В Ветхом Завете есть книга, посвящённая одному очень богатому и уважаемому вельможе. Имя его было Иов. При всем его богатстве, обеспеченности и достатке сей муж, как ни странно, был глубоко верующим человеком. Имея высокое положение в обществе и серьёзное состояние, (казалось бы, чего можно ещё желать от жизни?) Иов постоянно и неустанно молился Богу, и Он благословлял его.
Этот человек, естественно, не остался без внимания Искусителя. И так и эдак пробовал Падший на прочность веру Иова, даже выпросил у Бога разрешения использовать свою черную власть на полную, так сказать, мощность. В ход пошло всё: разорение, убийства любимых детей, страшная болезнь, но ничего не вышло у Дьявола, Иов остался верен Богу. За что был вознаграждён, причем в несколько раз больше, чем имел раньше.
Саша несколько раз читал эту библейскую историю, и его всегда поражали слова Иова, потерявшего всё, кроме своей жизни. «Чего боялся я, то и постигло меня».
Человеку свойственно жить в постоянном предчувствии чего-то плохого. Всё вроде бы хорошо или относительно хорошо, но всё равно зачастую какое-то странное и необъяснимое беспокойство постепенно сжимает холодными тисками сердце. Так уж устроен человек. Так был устроен Иов и так же был устроен Саша…
В середине ночи его сменили проснувшиеся Всемила и Дора. Они, ежась и мелко подрагивая после сна, придвинулись поближе к костру. Несмотря на то, что их маленький отряд был уже далеко от «мертвого» леса, женщинам, жадно тянувшимся ладонями к оранжевым языкам пламени, всё ещё казалось, что они чувствуют его ледяное дыхание.
Подождав немного и уверившись в том, что женщины уже достаточно проснулись, Ксандр прилёг рядом, недалеко от костра. Закрыв глаза, он ещё долго думал о своей резко изменившейся жизни, о родителях, об Альдоре и воинах, об интернате и ребятах. Сон постепенно окутывал его сознание. Реальные мысли понемногу стали смешиваться с сонливой пеленой образов и видений, давно забытых и никогда не виденных ранее. Дрёма завладела телом, ставшим таким тяжелым и неповоротливым, но в сию же минуту готовым вскочить при любой опасности. За эти недели он научился балансировать на грани дремоты и яви, не давая сну полностью завладевать сознанием, так, наверное, отдыхают все дикие звери, постоянно готовые к нападению. Но кроме этого не давало заснуть и расслабиться странное чувство беспокойства. Несмелыми, но в то же время настойчивыми прикосновениями к сердцу оно что-то силилось сообщить, пытающемуся заснуть принцу. Но ночь это, как известно, владение сна и он как полноправный хозяин стал постепенно побеждать те слабые ростки тревоги, заслоняя и давя их собой. Хотелось немного отдыха и забытья…
— Ира? Это ты? — Саша попытался протереть глаза.
Такой картины он никак не ожидал увидеть. Рядом с костром, немного поодаль от двух уже согревшихся женщин сидела его одноклассница Ира Михайлова. Она, как светлое пятно на тёмной бумаге выделялась на фоне лесного пейзажа. Её светлые джинсы и спортивная куртка резко контрастировали с грубой одеждой из шкур хррагов одетых на рядом сидящих и, казалось, не замечающих её женщин. Односельчанки тихо перебрасывались короткими фразами, постоянно оборачиваясь и прислушиваясь к ночному лесу. В голове мелькнула мысль, что эти люди привыкли к такой жизни, наверняка, жены часто сопровождали мужей на охоту или другие промыслы. Они по очереди вставали и отходили за межу света в темноту, вглядываясь в спящую чащу.
Ира Михайлова сидела напротив костра боком к лежащему Саше. Её голубые глаза отстранённо смотрели на игру языков пламени. Светлые вьющиеся волосы были завязаны в хвост на затылке светло-розовой резинкой. Она сидела, положив руки на поджатые к груди колени. Даже в свете костра на её курносом лице были видны веснушки.
Нереальность всего происходящего пленяла взор. Противоестественность ситуации была во всём: в странном появлении его одноклассницы, которую он не видел уже около четырёх лет; в том, что женщины не замечали загадочной гостьи. Но самой рушащей реальность происходящего деталью было то, что Ира, будучи одного года рождения с Сашей так и осталась в двенадцатилетнем возрасте, именно такой, какой он её запомнил, когда её увозили из интерната. Те же джинсы и спортивная куртка, та же прическа и ярко-розовая резинка — всё так же и осталось, ничего не изменилось.
