Апостолас ждал его в одном из доков. На голове у него была капитанская фуражка, которая прикрывала лысину и, наверное, очень веселила его ребятишек. Ему было за шестьдесят. Из-под серых усов сверкали ослепительно белые зубы, а рукопожатие было крепким, как кремень. Рей приложил все силы, чтобы не поморщиться от боли. Был яркий солнечный вечер. Ветра не было. Море было спокойным.

Клиент не казался разозленным, складывалось впечатление, что он забыл о проекте. Апостолас обнял Рея, оживленно жестикулируя и рассказывая о гавани и рыбалке.

Они довольно долго шли по доку мимо десятков яхт — маленьких, больших, металлических, с одним или несколькими корпусами. Пока Апостолас рассказывал о кругосветной регате, которая длилась шестьдесят два дня и которую выиграла огромная яхта с двумя корпусами, Рей медленно начинал злиться.

На его месте должен был быть Мартин. Это в его обязанности входило посещение с клиентами экзотических национальных ресторанов, плавание на их жалких посудинах, танцы с женами или обмен сальными шуточками с мужьями. Рею не следовало этим заниматься. Он был художником.

Не дойдя до конца дока, они остановились возле одной из самых больших яхт, какие Рею когда-либо доводилось видеть. В центре ее возвышалась низкая, покрашенная в белый цвет каюта. Проходы по обеим сторонам вели на широкую палубу, над которой был натянут зеленый нейлоновый тент.

— Сюда мы заглянем, когда будем уходить, — сообщил Апостолас, указывая на палубу. — Тут всегда прохладно. А пока, что будете пить? — Он провел Рея в каюту. Там была роскошная обстановка, в частности кожаный диван и длинная барная стойка из нержавеющей стали. За ней Рей увидел бармена, который над чем-то усердно колдовал.

Апостолас проследил за взглядом Рея, улыбнулся и потер кончики пальцев правой руки. «Да, у меня много всего», — казалось, хвалились пальцы.

Они отчалили и медленно направились в открытое море. По всей видимости, на таких судах стояли двигатели, поэтому не было особой необходимости использовать паруса. Апостолас уверил его, что яхта очень устойчива, ведь он специально подбирал судно, на котором мог бы играть с детьми и не беспокоиться, что они свалятся за борт.

— В один прекрасный день я куплю яхту для регаты. Скорее всего, это случится, когда дети немного подрастут и им станет неинтересно на этой посудине.

Команда, по крайней мере еще два человека, занималась судном: один вел яхту, другой суетился на палубе, делая все подряд. Он даже подавал им тарелки с креветками в изысканном соусе, крабовые палочки и хрустящие поджаренные хлебцы. Тяжелую обязанность открыть бутылку шампанского он оставил им.

— Ну что ж, — сказал он, — а теперь поговорим о нашем проекте. Нет, не надо вытягивать чертежи: они нам не понадобятся. Расслабьтесь. Мы в море, великолепный вечер.

— Дениз сказала, что у вас возникли какие-то проблемы с чертежами.

— Да, Рей, проблемы… Вы прекрасный дизайнер — так все говорят. Но… Вы спроектировали дом, похожий на декорацию к научно-фантастическому фильму. Одни углы и бетон. Стены, которые то появляются, то исчезают. Я думал, вы хорошо изучили мои вкусы.

— Когда вы обсуждали с Мартином… этот проект… я думал… он сказал…

— Прекрасный проект. Но не для меня. Я хочу белые колонны, друг мой, сидя возле которых можно будет смотреть на бескрайнее море. Портик. Оливковая аллея. Бассейн бирюзового цвета. Вы же вместо него предлагаете длинную черную штуковину, Рей. Такое впечатление, что он сделан из металла. Как моя семья сможет плавать в нем?

— Средиземное море… — Рей опустил взгляд. Его захлестнула тоска. Сколько средиземных морей он спроектировал за последние пять лет? Одни только средиземные моря. Каждый дурак хотел Средиземное море, и его уже тошнило от них.

— Вы можете переделать проект? Закруглить линии?

— Почему бы и нет? — ответил Рей. — Белые колонны, не так ли?

На лице Апостоласа заиграла широкая улыбка.

