с твердой верой, что не сегодня – завтра надо ждать добрых вестей. Не могло, и не должно было так продолжаться. Наше предчувствие оправдалось…

К горькому сожалению, это была наша последняя встреча. Во время командировки в Ульяновск, я получил печальное сообщение о том, что в Киеве Екатерина Алексеевна безвременно скончалась. Из письма Александры Петровны Лазаревой я узнал о причине ее смерти, о невосполнимой утрате близкого, родного и любимого человека.

…Многое можно еще было рассказать о Николае Островском, о Павле Корчагине, их бессмертии, об их неистовых многочисленных потомках по всей планете. Скажу только, что в моем арсенале бесчисленное множество лекций, бесед, вечеров, посвященных немеркнущей жизни-подвигу писателя-коммуниста. Мною изданы брошюры «Жизнь-подвиг Николая Островского» и «Потомки Корчагина»; опубликованы многие десятки статей в различных газетах и журналах. Обо всем не расскажешь…

Но об одном истинном корчагинце – Володе Малайко, о котором я уже мельком упоминал, расскажу.

Я встретился с Володей Малайко, спустя восемь лет после того, как мы расстались в конце 1952 года в Хасанском районе в связи с его призывом в Советскую Армию. И вот встретились снова. И где? На Кубани. На краевой конференции работников культуры, проходившей в Краснодарском драмтеатре.

Я так и не знаю, какие ветры занесли его на Кубань. Встретились – обнялись. Володя в то время уже был первым секретарем Крымского райкома комсомола Краснодарского края. И долго рассказывал, как пригодился ему хасанский опыт, «хасанская закваска», боевой задор…

С хасанским комсомольским задором Володя прожил всю жизнь. В годы моей жизни в Краснодарском крае мы использовали любую возможность для встречи…

Последняя наша встреча с Володей состоялась в архитревожном 1993 году. Спустя полтора-два месяца после расстрела «отцом российской демократии» Дома Советов. Я приехал на Кубань в качестве члена ЦК КПРФ, восстановленной в начале того же года, для оказания помощи Краснодарской краевой организации КПРФ в проведении выборов в Первую Государственную Думу. Всё, что мог, сделал тогда коммунист Владимир Малайко, чтобы его земляки максимально поддержали кандидатов в депутаты от КПРФ.

…Потом наши встречи и контакты снова оборвались на девять лет. Только в сентябре 2002 года Володя, узнав мой московский адрес у Коли, уже почти десять лет возглавлявшего краевую организацию КПРФ, написал мне:

«О случившемся. Болели ноги, но я работал помощником депутата краевого законодательного собрания. Мне помог Коля – твой сын. Он проводил районную партийную конференцию коммунистов, делегатом которой я также был. Меня избрали членом бюро райкома КПРФ, утвердили председателем комиссии по работе с молодежью. Я решил возродить в районе пионерскую организацию. Склепал актив. За три месяца нашей группой было создано в школах района 12 пионерских организаций. Провели первый районный слёт пионеров: собралось немного. Через год подготовили второй слёт. Мне удалось достать шестьдесят метров красного материала. Сидел в мастерской, пока не пошили 267 галстуков.

Второй слёт проводили на городской площади Крымска. Слет прошел прекрасно. Закончился вечером большим пионерским костром. Весь район всколыхнулся… Один мой товарищ, старый комсомолец, подошел ко мне, обнял. Мы оба заплакали от радости, что нам удалось сделать такое в трудное, подлое время…

Четыре года подряд, с 1998 по 2002-й, возглавляемая мною комиссия по работе с молодежью завоевывала первое место в крае и награждалась Почетными грамотами…

Когда мне отрезали ногу, потом – вторую, подошел врач и сказал: «Не падай духом, крепись!» Он удивился, когда я ему сказал, что этому мужеству я благодарен хасанскому комсомолу, который возглавлял Иван Павлович Осадчий. Он тебя знает…

В школах и дети, и учителя встречают нас с радостью. Это – лучшая для нас награда.

Оставшись без ног, я думал и о том, как выжить в этой жизни. Насколько хватает сил, занимаюсь домашним хозяйством: вырастили возле дома сад – яблони, груши, малину, крыжовник.

…Добиваюсь решения вопроса о приобретении инвалидной автомашины. Помогает райком КПРФ, краевой Совет ветеранов, твой сын – первый секретарь крайкома КПРФ…

Не собираюсь сдаваться, отступать. Ведь я – хасанский комсомолец, коммунист. Все выдержу, пока буду жить, пока бьется сердце…

Потом пришло еще три письма. В последнем, четвертом, полученным мною в ноябре 2003 года, Володя описал, как отмечали в Крымске 85-летие комсомола: «Собрались у меня дома все комсомольские друзья – «однополчане». В письмо была вложена газета «Призыв», издаваемая в Крымске. В ней статья о Володе – Владимире Васильевиче Малайко, о его комсомольской юности и нынешней трудной судьбе. Взволновали строки в самом конце статьи: «Чтобы зарядиться энергией неунывающего комсомольца Володи Малайко, мы накануне дня рождения комсомола, отправились к нему в гости!»

…Этим все сказано. Оставшись без обеих ног, испытывая невыносимые боли, Володя стремился быть полезным людям…

2004 год прошел под знаком «минус». Перестали приходить письма и от Володи. Это очень обеспокоило и насторожило меня. Я написал о нем большую статью, которую опубликовала «Советская Кубань» – газета коммунистов Краснодарского края.

…Снова молчание. Попросил сына разузнать: что с Володей Малайко.

Коля созвонился с Крымском, и там ему поведали горестную, печальную весть: «Владимир Васильевич Малайко умер… Хоронили его достойно…»

В заключение хочу остановиться на одном вопросе, ответ на который, наверняка, хотели бы узнать читатели.

Тысячи советских людей, юных и ветеранов, самых разных профессий, когда-то слушавших мои лекции о легендарном Николае Островском, читавших многочисленные статьи и брошюры о нем и неисчислимом племени потомков Корчагина, видимо, и в ту пору, и в последние годы не раз задавались вопросом: а как сложилась судьба неистового пропагандиста жизни-подвига писателя и жизнь сына, названного его именем.

Двадцать три года, с 1967 по 1990-й, я жил и работал в Краснодаре, в Кубанском государственном университете. Был старшим преподавателем, доцентом, профессором, заведующим кафедрой. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации. В январе 1985 года получил аттестат профессора.

Более тридцати лет входил в состав правления Краснодарской краевой организации Общества «Знание». Более двадцати лет руководил научно-методическим советом по общественным наукам краевой организации Общества «Знание». Ни одного дня без выступлений с лекциями в коллективах края. Отмечен десятком Почетных грамот всесоюзного, республиканского и краевого Общества «Знание». Единственный лектор из Краснодарского края занесен в Книгу Почета Всесоюзного Общества «Знание».

За активную многолетнюю лекционно-пропагандистскую работу Президиум Верховного Совета РСФСР своим указом от 5 мая 1988 года присвоил мне звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

Последние советские годы (1985–1990) входил в состав идеологической комиссии крайкома КПСС, руководил секцией идейно-политического воспитания.

За активную работу с молодежью награжден несколькими Почетными грамотами Краснодарского крайкома ВЛКСМ и ЦК ВЛКСМ. Министерство высшего образования РСФСР наградило меня рядом дипломов и нагрудным знаком «За отличные успехи в работе».

В университетские годы издал четыре монографии, более двадцати брошюр, опубликовал сотни статей. Краевое отделение Общества «Знание» издало также два методических пособия в помощь лекторам по темам: «Жизнь-подвиг Николая Островского» и «От Павла Корчагина до героев наших дней».

В 1990 году пленум Краснодарского крайкома КПСС, учитывая мой опыт и непоколебимую верность делу социализма, делегировал меня в оргкомитет при ЦК КПСС для подготовки Российской партийной конференции, а затем Учредительного съезда по созданию Компартии РСФСР. Возглавлял рабочую группу Подготовительного комитета. 16 июня 1990 года выступил на совещании представителей делегаций всех региональных партийных организаций, прибывших на Учредительный съезд партии российских коммунистов, с резкой критикой ренегатско-предательского курса Горбачева. Был единогласно поддержан Совещанием представителей и получил право выступить на Российской партконференции с содокладом «За партию ленинского типа».

В дни работы XXVIII Съезда КПСС его делегатами от российских коммунистов был утвержден руководителем Подготовительного комитета второго этапа Учредительного Съезда Компартии РСФСР. Был избран членом ЦК КП РСФСР и оставлен на работе в ЦК. Сначала – старшим консультантом при Политбюро ЦК КП РСФСР, а затем – заместителем руководителя Центра политического анализа и научного прогнозирования при ЦК Компартии РСФСР.

В 1990–1993 годах возглавлял экспертно-консультативную группу фракции «Коммунисты России» Съезда народных депутатов и Верховного Совета РСФСР. Оставался с ней и в осажденном Доме Советов…

На Съезде народных депутатов и в Верховном Совете РСФСР судьба свела меня со многими интересными людьми, убежденными коммунистами, непоколебимыми приверженцами социализма, советского строя, сохранения великой советской державы. Они имелись не только во фракции «Коммунисты России», но и в других депутатских фракциях: «Аграрный союз», «Отчизна», «Суверенитет и равенство», «Россия».

В их числе – легендарный советский космонавт, дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Севастьянов, один из сопредседателей фракции «Коммунисты России». Познакомились – породнились. И оставались в «одной связке» до последних дней жизни Виталия Ивановича.

Он – родом из Сочи. С тринадцати лет жил по кодексу мужества и чести Островского-Корчагина.

В канун 100-летия со дня рождения Николая Островского по моей просьбе Виталий Иванович написал статью «Рожденный бурей» для газеты «Буревестник», издававшейся РУСО. Вот несколько строк из нее:

«Каждый раз, бывая в родном городе, посещаю Дом-музей Николая Островского. От него иду в курортный парк «Ривьера», где растет магнолия, посаженная Юрием Алексеевичем Гагариным в мае 1961 года.

…Есть что-то символическое в том, что имена этих людей соединились.

Эти два человека постоянно видятся мною рядом. В них – дух нашего советского времени, в них – наша коммунистическая убежденность, мужество, твердость характера и человеческое очарование.

Оба стали известными во всех странах и на всех континентах, любимыми героями великого множества жителей нашей планеты». (Газета «Буревестник» № 5 (59) за октябрь 2003 года).

…После прекращения ельцинскими указами деятельности КПСС и Компартии РСФСР, как член ЦК, я создал и возглавил общественное объединение «В защиту прав коммунистов». Вместе с депутатской фракцией оно взяло на себя ответственность за создание коммунистической команды на процессе в Конституционном Суде РФ, на котором решалась судьба коммунистической идеологии, правды и справедливости, права коммунистов быть коммунистами и создавать свою партию. На самом процессе координировал работу наших свидетелей и экспертов, выступал в качестве эксперта «коммунистической стороны».

Входил в состав Оргкомитета по подготовке Второго Чрезвычайного восстановительного съезда КПРФ и возглавлял Программную комиссию съезда.

Избирался членом ЦК КПРФ первого, второго и четвертого созывов. Входил в состав Идеологической комиссии ЦК КПРФ и Консультативного Совета при ЦК КПРФ; являлся членом Совета СКП КПСС – Союза коммунистических партий, образовавшихся в государствах, созданных на базе бывших советских союзных республик; являлся членом Координационного Совета Народно-патриотического союза России.

С группой московских ученых-марксистов в 1994 году выступил с инициативой создания Общероссийской общественной организации «Российские ученые социалистической ориентации» (РУСО). На протяжении одиннадцати лет бессменно возглавлял Центральный Совет РУСО. Одновременно являлся редактором газеты РУСО – «Буревестник». В эти годы под моей редакцией было издано более пятнадцати сборников научных статей и материалов научных конференций РУСО.

В 2001–2003 годах опубликовал две книги из серии «Драматические страницы истории», а также книги «Вековой юбилей большевизма» и «Жизнь-подвиг Николая Островского» – к 100-летию со дня рождения писателя.

Несмотря на все сложности нынешней жизни, особое место в своей работе уделял вниманию идейно-политическому воспитанию молодежи. В 1997–2001 году организовал и возглавил работу школы молодых политиков и парламентариев коммунистической ориентации. В 2001–2005 годах являлся директором Учебного центра по подготовке молодых политиков и политтехнологов коммунистической ориентации. За время его работы было два набора общей численностью 170 человек с двухгодичным сроком обучения на базе высшего образования. Всего закончили Учебный центр и получили дипломы 170 слушателей.

В 1997–2001 годах принимал самое активное участие в спасении мемориального комплекса Зои Космодемьянской в Петрищево.

С 2005 года – Почетный Председатель РУСО.

…В 2007 году, в год 80-летия со дня рождения, в связи с резким ухудшением здоровья супруги, прикованной к постели, вынужден был оставить работу и сосредоточить внимание на уходе за ней. Ее жизнь оборвалась в 2011 году.

В 2008–2011 годах начал работать над трилогией «Мы родом из СССР». В 2011 году вышла первая книга трилогии «Время нашей молодости». В 2012 году – вторая книга трилогии «В радостях и тревогах». В 2013 году вышла в свет книга «Как это было…» (К истории Компартии РСФСР – КПРФ). Продолжаю работать над завершающей книгой трилогии «Мы родом из СССР». На рабочем столе также – рукописи будущих книг «Сталин и время» и «Кровавый триумф «демократической» диктатуры».

…Путеводной звездой, моим неизменным правофланговым и главным судьей всей жизни был и остается незабвенный, легендарный Николай Островский…

Кратко о сыне – Николае Осадчем

Был активным октябренком, пионером, комсомольцем. Возглавлял школьную комсомольскую организацию. Учеба в средней школе отмечена золотой медалью. Успешно окончил философский факультет МГУ. Был секретарем курсовой и факультетской организации ВЛКСМ. Достойно закончил аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. ВАК СССР присвоил ему звание доцента.

Более тридцати лет преподает философию в Кубанском медицинском институте (ныне – Академии). В партии коммунистов – с 1988 года. Коммунистическую деятельность не прекращал ни на один день. Один из инициаторов возрождения Краснодарской краевой коммунистической организации. И более двадцати лет возглавляет ее. Все эти годы – член ЦК КПРФ. На протяжении двух десятилетий является депутатом краевого законодательного собрания и руководит в нем фракцией коммунистов.

Чье имя носит – помнит и старается быть его достойным.

Я бесконечно рад, что сын с честью выдержал экзамен на зрелость, на коммунистическую убежденность, на верность трудовому народу, социализму. Такое далеко не каждому дано.

Начиная со Второго Чрезвычайного восстановительного съезда КПРФ, мы оба, я и сын, избирались членами ЦК КПРФ. Это редчайший в своем роде факт. И я горжусь этим.

…Случилось так, что в первой половине 1994 года я дважды надолго оказывался в больничной палате. И в силу этого не смог присутствовать на Апрельской (того года) конференции КПРФ.

На ней впервые, на общепартийном форуме, выступил Николай Иванович Осадчий – руководитель краевой организации КПРФ. Предоставляя ему слово, Первый заместитель Председателя ЦК КПРФ В.А.Купцов объявил: «Это сын Ивана Павловича». Всего четыре слова. А как много они сказали делегатам партийной конференции, встретившим это сообщение дружными аплодисментами…

Жизнь – борьба, как она складывается у отца и сына – представителей двух поколений корчагинцев – продолжается!

Убежден: Выстоим! Не согнемся! Не сдадимся! Победа непременно придет к трудовому народу России! Путь к ней сложный и трудный. Но его надо пройти. Иного не дано…

Наш главный девиз – прежний, завещанный легендарным писателем-коммунистом всем борцам за народное дело: «Только вперед! Только на линию огня! Только к победе и никуда больше!»

Встреча комсомольских работников Советского Союза в Сочинском Доме-музее Николая Островского с сестрой писателя Е.А.Островской – директором музея (в центре в белом платке). Слева от нее – И.Осадчий . (10 марта 1952 г.)

Встреча комсомольских работников Советского Союза в Сочинском Доме-музее Николая Островского с сестрой писателя Е.А.Островской – директором музея (в центре с букетом). Слева от нее – И.Осадчий. (23 марта 1954 г.)

Комсомольские активисты Брюховецкого райкома ВЛКСМ Краснодарского края после лекции о Николае Островском слушают его речь, записанную на пластинке(1956 г.)

Комсомольцы колхоза им. Н.К.Крупской Брюховецкого района слушают лекцию И.П.Осадчего о Николае Островском (1956 г.)

Иван Осадчий выступает с лекцией о Николае Островском в радиолектории г.Туапсе, посвященной 25-летию со дня смерти писателя (декабрь 1961 г.)

Нина Осадчая

Коля Осадчий перед выступлением на торжественном вечере, посвященном 25-летию Музея Н.А.Островского в Сочи (3 мая 1962 г.)

Екатерина Алексеевна Островская – сестра писателя, директор Сочинского музея Николая Островского (1964 г.)

Юрий Алексеевич Гагарин с группой сочинских тележурналистов после посещения Дома-музея Николая Островского. Рядом с ним с букетом его жена – Валентина Гагарина

Иван Павлович и Коля Осадчие. Сочи, 1964 г.

Они же, 40 лет спустя, 2004 г.

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Севастьянов

Сопредседатель фракции «Коммунисты России» Съезда народных депутатов РСФСР, дважды Герой Советского Союза В.И.Севастьянов (1993 г.)