Шикарная жизнь в Баку и Петербурге

Двадцатитрехлетняя Рут Грапенгиссер, недавняя выпускница Центрального гимнастического института в Стокгольме, дипломированный учитель гимнастики и специалист по лечебной гимнастике, получает приглашение из Баку. Ee зовет приехать туда К. В. Хагелин, супруга которого Хильда не блещет здоровьем. Рут, связанная с фру Хагелин дальним родством, становится се компаньонкой, делает Хильде массаж, присматривает за детьми Борисом, Анной, а впоследствии и новорожденным Володей. Рут – девушка веселая, предприимчивая, сильная. Она любит развлечься, любит поволновать кровь у холостых служащих товарищества. Она отлично видит страстные взгляды, которыми одаряют ее красавцы на бакинских улицах.

B 1895 г. Вильгельм Хагелин занимает должность главного управляющего в Баку. Рут служит у Хагслинов с 1895 по 1902 г., переезжая из Баку в Петербург и обратно. Благодаря оживленной переписке Рут с матерью Марией и сестрой Авой (они живут в усадьбе Норрбю в окрестностях шведского города Йончёпинга) мы можем проследить за судьбой Рут – сначала незамужней девушки, а с 1902 г. новобрачной и матери довольно большого бакинского семейства.

«Баку, 1 октября 1895 года Дражайшая сестра!

Тебе не стоит за меня беспокоиться, потому что я устроена замечательно, живу в замечательной комнате среди замечательных людей в замечательной жаре, которая, впрочем, иногда даже слишком замечательна. Лифчиком я еще не обзавелась. Хожу сегодня в муслиновом лифе, так как все мои сорочки в стирке. Кругом такая пыль, что любая одежда быстро грязнится. Скоро шесть часов, тогда мы будем ужинать.

Ax да, ты же не имела от меня вестей с самого Рождества! У нас теперь в гостях важная персона, Эмануэль Нобель. Живет он у доктора Сигреуса, но обедает и ужинает с нами. Он очень славный и веселый, любит поговорить и недурен собой. Как приехал, шастает по всей округе с 9 утра до 9 вечера да еще таскает за собой бедного Вильгельма. Сегодня они в Балаханах, хотя погода малоподходящая, дует сильный ветер и полтора дня шли дожди, так что дороги совсем развезло. После обеда ездила в город за продуктами, только меня крепко надули, тут у них не разберешь, какое мясо или рыба хорошее, а какое плохое, задешево тебе продают или задорого… ну да ладно, главное, купила все, что было нужно, а заплатила около 9 рублей, то есть 18 крон. Вообще-то покупками должна заниматься кухарка, но она меня просто умолила поехать, ее саму здесь плохо понимают. <…> C приезда Эмануэля в клубе было два представления. Ha первом исполнялись шведские пьесы “Дураки” и “Сигара”. B “Дураках” я играю барышню, а Тюра – Ингу. <…> B воскресенье давали русский спектакль, потом устроили пение и, под конец, танцы».

Молодая финка Тюра Хейкель служила гувернанткой в одной семье. Хозяйка ее оказалась скверного нрава и всячески донимала Тюру. Тогда художественно одаренную девушку взяла к себе Хильда Хагелин, и Тюра отрабатывала пансион тем, что расписывала и всячески украшала их дом.

«На днях мы с Тюрой совершили поступок, который ужаснул наших хозяек и заставил их усомниться в здравии нашего ума. Мы побились об заклад с господином Бэрнъельмом, что как-нибудь воскресным утром прокатимся на ослах от Виллы Петролеа до нобелевской конторы в центре города. Мы выехали из поселка в 7.30, а уже в 8.30 прибыли на место, но если б ты знала, как мы хохотали этот час, ты бы удивилась, что мы добрались туда в целости и сохранности. A потом мы остались в городе до вечера и развлекались напропалую. Мы воспользовались тем, что у Вильгельма была встреча с Эмануэлем Нобелем, потому что он бы такого не позволил, а Хильда разрешила. Вечером нам таки попало от Вильгельма за эту выходку, но и он не сумел скрыть улыбки».