— Вот и хорошо, — одобрительно проговорил он. — И еще одна важная вещь, которую я не сказал Мартину. Я только что это понял на самом деле. Из-за строительства этого дома я ощущаю небывалый душевный подъем, Рей.

Рей приподнял брови, улыбнулся. Казалось, он понял.

— У людей вроде меня случаются неожиданные потребности, понимаете? Мне необходимо место, где я смогу быть самим собой. В детстве у меня такого не было. Я хочу, чтобы вы спроектировали для меня тайную комнату. Подвал.

— Гм.

— Игровую комнату для взрослых. С каменными стенами, как в замке. С хорошим замком на двери.

— Тоже как в замке?

— Мне нужны ощущения. Вы понимаете, о чем я говорю, Рей. Подробности я сообщу вам позже. Ничего противозаконного там происходить не будет, клянусь. Просто место для игр.

— Ну замок и ключ — это можно, — ответил Рей. — Большой, сымитированный под средневековый ключ.

— Только один ключ. И Рей…

— Да? — Рей, готовый услужить, слушал внимательно.

— Я не хочу, чтобы об этом знал Мартин.

— Тогда я не смогу включить это в официальный проект, в планы. Но я могу подготовить для вас отдельный проект. Ведь, как я понимаю, я должен построить этот подвал так, чтобы никто не узнал, да?

Апостолас улыбнулся:

— Смешная идея, не так ли? Я надеялся, что вы не откажетесь.

— Вам нужно одно или два места, чтобы подвешивать людей за ноги?

— Ха, ха. Молодец. Молодец!

Потом Апостолас пододвинулся и с серьезным выражением на лице спросил:

— Вы можете приделать металлический… ну, знаете, типа крюка?..

— Конечно, — успокоил его Рей и подумал: «Считай, что сделано, Садам».

— И сейф для ценностей?

— Без проблем.

Тут Рей вспомнил о тайниках Эсме.

— Я умею быть благодарным, Рей. Увидите.

Он откинулся на спинку стула и пригубил напиток, затем вытер губы тыльной стороной ладони.

— Вы знаете, мы завтра снова встречаемся, только там будет присутствовать и Мартин?

— Хорошо.

— Будьте готовы.

Извинившись, Рей отлучился в маленький, отделанный мрамором гальюн. Когда он вернулся, Апостолас запихивал в себя канапе, откуда-то доносилась тихая греческая музыка. На его спокойном лице лежала печать замкнутости, от носа ко рту пролегли глубокие морщины. Власть наложила на него отпечаток. Как он умудрился спутать этого маркиза де Сада с человеком, который действительно позволил бы ему использовать свой талант? Рей взглянул на себя в зеркало, которое висело над раковиной, упираясь руками о ее края. Он почувствовал себя загнанным в ловушку.

Сейчас яхта проплывала мимо полуострова Палос Вердес, на склонах зеленых холмов которого приютились сотни средиземных морей — Рей уже просто ненавидел их.

— Садитесь возле меня.

Рей подчинился. С глухим шумом за бортом пенилась вода. Даже сквозь солнцезащитные очки море блестело так нестерпимо, что ему пришлось закрыть глаза.

Апостолас положил руку на его бедро. Он покосился на Рея, жевавшего оливку. Каким-то образом Рей предвидел подобный поворот событий. Он не вздрогнул. Вместо этого Рей взял руку Апостоласа в свою.

— Апостолас, из всех мужчин мира я выбрал бы вас, клянусь. И был бы счастливчиком. Однако… — Он поцеловал руку Апостоласа, сжал ее и осторожно положил на ногу грека.

Апостолас, сначала удивился, затем рассмеялся:

— Многие мужчины любят и так, и так.

— Всегда можно поинтересоваться, — согласился Рей.

— По крайней мере вы поцеловали мою руку.

Рей рассмеялся:

— Мелочь, но приятно, не так ли?

Клиент пожал плечами, полностью соглашаясь. Какое-то время они просто пили, а яхта уносила их все дальше, по небу пробегали облака, случалось, до них долетали брызги белой пены. Солнце садилось. Затем они переместились под навес и лежали рядом друг с другом, заложив руки за голову, как старые друзья, как хищник и его наивная слабая жертва. Рей чувствовал себя совершенно разбитым, однако он не переставал улыбаться и любезничать.

