Даже если поезд опаздывал, что было вполне вероятно, они прибывали на вокзал в Эль-Пасо-дель-Норте еще до ужина.

— Мы пересечем Рио-Гранде и найдем гостиницу в Эль-Пасо на американской стороне, — объяснил Грасиеле Тай. — Завтра утром сядем на поезд Южной Тихоокеанской до Сан-Франциско. Примерно через неделю будем дома.

Отвечая на дальнейшие несколько сотен вопросов своей племянницы, он смотрел на Дженни, сидящую напротив них с Грасиелой. Прислонившись головой к окну, Дженни дремала, несмотря на духоту и шум в вагоне. Гордость и удовольствие светились в его взгляде, когда он смотрел на ее помятый дорожный жакет. Ему нравилось видеть доказательства того, что он сильно утомил Дженни прошедшей ночью. Впрочем, и она его уходила как надо. Он не откажется вздремнуть часок-другой, когда настанет его черед.

Господь всемогущий, она просто великолепная женщина. Ему доставляло радость глядеть на нее спящую. Прошедшей ночью он получил все, на что надеялся, и даже больше. Страстная, восторженная, раскованная и готовая отдать все, чему научилась. У него никогда еще не было женщины с таким совершенным телом — цветущим, упругим, мускулистым и выносливым. И охотно отдающимся страсти. При воспоминании об этом у Тая заныло в паху. Как бы устроить так, чтобы они провели вместе и эту ночь…

— Дядя Тай! — Грасиела, нахмурив брови, тянула его за карман жилета. — Ты меня не слушаешь.

— Ты рассказываешь мне о твоей подруге Корделии.

— Консуэло!

Он не мог нанять кого попало побыть с Грасиелой, пока сам уединится с Дженни. Суть в том, чтобы найти человека на короткое время, но вполне надежного. Тай думал о решении задачи с раздражением и даже со злостью, одновременно обуреваемый еще одним чувством, которое не смог бы точно определить. Нечто теплое и покровительственное, возникавшее каждый раз, когда он встречал доверчивый взгляд Грасиелы.

Как ни странно, он вдруг вспомнил слова матери:

«Мальчик становится мужчиной, когда держит на руках своего первого ребенка». «Нужен ребенок, чтобы стать мужчиной, — подумал он, глядя на Грасиелу. — И женщина, совсем особая, единственная женщина».

Странные новые мысли все еще возбуждали его эмоции двумя часами позже, когда разбушевался истинный ад.

Тай ощутил предвестие взрыва у себя под ногами за секунду до того, как услышал чудовищный грохот. Колеса поезда остановились, вагоны столкнулись один с другим, Дженни швырнуло на Тая. В вагоне поднялся всеобщий крик. Люди, животные, ящики, корзины в беспорядке шарахались по проходу.

Стараясь удержать Дженни и Грасиелу, пока вагон трясло и подбрасывало в наклонном состоянии, Тай скрипел зубами и бешено ругался. Облака серо-белого пара заслоняли окно, однако Тай успел увидеть лошадей и всадников. Когда пальцы Дженни впились ему в бедро, он понял, что и она заметила Луиса Барранкаса.

Паровоз сошел с разрушенных рельсов и проложил глубокую борозду по песку и кактусам, прежде чем повалиться на бок. Первый за паровозом вагон перевернулся и столкнул следующий на противоположную сторону дороги. Когда адский шум и грохот немного поутихли и вагоны перестали двигаться, Тай возблагодарил случай за то, что они сели в задний вагон: он накренился, но не упал.

Отстранив Дженни, Тай порылся в седельных сумках, достал пистолет и мешочек с патронами и вручил все это Дженни. Она поправила сползшую на глаза шляпу и зарядила пистолет твердой рукой, с крепко стиснутыми губами.

— Нам нужны лошади, — процедила она. Тай кивнул. Его даже не удивило, что она словно читает его невысказанные мысли.

— Отсюда никуда! — приказал Тай Грасиеле, которая смотрела на него и Дженни большими испуганными глазами, вся бледная.

— Жди, пока мы не придем за тобой, — добавила Джанни, стараясь удержаться в стоячем положении на наклонном полу и отшвырнув пинком попавшего под ноги всполошенного петуха. — Пошли.

