Первая мировая война – больше поставок для фронта!

B самом начале лета 1914 г. директор «Дойче банка» по секрету сообщает в Берлине Вильгельму Хагелину: «Скоро будет война». Хагелин в недоумении, и банкир объясняет ему: «Истекает срок нашего торгового договора. Мы хотим более выгодных условий, а российское правительство на них не согласно».

Убийство в Сараеве наследника австрийского престола и его супруги дало Австрии случай раз и навсегда покончить с южно-славянским национализмом, представлявшим угрозу двойственной габсбургской монархии. Началу Первой мировой войны способствовало разделение великих держав на два лагеря. Россия не могла подвести своих братьев-славян и приступила к мобилизации. Германия приняла сторону Австро-Венгрии и 1 августа объявила войну русским, а чуть позднее – французам. После нападения немцев на Бельгию в междоусобицу вступила и Англия.

B Швеции был серьезнейший политический кризис. Социалисты видели прежде всего «русскую опасность», для них царизм таил в себе угрозу, а социализм призван был стать главным миротворцем и спасителем человечества: с установлением интернационального правопорядка поводов для войн больше не будет. Совершенно иного взгляда на «русскую опасность» придерживался германофил и националист Свен Хедин. Его 70-страничный памфлет «Слово предупреждения» был шедевром красноречия и в 1912 г. разошелся по стране огромными тиражами. Хедин развенчивал наивные идеи социалистов и пугал народ, живописуя, как Швецию захватывают русские революционеры. Масла в огонь подлил и более или менее открытый сговор шведских социалистов с революционными силами в Европе. B январе 1914 г. шведский посланник генерал-лейтенант Эдвард Брэндстрём докладывает из Петрограда (как назывался Санкт-Петербург с 1914 по 1924 г.): «Россия готовит вторжение в нашу страну». Русские же подозревали Швецию в том, что она может совместно с Германией напасть на Россию. Обычно столь рассудительный дипломат поддался всеобщей ажитации.

2 августа но всей Швеции гудят колокола; лидер социалистов Яльмар Брантинг заявляет о своей лояльности правительству. Страна объединилась и по-прежнему не хочет вступать в альянсы. 3 августа обрадованный этим сообщением премьер-министр Яльмар Хаммаршёльд объявляет о шведском нейтралитете. И наконец-то власти решают заняться обороноспособностью Швеции. Впрочем, общественное мнение убеждено, что война не затянется. Тем не менее, катастрофа уже свершилась. Война положила конец «прекрасной эпохе» (la belle epoque) – долгому периоду, когда люди и капиталы пользовались свободой передвижения, когда ширилась мировая торговля, когда в обществе возобладали либеральные идеи, согласно которым права личности важнее прав государства.

Несмотря на войну, в мире продолжалась борьба за нефтяные рынки. Ha сцену выступила «Русская генеральная нефтяная корпорация», или «Ойль», – эта административная компания наполовину представляла английские интересы, но ее поддерживал ряд видных российских банкиров и нефтепромышленников. B 1914 г. «Ойль» попыталась заручиться большинством голосов на ежегодном собрании «Товарищества бр. Нобель» и захватить его в свои руки, однако старые пайщики воспротивились, и эта попытка сорвалась. Спустя полгода двое членов правления «Ойль», состоявшие также в правлении «Бранобеля», предложили свои акции «Ойль» Эмануэлю: они считали его наиболее подходящим человеком для руководства российской нефтепромышленностью, а корпорация нуждалась не только в деньгах, но и в ценных специалистах. Эмануэль не проявил интереса к предложению. Вильгельм Хагелин не раз упрекал Эмануэля в излишней осторожности и нерешительности; с этими упреками, вероятно, согласился бы и Альфред. И все же Xaгeлин не без помощи других одолел Эмануэля. Даже Ханс Ольсен приезжал в Петербург, чтобы заставить его решиться. B конце концов они добились от Эмануэля ответа, который истолковали, как им было удобно: дескать, «черт с вами, делайте, что хотите, только оставьте меня в покое». Впоследствии Эмануэль принимал деятельное участие в приобретении Нобелями банковских бумаг на сумму в 40 миллионов крои и выпуске собственных акций на 55 миллионов, что позволило им заполучить активы «Ойль». B 1915 г. товарищество контролировало свыше половины российской нефтяной промышленности.

Однако идет мировая война, и музыку заказывает петроградское правительство. A оно требует наращивать поставки для фронта, так что все заводы работают на полную мощность. Нобелевская флотилия из 40 наливных судов и барж перевозит огромное количество нефтепродуктов по российским рекам и каналам, по Каспийскому и Черному морям. Ha 1916 г. в «Товариществе бр. Нобель» и в фирмах, которыми оно частично владеет, трудится свыше 50 тысяч человек. Co своей тысячи скважин товарищество получает треть сырой нефти в России и 40 % продуктов ее перегонки, поставляет две трети товара, потребляемого на внутреннем рынке. Компания строит первый российский завод по производству бензола и взрывчатого вещества толуола. Ведь экпортировать динамит из Германии больше нельзя, эта страна – враг!

B 1916 г. товарищество выплачивает по дивидендам рекордную сумму в 40 %. То-то бы гордился Альфред! Людвиг предпочел бы иные достижения. Когда Детердинг прислал в Баку своих инженеров, они обнаружили, что нобелевские предприятия устарели. Товарищество не вело исследований, не разрабатывало новых технологий – все силы уходили на войну и выполнение правительственных заказов. K тому же Нобелям просто не хватало квалифицированных сотрудников.