Ему вспомнился тот дождливый и промозглый день, когда увозили Иру. Уже потом он узнал, что директор и школьный психолог решили отправить психически неуравновешенную девочку в «психушку» называемую в простонародье «Пятёркой».
О! «Пятёрка» была совершенным инструментом запугивания, которым без зазрения совести пользовалось руководство интерната. Неугодные или слишком «активные» дети под угрозой попасть в руки врачей «Пятёрки» старались не попадаться на глаза директору. Но были и такие, которые умудрялись не угодить. Спешно интернатовским психологом Зиной Петровной составлялось заключение о психической неуравновешенности и провинившийся попадал на «лечение». Обычно «срок» длился около недели. Кто-то из «Пятёрки» возвращался, а кто-то так и оставался навсегда.
Ему вспомнился Олежка Петров, которого за «постоянное нарушение дисциплины» отправили на две недели «лечиться». От весёлого и смешливого парнишки не осталось и следа. В интернат вернулся молчаливый и испуганный мальчик. Через месяц его снова забрали, и больше Олежку никто не видел.
В случае с Ирой всё было по-другому. Скорее всего, именно ей и нужна была помощь врачей. История Иры Михайловой мало чем отличалась от большинства историй обитателей школы-интерната N8. Родители-алкоголики лишенные родительских прав или абсолютное отсутствие оных по причине смерти — вот, в принципе, стандартные формулировки в личных делах детей.
Ира попала в интернат, когда ей было одиннадцать лет, и прожила она там всего лишь около полугода. За этот короткий срок она так и не смогла сойтись с ребятами. Часто оставаясь в одиночестве, девочка могла часами сидеть на берегу небольшого лесного пруда, находящегося недалеко от школы, молча смотреть в окно из своей комнаты или лежать на своей кровати, уставившись в одну точку на потолке. На уроках она просто присутствовала, тихо сидя и смотря в одну сторону, не мешая при этом преподавателям проводить занятия.
Естественно, что молчаливая и странная девочка быстро оказалась в невидимой изоляции. Одноклассницы и одноклассники делали вид, что не замечают её. Преподавателям и нянечкам не было никакого дела до непонятного ребёнка. По сути, Ира Михайлова была изгоем среди таких же изгоев. Изгнанных из своих родов и семей, никому не нужных и отвергнутых всеми в этом мире, потерявших всё и оставшихся наедине с жизнью. Кто-то из них доживёт до старости, а кто-то умрёт раньше положенного срока.
Всё находится в их руках, в буквальном смысле слова. Никто не позаботится об их будущей жизни, они сами будут добывать себе пропитание, и сами же будут искать свой угол. Многие сломаются, а многие выживут. Выживут, чтобы идти дальше, проламываясь и прогрызаясь сквозь сложности и неудачи. Саша пока справлялся со своим испытанием, а вот Ира… Что-то надломилось у неё внутри, что-то, что помогает жить и бороться дальше…
— Знаешь, почему я оказалась в интернате? — её тихий и спокойный голос заставил вздрогнуть. Она смотрела, не отрываясь от пламенного танца костра, не шевелясь и не поворачивая головы к своему собеседнику. Всемила и Дора сидели у огня, тихо перешептываясь, абсолютно не замечая необычной ночной гостьи. Не дождавшись ответа, она продолжила:
— Мы жили в небольшом посёлке, в доме на окраине. Было очень удобно. Дом стоял на пригорке, а у его подножия текла небольшая речка. Как сейчас помню, летом мы с соседскими ребятами всё лето проводили на берегу. Купались, пекли картошку, ловили рыбу, строили шалаши…
Саше показалось, что Ира даже улыбнулась своим счастливым воспоминаниям, но это было всего лишь на миг. Её бледное лицо снова приняло то выражение отчуждённости и отстранённости.
— Отец пил, да и мать тоже… Ты не думай я их люблю, даже очень, просто бывали дни, когда не хотелось находиться дома… Совсем не хотелось… И я убегала на реку, если ЭТО происходило летом, то ночевала в наших шалашах, а зимой я бежала к соседям к тёте Нюре… Она хорошая. Очень. Она обещала удочерить меня, да только что-то не пришла до сих пор… Наверное забыла. Обещай мне, если ты её увидишь, то обязательно передашь ей, что я жду … Обещаешь?
