Kpax компании – дело времени!

Перепроизводство нефти привело к снижению цен на нее и в новом, 1886-м году. До Парижа – и Альфреда– дошли распространившиеся в печати и на европейских биржах слухи о том, что «Товарищество бр. Нобель» приостановило выплаты по обязательствам. Берлинский банк «Хандельс унд дисконто-гезельшафт» отказался от опциона на недавно выпущенные в обращение акции, и Людвиг вынужден был скупить довольно много из них сам.

Альфред не сомневался, что компания стоит на грани финансового краха, а коммерсанты с хорошим деловым нюхом начали подозревать, что на рынке скоро станет одним конкурентом меньше. Ранее в Баку приезжал инспектировать ротшильдовские предприятия Жюль Арон, который воспользовался этой возможностью, чтобы заглянуть и в «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель».

B сентябре 1886 г. весьма опытный представитель «Стандард ойл» Уильям Герберт Либби обсуждал с Людвигом в Петербурге покупку большого пакета акций в «Товариществе бр. Нобель». Ha следующий год переговоры были продолжены в Париже и Вене.

Альфред уже несколько лет старался собрать свои разрозненные фирмы под одной крышей – по примеру Джона Д. Рокфеллера, создавшего в 1881 г. «Стандард ойл траст». Альфред понимал, что для преобразований понадобятся крупные суммы, причем скоро. A две трети его имущества было вложено в нефтяные акции, у брата Людвига, которому прочили банкротство. Вот что пишет ему Людвиг 8/20 марта 1886 г.

«Любезный брат Альфред! <…> B настоящее время <…> мы не должны ни банкам, ни частным банкирам ни одной копейки. У нас e обязательства по векселям (долги за железо, соду, серу, различные материалы и проч.), которые составляют на данный момент 242 тысячи рублей, – срок оплаты по ним в основном подойдет еще не скоро. Невзирая на это, в определенных кругах развернута систематическая планомерная кампания по оговору нашего предприятия. (Группа нефтяных магнатов задумала провести нефтепровод из Баку в Батум, чтобы вытеснить с рынка монополистов Нобелей. – Б.О.) Эта кампания <…> ведется с невероятной беззастенчивостью. Здесь стишком большой простор для взяточничества».

Постскриптум от 29 марта:

«Мне приятно сообщить тебе, что впредь мы сможем получать деньги из Государственного банка под залог керосина. Другое радостное обстоятельство заключается в том, что мы наконец добились права возить свою продукцию по Закавказской железной дороге и сможем транспортировать этим путем большое количество нефти».

16 апреля 1886 г. Альфред отвечает ему с австрийского курорта Бад-Ишль:

«Дорогой брат Людвиг! Похоже, что нам примерно в одно время удалось создать синдикаты: мне – динамитный, тебе – нефтяной. Поздравляю с этим достижением. <…> Я еще не знаю, придется ли тревожить тебя насчет оформления некоторых векселей, поскольку мне необходимо выкупить акции гамбургского “Динамита”; во всяком случае, требуемая сумма будет гораздо меньше той, какую я исчислил прежде. Поскольку мне удалось создать синдикат для выкупа этих акций, теперь остается внести не более одной пятой всей суммы».

3 июня 1886 г. Людвиг уже в Баку:

«Любезный брат Альфред! <…> Лагервалль скоро поедет через Одессу в Париж, так что будет возможность устно доложить тебе о всем, что может тебя интересовать. Из-за перепроизводства низких пен положение у всех отнюдь не блестящее. <…> Посему мне пришлось провести в нашей компании вызванные конкуренцией финансовые преобразования. Нет ничего хуже необходимости снижать сотрудникам жалованье и лишать их некоторых льгот […] Проводить технические усовершенствования более нежно, теперь остается лишь сократить управленческий аппарат и создать синдикат для сбыта продукции. <…> Недавно Эмануэль телеграфировал, что ты требуешь вложенные деньги либо векселя. <…> Ты наверняка понимаешь, насколько неудобной была бы для нас выплата наличных в период, когда у нас самые крупные расходы и наименьшие доходы: в разгар лета.

He знаю, что ты думаешь о положении дел на мировом рынке; вероятно, человек бездетный (вроде тебя) может иметь о нем другое представление, нежели тот, кто обременен многочисленным семейством (вроде меня). <…> Я всегда пользуюсь случаем объяснить и показать, насколько сложно заставить капитал приносить плоды, если не прилагать к этому достаточно трудов и забот. Капитал в виде наличности, которую оставляют в наследство детям, это чистый разврат. Капитал, вложенный в промышленность, может быть хорошим оружием в борьбе за существование, однако тот, кто надеется, что его капитал будет (приумножаться? – Т.Д.) без упорной работы, вскоре остается ни с чем».

Людвиг рад, что Эмануэль намерен в одиночку провести собрание пайщиков и совет:

«На собственном примере могу утверждать, что получил большую пользу от неудач и что упорная борьба за достижение цели научила меня гораздо большему, чем легкие победы. Теперь у меня гостит Робертов сын Яльмар, и я не упускаю случая внушить ему мысль о том, что будущее его брата и сестер зависит от благополучия нашей грандиозной компании, а потому он – как и Эмануэль с Карлом – обязан, не жался усилий и времени, трудиться на благо предприятия».

По словам Людвига, Яльмар поддается внушению: он готов и может приносить пользу. Юноша наделен трезвым умом и наблюдательностью. K тому же он легко овладел русским языком. Людвиг также рассказывает, что его младший сын, Карл, за год пребывания в Баку завоевал всеобщие симпатии и далеко пойдет. «Прости, дорогой Альфред, что я невольно перевел разговор на детей, но ведь будущее принадлежит не нам, а им, и зависит оно тоже от них. Преданный тебе Людвиг».

За весну давление на Альфреда возрастает, и он все больше раздражается.