Через некоторое время Апостолас извинился и спустился вниз. Когда он вернулся, то выглядел посвежевшим и довольным жизнью, полной особняков, яхт и замков.

— Мне нравится тут, — заметил он. — Жена ждет меня к девяти, но давайте откроем еще одну бутылочку. Теперь я хочу больше узнать о вас, Рей. Надеюсь, этот вечер станет началом прекрасного… — он сделал паузу, подняв брови, — делового сотрудничества. У вас есть дети? Расскажите о жене.

— Детей нет.

Он рассказал о Лей, стараясь не упомянуть ничего важного. Они поговорили о ее работе, церкви, где они женились, отпуске, который провели в Бразилии несколько лет назад. Пока Рей говорил, он представлял свою жену: ее серьезность, запавшие глаза, как она проводит пальцем по его брови перед тем, как поцеловать, волнующий глубокий поцелуй. Он помнил ее незакомплексованность в постели, ее мягкую грудь… Но ничего подобного он Апостоласу не рассказывал, ничего о его настоящей жене — этого клиент не заслуживал.

— Вы все еще любите ее, — сказал Апостолас, наливая себе последний бокал шампанского. — Ей повезло. Уверен, она вас тоже любит.

— О да, — солгал Рей. Ему стало легче, когда он заметил, что внимание Апостоласа переключилось на молодого повара, который, судя по блеску глаз, такое внимание только приветствовал. Рей стал лишь мимолетным увлечением Апостоласа, чему был только рад.

Возвращаясь домой после наступления темноты, Рей понял, что он вернулся к проделкам детства, заставив другого человека делать то, что ему нужно. Неужели он скопировал характер Мартина, его образ мыслей, как Мартин поступил бы в данной ситуации?

Он гадал, смог бы талант выдавать себя за другого человека, спрятать свою пустую душу, в чем его однажды обвинила Лей. Может, он просто собирал себя из частей других людей, выискивая те места в своей личности, которые до этого дремали внутри него? Он не мог быть вежливым под давлением, если только вежливость сидела где-то у него внутри, так?

Он поцеловал руку клиента, пошел на это ради фирмы, спас проект. Ладно, он не был вежливым. Возможно, это было раболепие. Он согласно кивал, когда Апостолас говорил о колоннах и оливковых деревьях.

Лей… ее серые глаза. Ее честность. Он провел руками по лицу, стирая то, что можно было стереть.

Кэт отправилась прямо в больницу. В медицинском центре университета было по крайней мере шесть сотен пациентов. Используя свою обычную парковочную стратегию, Кэт подъехала к широкой стоянке, находящейся далеко от здания больницы, и постаралась найти место поближе к обсаженному пальмами входу. Часто ей везло. И на это раз голубая «Акура» освободила отличное место совсем недалеко от главного входа.

Кэт подождала, пока «Акура» выедет, и быстренько заняла ее место, опередив другого желающего, тоже члена чьей-то семьи, которому теперь придется битый час искать подходящую стоянку.

Почему они не позвонили ей?

Она заперла машину. Затем, пройдя через вход «Уэствуд Плаза», направилась в больницу.

Дружелюбный администратор сообщил, что ее сестра на пятом уровне. Поэтому ей пришлось подождать перед двойными дверями, пока приедет лифт и заберет ее вместе с разношерстной толпой. Слева от нее в инвалидной коляске сидел мужчина, его голова была вывернута вправо, по всей видимости, навсегда. Он стонал. Возле него суетилась жена, она пыталась успокоить его, гладя по щеке. Справа от Кэт стояла женщина на костылях. Она была среднего возраста, может лет пятидесяти, с жесткими волосами, которые топорщились во все стороны, как змеи горгоны Медузы.

— Что случилось? — спросила Кэт, надеясь, что ее вопрос не прозвучал бестактно.

— Во время уличной ярмарки я хотела заглянуть в шатер с карликовыми деревьями в горшках, — ответила женщина, — и упала. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь укрепляю мускулатуру рук. — Она рассмеялась.

Ординаторская — большая территория, окруженная стойкой, густо утыканной внутри компьютерами, выглядела не очень приветливо: ни тебе приятных картинок, ни цветов.

— Да, есть такая, — сказал медбрат. — Ее имя на первой странице.

— А палата какая?