Всё что смог сделать Саша, так это только кивнуть в ответ. Тем временем, не оборачиваясь и все, также смотря на огонь, Ира продолжала свой тихий рассказ.
— Но один раз я не сбежала и осталась дома… Лучше бы я этого не делала. Отец и мать снова пили. Не одни. Был ещё кто-то… Я уже не помню. Да и не разобрать было — вся комната в табачном дыму, помню только, что дышать тяжело. Я уже заснула, когда услышала мамин крик на улице… Они ругались с отцом. Сильно кричали… Когда я выскочила на крыльцо, то увидела маму… Она шла ко мне держась руками за живот, а сквозь пальцы текла тоненькими струйками кровь. Отца нигде не было. Ей было больно, но она старалась не показывать мне это. Она нежно уговорила меня идти в свою комнату, а сама легла спать… Я, потом долго ещё слушала её приглушенные стоны… Я почти всю ночь проплакала тогда, боясь подойти к маминой кровати…
Саша перестал дышать, боясь привлечь внимание его необычной гостьи. Она всё также сидела, поджав свои ноги к груди и смотря на огонь.
— Проснулась я поздно. Во дворе стояла машина скорой помощи. Люди в белых халатах выносили маму на носилках из дома. Вокруг собралось много народу. Они все о чем-то переговаривались, но я их не слышала, я смотрела на мамино лицо. Оно было белым-белым, как снег, губы и ногти на руках посинели… Я тогда очень испугалась… Сзади подошла тётя Нюра и обняла за плечи. Она всегда так делала… Она хорошая. Очень.
Весь день и ночь я была у неё, а потом она сказала, чтобы я пошла посмотреть как там отец… Он сидел за столом, трезвый, держа в руке какую-то бумажку… Он сначала не заметил меня, а когда увидел то подозвал, обнял крепко-крепко и поцеловал в лоб. Так мы и стояли обнявшись долго-долго… А потом он попросил прощения и сказал чтобы я пошла к тёте Нюре и сказала ей, что его больше нет…
Ира сидела не шевелясь. Люди обычно за такое долгое время делают какие-нибудь движения или жесты. Нормальный человек не может так долго находиться в одной позе. А Михайлова, казалось, шевелила только губами, да и то Саше приходилось постоянно вглядываться в её лицо, таким непостоянным, а порой незнакомым оно ему казалось.
— Пока я бегала к тёте Нюре, пока мы возвращались с её мужем дядей Олегом — всё уже было кончено. Мы нашли отца на чердаке… Петлю он сделал из своего ремня… А в руке он держал документ из больницы в нём говорилось, что моей мамы больше нет…
Она замолчала. На поляне было слышно, как потрескивает свежая ветка в костре, как покачиваются высокие хвойные деревья, очень похожие на земные сосны их лоримы называют нисмами. Замершему Ксандру постоянно хотелось проснуться, настолько происходящее казалось сном. Но как это ни было странно осознавать — всё происходило наяву: костёр, женщины, ночь, спящие рядом люди… Краем сознания он подумал уже, что скоро подходило время смены стражи. Словно почувствовав его мысли, Ира вдруг первый раз посмотрела на Сашу. Её широкие голубые глаза смотрели в одну точку, её взгляд проникал в самую душу, касаясь самого сокровенного. Саша пытался отвести взгляд, но не мог, будто его пригвоздили тысячами ледяных клиньев. Голос его бывшей одноклассницы неуловимо изменился. Он стал более настойчивым и твёрдым:
— Знаешь, думаю, что я уже умерла… Ещё тогда четыре года назад… Врачи «Пятёрки» перестарались, заботясь о моём здоровье…
Её рот искривился в неестественной улыбке, причем лицо оставалось таким же — без эмоций, абсолютно ничего не выражающим. Оцепеневшему принцу показалось, что в улыбке Иры было что-то кровожадное, не веря своим глазам, он заметил четыре небольших клыка, торчащих из-под её бледных обескровленных губ. Что-то было не так, что-то совершенно жуткое происходило на поляне…
— А ещё я думаю, что ты тоже скоро умрёшь… Правда у тебя есть выбор… Оставь этих жалких людишек и беги… Они только сдерживают тебя…
Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Что-то душило его, дыхание замедлилось, каждый вздох давался всё тяжелее и тяжелее. Ещё немного и он не сможет дышать. Во рту пересохло. Очень хотелось пить. Панический ужас охватывал сознание. Он сковал всё тело: руки, ноги, плечи… Грудь часто вздымалась. Лёгкие от нехватки кислорода горели, как в огне.
