Отдав погонной службе ровно четверть века, я в 2002-ом, в возрасте сорока семи, уволился «на заслуженный отдых». Впрочем, пока позволяет здоровье, всяк отставник стремится подработать к пенсиону. Только мало кому счастливится найти приличное место. Вакансии для пожилых скудны по всем параметрам — смешное вознаграждение за «топить» или «сторожить», либо «требуется опытный менеджер по рекламе», на деле же чаще это — торговый агент на кабальных условиях. Пообивав десятка два порогов разных учреждений, я было оставил бесплодные попытки трудоустройства, но именно тогда супруга угодила под сокращение. И вот, оплатив в следующем месяце коммуналку и проев за две недели остаток моей пенсии вчистую, наша среднестатистическая семья из четырех человек (дети тогда учились) встала перед проблемой выживания. Что было делать кормильцу?

Увы: пришлось срочно учинять ревизию большой личной библиотеки, любовно собираемой еще со студенческих времен, а ряд подписок достался мне от деда. Отобрал тома-двойники, случайные приобретения, еще какую-то литературу, к которой душа не лежала. Упаковал книг пятьдесят в сумку «мечта оккупанта», водрузил ее на одноосную тележку и вывез на присмотренный пятачок перед входом в небольшой сквер. Отлично помню, что за неполный рабочий день тогда реализовал двенадцать книжных единиц и сразу пустил выручку в дело: купил хлеба, молока, вареной колбаски и колбасного сыра, пряников… А пока стоял с бумажным товаром, аж четверо из мимо проходящих изъявили желание сбыть мне свои библиотеки. И еще молодой мужчина зазвал придарить наследственную, доставшуюся вместе с жильем от бабушки: иначе, мол, он книги просто выкинет.

Назавтра тремя рейсами забрал привалившую «халяву», плюс сделал закуп: по чисто символическим ценам. Так и началась моя временная карьера букиниста.

 

«С КАКОГО ХРЕНА?»

С утра разложил на клеенках литературу, сам присел на складную табуретку, что-то почитываю. Мимо народ спешит. Кто-то приостановится, кинет беглый взгляд на книги — и дальше, по своим делам… Смотритель… Другой подымет какой-то роман, полистает — и, молчком, назад, на клеенку. Листатель… А кто-то, да лениво и поинтересуется: почем, значит? Но тоже приобретать не спешит. Спроситель… А нередко еще и Предлагатель появляется, который свою литературу мне впарить желает. Да, как правило, почему-то по астрономическим ценам… Но вот, наконец, состоявшийся клиент отсчитывает денежку. Покупатель! Ур-ра! «Может, еще что присмотрите? В другой раз? Ну, заходите еще. Цены-то куда ниже магазинных…» А помимо названных категорий встречаются — и нередко — Ругатели. «Какие полста рублей? Да эта книга и двадцатки не стоит! Вот и давай… за червонец!» «То есть как: «Нет!»? Ну и торчи тогда здесь впустую, чтоб тебе… Жмот! Спекулянт! Сволочь! Милицию б на тебя наслать!»

Та-ак. А этому фрукту что здесь надо? Нездоровая бледность физии, бомжеватый прикид. Вяло свисающие руки, часто облизываемые губы… Не-ет, этому дядьке неопределенного возраста сейчас явно не до чтения. И…?

— Слышь… Ну ты можешь понять меня, как мужик мужика? — уныло бубнит он, заходя издалека.

— И в чем, собственно, проблема?

— Да вот, вчера переупотребил без меры, а с утра трубы горят… Ну дай сто рублей на пиво!

— Вот если убедишь меня, что именно я, именно тебе и именно стольник, а не, допустим, рубль или «штуку» «зеленью» вручить обязан… Дерзай! Слушаю…

— Ну ты что: сам не мужик? Не нажирался никогда, что ли? Не понимаешь: плохо мне! Подыхаю! Ну дай на поправку!

— А вчера-то много наличмана ухлопал?

— Офигительно!

— Так чего ж хотя бы стольник для опохмела и не заначил?

— А у меня натура русская, широкая! Гулять, так уж на все, до копья!

— Да-а-а… Небось вчера-то, когда гудел, про меня и не вспоминал. Мол, стоит там мужик на улице с книжками, мерзнет, надо бы стопарик ему для сугрева поднести…

— Да с какого это еще хрена? — прямо вызверивается Клянчитель. — Ишь, размечтался! Стопарик ему! Еще и поднести! Да я тебя вообще в первый раз вижу!

— Что и требовалось доказать! — усмехаюсь я. — Как ты мне, так и я тебе…

— Брателла! Да ты ж меня совсем не так понял! — спохватывается упоровший большой косяк. — Ты что, реально не дашь? Не мужик, что ли? Говорю: подыхаю!

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет!

— Гад ты тогда! Гад и сволочь! — теряется надежда сшибить с меня деньгу.

— Да с какого это еще хрена?

— С такого! С огромадного! Во весь земной шар! У-у, чтоб тебе! — бессильно сжав костлявые кулаки, грозится «широкая натура» и уходит клянчить на опохмел у других. Через час вновь бредет мимо, уже выписывая непослушными ногами кренделя. На морщинистом лице довольство, губы причмокивают, руки движутся по сложным траекториям. Возле меня счастливец приостанавливается.

— А вот с какого хрена мне опять хорошо?

Раз за день я троих Клянчителей отваживал. Медом у меня намазано, что ли?

 

«ГДЕ МИЛИЦИЯ?»

Весь рабочий день на табуретке не высидишь, время от времени разминаюсь, прогуливаясь вокруг своего «магазина на газоне».

Поглазеть на него останавливается плотная бабуля лет шестидесяти. Рядышком приплясывает шустрый мальчуган годков эдак пяти. Внук, надо думать. Вот про таких-то и говорят: шило в заднице.

Пока смотрительница изучает ассортимент, внук занимает позицию у дальнего от меня конца клеенки и неожиданно — р-р-раз! — бегом проносится по всей длине разложенных томов. Бабуля довольно улыбается и, адресуясь ко мне, с гордостью произносит:

— Мужчина! Вы только посмотрите, какой у нас активный мальчик растет!

Активный мальчик, услыхав похвальбу, на полном серьезе собирается пробежаться по книгам вторично. Я спешу удержать его за плечи. Бабуля, с хищным оскалом лица, бросается ко мне и обеими кулаками тычет в грудь. Между прочим, довольно ощутительно! Так, что от неожиданности я едва не упал.

— Милиция! Где милиция? — истошно орет Нападательница. — Ребенку все руки поломали!

— Я ему ничего не сломал, — возражаю. — А вот он по моим книгам бегает. Вы-то куда смотрите? Да еще и руки распускаете… не по возрасту.

— Не тебе о моем возрасте судить! — не снижает тона бабуля. — Бегает, понимаешь… И что с того? Разве он что-то порвал?

— Так испачкал же…

— Небось вытрешь, не облезешь! Ты один черт здесь баклуши бьешь — никому твоя макулатура не нужна! Вот и попыхти! И вообще: чего ты сюда со своими книгами выперся? Здесь торговать не положено! Милиция! Где милиция?

— Скажите, а у вас дома телефон есть? — интересуюсь я.

— И что с того? — пока не понимает Нападательница.

— Продиктуйте-ка мне номерок…

Я вытаскиваю из кармана листочек и авторучку.

— А это еще зачем?

