Сидя в кэбе, летящем по улицам Лондона, Моррис пытался собраться с мыслями. Бочка с покойником пропала, и ее нужно было отыскать любой ценой. Это понятно. Если по счастливой случайности она еще на станции, все может кончиться хорошо. Но, если ее уже отослали дальше и она попала в чьи-то совершенно чужие руки, все обстоит значительно хуже. Люди, получившие неожиданную и непонятную посылку, как правило, стремятся тут же познакомиться с ее содержимым; пример мисс Хезелтайн (вспомнив про которую, Моррис снова про себя чертыхнулся) это наглядно иллюстрирует. И ежели этот некто упаковочку вскроет…

— О Боже, — возопил Моррис, представив себе такую ситуацию, и поднял руку ко взмокшему лбу. Предосудительные с точки зрения закона действия, рассматриваемые чисто умозрительно, могут их инициатору казаться задуманными блестяще и беспроигрышно, естественно, до того, как он их реализует. Но все начинает выглядеть совершенно иначе, когда уже состоявшийся правонарушитель вспоминает о существовании полиции. Моррис же, принимаясь за дело, наличие этого уважаемого органа охраны общественного порядка во внимание, как он начал осознавать только теперь, совершенно не принял. Надо быть предельно осторожным — строго сказал он сам себе и почувствовал неприятный холодок в области позвоночника.

— На главную станцию или пригородную? — спросил кэбмен.

— На главную, — ответил Моррис, решив в душе заплатить-таки кучеру обещанный шиллинг. Привлекать к себе излишнее внимание было бы ошибкой. Но так и разориться можно. Господи, ну и влетит мне все это в копеечку!

Моррис проскочил через кассу и начал крутиться по перрону. Как раз был перерыв в расписании, и людей на перроне было немного, а те, кто были, преспокойно сидели на лавках. Никто на Морриса внимания не обращал, что было, в принципе, хорошо, но вместе с тем и к цели его никак не приближало. Надо что-то делать, какой-то риск неизбежен. Опасность росла с каждой минутой. Набравшись храбрости, Моррис подозвал одного из носильщиков и спросил, не видел ли тот бочки, которая должна была прибыть в багаже утреннего поезда; ему-де, Моррису, совершенно необходимо эту бочку разыскать, поскольку это собственность его приятеля.

— Дело срочное, — добавил он, — в бочке были образцы товаров.

— Меня здесь утром не было, — не особо приветливо ответил носильщик, — но могу спросить у Билла. Билл, ты не помнишь, сегодня утром с поездом из Борнмута какая-нибудь бочка с образцами не поступала?

— Насчет образцов не знаю, — отвечал Билл, — но получатель бочки устроил тут жуткий скандал.

— Это почему же? — воскликнул Моррис и, забыв об экономии, сунул носильщику в ладонь пенсовик.

— Видите ли, уважаемый, бочка прибыла около часу тридцати, и до трех за ней никто не обращался. А тогда какой-то коротышка невзрачного вида и духовного, вроде, звания приходит и говорит: «Нет ли у вас какой-либо посылки на имя Уильяма Дента Питмана?» Или Бента Уильяма Питмана, не помню точно. Я говорю: «Не могу сказать с полной уверенностью, но вроде бы какой-то бочонок с таким адресатом был». Коротышка подошел к бочке, и похоже было, что онемел от изумления, когда увидел адрес, а потом начал орать на всех нас, что подсовываем ему совсем не то, чего он ожидает. «Откуда я, черт возьми, могу знать, что вы ожидаете, но если вы Уильям Бент Питман, то эта бочка ваша».

— И что, он ее забрал? — крикнул Моррис, затаив дыхание.

— Оказалось, уважаемый, что он ждал какую-то коробку или ящик. Ящик такой был, это я вам точно говорю, потому что большего сундука я в жизни не видел. Питман же этот пришел буквально в ярость, стал звать начальника, потом послали за извозчиком, который этот ящик доставлял по адресу. Но должен вам, господин хороший, сказать, — физиономия Билла расплылась в улыбке, — я такой пьяной рожи давно не встречал. Кроме лошадей, вся компания была в драбадан. Какие-то господа (единственно, что мы поняли) дали им на чаевые соверен, ну, отсюда и все неприятности.

— И что, все-таки, рассказал извозчик? — продолжал допытываться Моррис.