Как будто они уже обсудили это, Дженни повернула к задней двери вагона, предоставив Таю пробираться по заваленному проходу к переднему выходу. Когда тот наконец выбрался на чудовищно накренившуюся площадку между искореженными вагонами, то услышал первые выстрелы Дженни и увидел, как один из всадников упал. От дыма у Тая слезились глаза, но в то же время дым этот служил ему прикрытием. К сожалению, кузенам Барранкас тоже.

Спрыгнув на землю. Тай побежал сквозь клубы шипящего пара, стреляя по очертаниям еле различимых фигур. На его стороне дороги трое. Он выстрелом отправил одного в ад, обежал второго и помчался по направлению к хвосту поезда.

Петляя, Тай добежал до площадки между вагонами, взобрался на нее и соскочил на землю с противоположной стороны. Среди крутящихся взвихрений пыли и клочьев дыма он увидел Дженни, которая одной рукой удерживала поводья двух лошадей — гнедой и вороной, а в другой держала изрыгающий пули пистолет, паля в одного из всадников. Горячий пар едва не выжег Таю глаза, когда он подбежал к Дженни, размахивая пистолетом. Всадник тем временем повернулся и упал с коня, запутавшись в стремени. Лошадь поскакала в пустыню, волоча за собой убитого.

— Тебе было велено оставаться на месте!

Не успел Тай повернуться, как Дженни рывком усадила Грасиелу на гнедую лошадь и теперь сражалась со своими юбками, чтобы сесть верхом позади девочки. Поводья вороной Дженни бросила Таю, и он тотчас вскочил в седло, крикнув:

— Вперед!

Они уже были примерно в миле от железной дороги, когда Тай осознал две важные детали. Во-первых, Грасиела ослушалась и покинула поезд, но зато прихватила с собой седельные сумки: они были перекинуты через спину гнедой лошади.

А во-вторых, его самого ранили в бок.

Первым делом надо было устроить хоть какое-то укрытие в тени. Дженни приметила два высоких кактуса и громко окликнула Тая, показывая нужное направление.

— Он тяжело ранен? — в сотый раз спросила Грасиела, подняв на Дженни испуганные глаза.

— Черта лысого я знаю, понятно тебе? Прошу тебя, Грасиела, я ведь беспокоюсь не меньше твоего, но я пока ничего не знаю. Выясним через несколько минут.

Но Дженни знала, что рана тяжелая. Знала, и это не давало ей покоя.

Казалось, их никто не преследовал, но тем не менее последние два часа они ехали очень быстро на север по иссохшей земле, которая месяцами не видела дождя. Теперь стало ясно, что дальше ехать они не в силах.

Кровь запеклась на правом боку Тая. Полчаса назад он тяжело ссутулился в седле. Дженни все время следила за ним, опасаясь, что в любую минуту он может свалиться со спины вороного. Стук колес поезда прозвучал у нее в голове, но вместо привычного «кликети-клик — кликети-клик» Дженни слышалось «гос-по-ди-гос-по-ди».

«Господи, пожалуйста, не дай ему умереть. Прошу тебя! Я сделаю все, чего ты потребуешь, только оставь его в живых». Она повторяла свою молитву снова и снова, не замечая этого.

Соскользнув с седла возле кактусов, Дженни сняла Грасиелу и вручила ей поводья.

— Дай мне одну минуту, потом привяжешь лошадь.

Дрожащими пальцами Дженни ослабила подпругу, расстегнула пряжки и сняла седло. Отнесла его к двум кактусам. Набросила на кактусы попону и протолкнула седло подальше, под этот навес, в тень. Слава Богу, к седлу была приторочена драгоценная для них фляжка.

Вороная лошадь, к спине которой низко склонился Тай, протрусила бы мимо них, если бы Дженни не подбежала и не ухватилась за узду и за повод, волочащийся по земле. Дженни крикнула Грасиеле, чтобы та привязала лошадь Тая тоже, и поддержала Тая, когда он тяжело сполз, почти повалившись на нее.

— Давай сюда, — сказала она и, закинув его руку себе на плечо, отвела Тая в устроенное ею жалкое укрытие.

Только усадив его под навесом из попоны так, чтобы он опирался на седло, Дженни почувствовала, как неистово колотится у нее сердце. Он был тяжело ранен. Очень тяжело.

— Что я могу сделать? — слабым, тоненьким голоском спросила Грасиела.

— Посмотри, нет ли на вороном второй фляжки. Принеси все, что сумеешь дотащить.

Тай открыл глаза и дотронулся рукой до бока.

— Дело плохо, Дженни.