B руководстве компании происходят перемены. После перехода в «Ройял датч-Шелл» Эрнста Грубе бремя переговоров с Парижем и Лондоном возложено на Вильгельма Хагелина (нередко в них участвует и Эмануэль Нобель). Сбытом стал заведовать Кнут Литторин, а всем нефтяным производством – Apтур Лесснер. Йосту Нобеля назначили главным управляющим в Баку, тогда как его брат Эмиль возглавил механический завод в Петрограде.

 

Революция! Круши все старое!

B феврале 1917 г. царь отрекся от престола. Членам царской семьи на некоторое время позволяют остаться в Петрограде, затем их вывозят в Екатеринбург, где выстрелы в подвале и яма в лесу знаменуют конец их жизни и российской монархии. Война и происходящие в России беспорядки дают Финляндии шанс к освобождению, и 6 декабря 1917 г. она провозглашает свою независимость. B январе следующего года ее признает мировое сообщество, а в 1920 г. – и Россия.

Акселя Блумгрена отзывают обратно в Баку. После пяти весьма плодотворных лет в Чимионе он со своей немногочисленной семьей покидает Туркестан. Перед новым, 1917-м, годом его место там занимает другой человек. «Я и помыслить не мог, что через какой-нибудь год мой преемник и 28 моих товарищей по работе погибнут, защищая промысел». Итак, весной 1917 г. Аксель снова в Баку, пытается работать и условиях, которые становятся все более невыносимыми.

«Из Петрограда доходили слухи о волнениях и смуте не только среди населения, но и в правящих кругах. Главной фигурой на политической сцене стал неотесанный и похотливый Распутин. Этот хитрый сибирский крестьянин приобрел большое влияние на императорскую чету, в особенности на императрицу, и мог по собственной воле назначать и смещать министров, а также предпринимать другие меры, имевшие роковые последствия. Поговаривали об измене, в которой была замешана императрица, о том, что се даже думали выслать в туркестанский Ташкент. Из этого ничего не вышло, однако кризис достиг стадии, на которой может случиться все, что угодно. Безвольный и слабый по натуре, царь негласно уступил право решать все дела императрице, та же слушалась советов Распутина. Великие князья пытались отстранить Распутина от управления государством, а когда это не удалось, решили его убить. Морозной декабрьской ночью их план был приведен в исполнение. Вся страна торжествовала и надеялась на перемены к лучшему, однако развал продолжался еще более быстрыми темпами.

Революция означала свободу. Что такое свобода, никто не знал, но все были убеждены, что свободу нужно приветствовать, поскольку это нечто великое и недоступное пониманию. Свобода стала всеобщим лозунгом. Bo имя свободы распахивали тюремные ворота и выпускали заключенных (ведь свобода распространялась и на них). Bo имя свободы люди дезорганизовывали работу предприятий, дававших им средства к существованию. Доказывать непоследовательность таких действий было бессмысленно. Можно было нарваться на то, что тебя объявят контрреволюционером и врагом народа, а это не всегда полезно для здоровья.

Революция была, так сказать, делом государственным, тогда как компании принадлежали частным лицам. Революционерам это не нравилось. Bce старое следовало сокрушить, а частный капитал – вытеснить из промышленности. Государство, однако, не могло управлять всем производством. K тому же оно было слишком занято гражданской войной и организационными мероприятиями в центре. Тем не менее, контроль в нужном направлении уже осуществлялся, со временем его могущественная рука дотянется и до наших отдаленных угодий.

«Вся власть Советам!» – провозгласил Ленин в своем декрете, и Советы подхватили лозунг и бросились создавать комитеты.

Развернулась борьба за состав этих комитетов, агитировали и во время рабочего дня, и после. Каждый выставлял свои заслуги, доказывал, что выбрать нужно его.

Плотник Витушов приставил бочку к стене и объясняет с нее разгоряченным слушателям: «Попадись мне сейчас под руку какой-нибудь из этих сволочей начальников, я б ему башку так и раскроил топором!» Идущий мимо Аксель Блумгрен останавливается, Витушов видит его и сбивается с речи. «Наступила гробовая тишина, все окаменели, а я спокойно проследовал своей дорогой».

«На одном из митингов неграмотный татарин Ахмат умудряется доказать собравшимся, что носить корм свинье ниже его человеческого достоинства. “Митингами” (с английским произношением) называли частые рабочие собрания, где каждого призывали высказывать свое мнение; в конце собрания принималась “резолюция” о которой уведомляли всех заинтересованных лиц. B данном случае резолюция гласила: негоже истинному революционеру прислуживать буржуйской свинье.

B разгар революции рабочие прогнали одного мастера, и он вынужден был спешно уехать. Перед отъездом мастер продал своих кур и свинью финскому инженеру Нюману. Встретив меня в Биби-Эйбате, Нюман предложил войти с ним в долю по содержанию свиньи: двум семьям легче будет се прокормить. Да и мясо, когда свинью зарежут, удобно разделить пополам, им одним будет слишком много. Я согласился, и мы поручили свинью заботам дворника.

И вот на митинге принимают резолюцию, что дворнику нельзя смотреть за свиньей, и предупреждают нас за два дня. Плакал наш рождественский окорок… Ахмат вызвался прирезать свинью, чем меня крайне удивил: как мусульманин он не имел права касаться нечистой скотины. Тем не менее, он со знанием дела зарезал свинью и разделил се точно на две половины, от хрящика между ноздрями до копчика хвоста. A еще Ахмат попросил кусок свинины и, разумеется, получил его. И мы долго ели мясо во всех видах – свиные отбивные, свинину на ребрышках, жаркое, студень и т. п. – и раздавали направо и налево».

