Когда Кира вернулся из замка, ему сообщили, что в его отсутствие наведывался Хёбу Тисака, встретился с ее светлостью и совсем недавно ушел.

— Что, Тисака заходил? — осведомился Кира, сразу же проследовав в покои супруги, Томико. Госпожа Томико, урожденная Уэсуги, доводилась единоутробной сестрой предыдущему главе клана Цунакацу и была хорошо знакома с командором самурайской дружины Тисакой.

— Да.

— Ты хоть с ним была любезна? Простились по-хорошему? Зачем же он пожаловал?

— Пожаловал он от имени Цунанори.

— Вот как? С чем же?

— Цунанори передает благодарность его высочества за службу, но при этом… Его смущает общественное мнение, и он просил узнать, не согласитесь ли вы просить об отставке.

— С чего бы это еще?! — выкрикнул Кира, закатив глаза от ярости. — Я, стало быть, должен уйти со своего поста! Как бы не так! Ничего, есть ведь еще и слово его высочества, а оно кое-что значит! Ты думаешь, Томи, я боюсь этих недоносков-ронинов, вассалов Асано? Чушь! Сама подумай — ну, что они могут мне сделать? Это по приказу его высочества князь Асано совершил сэппуку, а замок и земли его были конфискованы. Он сам навлек на себя наказание своей дерзостью и небрежением к моральным устоям, а я тут ни при чем. Если они хотят кого-то ненавидеть, то скорее должны ненавидеть собственного господина. Ты что же, думаешь, эти дворняги решатся напасть, пойти против верховной власти?

Лицо Киры приобрело багровую окраску.

— Нет, пожалуй…

— Если они меня считают врагом своего хозяина, так это от трусости! Я уже стар и слаб, но его высочество меня в обиду не даст!

— Вы все верно изволили сказать, но Цунанори ведь тоже думает о безопасности своего отца и только потому высказывает такое пожелание. Причем он старается действовать тактично: поначалу решил вас не беспокоить и обратился к матери, то есть ко мне. В том, что вы говорили, есть логика, но в нашем мире одной логикой не обойтись, есть еще много всяческих обстоятельств…

Томико говорила негромко, безо всякого стеснения и робости. В ее словах звучала непоколебимая убежденность. К тому же в этих словах явно был резон. Цунанори действительно старался смягчить тот вред, что могло принести отцу настроенное против него общественное мнение — оттого и советовал ему подать в отставку. Если он уйдет по собственному желанию, то, хотя в народе все равно останется предубежденность, что наказание было несправедливым и односторонним при том, что ответчиками в ссоре должны выступать обе стороны, но все-таки сам факт отставки, возможно, хоть как-то смягчит всеобщее негодование. Кире намерения Цунанори тоже были понятны. Однако надменный старик по своей дурной привычке продолжал кипятиться.

— Он что, может гарантировать, что, если я подам в отставку, со мной ничего не случится?.. Вот она, сыновняя неблагодарность!

Завершив свою тираду этим патетическим восклицанием, Кира в гневе вскочил и вышел в коридор. Томико едва успела подняться, чтобы проводить разъяренного супруга.

Ёсиясу Янагисава с подзорной трубой в руках поднимался на верхний этаж Высотного павильона в своей усадьбе. Трубу он получил только сегодня в подарок от одного даймё с острова Сикоку, вместе с красным вином, камфарой, бордовой шерстяной тканью и еще кое-какими редкостными товарами, прибывшими на голландском судне. Больше всего его порадовала эта подзорная труба. В длину она была не более одного сяку, но при этом могла для удобства обзора раздвигаться или укорачиваться.

В Высотном павильоне было три этажа. Наверху летний ветерок, долетающий с веранды, ласково колыхал тростниковую занавеску, обрамленную парчовой каймой. Вокруг открывались великолепные пейзажи, от которых нельзя было оторвать глаз. Куда ни кинь взгляд, повсюду под ясным летним небосклоном пышно зеленела листва. Вдали виднелась крыша храма Годзи-ин, мост через ров, белая стена у внешних ворот замка. В окуляре они выглядели игрушечными — словно декоративный «садик в ящике». Дальше до самого горизонта, словно бесчисленные соты, чернели крыши городских домов, а где-то далеко-далеко вырисовывались в миниатюре покатый контур горы Цукуба с чуть заметной щеточкой зелени у подножья.