24 июня 1886 г. Альфред пишет из Парижа Эмануэлю, что не может и дальше выполнять свои обязанности члена совета (куда его «ввели без спросу»), поскольку едва ли не все его время уходит на собственные компании. A «долгие и утомительные поездки в Санкт-Петербург» лишь усугубляют положение. «Ваше российское предприятие доставляет мне много беспокойств, не говоря уже о колоссальных убытках от него, парализующих все мои начинания». И далее:

«Все сожалеют, что их втянули в это безнадежное предприятие, которое дает прибыль в 2 %, но не может выплачивать даже их. Сам я почту себя счастливцем, если судьба позволит мне выпутаться из всего этого, потеряв в рублях миллион или полтора. <…> Неопределенность для меня страшнее убытков, поскольку она препятствует осуществлению моих планов и делает мое положение в динамитных компаниях крайне затруднительным. Пришла пора объединить их все под одной крышей, для чего прежние акции следует заменить на акции, которые будут выпущены одним крупным – головным – акционерным обществом. Оно будет создано примерно к 15 июля, может быть, чуть позже. Тогда мне необходимо иметь в распоряжении несуществующие средства, посему я вынужден просить “Товарищество братьев Нобель” выплатить мне векселями долг по моему текущему счету».

Ha другой день, 25 июня, Альфред отправляет новое письмо:

«В дополнение ко вчерашнему хочу сообщить, что ради обретения свободных средств я продал почти все поддававшиеся реализации ценные бумаги. Я даже расстался – но весьма низкой цене – с частью акций шведского “Динамита”. <…> Этим посланием я хочу объяснить тебе, насколько остро нуждаюсь в деньгах, чтобы вы там не просто приобщили мое ходатайство ad acta».

Людвиг пишет «милому брату Альфреду» пространный ответ, в котором выражает свою философию предпринимателя. Письмо послано из Финляндии, с дачи в Лауритсале:

«Недавно Роберт потребовал остаток своего пая в Товариществе – 6 тысяч английских фунтов, причем не заикнувшись об этом заранее. Ты отказался от места в совете, так что пришлось подбирать человека тебе на замену. Bce это совпало с периодом, когда мы не можем выплачивать дивиденды из-за невыгодной конъюнктуры и когда компании необходимы все имеющиеся средства, дабы избежать обращения за ссудой к посторонним лицам. Этими обстоятельствами воспользовались наши недруги, представившие их в таком свете, чтобы как можно больше навредить Товариществу и лишить его всякого доверия. Bce это отразилось прежде всего лично на мне. Я всегда брал на себя полноту ответственности за наше предприятие, как в финансовом, так и в моральном отношении; любое покушение на нашу честь, на нашу репутацию рикошетом попадает в меня. Я уже десять лет считаю себя рабом компании и отдаю ей свое время, свое здоровье, свое душевное спокойствие. Российские газеты клеймили меня, называли монополистом и капиталистом, а в России это даже скорее, чем в Западной Европе, равносильно объявлению тебя преступником, который подлежит всеобщему преследованию. Пострадала моя репутация, и это в конце концов повлияло на кредиты, ведь народ оповестили, что я вложил в Товарищество большую часть своих средств. Bce это Роберт должен знать не хуже других, поскольку своим рабством и своими жертвами я обязан в первую очередь ему. Он должен также не хуже других знать, что, несмотря на вышесказанное, наше предприятие крепко стоит на ногах – настолько крепко, насколько вообще может стоять промышленное предприятие. Тем не менее, ходят слухи о том, что он позволяет себе безрассудно высказывать недовольство и недоверие, тем самым пороча компанию. Промышленное производство связано с конъюнктурой, за прибыльными годами неизменно следуют скудные, а потому здравомыслящий человек не должен отчаиваться, отмежевываться и думать только о спасении собственной шкуры.

Акции «Товарищества братьев Нобель»

Сам понимаешь, меня вынуждают к таким словам горькие чувства, вызванные твоим отношением. Будь в моем распоряжении средства, чтобы удовлетворить твои требования, я бы, право, не стал хвататься за перо и выкладывать все эти малоприятные соображения.

Я бы предпочел продать дома и остальное имущество, но в Петербурге теперь никто ничего не покупает. Тут воцарился застой, утрачены надежды на будущее, в банках полным-полно лежащих втуне денег.

Когда на прошлое Рождество наши конкуренты (германские евреи, торгующие американским керосином) придумали этот трюк – в одно и то же время распространить на биржах Нью-Йорка, Берлина, Штеттина и Бремена телеграмму о том, что Нобель прекратил в Петербурге выплаты по обязательствам, – это лишь незначительно сказалось на доверии к компании.

Русских патриотов, входящих в советы российских банков, хлебом не корми, дай уронить в чужом мнении иностранца – шведа, которого допустили сыграть важную роль в промышленном производстве. Евреи, чье влияние там преобладает, не могут простить мне стремления к независимости и того, что я не хочу позволить евреям прибрать к рукам весь сбыт нефти. Так что вопли против монополиста идут из русского стана, тогда как евреи пытаются навредить нам с другой стороны – подрывом нашей репутации.

Между тем дела “Товарищества бр. Нобель” обстоят совсем неплохо. Разумеется, выплачивать дивиденды было бы опрометчиво, поскольку, учитывая преследования, которым мы систематически подвергаемся, следует приберечь все имеющиеся средства, дабы не зависеть от кредитов, и вообрази, как докучливы могли бы стать некоторые акционеры во главе с Бильдерлингом, если бы мы решились на выплату.

<…> Так что нет ничего естественнее моей просьбы к вам обоим, с кем мы вместе учредили это Товарищество и чью фамилию оно носит, не бросайте его, а спокойно подождите до лучших времен. Разумеется, Роберт с каждым годом играет все менее значительную роль, тогда как твоя роль решающая. Посему прошу тебя оказать мне услугу, оставив удовлетворение твоего ходатайства на мое личное усмотрение и подождав, пока я достану ссуду в другом месте. B качестве залога предлагаю тебе, помимо акций нашего Товарищества, ипотеку на мой особняк в Петербурге. Я бы хотел впоследствии продать его, но любой шаг в этом направлении используется нашими врагами для дискредитации Товарищества, а у этой своры в распоряжении наша продажная <…> пресса, против которой я бессилен, как бы ни клокотал гневом. Bo всех прочих отношениях ты можешь быть совершенно спокоен, уверяю тебя. <…> Я знаю, что мы расходимся во мнениях о том, как следует руководить промышленными предприятиями. Я ничего не понимаю в спекуляциях и не доверяю биржевой игре, полагаясь исключительно на работу и считая, что только честным трудом можно поставить компанию на ноги. Я верю как в этот принцип, так и в самого себя, и у меня хватит терпения дождаться плодов своего труда. Ha своем веку я многажды подвергал проверке сей принцип и всякий раз убеждался в его справедливости. A когда ты не один, когда кругом акционеры, теряющиеся при первой неудаче, тем более важно верить в победу труда, настойчивости и предусмотрительности, поскольку пессимистов, которые все видят в черном свете, у нас хватает. За будущее же нашего предприятия я спокоен. Разумеется, нужно дать некоторое время на то, чтобы образовавшийся избыток продукции был поглощен растущим спросом. Ho наша компания имеет преимущества по сравнению с большинством и, когда наступят лучшие времена, начнет пожинать плоды раньше других. <…> Короче говоря, мне требуется твое содействие, чтобы помочь Товариществу, на счету которого в государственном банке два миллиона рублей – моими хлопотами.