 

Захват власти в 1918 году – «крайне неприятное происшествие»

После отречения царя от престола социал-революционер и адвокат Керенский назначил Временное правительство, которое было настроено против большевиков, но его сверг Ленин в результате государственного переворота 7 ноября 1917 г. Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным не был признан на международной арене в качестве законной российской власти, тем не менее, шведское консульство осталось в Петрограде, чтобы блюсти интересы своей страны и своих подданных. B ноябре большевики назначили представителем Советов в Швеции В. Воровского, но шведские власти ограничили его полномочия, позволив лишь выдавать паспорта российским гражданам и посылать в Петроград депеши и курьеров.

Ленин считал необходимым немедленно национализировать нефтяную промышленность: «Понятно, что бюрократический контроль тут ничего не даст и ничего не изменит. <…> Чтобы сделать что-нибудь серьезное, надо от бюрократии перейти, и действительно революционно перейти, к демократии, т. e. объявить войну нефтяным королям и акционерам, декретировать конфискацию их имущества и наказание тюрьмой за оттяжку национализации нефтяного дела, за сокрытие доходов или отчетов, за саботирование производства, за непринятие мер к повышению производства. Надо обратиться к инициативе рабочих и служащих, <…> них руки передать такую-то долю прибыли при условии создания всестороннего контроля и увеличения производства».

B том же декабре две тысячи нобелевских рабочих потребовали национализации промысла. B июне 1918 г., согласно декрету Советской власти, все промышленные предприятия, находившиеся в частных руках, были национализированы.

 

Новый ленинский порядок: «труп правит собственным катафалком»

Летом 1918 г. Эмануэль Нобель едет на северокавказский курорт Ессентуки. Все, что было подвластно семейству в России, конфисковано новым режимом. Едва ли Эмануэль верит в долгое правление большевиков. Ha курорте он встречает предпринимателей и аристократов. Обстановка в городе довольно спокойная, но не хватает наличных. Эмануэль помогает местному банку наладить печать банкнот, которые затем обменивают на ювелирные изделия и ценные бумаги. Совсем близко, в Кисловодске, находится семья Йосты. Его супруга, Гения Нобель, потрясена налетом бандитов: они обыскали дом и забрали все, что попалось им под руку. Детей она спрятала на балконе. Зашитое в корсет жемчужное ожерелье грабители не нашли.

Вацлав Боровский – российский революционер, публицист и литературный критик. В момент принятия «Декрета о национализации нефтяной промышленности» был консулом в Швеции

Нобели хотят уехать из России. Co шведской няней Карин Спонгберг их семеро, и всем им достает фальшивые паспорта и крестьянское платье курьер товарищества, Миша Евланов. Эмануэль – российский гражданин, ему тем более надо бежать. B повозке они добираются до Ставрополя – и покидают его, как только город занимают большевики. Ha дорогу домой уходит почти два месяца; едой и кровом их обеспечивают нобелевские агенты – там, где есть сбытовые конторы. Вильгельм Хагелин заранее выехал в Берлин, чтобы оттуда помочь переправке Нобелей в Швецию. Германские военные власти сообщают, что Эмануэля с родными видели в Ростове-на-Дону. Значит, они пробираются через Украину в Польшу, чтобы уже оттуда попасть в Германию. 26 ноября Эмануэль, Йостина жена и все чада и домочадцы оказываются в Берлине. Об этом бегстве Эмануэль скажет: «Мы всегда были напоены и накормлены, всегда могли выспаться и не видели дур-ного ни от одной живой души. Bce было хорошо, я очень доволен».

Роберт и Людвиг Нобели, армянин Арафелов (Арафелян), а также восемь мусульман были людьми богатыми – и достойными. Остальные же словно попали туда из сказок «Тысячи и одной ночи»: они проматывали свои состояния на женщин, лошадей, азартные игры, роскошества и излишества, возводили для себя и родных изумительные дворцы. Один нувориш даже вроде хотел построить дом из чистого золота, только его отговорили. Дворцы сооружались на европейский манер, хотя нередко в архитектуре присутствовало и влияние Востока, в частности Персии. Социальная ответственность не шла дальше благотворительности (и это в лучшем случае).

Нефтяной магнат Тагиев построил в Баку дворец и жил там со всей семьей, купаясь в роскоши. Впрочем, среди ловцов удачи были и исключения, например неграмотный татарин Гаджи

Зейнелабдин Тагиев (1823–1924), который и подписываться-то научился с помощью нобелевского сотрудника. Упорным трудом Тагиев выбился в строительные мастера. Ha первом аукционе он с двумя армянами купил участок в Биби-Эйбате. Когда нефти там не обнаружилось, его компаньоны вышли из дела. Тагиев продолжал бурить один, и вдруг у него забил фонтан, давший 12 700 тонн сырой нефти. Тагиев построил на берегу док и собственный перегонный завод, заказал наливные баржи и буксиры для перевозки нефти по Волге. Он сам продавал свою продукцию через конторы в Царицыне и Москве и в конечном счете разбогател. Поскольку такой успех сопутствовал мало кому из мусульман, он приобрел уважение соплеменников. Питьевая вода с лежащих к северу гор до сих пор поступает в Баку но керамическим трубам, проложенным Тагиевым. Он построил первый в городе театр, учредил газету, заботился об образовании детей и подростков в частности, организовал школу для девочек, многие выпускницы которой впоследствии стали сельскими учительницами.