— Так звонить по утрам буду. Вы сегодня на прогулку идете? Все, понял, сижу дома, чтобы активному мальчику не мешать на газоне резвиться. Хотя, к слову, это ведь тоже запрещается. Ну, а уж коли подопрет, что последний хрен без соли доем — извиняйте. Тогда уж вы дома покукуйте, а я поторгую. На хлебушек…

— А-а-а-а! Гад! Сволочь! Я твой лоток завтра же прикрою! Милиция! Где милиция?

 

ТЫ ВЫГОДЫ СВОЕЙ НЕ ПОНИМАЕШЬ!»

Жарким июльским днем к моему торговому месту подбредает ветхий дед. В руке — алюминиевая трость, на голове — мягкая соломенная шляпа-панама с высокой дырчатой тульей. Такой модный с полвека назад головной убор, помнится, носил и мой отец. Разговор визитер начинать не спешит: отдуваясь, цепляет трость набалдашником за локтевой сгиб, снимает шляпу, обмахивается… Потом вытирает блестящую лысину огромным носовым платком и, наконец, вкрадчиво предлагает:

— Купи у меня дефицитную подписку.

— Это какую же?

— Пятьдесят пять томов Ленина.

Становится даже интересно: совсем дед меня за лоха держит. Дефицитной подпиской-то объявляется чистой воды неликвид. Ладно, старый гриб, пошуткуем.

— И сколько же просишь?

— Да почти что задарма отдаю. По двадцать рублёв за том.

— Итого, значит, тысяча сто «деревянных»?

— Так и быть, пущай будет ровно «круглая». Цельных сто рублёв тебе от щедрот скидываю, — сопровождает дед собственное великодушие широким взмахом руки. — Ты их здесь за пять тыщщ продашь! А ежели полежат, так лет через двадцать пять вообще этим станут… Как его… Ларитетом!

— Вот и обожди четверть века, потом озолотишься.

— Я столько не проживу, — сокрушается старый гриб.

— Это не ко мне. Это вон туда, — тычу пальцем в небо. — А не хочешь ждать, вставай рядом и сам продавай. Поглядим, когда и сколько тебе «тыщщ» отслюнят.

— Я за корыстью не гонюсь. Зато тебе шанс козырный даю. Ты выгоды своей не понимаешь!

Так. Пустопорожняя беседа надоела. Переходим к решительным действиям.

— Это ж ведь темно-синие тома, с профилем вождя на обложке?

— Ну…

— Переплет твердый, тяжелый, а бумага офсетная, плотная, высшего сорта?

— Наверное… Да что я в ейных сортах разбираюсь, что ли? Хорошая! Белая!

— Значит, все пятьдесят пять томов купно «кэге» на тридцать точно потянут?

Дед недоуменно-негодующе вперяется в меня. Заплесневело соображает…

— Ты Ленина — и на килограммы мерять?

— Я? Да ни в коем разе! А вот в пункте приема макулатуры — ага. Принимают ее в центре по пятьдесят копеек за кило. Адресок подскажу. Загрузишь книги в две сумки — в одну все явно не поместятся, и на троллейбус. Проезд у нас в нем (дело происходило в 2005-м) нынче шесть рубчиков, но у тебя, пенсионера, половинный. А вот за груз, извиняй, сдерут по полной. Значит, шестью два и плюс три — пятнадцать. Сдашь все «мысли вождя» — ровно столько же назад возвернешь. Ну а уж обратно, пардон, поедешь в минус, за свой кровный трояк. Как перспективка?

Дед разом неосознанно расставляет ноги — так самцы человекообразных обезьян пытаются утвердить господство, когда опасаются вступить в драку, — сводит брови, учащает дыхание и, наконец, негодующе орет:

— Дур-рак! Ты выгоды своей не понимаешь! И трижды три раза дур-рак! Я… Ему… А он! Затупок! Глуп, как гусь! И выгоды своей… Дур-рак!

— Слышь, дед, шел бы ты отсюда подобру-поздорову, — советую я.

— Не понимаешь! Не понимаешь! Не понимаешь! — заклинило старого гриба.

— Зато понимаю, что ты сам плоскостью ума подобен таракану.

— Че-его? — И обладатель «дефицитной подписки» стучит тростью по асфальту. — Ты! Старого человека! Оскорблять? Да я на тебя в милицию! Гад!

— И еще сволочь, — подсказываю.

— Да! И выгоды, выгоды своей ни хрена не понимаешь!

Восвояси дед удалялся долго. То и дело оглядывался, грозя тростью и бисируя:

— Дур-рак! Выгоды ни в зуб не понимаешь!

 

«ЧТО, ЖАЛКО, ДА?»

На самой первой клеенке, внизу, обычно раскладываю так называемые «одноразовые» детективы: мягкие, в половину от стандартного формата книжицы. Покупают из их числа преимущественно авторов-женщин. И в основном дамы же. Кому Устинова особенно нравится, кому Полякова или Шилова… Но больше всего любительниц Дарьи Донцовой. Книги этих же писательниц, изданные в классическом формате и твердой обложке, расходятся неважно.

— «Одноразовую» я прочту и выкинуть не жалко. Или кому-то подарю, — объясняла однажды мне постоянная клиентка. — Да и цена у «мягких» подешевле.

— Хотите, в твердой обложке за столько же отдам? — предложил тогда.

— Не хочу. Мягкий вариант и легче, и в сумочке места меньше занимает, и от начальства на работе прятать удобнее. Не-е, не хочу.

И вот однажды к «одноразовому» товару подошла девушка — по виду студентка-старшекурсница. Перелопатила его весь, а потом осведомилась:

— Мужчина, а вы поменяться не хотите?

— Что на что?

— А вот, вы мне Донцову и Шилову, а я вам Маринину и Устинову. У меня их книг по двадцать.

— Не хочу.

— Ну почему?

— Неравноценно. На Донцову с Шиловой спрос больше, да и продаю я их пусть ненамного, но подороже.

— Какой вы, однако, меркантильный…

— На том и стоим. Моей семье тоже кушать надо.

— Ну хорошо, хорошо, а если Донцову на Донцову?

— Приносите. Но — более старые издания поменяю на изданные примерно в те же годы, а свежие на свежие. И, разумеется, два к одному.

— Не поняла…

— Чего ж тут неясного? Вы мне — две книги, я вам — одну.

— А почему это не одну на одну? — яростно возмутилась «студентка».

— Да потому… Ну, ваша выгода понятна — за бесплатно новое чтиво получить. А моя в чем? Впустую день простоять? Вообще-то, я книги продаю. Точнее: пытаюсь продать. Вы же тратиться не желаете, а рыбку чтоб съесть. Идите тогда в библиотеку. Кстати, там этот жанр уже давно платным сделали.

— Но у вас же их вон сколько много! — не отлипала «студентка». — Хотя бы разочек можно? Десяточек… Я быстренько сбегаю, недалеко отсюда живу.

— Девушка, извините, вы лучше идите туда, где свою литературу покупали, там штука на штуку и меняйте. А потом ко мне придете, расскажете, выгорело или как.

— Что, жалко, да? Жалко? Ну, так и скажи! — моментально перешла «студентка» на «ты» — Жмот! Крохобор! Сквалыга!

— Ага. И еще гад и сволочь.

— Он вдобавок и издевается! Завтра же пойду и в милицию на тебя заявлю!