Но наравне с первобытным ужасом и налегающим удушьем, сковавшим всё тело, с каждым ударом сердца нарастал гнев, жаркий гнев и ярость из-за своей беспомощности. Чем больше принц злился, тем больше спадало странное оцепенение. Саша попытался сосредоточиться… И у него вдруг получилось! Тонкий, как струйка талой воды, заструился поток Силы в его тело, постепенно вырастая и изменяясь. Удушье отступало с каждой каплей принятой телом. На каменном лице Иры появилось какое-то выражение, казалось, она удивилась. Её правая бровь приподнялась, а рот искривился в мерзкой гримасе, обнажив пару мелких клыков.
— А ты оказался сильнее, чем я ожидала, двуногий.
Это уже не было голосом Иры Михайловой. Да и наваждение постепенно начинало спадать: на месте, где только что была его бывшая одноклассница, сидело странное существо. Размером с десятилетнего ребёнка с маленькими худыми ножками и ручками, покрытыми серой ороговевшей кожей. Оно необычно сидело, поджав неестественно вывернутые суставы задних лап. Маленькая сморщенная, как залежавшийся клубень картошки, мордочка, мелкие острые звериные зубы с ярковыраженными клыками, кое-где на теле существа был виден коричневый короткий мех. Совершенно чёрные глаза твари, отражающие в себе блики костра, поражали своей величиной. Будто два кофейных блюдца они таращились на понемногу отходящего от оцепенения и удушья юношу. Как только принц попытался пошевелиться и вдохнуть глубже, что-то невидимое навалилось на него, возвращая жуткое онемение всему телу. Сделав ещё несколько безуспешных попыток пошевелиться, Саша постарался расслабиться и успокоиться.
— Вот так будет лучше, двуногий. Хе-хе… — голос твари скрипел и пищал, она, будто отхаркивала каждое слово.
— Я знаю, что ты меня понимаешь. Я давно уже слежу за тобой, странный двуногий. Хе-хе…
— Что тебе нужно от меня? — Саша не знал, на каком языке обращаться к существу, так легко контролировавшему его тело, поэтому он обратился к твари на языке лоримов. То, что от этой встречи его не ждало ничего хорошего — было ясно как день. Но был и плюс: поток Силы не прекратился, казалось, что тварь не замечала его. Саша решил тянуть время, давая тем самым незаметному потоку энергии входить и растекаться по его телу.
Казалось, тварь не заметила вопроса, её худое морщинистое тело потянулось, как будто после сна и принц заметил, как за спиной существа расправились тёмные перепончатые крылья, заканчивающиеся острыми костяными шипами. Крылья были в три раза больше тела твари и делали её похожей на большую летучую мышь.
— Я видела, как ты справился с шарр'хи, подло расстреляв их со скалы… Хе-хе… Мне понравилось… Потом ты убил старую Мать, что не удавалось ни одному двуногому до тебя. Когда я рассказала своим сёстрам о тебе — они подняли меня на смех…
Саша не сдержался и оглянулся вокруг, ища новых врагов. Если здесь были «сестрёнки» мерзкой твари, то он и женщины обречены.
— Хе-хе… Не бойся двуногий — прокаркало существо, своим хриплым голосом. — Мои сестры не поверили мне… Хе-хе… А зря… Теперь вся твоя Сила перейдёт ко мне… Я очень голодна, двуногий… Очень… Хорошо, что я успела раньше, чем мой Враг… Хе-хе…
— О каком Враге ты говоришь? — Ксандр тянул время, Сила растекалась по телу, оцепенение и удушье давно прошло, но принц, как заправский актёр, делал вид, что он по-прежнему не может нормально дышать и шевелиться. И тварь ему верила, казалось, она абсолютно не замечает того, что принц внутренне постепенно превращался в твёрдую стальную сжатую пружину, готовый в любой момент взорваться и молнией преодолеть те несколько шагов, что отделяли его от врага. Внутренне он благодарил своих учителей научивших его никогда не расставаться с оружием. Верный шеттир удобно расположился рядом со своим хозяином, готовый в любой момент прыгнуть рукоятью в ладонь.