Когда он подправил наводку трубы, те предметы, что прежде были расплывчатыми, приобрели четкие очертания, так что можно было даже прочитать вывески на далеких городских лавках, рассмотреть одежду снующих по улицам прохожих, издали похожих на куколок. Голуби сидели на гребне кровли храма Годзи-ин, изредка взмахивая крыльями. Священник в парчовой оранжевой накидке, обмахиваясь веером, спешил вдоль рва по солнцепеку. Процессия какого-то даймё с бунчуками на пиках вышагивала по мосту.

Все это было очень увлекательно. Ёсиясу долго смотрел в подзорную трубу и все не мог насмотреться, пока не почувствовал, что устал. Облокотившись на балюстраду, он перевел взгляд на утопавший в зелени сад. Казалось, перед ним взметается зеленое пламя. Вода в пруду искрилась под солнцем. Цветных карпов было не видно — должно быть, они прятались в прохладной тени валунов у самого дна. На верхнем этаже Высотного павильона веял теплый ветерок, но и он не приносил избавления от духоты, к которой, впрочем, все уже успели привыкнуть. Внезапно Ёсиясу заметил среди переплетения зеленых ветвей ярко-красный пояс кимоно — кто-то шел через сад к дому. Сначала он подумал, что это кто-то из служанок. Решив рассмотреть повнимательнее, Ёсиясу поднял трубу, но никак не мог навести на резкость — в окуляре все время мелькала листва. Наконец ему как будто бы удалось справиться с упрямой трубой, и он с разгорающимся любопытством стал всматриваться в окуляр, стараясь держать руки неподвижно, чтобы не сбить настройки.

Эту девушку он видел впервые. Она шла потупив взор, и лицо ее было прекрасно, как раскрывшийся белый цветок. Неожиданно девушка подняла голову, и Ёсиясу сразу почувствовал, что значит смотреть с мощный окуляр: лицо девушки было совсем близко, он видел, как кровь приливает к ее щекам, которые слегка порозовели. Глаза незнакомки смеялись. Поняв, что на нее смотрят, девушка молча поклонилась, плавно склонив стан, повернулась и пошла прочь. Он удалялась, грациозно заложив одну руку за спину, словно пытаясь укрыться от нескромного мужского взора.

С довольной усмешкой Ёсиясу обернулся и увидел старшую горничную, которая как раз внесла чашку чая на подносе.

— Скажи-ка, это кто такая?

— Сати, ваша светлость.

— Позвать ее сюда! — приказал Ёсиясу.

Старшей горничной вначале показалось, что господин недоволен оттого, что девица назойливо торчит у него перед глазами, но, судя по тому, как хозяин был настроен, дело было в другом. Она отправилась выполнять поручение, и вскоре в коридоре за бумажной перегородкой раздалось шуршание шелкового подола кимоно. Девица, которую он только что рассматривал через окуляр подзорной трубы, робко приоткрыла фусума.

— Звали, ваша светлость? — еле слышно сказала она, сгорая от застенчивости.

— Да, — коротко бросил Ёсиясу, рассматривая юную служанку с плохо скрытой усмешкой.

Девушка оказалась еще прелестней и свежее на вид, чем он ожидал. Должно быть, служила она в усадьбе недавно и с непривычки ужасно смущалась, что придавало ей еще больше очарования. Прислонившись спиной к балюстраде, Ёсиясу выжидал, как выжидает дичь уверенный в своих силах охотник.

— Иди-ка сюда, — поманил он девушку, — покажу тебе кое-что интересное.

— Вот, взгляни-ка, — сказал он, передавая девушке подзорную трубу, — все видно до самого Мияодзака!

Девушка стояла рядом, и от нее веяло ароматом духов из сливовых лепестков. Мужчина в самом расцвете сил, Ёсиясу почувствовал, как вскипает в нем чувственное желание. Прямо перед глазами у него был нежный затылок девушки, чуть прикрытый внутренним воротничком. Нежная атласная кожа без всяких следов пудры светилась чистейшей белизной, а струящаяся чуть глубже кровь придавала ей нежно-розовый оттенок, какой можно встретить порой в цветке сакуры.