— А можно узнать, за что именно?

— Там найдут! Не отвертишься!

 

«БЕЙ ЕГО!»

Однажды к книгам подрулила молодая супружеская пара с сидячей коляской, в которой спал пристегнутый мальчуган полутора-двух лет. Папа остался при транспортном средстве, а мама — жгучая брюнетка со стрижкой под мальчика и солидным бюстом — заинтересовалась четырехтомником Маршака: издательство «Правда», 1990-й год выпуска, бумага-офсет, цветные иллюстрации.

Самым читабельным в нем был первый том, именовавшийся «Произведения для детей». Туда входили и «Детки в клетке», и «Друзья-товарищи», и «Сказочный домик», и другие классические вещи, на которых воспитывалось не одно поколение малышей. Именно его-то брюнетка и высмотрела.

— Сколько? — задала она мне вопрос, выпрямившись с облюбованной книгой.

— Женщина, она отдельно не продается. А подписка стоит двести рублей.

— Мне вся не нужна. Мне только этот том. Так сколько?

— Женщина, я повторяю: Маршак реализуется только в комплекте.

— А я повторяю, что меня весь комплект не интересует. И вообще: какая вам разница? Остальное кому-нибудь другому продадите. Сколько?

— Женщина, или покупайте все четыре книги, или положите эту на место, — уже с раздражением произнес я.

Не тут-то было. Брюнетка добыла из сумочки пятидесятирублевку и заявила:

— Ну, так. Считать и я умею. Двести разделить на четыре, получается пятьдесят. Возьмите. А книгу я забираю.

— Да что вы, в самом деле, не слышите, или как? Я три раза уже вам сказал, что она отдельно не продается! Положите немедленно к остальным томам!

— Может, пойдем? — нерешительно подал голос папа. — Ведь он же прав…

— А тебя не спрашивают! — рявкнула в его сторону брюнетка и швырнула купюру поверх разложенной литературы. — Все! Мы в расчете!

Я метнулся к наглой мадам прямо через ряды романов и повестей. Не с первой попытки, но выдернул-таки из ее рук чуть было не осиротевшего Маршака. Быстренько схватил и остальные тома подписки, унес их к своему табурету, сложил книги попарно на его крышке и уселся сверху.

— Я передумал, решил себе это собрание оставить, — заявил я.

— Ты! Отдай! Я купила! Я заплатила! — бесновалась брюнетка.

Супруг ее уныло смотрел на асфальт.

— К вашему сведению, процесс купли-продажи считается завершенным лишь тогда, когда не только покупатель получил товар, но также и продавец оплату за него и, если потребуется, вручил сдачу. Я же до ваших денег не дотрагивался. Не согласны? Скатертью дорожка — в суд!

— Ах ты, гад такой! — еще громче взвыла брюнетка. — Ты мне руку вывихнул! Чего смотришь? — Это уже мужу. — Твою жену на твоих же глазах чуть ли не жизни лишают, а он хоть бы хны! Бей его! Бей!

Сынишка от маминого крика проснулся и заплакал.

— Послушай, ведь он же прав, — не поддался на провокацию супруги папа. — Вот, еще и ребенка разбудила. Пошли отсюда.

— Ну, погоди! — не хуже волка из культового мультика и по-звериному оскалясь, пообещала мне брюнетка, поднимая неотоваренные деньги. — Ты у меня скоро за все ответишь! Сейчас вот в милицию заявление напишу! А с тобой — опять переключилась она на мужа, — мы дома по полной программе разберемся! Ты у меня теперь долго на голодном ночном пайке сидеть будешь! Да я тебе!.. Тряпка! Мокрая курица! Душа коротка! Жену защитить не в состоянии! А я на него свою молодость угроблять должна!

Пока семейство удалялось от меня, мама так и продолжала орать, сын кричать, а отец молчать. Ох, и не завидую я этому папе…

 

«ОПУЩЕННЫЙ»

Как-то раз в конце марта к моему развалу подошла женщина: лет семидесяти на вид и в явно дорогом пальто нежной салатовой расцветки. С минуту обозревала литературу на клеенках, затем решительно начала разговор:

— Мужчина, вот мне подарили большую книгу. Прямо энциклопедия… Салаты, закуски всякие. Словом, холодные блюда. Там и цветных иллюстраций много, и бумага такая… очень хорошая. А мне эта книга не нужна. Продайте ее.

Ага, все понятно. Очередная Предлагательница явилась. Возьмите, стало быть, товар под реализацию.

— Хм. Попробовать, конечно, можно. Только для начала издание-то само где? Надо же поглядеть, когда оно выпущено и каким издательством, содержание, состояние… С ценой, опять же, определиться следует…

— А чего с ней определяться-то? — недоуменно пожимает плечами Салатовая — как я ее уже окрестил — дама. — Она на ней сзади указана. Пятьсот пятьдесят рублей. А книга новая, этого года, я ее только раз и полистала.

— Женщина, — в свою очередь удивляюсь я. — Так вы на полном серьезе желаете, чтобы я ее здесь по магазинной, да еще и столь дорогущей цене сбыл?

— Я же не виновата, что на ней именно столько указано, — с обидой в голосе парировала Предлагательница. — И потом: у вас что, со слухом проблемы? Сказала же: новая она!

— Вы бы еще разваливающуюся принесли, — не без сарказма усмехаюсь я. — А со слухом у меня все в порядке. Только по магазинным расценкам, да еще и больше чем за полтысячи «деревянных», у меня здесь никто ничего покупать не будет. Развал, он на то и развал, что цены здесь, можно сказать, бесценочные.

— Но она же совершенно нечитанная! — гнет свою линию Салатовая. — И бумага гладкая-гладкая. И иллюстрации яркие, колоритные.

— Ладно… Мой-то процент с продажи какой будет, если удастся-таки ваш товар пристроить? — любопытствую, уже практически предугадывая ответ.

— Какой такой процент? — враз возвышает голос собеседница. — Вы меня что, ограбить хотите? Ни стыда, ни совести! Здоровенный мужик, днями на табуретке баклуши бьет; нет, чтоб где-то за станком материальные ценности производить! А он на пенсионерах наживается! Да у тебя их здесь сотни томов, так что, еще один много места пролежит?! — возмущенно переходит она на «ты».

— Женщина, не надо так кричать, — морщусь я. — Итожим: ваше предложение меня не заинтересовало. Вношу встречное: подходите хоть завтра со своей едовой энциклопедией и реализуйте ее на здоровье хоть за тысячу евро. Вон, сколько еще на газоне места свободного! Только газетку захватите, не на землю ж книгу класть.

— Нет! — уже почти кричит Салатовая, а для убедительности еще и отвергающее простирает руку.

— Что «нет»?

— Да чтоб я до такого опустилась! Самой, на улице, книжками торговать?! Да не бывать этому никогда!

Гневный жест демонстрируется вторично.

— А я что, по-вашему, выходит, уже опущенный?

— А ты уже здесь стоишь! И давно! — злобствует Предлагательница.

— Понял… Одну секундочку тоже постойте, я сейчас…

Обхожу развал, сближаюсь с нахалюгой и слегка, быстрым движением, пожимаю кончики ее наманикюренных пальцев правой руки.

— Ты что? Себе позволяешь? Извращенец! К старой женщине приставать?! — испуганно отшатывается она. — Где милиция? Люди добрые! Помогите!

