Первый вопрос
Ошо,
Вчера ночью после даршана мне приснилось, что ты пел песню «I'm a Stranger in Paradise». Это было просто потрясающе, и у тебя получалось действительно здорово! Ты когда-нибудь поешь и танцуешь в прямом, а не в переносном метафорическом смысле? В тебе столько грации. Не мог бы ты сделать это прямо сейчас?
Я делаю это каждое мгновение… да, даже сейчас. И не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом смысле. Пение и танец для меня означают гораздо больше, чем понимаете под этими словами вы. Ваше понимание очень ограниченно, мое — необъятно. И это не метафора, оно поистине необъятно, безгранично.
На самом деле, как только вы осознаете свою собственную сущность, вы больше не можете заниматься ничем другим — только петь, танцевать и праздновать. До этого момента ваши песни далеки от подлинного пения, ваш смех далек от подлинного смеха. Скорее, это даже полная противоположность.
Однажды Фридриха Ницше спросили: «Почему вы все время смеетесь над такими пустяками, над которыми и смеяться-то не стоит?»
Ницше стал очень серьезным и сказал: «Я смеюсь из-за страха. Я боюсь, что начну горько плакать, если не буду смеяться — поэтому я и смеюсь».
Его высказывание я считаю чрезвычайно важным. Оно относится к вам — ко всем, кто не стал Буддой, Христом, Кришной. Вы смеетесь лишь затем, чтобы скрыть свои раны; вы поете, чтобы позабыть о слезах, и устраиваете праздники, потому что ваша жизнь полна несчастий. Чем вы несчастнее, тем больше вы ищете поводов для праздника, так как это единственный способ отвлечься от страданий.
Мой смех, моя песня, мой танец в основе своей отличаются от ваших. Я смеюсь потому, что в моем сердце нет ничего, кроме смеха; мой смех не служит прикрытием. Я пою потому, что ничего другого мне не остается: мое пение — это мое дыхание. Я ничего не делаю, это происходит само собой. Остановиться невозможно, даже если я захочу. На самом деле нет ни того, кто это делает, ни того, кто бы мог остановиться.
Но я расскажу вам анекдот…
Каждый день в бар приходил какой-то человек с коробкой под мышкой. Он спрашивал виски, выпивал его и уходил.
Через некоторое время бармен решил выведать, что у него в коробке, в обмен на бесплатную выпивку.
Мужнина открыл коробку. Внутри оказалась маленькая блоха. Она пела, и крохотный жук аккомпанировал ей на фортепиано. Бармен глазам своим не верил.
Когда владелец коробки на следующий день зашел в бар, бармен предложил ему еще одну бесплатную выпивку, потому что хотел снова послушать певицу-блоху и пианиста-жука.
Любопытство все больше разбирало бармена, и каждый день он желал видеть представление в обмен на стаканчик виски бесплатно.
В конце концов, не в силах больше сдерживать любопытство, он предложил ящик лучшего виски за секрет маленьких артистов.
Посетитель немного подумал и согласился. Он снова открыл коробку. Блоха подпрыгнула и запела, а жук подыгрывал ей на фортепиано. Посетитель сказал; «Секрет в том, что поет вовсе не блоха Просто жук — чревовещатель!»
На самом деле, вовсе не я пою, танцую и вытворяю разные фокусы. Секрет в том, что бог — чревовещатель!
Второй вопрос
Ошо,
Я отказался от всего, к чему был привязан, но все же некоторые тонкие виды привязанности остаются. Я привязан даже к непривязаиности, к не-уму, к отсутствию не-ума. Я осознаю свое тонкое эго. Как выйти из этого порочного круга?
То, что вы осознаете этот порочный круг, есть великое благословение. Такая осознанность очень важна. Что-то сделать или исправить сделанное раньше, можно только осознавая. Но многие этого не понимают, даже люди, достигшие высот духовности, почти просветленные: еще один шаг, и они могли бы стать буддами. Но последний шаг — это ясно и очевидно — самый крошечный и неуловимый.
Отбросить ум легко, отбросить не-ум трудно, а отбросить отсутствие не-ума очень и очень трудно, поскольку ум очень коварен, и он воссоздает себя снова и снова. Он все время отступает: вы отказываетесь от ума — он превращается в не-ум; вы отказываетесь от не-ума — он превращается в отсутствие не-ума и так далее, до бесконечности. Вы отказываетесь от привязанностей, и ум привязывается к самой идее непривязанности. Вы покидаете мир, вы отрекаетесь от мира, и теперь он цепляется за саму идею отречения. Но привязанность остается. Меняется объект привязанности, но сама привязанность продолжает существовать.
На днях я получил из Голландии длинное письмо от одного из наших самых прекрасных саньясинов. Он встречался с Кришнамурти; а Кришнамурти, когда видит моих саньясинов, становится совсем как бык. Этот красный цвет… и вся его просветленность просто испаряется! Вот почему в Испании у меня так мало саньясинов: их не любят быки!