— Я знаю, ковбой. Но давай поглядим.

Крепко сжав губы, она освободила Тая от жилета и расстегнула рубашку. Ей пришлось призвать на помощь всю силу духа.

— Рана не поверхностная, — сказала она минуту спустя. — Наклонись вперед, посмотрим, может, она сквозная.

Рана не была сквозной. Значит, пуля осталась в теле. Дело скверное. Дженни опустила голову и крепко ругалась до тех пор, пока не вернулась Грасиела и не сунула вторую фляжку в ее дрожащие пальцы.

— Вот еще, — сказала Грасиела.

Второй рукой она обхватила горлышко бутылки с мескалем. Это было крепкое пойло, и Дженни ему обрадовалась.

Она вытащила пробку зубами и передала бутылку Таю. Он кивнул в знак благодарности, сделал большой глоток и вытер рукой губы. Грасиела опустилась на колени по одну сторону от него, Дженни — по другую.

— Одно это могло бы поддержать меня. Не поддержит… но могло бы.

— Поддержит, — сказала спокойно Дженни, — пока не подоспеет помощь.

— Я зашью тебя! — пообещала Грасиела. Грудь Дженни высоко поднялась, а потом опустилась, прежде чем она произнесла:

— Детка, это совсем другое. Надо вынуть пулю.

Грасиела стиснула руки, и слезы полились у нее по лицу.

— Мы ее вынем!

Дженни посмотрела Таю в глаза. Он понял, что она собирается сказать.

— Мы еще обсудим это, но я не думаю, что справлюсь. Если я сделаю самую крошечную ошибку, то убью его.

Она не сказала о том, что мучило и терзало ее душу: даже если она благополучно извлечет пулю, Тай не сможет ехать верхом, потому что потерял слишком много крови. Ему никуда не добраться.

Грасиела вцепилась Дженни в руку.

— Ты должна попробовать! Дженни, ты должна вырезать эту пулю. Я тебе помогу!

— Сердечко мое, вы с Дженни не можете оставаться здесь. Одним из тех людей, которые взорвали поезд, был Луис. Он пойдет по нашим следам.

— Мы не уедем! — рыдала Грасиела. — Мы не оставим тебя!

— Грасиела, у нас всего две фляжки. Воды хватит только до послезавтра. Можно протянуть чуть дольше, если отмерять маленькие порции. И у нас нет еды. Если даже Луис не гонится за нами, вы с Дженни умрете, если останетесь здесь.

«Гос-по-ди-гос-по-ди-гос-по-ди…» Это продолжало стучать с голове, а из горла рвался крик, но она сдерживала его.

Дженни заставила себя заговорить низким спокойным голосом.

— Таю необходим уход, Грасиела, постоянный уход по крайней мере в течение недели. Но у нас нет ни еды, ни воды на неделю. Если мы останемся — это самоубийство.

Грасиела с трудом подавила рыдание.

— А если мы уедем, он умрет!

Протянув руку поверх окровавленной рубашки Тая, Дженни ласково сжала ручонки Грасиелы.

— Я прошу тебя сделать то, чего тебе явно не хочется делать.

— Что?

— Иди побудь возле лошадей, а мы с дядей Таем поговорим наедине.

— Не хочу!

Но она все-таки поднялась и потащилась к лошадям, где и остановилась, глядя на Тая и Дженни и крепко стиснув руки.

Дженни сделала хороший глоток из бутылки с мескалем и вернула ее Таю. Крепко взяла его за руку.

— Выпей, ковбой. Хочу, чтобы ты напился вдрызг до того, как я полезу в твои внутренности. Самое большее, что я могу, — это попытать счастья с этой пулей. Уж лучше я убью тебя, чем позволю сделать это пустыне или Луису.

— Ни тебе, ни мне нет смысла проходить через это. — По глазам Тая Дженни поняла, что он знает свое будущее. — Ты должна увезти Грасиелу в безопасное место. Оставь мне фляжку и заряженный пистолет.

— Не знаю, смогу ли я так поступить, Тай. Просто уехать и оставить тебя здесь, — неуверенно произнесла Дженни, часто-часто моргая.

— Выслушай меня, дорогая. Нет никакого смысла всем нам троим дожидаться стервятников. Ведь ты понимаешь, что я прав. — Тай сжал челюсти, помолчал немного и продолжал: — Ты имеешь представление, далеко ли ближайшая деревня?