— Да уймитесь вы. Чтоб я до такого опустился — к вам и приставать… Размечтались… — усмехаюсь я. — Тут дело в ином. В местах лишения свободы есть неписанный закон: кто поручкается с опущенным — это низшая, всеми презираемая категория заключенных — сразу же сам становится таким. Опарафиненным, офоршмаченным, короче: позорной масти. Теперь дошло?

Я неспешно возвращаюсь на свой табурет. Салатовая торопливо вытаскивает из сумочки носовой платок и брезгливо начинает вытирать им пальцы, соприкоснувшиеся с моей ладонью.

— Не поможет! — едко комментирую я. — Это теперь на всю оставшуюся жизнь. Теперь вы тоже опущенная, а если точнее — зашкваренная.

— Ты-и-и! — визгливо орет отвергнутая Предлагательница. — Ты мерзавец, ублюдок, подлец!

— Ага. Присовокупите еще гад и сволочь, — любезно подсказываю я.

— Да! Именно так! И я завтра же… сейчас! Милицию! На тебя! Натравлю! Они т-те покажут! Люди! На нем же клейма ставить негде! Ему в тюрьме место!

— Да травите на полное здоровье, мадам Опущенная. А по поводу клейма и тюрьмы… Не забывайте, отныне ведь и вы в той же бочке квашены…

— Милиция! Ну почему тут рядом нет милиции?

 

«ДУРАК!..»

Май, середина дня… Прохаживаюсь перед своими клеенками по тротуару. Рядом останавливается мужчина моих лет с незажженной сигаретой в руке и кожаной сумочкой в виде сундучка в другой. Похоже, клиент находится под шофе.

— Дай прикурить, — сразу же на «ты» просит он, обдавая меня перегаром.

— Не курю. И другим не советую, — поморщившись, отвечаю я.

— Тоже, советчик нашелся! — ни с того, ни с сего вскипает мужчина. — Жену поучи щи варить! Дурак!

На последнем ругательстве я с правой въезжаю оскорбителю по скуле. Не очень удачно: на спину он не падает, а оказывается в «раковой» позе. Отшагиваю в сторону. Выпивший с усилием встает, поднимает свой «сундучок». Нет, в драку не лезет. Зато громко обещает:

— Ну, подожди! Ты здесь постоянно стоишь — так я еще вернусь! И не один! Посмотрим тогда, кто здоровее! Морду в ж… превратим!

Угроза вполне реальна. Не сегодня-завтра явится сюда в компании двоих-троих приятелей, да еще и вооружившись какой-нибудь арматуриной, и быстро стану я тогда бедным… Посему, пытаясь себя хоть частично обезопасить, подскакиваю к агрессивному клиенту и выдергиваю у него из нагрудного кармана рубашки виднеющийся краешком документ. Отбегаю на несколько шагов — мужчина в драку не кидается, топчется на месте, продолжая ругаться и восклицать: «Отдай!» — и раскрываю красную «корочку». Оказывается, это — пенсионное удостоверение офицера запаса Вооруженных Сил России. Отставной майор, да еще и с фамилией одного из прославленных русских полководцев.

— Слышь, деятель, — захлопываю я документ. — Ты чего же это на своих наезжаешь? На штаны-то мои посмотри!

Одет я был тогда в старые армейские брюки защитного цвета с вшитым цветным кантом. Обзыватель оценивающе пялится на них, а потом начинает каяться:

— Слышь, брат, ошибочка вышла… Не признал, прости, извини…

Вопрос о сатисфакции уже не поднимается.

— Ну и ты меня извини, — возвращаю я удостоверение владельцу. — Что не сдержался. Но слова-то вдругорядь выбирай, а то ведь за подобное и на нож нарваться можно… Особенно если сцепишься с тем, кто зону топтал.

— Да я… Сам не знаю, как оно… Вырвалось…

Недавний агрессор чуть ли не лезет целоваться.

— Ты ж здесь еще немного постоишь? — интересуется он.

— А куда я с подводной лодки денусь? Мне только книги по сумкам не меньше часа рассовывать.

— Да я… Уже через пять минут вернусь! — срывается с места новоявленный приятель.

Возвращается он, правда, только через четверть часа — оказывается, бегал в ближайший магазин за пивом. Принес две бутылки, усиленно пытается угостить.

— Ну не пью я на работе, — отбиваюсь от сменившего гнев на надоедливую милость «полководца», — и не проси.

А он, запасшись вместе с пивом и спичками, торчал в тот день рядом со мной еще долго, пока не выхлебал в одиночку обе «Балтики». Еле-еле домой его спровадил.

 

ПЯТЬ ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ?

Случилось это, помнится, в апреле 2005-го. Едва в тот день разложился, как ко мне подковыляла бабушка-божий одуванчик. С лицом, сморщенным как печеное яблочко. В белом платочке, в выгоревшем до неопределяемого цвета старинном болоньевом плаще, мужских суконных ботах «прощай, молодость» и толстых вязаных чулках. В руках старушка — на вид лет под восемьдесят — держала толстую клюку.

— Сынок… — голосом умирающего лебедя произнесла она. — Ты тока продаешь, али как?

— И «али как» тоже, бабуля. А у вас что, книги имеются?

— Ой, сынок! — частит божий одуванчик. — У мине от деда стоко много их осталось, стоко много… Старый пенек, всё покупал, идиёт малахольный. Они мине не нужны, я их выбросить хотела… Почем возьмешь?

По опыту я уже знал, что когда изначально утверждали, будто бы предлагаемые книги собирались выкинуть (отдать в детский дом, госпиталь, школу), а потом резко переходили к «почем возьмешь?», передо мной почти наверняка оказывался жадный человек. Что ж, сейчас и проверим…

— Бабуля, я по дорогой цене книги не покупаю, да при том еще и беру с разбором. Если так устроит — что ж, тогда могу подойти, пересмотреть, выбрать.

— Сынок, а вот ежели ты усё возьмешь, гамузом, я так задешево отдам, так задешево!

И божий одуванчик для пущей убедительности прижмуривает глазки.

— Ну и почем же конкретно?

— Ой, сынок, да хотя б уж по пиддисят рублёв за книжку дашь — и господь с тобой…

— Да ты что, офонарела? — изумляясь эдакой наглости, на автомате перехожу на «ты». — Я сам по двадцать-тридцать рублей в среднем за книгу торгую, а чтоб по полста покупать… Потом-то по какой же цене реализовывать?

— Сынок, да что ж ты так теряесься-то! — возвышает голос бабуля. — Да я ж специяльно племянницу в мага′зин посылала. Она мине и сказала, что там кажная книжка — по сто рублёв и боле. Вот ты у меня по пиддисят-то возьми, а сам по сто рублёв опосля продавай, в большой выгоде будешь.

— У меня по магазинной цене литературу никто приобретать не сподобится, — хмыкаю я. — Да там и книги все новые, а у тебя, небось, одно старье, да еще и макулатуры полно. Ей же в скупке вся цена — пятьдесят копеек за килограмм.

— Побойся бога! Мои старые куда лучче новых! И дорогее! Сделай доброе дело, помоги старому человеку… По пиддисят рублёв…

— Бабуля, становись рядом, да и торгуй на здоровье. Хоть по сто пятьдесят, хоть по тысяче — никто не запрещает…

— Я больная, книжки чижелые, а у мине на них доку′ментов нет! А ты должон, ты обязан! — убеждает старушка. — Бабушку пожалеть. По полста рублёв…

— Ну, знаешь… Я такой же пенсионер, как и ты. Насчет жалости же и обязанностей — это давай, вон, к государству обращайся.