— Насколько мне известно, немного. Уверял только всех, что за кружку пива готов этого Питмана побить. Журнал с расписками получателей он потерял, а помощники его были столь же пьяны. Все напились, как… — Билл сделал паузу, подыскивая подходящее сравнение, — как лорды! Начальник их тут же всех уволил.

— Ну, ну, — облегченно вздохнул Моррис, — это еще куда ни шло. Извозчик так и не сумел сказать, куда отвез ящик?

— Двух слов не мог связать, — махнул рукой Билл.

— А что сделал… Питман? — осторожно спросил Моррис.

— Погрузил бочку и уехал, злой как черт. Неважно он выглядел.

— Так, значит, бочка пропала из виду, — сказал Моррис, обращаясь, скорее, к самому себе.

— Это точно, — согласился носильщик. — Но на всякий случай можете потолковать с начальником.

— Не стоит. Это уже не имеет значения. Там были просто образцы товара, — сказал Моррис и поспешно удалился.

Снова сидя в кэбе, Моррис начал анализировать ситуацию. Допустим, подумал он, что придется согласиться с неудачей и признать, что дядя Джозеф умер. Тогда он потеряет тонтину, а вместе с ней и последнюю надежду получить свои семь тысяч восемьсот фунтов. Но с того момента, как он заплатил шиллинг предыдущему кэбмену, он стал осознавать, что преступление — это вещь дорогостоящая, а с той минуты, когда потерял бочку, понял, что последствия нарушения закона не всегда можно предвидеть. Сначала спокойно, а потом все более увлекаясь, начал он подсчитывать преимущества, которые принесет ему отказ от продолжения всей этой истории. Без убытков, конечно, не обойдется; но, если серьезно задуматься, убытки будут не столь уж и велики; только тонтина, которая и так всегда была делом случая и на которую в глубине души он и не рассчитывал. Аргументы казались ему все более и более убедительными, он даже похвалил себя за то, что всегда имел чувство меры. Никогда он, если признаться, не верил, что тонтина достанется ему, даже, по правде говоря, никогда не был уверен, что удастся ему отыскать и свои семь тысяч восемьсот фунтов. Во всю эту аферу он впутался, возмущенный явной непорядочностью Майкла. Да, будет лучше, если он откажется от этого рискованного предприятия и займется своим кожевенным бизнесом…

— О Боже! — воскликнул он, неожиданно вскакивая. — Я не только тонтины не получил, но вдобавок ко всему и торговлю кожами потерял.

Факт этот был ужасен, но сомнению не подлежал. Права подписи у него не было. Он не сможет получить в банке по чеку даже тридцати шиллингов, пока не представит заверенных документов, удостоверяющих кончину дяди. Сейчас он нищий без единого гроша, но, когда он такие документы представит, тонтина будет потеряна окончательно. Моррис незамедлительно принял решение: отбросить чертову тонтину, как раскаленную железку, и сосредоточить все усилия на том, чтобы спасти торговлю кожами и остатки прочего принадлежащего ему по закону наследства. Решение пришло в мгновение ока, но уже в следующую минуту масштабы финансовой катастрофы предстали перед глазами во всей своей грандиозности. Объявить, что дядя Джозеф умер? Нет, не может он этого сделать. С той минуты, когда его труп исчез в неизвестном направлении, дядя Джозеф стал (с юридической точки зрения) бессмертным.

Пространство кэба было недостаточным, чтобы вместить Морриса со всей его скорбью. Он рассчитался с кучером и двинулся дальше пешком, не глядя, куда идет.

— Слишком поспешно принялся я за это дело, — констатировал он, печально вздыхая. — Слишком сложным оказалось оно для человека с моими умственными способностями.

Потом ему вспомнился один дядин совет: «Если хочешь какую-то проблему серьезно обдумать, изложи свои мысли на бумаге».

— Кое-что старикан все же соображал, — подумал Моррис. — Надо попробовать, может и найдется такая бумага, на которой удастся все это ясно изложить.

Он зашел в первую попавшуюся закусочную, приказал подать ему хлеба, сыру и письменный прибор. Сначала он долго сидел, с мрачным видом глядя на все это. Попробовал перо. Писало замечательно. Но что писать?

— А, знаю, — воскликнул Моррис. — Робинзон Крузо и его две колонки!