— Ты слеп, как и все двуногие… Я говорю о Враге, который пришел вместе с тобой сквозь Щель между Мирами. Хе-хе… Мне повезло дважды…
Ксандр был полностью готов к прыжку, но вдруг его заинтересовали слова «крылатой». Выходит, что за ним в портал прошел ещё кто-то. Его сердце замерло в надежде…
— Что ты имеешь в виду? В чем твоё везение?
— Всё просто, двуногий… Хе-хе… Мои сёстры почувствовали Врага, а тебя нет… Хе-хе… Тебя почувствовала только я и твоя Сила достанется только мне… И Враг не успеет… Хе-хе…
— Не успеет? — Саша изобразил удивление и непонимание. Он уже заметил, что существо, отдалённо напоминающее летучую мышь, очень самолюбиво и хвастливо. Стоило продолжать изображать из себя «глупого двуногого», возможно Саша узнает что-то новое о друзьях. Но следующие слова твари полностью похоронили надежду принца.
— Тёмный тоже идёт за тобой… Он более кровожаден, чем мы. Намного. Он собрал всех тарков вместе и ведёт их к морю чтобы напиться крови двуногих… Правда я не знаю зачем ему их самки… Но это уже я выясню потом… Хе-хе… Как и мне ему нужна твоя Сила. Глупый двуногий, я до сих пор не убила тебя только потому, что я ждала когда ты окрепнешь и наберешься Силы… Хе-хе… Ты думаешь, глупец, что я не вижу поток входящий в тебя… Глупец…
Это был сигнал к атаке. Тварь перехитрила его. Он действительно попался как глупец. Она водила его за нос, как слепого щенка, добиваясь своей цели.
Его выпад был молниеносен. Никогда он так не двигался. Он вложил в скорость удара всю Силу, которую удалось собрать. Шеттир серебряной молнией рассек воздух, целясь в сухую грудь существа. Гард учил, что человеческое тело способно на многое. Ведь отдельные части тела уже двигаются очень быстро, просто мы это не всегда замечаем. Например, сердце, рот, глаза, иногда пальцы. Гард говорил, что древние воины сражались, подстраиваясь под ритм своего сердца, хотя эти техники были давно позабыты, многое всё-таки сохранилось.
Сашин прыжок сложно было увидеть, настолько быстрым он оказался. Его не увидели сидящие и не подозревающие ни о чём у костра женщины, также его не увидела и тварь, находящаяся в нескольких шагах от принца. Шеттир достиг своей цели, он легко, как раскаленный нож в масло, вошел в тело крылатой нечисти.
Страшный визг боли разнёсся по поляне, от которого по телу у юноши пробежала ледяная дрожь. Тварь, отброшенная ударом клинка, отлетела, как пушинка на несколько метров назад. Рывок был настолько сильным, что рукоять меча, будто скользкая рыбёшка, выскользнула из ладони своего хозяина.
Хрипя и вереща, раненное существо, раскрыв свои гигантские крылья, взметнулось вверх. Своими худыми лапками оно пыталось достать из груди глубоко вонзившийся и проткнувший её клинок. Раненный зверь, забыл обо всём, теперь его видели и слышали все…
В ночном лагере началась паника: дети плакали, некоторые женщины, позабыв о заточенных кольях, вскочили со своих мест и пытались спрятаться в кустах и среди деревьев. Горе-часовые лежали возле костра вниз лицом, всхлипывая и трясясь. Только заспанная Аная да постоянно бормочущая что-то себе под нос Нарима пытались навести порядок в рядах паникующей «армии». Саша, уже наложив стрелу, краем глаза обратил внимание, что Нарима не имела вид только что проснувшейся, казалось, что она давно уже не спала.
Тем временем что-то происходило с тварью, взмывшей вверх. Её тело постепенно становилось больше. Ещё миг назад её узенькая грудь дрожала пронзённая мечом, а теперь она на глазах наливалась силой. Узлы дряблых мышц на её сухих, тонких лапах постепенно превращались в толстые стальные тросы. Когтистые пальцы удлинились, также как и клыки в широкой пасти.