— Ты не такой! — вскрикивает божий одуванчик. — Ты здоровый! Эвон скоко книжек кажин день тягаешь! А мине не сегодня-завтра на погост отнесут… Помоги! На хлебушек! По пиддисят!

— Слушай, иди отсюда! — окончательно лопается у меня терпение. — Что я тебе, благотворительное общество? Своей бы семье на хлебушек подзаработать…

И тут бабуля на глазах распрямляется, а из печеного яблочка враз проглядывает злющая баба-яга. Мгновенно окрепшим голосом с угрожающими нотками она уточняет:

— Ну так что, не возьмешь, значит, усе по пиддисят?

— Сказал же: нет…

— Чтоб твои книжки огнем сожгло! — поняв, что дело не выгорело, грозит мне баба-яга костлявым кулаком. — Чтоб их водой залило! Чтоб тебя лихоманка разбила! И всех твоих сродственников тоже! Чтоб ты чирьями оброс, идиёт треклятый! Чтоб тебе сгнить заживо, гад ползучий!

Секундная пауза — и характер ругательств меняется, а крик усиливается.

— Спикуль! Мошенник! Ворюга! На моем горбу в рай въехать хотит!

— Бабка, мне единственно от тебя надо, чтоб отсюда свалила побыстрее. А в рай — это как раз ты сама на мне «по пиддисят рублёв» въехать собиралась. И вообще: не ори так громко, а то паралик хватит, в момент на Северном кладбище пропишешься.

— Не дождесся, сукин ты сын! — уже вопит баба-яга. — Я еще твоих унуков переживу! — И демонстрирует мне комбинацию из трех пальцев. — Фиг тебе! На! На! На! Получи!

Не удовлетворившись одной дулей, сует под мышку клюку, и вот уже в мою сторону выставлены два кукиша, оканчивающиеся желтыми, давно нестриженными ногтями.

— Выкуси! Выкуси! Эвон я чичас до милиции-то дойду, они те живо в бараний рог скрутят! Ишь, чего удумал! Мине на Северный! А тибе — у тюрьму!

…Божий одуванчик еще долго бесновался около клеенок. Потом в бессилии ткнул клюкой в воспоминания маршала Жукова и поковылял своей дорогой…

А после обеда в тот день букинистику своим вниманием почтила другая бабушка — возраста начинающей пенсионерки и весьма плотненькая. Конкретно ее заинтересовал «отдел детской литературы». Переглядев с десяток книг, женщина выбрала солидный том сказок Андерсена. Разогнулась, держа его в руке.

— Сколько просите?

— Тридцать рублей.

— А это еще почему так дорого? У вас книжки старые, они должны быть дешевые, — делается упор на слово «должны».

— Однако ведь не сто рублей я заломил. И потом: состояние тома отличное, обложка твердая: даже не картон, а ледерин, плюс иллюстрации имеются. Черно-белые, правда, зато немалым числом… Ну, хотите, берите за двадцать пять.

— Все равно дорого.

— Хм. Сколько же, по-вашему, за это издание было бы в самый раз?

— Ну… — задумывается Плотненькая, и на лице ее отражается сложная гамма чувств. — Ну… Десять рублей… А лучше бы за пять.

— Ага, конечно. У нас проезд в автобусе уже дороже стоит. Это, выходит, если с советскими ценами сравнить, дешевле пятака? Нет, не спорю: была лет сорок-пятьдесят назад такая серия «Мои первые книжки». Брошюрки в мягкой обложке, листов на десять-двенадцать. Все именно по пять копеек и стоили. А издание, вроде того, что вы в руках держите, тянуло тогда от полтинника и выше.

— Ну, мне тут лясы-балясы рассусоливать некогда. За десять рублей отдаете?

— Нет, конечно.

— Подавись тогда ей! — с размаху швыряет Андерсена поверх других книг Плотненькая. Однако не уходит, а начинает «говнять товар»: — У тебя книжки старые! Они грязные, рваные, противные! Ты их у бомжей скупаешь! Ты их на помойке собираешь! Ты их в библиотеках воруешь! По тебе давно решетка плачет!

— Ясное дело, рыдает. А вот продавай я литературу по пять рублей, так и от бомжей, и с помойки, и краденая — в опте бы все за счастье пошло?

«Говнятельница» секунд пять трудно размышляет, а затем, боевито всхрапнув, харкает на ближайшие тома:

— Тьфу на твои книги! Тьфу! Гад, скотина, сволочь!

— Мадам! А ведь за такое я тебя саму оплевать могу! — делаю я к ней шаг.

— Милиция! — сиреной взревывает Плотненькая. — Спасите! Помогите! Убивают!

— Совсем сблындила? — удивляюсь я. — Чтоб я об тебя руки марать стал?

— Что, испугался? — сбавляет она голос. — Вот завтра с ментурой сюда приду, так небо с овчинку покажется! Ты меня еще попомнишь, негодяй!

…Вытирая влажной тряпкой книги, размышляю, что всем мил был бы, покупая литературу с рук по пятьдесят рублей за том, а продавая оную потом по пять. Или и тогда недовольные нашлись бы? «А почему не по сто и не по рублю!»

 

«ТЫ КНИГИ БЕРЕШЬ?»

Стою возле книг и раздумываю: начинать ли уже их укладывать в сумки, либо еще с полчасика обождать — выручка нынче ну просто никакая. Подле меня останавливается мордатый небритый мужик неопределенного возраста, в камуфляжных брюках и грязно-белой майке-безрукавке.

— Ты книги берешь? — с места в карьер панибратски обращается он ко мне.

— Извините, а что именно вы подразумеваете, употребляя в данном случае глагол «берешь»? — переспрашиваю я нарочито интеллигентным тоном.

— Ты чо, блин, туго всасываешь? — повышает голос мордатый. — Я еще раз спрашиваю: ты книги берешь?

— А я еще раз желал бы уточнить: какой смысл вы вкладываете в данном конкретном случае в глагол «берешь»?

— Ты тупой или нерусский? Я, так и разэдак, последний раз спрашиваю: ты книги берешь?

— Берешь, в смысле, на реализацию; берешь, в смысле, покупаешь; или, может, вы просто мне какую-то литературу придарить хотите? — продолжаю вежливо конкретизировать я.

— Ну ни хрена себе, раскатал губенки! — возмущается мордатый. — Подарить ему, как же! Разогнался на последней скорости! Да конечно же продать!

— Не интересует, — коротко отвечаю я.

— А это еще почему?

— А тебе, блин, не один хрен, так и разэдак, по какой именно причине? — резко перехожу я на тон Предлагателя-грубияна. — Тупой, что ли, или нерусский? Да я те сейчас десять пальцев загну, и все будет «не беру»!

— Ну ты хоть одну причину назови, — сбавляет тон мордатый.

— Одну? Без проблем. Скажи, вот у меня литературы здесь много? — тычу я пальцем в сторону клеенок, решив немного пошутковать.

— И что с того?

— Да то, что всё это мне люди принесли совершенно бесплатно, а я еще и выбирал: это взять, от того отказаться. И еще несут, несут, несут… Сумками, мешками, ящиками! Так какого же кляпа мне что-то за деньги у тебя покупать?

Мордатый озадаченно приоткрывает рот: дубинисто соображает. Затем, натурально, негодует:

— Ни фига себе, олигархом устроился! Сидит здесь, понимаешь, как именинник и на говне сметану сбивает!

— Становись со своим говном рядом, а я погляжу, много ли сметаны добудешь, — предлагаю я.

— Я пока не вольтанулся, чтоб с макулатурой посеред улицы сутками торчать!

— Вот и иди тогда своей дорогой. Топай, да помни: у нас нынче в стране демократия, так что сам выбирай, куда именно сейчас прогуляешься: на три буквы, на пять или к соответствующей матери.

— Ах, ты!!!

…Диалог наш завершился сплошными непечатными выражениями с обеих сторон. А вот угроз насчет обращения в милицию в тот раз почему-то не услышал.

 

«ЧТО-ТО НИМБА НЕ ВИЖУ!»

Сиротливо сижу на табуреточке, что-то почитываю. Покупателями даже и не пахнет. Неожиданно возле клеенок останавливается мачо лет тридцати: в костюме, при галстуке и с бородкой-эспаньолкой. В руках — черный и, похоже, недешевый дипломат. Но затеплившаяся было во мне надежда что-то реализовать оказалась ложной. Поскольку бородач вдруг беспричинно разразился упреками:

— Вот сидишь здесь бестолку? Сидишь? А жизнь-то мимо проходит! Впустую!

— А ты кто такой, чтоб мою жизнь судить? — рефлекторно вырвалось тогда у меня. — Господь Бог, что ли?

— Да! — гордо и, по-видимому, тоже рефлекторно заявил «эспаньолка».

— Одну минуточку!

С этими словами я встал, подошел к бородачу поближе и начал его внимательно разглядывать: с ног до головы.

— Что такое? — непонимающе нахмурил он сросшиеся брови.

— Да вот… Что-то нимба не вижу, — пояснил я. — Зато хвост, рога и копыта в наличии.

«Эспаньолка» немедленно зашелся в потоке матерной ругани. Я, молча, ждал, когда поноситель выдохнется. Затем менторски растолковал:

— Если кто-то, по ходу спора, начинает сквернословить, значит, он абсолютно исчерпал аргументы. Несмотря на галстук и дипломат. Теперь же продолжайте, пожалуйста: эти звуки ласкают слух. С удовольствием развлекусь, а то сижу здесь, понимаешь, бестолку, а жизнь-то мимо проходит. Впустую! Итак, весь внимание…

Бородач глубоко вздохнул, буркнул сквозь зубы что-то неразборчивое и удалился быстрым шагом.

 

«БОГ ТРОИЦУ ЛЮБИТ»

Позади и чуть сбоку от моего «магазина на газоне» — проход под аркой, в большой внутренний двор, окруженный несколькими девятиэтажками. Вот, оттуда-то и появляется сильно небритый малорослый дядько примерно моего возраста. В руках у него — приличных размеров картонный ящик, набитый книгами. Дядько бухает его у моих ног и объявляет:

— Ну так… Здесь все только первосортное! Пальчики оближешь! А мне некогда, поэтому давай двести рублей, и я пошел.

— Котов хоть в мешках, хоть в ящиках не покупаю, — не согласился я. — Сейчас проверим, какой там действительно сорт, тогда общую сумму и подочтем.

— Ты чё, неврубант, что ли? Говорю же: спешу! Давай деньги!

— Как же, разбежался… Впрочем, коли уж такая спешка, можно пока книги оставить, а за результатом подойти попозже. Я все одно тут до вечера торчу. Или назавтра с этим ящиком подгребай, когда время будет…

— Ага, буду я его туда-сюда таскать… Ладно, давай тогда хотя бы стольник!

— Не катит. Сначала я товар посмотреть должен — не макулатура ли…

— У-у-у… Ну, смотри, черт бы тебя подрал! Недоверчивый! Только живо!

Игнорируя это указание, начинаю проглядывать предлагаемую литературу.

«Мать» Горького, избранное Маяковского, «Что делать?» Чернышевского, «Педагогическая поэма» Макаренко… Сплошной неликвид. Дальше — старые школьные учебники, городской телефонный справочник двадцатилетней давности, сборник ленинских работ, журналы «Коммунист» позднебрежневских времен… Из той же серии: «Маде никому не надо». А дядько все поторапливает меня:

— Ты скоро? Русским же языком говорю: времени в обрез! Гони стольник!

Выпрямляюсь с тремя очередными книгами в руках: «Материалами 25 съезда КПСС» — в красочной алой обложке, с золотым тиснением названия, — тощим томиком «Я — Советский человек и не знаю другого образа…» авторства некоего Георгия Гачева и устаревшими «Правилами дорожного движения».

— Ну, кто и за сколько у меня это купит?

— А чего? — с умным видом бросается дядько в наступление. — Вот, у кого-то новые «Правила» есть, а понадобилось вдруг посмотреть, как что-то было по старым, так в магазинах их уже нет, у тебя — на-ка, пожалуйста! Путем наваришь!

— Брехать — не пахать, — усмехаюсь я и продолжаю оценку бумажного товара.

Несколько «Бестселлеров Голливуда» (кроме «Сёгуна» книги этой серии совсем непродажны), вновь куча учебников, разрозненные голубенькие тома из подписки «Станюковича»… «Словарь иностранных слов» — правда, с оторванным корешком. Ну, это еще полбеды… А вот и полная: словарь-то без начала и конца. Но наконец хоть что-то достойное внимания: «Два капитана» Каверина, «Уральские сказы» Бажова — увы, в мягкой обложке, — и «Тимур и его команда», в картонном переплете, из серии «Школьная литература». «Тимура» еще время от времени спрашивают: в некоторых школах вновь в программу включили.

Больше в ящике ничего ликвидного я не обнаружил.

— За эти три книги честь имею предложить десять рублей, — показываю я отобранное продавцу.

— Ты че, прикалывашься? Даже на пиво не хватит! Полтинник хотя бы дай!

— Не факт, что я за них сам столько выручу. И когда еще.

— По хрену, твои проблемы. Мне сейчас хотя бы тридцатку, на «Балтику».

— Не катит. Так червонец берешь?

— Да пош-шел ты со своим чириком, знаешь, куда?

— Это тебе туда дорога. Короче: не устраивает десять рублей — навьючивай свою макулатуру на горб и проваливай!

— На фига она мне сдалась? Я ее у мусорки только что подобрал! Вот сам туда и волоки!

И дядько спешно отваливает по своим делам, а на мой возглас вслед: «Куда пошел, книги забери!», не оглядываясь, трижды отмахивается обеими руками.

Что ж, воленс-ноленс, а приходится оттащить забракованное к ближайшему мусорному ящику. Проходит с полчаса — покупатели не объявляются, читать неохота, словом, скучно… Подремываю на табуретке.

— Дяденька, вам книги не нужны?

Перед клеенками стоят двое мальчишек лет по тринадцать. С уже знакомым, полегчавшим на три отобранных мною книги картонным ящиком с макулатурой. Золотоискатели, блин. Развлечься, что ли?

— А это у вас откуда? Не украли, случаем?

— Да что вы, дядя! Это из дома…

— Ага, а потом родители с милицией придут: мол у несовершеннолетних литературу скупаешь… К чему мне лишние проблемы?

— Да нет, дядя, никто не придет! Папа с мамой разрешили! — с жаром уговаривают школьники.

— Ну ладно… Посмотрим, что тут у вас, — для вида начал я перебирать книги. — «Педагогическая поэма!» О-о, да еще какого старого издания! Подписные тома Станюковича! Как раз эти номера мне так нужны! О-о-о, «Бестселлеры Голливуда»! И много! Словарь иностранных слов! Редкая вещь, однако! И сколько же за все вместе хотите?

На лицах подростков легко читалось желание: «Как бы не продешевить!» Они переглядывались друг с другом, никак не решаясь высказать конкретной цифры. Наконец один сподобился-таки открыть рот:

— Триста…

— Заткнись, дурак! — оборвал его второй. — Пятьсот… Нет, тысяча!

Мечты, мечты, где ваша сладость…

— Ну… — делаю вид, что сомневаюсь и пытаюсь торговаться: — А за восемьсот не пойдет?

— Да вы что, дядя! Такие редкие книги! Они куда больше стоят! Мы и так по дешевке отдаем! — убеждал (себя и приятеля) второй подросток и кидал на первого гневные взгляды: мол, идиот, из-за тебя чуть было такую кучу денжищ не упустили! А тот виновато потупил взор.

— Что ж, ладно… Так и быть, — притворно неохотно согласился наконец я. — «Штука», так «штука». Вам как, в «баксах» или в «евро»?

«Золотоискатели» застыли с открытыми ртами.

— Чего молчите?

— Ну… в «евро», наверное, — пробормотал уже почуявший неладное «штучник».

— А в фунтах стерлингов не желаешь? Или, может, в золотых слитках? Быстро забрали эту макулатуру и назад ее, на мусорку! Надо же! Не успел один раз избавиться — они тут же эту непродажную ерунду и назад приволокли!

— Ты сам дурак! Я же тебе говорил! — неожиданно подал голос первый подросток, адресуясь ко второму, и… задал стрекача. Секундой позже «штучник» помчался за «трехсотником» следом. Мне же пришлось прогуляться до мусорного ящика вторично. Чертовы сеголетки!

Прошло еще полчаса. Я обозленно прохаживался вдоль клеенок. И тут:

— Привет, отец. Тебе книги не нужны?

Возле меня, все с тем же ящиком макулатуры, топтался бомж. Вот тогда-то я весьма эмоционально и без каких-либо предисловий высказал все, что думал о содержимом картонной тары. И о том, где ему место. И бомжа туда же послал.

— Чего орешь? Можно было и без ругани объяснить, — заявил он, поначалу было оробевший от моей обличительной речи. — А назад я это не понесу.

Шмякнул ящик оземь, так что он частично порвался по одному из сгибов, и гордо удалился на поиски пропитания.

Есть такое присловье: «Бог Троицу любит». После очередного рейса к мусорному ящику я высыпал содержимое картонной тары внутрь его, на дно. А саму тару разодрал на плоские куски и замаскировал ими книги-неликвиды. Слава Богу, в четвертый раз мне их никто не принес.

 

«С…ТЬ НА СВОИ КНИГИ БУДЕШЬ!»

Иным постоянным покупателям я мысленно приклеиваю прозвища. Так одну телесистую бабку, при ходьбе переваливающуюся как утка, давно окрестил Квашней. Да, кое-что она у меня, время от времени, действительно приобретала. Но — с уже набившим оскомину предисловием! Примерно эдаким…

— Ну что вы такое говорите? Какие там сорок рублей? — умело возмущалась она как-то раз, потрясая облюбованной книгой. — Двадцать — и то за нее много! Самая красная цена — десятка! Ну, уступите, ведь вы же можете! Небось сами за пятерку купили, а перепродаете трижды втридорга! Ну, я же вас постоянно выручаю!

— Да хоть бы и за рубль, или вообще бесплатно приобрел. Мое сугубо личное дело. А вот чтоб сразу на четыре цену продавца делить, такой торг, извините, неуместен. За тридцать пять забирайте — и разошлись, — возражал я.

— Пятнадцать…

— Тридцать…

— Пятнадцать…

— А почему это дальше только я должен уступать?

— Пятнадцать…

— Стало быть, сегодня кина не будет. Положите книгу на место!

— Пятнадцать… Ну, что вам стоит! Каких-то десять рублей больной пенсионерке скостить! Я знаю, вы хороший! Ну, пожалуйста!

— Это вы по какой системе счет ведете? По арифметике Пупкина? Ладно, двадцать пять — и никаких гвоздей!

— Ну почему не пятнадцать? Ведь хорошая же цена за такое старье…

— Плохая. А раз старье, верните на место. Кому другому за те же пятьдесят продам.

— Ну… ну… — Язык у Квашни прямо-таки не поворачивался, но наконец она через силу выдавила: — Двадцать… Вот же скряга! А думала — человек…

— Неужели непохож? Зверь, значит? Ладно, черт с ним, забирайте, только уже чтобы разговор закончить! Надоело!

— Вот видите — и договорились! — И книга была спешно упрятана в объемистый ридикюль, а мне женщина протянула… пятнадцать рублей.

— Не понял… — не спешил брать я десятку и мелочь. — Уговор дороже денег!

— Ну что вам, эти пять рублей погоду сделают? У вас же покупателей много, на них и наверстаете…

— Ага, конечно… особенно если все на подбор такие же, как вы.

— Не-е-е, другие, они другие…

Тьфу ты, да провались оно все пропадом!

— Давайте! Но в следующий раз подобный номер не пройдет!

— Ну что вы такое говорите! Я вам вполне нормально заплатила!

— Да конечно! Идите уж…

Но вот однажды Квашня появилась возле моего развала на пару с худощавой девушкой: еще почти девочкой лет пятнадцати-шестнадцати.

— Ой, бабушка, смотри, новая Донцова! У нас такой нет! — углядела внучка «свежий» томик, только что выменянный мною на две более ранних изданий книги той же сочинительницы дамских детективов.

— И без тебя вижу! — неожиданно резко окоротила Квашня внучку. — Нечего на всю ивановскую орать, чего дома есть, а чего нет! — И едва не замахнулась на наследницу отечной ладонью с увеличенными суставами пальцев (ревматоидный артрит?). — Ну и почем эта Донцова?

— Пятьдесят рублей, — ответил я, впервые, но не без основания предположив, что моя постоянная покупательница приобретает книги и в магазинах, причем там-то совсем не по бросовым ценам.

— Ско-олько? — выкатила Квашня глаза. — Да что же это творится-то на белом свете? Да откуда такие бешеные цены взялись? Она и двадцатки не стоит!

— Знаете, что! В магазине она как раз не меньше стольника, а прочли ее только раз! — недовольно парировал я. — Все, сегодня никаких скидок! Ни рубля! Не хотите — не берите! У меня ее через час-другой за полста с руками оторвут!

— Не надо мне сказки рассказывать! И подержанная она вовсе — вон, уголок подмятый!

— Вот, за уголок и единственную читку целый полтинник и сбрасываю. Цена окончательная, обжалованию не подлежит!

— Бабушка, ну он же правду говорит. В магазине точно не дешевле ста рублей будет. Так и давай возьмем, за пятьдесят-то, — вклинилась вдруг внучка.

— Ну, ты! — рявкнула Квашня на нее, явив свое второе, вовсе не уговаривающее лицо. — Молоко еще на губах не обсохло, бабку учить! А ты давай, не выпендривайся! Двадцать рублей — и радуйся, что сбагрил!

