На следующее утро Знайка пришёл в свой кабинет мрачный, как туча. Он был явно не в духе. Нажав одну из разноцветных кнопочек на его столе, он вызвал к себе свою личную секретаршу. Она появилась тотчас же, поздоровалась и приготовилась записывать указания Знайки.
— Уважаемая Туфелька, нам с вами сегодня предстоит очень неприятный разговор, — сухо кивнув, начал Знайка. — Ходят слухи, что некоторые несознательные коротышки записывают на магнитофон какие-то странные песни, и потом их слушают! Почему мне об этом ничего не известно?
Туфелька покраснела до корней волос, так как сама хранила у себя дома в письменном столе под замком целых две кассеты с записями Гусли. А о том, что это именно Гусля, ей под большим секретом проболтался Жулио.
— Кто сочиняет эти, с позволения сказать, песни? — продолжал Знайка. — Вы об этом что-нибудь знаете?
— Знаю, — с готовностью откликнулась Туфелька, хотя лицо её стало несчастным и грустным. — Это Гусля.
— Так почему же вы мне до сих пор об этом не доложили?! — возмутился Знайка. — Ведь именно в ваши обязанности входит узнавать и докладывать мне обо всём, что происходит на Луне! Иначе как же я могу давать распоряжения работникам охраны и безопасности лунных дел? А если работники охраны и безопасности лунных дел перестанут получать указания и начнут только и делать, что бить баклуши, воцарится хаос!
Туфелька опустила голову и пролепетала:
— Я больше не буду… Я исправлю свою ошибку, уважаемый Всезнайка…
— Вот-вот, подумайте хорошенько об этом. Идите и подумайте над вашим поведением! Долг каждого дисциплинированного коротышки — заботиться о безопасности лунных дел, так как дело у нас общее.
— Хорошо, я обязательно об этом подумаю, — сказала окончательно расстроенная своим поведением Туфелька, и уши у неё стали ярко-пунцовыми.
— Маловато самокритики! — поучительно заметил Знайка. — И чтобы вам лучше думалось, сейчас же, немедленно разыщите и пригласите ко мне Гуслю. Вместе с его музыкальными инструментами! Мы все вместе послушаем его песни и сделаем нужные выводы.
С этими словами Знайка старательно нажал на все кнопки, которые только были на его столе, повернулся к Туфельке спиной, заложил руки за спину и стал внимательно рассматривать всё, что происходило за окном, хотя там, в общем-то, ничего интересного не происходило. Просто таким образом он давал провинившимся коротышкам понять, что разговор окончен.
Через некоторое время в кабинет Знайки стали приходить все, у кого в кабинетах прозвенели звонки. Они ещё не знали, в чём дело, но деловито расселись по своим местам и стали ждать, что им скажет Знайка. Но Знайка ничего не говорил, а всё смотрел на дверь.
Наконец, дверь открылась, и в кабинет бочком стал протискиваться Гусля, волоча за собой целый набор музыкальных инструментов. В руках он тащил гитару, целую связку барабанов разной величины и несколько медных тарелочек на тоненьких металлических подставках. На шее у него болталось целое ожерелье из свистулек, колокольчиков, бубенчиков, пищалок и разноцветных погремушек.
Расставив инструменты по порядку, Гусля робко спросил:
— А что теперь?
— А теперь, голубчик, сыграй нам какую-нибудь своё песню, — ласково сказал ему Знайка. — А мы тебя с удовольствием послушаем. Верно я говорю? — обратился он к собравшимся коротышкам и обвёл кабинет ладонью, как будто хотел убедиться, что все они только и мечтают о том, как бы послушать, как поёт Гусля.
— Верно, верно, — сразу же засоглашались советники и моментально навострили уши.
Гусля глубоко вдохнул, засунул в рот губную гармошку и начал играть мелодию. Время от времени он вынимал губную гармошку изо рта, но лишь для того, чтобы свистнуть в какую-нибудь свистульку. В это же время он наяривал на гитаре, ногой извлекал различные звуки из большого и маленького барабана, и то и дело подпрыгивал, то похлопывал ладошкой по медным тарелочкам.
Когда мелодия закончилась, Гусля выплюнул губную гармошку, болтавшуюся на верёвочке у него на груди и, не переставая стучать в барабаны и тарелочки, начал то очень тонким, то очень низким голосом петь песню под гитару:
На этом месте Гусля изо всех сил свистнул в изогнутую глиняную свистульку, нажал на все пищалки, подпрыгнул и встряхнулся, отчего на нём зазвенели все колокольчики и загремели все погремушки и бубенчики. После этого он выпучил глаза, стал усердно лупить в барабаны и тарелочки, а потом вдохновенно заверещал:
«Бац!!!» — изо всех силёнок ударил он в барабаны. «Тц-с-с…» — ответили барабанам тарелочки, после чего Гусля тоненько взвизгнул, подпрыгнул и топнул ногой. Проделав всё это, он снова проворно запихнул в рот губную гармошку и начал, подпрыгивая, играть на всех инструментах сразу, пока Знайка не захлопал в ладоши и не произнёс:
— Достаточно. По-моему, всё ясно. Может быть, у кого-нибудь будут вопросы?
— У меня… э-э-э… Будет вопросик. Э-э-э, голубчик, м-м-м… А скажите-ка мне, вы, может быть, нездоровы? — послышался в полной тишине мягкий доброжелательный голос доктора Пиля.
— Да нет вроде, — смутился Гусля. — Вроде здоров, а что?
— Тогда не могли бы вы нам ответить: сколько ножек может быть у… м-м-м… нормального, так сказать, обычного кузнечика? — ободряюще улыбаясь, спросил, сверкнув очками, доктор Пиль. — Да вы не стесняйтесь, дорогуша, не стесняйтесь, отвечайте, ведь в конце концов, м-м-м… ничего ведь страшного, может быть у вас просто ошибочка вышла, ну там-м-м… переутомились? А может, вы имели ввиду какого-нибудь особенного, конкретного кузнечика?
— Да вроде никого такого я ввиду не имел, — окончательно оробел Гусля и стал изо всех сил теребить верёвочку, на которой болталась губная гармошка.
Наступила тяжёлая тишина. Нервно потирая подбородок, Знайка внимательно посмотрел на советников и внушительно заметил:
— Маловато критики.
После этого коротышки захихикали и, толкая друг дружку, загалдели, как сороки:
— Какая чушь! Какая непонятная ерунда!
— И где это видано, чтобы у кузнечика было три ноги? И как вообще такое в голову могло прийти?
— Какая неслыханная чепуха!
— Какой абсурд!
— Бессмыслица!
Несчастный Гусля так растерялся, что не знал, что и ответить. Воцарилась пауза. Основательно пробуравив взглядом Гуслю, Знайка досадливо поморщился и произнёс:
— Итак, вопросов больше нет. Осталось обсудить художественные достоинства данной песни и — что особенно важно! — самого исполнителя. Ну что ж, я, пожалуй, выскажусь первым. Голос кошмарный, совершенно никуда не годится, от него просто уши вянут.
При этих словах все присутствующие стали морщить лица и крепко потирать свои уши.
— Слова песни непонятны нормальным дисциплинированным коротышкам, — продолжил Знайка и снова сделал паузу. Затем он строго оглядел своих советников и спросил:
— Верно я говорю?
— Верно! Конечно верно, а как же иначе! — согласно затараторили и закивали головами все, кроме Гусли. И даже Молчун ничего не произнёс. После того, как он остался без верного друга, выдавить из него хоть словечко не удавалось никому, даже Знайке. Он только утвердительно кивнул головой, усиленно думая о честных болгарских коротышках. Но никто о них здесь не знал, поэтому все подумали, что Молчун разделяет общее мнение.
— Непонятны также и музыкальные звуки, — продолжил Знайка и снова выжидательно замолчал, а когда пауза затянулась, и коротышки заёрзали на своих стульях, снова осведомился: — Может быть кому-то из присутствующих эти звуки понятны?
— Нет, совершенно непонятны!
— И как могут такие звуки быть понятны вообще! Тьфу! — с возмущением замотали головами советники.
— В таком случае, — умиротворённо заключил Знайка, с удовлетворением внимая собственному голосу. — В таком случае моё личное мнение совпадает с общим. Музыка дикая, слова бессмысленные, в общем и целом всё это слушать невозможно, а для большинства коротышек вредно. И даже, — тут Знайка поднял вверх указательный палец и кому-то погрозил, — не побоюсь этого слова, крайне опасно! Поэтому я предлагаю единогласно принять решение — категорически запретить эту ужасную музыку. Все согласны?
Коротышки усердно закивали головами, всем своим видом показывая, как единогласно они поддерживают решение Знайки. Молчун тоже кивнул, на самом деле выражая категорическое несогласие с единогласным мнением и огорчённо взглянул на расстроенного Гуслю. На этом собрание закончилось, все повскакивали со своих мест и пошли на обед.