Вилла Петролиа – городок для служащих компании «Товарищества братьев Нобель»: изящные утопавшие в садах здания «в византийском стиле»

B апреле 1896 г. Рут сообщает матери: «Тюра сейчас тоже пишет домой. Мы с ней потихоньку удрали из клуба, где устроили кофепитие в честь фру и фрекен Нобель [Эдлы и Анны. – Б.О.). Мы попили кофею, наелись до отвала конфет, а потом снова заявились к господину Стигселиусу. У Фигге болели зубы от нервов, я его потерла, договорившись, что он угостит меня за это зельтерской водой – уж очень я объелась сладостей. Фру и фрекен Нобель приехали в прошлую среду. Фрекен, по-моему, очень симпатичная, а про фру Нобель судить не могу, потому как она барыня. Всё. Матушкина Плутовка».

Чуть погодя Рут рассказывает: «Нобели устроили для всех чудесную поездку в Сураханы – смотреть храм огнепоклонников, где молились вечным огням последователи Зороастра, и огни там горят до сих пор, хотя святилище стоит пустое и заброшенное. Раньше огонь горел в каждой келье и еще во дворе и на башне крематория, а теперь остался только по четырем углам большой башни, но и от них заливало светом весь двор, и храм был виден в ночной степи издалека. Выехали мы в девять вечера на специальном поезде. Было изумительно красиво и торжественно. Мы с Тюрой готовы были спрятаться в келье и, когда все уедут, поклоняться вечному огню, как зороастрийцы. <…> Теперь пора ложиться спать, иначе В. устроит мне завтра взбучку. Он очень славный, только делается несносным, когда лезет в мои дела».

Письмо от 21 апреля или 3 мая 1896 г.: «Всю неделю у нас стояла прекрасная погода, но сегодня, по случаю воскресенья, пошел дождь. Это особенно досадно, потому что именно сегодня была закладка церкви для здешних немцев и шведов». Ha церемонии присутствовали Эмануэль Нобель и Вильгельм Хагелин.

По утрам Рут массирует пациентов. B остальное время она беседует с гостями, ходит на обеды, как-то выбирается с компанией на Нарген, островок в окрестностях Баку. «На острове ни одного деревца, но солнце не успело сжечь всю траву, и ложбинки между скалами были зеленые. Из жителей там только смотритель маяка с семьей да несметное множество кроликов и змей». Тюра и Рут с удовольствием купаются. После ужина молодежь затевает жаркие споры. Ha обратном пути поджигают море, бросив горящую тряпку туда, где из-под воды выходит газ.

По дороге на отдых в Финляндию и Швецию Рут останавливается в Москве, чтобы присутствовать при коронации Николая II. «Матушка и не представляет себе, как гут все было разукрашено, впрочем, об этом вы можете прочитать в газетах. Ho мне интересно было своими глазами полюбоваться на такое убранство». Скопленное жалованье Рут посылает матери, которая кладет его на сберегательную книжку.

1 сентября 1896 г. Рут возвращается в Баку: «На пристани меня встречали Вильгельм, господин Стигселиус и доктор Фегpeyc. Об эту пору народ стекается в город из разных мест, куда уезжал на лето. B портовом городе Дербенте (в который они заходят по дороге в Баку. – В. О.) пароход не мог причалить, так что пассажиров и грузы переправляли на лодках. Такого гвалта я еще в жизни не видывала и не слыхивала. K нам поднялись персы, они приплыли в крохотной лодочке предложить на продажу фрукты, а заодно, видимо, и поживиться чем-нибудь. Когда подошло гребное судно с множеством пассажиров, которые стали с боем пробиваться на пароход, персы воспользовались суматохой, перескочили от нас туда, стали орать и вопить хуже всех прочих, чтобы потом, улучив минуту, когда никто не смотрел, снова прыгнуть к себе в лодку, уже с узелком на брата. Затем они сбоку пошли на абордаж парохода, но наша команда стала поливать их водой, а когда это не подействовало, то помоями, пока персы гигантскими прыжками не убрались обратно в лодку, и, как ни странно, ни один из них не упал в море, разве что окунулся рукой или ногой».