В соответствии с классическим образцом он взял лист бумаги и изобразил на нем следующее:

— Да, но в таком случае я сяду в тюрьму, об этом я забыл, — подумал Моррис. — Даже не знаю, стоит ли дальше развивать эту гипотезу. Легко сказать: надо рассчитывать на худшее, но в таком случае человеку необходимо сохранять полное спокойствие. Что касается третьего пункта, то существует ли вообще выход? Наверно, все же должен быть, иначе вся эта бухгалтерия ни к чему. Есть! Пропади я пропадом! Тот же самый выход, что и в пункте втором! — После чего он поспешно написал снова:

— Этот продажный лекарь совершенно необходим, — размышлял Моррис. — Сначала он должен дать мне свидетельство, что дядя умер; так я восстановлю свои права на торговлю кожами. А потом он должен дать свидетельство, что дядя жив. Да, но тут снова приходим к противоречию.

После этого Моррис вернулся к заполнению своих колонок:

— Нет, вся эта система получается очень односторонней, — пришел к выводу Моррис. — Совсем не так уж она хороша, как мне представлялось. — Он смял листок и швырнул его на пол, но тут же поднял и разгладил. — Похоже, что финансы — это мой самый слабый пункт. Неужели нет никакой возможности раздобыть где-нибудь денег? В таком большом городе, где все блага цивилизации буквально под рукой, этого просто быть не может! Не надо слишком торопиться! Продать мне нечего? Коллекция сигнетов… — но при мысли о расставании с любимым сокровищем лицо Морриса залилось негодующим румянцем.

— Скорее сдохну! — воскликнул он, после чего надвинул шляпу и вышел на улицу.

Надо где-то достать денег, — колотилось в мозгу. — После смерти дяди деньги в банке принадлежат мне, да они и так были бы мои, если бы не та проклятая несправедливость, что преследует меня с детства, с той поры, когда я еще сиротой учился в торговом училище. Я знаю, что бы сделал другой на моем месте: опустился бы до подделки подписи, хотя еще неизвестно, можно ли называть это подделкой, если дядя Джозеф мертв, а деньги принадлежат мне. Как только подумаю, что дядин труп уже остыл, а я не могу этого доказать, так во мне все переворачивается от мысли: и за что мне такие напасти? Эти семь тысяч восемьсот фунтов, что мне покою раньше не давали, сейчас таким пустяком кажутся. О Боже, еще позавчера я был вполне счастливым человеком!

Остановившись посреди тротуара, Моррис жалобно вздохнул.

И еще одна проблема. Смогу ли я? В смысле, сумею ли? Почему я в молодости не тренировался писать разными почерками? Повзрослев, человек всегда начинает сожалеть о многих упущенных возможностях. Одно утешение: с точки зрения морали мой поступок нельзя осудить. Я могу попробовать, и если попадусь, то по крайней мере совесть будет чиста. А если получится, но Питман будет упорствовать в своих притязаниях, не останется ничего иного, как связаться с малощепетильным врачом; в таком большом городе, как Лондон, это должно быть нетрудно. Я уверен, что от них тут отбою не будет. Хотя давать объявление в газету о том, что ищу врача с нечистой совестью, наверно, неразумно. Надо просто поискать соответствующую вывеску над входом и… и… изложить проблему без всяких околичностей. Хотя дело, конечно, деликатное…

Долго еще бродил Моррис по улицам, наконец свернул на Джон-стрит и оказался возле своего дома.

— Даже дом этот мне не принадлежит, пока не докажу, что дядя умер, — буркнул он вслух и захлопнул за собой двери с такой силой, что стекла задрожали во всех окнах.

Давно уже сгустились сумерки, на бесконечной череде лондонских улиц засверкали огнями витрины магазинов. В холле же царила абсолютная темнота и — снова происки дьявола — Моррис споткнулся о Гераклов постамент и растянулся во весь рост. Боль была весьма ощутимой, нервы же напряжены до предела, и к тому же судьбе было угодно, чтобы прямо под рукой упавшего Морриса оказался молоток. В порыве ребяческого гнева он вскочил и со всего размаху врезал молотком по ненавистной статуе. Раздался страшный треск.