От сильных взмахов гигантских крыльев на земле поднялась вверх пыль, сухие листья, мелкие сухие веточки и крошечные угольки от костра. Гигантский зверь уже не пищал, его рёв и рык разносился по всему ночному лесу. Огромные чёрные глаза искали своего обидчика среди бестолково копошащихся людишек на маленькой поляне. Шеттир так и остался торчать в груди у чудовища.
Первая титановая стрела пробила плечо твари, вызвав новый страшный рёв. За ней, как по команде, остальные стрелы, словно чёрные стальные птицы, атаковали тело крылатого зверя, вонзаясь в лапы, пробивая своими жалами крылья, застревая между рёбер. Последнюю стаю стрел зверю удалось сбить с полёта мощным взмахом крыльев.
Наконец, чудовище заметило своего врага. Он передвигался очень быстро, пытаясь помочь глупым самкам двуногих, бестолково мечущихся среди кустов. Кажется, у него закончились его стрелы. Хе-хе… Глупый двуногий. Тварь, оглашая небеса громким воем, сделала несколько могучих взмахов гигантскими крыльями. Набирая высоту, она стремительно уходила ввысь. Достигнув определённой точки, чудовище, сложив крылья и выставив вперёд свои когтистые лапы, начало падать. Подобно ястребу увидев свою добычу, тварь с рёвом пикировала вниз.
Саша, видя завораживающие манёвры зверя, остановился на месте. Оставшись без шеттира, отбросив в сторону уже бесполезный лук, он стоял, высоко подняв голову. Виски от перенапряжения раскалывались, но о боли он сейчас не думал. Принц стоял, широко расставив ноги. Сжав ладони в кулаки, он полностью раскрылся для бесконечного потока Силы. Энергия вливалась ревущим водопадом, заставляя тело нервно вздрагивать от постоянного сокращения мышц.
Движение людей и природы, казалось, замерли, словно чья-то невидимая рука нажала кнопку «pause» на самом интересном месте. Только здоровенная туша, сложив огромные крылья, неумолимо приближалась к земле.
Сейчас она настигнет мелкого надоедливого человечишку и насладится сладким вкусом мести. Из оцепенения вывел далёкий протяжный крик. Кажется, кричал кто-то сзади. Он мгновенно обернулся. Кричала Аная. Она что-то бросила ему. Предмет, брошенный дочерью ярла, медленно переворачиваясь, приближался к замершему на месте принцу. Сделав ещё один неторопливый оборот, он приветливо сверкнул голубой поверхностью клинка. Как будто говоря: «Хозяин! Я уже иду!». В тот момент как рука принца коснулась рукояти голубого ножа, его накрыла черная гигантская тень.
Длинным быстрым прыжком Саша отскочил в сторону. На том месте, где он только что стоял, что-то тяжело ударилось оземь, подняв вверх слой сырой почвы вперемешку с длинными хвойными иголками и влажными перепрелыми листьями.
Рёв разочарования от промаха разнёсся по поляне. Не теряя времени, воин резким перекатом подскочил к живой копошащейся массе. Он вертелся вокруг, кажущейся, неповоротливой твари, нанося молниеносные уколы и порезы ножом. Голубой клинок, словно хищная руга, гроза всех рек и озёр Дорна, вонзалась своей острой пастью в серые бока ревущей твари.