Мужчина углубился в изучение того, что он видел на экране. «Игры? ICQ?» — гадала Кэт.

— Гм, — заметил он с интонацией, не предвещающей ничего хорошего.

«Я ненавижу тебя», — подумала про себя Кэт. Она поняла, что последний раз была в больнице тогда, когда «скорая» привезла туда Тома. Дальше пункта первой помощи их не пустили. Том так и не вышел из тех дверей, он больше никогда не увидел неба.

— Ее привезла «скорая», — подсказала она.

— Пятьсот восьмая, — сообщил он. — Она сейчас приходит в себя. Только из пункта первой помощи. Гм.

«Прекрати, — подумала Кэт, — или я тебя ударю».

— Поднимаетесь на лифте на пятый этаж, затем через двойные двери и направо.

Кэт нашла пятьсот восьмую палату, ни разу не заблудившись, открыла дверь и поздоровалась. Рауль обеими руками держал ладонь Джеки, словно от этого зависела ее жизнь.

Джеки лежала возле окна. Соседка по палате, лежавшая возле двери, выдавила из себя:

— Аргх. — Это было ее приветствие. — Дерьмо! Я ненавижу свою жизнь.

Худая и бледная, как герой романа, страдающий туберкулезом, она сбросила с себя белые простыни и осталась так лежать, похожая на сломанную куклу.

— Привет, — поздоровалась Кэт с сестрой.

— Привет. — Джеки остановила на ней взгляд своих грустных глаз. — Я тебя знаю.

Испугавшись, Кэт взяла ее за руку. Ее сестра, в последние несколько месяцев похожая на корову, теперь казалась меньше, простыня на ее животе сдулась, как парашют. Где же ребенок? Кэт не решалась спрашивать.

В этот момент отозвался Рауль:

— С ней все в порядке, Кэт. Правда.

— Почему ты не позвонил?

— Извини, не было времени. Все случилось так быстро, а потом операция…

Вся сдерживаемая тревога вдруг прорвалась наружу, и Кэт разрыдалась.

— Джеки! У-у-у-х-х.

— Прекрати. Мама всегда говорила, что твой плач похож на стон умирающего животного. Она была права, — еле ворочая языком, заметила Джеки. — Ох, Рауль, у меня что-то в правой ноге стреляет.

— Ее накачали антибиотиками, Кэт, — сообщил Рауль, извиняясь за выходку Джеки. — Только что проснулась. Я позову медсестру, дорогая.

— Они накачали меня антибиотиками: надеялись, я не замечу, что все, что могло пойти наперекосяк, пошло.

Кэт ничего не сказала, просто сильнее сжала руку Джеки.

— Ай, — слабо вскрикнула Джеки.

— Прости, — сказала Кэт. — Скажи мне, что произошло.

— Я переходила Сепульведу. Широкая улица, так много машин. Этот… ох… обычное дело для Лос-Анджелеса… этот длинный лимузин вынырнул непонятно откуда. Помню только, что катилась по улице, словно шар для боулинга. Так, значит… — Она посмотрела на свой живот. — О Боже! Рауль! Наш ребенок! — Джеки схватилась за мужа.

Рауль нагнулся и поцеловал ее в лоб. Он так и стоял, прижав свою щеку к ее. Он прошептал:

— Дорогая, ты стала матерью.

— Наш… ребенок? Пока я спала?

Он кивнул:

— После аварии, пока врачи латали твою ногу, у тебя начались роды. Им пришлось сделать кесарево сечение. Все прошло хорошо. Ты моя отважная девочка. Я люблю тебя.

— Родился малыш?

— Мальчик, любимая.

Внутри у Кэт потеплело, когда она увидела радость на лице сестры.

— У нас в семье появился еще один мальчик, — обрадовалась Джеки. Ее глаза увлажнились. — Я хочу его видеть! Где он? Принеси его, дорогой. Ох, Рауль, маленький мальчик.

— Мы можем назвать его в честь кого-то из семьи. Только не моего отца, хорошо? — предложил Рауль.

— Второе имя у него Томас. — Джеки попыталась сесть на постели, но, застонав, повалилась назад на подушку.

— Поздравляю, — сказала Кэт. Она провела рукой по волосам Джеки и поцеловала ее, затем обняла Рауля. — У меня появился племянник, — радовалась Кэт. Новое существо, связанное с ней, вдруг появилось на свет, когда она этого не предполагала.

— Но где он? Почему его здесь нет? — тревожилась Джеки.

— Тебе надо отдохнуть. Ты готова его увидеть?

— Пожалуйста, принесите. Я готова.

По просьбе Рауля медсестра принесла плачущего новорожденного, укутанного в хлопковое больничное одеяло. На его крохотном запястье красовалась голубая лента. Джеки вскрикнула, увидев его. Она развернула его, от чего он стал плакать еще больше, и принялась осматривать его руки, ноги и гениталии.

— Они идеальны, — сказала она. — Десять пальцев на ногах. Посмотри, Кэт. Все такие хорошенькие.

— Идеальны, — согласилась Кэт.

Весь в морщинах, ярко-розового цвета, ребенок был практически лыс, но Кэт была так же очарована им, как и сестра. Она осторожно протянула руку и положила ее на маленькую головку, покрытую редким пушком. Его кожа была влажной и теплой.

Младенец проворно нашел сосок Джеки.

— Сначала может быть немного больно, — предупредила медсестра. — Потом вы, конечно, привыкнете.

— Смотри, Кэт. Какой очаровательный малыш. Ты можешь в это поверить?

— Радуйтесь, что он здоров, несмотря на то что такой маленький, — сказала медсестра. — У одной женщины сегодня родился ребенок с больным сердцем. Ему придется сделать операцию, прежде чем его можно будет забрать домой.

Джеки нежно поцеловала головку ребенка, как будто хотела этим благословить его.

— Пошли этой медсестре цветы! — сказала она Раулю.

Рауль обнял жену и сына. Когда Джеки наконец уснула, Кэт и Рауль развлекались тем, что передавали друг другу сверток с ребенком и пили холодное шампанское прямо из горлышка бутылки, которую Рауль умудрился где-то раздобыть. Младенец безмятежно спал в колыбели, стоящей возле кровати. Казалось, он уже полностью свыкся с новой обстановкой.

— Ты сделал это, — произнесла Кэт. — Ты подарил мне племянника, Рауль. Спасибо.

Он погладил подбородок ребенка, который вдруг начал искать губами сосок, надеясь попить еще немного молока. Малыш начал сосать его палец и на время успокоился.

— Что, если… Представь, если бы мне пришлось растить его без нее. Самому.

— Ты бы никогда не был сам.

— Надеюсь.

— Может, у меня и нет молока, но у меня есть воля. Ему никто не причинит вреда, пока я рядом. — Услышав в своем голосе свирепость, она почти смутилась.

— Я пойду куплю нам пиццы, — сообщила Кэт чуть позже.

Они поели, Рауль заснул, а Кэт сидела возле Джеки. Та дважды просыпалась, чтобы принять таблетки и покормить малыша. Медсестры их не очень беспокоили. Дверь была закрыта, и маленькая, вполне заурядная комната с медицинским оборудованием и койками выглядела так же красиво, как Тадж-Махал.

Когда Джеки проснулась в очередной раз почти в четыре часа утра и начала кормить ребенка, Кэт ушла, но перед этим Джеки, как обычно, сказала ей на прощание несколько слов.

— Жаль, что ты не можешь почувствовать то, что чувствую я, — страстно промолвила она, — что жизнь продолжается, и это хорошо.

«Я бы согласилась с поговоркой: не было бы счастья, да несчастье помогло, — подумала Кэт, нажимая на кнопку вызова лифта. — Новая плоть, новая жизнь».

Кэт велела Рею приехать к ней домой в Эрмоза в полседьмого вечера, но сама так и не приехала. Рей скучал без нее. Он хотел поговорить с ней — он только на этом желании и держался.

Рей снова посмотрел на часы: семь. Слишком поздно. Она бросила его. Защемило в груди. Он привез кассеты, чтобы она послушала их. Они лежали на сиденье возле него, излучая какую-то плохую энергию. Он сдался и завел мотор — послышался адский шум, который четко разделяет дни и ночи людей.

Рей приехал в Мемори-Гарденз в Бреа, когда солнце уже садилось. Просторный кладбищенский парк, его трава и надгробные плиты остаются неизменными независимо оттого, сейчас день или ночь. На табличке у надгробия было указано, что Генри Джексона кремировали. «Как мы скучаем по тебе», — гласила обычная надпись на самой плите, потом шли даты рождения и смерти.