Кришнамурти пришел в ярость, как только увидел человека в одежде саньясина. Полтора часа без перерыва он обличал привязанность к мастеру. Наш саньясин на все это только смеялся — отчего так волноваться? Он видел любовь Кришнамурти, его сострадание, его желание помочь, но чувствовал, что за всем этим стоит что-то другое; и он никак не мог понять, в чем дело. Он не мог понять, что Кришнамурти привязан к идее непривязанности. Он все еще относится к ней очень серьезно.
Моя саньяса — явление несерьезное; вообще говоря, она очень легкая, беззаботная. Она дается с любовью и смехом и принимается с любовью и смехом. В этом ее отличие от старого представления о саньясе — от представления серьезных людей, выступающих против жизни, против любви, пытающихся убежать от мира. Это совсем не бегство. Напротив, я учу своих учеников быть в мире — и жить со всей той тотальностью, со всей той страстью, со всей той интенсивностью, которые только возможны.
Всю свою долгую жизнь Кришнамурти носил в душе глубокую рану. Его воспитывали теософы и с самого детства внушали ему тысячу и одно правило. Его воспитывали с определенной целью: он должен стать Учителем Мира, он должен стать новым Христом, Мессией, благодаря ему мир будет спасен — он не был обычным ребенком. Его готовили к роли проводника бога, чтобы бог мог низойти на него, и чтобы он стал глашатаем бога. Естественно, это требовало жесткой дисциплины, его практически замучили дисциплиной.
Братьев было двое — Кришнамурти и Нитьянанда, и готовили их обоих. Нитьянанда умер. И мне кажется, он умер из-за чрезмерной дисциплины: пост, йога и огромное количество оккультных и эзотерических практик, которые они должны были пройти. А ведь они были совсем юными и очень хрупкими. Кришнамурти тогда было всего девять лет. Они должны были вставать очень рано, в три часа утра, и начинались занятая.
Лидбитер, который управлял их жизнью, был жестоким надсмотрщиком. И не только жестоким надсмотрщиком, но вдобавок еще и гомосексуалистом. И его интерес к маленьким детям тоже имел сексуальную подоплеку. Его заставали в весьма компрометирующих позах даже рядом с Кришнамурти!
Эти раны еще дают о себе знать. Кришнамурти не может простить Лидбитера. Прошло полвека или больше. Умер Лидбитер, умерло теософское движение, но глубокие рубцы от тех отношений, что существовали между наставником и учеником, от занятий, от посягательств, от послушания, еще не затянулись. По прошествии времени они стали очень тонкими. Почти пятьдесят лет Кришнамурти сражался с призраками того, чего давно нет. Он и сейчас продолжает размахивать кулаками в воздухе, воюя с несуществующими тенями.
Моя саньяса и мое существование так непривычны для него, что он не может их понять — и он не приложил ни малейшего усилия для этого. Полтора часа он долдонил: «То, что ты сделал, очень опасно. Никогда не становись ничьим учеником! Не цепляйся за мастера!»
Наш саньясин не один раз вежливо напоминал Кришнамурти: «Я ни за кого не цепляюсь. Мой мастер не одобряет привязанности: он предоставил нам полную свободу. Мы пришли к нему по доброй воле, и, если когда-нибудь мы решим уйти… он не станет нас задерживать».
Но Кришнамурти не желал ничего слышать. Он не может понять этого нового феномена: нового вида отношений между мастером и учеником, отношений, в основе которых нет никакой зависимости.
Не думайте, что вы прикованы ко мне цепями, я не считаю вас своими рабами. Здесь я пытаюсь помочь вам обрести свободу, полную свободу, в том числе и от меня. Вы должны быть свободными от всего, в том числе и от меня. И если вы остаетесь со мной, то не потому, что вы от меня зависите, а потому, что вы благодарны за полученную свободу. Разве можно не любить отношения, в основе которых лежит свобода?
Отношения, не допускающие свободы, закрепощающие вас, подрезающие вам крылья, опутывающие вашу душу цепями и не позволяющие вам быть самими собой, становятся уродливыми. Я не навязываю вам никаких правил, не настаиваю на дисциплине. Любовь, свобода и осознанность — мое единственное послание.
Но Кришнамурти совсем ничего не слышал.
Наш саньясин пишет: «Я вышел оттуда с головной болью». Это естественно: Кришнамурти сам страдает головными болями! Пятьдесят лет его беспрерывно мучают головные боли, жестокие головные боли; это не обычная боль, она не проходит несколько дней. Иногда голова болит так сильно, что ему хочется разбить ее о стену!
И причина в том, что он, как вы говорите, от всего отказался, но у него возникла новая привязанность, привязанность к непривязанности, цепляние за независимость. Он достиг состояния не-ума, но оказался не в силах отбросить саму эту идею.
И даже если вы отбросите идею не-ума, а затем привяжетесь к отсутствию не-ума, это не поможет. Все та же игра! Она становится все более и более тонкой, и чем она тоньше, тем опасней, потому что вы перестанете ее замечать. Она затаится на такой глубине внутри вашего существа, что сознание не сможет туда проникнуть. Она отравит сам его источник.