Смущение девушки, поддразнивая и маня, только разжигало страсть в его груди. Чем больше Ёсиясу любовался ею, тем прелестнее и желаннее казалась ему эта юная красотка. Ее грудь, перетянутая широким поясом-оби, вздымалась от частого дыхания.

— Ну как? Хорошо видно? — спросил Ёсиясу сдавленным от страсти голосом.

По медному водосточному желобу, нагревшемуся под солнцем, прогуливался, постукивая лапками, воробей. Воздух был сухой и жаркий. Словно невидимая сила увлекла Ёсиясу. Грубо схватив девушку за плечи, он повернул ее к себе лицом и крепко прижал. Подзорная труба с грохотом упала на пол. К своему удивлению, всесильный фаворит почувствовал, что девушка пытается вырваться из его объятий и убежать. «Ах, негодница!» — подумал он, а юная красотка между тем с неожиданной силой уперлась ручками ему в грудь, не позволяя тем самым Ёсиясу продолжить свои притязания. Ее прелестное личико было прямо перед ним. Она сопротивлялась отчаянно, боролась не на жизнь, а на смерть. Грациозное тело трепетало и билось в его руках. Ёсиясу изнемогал от желания. Никогда еще прежде в подобных случаях ему не приходилось сталкиваться с таким упрямством, и упорное сопротивление только распаляло его страсть.

Но тут Ёсиясу вдруг подумалось, что кто-нибудь может их увидеть в этой комнате на верхнем этаже Высотного павильона с широко раздвинутыми со всех сторон бумажными створками. Воспользовавшись его минутным замешательством, девушка выскользнула из объятий и обратилась в бегство.

— Я же пошутил! — вконец сконфузившись, крикнул ей вдогонку Ёсиясу, но девушка, изменившись в лице, как была, в растерзанном кимоно уже бежала вниз по лестнице. Ошеломленный соблазнитель некоторое время стоял в полной растерянности, а затем горько усмехнулся. Нетронутая чашка чая опрокинулась, содержимое пролилось на татами. Подзорная труба как будто бы не пострадала. Однако самолюбие и престиж могущественного вельможи были задеты. Его грызла досада — он испытывал чувство охотника, упустившего добычу. Тут еще как на грех послышались шаги — кто-то шел к нему сюда, на верхний этаж. Когда Ёсиясу поднял глаза, перед ним стояла его законная супруга.

По холодному и неприветливому выражению на лице жены Ёсиясу понял, что ей уже все известно.

— Примерное поведение, ничего не скажешь! — проронила она едва слышным голосом.

— Ты о чем?

Ёсиясу сделал вид, что не понимает, о чем речь. Поднеся к глазу трубу, он в упор посмотрел на жену, но все эти дурачества не могли разрядить зловещую атмосферу, сгустившуюся на месте преступления. Увеличенное окуляром лицо оскорбленной супруги выглядело мрачным и обозленным.

— Хо-хо! Да у тебя, милая, рожки выросли!

Жена в ответ даже не улыбнулась. Поняв, что попал впросак, Ёсиясу и сам рассердился. Он посмотрел в подзорную трубу по сторонам — роскошные пейзажи расстилались вокруг, совсем близко, увеличенные в несколько раз магическими стеклами. Скривив обиженную мину, не отрывая трубу от глаза, Ёсиясу изменил угол и снова взглянул на жену, которая не сводила с него грозного взгляда. Лицо казалось слегка поблекшим.

Кто-то еще поднимался по лестнице. Ёсиясу быстро навел трубу на вход. Вошел стражник Гондаю с сообщением:

— Пожаловали его светлость Кира.

Это было очень кстати.