Продав свою нефтяную фирму англичанам (за 5 млн рублей золотом), Тагиев вложил деньги в строительство в Баку текстильной фабрики. Оборудование он выписал из Англии, английские же мастера обучали татар прядильному и ткацкому ремеслу. Шерсть и хлопок поступали из деревни. Цена на ткани была такая низкая, что они были по карману даже беднякам. Taгиева пытались преследовать большевики, но другие татары за него заступились, и он даже не уехал в революцию. Он дожил до ста лет и умер у себя на даче в окрестностях Баку. Незадолго до смерти он сказал: «У меня прекрасная память, и я помню все более или менее крупные сделки, а вот одной не припомню. Когда же я продал текстильную фабрикуЛенину?» B мае 1920 г. Баку заняла Красная армия, покончив с нефтяными магнатами, их предприятиями и их роскошной жизнью. Фабрику Тагиева переименовали в мануфактуру имени Ленина. Дворец конфисковали и переделали под многоквартирный дом. Из членов семьи, что не сбежали за границу, одни покончили с собой или были убиты, защищая свой дом, других пустили из милости жить в подвале дворца или в какой-нибудь каморке. Несколько десятилетий они хранили свои воспоминания и свои фотографии, показывая их лишь детям и внукам и втайне гордясь вместе с ними знаменитым родичем. Братья Иоста и Эмиль Нобели пытались сохранить петроградский дом и спасти все, что было можно. Йоста ездил в Москву на заседание Центральной комиссии по разработке нефтяных месторождений. Учрежденная новой властью комиссия предполагала выработать конституцию для нефтяной промышленности. Bce предприятия станут государственными, а прежние владельцы будут управлять ими в качестве «технических советников»; вся продукция пойдет государству. Перед заседанием один из участников в разговоре с Йостой назвал это фарсом: «Нас уговаривают самим организовать себе похороны по четвертому разряду похороны, на которых труп будет править собственным катафалком». Bce нефтепромышленники отвергли предложения большевиков. Эмиль возглавлял механический завод и фирму «Альфа-Нобель», которая занималась продажей и ремонтом сепараторов компании «Альфа-Лаваль». 30 ноября 1918 г. обоих братьев арестовали дома за завтраком. Тайная полиция, ЧК, обвинила их в том, что это они надоумили англичан задержать в Баку служащего товарищества, еврея по фамилии Мандельштам. Братьев привели в кабинет Варвары Яковлевой-Штернберг (эта женщина пользовалась репутацией садистки). Она предъявила Йосте и Эмилю обвинение в аресте Мандельштама и сказала: обоих ждет то же, что и его, – свобода или смерть.

Их посадили в камеру № 97, с сорока койками на сто заключенных. Кормили из рук вон плохо. Секретарь Лундберг из дипломатической миссии разыскал Яковлеву и объяснил ей, что, если братьев Нобель не выпустят, шведские власти арестуют советского представителя Воровского, так как его подозревают в революционной пропаганде на Западе. Очевидно, секретарь поступил правильно: Яковлева ему поверила. Дипломаты поручились, что братья не сбегут, и Яковлева выпустила их, обязав лишь докладывать о своем местопребывании. Тем временем барон Коскулль и другие сотрудники миссии вынашивали планы тайного бегства. Эмиля и Йосту заверили, что следом можно будет скрыться и им. И вот братья едут в темном купе поезда, битком набитого красногвардейцами, и спрыгивают на станции, где их ждут сани. Километров эдак через двадцать они доезжают до крестьянской избы, ночуют там. Наутро Йоста Нобель понимает, что значит пересечь канаву, символизирующую границу между Россией и Финляндией. «Впервые в жизни я осознал истинную сущность границы. По одну ее сторону меня, скорее всего, ждала смерть, но другую была верная свобода». Ha опушке леса братьев внезапно окликают два финских пограничника, ведут в разваленную сторожку. Там Нобелям дают санную упряжку, и они добираются до дачного места Териоки, а чуть позже – до Выборга, где встречают других беженцев из России, в том числе Грубе. 22 декабря 1918 г. они прибывают в Стокгольм. K Рождеству семья оказывается в полном сборе и празднует его с Эдлой Нобель, которая и в свои 70 лет остается центром притяжения для всей родни.

 

Увидеть снова Баку не суждено

B конце 1917 г. Вильгельм Хагелин целый месяц пробыл в Баку. Там царило спокойствие. Рабочие Советы проявляли сговорчивость, их можно было в чем-то убедить, так что Вильгельм часто ходил к ним на заседания.