— Но ведь ты проезжал эти места. Между Чиуауа и Эль-Пасо-дель-Норте почти нет деревень. И ни одного врача. Мы можем надеяться самое большее на местного лекаря и на удачу.

Он кивнул.

— Рассуди сама. Ехать верхом я не в состоянии. Мне даже не взобраться на эту чертову лошадь.

Дженни смотрела на него сквозь пелену слез.

— Не могу я. Тай. Не в силах оставить тебя умирать одного под солнцем пустыни.

Он удержал руку Дженни, когда она хотела отнять ее.

— Но послушай же. Если вы останетесь, Грасиела умрет вместе с тобой и со мной.

— Кто-нибудь может проехать мимо…

— А может и не проехать. Или это могут быть проклятые кузены Барранкас. Луис еще гуляет по свету, если ты его не прикончила, но этого я не заметил.

Дженни покачала головой, проклиная на чем свет стоит Луиса Барранкаса.

— Дженни, посмотри на меня. Ты дала обещание. Дала слово отвезти ее к Роберту. Так что садись верхом и езжай. Прямо сейчас. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты и Грасиела сидели тут и дожидались моей смерти? Убирайтесь ко всем чертям!

Застонав, она склонилась вперед и начала бить по земле кулаками. Если бы она осталась, то, возможно, спасла бы его жизнь. Возможно. Вдруг кто-нибудь проехал бы мимо с водой и едой.

— Дженни, — тихо проговорил он, — между тобой и мной нет никаких обещаний. Но ты дала обещание женщине, которая умерла вместо тебя.

Она подняла голову и закричала на него:

— Заткнись ты с этим! Думаешь, я не знаю? Сейчас она ненавидела Грасиелу. Если бы не пришлось рисковать Грасиелой, она осталась бы возле Тая и помогла ему. Но поступить так она не вправе. Она дала обещание умирающей женщине, и вот теперь умирающий мужчина напоминает ей об этом.

— А я дал обещание своему брату. Тебе придется выполнить и свое обещание, и мое.

— Я знаю это, знаю! О Тай! О Боже! — Руки Дженни хватали песок, она уронила голову и чувствовала, как слезы жгут глаза. — Не умирай! — шептала она. — Я пошлю кого-нибудь за тобой. Только не умирай. Продержись.

— Вот это говорит моя девочка, — ласково произнес Тай, поднося к губам бутылку с мескалем. — Дженни! Я не имею права просить об этом, но… подожди на ранчо с месяц. Можешь ты это?

Болезненная улыбка искривила его губы. — Я предчувствую удачу. Я приду за тобой.

Дженни подняла голову, слезы блестели у нее на глазах.

— Ты глупый сукин сын! Почему ты дал себя пристрелить?

Став на колени, она крепко поцеловала его в губы, посмотрела в глаза и окликнула Грасиелу:

— Иди сюда и попрощайся с дядей. Мы уезжаем.

Грасиела подбежала и бросилась на колени возле Тая.

— Нет! Я тебя не оставлю! Мы будем вместе!

Тай коснулся ее щечки.

— Ты поедешь вместе с Дженни. Мы все встретимся на ранчо.

Слезы брызнули у Грасиелы из глаз.

— Пожалуйста, не умирай, дядя Тай! Не умирай, пожалуйста! Я буду очень много молиться за тебя.

Дженни встала и обратилась к Таю:

— Что передать от твоего имени Роберту и твоей матери?

Ему трудно было говорить, он от этого слабел. Смотреть на него казалось Дженни смертельной мукой. Иссиня-бледное лицо, бисеринки пота на лбу и над верхней губой, засохшая кровь на рубашке. «Гос-по-ди-гос-по-ди-гос-по-ди…»

— Скажи им… ох, черт, скажи им, чтобы они позаботились о моих девочках.

Его глаза умоляли Дженни поскорее уехать, потом в них вспыхнула боль, когда Грасиела бросилась на него, всхлипывая.

— У тебя есть все, что нужно? — полушепотом спросила Дженни.

Она подняла Грасиелу и взяла ее на руки. Смотрела на фляжку и пистолет у Тая на коленях, а после на бутылку мескаля до тех пор, пока не помутилось в глазах. Она видела, что Тай изо всех сил старается казаться бодрым, оставаться в полном сознании.

— Езжайте, — уже с трудом проговорил он.

— Тай! — шепнула Дженни, впивая последний раз его облик. — Спасибо тебе за все. Я люблю тебя.