Нынешний визит Киры к могущественному сановнику имел особое значение. Накануне через посредника, Хёбу Тисаку, Кира получил от своего сына Цунанори Уэсуги рекомендацию подать прошение об отставке. Поначалу он в сердцах вспылил, но затем, по здравом размышлении, решил выработать особый план действий, поскольку хорошо понимал, что портить отношения с Цунанори и Тисакой не в его интересах. Кира возлагал надежды на то, что другой влиятельный выходец из того же рода, всесильный фаворит Ёсиясу, не даст его в обиду. Поскольку получалось, что их могущественный род ограждает себя же от опасности, тут уж, по расчетам Киры, никакая порочащая его молва не должна была приниматься во внимание.

Долго ждать в гостиной ему не пришлось — Ёсиясу сразу же вышел к гостю.

— Ну-с!.. — обронил он на ходу без особых церемоний, усаживаясь напротив.

Все было как обычно, однако Кира успел заметить, что хозяин выглядит мрачным и раздраженным. Для начала беседы ситуация была не слишком благоприятная: сколько Кира ни пытался объяснить свои трудности, собеседник, казалось, все время думал о чем-то своем и толком не понимал, о чем идет речь.

Такой ход разговора не на шутку встревожил Киру. Казалось, Ёсиясу чем-то серьезно расстроен.

— Видите ли, ваше сиятельство, я полагаю, что дело здесь не только во мне… Мне лично, в итоге долгих размышлений, представляется, что, возможно, и лучше было бы уйти с моего нынешнего поста, однако я полностью доверяюсь суждению вашего сиятельства… — вкрадчиво пояснил Кира.

Ёсиясу поднял бровь и некоторое время ничего не отвечал.

— Что ж, действуйте так, как сочтете нужным, — наконец сказал он.

— Слушаюсь! — выдохнул Кира.

Ответ был для него полной неожиданностью. Он-то рассчитывал, что Ёсиясу при подобных обстоятельствах должен будет изречь нечто вроде «Нет необходимости» и тем самым удержит его от подачи прошения об отставке. Конечно, как он надеялся, верховный советник мог и просто сказать: «Я ведь тоже здесь не посторонний, так о чем же вы беспокоитесь?!»

Однако Ёсиясу был слишком огорчен и раздосадован ссорой с женой. Ему было неприятно, что Кира видит его состояние, но притом делает вид, что ничего не замечает и говорит совсем о другом. Придя от всего этого в отвратительное расположение духа, он невольно в разговоре вылил на собеседника ушат холодной воды, и брать свои слова обратно сейчас был не намерен. Помрачнев еще больше и погрузившись в угрюмое молчание, он смотрел куда-то в сторону сада, так ни разу и не взглянув на посетителя.

«Эх, вот ведь шустрая какая девица попалась!.. Хотя, конечно, женушка все равно, наверное, была неподалеку и разгуляться бы мне не дала… А жалко! Я, конечно, погорячился немного, руки распустил…»

Буйная зелень сада манила Ёсиясу и навевала скорбные думы, так что ему было не до гостя. Эти очаровательные глазки, одушевленные яростным протестом! Горячее дыхание, вырывающееся из этого изящного носика, похожего на цветок! Дивный образ девушки все еще стоял у него перед глазами. Теперь она представлялась ему недосягаемой и потому еще более желанной и прекрасной. Так тяжко было расставаться с мечтой!..

— Прошу прощенья, что отнял ваше драгоценное время… — сказал Кира, давая понять, что собирается откланяться.

— Можете так не торопиться…

— Да уж лучше, если позволите, я еще наведаюсь.

— Что ж…

Ёсиясу хлопнул в ладоши, вызывая стражника, и на прощанье лаконично добавил:

— А насчет этих дел… Советую вам привести свой план в исполнение.

На обратном пути, трясясь в паланкине, Кира совсем пал духом и предался безрадостным думам, растеряв присущие ему высокомерие и надменность.

Он никак не предполагал, что патрон бросит его в такой момент. Конечно, когда дело касается ветреного юноши, никогда не знаешь, можно ли будет обратиться к нему за помощью в трудную минуту, но ведь он имел дело с человеком солидным, сановником на самой вершине могущества. Кира всегда был уверен, что, если только, не дай бог, не задеть чем-то всевластного царедворца, то безопасность будет всегда гарантирована.