B Астрахани положение было хуже. Хагелину предъявили список требований из тридцати с чем-то пунктов – не только экономического, но и политического характера. B воспоминаниях «Мой трудовой путь» он пишет: «Список вручали делегаты от рабочих, все из новых, мне не знакомые, под предводительством молодого жестянщика, который всего месяц назад поступил к нам. Ясно было, что он искал не место жестянщика, а возможность для политической пропаганды. Мы встречались раза два, пытались обсудить требования, но ничего не достигли, более того, в процессе обсуждения число претензий росло, а рабочие не желали и слышать о том, что большинство этих вопросов я решать не уполномочен. Они считали, раз я приехал в Астрахань от правления, значит, могу удовлетворить все их претензии. Наутро после нашей последней встречи всякая работа в цехах прекратилась и объявили о так называемом “митинге”; его созвали в корпусном цехе, который как раз был пустым, там даже воздвигли импровизированную сцену. За мной тоже прислали гонцов, а когда я отказался пойти, меня нашли двое пожилых рабочих и посоветовали сходить, иначе, сказали они, “вас вес одно приволокут силком”. B “зале” пришлось подняться на подмостки, где мне оставили стул. Присутствовало человек 500 рабочих и матросов, на сцене находилась и кучка вожаков во главе с жестянщиком, которые изображали судей. Завели старую песню про требования, но в более резком, угрожающем тоне: дескать, я не хочу дать рабочим то, что им причитается по праву, но они своего добьются. B публике поднялся гул и какое-то движение: оказывается, ко мне протиснулось довольно много наших старых рабочих. Они боялись применения силы, однако все разрешилось мирно, потому что в самом начале собрания из конторы позвонили в штаб революционеров и рассказали о сборище. Из штаба пришел секретарь и объяснил <…>: дело слишком сложное и его нельзя решить на “митинге”. Тогда избрали комиссию, чтобы досконально изучить все вопросы. Назавтра должны были встретиться по пять представителей с каждой стороны. И председатель нашей комиссии, проявив смекалку и благоразумие, повел переговоры наилучшим образом. Он прочитал список требований и заявил, что их следует разбить на три категории: 1) тс, решение по которым могу принять я, 2) те, которые следует оставить на усмотрение правления, и 3) те, которые могут удовлетворить только революционные власти. Пять дней кряду мы утром рассматривали вопросы, подлежащие решению на месте, а после обеда писали протокол, на шестой день председатель комиссии зачитал этот протокол на очередном “митинге”. Думаю, ему потребовалось часа два, чтобы донести до слушателей навит обоснованные решения, причем так, что все остались удовлетворены. Я спросил ребят, довольны ли они. Ответом было единодушное “да”. Будут ли теперь нормально работать? B ответ раздалось столь же единодушное, громогласное “да”. Я поблагодарил их за обещание и объяснил, что теперь должен вернуться в Петроград, на что мне в пятьсот глоток прокричали “счастливого пути!” а многие еще и “ура!” B Петрограде меня встретил на вокзале Эмануэль. Он посоветовал немедленно ехать в Швецию и как следует отдохнуть». B начале июля 1918 г. Хагелин опять в Петрограде. Он приезжает дипкурьером, и его паспорт проверяет бывший лакей Эмануэля Нобеля. «Вот это был сюрприз так сюрприз! Разумеется, мы не подали виду, что знакомы, но знакомство это оказалось мне выгодно, поскольку меня пропустили без очереди и обслужили весьма проворно». A в конторе Вильгельму доложили о конфискации его автомобиля. Bce начальники теперь состояли под надзором рабочих комитетов. За полтора месяца, что Вильгельм провел в Петрограде, руководители нефтепромышленных предприятий устроили несколько заседаний, пытаясь наладить продуктивную работу. Весьма активно вели себя на этих заседаниях Йоста Нобель и Михаил Белямин-младший. «Во время одного заседания я получил странное предложение. Высокий чиновник, ранее сам трудившийся в нефтяной отрасли, попросил меня о разговоре с глазу на глаз. Я проследовал за ним в соседнюю комнату, и он осведомился, не возьмусь ли я за техническое руководство всей бакинской нефтепромышленностью. Я ответил вопросом: как же я смогу руководить, если меня не будут слушаться, если комитеты станут давать мне указания? Нет, на руководящие должности властям нужны были другие люди». B конце августа Вильгельм Хагелин вернулся в Стокгольм. B сентябре 1918 г. он пытается съездить в Баку. Весной 1920 г. предпринимает еще одну попытку. K этому времени запасы сырья там исчерпаны и из Стокгольма тратятся миллионы крон на его закупку. Преодолев множество препон, Вильгельм добирается до Константинополя, где узнает от полномочного министра Густава Валленберга, что большевики накануне вошли в Баку и без сопротивления берут власть. Тем не менее, Вильгельм плывет в Батум: директору одного из тамошних дочерних предприятий было поручено oxpaнять и переправлять далее запасы нефтепродуктов. Ha верную смерть в Баку Хагелин не едет. Доложив в Берлине обстановку Эмануэлю, Вильгельм 3 июля 1920 г. снова в Стокгольме.

 

Помогает ли шведский флаг?

Развал России позволяет немцам прибрать к рукам богатые месторождения нефти на Кавказе. B соответствии с договором, заключенным в марте 1918 г. в Брест-Литовске, военные действия между Германией и революционной Россией прекращены, но союзники немцев и австрийцев – турки – уже выступили в поход на Баку. Германия обещает защитить промыслы от захвата Турцией и уничтожения, однако хочет иметь за это нефть. Ленин соглашается на такое условие. B ту весну бакинские органы самоуправления несколько месяцев контролировала группа большевиков и революционеров леворадикального толка. Иосиф Сталин шлет в Баку телеграфное распоряжение отпустить немцам столько нефти, сколько тс требуют, но местные лидеры придерживаются иного взгляда. Чтобы они дали немецким грабителям хоть каплю нефти? Ни за что на свете! Более того, социалистически настроенный муниципалитет добивается того, что в мае 1918 г. Азербайджан, Армения и Грузия провозглашают себя независимыми государствами. Советский режим так и не признал их независимости, а в июне того же года Петроград объявляет о национализации нефтяной промышленности. Bce больше скандинавов, теряя надежду, покидают Баку, но горсточка нобелевских служащих еще держится. Они становятся свидетелями ужасающих сцен, попадают под обстрел, подвергаются смертельной опасности. Среди них был и Хеннинг Бэрнъельм из Смедьебаккена в Далекарлии. Шестнадцатилетним подростком он поступил конторским служащим в московскую фирму своего деда, а со временем занял должность инженера в «Товариществе бр. Нобель» и пользовался большим уважением бакинских соотечественников. B 1916 г. Хеннинг возглавил нобелевскую машиностроительную фирму, поставлявшую оборудование для нефтяной промышленности (в том числе шведской компании «Атлас копко»). B июне 1917 г. он увозит семью в Швецию, сам же возвращается в Баку (правда, спустя год) и описывает в дневнике все сложности тамошней обстановки. B четверг, 31 июля 1918 г., Хеннинг идет в порт, где расположена контора Нобелей. «За несколько дней до этого я позаботился о шведском флаге <…>, который теперь круглые сутки реет над моей конторой! Кто знает, вдруг это желто-голубое полотнище защитит шведскую собственность от разграбления?»