Чудовище бессильно клацало огромными отросшими на глазах клыками, полосуя когтистыми мощными лапами воздух. Шустрый двуногий, казалось, знал, куда будет бить в следующий раз крылатый разъяренный зверь. Но везение жалкого человечишки подошло к концу. Его движения стали замедляться. Вот он еле уклонился от удара крылом с растущими на нём костяными шипами, вот коготь левой передней лапы вскользь процарапал его спину и если бы не его тёмная броня, то лежал бы он уже на земле с порванным хребтом. Но как же больно жалит его маленький ножик. На каждый мощный взмах лап или крыльев, двуногий отвечал, казалось, сотней молниеносных уколов и порезов. И если раны от его меча и стрел уже постепенно затягивались, то от маленького ножа, похожего на хищную рыбу порезы не зарастали. Голубое лезвие обжигало, будто оно было раскалено на Огне Светила. Тварь чувствовала, как из неё уходит вместе с кровью жизнь. А всё из-за этого глупого двуногого. С отчаянным воем чудовище взмахнуло правой лапой, оно вложило всю боль отчаяния и злости в этот удар…
Ксандр чувствовал, как сознание постепенно меркнет, Сила забирала его жизнь, а вместе с ней и надежду на победу. С каждым движением становилось тяжелее дышать и двигаться, боль в висках была невыносимой. Казалось — ещё один шаг и он упадёт. Но нет. Он продолжал бой, продолжал колоть, рубить, резать, уворачиваться. Пару раз зверь задел его своими лапами. От боли в глазах потемнело. Легкие превратились в раскалённый кусок железа. Каждый вздох отдавался болью. Много раз он увернулся и уколол без использования Силы — и это у него получилось. Тварь тоже слабела на глазах. Раны от стрел и меча на теле уже затянулись, а вот от голубой стали порезы не заживали. Тело чудовища было похоже на громадный кровавый комок. Неожиданный удар правой лапы принц пропустил. Если бы не доспех когти пробили бы его грудь. Его отбросило на несколько метров. Он упал на спину и уже не смог подняться. Рёбра болели, дышать тяжело. Неужели это конец!? Чудовище победоносно ревело, расправив крылья и разведя в стороны страшные лапы. От отчаяния хотелось выть. Руки и ноги не слушались.
Внезапно победный вой зверя захлебнулся, сменившись хрипящим разрывающим барабанные перепонки визгом. Ксандр, сквозь заливающую глаза кровь, увидел, как на спине визжащего монстра повисла Аная. Она раз за разом вонзала второй голубой клинок в спину зверя в том месте, где у людей должно было быть расположено сердце. Тварь пыталась дотянуться до назойливой девчонки, но не могла, дочь ярла крепко держалась за костяные наросты левой рукой и методично вонзала ставшее уже серым от чёрной крови лезвие ножа. Последний удар уже ослабевшей рукой Аная нанесла в затылок, начинающей уменьшаться твари. Последний визг существа захлебнулся в предсмертной агонии. Тело монстра рухнуло на землю с обессилившей девушкой на спине, так и не выпустившей рукоять засевшего глубоко клинка энанов. На поляне вдруг стало очень тихо…
* * *
Ложе, на котором лежал непритомный Олав Рысь, было застелено свежими лонновыми простынями. Левое бедро воина аккуратно перевязано. Судя по чистым и белым повязкам, рана уже не кровила — шел процесс выздоровления. Место, где лежал Олав, чем-то напоминало небольшую пещеру с ровно вытесанными стенами и потолком. Только неширокие швы, заполненные тёмным застывшим раствором, между серых, правильной формы, камней, говорили о том, что сие сооружение есть дело рук живых существ. Эти норги были построены ещё в те времена, когда Хирмальм ещё только начинал свой долгий путь становления от небольшого селища до сильного городища. Камни сии привезены были из Ледяного леса, добытые в Тёплых скалах, поэтому в норгах этих друиды не нуждались в свете огня, так как розовое сияние, исходящее от тёплых стен нормально освещало всё помещение. Издавна в норгах из Тёплых скал, как называли их лоримы, друиды врачевали тяжелораненых и болезных. Сложенные внутри Храма Творца, действительно обладали целительными свойствами. Уже давно было замечено, что болезные поправляются быстрее от своих недугов и ран. Внутри Храма находился небольшой Тёплый пруд, сложенный из тех же камней, в котором несколько столетий назад плескалась вода из подземных источников Тёплых скал. Но это было очень давно и уже никто не помнил этих благословенных времен. Сейчас же пруд зиял сухой пустотой, напоминая потомкам славного народа лоримов о былом величии их предков. Согласно древним летописям, Храмовые друиды собирали целые караваны охотников, которые уходили далеко вглубь Ледяного леса за черным деревом, теплым камнем и горячей водой Тёплых скал.