Рей больше не верил в эту дату смерти своего отца. Он умер позже — в этом Рей был почти уверен.

Мать не любила его отца. Он наконец начал понимать почему. Вот только он не мог понять, зачем Эсме понадобилось возиться с этой надписью. Она сказала Рею, что прах отца был развеян по ветру его двоюродной бабушкой, которая живет в Нью-Йорке. Может, эта надпись для него, как и ненастоящая дата смерти? Она рассказала Рею о месте захоронения отца много лет назад, но он не мог вспомнить, чтобы когда-то приходил сюда вместе с ней. Несколько раз он приходил по собственной инициативе. Это случалось в те моменты, когда страдания, вызванные переездами, становились нестерпимыми.

«Она просто пыталась защитить меня, — подумал Рей, — но теперь я стал мужчиной. Ложь становится еще одним видом отравы».

Рей положил букет возле надписи, поскольку специальной подставки для цветов не было. Он купил тюльпаны в цветочном магазине возле шоссе. У них были блестящие ярко-зеленые листики и слегка закручивающиеся белые бутоны.

— Я принес это, — сообщил он надписи, — потому что я праздную. Ты мертв, мертв наверняка, и, кажется, это настоящее благословение.

Его отец не слишком беспокоился, чтобы Рей рос в мире. Почему он преследовал их? Рей раздумывался, какими чувствами мог руководствоваться отец — ревностью? Он не мог отпустить жену, так как считал себя оскорбленным тем, что она его отвергла? Он был в бешенстве?

Такие чувства испытывал Рей, когда Лей изменила ему.

Он отбросил эти мысли и принялся изучать надпись.

— Своими безумствами ты разрушил мое детство. Ты заставил мою мать жить в страхе. Мы никогда не были свободны. Мы жили, как воры, — вечно убегали, всегда боялись, что нечто может догнать и напасть на нас.

Рей ощутил звонкую пустоту. Его окружали мертвые люди и мертвые надежды. Каждый мальчик, у которого нет отца, наверняка надеется, что его отец был хорошим парнем. Он бы набил автоприцеп консервированной едой, чтобы отправиться в путешествие в Йосемитский парк, или на штурм ледников на Аляске, или просто на рыбалку, и каждый раз будил бы сына ни свет ни заря. Или, может быть, он таскал бы сына по музеям, показывая пыльные экспонаты, и все, что ему пришлось бы услышать, было бы голосом его отца, при этом совершенно неважно, что тот говорил. Все, что слышал мальчик, было любовью.

Время, проведенное вместе, глубоко отпечаталось бы в памяти мальчика. Даже если бы отец умер, сын мог бы всю оставшуюся жизнь смаковать эти моменты и почитать память о нем.

Когда Рей был ребенком, его посещали подобные фантазии. Он знал это и теперь, поскольку они затопили его мозг, угрожая утопить его. Он гадал: что могло быть написано на его собственной могильной плите, если бы Лей решила что-нибудь на ней запечатлеть? Рей даже не знал, чем занимался его отец.

Он нагнулся и вытер пыль с выгравированных слов. Его мать с помощью больших и малых стипендий, а также студенческих займов в размере десятков тысяч долларов смогла в одиночку вырастить его и дать образование. А за спиной у нее всегда маячила неясная угроза, поэтому ей приходилось быть осмотрительной.

Он был ей обязан всеми своими успехами. Особенно работой. Благодарение ей и Богу за это. Ему нравилось то, чем он занимался.

Теперь за плечами Рея был диплом колледжа Уиттье и аспирантура в Йельском университете. Чтобы он смог окончить ее, матери пришлось много лет работать на двух работах. Хорошо, что теперь он может помогать ей. И хорошо, что сейчас она работала только потому, что ей нравится общаться с людьми и ее жизни необходима, как она говорит, упорядоченность. Неужели где-то глубоко внутри он не подозревал, что у него был плохой отец? Его собственные плохие черты должны же были откуда-то взяться? Например, страх и гнев, которые он пытался скрыть от Лей, ото всех…

— До свидания, Генри Джексон, — попрощался он с отцом напоследок. — Ты был настоящим ублюдком.