Осенью я, по обыкновению, собираюсь денька на два в Стокгольм, проведать матушку.

Преданный тебе Людвиг.

P.S. Мы получили право выпустить облигации, но я не вижу в этом ни малейшей необходимости».

Альфред снова в Бад-Ишле, откуда в августе 1886 г. приходит очередное письмо от него:

«Братец Людвиг! Ты совершенно напрасно упрекаешь меня в том, что я “отмежевываюсь и думаю только о спасении собственной шкуры”. B таком случае ты <…> забываешь, что, требуя возвращения долга, я не только пребываю в неведении о материальных и кредитных затруднениях компании, но, напротив, накануне <…> получил уведомление о том, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы ссудить предприятию столь крупные суммы, что тебе придется отказаться от предложения последней».

Людвигу следовало бы вернуть заем, предоставленный Альфредом, но не выплачивать дивиденды акционерам. Далее Альфред обиженно пишет, что того гляди ввергнет себя в

«нищету ради того, чтобы “Товарищество бр. Нобель” обанкротилось чуть медленнее. Ибо, обоснованно или нет, только я совершенно убежден, что крах компании – лишь дело времени. Я не раз дивился множеству счастливых случайностей (чего стоят три моих миллиона, два – Государственного банка и четыре с половиной – “Дисконто-гезельшафт”), которые позволили Товариществу так долго держаться на плаву».

Ему необходимы свободные средства, объясняет Альфред. Он также принимает предложение о закладе Людвигова дома. Поскольку это «один из способов достать средства, которые мне могут понадобиться, я с готовностью соглашаюсь на него. Хоть ты, по собственному выражению, и говоришь “малоприятные вещи”, я прекрасно понимаю твое отнюдь не безоблачное настроение, в котором люди не склонны взвешивать свои слова.

Сердечный привет всем от преданного тебе Альфреда».

29 августа Альфред опять пишет из Бад-Ишля:

«Милый брат Людвиг! Перед отъездом в Баку ты сообщил мне, что Государственный банк и железнодорожная компания открыли такие кредиты, что ты даже не сумеешь воспользоваться их <…> предложениями. Из чего я сделал естественный вывод, что твоя компания имеет избыток денежных средств и вполне могла бы вернуть мне долг. <…> Если Товарищество считает, что оно может просто-напросто игнорировать меня, то я скажу: не на того напали. Я вполне могу перевести свое ходатайство в какой-нибудь банк, и тогда компания <…> вынуждена будет обращаться со мной более любезно. A теперь – о “Динамите”…

C сердечным приветом к твоим близким преданный тебе Альфред».

22 августа/3 сентября 1886 г. Людвиг вернулся в Санкт-Петербург.

«Милый брат Альфред! Твое письмо из Ишля от 29 августа только что прибыло. K величайшему сожалению, я вижу, ты меня опять понял превратно, истолковав мое сообщение, как если бы нам открыли кредит и банк, и железная дорога. Кредит можно было бы получить у одного из этих учреждений, но в любом случае он покрывал лишь транспортные расходы и предоставлялся под залог перевозимой продукции. Ты упоминаешь о письме к Эмануэлю от 30 июля. He знаю, дошло ли до него это письмо, но хорошо помню его удивление по поводу того, что он не имеет от тебя сведений и ответов на свои вопросы. Эмануэль теперь полезнее для меня в Швеции, так что придется подождать с выяснением обстоятельств до личной встречи с ним. Твое предположение о том, что Товарищество хочет тебя проигнорировать, совершенно безосновательно. [Недоразумение будет выяснено по возвращении Эмануэля в Петербург. – Б.О.] Я терпеть не могу ссор, и мне совсем не трудно извиниться, если по моей ли вине или по вине кого-то из моих подчиненных мы причинили тебе неприятность».

Альфред шлет из Бад-Ишля телеграмму, где сообщает о письме, которое вот-вот должно от него прийти. Людвиг, отложив поездку в Швецию, пишет 1/13 сентября 1886 г. из Санкт-Петербурга:

«Братец Альфред! Моя поездка в Стокгольм была сорвана твоим письмом из Ишля от 3 сентября. Поначалу содержание его страшно меня разозлило, но теперь я остался, чтобы раздобыть затребованные тобой сведения о ломах. По зрелом размышлении мне кажется, что ты пребываешь в удручающем расположении духа, иначе невозможно объяснить твои излияния ведь ты обрушил на нас ушаты несправедливых и голословных обвинений. <…> Я, однако, не могу оставить без внимания вопрос о нравственной подоплеке твоего и Робертова отношения ко мне и моему предприятию. Как ты прекрасно знаешь, Роберту есть за что меня благодарить. Тем не менее, он пользуется любым случаем очернить и опорочить мою репутацию, а также оговорить тех, кто совместно со мной трудится не покладая рук ради его же блага. Высказывания, которые он позволял себе перед посторонними людьми, в том числе перед зарубежными банкирами, нанесли мне колоссальный ущерб, и ущерб этот был бы еще больше, если бы неестественность наших отношений не заставила многих усомниться в его отзывах. Роберт болен, но худший из его недугов – зависть, и она не излечилась никакими курортами. <…> Гораздо важнее отношения с тобой <…>, оброненные вскользь слова разносятся недоброжелателями по всему свету и подрывают до-верпе к нашей компании. Лишь ты можешь судить, насколько обоснованно подобное суждение. Вероятно, следует напомнить тебе, что компания на две трети принадлежит нашему семейству и что подлинные се кредиторы – мы, в том числе я сам».

Людвигу наскучило просвещать Альфреда, тем более что со стороны брата он «наблюдал <…> лишь склонность истолковывать все факты наимрачнейшим образом, отчего и здоровому человеку недолго заделаться пессимистом». Письмо из Санкт-Петербурга от 2/14 сентября 1886 г.:

«Милый браг Альфред! Анализируя твое письмо от 3 сентября и доискиваясь причины сего докучливого послания, я нахожу, что оно было продиктовано преувеличенным страхом финансовых потерь и удивительной для меня неосведомленностью в отношении свойств и положения нашего предприятия. Посему я пропущу мимо ушей все нападки личного характера и постараюсь снабдить тебя как заимодавца и пайщика темп сведениями, которые я всегда готов предоставить любому из акционеров нашего предприятия».

Людвиг обещает в самом скором времени выслать Альфреду финансовый отчет, пока же хочет напомнить брату, что «…наша компания распадается на несколько частей, каждую из которых можно считать отдельным предприятием, <…> однако они образуют единую систему. От американских компаний она отличается прежде всего тем, что, не прибегая к бочкам, мы должны иметь собственные средства перевозки и хранения, для чего требуется вкладывать собственный капитал, тогда как американцы, поставляющие продукцию в бочковой таре, могут использовать уже существующие на мировом рынке транспортные средства. B американской системе капиталовложения в перевозку, хранение и сбыт продукции делаются из общественных средств. Разумеется, то, что там есть спекулянты, всегда готовьте купить товар, пусть даже чтобы спекулировать им, – большое преимущество, но это не значит, что моя система неправильна или менее рентабельна. B целом производство и сбыт товара по моей системе требует меньших затрат, чем по американской. <…> Так что системы отличаются прежде всего тем, что мою нельзя с выгодой применять в малом масштабе, нельзя использовать наполовину, она обязана быть полной. Кроме того, нефтепродукты должны быть ровными по качеству, поскольку предусматривается их смешение, которого просто невозможно избежать.

Теперь спрашивается: неужели столь выгодная система не должна воплощаться лишь потому, что требует крупного капитала? Говорят, что в американскую нефтяную промышленность вложено 400 миллионов долларов. Говорят, что компания “Стандард ойл” располагает 80 миллионами долларов и тем не менее в основном рассчитывает на спекулянтов. Мне это известно непосредственно от представителей сей могущественной компании которые в настоящее время находятся здесь, а послали их сюда чтобы достигнуть соглашения с нами. B нашем предприятии (которое, однако же, не сумело бы обслужить всю Россию, если бы конкуренты не позаимствовали мою систему) задействовано около 25 миллионов рублей. Один из ведущих наших финансистов, директор Учетного банка Зак, сказал: “У нобелевской компании всего один изъян – она недостаточно большая”. A народ кричит, что она “слишком большая”. Кто же прав?

Что система хорошо продумана и прекрасно воплощается, доказывает бешеная поспешность, с которой конкуренты бросаются копировать мои новшества. Пока я развивал свои идеи чисто теоретически, меня поднимали на смех. Я предложил пароходствам и железным дорогам присоединиться к моей системе, но их представители, покачав головами, отказались. Когда я сам воплотил в жизнь систему и продемонстрировал ее преимущества, когда я построил все необходимое, чтобы удовлетворить спрос на российском рынке, мою правоту мгновенно признали и пароходные компании кинулись сооружать суда по моим идеям, а железные дороги – строить вагоны-цистерны и резервуары (к сожалению, выправить патент на систему оказалось невозможно). Теперь они работают совместно. He могу сказать, что они нам мешают своей конкуренцией: если они не станут менять действующих цен, дополнительные танкеры, хранилища и железнодорожные цистерны только на пользу делу. B целом мы работаем в лучших условиях, так как перевозим собственный товар и можем полноценнее использовать вагоны. Кроме того, расчеты доказывают, что эта часть предприятия весьма рентабельна, а конкуренция тут не больше, чем в любой другой отрасли мировой промышленности. Естественно, процент, который приходится платить по займам, невысок, поскольку риски по вкладам в эту область производства считаются крайне малыми.

Что же тогда вызывает тревогу и настолько ослепляет людей, что они готовы поверить в крах компании? Перепроизводство нефти. При добыче в 25 миллионов спрос существует не более чем на двадцать. Как известно, мелкомасштабное производство не окупается, а потому всякий норовит расширить свое предприятие, надеясь количеством компенсировать потери от низкой цены, однако из-за перепроизводства часть товара оказывается невозможно продать, и цена падает все ниже. Co временем достигается ее нижний предел, и некоторые промышленники вынуждены сойти с дистанции. Какие именно – мелкие, у которых не хватает средств, или крупные и благополучные?

Теперь снижение цен дошло до нижней точки, поскольку мелкие и средние производители вопиют о потерях и разорении. Само собой, виноват Нобель. B добрые старые времена, когда вся нефть поставлялась в бочках, она стоила 3–4 рубля, а потом заявился этот иностранец со своим капиталом и своими чертовыми новшествами. Жалобы перекочевывают в газеты и превращаются в ненавистническое преследование. Всеобщий стон по поводу ущерба, плохих времен, плохих цен и т. п. подрывает доверие к нефтяной промышленности, низводит ее до смехотворного уровня. Я тут беседовал с одним недальновидным банкиром, считающим керосин вещью совершенно никчемной, и поинтересовался у того: уж не поведал ли ему какой-нибудь астроном о скором появлении нового солнца, что будет светить по ночам?

Итак, вопрос о необходимости и рентабельности нашего предприятия сводится к другому вопросу: возможно ли для нас извлекать прибыль из производства нефти? Без колебаний отвечаю: мы могли бы вырабатывать самую дешевую нефть в мире, но при условии, что наши заводы станут действовать на полную мощность. Для этого нужно лишь использовать уже имеющиеся технические средства и расширять сбыт. Пока мы держимся высоких цен и низкого сбыта, мы играем на руку конкурентам и ухудшаем собственное положение. Трудясь в полную силу, мы могли бы производить и транспортировать свой товар с наименьшими издержками. Почему же мы последовательно не проводим в жизнь эту систему? Да потому, что для этого необходим более крупный оборотный капитал, завести же его нам упорно не дают – с одной стороны, общественность, которая кричит, что “компания слишком большая” а с другой. – акционеры, которым подавай дивиденды и которые судят о будущем предприятия исключительно по тому, какая прибыль им выплачена за год.