— Могу и за двадцать, — усмехнулся я тогда. — Только предварительно давайте до рыночка дойдем — ведь квартал всего, — а там, в мясном ларьке выберете самую дорогую колбасу: рубликов по полтысячи за кило, да и повозмущайтесь, как здесь: откуда, мол, такие бешеные цены. И предложите купить палочку по двести рубчиков. А я тем временем в сторонке постою, да послушаю, что вам продавец скажет.

— Дюже умный нашелся, да? — мгновенно покраснев, взревела Квашня. — Вот, в следующий раз с…ть на свои книги будешь!

Внучка прыснула. Я ничего не понял.

— А это еще к чему?

— А к тому, что помнишь, как с месяц назад просил свою макулатуру покараулить, пока сам в сортир на рынке бегал? Помнишь? Вот я и говорю: с…ть! Будешь! На свои книги!

— С какой стати мне собственный товар портить? Уж лучше тогда я тебя оболью. От морды до ж…, — отбросил я вежливость.

М-да-а. Лучше бы уж промолчал. Разве может человек так громко визжать?

— А-а-а! Хулиган! Свинья! Мерзавец! Люди, вы слышите? Он меня обос…л!

— Бабушка, — засмеялась внучка. — Ну что ты, в самом деле? Пошли отсюда!

— Заткнись! Яйца курицу учить! А на тебя я быстро управу найду! В милиции! Ты у меня завтра же с утра здесь стоить прекратишь! Гад, идиот, маньяк сексуальный!

Хохочущая внучка с трудом утянула Квашню в направлении рынка.

Но, как оказалось, это была лишь первая серия конфликта. Примерно через полчаса «обос…ная», уже с полными сумками, опять проходила мимо меня. Одна. Сделал вид, что скандалистки не замечаю. Как бы не так! Квашня замедлила шаг:

— Дурак! Тьфу! Идиот! Тьфу! Свинья! Тьфу! Скотина! Тьфу! — награждала она меня многочисленными ругательствами, сопровождая каждое смачным плевком: еще хорошо, что не на книги, но все одно: это она уже перехватила.

Я быстренько обежал свой магазин на газоне и преградил скандалистке дорогу. Она враз заткнулась и испуганно замерла с сумками в руках. Возможно, ожидала, что сейчас ей врежут по физии? Ну уж нет, за эту холеричную пузанью рисковать срок получить… Оно мне надо? Мы пойдем другим путем. Соглашательным, как учил меня знакомый психолог.

— Так что вы мне сообщить-то хотели? А то издали плохо расслышал. Не повторите? Пожалуйста… — вежливо попросил я и даже игриво поклонился.

Квашня взбодрилась, поняв, что бить ее, по крайней мере, не собираются.

— Ты гад, дурак и идиот!

— Ну, это-то я и сам давно и прекрасно знаю. Но вы-то ведь умная, или как?

— Да! — подставилась не подозревающая о «соглашательном варианте общения» и явно сбитая с толку несостоявшаяся покупательница.

— Так чего ж вы тогда с дураком связались? Известно ведь: с кем поведешься… И не заметите, как сами идиоткой станете.

— Да ты… Ты не только дурак! Ты еще и жид вонючий!

Эге, что-то новенькое-национальное. Ладно, продолжаем в том же духе.

— Разумеется. Смердящий и злоуханный. Разве не чувствуете: от меня за километр таким смрадным амбре несет, что люди в обморок падают! А вы стоите здесь рядом и тоже активно прованиваетесь.

— Да ты вообще больной! Тебе лечиться надо!

Ага, выходим на новый уровень общения.

— Целиком и полностью согласен! Завтра же не выхожу на торговлю, а укладываюсь на полное обследование в лучшую американскую клинику!

— Тебя уже только гробовая доска и вылечит!

Так. Накал беседы возрастает в геометрической прогрессии.

— Какие проблемы? Завтра же поспешаю заказывать гроб, могилу и памятник. Помянуть придете? Усиленно приглашаю. Как же: наилучшая клиентка! А я вам еще из гроба улыбнусь и ручкой помашу…

— Ты-и-и! — на побагровевшем лице Квашни отчетливо проступили сизые пятна. — Надо мной издеваться? — орала она до хрипа в голосе. — Я всюду пойду! Я до президента дойду! Я все равно твою торговлю прекращу-у-у!

Голос Угрожательницы сорвался на высокой ноте, перешел в надрывный кашель. Я поспешно ретировался к книгам: еще даст дуба прямо на тротуаре, доказывай потом, что не верблюд… Квашня, тяжело дыша, плюхнула полные сумки на асфальт и судорожно обтерла лицо и шею носовым платком. Потом молча погрозила мне пухлым кулаком, подхватила поклажу и, тяжело тупая, удалилась восвояси.

Больше она к моему развалу никогда не подходила.

 

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

За время торговли подержанными литературными изданиями у меня было достаточно времени подумать, почему именно возле моего развала столь часто возникают конфликтные ситуации. На роль истины в последней инстанции вовсе не претендую, однако кое-какие соображения на означенную тему имеются.

Начнем с того, что абсолютное большинство россиян живут в двадцать первом веке в условиях постоянных стрессовых ситуаций. Которые столь же постоянно требуют разрядок, «стравливания пара». А моя торговая точка для этого подходит чуть ли не идеально.

И в самом деле: у той же Квашни наверняка хватает сообразительности понять очевидное. То бишь, начни она скандалить по поводу «бешеных цен» в любом супермаркете, требовать, чтобы ей продали продукцию гораздо дешевле указанной на ценнике, всячески оскорблять продавца, да при том еще плюясь перед прилавком — и на месте распри быстро появятся охранники магазина. Сама же вздорщица в этом случае наверняка угодит в ту же милицию (никак не привыкну к слову «полиция») и отнюдь не в роли пострадавшей. А вот на меня, не имеющего службы собственной безопасности, почему бы и не попробовать наехать?

«Ах, ты со мной не согласен, втрое не уступаешь? Так я тебя хотя бы на словах изничтожу!». «Ах, в том же духе еще и отвечаешь? Да кто ты такой, что себя со мной равнять вздумал!»

И итоговые пустопорожние угрозы: «Там с тобой разберутся!» — или: «Прекращу-у-у!»

Что ж, действительно: книжная торговая точка на газоне уважения изначально не внушает. Бумажный товар бэушный, мало кому интересный: прошли его лучшие времена. Тот же, кто опустился до попыток продажи худлитературы — по устоявшейся точке зрения, — скорее всего ботаник, неспособный постоять за себя. Вот я ему сейчас и покажу, где раки зимуют! Тем паче, покупатель (да какая разница, что несостоявшийся!) всегда прав!

И еще. Положим, дальше оскорбительных слов дело чаще не заходило, однако поверьте: драться на своем развале мне случалось тоже не единожды.

А по поводу неадекватных, эгоистичных людей, типа бабушки, которая топтание ее внука на чужих книгах оценивала фразой: «Вы посмотрите, какой у нас активный мальчик растет!», или молодой мамы, требующей от мужа физической расправы со мной, за отказ продать отдельный том из собрания сочинений… Тут, полагаю, имеет смысл припомнить старую русскую поговорку: «В хлебе не без ухвостья, в семье не без урода».

Но ведь не по уроду судят о народе.