Голова его опустилась, и Дженни не знала, слышал ли он ее слова. Все ее инстинкты кричали, чтобы она осталась с ним. Он в ней нуждался. Нуждался в уходе, в том, чтобы она вынула пулю из раны. Он был хороший человек и заслуживал большего, чем умирать в одиночестве в мексиканской пустыне.

— Я найду деревню. Пришлю людей. Обещаю. Обещаю.

Ни одно слово еще не было ей так ненавистно. Слезы застилали глаза. Дженни усадила Грасиелу на вороного, подобрала юбки до самых бедер и уселась позади девочки. Она не в силах была посмотреть на Тая еще раз и уехала, не оглянувшись.

Тай, с трудом держа глаза открытыми, следил за ними до тех пор, пока от них не остался лишь столбик пыли у самого горизонта. Потом заглушил боль в боку, выпив почти весь мескаль. Молчание окутало Тая, словно саван.

Шансы у него скверные, что и говорить. Он это знал. С полной фляжкой воды, двигаясь как можно меньше, он может протянуть дня четыре. Не больше, если учесть, как он ослабел и сколько крови потерял. Но он мужик крепкий. Легко не сдастся.

Пристроившись спиной к седлу, Тай открыл глаза и увидел трех сарычей, делающих над ним огромные круги. Рука невольно стиснула рукоятку пистолета.

У него достаточно пуль, чтобы отгонять хищников — по крайней мере какое-то время. Будут донимать ночной холод и дневная жара, но это не хуже, чем отсутствие пищи.

Тай закрыл глаза и уронил голову на грудь.

Будь оно проклято! Он должен был сказать Дженни, что любит ее. Сказать это им обеим. Потому что, когда он смотрел, как они уезжают, он распознал правду. То же было у него и с отцом. Старик должен был умереть, прежде чем Тай понял, что любил его. Теперь понадобилась его собственная смерть, чтобы до него дошло то, против чего он боролся несколько недель.

Будь оно проклято! Он должен был им сказать. Выразить словами.

Пистолет выпал из руки Тая, и он повалился на бок.

Дженни ехала до заката, потом настала ночь. Грасиела расслабилась и спала у Дженни на груди. Порой усталость брала свое, и Дженни начинала дремать, почти тотчас просыпаясь, как от толчка, и гадая, сколько же она так продремала. Наконец на заре она почувствовала запах деревни и повернула к востоку.

Всего около дюжины домишек вокруг заросшей, сорняками так называемой площади и покрытого трещинами фонтана, который давно перестал функционировать. Что ж, этого достаточно. Спешившись перед первой же хижиной, Дженни похромала к грубо сколоченной двери, шатаясь от усталости.

— Я нуждаюсь в помощи, если вы будете так любезны, — обратилась она к мужчине, выглянувшему из двери. — У меня есть деньги, сеньор, я могу заплатить, но мне нужна помощь.

Он внимательно поглядел на ее покрасневшие глаза, на измятые, в пятнах крови жакет и юбку, потом обратил внимание на приникшую к конской гриве Грасиелу.

И отворил дверь.

— Мой дом — ваш дом, сеньора.

— Благодарю вас, сеньор, благодарю. Это мой ребенок, — сказала Дженни, обессиленно прислонившись к притолоке. Мужчина окликнул кого-то в доме, и на порог вышла женщина, с откровенным любопытством поглядевшая на Дженни, прежде чем подбежать к Грасиеле, снять ее с лошади и внести в дом.

Первым делом Дженни проследила, чтобы Грасиелу умыли и покормили. Сеньора Гонсалес подала еду и ей, но Дженни к ней не притронулась, а увела сеньора Гонсалеса во двор, освещенный ранними лучами солнца.

Она рассказала ему о Тае, и голос у нее дрожал.

— До того места, где мы его оставили, около полутора дней пути. Ему нужен лекарь, понадобятся и носилки, чтобы его довезти.

Сеньор Гонсалес пощупал деньги, которые Дженни втиснула ему в ладонь. Потом кивнул и пошел от нее прочь, к площади, которая при ярком свете дня казалась еще более заброшенной, чем в сумраке рассвета.

Вначале Дженни было решила, что подождет, пока сеньор Гонсалес вернется с Таем. Именно этого ей хотелось. Потом голова у нее прояснилась, и она сообразила, что если будет пользоваться гостеприимством этих людей в течение трех дней, то истощит все ресурсы деревни.