— О Боже! Что я опять натворил? — ужаснулся Моррис и начал в темноте искать свечу. — Так, так, — констатировал он, стоя с зажженной свечой в руках и разглядывая искалеченную ногу гиганта, от которой откололось не менее фунта мускулатуры. — Повредил настоящую античную вещь, которая может стоить немалые тысячи! — Но в ту же минуту в нем зародилась некая мстительно-спасительная идея. — Надо все обмозговать, — подумал Моррис. — От Джулии я избавился. Никаких нитей, связывающих меня с этой скотиной Форсайтом не существует. Грузчики были пьяны и (что еще удачнее) всех их выгнали с работы. Вот еще одна возможность продемонстрировать свою силу духа! Если меня спросят, скажу, что я ни о чем не знаю.

Через минуту он уже снова стоял перед Гераклом со сжатыми губами, держа в руках лом, а под мышкой мясницкий топор. И затем набросился на остатки ящика, который уже был порядком покорежен стараниями Гидеона. Хватило нескольких точных ударов — и ящик рассыпался, образовав у ног Морриса сначала груду досок, а сверху ворох соломы.

Только теперь наш торговец кожей смог в полной мере оценить масштабы предстоящей ему работы, и на какую-то минуту в нем зародилось сомнение. Воистину, вряд ли де Лессеп с армией своих рабочих и лошадей имел перед собой более трудную задачу, когда намеревался штурмовать панамские горы, нежели этот худосочный парень, стоящий один на один перед упитанным великаном на постаменте. И тем не менее, они были достойными соперниками: с одной стороны громадная масса, с другой — поистине богатырский азарт.

— Ты будешь повержен, подлый Голиаф, — громко воскликнул Моррис с воодушевлением, которое могло сравниться только с порывом, который бросил толпы парижан на стены Бастилии. — Ты будешь повержен еще до конца дня. Нет для тебя места в моем доме!

Азарт Морриса особенно подогревало активно не нравящееся ему выражение лица статуи, с этого лица он и начал битву. Существенной помехой оказался значительный рост греческого полубога, составлявший почти три метра без обуви, но уже в первые минуты сражения сознание стало превалировать над материей. С помощью библиотечной стремянки оскорбленный хозяин дома лишил противника указанного преимущества и приступил к отрубанию Ге ракловой головы посредством мясницкого топора.

Спустя два часа от того, что при желании можно было принять за гигантское изображение шахтера-угольщика, каким-то образом отмытого добела, осталась только груда отдельных частей. Торс сорокалетнего мужчины, лежащий возле пьедестала, голова, откатившаяся к кухонной лестнице и сверкающая оттуда сладострастным взором, ноги, плечи, руки и даже отдельные пальцы, разбросанные тут и там по полу холла. Еще полчаса — и весь этот хлам был выметен в кухню, а Моррис с чувством полного триумфа оглядел поле битвы. Да, теперь он мог полностью отрицать, что когда-либо слышал о какой-то статуе — Геракл исчез бесследно. Вконец обессилевший Моррис с трудом добрался до кровати. Болели плечи и спина, и один пораненный палец постоянно тянулся к губам. Сон долго не мог снизойти к ложу нашего героя, бывшего в плачевном состоянии, и с первыми проблесками утра снова его покинул.

Как будто вступив в сговор со всеми прочими несчастьями, утро выдалось мрачное. По улицам гулял восточный ветер, струи дождя яростно колотили в стекла окон, а когда Моррис одевался, ощутимый сквознячок из камина гулял возле его ног.

Моррис не мог удержаться от грустного сочувствия самому себе — уж погода-то, видя все свалившиеся на него несчастья, могла бы быть и поласковей.

В доме не нашлось ни корочки хлеба, поскольку мисс Хезелтайн (как и все женщины, когда остаются одни) питалась исключительно пирожными. Моррис с трудом насобирал какие-то крошки, и они вместе со стаканом кристально чистой (как выражаются поэты) холодной воды составили некое подобие раннего завтрака. После этого наш герой бесстрашно приступил к делу.

Изучение особенностей почерка — занятие чрезвычайно увлекательное. Неискушенному наблюдателю может показаться, что подписи человека в зависимости от ситуации, в которой они сделаны, одна от другой отличаются. Перед завтраком человек подписывается не так, как после ужина. Подпись с похмелья выглядит иначе, чем она же, сделанная в состоянии опьянения. Беспокойство о заболевшем ребенке и известие о выигрыше на скачках тоже скажутся на подписи по-разному. Одно дело, когда ты расписываешься в бюро нотариуса, другое — когда в брачном контракте под влюбленным взглядом невесты. Но для эксперта-графолога, банковского служащего или художника-графика дело обстоит иначе. Для них чья-то подпись — вещь столь же определенная и легко распознаваемая, как для вахтенного матроса на корабле — Полярная звезда.

Моррису все это было известно. Теорию той области изобразительного искусства, которой он собирался заняться, наш деятельный торговец знал досконально. Однако подделка подписи все же есть дело практики. Вот и сидел Моррис в окружении произведенных им многочисленных вариантов подписи своего дяди, как доказательств своей бесталанности, и под наплывом грустных мыслей постепенно терял всякую надежду на успех. Временами ветер начинал завывать в камине за спиной, иногда над крышами Блумсбери проносился столь грозный шквал, что Моррису приходилось вставать и вновь зажигать газовую лампу. В оставленном жильцами доме хозяйничали холод и запустение: ковры с пола были убраны, на диване громоздилась кипа присланных счетов, накрытых грязной салфеткой, на столе — заржавевшие перья и покрытые пылью книги. Все это, однако, были только внешние свидетельства моррисовых неудач, настоящая же причина его безутешного расстройства лежала перед ним в виде неудавшихся подделок.

— Это, пожалуй, одна из самых удивительных вещей на свете, с которыми мне приходилось сталкиваться, — жаловался он мысленно сам себе. — Похоже, что для этого дела нужен талант, которым я не обладаю. — Моррис еще раз внимательно пригляделся к изображенным им образцам. — Любой канцелярский клерк поднял бы меня на смех. Ну что ж, не остается ничего иного, как попросту скопировать подпись.

Моррис подождал, пока минует очередной шквал ветра и дождя и покажется хоть какой-то просвет в хмуром небе, дарящий подобие дневного света, после чего подошел к окну и на глазах всей Джон-стрит воспроизвел подпись дяди Джозефа. Даже самый нестрогий взгляд оценил бы плоды его усилий как весьма малозначительные.

— Лучше не сумею, — признался он сам себе, печально глядя на дело рук своих. — Та к или иначе, он умер. — После чего Моррис заполнил чек на сумму тридцать фунтов и двинулся по направлению к Англо-Патагонскому банку.

Там, на месте, у окошечка, где обычно он улаживал свои финансовые дела, стремясь сохранять как можно более равнодушный вид, Моррис предъявил фальшивый чек кассиру, дюжему рыжебородому шотландцу. Шотландец посмотрел на чек, можно сказать, с некоторым изумлением, он долго вертел его в руках и даже какое-то время рассматривал подпись через увеличительное стекло, изумление же постепенно уступало место выражению явной неготовности немедленно обслужить клиента. Извинившись, кассир отправился куда-то в дальние закоулки банка, чтобы через продолжительное время вернуться, беседуя на ходу со своим непосредственным начальником, лысоватым господином весьма представительного вида.

— Я имею честь говорить с мистером Моррисом Финсбюри? — спросил вновь сей джентльмен, глядя на Морриса сквозь очки с двойными стеклами.

— Именно так, сэр, — ответил Моррис. — Что-нибудь не в порядке?

— Как вам сказать, мистер Финсбюри, мы, признаться, несколько удивлены… — сказал начальник, слегка помахивая чеком, — но указанная вами сумма не имеет покрытия.

— Не имеет покрытия? — воскликнул Моррис. — Как же так, мне досконально известно, что на счету должно быть две тысячи восемьсот фунтов ровным счетом.

— Две тысячи восемьсот шестьдесят четыре, если быть точным, — ответил представительный господин. — Но эта сумма была вчера полностью снята.

— Снята? — в изумлении закричал Моррис.

— Лично вашим дядей, — подтвердил собеседник. — И не только это. Мы также оплатили предъявленный им чек на сумму, дай Бог памяти… Сколько там значилось, мистер Белл?

— Восемьсот фунтов, мистер Джадкин, — ответил кассир.

— Дент Питман! — воскликнул Моррис, под которым чуть не подкосились ноги.

— Что вы говорите? — переспросил мистер Джадкин.

— Нет, ничего, это поговорка такая, — пролепетал несчастный Моррис.

— Надеюсь, что ничего плохого не случилось? — заботливо поинтересовался мистер Белл.

— Я единственно могу вас заверить, — заявил Моррис, — что ничего подобного произойти просто не могло. Мой дядя находится сейчас в Борнмуте и не встает с постели.

— Разве? — удивился мистер Белл, забирая чек у мистера Джадкина. — Но этот чек подписан в Лондоне и притом датирован сегодняшним числом.

— Ах, это случайно, по ошибке, — пытался оправдаться Моррис, хотя его лицо и шея залились яркой краской.

— Разумеется, разумеется, — согласился мистер Джадкин, внимательно, однако, приглядываясь к клиенту.

— И… и… — снова начал Моррис. — Если даже нет покрытия, то ведь речь идет об очень незначительной сумме… наша фирма… семья Финсбюри… может дать все необходимые гарантии, что столь небольшое превышение счета…

— Несомненно, мистер Финсбюри, — ответил мистер Джадкин, — если возникнет такая необходимость, мы примем это во внимание. Но мне не кажется, что… короче говоря, мистер Финсбюри, подпись на этом чеке не представляется мне очень четкой.

— Пустяки! — все больше нервничая, ответил Моррис. — Попрошу дядю, чтобы подписал заново. По правде говоря, — продолжил он, снова набравшись храбрости, — дядя так плохо себя чувствует, что был не в состоянии подписаться без посторонней помощи, отсюда и ваши сомнения.

Мистер Джадкин внимательно посмотрел в глаза Моррису, потом перевел взгляд на мистера Белла.

— Возможно, что мы стали жертвой мошенничества. Я прошу вас заверить мистера Финсбюри, что наши детективы сейчас же этим займутся. Что же касается вашего чека, то должен с сожалением заявить, что мы не можем счесть его, как бы это сказать… надлежаще оформленным документом.

Моррис механическим движением забрал чек. Он уже думал о чем-то другом.

— Это означает, — сказал он, — что мы понесли убытки, то есть мой дядя и я.

— Не обязательно, — возразил мистер Белл. — Банк несет ответственность, и либо мы найдем ваши деньги, либо их вам возместим. Вы можете на нас положиться.

Лицо у Морриса вытянулось, но в мозгу у него сверкнула новая искра надежды.

— Вот что, господа, — сказал он. — Оставьте это дело мне. Я сам им займусь. Кое-какие мысли на этот счет у меня есть, а кроме того, детективы недешево обходятся.

— Об этом не может быть и речи, — заявил мистер Джадкин. — Мы рискуем потерять две-три тысячи фунтов. Банк же в случае необходимости готов затратить гораздо больше. Непойманный мошенник — это постоянно действующая угроза. Мы выясним дело до конца, можете быть спокойны.

— В таком случае я беру все убытки на себя, — решительно заявил Моррис. — Категорически запрещаю вам проводить какие-либо расследования.

— Должен перед вами извиниться, но при всем к вам уважении решать такие проблемы с вами мы не можем. Вам придется согласовать это решение с вашим дядей. Если он придет к такому же выводу и либо сам тут появится, либо разрешит мне посетить его на больничном ложе…

— Это совершенно исключено! — воскликнул Моррис.

— Ну вот, вы сами видите, что руки у нас связаны. Нам придется немедленно подключить к этому делу полицию.

Моррис машинально сложил чек и спрятал его в карман.

— До свиданья, — сказал он и непонятно каким чудом нашел в себе силы достойно удалиться.

— Никак не пойму, что они такого подозревают, — размышлял Моррис. — И вообще все непонятно, все их поведение было каким-то странным. Впрочем, уже неважно: все кончено. Деньги со счета исчезли, полиция идет по следу; через два часа Питмана арестуют… и вся история с трупом появится в вечерних газетах.

Если бы Моррис мог слышать разговор, который происходил после его ухода в банке, он был бы не столь напуган возможными последствиями вмешательства полиции, хотя других поводов для беспокойства у него, наверно, прибавилось бы.

— Удивительное дело, мистер Белл, — сказал мистер Джадкин.

— Да уж, сэр, но мы, кажется, нагнали на него страху.

— Вряд ли мы еще когда-нибудь увидим мистера Финсбюри, — ответил начальник. — Это было первое ему предостережение. Наша фирма так давно вела с ними дела, что я предпочел поступить в данном случае как можно более снисходительно. Но вы уверены, что вчера никакой ошибки не произошло? Это был действительно мистер Финсбюри-старший?

— В этом нет никаких сомнений, — рассмеялся мистер Белл. — Он долго объяснял мне принципы банковского дела.

— Ну и ну, — изумился мистер Джадкин. — Если он появится еще раз, пусть зайдет ко мне. Надо его предостеречь.