Ты говоришь: «Я отказался от всего, к чему был привязан…»
Кто вам сказал, что нужно отказываться от всех привязанностей? Отсюда, с момента отказа, и начинается порочный круг. Теперь вы привязываетесь к идее отказа. Затем возникает новое эго: «Я отказался от всего, к чему был привязан». И внезапно вы понимаете — и хорошо, что вы понимаете: «Теперь я начинаю привязываться к этой идее. Что делать дальше?» Вы можете отбросить даже эту идею и будете чувствовать себя еще более счастливым, гордиться этим еще больше: «Смотри-ка!»… Вы будете благодарить самого себя: «Смотри! Ты совершил чудо. Ты отбросил даже идею о непривязанности». Но она снова здесь, она пришла с черного хода.
Ты спрашиваешь меня: «Как выйти из этого порочного круга?»
Прежде всего, зачем вообще в него попадать? Я не призываю вас отбросить привязанности. Я призываю вас их понять. Этого достаточно. Посмотрите, что ваши привязанности собой представляют — без попыток их отбросить, без суждений и оценок. Просто посмотрите, что это такое. Каковы бы они ни были, они существуют. Что поделаешь? Они существуют — так же, как глаза, руки и ноги, определенный цвет ваших волос и кожи. Примите их! Революция начинается с этого принятия.
Когда вы принимаете свои привязанности и начинаете их понимать без намерения отбросить… Запомните: ваше понимание не может быть глубоким и целостным, если за ним стоит идея отбрасывания; эта идея будет мешать. Зачем отказываться от того, к чему вы привязаны? Бог не отказывался от своей привязанности к миру — зачем же вам отказываться от своей привязанности?
Я ни разу в жизни не отказывался ни от одной привязанности. Я снова и снова их рассматривал, наблюдал; а когда вы видите их насквозь, происходит чудо: внезапно вы обнаруживаете, что привязанности больше вас не связывают. Они никуда не исчезли, но стали далекими, как горизонт, и такими же несуществующими. Они больше вас не связывают. Вы можете жить в мире и вместе с тем ему не принадлежать.
В этом суть моего видения саньясы. Будьте как лист лотоса, который растет в озере, не касаясь воды. Тогда нет никакого порочного круга. Вы сами его создаете, а потом спрашиваете, как из него выйти. А любая попытка выйти будет снова и снова его создавать.
Мой скромный совет: пожалуйста, не начинайте эту глупость! Лучше ее вообще не начинать. Стоит вам только начать, и тогда от нее уже практически невозможно избавиться.
Третий вопрос
Ошо,
Что означает быть религиозным? Каким будет главное качество религиозного человека после того, как наступит осознанность?
Религия не смогла создать в людях ничего, кроме эго. Она дала людям идеи превосходства, величия и незаурядности. По существу, религия интересовала только самых эгоистичных людей. Удовлетворить запросы эго в религии гораздо легче, чем в любом другом измерении жизни.
Если вы захотите стать самым богатым человеком в мире, это будет непросто; но если вы захотите отречься от мира, сделать это будет легко. Чтобы стать самым богатым человеком в мире, вам потребуется многое. Потребуются определенная разумность, постоянные усилия, неколебимый, стойкий и сильный ум, верный выбранной цели, — чтобы он не смог отказаться от нее или ее изменить. Вы должны будете упрямо и слепо идти к цели, даже если все вокруг вас изменится. Потребуются определенная сила воли, хитрость и смекалка; придется отбросить щепетильность и стать амбициозным политиком, который стремится выиграть гонку, не заботясь ни о каких моральных ценностях, постоянно напоминающим себе, что цель оправдывает средства. Применяйте силу, обман, бесчестье, если это выгодно.
Говорят: «Честность — лучшая политика». Но помните, это политика, а не истинная ценность, это не то, что ценно по своей внутренней природе. Такая политика хороша, пока она выгодна; но если она не выгодна, то лучшая политика — это бесчестье.
Вам придется тщательно следить за своими словами и поступками, потому что вам придется много врать. Вам нужна очень хорошая память, иначе вы будете забывать, что говорили вчера и что собирались сказать сегодня.
Политику необходима очень хорошая память. Он может не отличаться особым умом, но ему нужна хорошая память; это не одно и то же. Хорошая память явление механическое; развитый ум — явление совершенно другого порядка. Такие люди, как Альберт Эйнштейн и Томас Алва Эдисон, отличались незаурядным умом и посредственной памятью — высочайший интеллектуальный уровень в сочетании с никудышной памятью. И были люди, у которых великолепная память сочеталась с совершенно неразвитым умом.
Как-то раз я был в Университете Хинди в Бенаресе. Мне представили человека, у которого было две дюжины степеней магистра гуманитарных наук — две дюжины! Еще можно встретить человека, у которого их две. Но двадцать четыре!.. Он установил мировой рекорд. Еще ни один человек не удостаивался звания магистра по двадцати четырем предметам.
И этот человек был абсолютно глуп! На самом деле я был абсолютно уверен в его глупости, даже пока я его не видел. Всю жизнь он потратил на коллекционирование дипломов. И когда я ему сказал: «Похоже, вы глупец!» — он страшно обиделся! Он воскликнул:
— Вы первый, кто так со мной говорит! Обычно все меня хвалят!