Тем не менее, если бы она была уверена, что мужчины деревни привезут Тая живым, ничто на свете не заставило бы ее уехать.

Но она не вынесла бы, если бы они привезли его тело. Она хотела помнить его таким, каким знала, — полным жизни человеком, в чьих глазах танцевал огонь, мужчиной, от одного лишь прикосновения которого она упала на колени. Мужчиной твердым и опасным, однако способным на удивительную нежность, вором, укравшим ее любовь, о возможности которой для себя она и не подозревала.

К черту! Он посмеялся бы над тем, что у нее глаза на мокром месте, над ее слабостью. Дженни насухо вытерла глаза обеими руками. Она должна была быть сильной ради Грасиелы. Грасиела тоже любила его.

Покончив с едой, от усталости не разбирая ее вкуса, Дженни забралась в один гамак с Грасиелой, и они лежали, обняв друг друга, пока девочка, наплакавшись вволю, не уснула. В конце концов уснула и Дженни и проспала до окончания жаркого времени дня.

Дженни купила новую одежду у сеньоры Гонсалес и повозку у какого-то старика, который онемел при виде количества песо, положенного ему на ладонь. Дженни запрягла вороного в повозку, погрузила кувшины с водой и корзину с едой, и они с Грасиелой покинули деревню, в которой Дженни похоронила свое сердце.

Через два дня Дженни и Грасиела, изможденные до дрожи, с темными кругами под глазами, перебрались через Рио-Гранде и оказались в Эль-Пасо, штат Техас.

На следующий день, надев купленные в спешке дорожные костюмы, они приобрели билеты до Сан-Франциско.

Удобства, которые предоставляла Южная Тихоокеанская, находились на такой высоте по сравнению с поездами Мексиканской национальной железной дороги, что сосуществование обеих дорог в одной и той же вселенной казалось немыслимым.

Никакие собаки, куры или поросята не слонялись по проходам в вагонах Южной Тихоокеанской. Запахи корзин с едой и вонь от переполненной уборной не мешали дышать. Сиденья были обиты. В поезде имелись вагон-ресторан и отдельные купе.

От денег Маргариты оставалось не так уж много, но Дженни все же решила взять отдельное купе со спальными местами — главным образом ради того, чтобы Грасиеле больше не приходилось спать сидя.

— Мне очень грустно, — тихо произнесла Грасиела, прижавшись головой к плечу Дженни.

— Я понимаю, — ответила Дженни и положила руку девочки к себе на колени.

Невидящими глазами смотрели они обе в окно, за которым убегала назад под колесами поезда земля штата Нью-Мексико. Пустыня уже не была такой однообразной. Кое-где виднелись заросли кустарника и сосны.

К этому времени люди из деревни наверняка уже нашли тело Тая в мексиканской пустыне. Возможно, там его и похоронили. А может, привезли в деревню, названия которой Дженни не знала, даже если оно и существовало. Это ее огорчало, она целый день беспокойно думала об этом. Вплоть до той минуты, как они с Грасиелой надели шляпы, чтобы идти в вагон-ресторан, не приходило к ней никакого определенного решения, но тут она вдруг сказала себе, что не так уж важно знать название деревни. Тая больше нет. Только это имеет значение. Она нашла его, а теперь он ушел.

Долго-долго в эту ночь лежала она без сна на полке, смотрела на закругленный потолок вагона, вздрагивала, когда Грасиела стонала во сне, и слушала мерный перестук колес, уносящих поезд в звездную пустоту. Надо бы обдумать, чем заняться после того, как она покинет ранчо Сандерсов, но голова отказывалась работать. Дженни еще не приняла душой смерть Тая — не могла и не хотела принимать. Как же ей перенести и расставание с Грасиелой?

Где-то на третий день она заметила, что Грасиела больше не носит золотой медальон. Видимо, потеряла.

— Побудь здесь, — обеспокоенно сказала она девочке, вставая и надевая шляпу. — Ты, наверное, потеряла его за ужином. Я схожу в вагон-ресторан и поищу.

— Я его не теряла, — сказал Грасиела, отворачиваясь к окну. — Я больше не стану его носить.

— Почему?

— Потому что ие хочу смотреть на ее портрет. Не хочу быть такой, как она. Хочу быть такой, как ты. — Грасиела, глядя на Дженни снизу вверх, быстро выпаливала слово за словом: — Мама была слабая. Она из-за всего плакала. И ничего не умела делать. Она не знала, как выстрелить из пистолета или разжечь костер. Не знала, как править повозкой в пустыне. — Одна бровь у Грасиелы поднялась, а губы скривились. — Если бы я была с ней, то погибла бы. И она тоже.

Дженни влепила Грасиеле пощечину, достаточно сильную для того, чтобы та слетела со скамейки. Усадив ее снова на место, Дженни крепко вцепилась девочке в плечи.

— Никогда — ты слышишь? — никогда не смей говорить ничего плохого о своей матери! Поняла? — Дженни смотрела на красный отпечаток пятерни на щеке у Грасиелы. — Твоя мать была самая смелая женщина, какую я только знала. Самая любящая и бескорыстная личность из всех на свете, и ты этого никогда не забывай! Кем бы ты ни стала, чего бы ни добилась, ты всем обязана ей. Если ты вырастешь хотя бы наполовину такой, как она, можешь гордиться собой. Так что говори о ней с уважением, почитай ее и люби.

Грасиела вырвалась и снова отвернулась к окну.

— Она умерла.

— Не начинай снова, — сквозь зубы предостерегла Дженни. — Я не убивала твою маму.

— Ты не убивала ее. Это я ее убила! — выкрикнула Грасиела. — Я убила ее! Она умерла, чтобы спасти меня! — Лицо у Грасиелы задергалось, она закрыла его руками и опустилась на пол. — Я убила eel Она умерла из-за меня. Это я виновата.

— О Господи!

Дженни оцепенела. Разумеется. Она должна была заглянуть поглубже. Должна была предполагать. Спросить себя, почему Грасиела так упорно твердит, что это она, Дженни, убила ее мать. Да потому, что не в силах была противостоять тому, чему в самом деле верила. Маргарита умерла, чтобы дать Грасиеле шанс выжить. Конечно, она не объясняла это дочери прямо… но девочка обладала острым умом.

Опустившись на пол, Дженни притянула к себе девочку.

— Грасиела! Ты не убивала свою маму. Нет. Никогда. Милая девочка, твоя мама умерла от чахотки. То, что она заняла мое место, ускорило ее конец всего на несколько дней. Она была очень, очень больна, ты должна, ты должна была видеть это.

Грасиела крепко прижалась к плечу Дженни, горько всхлипывая.

— Она умерла, чтобы ты дала ей обещание спасти меня. Это я виновата.

— Нет-нет, дорогая моя! — Дрожащими пальцами Дженни гладила Грасиелу по голове. — Она просто ушла немного раньше. Никто не виноват.

— Если бы не я, она умерла бы в своей постели. Я ее убила! Они застрелили ее из-за меня!

Дженни обняла Грасиелу, глядя поверх ее плеча на пустыню, за окном. Отголосок прошлого зазвучал у нее в голове. «Он бы не погиб, если бы ты смотрела за ним, как я тебе велела! Билли умер по твоей вине!» И собственный отчаянный крик: «Но, ма, он от меня убежал! Я не видела, как он упал в озеро!» Ей тогда было девять. «Моя вина, моя вина, моя вина». Дженни резко тряхнула головой. Сколько же раз она вспоминала день гибели брата?

— Грасиела, твоя мама не пошла на расстрел ради тебя. — Дженни вздохнула, чувствуя, как слезы закипают на глазах. — Она сделала это ради меня. — Грасиела прильнула к ней, стала всхлипывать тише и прислушалась. — Я… мы с твоей мамой знали друг друга. Мы были подругами…

Она продолжала смотреть на пустыню за окном.

— Маргарита знала, что меня обвиняют ложно. И знала, что умирает. Она просила меня отвезти тебя, к твоему отцу, потому что она этого не могла. Мне было легко дать обещание подруге. Видишь ли, я все равно собиралась уехать в Калифорнию вместе с тобой и Маргаритой. Мы собирались поехать все втроем. Я должна была следить за этими убийцами, твоими кузенами. Так хотела Маргарита.

Что она болтает? Пройдет ли эта история? Правильно ли она поступает?

— Меня арестовали и собирались казнить, так что я не могла уехать в Калифорнию. А Маргарита сильно заболела. Я уговаривала ее уехать раньше, но… в ней нуждалась тетя Теодора, а ты знаешь, какой доброй и великодушной была твоя мама, так что мы задержались, а потом было поздно, из-за своей смертельной болезни мама не могла путешествовать.

За окном уже не было кактусов — почти не было. Появились низкорослый кустарник и чахлая трава. Но жара стояла по-прежнему, адская жара…

— И вот она пришла ко мне в тюрьму, и я попросила ее спасти мою жизнь. Она ведь уже умирала. А я могла отвезти тебя к отцу. Я могла защитить тебя от кузенов Барранкас. Мы обе могли сделать кое-что друг для друга… Грасиела, посмотри на меня.

Дженни отодвинула от себя Грасиелу.

— Я была эгоистична, потому что хотела жить и видела способ выжить. Я обещала твоей маме отвезти тебя в Калифорнию ведь я и раньше намеревалась поехать туда. А твоя мама, она любила меня, мы с ней были подругами, и она хотела спасти мою жизнь. Она не обменяла свою жизнь на твою, Грасиела. Она обменяла свою на мою. Потому что мы были подругами-сестрами. Потому что я не была больной, а она была. Потому что она знала, что я чту нашу с ней дружбу и позабочусь о тебе. Я не убивала ее, Грасиела. Она умерла, чтобы спасти мою жизнь.

— Это правда? — шепотом спросила Грасиела, вытирая глаза и вглядываясь в лицо Дженни.

— Господь свидетель, что я сказала тебе правду. Разве я когда-нибудь лгала тебе? Или кому-то еще? Если кого и следует винить в смерти твоей мамы, так это меня — зачем я по глупости позволила себя арестовать и приговорить к смерти? И ее вина тоже есть — она была слишком смелой и хотела спасти подругу, которая помогла бы ее дочери. Но тебя винить не в чем.

— О Дженни! — Руки ребенка обвились вокруг шеи Дженни и крепко обняли ее; плач был уже не таким горьким — поток печали, но не раскаяния. Глубокое горе, но не вина.

— Выслушай еще кое-что, — продолжала Дженни спустя долгое время. — Не считай, что ты виновата перед Таем; в ответе за то, что с ним произошло. — Она немного помолчала, чтобы голос не сорвался, когда она заговорит. — Твой дядя Тай — благородный человек, готовый помочь тем, кто в нем нуждается. Помнишь, как мы познакомились с ним? Как он ввязался в драку в Верде-Флорес? Он тогда не знал нас. Совесть послала его навстречу этой пуле, Грасиела, а вовсе не ты. Если Тай умрет — а я отказываюсь этому верить, — то ты тут ни при чем.

— Я думала, это я виновата, что он… Ты уверена? — пробормотала Грасиела куда-то Дженни в плечо, намокшее от слез, и эти еле различимые слова убедили Дженни в том, что ее предположение правильно.

— Совершенно уверена. Ну а теперь давай найдем золотой медальон и приколем его к твоему жакету в знак уважения к женщине, которая была моей замечательной и смелой подругой и любила тебя так, как только мать может любить свою дочь.

— Дженни! Я люблю маму. Но и тебя я люблю тоже.

О Боже… Дженни прижала к себе Грасиелу и спрятала мокрое от слез лицо у нее в волосах. Она задыхалась от волнения.

— Все в порядке, — прошептала она наконец. — Это не значит, что ты стала меньше любить свою маму. Это значит, что и ко мне ты относишься хорошо.

В эту ночь Дженни и не пыталась уснуть. Она сидела у окна и смотрела на освещенную луной пустыню, исчерченную длинными тенями. Она не раскаивалась в том, что солгала Грасиеле; она поступила бы точно так же еще раз при подобных обстоятельствах. Но при этом она чувствовала внутри себя некую пустоту — словно лишилась чего-то существенного, а при мысли о любви к ней ребенка испытывала сладкую боль.

Уже под утро она подняла голову и поискала на небе звезду Маргариты.

«Я ударила ее, Маргарита. Смешно, не правда ли? Я то и дело грозила побить ее, но не делала этого. Но она перестала носить золотой медальон, и я… ну, ты знаешь, как оно было.

Надо ли было солгать? Или я напрасно наговорила на себя? Не знаю. Знаю лишь то, что не могла допустить, чтобы она ненавидела себя и верила, будто бы она виновата в твоей смерти. Думаю, ты не хотела бы, чтобы она в моем возрасте терзала себя за это.

Полагаю, ты слышала, как она сказала, что любит меня.

О Маргарита. Это дьявольски тяжело. Я просто не знаю ничего более тяжкого. Как мне сказать ей «прощай»?