Баку, письмо от 16 сентября 1896 г. (на почтовой бумаге товарищества): «В четверг Вильгельм уезжает, и сегодня я покупала в городе шелковые отрезы, которые он повезет Хильде. Вильгельм очень славный. Мы с ним прекрасно ладим. Позавчера от нас уехал господин Стигселиус. A однажды ночью пожаловал новый гость, господин Круселль из Санкт-Петербурга, которого ждали только на другой день. Он очень любезный, и теперь я сижу на хозяйкином месте, и спасибо после еды говорят мне, что, на мой взгляд, довольно забавно. По приезде у господина Круселля болела шея, и я ее раза два помяла. Интересно, что я целое лето пробыла в бабьем царстве (да позволено мне будет так выразиться), а теперь вращаюсь почти исключительно среди мужчин. Мы играли в лаун-теннис, и у меня разболелась правая рука. Вильгельм всем рассказывает, что я выучила русский, и надо не пугаться, а как ни в чем не бывало продолжать его осваивать. Вчера мы с В. ходили между девятью и десятью гулять и завернули на кегельбан, где собрались лучшие игроки. Выглядели они, прямо скажем, шикарно: без сюртуков, в рубашках с отстегнутыми воротничками и брюках на ремне, разгоряченные, с лоснящимися лицами. Потом мы заглянули в клуб выпить зельтерской, и там, разумеется, тоже были одни мужчины. <…> Сегодня начались занятия в нобелевской школе, и я ходила туда вместе со всеми. Четыре вечера подряд В. брал меня на завод, и мне это очень нравится. Иногда он рассказывает массу интересного о том, что там происходит».

B октябре 1896 г. Рут пишет матери из Баку: «Я получила от Стиккана чудный подарок, но не стану огорчать матушку и признаваться, что именно. Подарок нам на двоих с Тюрой. Я еще не уверена, осмелюсь ли рассказать о нем Вильгельму». (Позднее она признается, что это изящный маленький револьвер.)

И в ноябре того же года: «Вчера в клубе устроили большой вечер в честь музыкального руководителя у мужчин. Исполнялось много разных номеров, фру Лампе пела, потом был театральный спектакль. Вильгельм оставил меня на попечение господина Круселля, поэтому я могла пробыть на вечере столько, сколько захочу. Мы поужинали и шикарно провели время. Тюру позвали с собой Таусоны, и она у них заночевала. Если б ты только знала, как я натанцевалась! Даже сплясала русскую мазурку, хотя не совсем удачно. Зато повеселилась я на славу. Вильгельм оставил открытой балконную дверь, так что я спокойненько вошла через нее, когда в четверг, в половине пятого утра господин Круселль и Фигге распрощались со мной в саду. Ha этой неделе Хильда собирается пригласить в гости одних мужчин – то-то будет весело! Теперь я помассировала шею Вильгельму, и он просил передать тебе большой привет».

5 января 1897 г.: «Милая моя, любимая матушка! Скоро придет от тебя новая весточка? Поздравление с Рождеством получила, а после – ничего. B предыдущем письме я рассказывала о крестинах у двоих детей. C тех пор крестин не было. B первый день Нового года в клубе устроили торжественный завтрак, в одиннадцать утра. Мы ели, пили и радовались жизни. Несколько рабочих переоделись пиратами и попросили разрешения устроить спектакль и разыграли представление, в финале которого пиратский вожак убивает часть мятежников, и они весьма натурально падают на пол. A потом все актеры исполнили русский народный танец, камаринскую, и это было здорово. <…> Тут можно выпить хорошего вина и хорошего ликера, а затем угоститься шведским пуншем, который тайком принесли с собой. <…> Мы играем в теннис, пьем кофе с ликером и снова играем, пока не наступит темнота. <…> Эпизод: на днях, возвращаясь домой, я застряла посреди улицы по щиколотку в грязи; навстречу шел симпатичный рабочий с узелком под мышкой, он крикнул: “Постойте, барышня, сейчас я вам помогу” огромными шагами добрался до меня, обхватил за талию и, вроде какого-то свертка, перенес на ту сторону».

У Рут теперь четыре пациента, и она с Тюрой переселяется в город. Господин Стигселиус превращается сначала в Стиккана, потом в Лассе; крепнет дружба и с Фигге – геологом Typберном Фегрёусом.

Тюра и Рут устраивают праздник, который по-русски называют «новосельем». «Пригласили столько гостей, сколько влезло в комнату: Хагелины, Таусоны, Сандгрены, Стары и, конечно, паши кухарки – Фигге и Стиккан. Кухарки притащили здоровенную бутыль глинтвейна, зельтерскую воду и большой шикарный торт. Ha новоселье положено приносить хлеб да соль и угощать ими хозяев. Многие принесли хлеб и пирожные домашней выпечки, а Вильгельм вручил нам баночку с ландышами, которые распустились на этой неделе и на которые мы не перестаем любоваться».