Чтобы поддаться всеобщему заблуждению и стать пугливым и недальновидным, я должен был бы завязать себе глаза. Благо компания требует расширения рынка, для чего необходимо построить в России несколько новых станций, завод в Батуме и танкер, который бы вывозил нашу продукцию в Балтийское море. Bce это уже создано и приступает к работе. B результате у меня на руках грандиозное предприятие, продуманное и завершенное до мелочей, – и долги, из которых самые крупные тебе и мне, в общей сложности составляющие два с половиной миллиона. И если теперь общественность, по обыкновению бездумно и поддавшись страху, откажет в кредите, я все равно выкручусь – пусть с гораздо меньшей прибылью, но выкручусь! Доказать эти общие рассуждения могут цифры. Цифры, отражающие результаты многолетней работы. B свете вышеизложенного прошу тебя самого решить, должен ли я немедленно выплатить долг; если ты будешь настаивать, я, невзирая на потери, продам свои особняки.

Преданный тебе Людвиг.

Поскольку я непременно хочу навестить в Стокгольме матушку и поскольку состояние здоровья не позволяет мне путешествовать поздней осенью, я намерен через два-три дня поехать туда, хотя бы даже обязательства перед гобой требовали моего присутствия дома».

Из Санкт-Петербурга, 17/29 сентября 1886 г.:

«Братец Альфред! <…> Прилагаю также смету доходов и расходов, из коей явствует, что затраты на производство, а также на транспорт и управленческий аппарат неуклонно снижаются. Перед такими фактами для упреков не остается ни малейших оснований. <…> Производимое мною соответствовало российским потребностям, тогда как чужой товар был избыточен. Неизбежным следствием стало перепроизводство. Теперь остается лишь спокойно дождаться окончания кризиса, который был вызван эгой нерасчетливостью».

Батумский Технологический музей братьев Нобель находится в том же здании, в котором век назад располагалась «Батумская контора» Товарищества нефтяного производства братьев Нобель

Людвиг не намерен отказываться от своих планов: «Напротив, мы должны наращивать выпуск и сбыт продукции, доведя их до того уровня, когда наши производственные и транспортные мощности будут загружены на полную мощность. Если мы станем вырабатывать 15 миллионов (пудов. – Б.О.) для перевозки по Волге и продажи нанрусском рынке, а также 5 миллионов для вывоза на экспорт по Черному морю, наши расходы на управленческий аппарат и погашение долгов снизятся настолько, что нам не будут страшны никакие конкуренты. Тогда можно подумать и про объединение с американцами. <…> Чиновники и пресса всегда принимают сторону слабого. Такова их обязанность, но, действуя подобным образом, они никому не помогают, лишь усиливают озлобление. Помочь мелким производителям могло бы образование синдиката, однако синдикаты у нас не в моде; мало того что против них выступает либеральная печать, они запрещены российским законодательством, поскольку это повлечет за собой подорожание товаров».

B одном из следующих писем Людвиг перечисляет стоимость своей недвижимости.

B письме из Парижа от 7 октября 1886 г. Альфред признает:

«…мое письмо от 3 сентября было несколько опрометчивым, однако и ты, как я понимаю, не обратил должного внимания на то, что V меня есть поводы для недовольства. Рассуди сам: в 1883 г., когда я собрал все мыслимые средства и выручил Товарищество из крайне затруднительного положения, мы договорились, что они будут выплачены мне в тот же год. Теперь же свыше трех миллионов рублей оказались заморожены в Петербурге, а почти все остальное мое состояние вложено в динамитные акции, <…> именные и фактически не подлежащие продаже, ибо при первой же попытке реализовать их среди прочих акционеров поднимается невероятная паника и я вынужден снова покупать <…> проданное. Как видишь, при широком поле моей деятельности, а также при моей нелюбви брать взаймы я попал в стесненные обстоятельства.

Если предприятие хочет сохранить ссуженные мною средства, то в настоящем положении <…> будет не просто справедливо, по и дешево предоставить мне обеспечение, которым я мог бы в случае необходимости воспользоваться для разрешения собственных дел. Таким обеспечением со стороны Товарищества могли бы послужить либо склады керосина, либо облигации второго выпуска. Первое было бы самым надежным обеспечением, второе – похуже. Ты, кажется, считаешь, что я упрекаю компанию в недостаточной рентабельности. Подобные упреки были бы справедливы, поскольку я вложил дополнительные средства в Товарищество не для наращивания своих капиталов, а для поправки его дел. Однако же я подвергал сомнению вовсе не рентабельность, а нетвердое кредитное положение. Недавно ты написал мне, что компания пострадала из-за моих высказываний, тогда как на самом деле (я пытался дать. – ТД.) объяснения держателям ценных бумаг, которые боятся, что им не будут выплачивать дивиденды. Было бы глупо моей стороны подрывать доверие к предприятию, в которое вложено 2/3 моего состояния. K тому же я не мог бы испортить вашу репутацию больше, чем это уже сделали банкиры».

B Царицыне очень низкие цены, 35 копеек за пуд.

«Уму непостижимо, почему товар продолжает наводнять рынок, (предприятия. – ТД.) работают на собственное разорение. Конечно, рано или поздно производство достигнет своего естественного уровня, и тогда капитал, при условии рационального вложения должен давать привычные для России <…> 8– 10 % прибыли. Вопрос в том, может ли Товарищество позволить себе цены, губительные для конкурентов. That is the question! Преданный тебе Альфред».

13 октября 1886 г. Альфред пишет из Парижа Эмануэлю:

«Дорогой Эмануэль! Я чрезвычайно благодарен тебе за интересные сообщения, которые обнаружил в твоем письме от 10/22 сентября. <…> Беспокоюсь я не за себя, как считаешь ты, а за вас, ведь ты не хуже моего знаешь, что акционерное предприятие не должно зависеть от временного положения с кредитами и бояться каких-либо слухов. Раз в вашем случае это не так, значит, речь идет о недостатках планирования. По-моему, сначала раздобывают деньги, а потом начинают строительство, и для меня это настолько само собой разумеется, что невольно задаешься вопросом, почему компания на протяжении многих лет действует в обратном порядке. Вот отчего идут слухи, подрывающие вашу репутацию. <…> Ho у меня много веских причин утверждать, что Товарищество неглижирует обязательствами передо мной. Оно никогда не выдерживает сроков, и, будь у него возможность поставить меня на грань полного безденежья, оно бы уже этого добилось».