Хеннинг видит толпу людей (в основном армян, но среди них есть и русские), которые устремились в порт, чтобы погрузиться на пароходы и оставить город до захвата его турками. «Среди беженцев находились и большевики во главе с Шаумяном». Их комиссара финансов Киреева арестовали за хищение четырех миллионов рублей (так говорят). Вероятно, большевики поделили добычу между собой. «Впоследствии Киреева отправили в мир иной». Еще раньше сбежал с полутора миллионами рублей заместитель комиссара. Хеннинг считает, что господа большевики держат массы в неведении о происходящем в руководстве, дабы легче было удовлетворять собственные интересы. «Теперь они поплатились за свою испорченность и низвергнуты», – сказано в дневнике. Бакинские армяне и русские давно призывали себе на помощь англичан. B тот же день, направляясь в город с начальником Биби-Эйбатского промысла, Отто Тулином, Хеннинг видит только что прибывшее судно с англичанами. Их встречают с распростертыми объятиями, особенно армяне. Через несколько дней приезжает австро-германская комиссия – эвакуировать оставшихся военнопленных. Членов комиссии берут под арест и держат в доме Тагиева.

Тут Хеннинг понимает, что англичане, видимо, бежали от персидского воителя Кучек-хана. A под Баку, в селении Бинагади, армяне, говорят, убили массу татарских женщин и детей. «Бремя их вины растет, и, если в город войдут турки, месть несчастному народу будет страшной». 17 августа насущным становится вопрос о продовольствии: турки отрезали Баку от окрестных сел. «Последние два дня в городе торопливо снимают все похожее на вывески. Чтобы обеспечить приток денег, власти решили воплотить в жизнь блестящую идею – обложить вывески ежегодным налогом в 100 рублей за квадратный аршин. Теперь у рабочих появился новый источник дохода – снимать вывески! Придется и мне убрать из окна вывеску с шарикоподшипником, потому что платить по 100 рублей я не намерен. <…> Ходил на бульвар. Там опять горят фонари и толпы народа. Посидел на лавочке и поболтал с Отто».

22 августа Хеннинг наблюдает в окно бесплатное представление. Из Персии и Астрахани прибыли суда с товарами. Ha набережную стекается народ, начинается бойкая торговля. Шум и гам стоит оглушительный. «Забавно было посмотреть на драку, вспыхнувшую среди женщин». Цены на муку астрономические. Хеннинг со дня на день ждет развязки ситуации, причем подозревает, что разрешат ее турки. «…Тогда я, право, не завидую армянам! Скорее всего, татары устроят резню в отместку за мартовские события и прочее вероломство». Сам он относится к армянам неприязненно: «Увы, я им не очень-то сочувствую». Далее Хеннинг рассуждает о том, что ему делать, если у него станут искать убежища соседи-армяне: «Разумеется, я обязан предоставить им всяческую защиту. Ho как далеко я должен заходить в исполнении человеческого долга? Рисковать ли собственной жизнью, давая честное слово, что в доме никого нет?!» Он так и не решает этого вопроса. 3 сентября турки уже в Балаханах. «Сегодня утром подбито два аэроплана, пассажиры выпали из кабин и, естественно, разбились. <…> Похоже, англичане взяли на себя командование всеми войсками, они руководят обороной и расстреляли порядочно дезертиров! Hy и поделом им!» B записи от 5 сентября – размышления о том, как будет народ выживать, если случится настоящий голод. 8 сентября Хеннинг едет с Отто Тулином в Биби-Эйбат и моется там в бане. «Какое же это удовольствие – наконец-то как следует помыться! Отто угостил меня блинчиками, настоящими шведскими блинчиками с вареньем. Вот была вкуснятина!» Пушек на таком расстоянии от Баку не слышно. 15 сентября начинается давно ожидавшееся сражение. Хеннинг Бэрнъельм подробно описывает, как раненых англичан перевозят к таможенной пристани, как армяне в очередной раз собираются в порту, рассчитывая спастись бегством. B переговорах о мире участвует шведский консул Кнут Мальм. Хеннинг с секретаршей и военнопленным Вилли прячутся от обстрела в подвал. Бегущие армяне бросили на пристани узлы с вещами, и татары в мгновение ока расхватывают одеяла и подушки, самовары, ковры, швейные машинки и все прочес. Хеннинг помогает английскому солдату, который отстал от своих.

Сотрудники компании Нобеля празднуют Пасху. Крайний справа – Хеннинг Барнъельм. Баку. 12.04.1903 г.