«Квартира находится в гористой части города, довольно высоко на склоне, по в награду за трудный подъем от нас открывается великолепный вид на море с его многочисленными судами и алым восходом солнца но утрам. A еще перед нами древняя стена вокруг города персов с его таинственными улочками и, наконец, весь современный Баку, посреди которого возвышается русская церковь с сияющими золотыми куполами. Замечательно чувствовать себя свободными. Мы с Тюрой иногда выходим вечерком пройтись и радуемся, что никто не запрещает нам этого удовольствия. Какие попадаются навстречу красавцы, иногда просто глаз не оторвешь!.. Однако показывать им восхищение опасно: у этих мужчин огненные взоры, говорящие о пылкости натуры, и они отнюдь не скрывают своих чувств… He было у нас недостатка и в вине – благодаря знакомству с капитанами. Многие из них неженаты и очень милые. Они возят из Персии апельсины». Однажды Рут едет с Вильгельмом в поселок Петролеа «в карете, какой ты еще в жизни не видала: экипаж движется бензином и, значит, катится сам, безо всяких лошадей». Прохожие дивятся на Хагелинов «бенц» в пять лошадиных сил. Автомобиль гордо делает круг по поселку, и к инженеру Гарсоеву подскакивает его грузинский слуга с воплем: «Хозяин, хозяин, теперь я могу умереть спокойно… я видел, как арба едет без лошади!»

Март 1897 г.: «Позавчера вечером у нас было незабываемое, потрясающее зрелище! Я чуть не задохнулась от восторга. Если бы я только могла изобразить его словами! Это был огонь! Целый фонтан нефти высотой в тысячу футов, вдруг забивший из-под земли! Представь себе, что перед тобой с оглушительным грохотом вырастает толстый огненный столп эдакой высоты. Он вспыхнул ярким пламенем, и его видно на 50

миль окрест! Говорят, такое зрелище большая редкость, если вообще не уникальный случай; а еще загорелся большой амбар с мазутом. Ho его пламя образовало лишь красное основание колоссального столпа, вознесшегося ввысь по абсолютно прямой линии, несмотря на порядочный ветер. Скважина принадлежала богатому армянину Тагиеву (во всяком случае, мне кажется, что он армянин), и он переживет эту потерю, хотя убытки исчисляются в миллионы рублей. Подумать только, мне посчастливилось туда съездить и все увидеть. Мы с Тюрой были на “Вилле” (в поселке Петролеа. – Т.Д.) и как раз собирались садиться за стол, как вдруг влетает господин Стигселиус (что само по себе удивительно, обычно он крайне спокойный) и спрашивает, видели ли мы пожар. “Скоренько одевайтесь и поехали!” Мы не стали медлить, тем более что о подаче фаэтона он уже позаботился. До Биби-Эйбата около мили, но зрелище было грандиозное даже с веранды. Видела бы ты это необыкновенное свечение над Биби-Эйбатом… Казалось, перед нами распростерлась волшебная страна, в которой всё из чистого серебра. Такой красоты, матушка, я не наблюдала никогда в жизни! Около девяти мы вернулись в город и, поскольку господин Стигселиус проголодался, пошли в «Гранд-отель» ужинать. Затем он отвез нас домой, однако спали мы в ту ночь мало: невозможно было стереть из памяти величественный огненный столп, мерцающий серебром Биби-Эйбат и грохот нефтяного фонтана».

Еще март 1897 г.: «Любимая моя матушка! Тебе не стоит тревожиться, что я будто бы веду себя опрометчиво! Вечером мы с Тюрой почти не выходим из дому без сопровождения Фигге и Стиккана. A они, да будет тебе известно раз и навсегда, люди порядочные. Впрочем, ты права. Как раз вчера мы ходили в Оперу слушать “Аиду” причем не с ними, а с капитаном Пальмросом и господином Бэрнъельмом, которые нас и пригласили. C нами была еще одна молодая шведка, фрекен Шутценхейм. Сначала мы поужинали у господина Б., а уже потом отправились в Oпepy. Я раньше не слышала “Аиды”, поэтому совершенно не могла следить за действием, тем более что пели, разумеется, по-русски. Пояснительного текста, какой тебе дают в Стокгольме, здесь не бывает. Сегодня я помираю хочу спать. <…> A вчера утром, представь себе, мне объяснились в любви прямо на улице. Одни перс, который знает русский язык. Очевидно, ему понравилась моя внешность, в особенности рыжие волосы. Я шла мимо, и он окликнул меня словами: “Ты красивая”, на что я ответила: “А ты нет”. Это было не совсем справедливо, потому что у него были дивные глаза. Тогда он сказал: “Я люблю тебя”, на что я ответила: “А я тебя – нет”. – “Неважно, я тебя все равно люблю” – продолжал он. Я в ответ: “Но я не татарка”. Он опять: “Неважно, я тебя очень люблю”, на что я сказала, дескать, это глупо с его стороны, и юркнула в свои ворота. Надеюсь, каналья просто шутил со мной, иначе дело могло обернуться не самым приятным образом. A еще, матушка, не стоит тревожиться по поводу чумы. Никто из здравомыслящих людей вокруг не думает, что она сюда доберется. Ты спрашиваешь, чем занята Тюра. Она учит сына капитана Ласси, для чего каждый день ходит к ним. Кроме того, она вышивает подушки, занимается живописью и прочая и прочая, в общем, делает все, что ей заказывают. Она уже здорово поднаторела в русском, чего нельзя сказать обо мне, потому что эти негодники, у которых мы живем, норовят говорить только по-немецки».

27 апреля 1897 г.: «В Тифлисе мы провели время чертовски весело, шикарно и здорово. Жили в шикарном отеле и имели все, что было угодно душеньке. Мы пробыли там каких-нибудь четыре дня, но эти дни можно считать самыми замечательными в моей жизни. Hac с Тюрой пригласили Стиккан и Фигге. Еще ездили Берта и Андерс Таусон, господин Бэрнъельм, господин Петерсон, а также Юлин и Лаквист. Сегодня обедала в гостинице “Метрополь”. Страшно устала и хочу спать. Играла в лаун-теннис, потом два часа ходила по степи за черепахами. Хильда и Вильгельм уже спят».

C ноября 1898 г. Рут опять в Петербурге – обустраивает квартиру Хагелинов, ухаживает за детьми и осматривает город.

«Дражайшая матушка! Ha улицах тут невероятное оживление, и мне оно нравится. Когда со мной Хильда, мы берем экипаж, обычно же, если идти недалеко, я с удовольствием окунаюсь в гущу народа. Однажды я зашла с Борисом в финский магазин, где продают хрустящие хлебцы из пеклеванной муки. Какие же они вкусные, а то мне уже приелся извечный белый хлеб швейцарских пекарей. <…> Завтра приезжает из Выборга Тюра Хейкель. Хильда еще до моего приезда позвала ее в гости. Приятно будет снова повидаться с Тюрой. Впрочем, насколько я поняла, она пробудет у нас всего дня два. Hy что ж, надо получше провести это время.

Вильгельм в Баку и едва ли вернется в Петербург, пока я тут. Ребятишки ужасно милые. Правда, самый маленький бывает не очень доволен, когда я беру его на руки, но потихоньку привыкает. Утром он заходит ко мне, когда я умываюсь, и подсмеивается надо мной. Борис сильно вырос и стал непослушным, только все равно он мой любимец. <…> Хильда кланяется тебе и сестрице. Говорит, что постарается за этот месяц как следует воспитать меня, потому что мне якобы не хватает воспитания! C наилучшими пожеланиями всем, Плутовка».

Тогда же, в ноябре, Рут пишет из Петербурга своей сестре Аве: «Были с несколькими визитами. Hac принимали Нобели, фру Ольсен (урожденная Мина Нобель) и Кауфманы (как я понимаю, Хильдины близкие друзья), а вчера еще владелец нашего дома, Белямин. Иногда заглядываем к живущим тут же Кьяндерам, старым знакомым Хагелинов. Два-три раза были гости и у нас, только чаще нас не могли застать, отчего Хильда написала на визитной карточке: “lundi j.f.”, так что теперь приходится по понедельникам сидеть дома. Однажды нас посетил приехавший из Баку капитан Пальмрос. Я о нем рассказывала и даже показывала его карточку. Ha другой день он пришел снова и остался к завтраку (как здесь называют полуденную еду). Интересно было послушать свежие бакинские новости».

Рут уезжает, сначала в Швецию, затем в Льеж. Она отсутствует три года.

B октябре 1901 г. она пишет из Петербурга: «Дорогая моя матушка! У меня выдалась спокойная минутка, хотя дети еще не легли. Борис пристроился рядом, за письменным столом Вильгельма, и читает интересную книжку, а Лина сидит напротив – пытается успеть с уроками. Доносящиеся с другой половины жуткие индейские вопли означают, что дома и Володя, но до поры до времени с ним занимается тетушка».

Петербургский особняк Нобелей посещает Сельма Лагерлеф. B 1912 г. она рассказывает:

«Из просторного вестибюля в нижнем этаже я по великолепной высокой лестнице поднялась в городскую квартиру и попала в зимний сад. Слева от него были двери в столовую и в замечательный кабинет доктора Нобеля. Далее располагалась огромная гостиная – такой большой гостиной я еще никогда не встречала в частном доме…»

B конце ноября 1901 г.:

«В пятницу мы ходили к Круселлям и застряли там: они давали обед, который затянулся до 10 часов. Мы честно хотели сразу уйти, но господин Круселль настиг нас в передней и вернул. Hac усадили за стол, и мы хорошо провели время. Я отдала должное еде и с удовольствием присоединялась ко всем тостам, пила шампанское и другие вина. После обеда для нас пели два господина, и настроение у всех было превосходное, и мне было очень весело, только я умудрилась облить Хильду кофе, – впрочем, виновата отчасти была она сама. За два года в Льеже я и вполовину столько не смеялась, сколько уже смеялась тут. Даже трудно сказать над чем, просто здесь вечно случается всякие глупости, да и Хильда такая потешная, с ней не соскучишься.

У нас тут сплошная суета. За предыдущую неделю провели в спокойствии дома всего один день – среду. A в остальные дни либо сами куда-нибудь ходили, либо принимали гостей. У меня для такого образа жизни не хватает нарядов, ведь нужно быть прилично одетой, когда идешь к Круселлям или к Нобелям в день, назначенный их дамами. <…> C пятницы по воскресенье мы каждый вечер были в гостях и получали удовольствие – кроме воскресенья, когда ходили к Нобелям, где обстановка такая торжественно-строгая, что больше меня туда не заманишь».

Сельма Лагерлёф – шведская писательница, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе

Письмо от 1 декабря 1901 г.: «Хильда чуть не всю неделю по гостям. Началось с воскресной поездки на свадьбу, <…> я напросилась в виде зрительницы, потому что хотела посмотреть русское венчание. Церемония была длинная, со всякими выкрутасами. Потом я уехала домой, а Хильда отправилась в дом невесты, где еще долго поздравляли новобрачных и пили за них. <…> Ты просто не поверишь, матушка, как Хильда расфрантилась, каких шикарных туалетов себе понаделала: ее изящные платья светлого шелка столь великолепны, что невозможно глаз отвести. B среду вечером Нобели пригласили нас с Хильдой в Оперу. Давали по-русски “Иоланту” и “Гензель и Гретель”».

9 января 1902 г. Рут пишет из Гельсингфорса, куда поехала навестить родителей будущего мужа: «Дорогая матушка! Ты наверняка считаешь, что тебе давно пора получить от меня письмо, и я с тобой совершенно согласна. Безобразие, что я гощу у будущих свойственников, обручаюсь и все такое прочее, не оповестив собственную матушку. Итак, уведомляю тебя: я собралась замуж за Ларса Стигселиуса, о чем прошу официально объявить всему свету. Будь добра, матушка, распорядись, чтобы о помолвке было напечатано в газетах “Смоландс аллеханда” и “Стокгольме дагблад” во вторник, 14-го числа. Мы хотим в этот день обменяться кольцами».

Aapc Антон Исидор Стигселиус был кораблестроителем из Обу. Ha службу к Нобелям поступил в 1880 г., начав с чертежного бюро в Царицыне, откуда он перебрался в Астрахань, а в 1887 г. – в Баку, на должность проектировщика. Через пять лет он возглавил технический отдел товарищества, в 1897–1898 гг. руководил строительством эллинга. Ларе написал несколько чопорное письмо «многоуважаемой госпоже Грапенгиссер», в котором рассказывает о себе и просит руки ее дочери.

19 февраля 1902 г. Рут собирается на родину, рассказывает, что намерена купить из одежды и приданого. «Каждый Божий день к нам приходит молодой инженер Борггрен, который едет в Баку. Доктор (т. е. Aapc Стигселиус. – Т.Д.) устраивает мне бурные сцены, утверждая, что инженер ходит по мою душу. Hy что ж, это был хороший случай “распустить язык” и не менее хороший случай учиться сносить шутки на свой счет, а вообще мы с ним так много смеемся, что на сердце легко и свободно».

Да, Борггрен опоздал. После свадебного пира, устроенного в фамильной усадьбе Норрбю, Лассе и Рут едут в Берлин, оттуда через Вену к Средиземному морю, на остров Корфу и в Афины, затем пароходом до Батума и поездом к своему новому дому в Баку, где они проживут до 1913 г.