Со временем Ледяной лес стал отвоёвывать всё больше и больше земли у людей. Лоримы оказались неподготовленными к этой неравной войне. Много раз старики, бывшие охотники, сидя на завалинках рядом со своими домишками, грея старые кости и суставы на солнышке, рассказывали своим любопытным внучатам легенды о древних, заброшенных много зим назад селищах в глубине Ледяного леса. Внуки слушали, раскрыв рты и вытаращив любопытные глаза, о завываниях промозглого зимнего ветра в оставленных полуразрушенных домах, об огромных следах ра-ханов оставленных на снегу, о ночных пениях Ледяных демонов. Жуть. Жуть, как интересно. Всё думали наивные лоримы, что старые городища были брошены много веков назад. Всё говорили, что, мол, это древние легенды и сказки. Да, вот, не ожидали они, что это станет явью для них и для их детей. Вот они тарки — посланцы Ледяного леса. Пришли многотысячной ордой прямо под стены самых сильных городищ. Где теперь селища? Где Ульм? Где Мирольм? Стали они теперь будто те брошенные селища в глубине Ледяного леса из дедовых сказок…
Старый Ваянар сидел рядом с ложем Олава. Его сухая, будто ветвь древнего дуба ладонь покоилась на лбу у юноши. Глаза старика были прикрыты, древнее испещренное сотнями морщин лицо излучало спокойствие и умиротворение. Бесцветные губы друида неслышно шептали старые молитвы Творцу о выздоровлении. Розовый успокаивающий свет освещал норгу, рассеивая четкие углы и линии. Дыхание воя было ровным, его широкая грудь вздымалась с каждым вздохом, но в сознание он так и не приходил. Светлые русые волосы с заплетёнными по бокам косицами покоились на мягкой шотре набитой нежной невесомой шерстью молодых овец.
Рядом с друидом на небольшом резном стуле сидел ярл Икер. Он, казалось, дремал, опустив на грудь тяжелый подбородок. Его верная секира стояла у правой ноги, длинная плотная кольчуга сжимала весь его кряжистый широкий торс. Грязь вперемешку с каплями крови на сапогах из толстой шкуры гароны засохла черной коркой. Подошвы сапог тоже были сбиты из нескольких слоёв этой твёрдой и шершавой шкуры. В такой обувке не страшны морские бури и шторма, каждый вой из Седовласовой морской дружины носил такую обувь. Она не скользила по мокрым доскам и камням. Ноги всегда сухие и тёплые. Только сейчас никто не обращал внимания на обувь да на одёжу, главное чтоб меч да секира не подвели в бою. По всему видно было, что ярл только со стены пришел. Тарки всю ночь на стены лезли. Много умерло их этой ночью, да только и защитников ушло за Берег немало…
— Ну, как он, отец? — голос ярла прозвучал приглушенно.
— Выдужает. Куда он денется. Я заразу всю вытянул. Раны теперь чистые без гною. Затягиваются. Ему теперь время нужно. Слава Творцу, жить будет. — не открывая век произнёс друид.
Тяжелый вздох облегчения пронёсся по норге. Казалось, ярл даже в плечах вырос.
— Да ты никак коришь себя за случившееся? — вдруг обратился к нему старик.
Икер снова глубоко вздохнул, и была в этом вздохе вся боль, накопившаяся за это время.
— То, что ты коришь себя — это, конечно, хорошо. Потому, как правитель без души не берущий на себя всю боль людей, за которых перед Творцом в ответе — это уже не правитель. Это уже кто-то другой… Ты лучше вот, что мне скажи. Как бы ты на месте сего воя поступил? А? Молчишь? Ну, раз молчишь, так я тебе сам скажу. Ты бы всё в точности за этим мальцом повторил. Потому, что честь для воя как тень рядом идущая, бок о бок с отвагой, правдой да верностью. Спас ты его, дозволив выйти из ворот. Спас честь его, ну и жизнь тоже.
— Не я жизнь спас ему, а малец тот глазастый — ответил севшим от постоянных криков в бою ярл.
— Да хороший стрелок, тот мальчишка. К слову, дал ты ему что обещал?
— Да, Совой теперь его кличут — лицо ярла на мгновение даже разгладилось, любил удаль молодецкую Седовлас.
— Только, опять ты не прав, сын мой. Кто ж без твоего слова стрелять бы начал? Вот, тебе моё слово отеческое, конунг лоримов. Мудрость ты тогда великую совершил: и что вою честь семьи дозволил боронить, и что воям стрелять наказал, и что предателей суду предал. Крепнет власть конунгова в руках твоих, будто скала посреди бури нерушимая. Правда чует сердце моё, что недолго нам осталось народ вести, новая заря народиться готовиться…