Фактически в письме к юному Эмануэлю повторяются доводы из письма к Людвигу, только в более спокойном и назидательном тоне. B тот же день Альфред пишет Роберту:

«Дорогой брат Роберт! Moe молчание объясняется тем, что я вернулся (из Стокгольма) с воспалением легких, которое с тех пор держит меня взаперти и в бездействии. [Альфред должен был приехать к Роберту в Йето, а он даже забыл 30 сентября поздравить Андриетту телеграммой с днем рождения. – Б.О.] Если ты считаешь, что это я впутал в деловые отношения эмоции, ты несправедлив ко мне. Я не желаю сноситься напрямую с Людвигом, поскольку в Лондоне он вел себя со мной оскорбительно и грубо, но, за исключением этой оговорки, я по-прежнему готов к услугам».

Никто из братьев не способствовал распространению слухов, отпугнувших потенциальных кредиторов, более того, Альфред утверждает, что всячески защищал компанию и успокаивал акционеров:

«Доверие к Товариществу, а в конечном счете и к Людвигу подорвало то, что он затеял строительство, не зная, из каких средств будет его оплачивать, – метода, простительная детям, но отнюдь не зрелым людям. Представь себе, в какой яме он бы (сидел. – ТД.) уже давным-давно, если б не получил четырех с половиной миллионов от «Дисконте-гезельшафт», трех миллионов от меня и двух миллионов от Государственного банка. <…> Понятно, что при подобных обстоятельствах не (следовало. – ТД.) заказывать постройку в Мутале парохода “Петролеа” и оплачивать се векселями, тем более что Людвиг подорвал свою репутацию и вынужден соглашаться на займы, которые могут быть не возобновлены с уведомлением всего за месяц. <…> Как ты знаешь, мне приходилось иметь деловые сношения со множеством людей самого разного толка и зачастую обсуждать весьма щекотливые проблемы, однако никогда еще это не приводило к ссорам вроде той, что произошла между мной и Людвигом в Лондоне, никогда прежде (да и позднее) со мной не обращались столь беспардонно. Разумеется, я и далее буду ему всячески содействовать, но предпочел бы делать это через третьих лиц».

Ha следующий день «в Лондоне должен быть учрежден “Динамитный трест”», но Альфред слишком болен, чтобы присутствовать при этом событии. 14 октября 1886 г. он вновь пишет Людвигу:

«Милый брат Людвиг! Мне кажется, ты не до конца понимаешь мое положение и я должен просветить тебя. B акциях и облигациях Товарищества, а также в ссудах ему у меня заморожено 3125 тысяч рублей. Почти все мое прочее состояние вложено в акции “Динамита”, которые до сего времени <…> не подлежали сбыту, и теперь эти деньги на год или два тоже заморожены».

Далее Альфред разъясняет принципы динамитной конкуренции, говорит, что ему необходим залог за акции, и предлагает Людвигу выставить в виде обеспечения керосин, который «можно быстро перевести в наличные деньги <…>. Поскольку мне необходимо вкладывать несметные средства в покупку динамитных акций (мы рассчитываем, что синдикату понадобится не менее шести-семи миллионов франков), я не вижу иного выхода <…>] однако я прибегну к нему, только если у меня будет другой залог, который в случае необходимости легко и скоро реализуется».

Альфред отказывается от залога в виде Людвиговой недвижимости, поскольку продажа домов может подорвать доверие к самому Людвигу, и заканчивает письмо слонами:

«Мне очень жаль, что я не могу отложить все это дело в долгий ящик, но ты и сам помнишь: заем, полученный от меня в начале 1883 года, подлежал возврату в том же году».

Людвиг приехал в Париж на переговоры с Либби и 17 октября 1886 г. пишет:

«Милый Альфред! <…> Ты меня очень обяжешь, если честно признаешься, действительно ли означенные 500 тысяч рублей необходимы тебе срочно или ты можешь подождать. Залог тебе лично я предоставлю – это мои особняки. <…> Остальных вопросов не хочу даже касаться, в том числе обсуждать наши воззрения и кто из нас прав больше, а кто меньше. Можем вернуться к ним, когда удовлетворим твои денежные претензии. <…> Посему буду крайне признателен, если и ты сочтешь возможным исключить эти темы из наших разговоров, пока я не разрешу всех проблем, из-за которых сюда приехал. Перед отъездом я с удовольствием сам предоставлю себя в твое распоряжение. Преданный тебе Людвиг».

Из Парижа Людвиг едет в Вену, откуда 3 ноября 1886 г. пишет:

«Милый брат Альфред! Хочу от всей души поблагодарить за радушие, которое ты проявил ко мне в Париже, и за немалое уделенное мне время. Моему сердцу приятно было возникшее между нами прежнее братское доверие. Письма холодны и бездушны, тогда как в устном разговоре всегда отражаются глубинные чувства, и мы оба знаем, что чувства эти теплые и дружеские.

C Либби переговоры происходили в том же духе. Хотя он не уполномочен принимать важных решений, вся его манера поведения, его осмотрительность внушают доверие к словам и помыслам. Я был бы несказанно рад, если б ты познакомился с ним. Попрошу Либби навестить тебя. <…> B “Нефтяном вестнике Стоуэлла” опубликована статья, где утверждается, что Нобели и “Стандард” намерены заключить “выгодную сделку” и что “Стандард” предлагает 10 миллионов американских долларов. Можешь себе такое вообразить?!!»

Образовав «Динамитный трест Нобеля», Альфред одолжил компании свое «овеянное пороховым дымом имя» не только для названия, но и на должность почетного председателя, однако от руководства устранился, предпочитая работу в лаборатории: повседневные хлопоты по управлению предприятием его не привлекали.

Теперь он успокоился и 13 ноября 1886 г. пишет Людвигу: «Дорогой брат Людвиг! Ты себе не представляешь, как меня обрадовано твое сердечное, дружеское письмо из Вены. У нас обоих жизнь движется к закату, а в эту ее пору, все чаще предвещающую наступление ночи, обычно дает о себе знать мелочность, что почти неизменно лежит в основе так называемого разлада. Ha самом деле мой разлад – с собственным внутренним миром и его “духами Нифльхейма”. Меньше всего я хочу ссориться с тобой, и если между нами пролегла тень, то она давным-давно (уничтожена. – Т.Д.) идущими от сердца словами: “Да будет свет!” <…> Я вынужден был приготовиться к самому худшему, а именно к тому, чтобы, привлекши все возможные средства, выкупить акции и перевести их в новую трестовскую компанию <…>. Ho похоже, что, благодаря содействию германских банков, дело обернулось гораздо лучше, чем смели предполагать мы с моими содиректорами».

6/18 ноября 1886 г. Людвиг пишет из Санкт-Петербурга: «Дражайший Альфред! По возвращении из Москвы я обнаружил твое письмо от 13 ноября. Оно пролило бальзам на мою душу и не менее обрадовало Эмануэля, который считал, что не все сумел объяснить тебе. Я понял твою нужду в деньгах и крайне серьезно воспринял задачу иметь наготове средства для быстрой расплаты с тобой, если возникнет такая необходимость. <…> Похоже, успех твоего Бреста подействовал на местных финансистов не хуже электрического разряда. Несколько дней назад член правления Учетного банка обратился к одному из наших агентов на бирже с предложением капиталовложений, если мы захотим объединить в трест бакинские предприятия. Теперь идея витает в воздухе – необходимость чего-то подобного давно признавалась всеми, но никто не нашел верного способа. Впрочем, осуществить идею все равно было бы невозможно без капитала.

Преданный тебе Людвиг».

И вот 21 ноября Людвиг получает из Парижа от Альфреда откровенное послание:

«…если все, по твоему уверению, считают меня человеком зажиточным <…>, то это неудивительно. Отчасти людям известно о моих связях с современной мировой промышленностью, про которую идет столько кривотолков, что се представляют гораздо более крупной, нежели она есть на самом деле; отчасти благодаря помощи множеству тех, кто раструбил о моем богатстве в виде жалоб – дескать, я сделал для них слишком мало по сравнению с имеющимися у меня средствами; отчасти (и более всего) благодаря одной военной хитрости, поднимающей веру в мою кредитоспособность. Она заключается в том, что я время от времени перевожу ценные бумаги из одного банка в другой, причем давая им везде полежать. B результате банкиры Парижа, Лондона, Глазго, Берлина, Гамбурга и т. д., всегда собирающие сведения о своих клиентах, убеждены, что я в десятки раз богаче, нежели в действительности. Ты получил мои предыдущие письма?»

Вот другое парижское письмо Альфреда, от 19 января 1887 г.:

«Дорогой Эмануэль! <…> Хотя здоровье твоего отца пошло на поправку, пожалуйста, не подпускай его к делам. Лучше бы ему вообще уехать и как можно дольше не слышать про керосин, мазут и прочих своих мучителей из бакинских недр. C сердечным приветом ко всем вам, ваш старый друг Альфред».

B 1887 г. Альфред выходит из попечительского совета товарищества. Ответственность за финансовые дела компании все больше забирает в свои руки сын Людвига Эмануэль. Его младший брат Карл руководит машиностроительным заводом в Петербурге, тогда как в Баку совместно начальствуют Густав Tepнудд и Эдвин Бергрот.

 

Пора ожидания и скорби

Людвиг изработался, его изводят грудная жаба и болезни дыхательных путей. 27 июля 1887 г. они с женой находятся на водах в Норвегии, в Модуме. Их сопровождает Людвигов сын Эмануэль. Чем болеет Эдла, не очень ясно, но оба супруга усердно лечатся – как и их дочь Мина, которая всегда была слабенькой девочкой и в раннем детстве, видимо, страдала туберкулезом (теперь у нее проблемы с позвоночником). Эдла пишет двадцатилетней падчерице Анне, под присмотром которой оставила младших детей в Финляндии – в усадьбе на Карельском перешейке, где семейство обычно проводит летние месяцы:

«Любезная моя Анна!

Bo вторник мы прибыли в Модум! Несмотря на отвратительную погоду, оказалось, что Норвегия – чудесная страна с совершенинно потрясающей природой. Я дышу и наслаждаюсь. Посмотрим, как подействуют ванны и воздух. По-моему, папа чувствует себя не хуже, чем в любом другом месте, и ему тут как будто нравится. Он возобновил свои ванны и ингаляции, Мине пребывание здесь тоже должно пойти на пользу».

18 августа Людвиг и Эмануэль ненадолго возвращаются в Петербург. Эдлу они оставляют в Норвегии, договорившись, что она встретит мужа через три недели – очевидно, за границей. Эдла подчиняется, хотя внутри у нее сомнения: «Если б мне дали прислушаться к голосу сердца, я бы за два часа собралась и поехала с ними домой». Она не решается перечить Эмануэлю, который считает, что Людвигу нельзя надолго задерживаться в российской столице. C Эллой быстро уехать оттуда было бы невозможно. «Анна, я бы советовала тебе пробыть в Петербурге до самого папиного отъезда. Ты знаешь все его привычки, а папа настолько приучен к женскому уходу, что мне кажется крайне важным, чтобы о нем заботилась именно ты. Остальные как-нибудь обойдутся».

Лето кончилось, в Петербург возвращаются с дачи младшие лети. Эдла пишет из Норвегии Анне:

«Можешь себе представить, как здесь пусто. Мы с Миной чувствуем себя забытыми на вокзале вещами. Ha ее вопрос: “Мамочка, куда мы теперь поедем?” я отвечаю: “Поживем – увидим”. Надеемся завтра получить уведомление и сразу ехать на встречу с папой <…> – куда, я и сама не знаю <…>, рассказывать нечего. Идет дождь, в ноге довольно неприятные подергивания, а так я вроде немного окрепла. Завтра принимаю последнюю ванну, и получится, что я приняла 16 грязевых и 8 электрических, то есть в общей сложности 24 ванны. Рассчитывать на улучшение можно было бы не менее чем за полтора месяца, я же была месяц. Вероятно, вы пробудете на даче еще недели три: только, ради всего святого, береги детей от простуды. Привет всем, твоя мама Эдла».

Эдла сердится на Эмануэля, заставившего се дожидаться Людвига в Копенгагене. Она могла бы целых три недели жить с детьми! «Дай-то Бог, чтобы малыши под твоим присмотром были здоровы и получали хорошее воспитание. A что материнскому сердцу приходится разрываться, так это не в первый и наверняка не в последний раз!» И все же она безумно скучает, особенно по самому младшему, годовалому Йосте. B конце письма Эдла прибавляет: «Мина очень добра и ласкова и всячески старается заменить вас всех, по вас девятеро, а она одна». Анне поручают выслать в Канны, куда они теперь направляются, нарядную одежду Эдлы и Минины ботинки, рейтузы и шерстяные чулки.

B конце января 1888 г. Людвиг. Эдла и Мина прибывают в Канны. Чуть погодя туда приезжает Эмануэль со сводными братом и сестрами – Луллу, Ингрид и Мартой, а также их гувернанткой. Анна осталась в просторном особняке на Сампсониевской набережной пестовать младших братьев – Эмиля, Рольфа и Йосту. Для нее морозная зима тянется очень долго. Ha некоторое время в Петербург возвращается Эмануэль – помочь Карлу с делами.

Людвиг считает, что у него малярия или тиф, но три врача говорят, что это сдает сердце. C берегов Средиземного моря Людвиг шлет цветы Анне и петербургским друзьям.

B феврале 1888 г. бабушка Андриетта пишет Анне:

«Сердечное спасибо за чудесную фотографию с изображением маленького Эмиля и тебя: она мне вдвойне милее оттого, что вы там вместе. Я еще не вставила ее в альбом, потому что хочу иметь под рукой и чаще любоваться на вас: карточка вышла такая красивая, что я словно воочию вижу вас обоих рядом». Андриетта тоже получает свежие цветы от своего дорогого Людвига, хотя их доставляют из Канн в разном виде. Иногда почтовые служащие роются в посылке, отчего цветы замерзают. «Мне кажется, можно было бы менее настойчиво копаться в чужих вещах», – пишет Людвигу Анна, он же в ответном письме рассказывает о театральных и балетных спектаклях, о бале у Шоловых и обеде у Нюбергов, на который они ходили с Эмануэлем. «Прилагаю полученное сегодня замечательное письмо от бабушки, поскольку не в силах передать своими словами все его очарование».

Андриетта Нобель – жена Иммануэля Нобеля

B начале марта в Канны приезжает Карл. Людвиг как будто поправляется, в Каннах стоит приятная теплынь. Из письма Анны отцу:

«Карл всегда любезен и жизнерадостен, так что ты наверняка рад, что ему пришло в голову навестить вас. <…> Мыслями я все это время была скорее с вами, чем здесь, и нетерпеливо ждала каждой весточки. <…> Дома все в порядке. Я пишу эти строки, уютно устроившись в твоем кабинете, а Эмиль стоит у дверей оранжереи и смотрит, как садовник поливает цветы».

B конце марта в Каннах появляется Роберт. Он призывает Альфреда тоже навестить Людвига, дабы

«…выказать ему все душевное тепло, которое только подскажет твое доброе сердце, и дружеские чувства, которыми ты столь щедро наделен. Предсказать течение болезни невозможно, жар пока не спадает, и сам Людвиг говорит, что долго не выдержит, но твой приезд непременно придаст ему сил и вообще подействует благотворно. Я же должен теперь уехать: жизнь здесь ужасно дорогая, а моя мошна пуста».

30 марта Роберт пишет из Генуи своей дорогой, милой Паулине:

«Прощание с Людвигом было крайне трогательным, поскольку он, видимо, прощался навеки. Я тоже сомневаюсь в его выздоровлении: процесс перешел и легкие, а силы брата подорваны горловым кровотечением. <…> Надеюсь, Альфред не станет затягивать свой приезд, так как Людвиг очень ждет встречи с ним».

4 апреля Анна пишет Людвигу:

«Утром мы получили от Яльмара сообщение, что ты по-прежнему болеешь. <…> Мне очень грустно слышать это, дай Бог, чтоб ты скорее поправился. Ах, как бы мне хотелось быть рядом с моим любимым папой и помотать маме ухаживать за тобой!»

Анна опять получает цветы и благодарит в следующем письме:

«Они словно только что сорваны: изысканные анемоны пастельных тонов, резеда и мимоза, которые распространяют свой аромат по всей комнате и радуют меня в моем одиночестве».

6 апреля в Канны прибывает из Парижа Альфред, затем Анна. 12 апреля Роберт получает во Флоренции телеграмму от Карла Нобеля: «Надежды нет. Его часы сочтены». Вокруг Людвига собирается вся семья, в том числе Яльмар Круселль. Глаза отцу закрывает Карл.

20 апреля Роберт пишет из Флоренции:

«Дорогая моя, любезная Паулина! Вчера получил твое милейшее письмо от 15-го числа. Сам не брался за перо с Людвиговой смерти и вынужден совершать насилие над собой, выводя эти строки. B первые дни я переносил горе мужественно, но потом слабые нервы сдали, и теперь я впадаю в нервический плач, приступы которого не проходят часами. Объясняются они исключительно скорбью по любимому брату и никак не связаны с делами».

Похоронили Людвига в Петербурге. K.B. Хагелин, незадолго перед тем назначенный руководить перевозками и хранением нефти в Волжском районе, возложил на гроб серебряный венок.

Сразу после похорон Эдла пишет Альфреду:

«Хочу поблагодарить тебя <…>, что исполнил последнюю волю моего усопшего супруга – повидаться и переговорить с тобой. He знаю сути вашей беседы, но знаю, что возникшее между вами непонимание тяготило его чистую душу и для него было облегчением встретиться с тобой и, возможно, сгладить шероховатости ваших отношений. <…> B эти скорбные дни мне не хватало рядом обоих его братьев, но я понимала всю невозможность для вас выбраться сюда. […] Прощай, Альфред, и еще раз спасибо за все. Сохрани обо мне дружеские воспоминания, если не ради меня самой, то ради брата, коего я любила больше всех на свете».

B память о Людвиге Нобеле было учреждено несколько стипендиальных фондов, инициатором которых стал Эмануэль. Трижды присуждались также премия и медаль за научные достижения – за лучшее сочинение в области технических наук или за важнейшее изобретение, сделанное в течение посиди их пяти лет. Премия присуждалась советом Русского технического общества в годовщину смерти Людвига. B комитет по ее присуждению входили видные ученые, в том числе химик Дмитрий Менделеев.