Понедельник 16 сентября: «На моих глазах турецкие солдаты много раз уводили за кладбища и дальше в горы мужчин, женщин и детей самого разного возраста. Их участь, вероятно, была предрешена». 19 сентября Хеннинга знакомят с новым кабинетом министров республики Азербайджан. «Это произошло у Делина, который вызвал меня, чтобы обсудить меры по защите шведов. B городе по-прежнему резали армян. Татары мстили за март, когда армяне присоединились к большевикам в кровавой расправе над татарами; погибли тысячи людей, и большевики одержали победу».

Хеннингу то и дело звонят по телефону с просьбами о защите. «Совершенно очевидно, что народу дали отвести душу и отомстить за мартовские события». Bce армянские магазины разграблены, город выглядит ужасно. Лишилось жизни около двух тысяч армян. Заодно банды громил разнесли магазины у евреев, русских и иностранцев. Наконец власти прекращают бесчинства. B разных местах Баку устанавливают виселицы, бандитов вешают, иногда расстреливают. «Сегодня я сам видел троих мерзавцев, качающихся на виселице». Хеннинг отмечает, что «на промыслах все осталось в сохранности, по крайней мере у Нобелей. Работа теперь пошла по-другому, и с мастерами разговаривают другим тоном. Думаю, обеим сторонам приятно не зависеть более от комитетов и комиссаров, которые совали свой нос в каждую пустяковину».

15 сентября 1918 г., когда Баку захватили турки, арестованных большевиков успели вывезти в закаспийский Красноводск, где ими занялись местные власти. 20 сентября 26 бакинских комиссаров были расстреляны, по-видимому, с молчаливого согласия англичан. Один из деятелей бакинской коммуны, Анастас Микоян, сумел избежать казни и потом рассказал о случившемся Ленину. 20 сентября Хеннинг задается вопросом о том, «что теперь будет с нефтяной промышленностью – не иначе как ее опять денационализируют. От этого зависит вся деловая жизнь Баку. Государственный банк с деньгами и ценными бумагами эвакуирован на пароход, который, как прочие пароходы и военные суда, стоит на рейде за Наргеном (островок недалеко от Баку. – Б.О.). Жизнь в городе постепенно входит в привычную колею, но находиться на улице после семи вечера запрещено». Турки оставили Баку в начале ноября 1918 г. И тут же вернулись англичане, хотя 11 ноября окончилась мировая война, и Азербайджан с мая считается независимым государством. B конце августа 1919 г. англичане ушли. B январе 1920 г. между Арменией и Азербайджаном разгорается война из-за Нагорного Карабаха. 28 апреля того же года Красная армия взяла Баку.

B сентябре Хеннинг Бэрнъельм выехал на родину, но, не добравшись туда, умер в Берлине от тифа.

 

«Ага, англичанин… сейчас мы его прикончим!»

При первой национализации «Товарищества бр. Нобель» сто главным управляющим в Баку был Артур Лесснер. Bcex начальников оставили, но под надзором рабочих комитетов. По свидетельству Вильгельма Хагелина, Лесснер стал единственным из руководителей товарищества, кого преследовали большевики. Ему пришлось съехать с квартиры и отказаться от служебного автомобиля. Вместе с еще несколькими начальниками Лесснера бросили за решетку: они не согласились платить дань, которую вымогали рабочие. Позднее Лесснера объявили контрреволюционером и, согласно армянским источникам, тайно приговорили к смерти; впрочем, этот приговор был заменен высылкой из Баку. Несколько томительных недель Лесснер прождал в Петрограде, а после ухода большевиков, в августе 1918 г., он с последним пароходом снова едет туда. B мемуарах Хагелина есть рассказ Лесснера о том, что начинает твориться в Баку в середине сентября, с приходом турок:

«Нобели потеряли мало людей и мало имущества. Объяснялось это тем, что у нас служило немного армян, а еще мы всегда поддерживали добрые отношения с мусульманским населением – и с верхами, и с низами. Bce же совсем без жертв не обошлось. Вместе с другими армянами убили нашего замечательного, преданного, проработавшего много лет телефониста Минаca. Потом на заводе взорвалась бомба. Я кинулся туда и увидел, как из здания теплоэлектростанции выносят тяжело раненного пожилого механика. Одновременно сообщили о гибели госпожи Власенко – в ее квартиру тоже бросили бомбу».

B конторе Лесснеру докладывают по телефону: «Мелик-Нубаров умоляет, ради всего святого, спасите его и манташевского управляющего!» Эти двое скрываются у бельгийского консула Айвазова (армянина). Кругом грабежи и убийства, если не прийти людям на помощь, они погибнут. Лесснеру не остается ничего иного, как ехать в город, на Старополицейскую улицу. Баку еще никогда не производил на него столь грустного впечатления: в этот погожий сентябрьский день ему не встретилось ни одного человека. Лесснер уже почти добрался до дома Айвазова, но тут из-за угла выскакивает орава татар с криками: «Ага, англичанин… сейчас мы его прикончим!» – «Я вступаю в переговоры, представляюсь, объясняю, что мне нужно по срочному делу к бельгийскому консулу. Ha мое счастье, в толпе нашелся татарин, узнавший нобелевского начальника – и принявший мою сторону. Тут по лестнице спустился сам консул, в парадной форме. Татары решили не убивать нас на месте, а доставить в штаб турецкого главнокомандующего. Hac препроводили туда с вооруженной охраной, ввели в просторный зал, где было полно народа. B штабе велись переговоры с представителями города (среди коих был и наш Тагианосов) о передаче власти туркам. Начальник штаба принял и нас с Айвазовым за представителей народа, нам предложили сесть и участвовать в переговорах. Я потом без прикрас описал этому начальнику, что видел кругом – толпы обезумевших татар, грабящих и убивающих направо и налево, – и просил защитить мирных граждан. Он обещал, но ничего не сделал. Затем мы вернулись на квартиру к Айвазову, уже вместе с Тагианосовым и датским консулом Биерингом. По дороге мы видели, как в город входят турецкие войска. У Айвазова оказался убит слуга. Te двое, которых мы должны были спасти, хорошо спрятались. Оттуда мы пошли к Биерингу, где собралось множество армян во главе со священниками».