Но я ответил:
— Я не вижу в ваших глазах того качества, которое свидетельствовало бы о наличии ума. Я не нахожу в вас никакого остроумия. Вы получили столько дипломов, но пока вы коллекционировали все это барахло, вы кое-что утратили. У вас хорошая память, но ум совершенно не развит.
Память не обязательно сопутствует интеллекту.
В прошлом простейшим способом удовлетворения эго была религия. Не нужно ни ума, ни памяти, ни воли, ни борьбы. Слабая, бессильная личность — вот и все, что нужно. Все, что нужно, — это быть трусом, не способным сражаться в миру. Такой человек может уйти в монастырь и стать там великим святым, просто сбежав от жизни. Его день в монастыре абсолютно лишен творчества: он ничего не делает, не приносит миру никакой пользы. Если он вообще чем-то и занимается, то только самоистязанием. Он может поститься, молиться по пять раз в день, принимать разные позы йоги, часами простаивать на голове, ходить голым на жаре или холоде — совершать над собой всевозможные насилия. И эти качества считались похвальными, в высшей степени достойными похвалы.
Мы превозносили глупцов как святых, восхваляли лишенных творчества людей как религиозных и духовных личностей. Они ничего не дали этому миру; и именно из-за них мир так страдает.
Религия занимала в Индии такое доминирующее положение, как ни в одной другой стране. Вы сами можете видеть последствия! Индия превратилась в ад на земле. Люди голодают, умирают от голода; они истощены, больны, они погибают, они погружены в летаргию, у них нет ни энергии, ни желания что-либо делать, они безнравственны во всех отношениях. И все-таки они считают себя духовными, потому что раз в месяц или раз в неделю они постятся, или каждый день ходят в храм, или каждый день читают Гиту, или каждый день распевают какую-нибудь глупую мантру, воображая, что занимаются Трансцендентальной Медитацией. Но медитативности что-то нигде не видно. В их жизни нет покоя, безмолвия, радости.
И не заметно ничего такого, что можно было бы посчитать итогом многовековой религиозности.
Я представляю религию совершенно иначе.
Ты спрашиваешь: «Что означает быть религиозным?»
Для меня быть религиозным означает многое, поскольку религия — явление многомерное. Во-первых, это состояние отсутствия эго; прежде всего, это глубокое приятие собственной пустоты. Религия — это не лестница, по которой можно взобраться выше других. Это не стремление достичь некоторого превосходства; напротив, это расслабление в собственной обычности. Религиозный человек не чувствует себя выше или ниже других: он вообще никогда не сравнивает себя с другими. Он не может сравнивать, четко понимая, что сравнение будет вообще невозможным, так как двух одинаковых людей не существует. Как можно сравнивать непохожих людей? Будду невозможно сравнить с Кришной, Кришну с Христом, Христа с Мухаммедом, Мухаммеда с Кабиром, Кабира с Нанаком. Это совершенно невозможно. Ни одного человека нельзя сравнить с другими: каждый человек уникален.
И когда я говорю, что каждый человек уникален, запомните слово «каждый». Я не пользуюсь словом «уникальный» для сравнения: уникальнее других, уникальнее кого-то еще. Каждый человек уникален! Уникальность — обыкновенное качество, самое обыкновенное. Религиозный человек в высшей степени обычен.
В Индии есть необычайно красивый трактат, составленный из одних только имен бога: «Вишну Сахасранам, Тысяча имен бога» — одни имена, ничего больше. Но эти имена, выражающие разные аспекты бога, необычайно красивы. Вот два имени из тысячи: «Бог есть высшая обычность» и «Бог есть высшая необычность». И обычность, и необычность — два имени бога.
Религиозный человек обычен, совершенно обычен. Он живет самой простой, самой скромной жизнью, не претендуя на необычность. И именно это и делает его необычным, так что два этих имени не противоречат друг другу.
Быть экстраординарным — желание очень ординарное. А вот стать обычным человеком — желание необычное, экстраординарное. Расслабиться в собственной обычности — самое необычное явление в мире. Когда вы расслабляетесь в своей обычности и начинаете наслаждаться обычными мелочами жизни… чашкой чая ранним утром, прогулкой по лесу, купанием в реке, слушанием пения птиц или просто отдыхом под деревом — «сидя в молчании, ничего не делая; весна приходит, и трава растет сама собой», — или приготовлением еды, или уборкой в своем доме…
С точки зрения религии, не важно, что именно вы делаете; важно то качество, которое вы привносите в свою деятельность. Можно молиться даже в церкви, но в вашей молитве, возможно, не будет никакой религии.
Я слышал…
Король и первосвященник молились ранним утром. На улице было еще темно, и в храме царил полумрак. Король говорил: «Господи, я всего лишь пыль под твоими ногами. Я — ничтожество. Смилуйся надо мной!» Священник говорил примерно то же, может быть, другими словами: «Я — ничтожество. Смилуйся над нами!»
И вдруг они с удивлением услышали третий голос. Стало уже немного светлее, и они увидели самого бедного из городских нищих. Он тоже молился: «Господи, я пыль у твоих ног. Я — ничтожество. Смилуйся над нами!»
Король прищурился, обернулся к священнику и сказал:
— Посмотри, кто это там говорит, что он обычный человек, ничтожество? Ты только посмотри! Кто говорит: «Я — ничтожество»? Нищий! Жалкий нищий! Король может сказать: «Я — ничтожество», первосвященник может сказать: «Я — ничтожество», но нищий?.. Какой эгоизм! Какое самомнение!
Их обоих разозлило, что нищий пытается сравниться с королем и первосвященником. Он тоже похвалялся своим ничтожеством. Король и священник сочли это оскорбительным.
Конечно, им было позволительно называть себя ничтожествами, потому что всем известно, что это не так. Даже богу известно, что это не так! Они просто скромничали. Но этот жалкий нищий — где ему до смирения? Он и так ничтожество, и он еще говорит: «Я — ничтожество». Какой в этом смысл?
Помните, ваши так называемые святые пытались смириться перед богом, но лишь для того, чтобы возвыситься в глазах людей. Но в моем представлении религиозный человек не претендует даже на обыкновенность — он вообще ни на что не претендует. Он просто обычен, он такой, какой он есть.
Мастера дзэн Ринзая спросили:
— Что вы делали до просветления?
Он ответил:
— Колол дрова и носил воду из колодца.
Тогда его снова спросили:
— А что вы делаете теперь, когда достигли просветления?
Он сказал:
— То же самое. Рублю дрова и ношу воду из колодца.
Его собеседник пришел в замешательство. Он сказал:
— Я не понимаю. В чем разница? Какой смысл тогда в просветлении? Вы кололи дрова и носили воду до этого и теперь продолжаете делать то же самое. В чем же тогда разница?
Тогда Ринзай рассмеялся. Он ответил:
— Разница есть. Раньше я колол дрова и носил воду, потому что я должен был это делать, это было моей обязанностью. Теперь для меня это радость. Изменилось качество, а работа осталась прежней!
Вы едите, и религиозный человек ест. Но качество этих процессов разное. В Упанишадах сказано: аннам брахман, «Еда — это бог». Религиозный человек ест так, будто он ест бога, поскольку все есть бог. Он пьет так, будто он пьет бога, поскольку все есть бог. С вашей точки зрения, он просто попивает чай — а он пьет бога!
Отсюда возникли дзэнские чайные храмы и чайная церемония. Мастер дзэн собирает учеников, заваривает чай, и они сидят молча, слушая, как кипит вода, и запах чая наполняет маленькую комнату. Комната в саду, возле пруда. Поют птицы, воздух благоухает, и все сидят в молчании. Мастер наливает чай, и они принимают его с большой благодарностью, с глубокой любовью. Это дар мастера — уже не обычный чай, вообще не чай, — словно мастер влил самого себя в чашки чая. Затем они пьют этот чай — молча, медитативно, молитвенно.
Когда христианские миссионеры узнали об этой церемонии, они и представить себе не могли, что чаепитие можно называть медитативным. Если в христианской церкви вы приметесь пить чай и кофе и курить сигареты, вас выставят вон: «Что вы делаете?» Даже в индуистском храме вам не разрешат пить чай. Вам скажут: «Это же храм, священное место! А вы занимаетесь здесь такими мирскими вещами! Отправляйтесь-ка лучше в какой-нибудь отель; здесь вам не отель!»
Но я согласен с людьми дзэн: ваше внутреннее преображение должно преобразить и все мелочи жизни. Вот что я называю религиозным качеством. Все вокруг становится священным. Ванна, любовь, еда, сон — все становится священным, потому что, куда бы вы ни взглянули, повсюду бог, и что бы вы ни делали, вы делаете это вместе с ним.
Самое существенное качество религиозного человека в том, чтобы переживать жизнь как божественное. Бог для такого человека не личность, а вся энергия существования. Бог есть божественность; не личность, но качество. Такой человек дышит божественным и живет, окруженный божественным.
И ты спрашиваешь: «Каким будет главное качество религиозного человека после того, как наступит осознанность?»
Очень трудно сказать, потому что с разными людьми просветление случается по-разному. После достижения осознанности… осознанность, конечно, это путь, преображающий вас, делающий вас религиозными. Но никто не знает, что будет дальше. Мира начала петь и танцевать. Будда никогда не пел и не танцевал, как Мира. Мира никогда не сидела в молчании под деревом, как Бума. Слова Иисуса — как огонь. Слова Будды похожи на цветы лотоса, падающие из запредельного, в них нет огня. Иисус — это огонь. Он мог выгнать менял из храма — яростно, с кнутом в руке. Один безо всякой помощи он опрокинул вверх дном их прилавки и выгнал их вон из храма. Невозможно представить Будду на его месте. Иисус — это настоящий бунт, Будда — молчание.
Говорят, что Заратустра, родившись, смеялся. Это первое, что он сделал в своей жизни. Сегодня от новорожденных ждут не смеха, от них ждут плача! Заратустра смеялся, и этот смех подспудно оставался с ним всю его жизнь. Он был самым жизнеутверждающим из всех будд. Он так глубоко любил жизнь, что, кроме нее, для него не существовало никакого другого бога.
Махавира отрекся от жизни, отрекся от мира. Но он не был беглецом, он не был трусом — вовсе нет. Он жил в джунглях, среди свирепых диких животных, голый, подвергаясь всевозможным опасностям и не имея никакого имущества. И он трудился изо всех сил, пожалуй, ни один человек за всю историю мира не прикладывал столько усилий для достижения высшего состояния не-ума. Будда обрел его благодаря расслаблению, а Махавира — благодаря усилию.
Так что все люди разные, и ничего нельзя предугадать. Если в вас скрыто поэтическое дарование, то в тот миг, когда вас настигнет осознанность, вы внезапно отправитесь в новое странствие: вы станете поэтом, вы вспыхнете поэзией. А может быть, вы Винсент ван Гог или Пикассо, хотя вы этого и не знаете. Просветлев, вы можете начать рисовать. Ничего нельзя знать заранее, потому что каждый человек непредсказуем, каждый человек — тайна.
Поэтому я не могу вам сказать, каким будет главное качество религиозного человека после прихода осознанности. В основе всего, несомненно, будет осознанность — без нее никто не может стать религиозным, но о том, что будет потом, нельзя ничего с уверенностью сказать. Люди вели себя по-разному, но я считаю религиозными всех: и рисующих мастеров дзэн, и играющего на своей флейте Кришну, и в безмолвии сидящего под деревом Будду, и Миру, от деревни к деревне истанцевавшую всю страну, и Иисуса со всем его бунтарством, и Заратустру с его смехом. Невозможно сказать, что случится, — и это хорошо. Иначе вы могли бы начать подражать; вот в чем опасность.
Если я скажу, что после наступления осознанности вы станете танцевать, вполне возможно, что вы хотя бы попытаетесь это сделать. Как бы это нелепо ни выглядело, как бы это ни смутило окружающих, но вы все же попробуете: вы должны доказать, что достигли осознанности, стали буддой. И теперь, пока вы не затанцуете…
Я не думаю, что танцующий Махавира выглядел бы хорошо! Когда танцует Мира, она прекрасна. Как было бы жаль, в самом деле, если бы она просто сидела под деревом и не танцевала; тогда бы мы не услышали ее прекрасных песен. В целом мире еще никто не пел таких красивых песен. Они исходят из самого сокровенного центра ее существа. Это не обычная поэзия; ее песни божественны. Она их не сочиняет, песни естественно сквозь нее струятся. Она никогда не училась танцевать; танец взорвался внутри нее! Это был взрыв.
Вот почему хорошо, что ничего нельзя сказать заранее. Хотя все религии что-то говорили, тем самым создавая людям трудности. Христиане описывают одно, джайны — другое, буддисты — третье. И буддисты, джайны, христиане, индуисты и мусульмане пытаются описанному подражать. Люди подражают всему. Даже если бы Чарльз Дарвин не открыл, что человек произошел от обезьяны, рано или поздно мы все равно пришли бы к такому выводу — из-за человеческой склонности к подражанию. Человек просто подражает.
Мой подход в том, чтобы предоставить вам свободу. Конечно, должна присутствовать осознанность — без нее ничего не случится, — но вы должны оставаться абсолютно свободными. С осознанностью вы должны ждать и смотреть, что будет дальше. И удивлены будут не только окружающие; после наступления осознанности вас и самих ждет совершенно неожиданный сюрприз, потому что ваш сокровенный талант впервые покажется на свет, вы узнаете, кто вы на самом деле. Роза станет розой, маргаритки станут маргаритками, лотос станет лотосом. Ничего нельзя знать заранее, ибо суть человеческой природы — свобода.
И это хорошо, что разные люди будут по-разному выражать свою религиозность. Это делает мир еще чудеснее, экстатичнее, прекраснее. Это превращает мир в достойное для жизни место; иначе мир был бы скучным, монотонным, он утратил бы свое разнообразие.
Четвертый вопрос
Ошо,
В Космическом центре Кеннеди во Флориде мы увидели последние достижения науки в области исследования космического пространства и создания «улучшенного человека». В Космическом центре Раджниша в Пуне предпринимаются попытки исследовать внутренний космос и создать «нового человека». Американский центр — площадка для запуска космических кораблей в новом столетии, за которой стоит самая богатая и могущественная нация мира. В Пуне же мы имеем дело с летающей тарелкой для нового сознания, которую до сих пор не признает одна из беднейших наций мира. Первое — материя, второе — дух. Что происходит?
Идея об улучшении человека зародилась давно, очень давно, она так же стара, как сам человек. Все хотят, чтобы человек стал лучше, поскольку для этого радикальных перемен не требуется. Улучшение человека означает, что что-то добавится: вы останетесь прежними, ваше существование не прервется. При этом вы станете богаче, лучше.
Идея улучшения человека коренится в жадности, поэтому все ее и поддерживают. Ее будут поддерживать богатые страны, ее поддержат и бедные страны. Индия целиком и полностью поддерживала Махатму Ганди, потому что он пытался улучшить человеческую природу.
Идея о лучшем человеке реформаторская, не революционная. А идея о новом человеке опасна, потому что требует мужества. Вот ее необходимое условие: вы должны умереть для всего старого и родиться заново; это — второе рождение. Поэтому мне оказывают сопротивление. И я встречаю препятствия и хулу не только здесь, то же самое ожидает меня повсюду в мире — даже во Флориде, если бы я там оказался.
На самом деле богатая и могущественная держава начнет мне препятствовать скорее, чем бедная и голодающая. Причина проста: миллионы индийцев и понятия не имеют о том, что происходит в нашем ашраме. У них нет ни времени, ни желания это узнать. Проблема рождения нового человека не является для них жизненно важной. Для них жизненно важным является выжить, а вы говорите о рождении нового человека! Они не могут даже выжить. У них совершенно другие трудности. Они болеют, голодают, у них нет работы, их дети необразованны, у них нет ни земли, ни крова над головой — а вы говорите о новом человеке? Это им просто неинтересно.
Но если я начну говорить о новом человеке в Америке, меня сразу же убьют или посадят в тюрьму. Я буду совершенно нестерпимым, так как представлю собой угрозу для всего американского образа жизни.
Американский образ жизни основан на амбициозности, а новый человек должен быть лишен всяких амбиций. Вот суть американского подхода: все следует улучшить, все необходимо сделать лучшим. Не важно, к чему это приведет, но все должно становиться лучше, лучше и еще лучше. Американцы одержимы идеей улучшения. Более высокая скорость, более совершенное оборудование, усовершенствованная технология, автомобильные и железные дороги — все улучшенное! Тогда, конечно, вам потребуется и улучшенный человек. Это полностью соответствует американскому стилю жизни.
Человек тоже считается товаром Усовершенствованный человек нужен Америке, как нужны ей улучшенные породы коров и собак, более совершенные модели машин и самолетов! Разницы нет: логика одна и та же.
Я же говорю о новом человеке. Новый человек не обязательно должен быть лучше. В нем будет больше жизни, больше радости, больше бдительности, но как знать, будет ли он лучше? С точки зрения политиков, он не будет лучше, потому что из него не выйдет более совершенного солдата. Он вообще будет непригоден к службе в армии. В нем не будет тяги к конкуренции, и вся конкурентная экономическая система рухнет. Его не будет интересовать коллекционирование разного хлама, а на этом держится вся экономика. Все рекламные агентства только и делают, что вбивают вам в голову желание собрать как можно больше всякого мусора.
Новый человек будет отличаться совершенно иным мировоззрением. Он будет вкладывать в жизнь больше любви, потому что любовь станет его богатством. Он будет знать, что любовь и радость не покупаются. Он будет знать, что деньги лишь средство, а вовсе не смысл жизни.
Вся американская система зиждется на усовершенствовании. «Делай все как можно лучше!» И не важно, что вы делаете. «Если вы убиваете людей, убивайте их как можно лучше!» Вы знаете, что случилось с Хиросимой и Нагасаки. Америка действительно сделала это лучше. «Высадиться на Луну!» Никто не спрашивает, зачем. Если вы зададите этот вопрос, значит, вы сумасшедший, — такие вопросы задавать не принято. Единственно достойный вопрос: «Как добраться до Луны и как сделать это лучше всех остальных? Как перещеголять Россию?» Американец во что бы то ни стало должен первым ступить на Луну. Для чего? Неважно, не в этом дело. Что касается меня, то я не вижу в этом никакого смысла. Американец, стоящий на Луне, выглядит особенно глупо! Но таково их мышление, их философия: «Даже если ты выглядишь как идиот, старайся выглядеть, как самый лучший в мире идиот. Превзойди всех!»
Мой новый человек несет в себе смерть старому миру. Поэтому дело не только в том, что в Индии меня не признают и оказывают противодействие. Во всем мире меня ожидает то же самое. По правде говоря, я выбрал Индию по определенной причине: люди здесь крайне сонные. Даже если они и захотят меня убить, им потребуется на это двадцать, а то и тридцать лет! К тому времени я успею завершить свою работу — непоправимый вред! Я выбрал Индию не просто так: здесь царит летаргия.
Всего несколько дней назад убийца бросил в меня нож. Такой нож могли бросить в человека только в Индии! Когда он упал передо мной, я подумал, что это камень. У меня хорошее зрение, я пока не нуждаюсь в очках и вижу все достаточно ясно. Я подумал было, что это простой камень, — такой он был грязный! А когда я увидел этот нож на фотографии, я просто изумился: этим ножом нельзя нарезать даже овощи! В этом вся прелесть Индии. В Америке или Германии меня попытались бы прикончить каким-нибудь более изощренным способом. В настоящее время Индия — наилучшее место для работы, для моей работы.
Но почему же нового человека отвергают? Его отвергали всегда. Иисуса убили за то, что он говорил о новом, а не улучшенном человеке. Махавиру не убили, Будду не убили, потому что они говорили об улучшении. Вы должны понять, в чем тут разница.
Иисус сказал Никодиму: «Пока не родишься заново, не войдешь в Царство Божие». Вы не сможете найти никаких параллелей ни у Махавиры, ни у Патанджали, ни у Моисея, ни у Мухаммеда Таких параллелей нет, вы не сможете их найти. Иисус настаивал на том, что сначала вы должны умереть для прошлого, и лишь тогда в вас может зародиться новое сознание. Его распяли.
Запомните: Сократ говорил о новом человеке. В этом его особенность. Почему Сократа убили? Афины считались одним из наиболее культурных городов того времени. И не только в то время — даже сейчас с Афинами не может сравниться ни один город. Прошло уже двадцать пять веков, но ни один город: ни Нью-Йорк, ни Лондон, ни Париж, ни Бомбей, ни Калькутта, ни Пекин, ни Москва — не смог достичь тех высот культуры и цивилизации, той утонченности, которой достигли Афины.
Но почему же такие культурные люди повели себя как животные, как варвары и убили такого человека, как Сократ? Он говорил о новом человеке. Если бы он говорил об улучшении человека, ему бы поклонялись.
Тем, кто говорит об улучшении человека, всегда поклоняются, потому что эти люди убеждают вас в том, что прошлое прекрасно, но его можно сделать еще прекраснее. Они не в обиде на прошлое, они не в обиде на условности и традиции, они целиком и полностью за них. Традиции должны послужить фундаментом для постройки лучшего дома, лучшего храма.
Говорить о новом человеке опасно. Появление нового человека означает полный отказ от прошлого, полный разрыв с прошлым. Необходимо с корнем вырвать себя из прошлого, умереть для него и начать жить в настоящем. А старые привычки умирают не так-то легко. Мы привыкли слышать речи об улучшении человека, это у нас уже в крови. Любой святой, любой махатма говорит об улучшении человека — таков его бизнес, мы же знаем. Но говорить о новом человеке?.. Тут нам становится не по себе. Новый человек привносит что-то совершенно особое, он ведет нас в область неведомого, он пытается вырвать нас из привычной среды. А мы тысячелетиями жили так, как мы жили; мы обусловлены прошлым, мы стали частью привычного порядка вещей. Только очень немногие способны от этого избавиться. Поэтому мою весть услышат лишь немногие избранные.
Помните: старые привычки умирают с большим трудом, а наши религии, наши философские системы появились очень давно, и наш образ жизни является очень старым. Однако я целиком и полностью за новое. Вы полагаете, что старый друг лучше новых двух. Я же говорю, что это полная чепуха! Я согласен с Джоном Фордом, что история — это болтовня. Это вранье! Пришло время освободить человека от всего того, что давно миновало, и освободить человека тотально, абсолютно, безусловно.
— Мама, почему ты вышла за папу?
— Ага! — отвечает мама. — Стало быть, тебя это тоже удивляет?
— Мы случайно не встречались с вами в Техасе?
— Я никогда не был в Техасе.
— Я тоже. Наверное, там встретились какие-то другие парни.
Эти пьяницы, эти бессознательные люди держали в подчинении все человечество.
Льет дождь. Двое сумасшедших едут в автобусе. Автобус тормозит перед светофором Один сумасшедший смотрит в окно и говорит:
— Эй, Чарли, глянь-ка, сколько воды! Я иду купаться!
Он открывает окно и прыгает. Через несколько секунд его приятель слышит крик:
— Ныряй чуть подальше, Чарли, здесь слишком мелко!
Безумцы и пьяницы — в прошлом они играли решающую роль в нашей жизни. Мы никогда не слушали пробужденных. Пробужденные не говорят об улучшении человека. Это все равно, что говорить больному: «Я дам вам лекарство, чтобы сделать вашу болезнь лучше». Больной же не желает улучшать свою болезнь, он хочет от нее избавиться, хочет стать здоровым.
Субботний вечер. Цирк переполнен. Хозяин цирка выходит на арену, поворачивается лицом к публике и объявляет:
— Цирк братьев Динглинг дарит лежащие в этом конверте пять тысяч долларов тому смельчаку, который совершит три геройских подвига: заставит слона Зорбу сесть, расчешет гриву нашему льву Лео и, наконец, займется любовью с этой пожилой дамой.
На арену выводят огромного слона, свирепого льва и жалкую сгорбленную старушку.
— Где же этот смельчак? Пять тысяч долларов, целых пять тысяч долларов за то, чтобы усадить этого старого слона, причесать эту кошку и полюбить эту пожилую леди.
В толпе раздается вопль, и на арену, спотыкаясь, выходит пьяный крепыш. Он говорит:
— Я! Я этот смельчак!
Клетку открывают, пьяница входит внутрь, подходит к слону и бьет ему ногой по яйцам. Слон с грохотом садится. Публика рукоплещет.
Потом он отправляется в клетку со львом и затевает драку. Они борются, перекатываются друг через друга, лев рычит, здоровяк кричит… полный хаос.
Через полчаса, весь в синяках и кровоподтеках, он выбирается из клетки. Лев остается внутри. Он лежит на полу и тяжело дышит. Пьяный подходит к распорядителю и спрашивает:
— Ну и где тут старушка, которую надо причесать?
Достаточно на сегодня.