И вот теперь этот ушат холодной воды… Что ж, — размышлял Кира, — должно быть, ему уже донесли, что обо мне толкуют в городе. Теперь, небось, боится, что и его приплетут — вот и решил держаться от меня подальше. Какое вероломство!

Злоба душила его, но удар был слишком силен, и Кира чувствовал, что совершенно раздавлен случившимся.

Последнее, что ему оставалось — уповать на собственное чадо. Как-никак Цунанори по крови ему родной сын. Кто бы там как себя ни повел, но если Цунанори его защитит, все будет хорошо. Сыновний долг он блюдет, о родителе заботится. Все-таки глава могущественного клана Уэсуги, который ведет свой род от самого славного Кэнсина… Клан с доходом в сто пятьдесят коку — это не шутка… Пусть только попробуют несколько сот каких-то паршивых ронинов напасть на Уэсуги! Да мы и бровью не поведем! Ну, а коли так, то, пожалуй, надо вести себя как пристало человеку в столь почтенном возрасте — то есть положиться на судьбу и будь что будет.

— Эх, да что уж там! — сказал себе Кира и почувствовал, что на душе стало полегче.

Цунанори, конечно, для его же собственного блага рекомендует уйти в отставку. Что до всех этих пересудов, то народ пошумит-пошумит и успокоится. Сейчас ему перемывают кости на каждом углу, а пройдет немного времени, и все забудется. Так тому и быть. Надо положиться на сына, а самому тем временем чайной церемонией, что ли, развлекаться… Если даже снова позовут служить, он и сам не пойдет. Нет уж! Если и случится так, что кто-то в церемониале не разобрался, он больше знать ничего не знает! Да пусть хоть в Киото позовут к императорскому двору — он с места не сдвинется! Всем будет отказывать — мол, возраст… Да кто будет стараться для такого, например, ненадежного патрона, как Янагисава?! Ничего, еще пожалеет потом!

Тем временем паланкин прибыл в усадьбу. Приближенные самураи встречали господина у входа.

Пройдя в кабинет, Кира сразу же сел сочинять письмо Цунанори:

«…Человек я немолодой, обремененный многими недугами. Я все сделаю, как ты советуешь, а ты уж позаботься о старике…» — писал Кира.

Писал он длинно и витиевато все в том же ключе с единственной целью пробудить в Цунанори сочувствие.

Распрощавшись с Кирой, Ёсиясу направился в уединенную беседку в глубине сада. Там ожидал его вассал Дзиродаю Хосои, попросивший об аудиенции. Хосои был широко известен как ученый-конфуцианец и выступал в этом качестве под псевдонимом Котаку. Почтенный муж был знатоком конфуцианского канона, а кроме того, отлично разбирался в астрологии. Знал он толк и в воинских искусствах — славился как ученик знаменитого мастера фехтования Гэнтаэбэя Хориути. В общем, человек был незаурядный, и другого такого среди ученых сыскать было мудрено.

Хотя Дзиродаю и доводился ему вассалом, Ёсиясу весьма уважал ученого мужа за глубину и широту познаний. Вот и сейчас он согласился его принять, полагая, что у Дзиродаю наверняка важное дело.

Дзиродаю объяснил, что решил наведаться, прослышав о том, что к его светлости только что заходил Кодзукэноскэ Кира. Если возможно, ему бы хотелось узнать, о чем его светлость говорил с церемониймейстером. Дело в том, что, на его взгляд, раздоры между Кирой и ронинами из Ако, какую бы форму они ни приняли, не должны занимать внимание его светлости…

Ёсиясу и сам пришел к такому заключению.

— Я того же мнения, — сказал он. — Что касается сегодняшней беседы… Кира приходил как бы советоваться. Сказал, что собирается подать прошение об отставке. Спрашивал, что я об этом думаю. Надеялся, как видно, что я его остановлю. Надоел он мне! В общем я сказал, что решение правильное, пусть так и сделает. Особого желания с ним общаться у меня нет.

— Что ж, тогда извините за беспокойство, — сказал Дзиродаю, склонив голову и откланялся, посоветовав на прощанье придерживаться той же линии.

Дзиродаю был дружен с одним из ронинов клана Ако, а именно с Ясубэем Хорибэ, с которым они вместе обучались фехтованию. Известно было, что ученый муж — тайный союзник правого дела ронинов.

— Что, от командора нашего вестей не было? — с порога спросил Хэйдзаэмон Окуда, едва зайдя в усадьбу и шагая через залитый солнцем двор. Лицо его было багрового цвета, все в капельках пота — будто только что ошпаренное кипятком.

— Как же! Сегодня поутру прибыли, — посмеиваясь, ответил хозяин дома, Ясубэй, многозначительно переглянувшись со стоявшим неподалеку Гумбэем Такадой. — Прибыли-то прибыли, да только все как всегда… Там такое… Мы с Гумбэем просто рвем и мечем.

— Да?

По этому замечанию Хэйдзаэмон догадался о содержании письма, пришедшего от Кураноскэ. Сделав мину, выражающую крайнюю степень досады, он начал стягивать парадные шаровары.

— Прошу прощенья. Больно уж жарко.

— Это точно. Так ведь лето уже! Вон, цветы вьюнка в комнату так и лезут… Иди-ка, разденься догола, ополоснись. Водичка хороша! — предложил Гумбэй.

— Да нет, потерплю, ничего страшного. Чего уж там! Сначала письмо — оно вон аж откуда пришло! Жару уж я как-нибудь перетерплю…

— Ну, парит! Может, оттого что мы теперь ронинами стали, а только мне кажется, что такого жуткого лета еще не бывало, — заметил Гумбэй.

Привстав, он достал спрятанное за поперечной балкой послание Кураноскэ и протянул Хэйдзаэмону, который немедленно уселся, сдвинув колени, развернул письмо и принялся читать.

Трое друзей уже не раз писали Кураноскэ, прося его поскорее отправиться в Эдо. Если бы только Кураноскэ сам появился в Восточной столице, можно было бы сразу приняться за главное. Однако в первый раз от Кураноскэ пришел ответ, что, мол, болен, не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом пришло еще письмо, в котором говорилось, что, пока он не обеспечит полной безопасности для князя Даигаку и не уладит его дел о наследстве, в Эдо прибыть никак не сможет. При этом все время указывал, что лучше не торопиться, выждать и посмотреть, как будут развиваться события. Они и так уж не раз подробно докладывали, как обстоят дела в Эдо — пора бы уж наконец решиться и отправиться сюда самому, всего ведь в письме не опишешь. И вот новое письмо — и опять Кураноскэ пишет, что лично прибыть не может, просит ему по-прежнему сообщать, что нового.

«Мнение мое в этом вопросе неизменно. В Эдо мне сейчас делать нечего. Я намереваюсь уладить все дела князя Даигаку, затем еще переждать и посмотреть, а уж потом предпринимать вместе со всеми какие-то шаги. Не время сейчас делать что кому вздумается!» — писал Кураноскэ.

Закончив читать, Хэйдзаэмон с досадой воскликнул:

— Да что ж это такое! Может, наш командор задумал договориться с князем Даигаку, чтобы тот нас принял на службу, а все наши прежние замыслы решил похоронить? А?

— Вот именно! — поддержал Гумбэй, яростно махнув рукой. — У него в голове одно: как остатки клана сохранить. А я, так даже если и пойду на службу к его светлости Даигаку, все равно буду мстить за нашего господина!

— Само собой! — решительно согласился Хэйдзаэмон.

Молчавший дотоле Ясубэй вмешался в разговор:

— Надо написать ему еще одно письмо. Попробуем все-таки его убедить — может, прислушается к нашему мнению. Нажать на него надо. Да будь то хоть в Японии, хоть в Индии, за тремя морями, хоть под началом его светлости Даигаку, все равно этого негодяя Киру в живых оставлять нельзя! Может, мы и хотели бы дождаться высочайшей милости, да сколько ж ее ждать, сто лет?! Может, только тогда князю Даигаку позволят нас принять под свое начало!

Вошел Тадасити Такэбаяси и объявил:

— Господа! Я слышал, что Кира подал прошение об отставке.

— Что?! — в один голос воскликнули все трое.

Этот надменный старик сам просит об отставке? Вот так чудеса!