Выстрелов на улице стало больше, и Лесснер остался ночевать у Биеринга. Там его застал телефонный звонок из поселка Петролеа – от Тагианосова, умолявшего помочь армянским семьям, которые искали там защиты. Увы, жаждущие крови татары добрались и туда, троих армян убили на месте. «Прибыв наутро к “Вилле” я увидел на площади массу конных татар, всех тамошних жителей и армян. Армянки кинулись ко мне, заклиная спасти их мужей, которых собираются увести на расстрел. Мы идем в татарское село, там армян запирают во дворе, татары остаются со мной снаружи. Я снова уговариваю их, пытаясь объяснить, как несправедливо и неразумно убивать невинных людей. Я так долго стою на своем, что татары смягчаются. Армян обещают освободить, но не раньше, чем я заплачу за них несколько сотен тысяч. Ha чужом коне я поскакал к шведскому консулу Кнуту Мальму, он ведал всеми нашими деньгами. Мальм одолжил мне необходимую сумму, и татарское требование было удовлетворено.

Вместе с отпущенными на свободу армянами мы вернулись в поселок Петролеа. Благодарность их семей не знала границ. Заемные деньги были со временем возвращены. Террор продолжался, работать было невозможно. Я обратился к турецкому главнокомандующему с просьбой оградить от посягательств заводы и промыслы. Я также встретился с несколькими немецкими офицерами, служившими в армии Турции, и в открытую объяснил им, что защита Баку и нефтяной промышленности отвечает их интересам. Взяв с собой умного и энергичного турецкого офицера, я посвятил целый день объезду заводов и их окрестностей. Ужасов мы насмотрелись вдосталь: кругом валялись трупы, видны были следы разбоя. Мой офицер не церемонился: если нам попадался подозрительный человек, он избивал его, а потом приказывал солдату из нашего сопровождения отвести его на виселицу.

Недалеко от вокзала, где зверствовали особенно сильно, навстречу нам ехала целая вереница автомобилей. Это в столицу прибыло новое азербайджанское правительство. Заметив среди пассажиров нашего сотрудника и друга Джеваншира, я остановил кортеж и, крайне возмущенный, выложил этим господам все, что я думаю о происходящем. Мне обещали вмешаться, и уже к вечеру фабрично-заводской район был взят под охрану турецкими войсками. Когда турки показали, что не любят шутить, воцарилось спокойствие. Теперь можно было даже после наступления темноты идти куда угодно, не опасаясь нападения.

За два месяца мира жизнь стала налаживаться. Ho вот союзники одержали победу, туркам привьюсь уйти из Баку, и 17 ноября город снова заняли английские войска, простоявшие там до августа 1919 г. He могу сказать, чтобы “английский” период пошел на пользу Баку или нефтяной промышленности. B это время азербайджанские власти стали прибирать к рукам все, что можно… и кое-что из того, что нельзя. Денационализировать промышленность они не собирались, зато наложить лапу на запасы продукции – это пожалуйста. Многократные долгие и нудные заседания с участием “правительства” были безрезультатны. Отношения с рабочими портились – прежде всего благодаря странной тактике англичан, всегда выступавших против работодателей. Они что, хотели так привлечь рабочих на свою сторону? Работа и на заводах, и на промыслах шла туго: все больше чувствовалась нехватка материалов. A потом возникла проблема с хранилищами. C августа 1918 г. всякая перевозка по Каспийскому морю приостановилась. Что было делать с сырой нефтью, с не находившим спроса мазутом?

Так прошел 1919 г. и начало 1920-го. C севера Баку был полностью отрезан от внешнего мира, связь с ним осуществлялась только через Батум. B конце апреля 1920 г. к городу подошли большевики. Азербайджанское правительство считало, что обороняться бесполезно. Начались мирные переговоры, и 28 апреля 1920 г. большевики вступили в столь любимый нами всеми город, который до сей поры остается под их властью. Теперь национализировали уже всю собственность, а тех, кто артачился (в числе многих был директор Азов-банка), просто расстреляли.

Bce либо боялись большевиков, либо и впрямь ничего не могли с ними поделать. Они же всячески старались отравить жизнь “буржуям”.

Мы исполняли свой долг, считая, что трудимся на благо Товарищества и что большевиков скоро прогонят. Проработав четыре месяца, я воспользовался благосклонностью советского нефтяного начальника Серебровского и получил разрешение съездить в Боржом для поправки своего вконец расстроенного здоровья. A Боржом находится в Грузии, и, поскольку эта республика еще не была присоединена к Советской России, я смог через Тифлис, Батум и Константинополь попасть на германский курорт Бад-Киссинген. Там в это время находились мои друзья Эмануэль Нобель и Вильгельм Хагелин, которые 2 сентября 1920 г. и встретили меня на вокзале».

Одновременно Баку покинули управляющий Балаханскими промыслами Кристиан Ваннебу и шведский консул Кнут Мальм. A Ханс Ольсен преспокойно сидел у себя в Христиании за письменным столом, занимаясь годовым отчетом. B дебет он внес российские активы на сумму в 800 тыс. крон – в основном акции «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель».