Глава 1

Июнь, 7190 (1682).

Уф! Переехали. Наконец я в Преображенском! Летний дворец не такой большой как Кремлёвский, но мы тут одни. Нет большого официоза. Мне разрешили выходить и по территории дворца свободно бегать. Я даже на берег Яузы прорвался. Конечно, быстро догнали, привели обратно к матушке. Но та была в глубоком смятении. После моего "выздоровления" на пожаре Наталья Кирилловна больше не пыталась давить на меня и как-то управлять моим поведением. Только грустно сетовала на моё непослушание. Добавила ей обиды и Софья. Царевна в полной мере обыграла казнь Хованского. Теперь в Стрелецком приказе только её люди и сидят. От стременного полка никого в летний дворец не пустили, а для охраны дали роту Бутырского полка. Как будто не царское семейство выезжает, а послы или купцы от басурман.

Сам переезд занял всё время четверга от окончания заутреней и до обеда. Сначала долго рассаживались по возкам. Мне отдельный царский транспорт не дали, отправили по малолетству с матушкой и сестрой. Потом Никольской выбирались из Китай-города. Дальше, как я понял, пошли по Мясницкой и мимо каких-то вонючих озер выехали из Белого города. Поезд шел медленно, с большими задержками у каждых городских ворот. В общем, тряслись в дороге долго, часа три-четыре. В прошлой жизни я по Москве от Красной площади до Сокольников раза в два быстрее пешком доходил.

Из окон дребезжащего по бревенчатой мостовой возка я пытался разглядеть столичную жизнь. Зеленоватое стекло окон слегка смазывало картинку. Гарцевавший рядом солдат часто перекрывал обзор. Но, тем не менее, что-то мне удалось заметить. Народ, конечно, завидев царский поезд, прекращал свои дела, крестился и кланялся проезжающей кавалькаде. Впрочем, кланялись далеко не все. То и дело свистела нагайка — наша охрана разгоняла не особо проворных. Я заметил, как стрельцы, стоящие на краю Лубянской площади, там, где в моем мире был политехнический музей, завидев нас, подобрались и схватились за бердыши. Некоторые из них бесстыдно тыкали пальцем в мой возок и что-то кричали своим товарищам. Там же стояли какие-то лабазы и бомжеватого вида мужики таскали на подводы большие мешки.

Дома вдоль улиц были почти сплошь бревенчатые. От улицы дома часто отгораживались высокими палисадами, из-за которых не всегда можно было разглядеть дворовые постройки. В белом городе вдоль улиц лежали деревянные тротуары, а за Красными воротами мы спускались к будущей площади трёх вокзалов практически по проселочной дороге мимо пасущихся коз и валяющихся в лужах свиней.

Уже на выезде из белого города я начал уставать и скоро, к удовольствию матушки, прекратил поминутно выглядывать в окно. Подъезд к самому дворцу не помню — задремал. Последним воспоминанием была маленькая девчонка, пытавшаяся прутиком отогнать стаю гусей в сторону от царского поезда.

Приехали и даже обедню стоять не стали. Поели и все повалились спать. Сиеста русская, мать её! Тут я и утёк. Спать-то из-за небольшого передрыха в возке не хотелось совсем. Так что я тихонько встал и бочком, бочком протиснулся мимо прикорнувших в сенях слуг, мимо храпящих на лавках в большой комнате Андрея Матвеева и Артемона Головина, через служебный переход спустился в подклет и оттуда выбрался на улицу.

Любимая резиденция матушки снаружи мне понравилась. Ничего так дворец на высоком холме, под синей металлической крышей. Весь из себя деревянный выгнулся он буквой Г, углом на северо-восток. Дворец состоял из пяти отдельных теремов, сблоченных подобием таунхауса с отдельными крыльцами и раскатами. Террасами он огибал красивую пятикупольную церковь. Кругом были леса да сады. Небольшой открытый косогор на севере, за большой избой, которая, как я узнал позже, именовалась "хороминой" и была чем-то вроде первого русского театра, спускался к ручью, впадающему в Яузу. К западу от дворца, за церковью до прудов стояли хозяйственные постройки и избы Преображенского. От царской резиденции их отделял небольшой пустырь. Преображенское своими двумя улицами доставало до будущей Стромынки, и от начинавшегося сада его отделяла широкая дорога к дворцу и небольшой забор. Сад занимал весь угол между дорогой и рекой. За Яузой, такой не похожей на привычный мне канал, начинались поля и перелески.

Выбравшись из подклета напротив церкви, я первым делом обогнул дворец с севера, и оврагом спустился к реке. На дворе у ворот немного народа таки было — солдаты, какие-то дворовые слуги, встречаться с ними не хотелось. Прошёл по берегу до начавшегося за плёсом сада. Я наслаждался летним ветерком, тёплым солнцем и неожиданной свободой. Это совсем не походило на моё путешествие по дворцу в день смуты и на, вспоминаемыми памятью Петра, царские выходы на богомолье или поездки на охоту вместе с государем Алексеем Михайловичем. Всегда царя или царевича сопровождал кто-нибудь: мамки, дядьки, стрельцы и ближние люди. А здесь я неожиданно оказался наедине с рекой и ветром. После московской духоты и, что скрывать, смрада, я не мог надышаться свежим воздухом. С радостью я ступал по мягкой, молодой траве, слышал жужжание пчёл и пение птиц. Даже тесная одежда с неудобными длинными рукавами не казалась мне такой удушающей, как в Москве.

Дойдя до сада, я встретил работавших там крестьян — они собирали ветки, валили сухие деревья. Государя они во мне не признали. Я показался ещё одним из барчуков — молодых дворян или сынов боярских, приехавших вместе с младшим царём. Я пытался вглядываться в их лица, чтобы лучше разглядеть, как выглядели простые люди, и лучше понять их, но те лишь в некотором смущении отворачивались. Нет, когда я подходил ближе, они прекращали свои занятия, кланялись, но никак не обращались ко мне, и сразу принимались за прерванную работу, как только я проходил дальше.

Лица крестьян не показались мне ни отталкивающими, ни притягательными. Обычные лица людей выполнявших подневольную работу — совсем, как и в моем мире. Разве только все мужики были бородаты, а женщины в платках. А так — обычные работники на ленинском субботнике в парке. Вот одежда их сильно отличалась от виденной мной и в этом, и в том мире. Ярких цветов не было. Простые шароварного вида штаны, рубахи навыпуск и войлочные шапки — вот и всё для мужчин. Фактура на первый взгляд как у плотной мешковины из моего детства. Женщины были в сарафанах до пят и каких-то жилетках. Мужики носили сапоги, лаптей я не увидел, а женскую обувь разглядеть за долгими подолами и высокой травой не было возможности.

Ко мне подошёл высокий, богатырского вида, чернобородый крестьянин. Борода его горизонтально лежала на необъятном пузе. В руках его было что-то типа нагайки. "Ага, похоже, бригадир, или по-местному — староста". Его рубаха выглядела чище и богаче — с вышивкой и даже каким-то намёком на окрас. Он снял шапку, поклонился и пророкотал:

— Доброго здоровья тебе, барин!

Я кивнул, отвечать замешкался.

— Не скажешь ли, здесь ли ужо государь? Я, чай, ты из ближних его робяток будешь.

— Здесь. — Решил не раскрывать своего имени. — А скажи…

— Пахом — услужливо вставил староста.

— Скажи, Пахом, чего вы тут делаете, — я показал на мужиков с лицами, завернутыми в платки и грузящих тяжёлые колоды на телеги.

— Так, барин, тутыть сад царский прибираем да, вот Тихон Митрич, дьяк теремной, наказал свезть колоды пчелиные. Больно пчёлы злы, ащо пожалят государя.

Говоря, это он нависал надо мной как большая живая башня. Я хотел ещё что-нибудь спросить, но не успел. За спиной раздался конский топот и к нам подлетел Пётр Голицын, недавно пожалованный спальником. Он резво соскочил с коня и бросился ко мне.

— Государь! Слава богу, жив! Изволь, Пётр Алексеевич, быть во дворец. Матушка, Наталия Кирилловна, тебя кличет.

Я поморщился. Быстро же нашли они меня. Пахом, как услыхал, что разговаривал с царём, стал белее мела и бухнулся на колени. Прочие крестьяне, увидев коленопреклоненного старосту, тоже посрывали шапки и попадали на землю.

— Ты пошто здеся! Как ты, смерд, посмел с государем говорить! — Это мой тёзка уже старосте кричать стал. Замахнулся и оттянул того вдоль широченной спины. Из-за черных косм на стольника с ненавистью зыркнули глаза крестьянина. Видно Голицын это тоже заметил и ещё раз замахнулся нагайкой.

Возможно, если бы царь не дулся на меня и не отсиживался в глубине сознания, то я смог бы спокойно перенести незаслуженное избиение Пахома — мало ли холопов порют, на то они и холопы. Но моё советское воспитание всё-таки дало себя знать и я, не раздумывая, бросился заслонять от удара невиновного. Стольник в последний момент остановил свою руку, а то так бы прилетело и мне. Он испуганно и с удивлением посмотрел на меня. Я понял, что повёл себя не по-царски, но отступать было поздно:

— Стой! Не вини Пахома, то я его спрашивал. — Обернулся к крестьянам — Подите, работайте далее. Айда, Пётр Алексеевич, коли матушка зовёт. Вон и кравчий мой спешит. — От дворца, опережая метров на пятьдесят толпу прочих дядек и мамок, спускался Борис Алексеевич Голицын.

Князь, спустившись к нам на берег Яузы, по ошарашенному виду брата понял, что я учудил что-то, не соответствующее времени. Он отдышался, отёр рукавом пот с лица и сказал:

— Уф, ну и силён ты, Великий государь, тайно бегать. Как сумел-то мимо Матвеева с Головиным пройти-то?

Я посмотрел на стольника, потом на кравчего. Посчитал, что первому будет достаточно уже удивляться несуразностям моего поведения, и попросил его:

— Пётр Алексеевич, уведи всех этих дворовых, да скачи к крыльцу — сообщи матушке, что сыскали царя. Скажи, что буду вскоре у неё, только с князем вот перемолвлюсь.

Тот посмотрел на меня, кивнул, вскочил в седло и поскакал на перехват пылящей толпы мамок и дядек. Молодой Голицын остановился перед ними, крича, чтобы вертались. Те притормозили, но возвращаться не стали.

Дождавшись, когда вокруг нас не останется чужих ушей, Майор сказал:

— Ну, что набегался, Дима? Думать-то когда начнёшь, перед тем, что делаешь? Устроиться не успели, уже скандал — царь пропал! Не уследили! Опять кравчий виноват, догляда за спальниками нет. Спальники на измену присели, не знают, как вину загладить.

— Да, ладно, подумаешь, князь! Ну, сбежал, ну пошалил, мне ведь десять лет. Должно же у ребёнка быть детство?

— Ты — царь, а мать волнуется, вдруг подсылы Софьины тебя побьют или скрадут. Не всё надо позволять носителю делать.

— Я и не всё позволяю, — и пристально посмотрел на него.

Голицын видно вспомнил взгляд Пётр после его выговора мне с месяц назад и тему непослушания развивать дальше не стал. Я продолжил:

— Не хочу я под домашним арестом сидеть! Царице, да и всем другим, придётся с этим смириться.

Мы пошли не спеша обратно в терем. По дороге я рассказал, как уходил и что видел.

Борис Голицын долго ругался, когда я закончил. Потом резюмировал:

— Мы здесь как вошь на ладони. Пожелает Софья — хлопнут на раз. Надо, государь, выбивать деньгу — строить заплот надёжный, да вышки по углам.

— Ага, Майор, и проволочку по заплоту пустить под напряжением, и ребят с калашами на вышки.

— А чё, есть уже такое богатство? Так я завсегда согласный — усмехнулся кравчий. — Только я серьёзно, у меня два десятка верных холопов воинских набрано, ну, парочку из них ты уже встречал, так было бы мне спокойнее, если бы они все подходы к охраняемому объекту контролировали.

— Оставь, Борис Алексеевич! Надо пока на миролюбии Софьи и моей молодости играть. Люд разбойный и лихой охрана отобьёт, а от московского войска можно только войском и спастись. Пока я малолетка и потехами своими не опасен, никто трогать не будет. А дальше чо загадывать? Бог не выдаст, свинья не съест! Прорвёмся. Однако, ты больше не пропадай и меня без известий не томи, то как-то без общей картины я весьма беспокойным становлюсь. А уж каким беспокойным Пётр бывает — просто жуть.

— А чего тебе нервничать, Дима? — Он рискнул опять назвать меня тайным именем. — Царское дело — оно телячье: поел, наделал и жди, когда за тобой уберут!

— Блин! С таким чувством юмора и Петрушиной злопамятностью, не быть тебе, Майор, генералом.

— Ха! А можно сразу фельдмаршалом, государь?

— Можно, но посмертно!

Он внимательно посмотрел на меня. Лицо смеётся, а глаза такие добрые-добрые, жаль только что "патроны кончились". Всё тестирует меня, как я хорошо носителя контролирую, и не боится пикировки с самодержцем. А он ведь практически единственная связь у нас с местной верхушкой. Из больших родов мало, кто в Преображенском быть захочет. Поэтому смиримся пока с его подначками и просто запомним. "Мстить" будем потом.

А пока шли и обсуждали устройство дворца, и как его Голицын думает приспособить к охране.

В самом дворце три этажа, если считать подклет. Ну, а так, по нормальному, жилых только два. На верхнем располагались жилые покои, ниже были публичные горницы и передние, а подклет традиционно был местом прибежища слуг и приживал. Что интересно, на спальном уровне печей я не увидел, а внизу стояли украшенные изразцами голландки. Покои отапливались хитрой системой воздуховодов, идущих от нижних печей. Внутри помещения были украшены, но не везде так богато, как в Кремле. Часто стены и потолок были отделаны сукном, а не кожей или парчой. Картин тоже было негусто, лишь редкие парсуны старцев да монахинь по проёмам.

Матушка заняла свои обычные, угловые покои, где ранее мы с ней всегда жили. Новый, царский статус позволил поселиться мне отдельно, в больших южных палатах покойного батюшки. Окна из моей спальни и малого кабинета выходили на Яузу и сад, а окна ещё одной комнаты на Преображенское. Ниже уровнем располагались большой кабинет, трапезная и просторная передняя, где один выход вёл на царское крыльцо, а другой в сени и переходы к другим теремам. У Натальи Кирилловны, как рассказал Борис, и как я помнил памятью носителя, комнат было числом больше, но площадью меньше. Наташу поселили вместе с матерью. А её мамки и няньки жили рядом, в соседнем тереме. Слуги и другие жильцы-приживалы традиционно облюбовали подклет. Ещё два терема, где раньше останавливались царевичи и царевны от первой жены, стояли впусте. Между большинством помещений дворца были сени, какие-то чуланчики и тёмные комнаты, заставленные сундуками. Мыльни здесь пристроенной к жилым комнатам не было. "Надо будет душевую веранду сделать — навесик и полотняные стены. Можно, конечно, и стоя на травке обливаться, но не поймут бояре, коли узрят царя шастающим голышом по двору".

По скрипучим ступеням мы поднялись в большую горницу. Там меня ждал Тихон и, как ни странно, Наташка. Я думал, она всё ещё спит с дороги. Царевна, хромая, подошла.

— Петруша, ты где пропадал? Матушка встала, не почивает, тебя спрашивает.

— В саду я был и двор смотрел.

— А есть сад?

— Есть, сестрица и большой. Больше чем кремлёвский. Прямо до самой Яузы.

— Пошли, матушку уговоришь отпустить меня в саду погулять!

Я взял её за руку и попросил Тихона вести нас.

— Ой, братец, не беги так шибко! Не поспеваю я.

— Болит ещё нога-то?

— Болит, но уже не так сильно, как ранее.

— И как тебе удалось так точно попасть? Прямо по глазу заехала Никитке Хрущеву. Он теперь на всю жизнь кривой останется.

Я посмотрел на девчушку. Сестра в ответ мне лукаво улыбнулась.

— Ой, не спрашивай меня, Петруша, как! Наверное, богородица меня направила прямо в одеяло-то. Как всё-таки ты славно придумал, его натянуть! Я уже и с жизнью простилась. — Притянула меня поближе и зашептала в ухо. — Я в детстве прыжками с вышки занималась.

Я так же тихо ответил Наташе:

— Лидочка, я ведь совсем не думал, когда за покрывало схватился. Будто кто-то подтолкнул меня. Если бы думал, то, наверное, не решился на такую авантюру. Как девочке поспасть в такой маленький кусок материи с десяти метров.

— С десяти? Димка, там и семи-то не было. Тебе со страху и от роста носителя показалось! — она немного помолчала. — И впредь не называй меня, пожалуйста, Лидой! Нет её больше! То есть, без Наташи нет.

— Хорошо, сестрица! — Я осторожно сжал её ладошку.

Мы шли за слугой уже по половине царицы. Какие-то бабки-приживалки из тёмных углов шушуканьем провожали нас. За нами, отставая метра на два-три, топал мой кравчий с Прасковьей Ромодановской — главной мамкой сестры. Ну вот, Тихон, идущий впереди нас, распахнул дверь, и мы вошли в спальню к матушке. Государыня сидела у окна вместе с двумя старыми боярынями. Все женщины, несмотря на лето, были в телогреях и накинутых на них летниках. Вся одежда была из хорошей плотной ткани с росписью серебряными узорами. Головы были под богатыми, усыпанными жемчугами киками. Мы поклонились матушке, а боярыни поклонились мне.

— Поздорову ли, матушка? — первым спросил я.

— Поздорову, Петруша, поздорову — ответила царица — Что же ты, сынок, убёг один, да на речку? Ужель пристало это государю?

— Душно мне, матушка, в тереме. Да и Данила сказывал, что свежие ветры и солнце полезны мне будут. — Решил не тянуть и, сделав голос пожалостливей, сказал: — разреши нам, матушка, с сестрицей в саду гуляти. Пусть и мамки Наташины с нами будут, и кто из моих стольников.

Наталья Кирилловна вгляделась в меня. "Блин! А Пётр всё ещё дуется на меня, не помогает!" — испугался я того, что сделал что-то не так. Хотя я уже делал много чего не так за последнюю седмицу. Царица устало вздохнула и дала своё дозволение гулять детям в саду, но только не одним, и не убегать.

* * *

Мы с Наташей облюбовали небольшую поляну на берегу реки у места, где начинался небольшой пруд. Нам поставили шатёр и принесли два раскладных парусиновых креслица. Теперь почти каждый день при хорошей погоде мы гуляли по саду и останавливались посидеть у шатра. Сопровождавшие нас Наташины мамки и мои стольники не с первого раза, но приучились быть в стороне и не нарушать нашего уединения. Им тоже сделали навесик от солнца и поставили скамьи.

 

Глава 2

В один из дней в конце июня мы как обычно после обеда и сна сидели на нашем месте. Солнце освещало противоположный крутой берег Яузы. Хорошо была видна поднимающаяся на него дорога, крайние дома деревни, пасущееся стадо на опушке рощи и небольшой обоз, пылящий в Москву через мост. Картинка открывались идиллическая. Солнечный день, лёгкий южный ветерок и простые звуки природы — плеск редкой волны, гогот гусей, спустившихся с противоположного берега в воду, блеяние коз и овец, гонимых в деревню, да ленивый лай псов. Замечательно! Не доставало шашлычка, зелени — огурчиков, там, помидорчиков. Я мечтательно закрыл глаза, вытянувшись на креслице.

— О чём думаешь, Петруша?

— Да вот представил, что сейчас шашлычок будет готов и мы его под водочку, да на природе… Да помидорчиков бы…

— Помидорчиков? Это тебе у Черкасских надобно просить. Соня Шереметева сказывала, что была на днях у них с маменькой в Останкино. Так боярыня Авдотья похвалялась чудным цветком с дивным ароматом под названием "Томаталь". Боярину Михаилу Алегуковичу голландские купцы в прошлом годе семена привезли и те в теплицах добрые всходы дали.

Я удивлённо посмотрел на Ли… Наташу. Цветок "Томаталь"? Вспомнил происхождение Черкасских и не удержался:

— А что татарские мурзы тут помидоры нюхают? Курить не пробовали?

— Не ёрничай, братец, плоды томата пока считаются ядовитыми и как еда рассматриваются только отравителями.

Я посмотрел на наших "надсмотрщиков". Андрея не увидел. Подозвал новоназначенного стольника Никиту.

— Великий государь? — склонился тот в поклоне.

— Слушай Никита, а знаешь ли ты, где пропадает Андрей Черкасский, помнится утре он был на забаве.

Стольник, немного подумав, сказал.

— Ты ж его, Пётр Алексеевич, отправил в Москву за пороховым зельем.

"Точно" — вспомнил, что обещали царю стрельбу пушечки показать, и я отправил хитрого татарина, выбить доброго качеством пороха. В прошлый раз для мушкетиков дали какой-то гнилой, который горел, шипел, но не взрывался.

— Ты съезди в Останкино до Черкасских, да прознай, не даст ли мне боярин плодов, что у него в садах на цветке Томаталь растут. Только зелены не бери, бери жёлты али красны.

— Прости, великий государь, не вели казнить, не расслышал, как светок сей ты назвал.

— Томаталь!

— Домададь?

— ТОМАТАЛЬ! Дурачина!

— Не гневайся, государь, исполню все, как велишь.

— А как я велю? Повтори!

— Чему вторить то, Пётр Алексеевич?

— Чего велю тебе, то и повтори.

— А чего ты велишь?

Я постепенно начал закипать от такой тупизны. Спасало только то, что фамилии знатная у него была — Хрущёв. Не столь знатная для Москвы, сколько для всякого попаданца. А то Высоцкого здесь не поймут, до Калашникова как до Пекина раком, но вот "замочить Хрущева" я теперь точно смогу. И пусть этот Хрущёв — симпатичный парень с типично рязанским лицом, а не лысый и толстый партийный вождь, но для "красоты попадания" хоть одно дело сделать надо. Что зря я его из жильцов в стольники поднял? Подумал: "Интересно, а если все, кого планировали вселить, по одному Хрущеву завалят, то, сколько тех на Москве останется. Вроде у его отца — думского дворянина Федьки Хрущева только один сын был, всё дочки, в основном, и дочки".

Я ещё несколько минут пытался добиться понимания стольника куда идти и что спросить. Упарился! В это время к нам подошли князь Борис Голицын и мой наставник Никита Зотов. И почти в один голос поздоровались:

— Здоровья тебе, Пётр Алексеевич! Здоровья и тебе, царевна!

— Здравствуй и ты, князь Борис Алексеевич, и ты, учитель мой!

Майор посмотрел на стоящего рядом стольника. Сегодня мы, наконец, собрались определиться с дальнейшими планами. А то всё забегут, поздороваются и снова исчезнут из дворца. Или к матушке засядут — не дождёшься. Я отослал Никиту исполнять поручение и остался сидеть, ибо "негоже самодержцу вставать навстречу своим холопам". Голицын спросил:

— Чего Пётр, надумал мочить кукурузника? Так сперва надо песню спеть, потом чертёж нарисовать!

— Да ладно, пускай живёт. Я чай, не тупее многих парнишка, зато каков красавец! Чистый, незапятнанный русский генофонд.

— Ты бы, государь, следил бы за речью своей! — затянул известную песню Голицын — Не ровен час кто услышит.

Я оглянулся — мамки и стольники сидели на лавках довольно далеко, в тени сада и к разговору не прислушивались. Воинские холопы кравчего сами принесли лавку. Голицын и Зотов сразу пристроились на ней.

— А не всё ли равно теперь, Вадим? — спросил Майора Учитель. — И так уже завернули всю историю в новое русло. Я пять лет каждый свой шаг выверял, каждое действие не раз обдумывал, чтобы воздействие на политику было минимальным. А сейчас всё кувырком пошло — всю хованщину в один месяц уложили. Вот скажи, Дима, зачем ты к стрельцам выбегал? А если бы убили тебя? Зачем Наташку прыгать заставлял? Лестницу-то уже несли. А если бы она убилась?

При этих словах Наташка вздрогнула.

— Нет, Учитель, не успели бы они с лестницей. Я прыгала, когда дверь уже гореть начала. Хорошо Прохор, царствие ему небесное, — мы все перекрестились — лавкой окно высадил, да потом дверь держал, да постелью щели от дыма затыкал. Так что не вини брата — он всё правильно сделал.

— Да, Олег, ты зря Дмитрия обвиняешь, — Майор помолчал немного — Знаешь же, что я никогда бы не стал этот "планктон" защищать. Однако тут немного другое дело.

Голицын даже не взглянул на меня, хотя говорил обо мне в третьем лице. Учитель, что-то хотел ему возразить, но тот остановил его жестом.

— Пока, вроде, сложилось удачно — все спасены, мы в Преображенском, а Софья сейчас сама вынуждена умиротворять стрельцов. Хованского они конечно на копья подняли, но дух его, его идеи ещё живы и недовольство тлеет. Трудновато Шакловитому будет гайки затягивать. Главное теперь Пётр народу показался как государь, а не ребёнок. Ты, Дима, не обольщайся, что намедни площадь распропагандировал. Убивали-то Хованского мои люди, а стрельцы просто не вмешивались. Но и ладно. Теперь выжившие благодаря тебе подсылы будут укреплять царский имидж в надворной пехоте. Тут и пожар тоже в струю был. Царь сестру спас, да поджигателей на чистую воду вывел. Это и сделаем одной из тем. Нам важно, чтобы за те семь лет, что остались до совершеннолетия Петра, укрепилась у всех мысль, что правление Софьи — это временно, пока истинный государь мал.

— Ну а как Софья испугается и решится на переворот? — не сдавался Зотов — Сам ведь знаешь, тут не Троицкий монастырь — крепких стен нет. Поднимут Милославские стрельцов, и убежать не успеем.

— Не стенами крепость сильна, а воинами! Что-то кремлёвские стены не спасли Матвеева. Помнишь, как он говорил, что не пустит бунтовщиков к царям? У меня верных людей мало-мало есть. Задержать бунтовщиков и тем временем тайно увезти государя в Троицу сумеем!

Он пожевал губами, огладил бороду и продолжил.

— Но и это не главное. Главное нам надо гвардию для Петра набрать, и хотя бы с тысячу человек обучить, да вооружить чем нибудь скорострельным и дальнобойным. Я вот сделал проект гвардейского корпуса и думаю надо начать собирать первых потешных солдат. Первый год можно человек двадцать из более знатных семей — из них хоть треть будет толковых. Потом года через два можно набрать ещё человек семьдесят. Первый курс будет у второго командирами отделений. Третий курс будет еще больше и у него командирами отделений будет второй курс, а первый будем учить на следующий уровень — взвод-рота. Ну и так далее. Потом солдат из простого люда наберём, и через семь лет будет два-три полка на голову превосходящее любые стрелецкие или солдатские. С князем Василием я договорился — из казны будут царю выделять на потехи тысячу рублей в год, да матушке ещё тысяч пять на содержание дворца.

— Подожди, Борис Алексеевич, ты дай мне проект для начала прочитать.

— Пётр, ты, что его править будешь? — насмешливо спросил Майор.

— Посмотрим. По крайней мере, прочитаю. У тебя конечно специфического опыта больше всех, кто сюда попал. — Голицын удовлетворённо кивнул. — Но я на слух плохо воспринимаю. Да и указ подписывать мне же надо.

Мой собеседник поморщился, но согласился. Я пока из беседы не понял, кто будет учить первый курс — неужели сам князь. Как без местных специалистов обойтись?

— Учитель, а ведь мы хотели школу по такой же схеме разворачивать, не так ли? — обратился я к Зотову.

— Нет, государь, не по такой же. По подобной, по близкой, но отличия будут. Нам надо закладываться первоначально на два потока — педагогический и реальный. В одном будем учить будущих учителей, а во втором будущих инженеров и мастеров. Фундаментальную науку пока нам рано иметь — обойдёмся адаптацией того, что мы сами можем вспомнить. Главное наши знания как можно сильнее распространить по России. А для начала давай обживёмся, школу построим. Про твой указ я с государыней переговорил. Она не возражает.

Вмешалась молчавшая до этой поры сестра.

— Подождите, а я, меня кто-нибудь в школу возьмёт? — и сделала такое умильно-просительное личико, что я невольно засмеялся. А отсмеявшись сказал:

— Нет, сестрица, обучение у нас раздельное. Здесь царит патриархат и мешаться женщинам в мужские разговоры не след!

Наташка надулась. Отвернулась от меня.

— Ладно, не плачь!

— И не думаю!

— Посмотрим, что можно сделать. Вот как такая идея: учить тебя с твоими девочками будем вместе с нами, но отдельно? В классе отделить часть помещения ширмой, чтобы мои одноклассники вас не видели — ибо это ниизя! Даже сейчас то, что ты гуляешь с чужими мужчинами — урон чести царевны.

— Урон чести, говоришь? Когда из окошка голым задом вниз сигала, что урона не было? Зевак там поболее, чем в иной праздничный день было!

— Так, то пожар, сестрица был. — Я обернулся опять к наставникам. — Борис Алексеевич, Никита Моисеевич, а хватит ли у меня времени и в школе, и в корпусе заниматься? Ребёнку вообще пока больше играть хочется. Да и где мы столько народа найдём. Да ещё на два потока в школе?

Первым ответил Зотов:

— Я полагаю, Пётр, что надо сначала школу открыть, педагогический поток, и обучать там сначала тех, кто будет учить. Реальные и офицерские потоки надо отложить на год-другой. В той истории потешных серьёзно начали набирать с конца 83 года.

Его сразу перебил Майор:

— Кхм! Подожди Никита, как отложить потешных? Именно военные потехи сплотили "птенцов гнезда Петрова". У царя уже с два десятка робят набрано для военных потех. Да и в армии нужны именно верные, наши люди. Думаю надо сначала собирать кадетский корпус — потешных, а их уже учить. Сейчас гражданских нет должностей — все служат. Сам ведь знаешь!

— Так Пётр Первый как раз и ввёл гражданские должности. Этой зимой, ещё при Фёдоре думали над разделением и проект был. Мы сейчас гражданскую программу в рамки военного обучения не втиснем! И что это будут за учителя? Кого они смогут научить — тоже только военных? Ты пойми без гражданской школы, без развития общих знаний качественные реформы будут невозможны! Что опять бежать на поклон к Европе? Уж они научат!

— Никита Моисеевич, учитель наш дорогой. — Борис добавил в голос слащавой ироничности. — Так ведь воевать надо скоро. И за престол, и за выход к морю! А отличный офицер — всегда хороший педагог! Сам знаешь: солдаты это те же дети, только… — тут он "вспомнил" о присутствующей царевне и продолжать не стал.

— И, тем не менее, Вадим! Я настаиваю, что без формирования преподавательского корпуса на основе знаний нашего мира — мы обречены на заимствование с запада и сопутствующие ему реформы. А это опять приведёт к культурному отрыву правящего сословия от остального населения! И опять будет и 1861-й и 1917-й! Вспомни, о чём мы говорили в последний вечер перед погружением. Жаль, что Антонова нет!

Зотов обиженно замолчал, видя, что его аргументы не имеют воздействия на Майора. В запале спора оба моих современника начали повышать голос, и это переполошило "свиту". От неё отделилась княгиня Ромодановская, мамка Наташи, и робко пошла в нашу сторону. Я кивком указал на этот факт Майору, и он послал ей навстречу своего слугу.

Я намерено поменял тему и обратился шёпотом к Голицыну:

— Князь, а ты доверяешь своим холопам? Они наверняка уже отметили нашу непохожесть на других — уж больно много слышат.

— Зато мало думают об этом, Пётр. — Он тоже понизил голос. — Для них наша беседа не интересна, это просто воины, которых я сам отбирал. У меня в этом веке одних холопов несколько сотен, а уж крепостных в десятки раз больше чем холопов. Есть возможность выбора, знаешь ли!

После этой реплики все замолчали, так как к княгине присоединилась Родионовна. Вместе они "порвали кордон":

— Государь, не утомили ли царевну разговоры многомудрые? Больно она измучилась сидючи. Наталья Алексеевна, не изволишь ли в терем пойти, подружки твои заждались без игр. Мы и песенников новых звали для потехи твоей.

Наташа, не дожидаясь меня, ответила:

— Я в тереме притомилась боярыня, а здесь на воздухе мне и дышится легче и с братом быть мне больше хочется, чем заунывные песни слушать. Оставь меня! Возвернусь к вам, когда пожелаю.

Не ожидавшие такой отповеди мамки обижено развернулись и пошли обратно.

Я же сидел и обдумывал спор между Майором и Учителем. Аргументы обоих мне были понятны. Выбрать между ними я не мог. Ближе конечно была позиция Зотова — завоевания нам пока не грозили, значит и со старым войском прожить лет десять можно, ничего и никого не опасаясь. Ну, разве что Софью. Так и в той истории потешные, кроме как раздражающий царевну фактор, ничем себя при захвате власти не проявили. Хотя, хотя… Я почувствовал, что Пётр оживился и что-то хочет мне сказать. Закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. "Да, Петя. Ты не устал прятаться?". Ответ был не вербальным, просто буря эмоций была послана в адрес одной личности от другой. Там была и злоба, и страх, и надежда и интерес. Ответ на это был стандартный — я мысленно погладил ребёнка по голове. Немного успокоившись, Пётр ответил: "Дядя Дима, а ты не будешь меня "растворять" как сестру". Что сказать? Врать я не хотел, а царь, наверняка, почувствовал бы напрасность обещаний. "Пётр, я не хочу это делать! Да и Лида не хотела. Просто Наташа сама не могла решиться прыгать и ей мешала. Она предпочитала смерть в огне против позора. Вот Лиде и пришлось полностью влить в себя твою сестру". Торопливо добавил: "Только не думай, что Наташа совсем исчезла. Нет, она сейчас есть как новая душа. Она ведь даже запретила себя называть Лидой! Наверное, наша сестра больше Наташа, чем Лида". Лёгкое, едва уловимое, желание поверить в это исходило от моего альтер-эго. "Пётр, ты готов дальше сам управлять?" "Нет. Я хочу ещё просто посмотреть".

Во время моего мысленного диалога с носителем никто из собеседников не решался продолжить дискуссию. Они терпеливо ждали реакции государя. Я проморгался и возобновил беседу.

— Борис Алексеевич, Никита Моисеевич, давайте всё-таки позволим Петру решить, как ему устроить своё детство. Я ещё с ним поговорю вечером, и завтра решим. Только мне кажется, что ребёнок не очень стремится сейчас к серьёзному прогрессорству. Ему просто интересно. Всё интересно. Поэтому подумайте, что если набрать двойной класс, да преподавать там больше игры. А потом его делить на тех, кто более способен к военной службе, а кто к преподавательству и науке. Учитель, не обижайся, но я думаю, что ребёнку ближе будут военные потехи. Поэтому большинство игр должно быть в этой области. Серьёзно начнём делить потешных по специальностям, когда появится все остальные вселенцы. Тогда и преподавателей со знаниями из будущего будет больше. И вообще…

— И вообще, ты, Дима, избегаешь ответственности! — припечатал меня Майор. Учитель, судя по одобрительному кивку, так же поддержал эту мысль. Я посмотрел на Наташу. Она отвела взгляд — тоже так считает?

— Возможно, вы правы! Да, вы правы, я не хочу брать на себя ответсвенность. Я ведь сказал, что решать будет Пётр — это его жизнь, а я так "погулять вышел". Заставлять его не буду!

Учитель молча развёл руками. Голицын хотел что-то сказать, и уже открыл было рот, но передумал и отвернулся. Наташа прикоснулась к моей руке и улыбнулась. Значит ли это, что я ошибся, и она не осуждает мою нерешительность?

 

Глава 3

Вечером, после ужина, я с "робятами" пошёл на пустырь к северу от дворца. Туда же притащили маленькую бронзовую пушчонку, закреплённую на колоде непонятными, на вид железными, обручами, и установили на свежеустроенных шанцах. Пустырь начинался сразу за новой оградой дворца и полого спускался к начинающему оврагу. На противоположном, крутом берегу, метров в двухстах от позиции, между двух высоких берёз поставили небольшой сруб. Вот по нему мы и готовились стрелять.

Там же вместе с пушкарями из Бутырского полка был и Андрей Черкасский. У его ног стояло два пузатых бочонка. Я с сопровождающими меня потешными занял место немного в стороне от позиции. Предложенным мне складным стулом не воспользовался, подошёл поближе, наблюдая, как солдаты заряжают "орудие".

Оказалось, что стрельба из пушки в XVII веке дело отнюдь не простое. Требовалось каждый раз последовательно чистить ствол большим банником, потом отмерять порох, забивать пыж, закатывать ядро и опять забивать пыж. Потом надо было прицеливаться, регулируя наклон деревянными клиньями. Засыпать в запальное отверстие порох и лишь после этого стрелять. Количество пороха определялось канониром приблизительно, основываясь на качестве, расстоянии до цели и состоянии орудия. Хлопок от выстрела не был особо громким, а вот дыма было много. Ядро летело медленно, во всяком случае, при особом старании, можно было проследить за его полётом.

При первом выстреле оно глухо ударилось в стену, отскочило и покатилось по берегу прямо в ручей. Двое из приданных нам солдат сноровисто подобрали его и потащили обратно. Так сделали ещё пару выстрелов. "Избушка" стояла, как ни в чём не бывало.

Мне стало скучно, а вот носителю это действо понравилось. С облегчением передал ему управление, устроившись в роли наблюдателя. Пётр сам стал учиться стрелять. Сделав несколько выстрелов, он попал ещё два раза. Потом к "орудию" были допущены и потешные. Те и из десяти раз лишь единожды угодили в сруб. После этого царь, ничуть не заботясь о сохранности нашего общего тела, забил чуть ли не тройной заряд и, с помощью канонира, утрамбовал в ствол ядро. Насилу я успел заставить его пригнуться, когда он поднёс запальник. По счастью пушку не разорвало, хотя отдача была так сильна, что обручи лопнули, и ствол упал в сантиметре от царской ноги.

Пётр досадливо пнул остатки орудия. В гневе крикнул:

— Дрянь пушчонка! Почто такую дали?!

Никто не отвечал. Царь обвёл глазами своих сопровождающих. Все отводили взгляд. Только один седоватый немец, куря трубку, хмыкнул:

— Великий царь, пушка дрянь, да порох больно хорош. Не для русский пушка порох.

Пётр повернулся, ища глазами Черкасского. Тот прятаться не стал, вышел вперёд:

— Великий государь, ты сам велел лучшего пороху привезти. Мне-то в приказе вчерашнего отсыпали, так я поменял.

— Так вели тащить сюда мушкетик мой, испробуем его на сём зелье — сказал царь успокаиваясь.

Подошёл Петька Голицын с мушкетиком. Пётр выхватил его и сам принялся заряжать. Оказалось, он вполне запомнил мои вчерашние экзерсисы. Все два десятка операций по подготовке к выстрелу он выполнил в правильной последовательности. Прицелился и выстрелил в тот же сруб. Отдача оказалась не в пример вчерашней сильна, и я с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от внезапной боли в плече. При медленно горящем порохе пуля еле выкатывалась из ствола, а сегодня, наверное, и овраг перелетела. "Блин, это какая же отдача у настоящего мушкета? И дыму столько!"

— Зерр гут, ваше величество, вы есть кароший мушкетёр! Вы есть великий мушкетёр. — Снова услышал я голос немца. — Мой зольдат только после много палки запоминать.

"Ха, не знает болезный, что Петру считать в памяти раз увиденное — плёвое дело! Запоминаем всё влёт! Кстати, а кто это такой?"

— Ты кто таков? — Царь резко обернулся к говорившему.

— Фриц Гримман, канонир. — Иностранец снял шляпу и поклонился.

Вперёд вышел Матвеев:

— Пётр Алексеевич, сей немец говорил, что, коли ты пожелаешь, то он добрую потеху огненную учинить может.

— Потеху огненную говоришь?

— Я, я! Потекху! Фейерверкус!

— Когда?

— Та уше фсё хотофо! Яков, ком цу мир!

Из-за спин стольников-робяток показался тощий юноша, волоча связку труб с воткнутыми в них шестами. Когда он проходил мимо, рассмотрел поближе: "Да, не ошибся! Это точно ракеты! Блин, ещё и с оперением!". Помощник канонира внимательно смотрел на меня, как будто что-то пытался угадать. Взгляд его был какой-то чересчур не похожий на взгляд молодого ученика мастера. Слишком он был независимый, с легким вызовом и какой-то лихой насмешкой. Показалось, что именно он и был организатором этой потехи.

"Интересно, что за птица? Не подсыл ли Софьи?" — внезапное подозрение встревожило меня и испугало носителя. Я заставил Петра отойти подальше за спины своих сопровождающих.

Между тем Яков установил несколько ракет на склоне. Направил он их, правда, в сторону Сокольнического бора. Обернулся, ожидая команды. Царь нетерпеливо просился скомандовать начало. Уступил напору ребёнка.

— Поджигай! — и правильно уступил, я бы непременно добавил "Джамшут".

Немец разжился у пушкарей огоньком, осторожно поднёс горящий трут к фитилям и отбежал за шанцы. Оказалось, он успел все фитили свить сначала в один шнур, а потом разделить по ракетам. Поэтому залп был почти одновременным. По крайней мере, крайние две ракеты точно сорвались с направляющих в одно время. Взлетели они достаточно ровно и высоко, а взорвались с оглушительными хлопками. Пять больших огненных шаров вспухли над противоположным берегом лога. Два из них были окрашены в зелёный цвет, два были красными, а центральный ослепительно белым.

"Йопт! Это чего он туда насовал?!". Между тем Яков готовил следующий залп, теперь было уже трёхракетный. Эффект от него был похожим. Ребёнку эта потеха понравилась ещё больше чем стрельба. С недоумением он посмотрел на немца и его помощника. "Вот так Петя: хорошего — помаленьку!" — мысленно позлорадствовал я.

— А чего? Больше шутих нет? — спросил царь обижено.

Яков ответил быстрее своего мастера:

— Есть ещё одна, как герр Гримман говорит — "Град Коллосаль" — Тот же при этих словах слегка взбледнул лицом.

Мне такая реакция старого Фрица совсем не понравилась. Но перехватить управление и отказаться от продолжения потехи не успел.

— Так несите, чего ждёте!

Да, эта ракета была поистине "Гранд Коллосаль" — больше метра в длину, с широкими стабилизаторами и утолщением в головной части. Установили её метрах в пятидесяти от нас на специальных обитых медью направляющих, закреплённых на бревенчатом плоту. Понадобилось отрядить восьмерых солдат для того, чтобы принести это сооружение. Тем временем Яков отмотал длинный шнур и посмотрел на меня. Я уже справился с Петром и полностью контролировал действия. Но, даже догадываясь, что сейчас будет, я не решился остановить этот эксперимент. Как заворожённый медленно кивнул.

Пробег огонька по фитилю, и огненный смерч бьёт в землю, зажигая плот и направляющие. Ракета с визгом взлетает в небо. Но, не успев высоко подняться, она поворачивает к дворцу, затем вниз прямо на заворожено наблюдающих за ней людей. Я уже было подумал, что "усё кина не будет", но эта "Гранд Колоссаль" ещё раз меняет направление полёта и проскочив над нашими головами врезается точнёхонько в сруб. Тут кто-то сбивает меня с ног и накрывает своим телом. Из-за этого я не вижу, а только слышу большой "бадабум".

"Уф! Пронесло! Слава богу, только в смысле ракеты! Ну, щас кому-то будет "бо-бо" за такие шутки!" Сталкиваю с себя неизвестно откуда взявшегося Голицынского холопа и понимаюсь. На другом берегу горят разбитые в щепу брёвна избушки. Большого пожара нет, так как рассыпавшаяся из сруба земля засыпала остатки адского снаряда. Мои сопровождающие ошарашено смотрят на это действо глупыми глазами. А вот головорезы, которых мне кравчий дал в телохранители-"оберегатели" не растерялись. Двое догоняют убегающего Гриммана, двое метелят Яшку, а один так и стоит возле меня, готовый опять, в случае опасности, закрыть государя своим телом. И над всем этим разливается зарево начинающегося заката.

"Блин! Чего, это было? Шимоза или пироксилин? Чего-то он значительно более мощного, чем порох, положил в ракеты! Как это только не взорвалось раньше времени! Рисковый парнишка!" мягко не пускаю к управлению телом испугавшегося, и от того наливающегося гневом, Петра. Яков-то определённо под вселенцем. А если и нет, то такого самородка по любому надо изолировать.

— Довольно! — это я увлёкшимся избиением Якова "оберегателям". Тем более, что к ним уже подключились очухавшиеся "робяты", и от дворца спешат солдаты охранной роты. — Довольно! Оставьте же его!

Не сразу, но избиение прекращается. У помощника канонира уже заплыл один глаз и разбит нос. От былой насмешливости не осталось и следа. Сквозь разбитые губы он пытается обратиться ко мне:

— Государь, дозволь объяснить, не казни!

Пётр во мне закипает гневом, боится, что это подсыл от стрельцов или от Софьи. С трудом удаётся его отговорить от поспешных действий. Хотя я сам тоже не уверен — может этот попаданец решил сыграть "против антихриста" в одиночку. Лучше решение отложить до утра, остыть. Ничего с ним не случится, если под замком ночь посидит. Говорю солдатам:

— В холодную его!

Отворачиваюсь. Вот как раз на шум спешит Майор. С Яшкой и волокущими его солдатами он разминается шагах в двадцати от меня. Те узника держат низко склонённым, профессионально заломив руки, и Борис не может видеть лица "арестанта". Подбегает ко мне:

— Что случилось, государь! Подсыла споймали? Отчего шум?

Я пользуюсь тем, что близко от меня нет никого и вполголоса отвечаю:

— Да, нет. Расслабься. Просто Химика. Он ведь должен был в Брюса вселиться, вот и вселился.

— Так чего ж ты, его не отпустил? Или думаешь, что Антон, если бы хотел тебя убить, то не получилось бы? — Князь порывается идти вслед за узником.

— Подожди, Майор — тут я замечаю, что к нам подошёл Василий Долгоруков и говорю громче — Ты, князь Борис Алексеевич, спытай сего вора сам. Да в приказ его не отправляй к Ромодановскому. Надобно тако ж словить немца Гриманна, что был с ним, да поспрошать их врозь.

Василий, видя, что я занят с кравчим, всё равно не уходит. Мнётся. Я поворачиваюсь к нему:

— Государь, матушка-царица кличет тебя.

— Передай, что буду опосля. Некогда мне. Да скажи, что здоров и то не подсыл был, а потеха. Князь Борис Алексеевич сам сыск учинять будет. Иди, — отсылаю его во дворец.

Понимаю, что надо бы прогуляться, посмотреть на результаты столь удачного попадания боевой ракеты в сруб. С собой приглашаю кравчего и неспешно спускаюсь по лугу. Майор идёт рядом. За нами на отдалении идут два "оберегателя" и несколько "робяток".

Пользуясь тем, что усилившийся к ночи ветер дует нам спину, завожу с Дудыкиным откровенный разговор:

— Ну что, Майор, полагаешь, что успешно вселился твой Антон в Якова Брюса?

— Вполне, Пётр. И он тут успел устроиться.

— Чем он снарядил ракеты? Шимозой?

— Нет! Думаю, что пироксилином.

— Вот ведь безбашенный! Как он сумел-то? Это ведь не так просто. И пронести не побоялся!

— Ну, немного сделать, видно, сумел. Вообще, Генерал мне говорил, что он его у своих коллег позаимствовал. Химик очень талантливый и как раз по нашему профилю.

— У коллег? По нашему профилю? — недоуменно сморю на Голицына.

Тот в ответ усмехнулся:

— Конечно, или ты думаешь, что Антонов в отставку подал? Так, сам знаешь, их бывших не бывает. Вот и добыл из одной группировки взрывника, да сделал тому безотказное предложение. Нам-то как раз такой и нужен — практик, который из всего бомбу сделать может.

Мы немного прошли в молчании. Майор продолжил.

— Вот ты спрашиваешь, как он сделал пироксилин. А я даже не представляю как! Он своим народным мстителям в хрущобе на кухне заряды готовил. Так что, и здесь вполне мог добыть ингредиентов. Только вот, где он её делал, и кто ещё это видел? Очень не хочется думать, что этот Фриц обо всём догадался.

— Ну, немца тоже ведь поймали. Куда он денется. Допросишь их завтра. Пусть ночь посидят под замком. Небось, не убегут.

Мы подошли к догорающим развалинам избушки. Майор втянул носом воздух.

— Да! Точно пироксилин!

— Слушай, я ведь читал, что нитроцеллюлоза не очень стабильна. Как Антон вообще решился её на коленке делать.

— Да говорю, отмороженный он на всю голову!

Голицын попинал обгорелое бревно.

— Ладно, пора возвращаться. По крайней мере, теперь с бездымным порохом проблем не будет.

— То есть? Ты думаешь, что он сможет делать его тоннами?

— А чего? Раз пару кило сделал, то и больше сможет.

Я промолчал. Не поверил в такую сказку. Что-то слишком гладко. "Прилетел вдруг волшебник…" Одно дело в лаборатории сделать образец и самому проследить за его использованием, а другое — производственные технологии с товарным объёмом выпуска. Это уже не подполье взрывотехника-самоучки. Сколько в нашей истории было взрывов пороховых заводов — не сосчитать. Да ещё, сколько это будет стоить? "Чего-то химзаводов выпускающих азотную кислоту из воздуха я в этом времени не встречал и даже о них не слышал" — хотел это сказать, но промолчал, видя мечтательно-задумчивое лицо собеседника.

— Ты уж, князь, помни наш уговор и пока не раскрывай меня. Кто его знает, как этот террорист себя поведёт — он ведь пока купился на реального Петра.

Майор лишь хмыкнул в ответ.

Нас догнали "потешные". Посмотрели на обрушившуюся стену сруба. Пообсуждали что-то своё. Слава богу, ко мне лезть не стали. Я с радостью сказал им, что на сегодня потехи закончились и все могут ехать в Москву, чтобы успеть до заката. Голицын оставил двоих слуг собрать все осколки ракет, которые увидят и спрятали для последующего сыска.

Во дворец вернулись, когда уже зашло солнце. Сразу пришлось идти к матушке, успокаивать её. Потом пошли на вечерню. Там я почти засыпал. Ребёнок, вызванный мной для управления телом из подсознанки, тоже был вялым. Я на обратном пути немного рассказал ему о бездымном порохе. По верхам из того, что сам встречал в интернете. Пётр обрадовался было, но понял, насколько близко мы сегодня были от смерти, если бы ракеты самопроизвольно взорвались, и сник. В общем, в церкви я вовсю клевал носом и с трудом мог сосредоточиться на службе. Священник видел всё это и, правильно поняв моё желание спать, быстро, короткой благодарностью Господу за спасение великого государя Петра Алексеевича, завершил службу.

На пути во дворец я сделал над собой усилие, поборол сон и отстал от царицы. Захотелось зайти к Брюсу, посмотреть, как устроили. Бутырцы могли его от лишнего усердия и на дыбу приподнять. Проскользнул к стоящей у ворот охранной избе. Там в полуподвале находился местный СИЗО. Охранник на входе удивился, но ничего не сказал. Одна камера была заперта, и там было тихо. Из-за двери другой лился дрожащий свет и доносился негромкий разговор. У её входа подпирал стену здоровый солдат. Он заметил меня в сопровождении Матвеева и попытался поклониться. Ножны его сабли глухо стукнули в кирпичи стены, и разговоры за дверью сразу стихли.

Я вошёл в камеру. С удовольствием отметил, что ошибся в своих опасениях. На массивном чурбаке под светом чадящего факела сидел Борис Голицын. В углу на грязной соломенной подстилке сиял единственным незаплывшим глазом Яков Брюс, он же Антон Коренков, активный участник "комсомольского" подполья и террорист, которому в наше время светил немалый срок. Террорист был не прикован и тяжело дышал. Казалось, что я прервал их спор в самый жаркий момент. Ну что ж, играть, так играть!

— Почто не прикован, сей вор? — спросил я Голицына, подняв вопросительно бровь. — Уж не пора ль его на дыбу, да огнём вызнать, кто подослал его?

Брюс вздрогнул, услышав предлагаемую ему судьбу, посмотрел на вставшего мне на встречу Бориса и вдруг метнулся ко мне.

— Государь! Дозволь сказать! Не покушался я на жизнь твою, лишь хотел потешить тебя новым зельем. — Зачастил он. — То я боярину и сказал. Не вели казнить, вели сделать тебе новое зелье, для новых потех твоих. Я тайны многие ведаю, что чародеи заморские и не придумают. Не вели казнить, государь!

Я оглянулся на Бориса — стоить ли, дальше играть царя. Но тот только прятал улыбку в бороду и никакого знака мне не подавал.

— Согласен ли ты князь Борис Алексеевич слово своё за сего татя держать? Есть ли вера ему?

Майор не стал сразу отвечать. Он немного подумал, посмотрел на отчаявшегося Якова и, наконец, сказал:

— Согласен, государь! Нет зла на нём и не ведает он сам, что сотворил, окаянный! Будет тебе моё слово.

— Добро! Так что, Яшка, сделаешь мне новое зелье?

Тот уже поняв, что казнь отменяется, немного приосанился:

— Сделаю, государь, всё сделаю! — и победно посмотрел на Голицына.

"Ну-ну! Тоже видно Дудыкина не сильно жалует. Но зря он так свое торжество открыто показывает". Я отчётливо заметил на лице князя чувство брезгливого превосходства над Химиком. "Интересно, какой разговор у них до моего прихода был?"

— Ну, так посиди покудова в холодной, а завтра мы поговорим с тобой о зелье. Князь Борис Алексеевич, заберу я твоего солдата.

Я оставил Майора один на один с Химиком. "Надеюсь, они козней против меня строить не будут".

Уже предвкушая встречу с подушкой, я выбрался на двор. Как только я переступил порог охранной избы, то был атакован какой-то плачущей женщиной, одетой в нерусскую одежду. Она что-то горячо лопотала, размазывая слёзы и периодически подвывая. Рядом с ней тихо хныкали два малыша лет шести-семи. Мальчик и девочка. Просительница порывалась, то схватить меня за руку, то кинуться в ноги. Я невольно отшатнулся. Служивый замахнулся на неё, но та только втянула голову в плечи и осталась на месте.

— Что она хочет, кто такая?

— Ваше велитчество, — ко мне подошёл с поклоном какой-то моложавый иностранец. Говорил он с лёгким акцентом. — Позвольте представится, мой имя Франц Лефорт. А это жена нещасного Фриц Гримман, коего вы повелели кинуть в темница. Она молит вас пощадит его.

"Ага, вот ты какой первый адмирал флота российского!" В свете догорающей зари я всмотрелся в стоящего напротив франта. Лицо чистое, с небольшими усиками, нос прямой, тонкие губы изгибаются в полуулыбке. Взгляд открытый, заинтересованный, смотрит сверху вниз, но без превосходства. Интересный человек. Очень обаятельный! Я почувствовал какое-то расположение, доверие к нему. "Да с таким магнетизмом понятно, почему ты очаровал молодого царя московского". Тётка снова схватила меня за руку, но тут уже солдат не дремал и довольно грубо оттолкнул её прикладом длинной фузеи. Та с всхлипом упала на землю. Я недовольно глянул на своего помощника, но высказывать претензий не стал. Таки я немного самодержец, хоть и формально, и к руке допускать абы кого права не имею. "Интересно, как она сюда проникла в царскую резиденцию?" Посмотрел на ворота, стоявший там толстый капрал чего-то рассматривал в руке. Издалека мне почудился блеск золота.

— Ваше велитчество. — Напомнил о себе Лефорт.

— Скажи ей, что Фриц сей, задержан по государеву делу, для сыска. Казнить его не желаю, а утром говорить с ним буду. Да скажи, что потехой я доволен. Пусть не ревёт.

Женщина замолчала, пока Лефорт переводил мои слова. Когда он закончил, та что-то опять защебетала, но уже без воя. Я разобрал только что-то типа "данке" и "шпасипо". Детки тоже стали кланятся. Лефорт поклонился мне и стал потихоньку подталкивать просительницу к дворцовым воротам. Я заставил себя улыбнуться ей как мог ободряюще. В сущности, бедный Фриц не виноват, что Антон выбрал его как способ проникновения во дворец.

Когда немцы уселись в ждавшую их карету, я подошёл к капралу. Протянул руку:

— Давай сюда!

Тот недоумённо посмотрел на меня.

— Кольцо давай!

Взгляд уже растерянный. Внутри меня закипала злость на этого взяточника, нажившегося на страхе невинной женщины.

— Ну!

Служивый с сожалением полез в карман и извлёк из него довольно массивное кольцо.

— Батюшка-государь! — жалобно и с каким-то упрёком затянул он. Как же, я лишал его честно награбленного.

Я с каким-то наслаждением выдал ему ефимок и забрал кольцо.

— Миловал её я, так что кольцо моё!

В это время из охранной избы вышел их ротмистр и подошёл ко мне с поклоном. Я, с плохо скрываемым злорадством, стал ему выговаривать:

— Сей капрал за мзду дозволил на государев двор немцам взойти! Я мню, то с умыслом он сделал на здоровье царское. Ты, ротмистр, сам накажи его примерно, да с капральства сгони, коли ты не заодно с ним.

Бедный командир охранной роты стал бледнее всходившей луны. И уж теперь моё серебро взяточнику очень дорого достанется.

Ждать принятия мер к капралу от ротмистра я не стал и побрёл во дворец. Еле передвигая ноги, я поднялся в свою опочивальню и позволил Тихону переодеть царя. Ребёнок давно заснул, ещё когда я только двинулся от ворот к крыльцу. Мыться не стал, а камнем повалился на перину. Пережитый мной день был необычно богатым на события, и я заснул тотчас же, как моя голова коснулась подушки.

 

Глава 4

Следующий день оказался не менее насыщенным. Как обычно я встал с восходом — в первом часу утра. Гимнастика, обливание — всё прошло как обычно. В церковь на заутреню в обычные дни ходить не требовали, поэтому обошёлся короткой молитвой в крестовой комнате.

С переездом в Преображенское завтрак у царя стал более европейским. Стольники к нему не успевали приезжать, и компании особой для него у меня не было. Поэтому теперь получилось отойти от обычая и настоять на совместной трапезе с матерью и сестрой. Так и мне было привычнее, и самому Петру. К тому же, при поддержке Наташи, удалось снизить количество каш и внести в меню бутерброды да различные яичницы и запеканки, включая омлеты. Конечно, это было только в скоромные дни. Нарушать правила поста не позволили. Всё-таки государыня хоть и была по местным меркам благожелательна к новому быту, но и это имело свой предел. Сильно недоставало кофе, но я сдерживал его внедрение в обиход из-за возраста своего носителя. Зато в пост можно было есть чёрную икру! И даже без масла это было очень вкусно. Ещё я обнаружил, что чай в Москве уже есть в достаточных для царя количествах, и его пить не запрещают. Матушка-государыня поначалу забеспокоилась, не заболел ли я — пить каждый день лекарство, однако потом и сама пристрастилась к употреблению сего напитка с мёдом и лимоном. Когда же я узнал, сколько это стоит, то очень близко познакомился с серой амфибией — жаба три дня душила, но скоро привык.

Вот после такого завтрака нам и сообщили о прибытии командира Бутырского полка — стольника Родиона Жданова и главы Сыскного, бывшего Разбойного, приказа князя Фёдора Юрьевича Ромодановского. Естественно с ними прибыли и Голицын с Зотовым. Стольника притащил Майор — "порешать" вопросы караульной службы. А Ромодановский прибыл сам, узнав о вчерашнем "покушении" на мою особу.

Отправив Наташку к мамкам-нянькам, мы вдвоём с царицей вышли в большую переднюю палату. С полковником решено было просто — я рассказал правду о вчерашнем проколе караула, а матушка указала ему слушаться во всём моего кравчего. Затем был вопрос "покушения". Государыню успокоили совместными усилиями с Майором и Учителем. Князь Голицын сыск вечером провёл и готов поручиться за Якова. Фрица он предложил пока взять из Кукуя на службу в Преображенское "мастером огненных потех". Мне потом потихоньку объяснил это тем, что Брюс именно с помощью Фрица снаряжал ракету и добывал в Аптекарском приказе, да у кожевенников реактивы, то есть к секретам прислонился и отпускать его на волю чревато преждевременным раскрытием тайны нового зелья.

Вроде как всё устаканилось, но тут мы узнали характер князя Ромодановского — главный сыскарь на наше поручительство не повёлся. Пользуясь своим статусом давнего ближнего боярина и апеллируя к памяти покойного батюшки, он требовал непременного личного участие в сыске с передачей ему всех материалов и остатков ракет. Обязательно настаивал на допросе Якова Брюса и Фрица Гриммана, с пристрастием. Особенно почему-то Якова, хотя главным числился Фриц. Отбить допрос не удалось, но, из-за моего пожелания присутствовать при нём, договорились пока обойтись без пыток.

Оставив царицу разбираться с вовремя пришедшей ключницей, спустились в охранную избу. Сразу к Якову не пошли, для начала допрашивали немца. Его таки подвесили и уже пару раз ожгли кнутом. Вопросы задавал князь Ромодановский. Задавал хитро, с подковыркой. Я так понял, что он вёл эту парочку ещё с Москвы. Сыскной приказ в Москве почему-то контролировал все продажи химических материалов. Тощий подьячий из свиты Фёдора Юрьевича шустро подавал тому какие-то свитки с записями. Но особенно стараться боярину не пришлось. Фриц кололся быстро и качественно. Вот только ничего именно на умысел против здоровья государева в его показаниях не было. Обычная алхимия и авантюризм.

Фриц работал на пороховой мельнице мастером. Жил на Кукуе с женой и детишками. Яков к нему пришёл учиться огненному делу весной, после пасхи. Пороховой мастер взял его из жалости, по просьбе старого Вильяма Брюса. Малый оказался проворным и весьма способным к составлению хитрых пороховых смесей. Несколько измысленных им способов обработки зелья не знали и в Европе. Незадолго до бунта ученик подговорил мастера сделать фейерверк с новым зельем и показать его молодому царю. Если бы не карточный долг Лефорту, то Гримман никогда бы не решился на такую авантюру. Яков же обещал большой успех. А после того как он точно предсказал волнения стрельцов — старый Фриц стал ему верить почти безоговорочно. Три недели они набирали по знакомым аптекарям и кожевенникам необходимые ингредиенты. Первая, собранная по новой схеме ракета красиво взорвалась высоко в небе, как и было обещано. Две последующие летали так же хорошо. Они уже начали делать ракеты для своего предприятия, но тут кончились деньги и запасы. Пришлось идти к царю с тем, что есть. К несчастью, у Брюса оказалась большая ракета, которую они не испытывали. И вот вчера по настойчивой просьбе царя её и запустили, в чём Фриц и раскаивается. Но умысла на убийство государя не было — клялся он всеми богами и здоровьем близких.

Люди Сыскного приказа хладнокровно выслушали это всё и предложили принести угли. Пётр внутри меня оживился, ожидая такое развлечение, но я его обломал. Крепко упаковав носителя в подсознание, я упёрся и сказал, что прощаю Фрица, коли он останется работать при нас в Преображенском. Пришлось даже поиграть в переглядки с Ромодановским. Выиграл только при поддержке Голицына и Зотова.

Перешли к Якову. Того оказывается тоже поместили на дыбу. И уже принесли не только розги, но и горячие угли. Верёвку через блок натянули слабо, поэтому Химик просто стоял со связанными и чуть поднятыми за спиной руками. Пытки он сильно пугался. Губы его дрожали, а глаза бегали круг комнаты, задерживаясь на палаче, розгах и жаровне. Увидев меня, Антон радостно рванулся навстречу, но тут же завопил. Кат потянул и легко оторвал юношеское тельце от пола.

Майор не посчитал зазорным самолично вырвать верёвку у палача и отвязать Якова-Антона. Распаляя в себе гнев, я надвинулся на Ромодановского.

— Почто же ты, князь боярин, без моего позволения сего отрока на дыбу наладил? Не я ли тебе сказывал, что ценен Яшка мне в добром здравии? Так-то ты волю государя исполняешь!

Боярин ничуть не испугался гнева царя. Он гнева и отца Петра не очень-то, видать, страшился, а тем более, малолетнего сына! Конечно, роста-то во мне пока мало, хоть и выгляжу постарше своих лет. Может со стороны это и смешно казалось, как ребенок пытается изобразить царский гнев, но мне тогда было всё равно. Я шаг за шагом надвигался на стоящую передо мной гору мускулов и жира под алым расписным кафтаном. Пока практически не упёрся ему в пузо. Заметил, что так я начинаю терять в своей значительности из-за того, что вынужден смотреть на него снизу вверх. Чуть задев его плечом, я повернулся и сел на единственный стоящий здесь чурбак. Тоже не супер положеньице — ноги еле достают до земли, но всё же, я остался единственным, кто сидел.

— Ты не гневайся понапрасну, Пётр Алексеевич. Греха большого в том, что повисел сей отрок на дыбе, нет. А наказания без вины не бывает. Невиновных у нас нет. Будет впредь осторожнее при царе новое зелье, да ракеты испытывать. — Пророкотал князь.

Судя по тому, как на его слова отреагировали Химик с Майором, я понял, что не мне одному послышались в речи боярина некоторые обороты, не характерные для этого века. Только Зотов почему-то оставался невозмутим. "Да, от попаданцев становится тесновато в этом времени!" Решился на тест:

— А ты, Фёдор Юрьевич, случаем славянский шкаф не продаёшь?

Ответ моментальный:

— Про какой шкап ты вопрошаешь, государь? Прости холопа своего, но не разумею я слов твоих.

И во взгляде у него ни тени узнавания — обычная тяжесть и сверление. Непонятно стало, может и не под вселенцем, а может и не хочет показывать это перед палачом и своими подьячими. Выставили всех посторонних и остались в тесной компании темпонавтов. Борис Алексеевич повторяет мой вопрос. Но Ромодановский отвечает уже раздражённо, показывая своё непонимание нашими действиями. Опасаясь эскалации, примирительно говорю:

— Довольно! Забудь о сём, князь боярин. Можешь спрашивать Яшку сам — мы помехой не будем. — Перевожу немного дух. Никто из присутствующих не решается прервать паузу. — Только никому более не сказывай, что он тебе ответит. Зело много, мню, охочих будет до знаний сего отрока. Ты ж матушку давно знаешь и батюшке верно служил. Тебе я верю. Тебе, да князю Борису, да Никите Зотову. А более никому! Вопрошай, а я же буду слушать, да ума-разума набираться — учиться умению твоему вопросы хитрые задавать.

* * *

Уже ближе к обеду мы, наконец, выбрались из подклета охранной избы. Ромодановский согласился с освобождением Брюса, хотя крови нам попил знатно. Я так и не смог определиться под вселенцем ли он или это у него наведённое от общения с Зотовым. Эти двое весьма сблизились после пожара. И хотя Фёдор Юрьевич дистанцию с дьяком держал соответственно своему положению, но было видно, что Никита Моисеевич входит в число его доверенных, близких людей. Я решил для себя принять за рабочую гипотезу, что Зотову пришлось открыться перед боярином во время сыска и каким-то образом убедить того в своей полезности мне и матушке. А матушке, как мне уже рассказали, будущий князь-кесарь был предан до самозабвения. Почему? Вот это тайна прошлой жизни царицы. Я был уверен только в том, что в той истории он пользовался неограниченным доверием Петра, а про государыню ничего не было. Ещё одно доказательство того, что либо это другой мир, либо никаким "историческим свидетельствам" верить нельзя.

Во дворе толпились мои "робяты". Практически все они — голубая кровь, из известных на Москве фамилий. Салтыковы, Языковы, Лыковы, Шереметевы и, куда ж без них, Стрешневы с Головиными. Шире всех были представлены Голицыны и Долгорукие (или правильнее — Долгоруковы). Правда, если последние были родными братьями, то клан Голицыных был весьма пёстр по родству. Достаточно сказать, что тут был не только сын Бориса Голицына, но, и его брат, и двоюродный племянник по матери, и, даже, младший сын самого Василия Васильевича Голицына, которого я никак не ожидал видеть в Преображенском. А царица откровенно смотрела на Алексея как на засланного казачка.

Потешные откровенно скучали. Дружбы между всеми ними, конечно, не было — разбивались по кучкам с учётом статуса родителей и интересов. Матвеев, как всегда, с младшими и незнатными баловался самолётиками. Долгоруковы с Андреем и Василием Черкасскими задирались к дворовым девкам и холопам. Голицыны вместе с Шереметевым и Салтыковыми степенно обсуждали вчерашние события.

Моё появление особо не поменяло их занятия. Разве что задиры перестали громко хохотать над какой-то проделкой младшего из "робят". Дисциплина была низкая. Без участия Петра мне были неинтересны обычные забавы с потешными, а те просто отбывали повинность при малолетнем государе, не проявляя и тени инициативы.

"Ничего недолго им такая халява будет ломиться. Вот за церковью плац уже заровняли, да песочком отсыпали. В понедельник должны прислать форму, тогда и займёмся настоящей "потехой". Для начала строевой подготовкой — вспомним и школьную НВП. Оптимально было бы Ивана Нарышкина с Урала вытащить, уж он сумел бы нам настоящий КМБ устроить. Голицыну-то не по возрасту и статусу будет, поди, с пацаньём бегать. Но это всё мечты несбыточные. Добро ещё если Майор программу под текущие реалии напишет, а то моего военного опыта надолго не хватит" — размышлял я, оглядывая своё воинство.

По лицею или кадетскому корпусу окончательно так ничего и не решили. Пётр с измены слез только вчера при пушечной пальбе и я его вопросами не терзал особо. Пустили дело на самотёк. Ребёнка очень впечатлили Брюсовы ракеты. Мои объяснения, что это всё не серьёзно для настоящей войны, разбивались о стойкое "Хочу!" носителя. Пётр, примирившись с мои присутствием и поняв, что немедленное слияние не грозит, а я сильно давить на него не намерен, вовсю тестировал пределы моего терпения. Ну что ж, пришлось согласиться на развитие "огненных потех". Для себя объяснил это тем, что пока забавы с шутихами могут быть полезны для прикрытия работ по новым порохам. "Церковь алхимиков, конечно, не любит, но против пороха не возражает. Вот и побалуемся лет пять-семь. Технологии отточим, не привлекая особого внимания. А там уже разберёмся, с какой стороны пушки заряжать. Пока же пусть командует потешными сам царь. Надо будет, то чего делать подскажу, но лезть в управление не буду".

Собрал "робят" и представил им Брюса как главного фейерверкера. Некоторые начали нос воротить от "немца" — морды боярские, но большинство благосклонно восприняло нового фаворита. Пошли толпой смотреть, как строят рядом с Театральной хороминой, выбитой мной под учебное здание, большой барак под казарму. Потом пошли в церковь на короткую службу, а затем в сад, где на новой веранде нам приготовили обед. Совместная трапеза с царём считалась одной из высших привилегий на Руси. Поэтому, хоть я и был не старший царь, никто из потешных это пропустить не смел. "Детки" терпеливо ожидали, кого и куда я посажу за стол — кто сегодня будет сидеть по правую руку, а кто в дальнем углу. "Неужели не догадались, что я каждый день их просто по очереди меняю?"

Но сегодня порядок был слегка нарушен, т. к. я посадил рядом "немца". Глаз его заплыл основательно, губы распухли и язык после допроса у Ромодановского не поднимался. Но Яков, пока обедал, мужественно терпел боль и старательно не замечал презрительные взгляды на его простую одежду. Я с удовольствием отстранился от управления, позволяя Петру насладиться "обедом с соратниками". А ребёнок первым делом взял и отдал Брюсу свой кафтан! Вот стыдобища мне! Такой большой дядька, а не догадался, как поднять статус новому фавориту!

Обедали пока при помощи слуг. Блюда приносили общими порциями и разливали или раскладывали прямо в столовой. Есть начинали "от младших", то есть с дальнего конца стола. Потом, через ближний круг, доходила очередь и до меня. И так все три перемены блюд. Пили только квас или морс — здесь пока выбор оставил. Все "робяты" свои порции доедали полностью — отсутствие аппетита вызывало подозрения в умысле на отравление царя. Допивали квас тоже весь. Каждая перемена блюд и окончание обеда подстраивалась под царя. Кто не успевал, тот всё недоеденное оставлял на столе. Но это также вызывало подозрения у соседей — вплоть до злобного перешептывания.

После обеда я выводил свой "гадюшник" на прогулку до дальнего угла дворцовой территории, где после моей "истерики", в течение прошлых выходных, построили капитальный туалет типа сортир-сороконожка. По своей монументальности он превосходил все виденные мной деревянные сортиры — серьезные брёвнышки и тёсовая крыша делали его больше схожим с блокхаузом. А узкие оконца походили на бойницы. Внутри там тоже всё сделал капитально и без экономии места. Ведь знатным особам и "на точку" без слуги сходить зазорно. Следовательно, и время на оправку у них уходило достаточно много. Потом возвращались в сад по шатрам, где стояли походные кровати для послеобеденного сна. Шли по берегу каким-то слабым подобием строя.

На половине обратного пути, на небольшом холмике, стояло несколько знатных бояр. Видно приехали вызнавать у матушки про вчерашнее происшествие и теперь смотрят, как царь тешится. Они старательно кланялись царю, который намеренно их игнорировал. Я подглядывал за всем этим украдкой, не мешая Петру наслаждаться жизнью.

Уже пройдя придворных, я краем уха услышал презрительно-насмешливое: "Салаги!". Заставлять Петра останавливаться не потребовалась. Он сам крутнулся и всмотрелся, кто это там посмел открыто потешаться. Подошёл он к боярам и стал пристально всматриваться в лица, переходя от одного бородача к другому. Мне почему-то вспомнилась сцена из какого-то фильма про Павла Первого — прям один в один, только одежда другая.

Поведение царя естественно не осталось незамеченным. Сановники притихли, ожидая дальнейших действий Петра. Все они слегка насупились и недовольно сносили глазное сверление. Лишь один из них, наиболее молодой смотрел слегка насмешливо. Он беззвучно, одними губами, повторил: "Салаги!", и поклонился. Я насилу сумел удержать Петра, страшно обиженного таким отношением.

— Ты кто таков? — Попытался вспомнить, где я видел этого боярина. Опа! Так это один из старших братьев нашей Марфы — Пётр, нет Фёдор Апраксин! — Пойдём Фёдор Матвеевич в шатёр, там расскажешь, почему такие слова насмешливые вслед мне посмел молвить!

Стоящие рядом с Апраксиным были ошарашены. Они переглядывались друг с другом, но что-либо сказать не решались. А как только мы отошли, то все бояре скоренько потопали обратно во дворец. Наверное, матушке ябедничать.

Фёдор шагал рядом со мной легко, постоянно оглядываясь кругом, как будто первый раз видел этот дворец и сад, и Яузу. "Робяты" царя не ждали и разбрелись по шатрам на сиесту. Остался только Брюс. Ну, а это как раз было на руку. Зашли ко мне в палатку, и я разрешил садиться. Гости не переставали оглядывать царский шатёр. Хотя ничего особенного тут не было. Стол, два походных стула и пара широких лавок, под узорчатой тканью и с подушками, да серебряный рукомойник с лоханью в углу. Мне Голицын сказал, что батюшка примерно так и обустраивал свой шатёр, когда ходил на поляков, да под Ригу. Ничего особенного для коренного москвича семнадцатого века. Осторожно забрал управление телом.

— Ну, что Потапов, как вселение? Успешно? — спросил я у Апраксина

— …

— А, ё… — ну и далее несколько оборотов на русском и английском от Якова — Я ведь ещё на дыбе заподозрил, что не всё с тобой ладно Пётр Алексеевич! Что ж ты молчал!

— Погоди, Антон! — прервал Брюса другой вселенец — Ты кто? Генерал?

— Да нет Михаил, это вряд ли — слишком хорошо играет роль Петра. У Антонова так не получилось бы!

Короткое сожаление в голове: "Блин! Вот не хотел же я раскрываться поначалу! Теперь придётся объяснять". И я раскрылся. Полностью. Расписав весь известный мне расклад.

* * *

— Так значит ты аудитор Мартов Дмитрий. Засланный казачок. Ну как, отсюда стучать получается? — Потапов злорадствовал. — Как тебе без подготовки этот век?

— Нормально. Непривычно, необычно, но должность дюже гарна!

— Да повезло тебе, что Лида с Сашей мимо адресатов прошли! Болтался бы давно на стрелецких копьях!

— Ладно тебе злобствовать, Капитан! Не всё так плохо. Тем более и Майор с Учителем его поддерживают. — Включился в диалог Брюс. — Дмитрий, нас тут, случаем, не подслушают?

— Лишь "оберегатели" от Майора. А их молчание он гарантировал. Однако вы ребята таки держитесь больше местных реалий.

— ???

— Ну, имена и звания только от носителей. Да и субординация соответствующая желательна всегда. Забудетесь — будет здоровьем неловко перед аборигенами.

— Ты на что это, царска морда, намекаешь?

— Да вот на это, Миша, и намекает. Ещё разок его так назовёшь, и даже я от плахи не спасу! — это в шатёр неслышно вошёл Борис Голицын. — Ничего, привыкнешь. Я ведь привык!

— Майор?! Почему ты не в Гордоне? — Потапов вытер проступивший пот.

— У Димы спроси. Он последний уходил сюда. — Голицын сел на лавку.

— Я рассказывал, князь, ему. Не верит. Антону ты вчера уже всё объяснил, да? — Майор кивнул.

— А почему ты решил раскрыться? Ведь вроде просил всё в тайне хранить.

— Сам не знаю, Борис Алексеевич. Понимаешь, обидно Петру стало, глядючи на своих "робяток", от того, что я помочь не могу. А мне обидно вдвойне. Вот теперь Капитану и не отвертеться от командования "потешными". Антона они вряд ли воспримут, а если брат вдовой царицы и ближний человек будет их гонять, то это как бы нормально. Ребенку эта идея очень понравилась.

Видя недоумевающих Химика и Капитана, Голицын спросил меня:

— Дима, ты, что им про Петра не рассказал?

Я отрицательно мотнул головой. Пришлось вкратце изложить ситуацию с раздвоением личности. Когда я закончил, сидели молча минут пять.

— Слушай… го…сударь, — Потапову с трудом далось так поименовать меня — а у тебя выпить нет вина хлебного? Надо Ирочку помянуть.

— Подожди, Миша. Не хорони её раньше времени, может и успела она вселиться. — Голицын положил руку на плечо Апраксина. — Надо не терять надежду! — Сказал и отвернулся.

Потапов тоже спрятал глаза, опустив голову на грудь. Видя такую реакцию, мне захотелось что-то сказать им ободряющее, но… хорошо, что сдержался и промолчал. "Может и не такой Майор гад двуличный, как казалось. Всё сложнее этой в жизни…" — подумал я так и вышел из шатра. За мной выглянул и Брюс. На мой немой вопрос он ответил:

— Пусть одни посидят. Они оба Иру любили, — тут же поправился — любят. Были друзьями, а чуть дуэль из-за неё не устроили… в тамбовской учебке… да…

Я обратился к стоящему рядом "оберегателю":

— Служивый. — Тот флегматично повернулся ко мне. — Сходи в караулку. Ну, в охранную избу. Возьми, я знаю, у них есть, водку, тьфу, ну, вино хлебное и чарки. Скажи для государева дела. Или ещё чего измысли. Токмо быстро!

Боевой холоп ничего не сказал. Кивнул и скорым шагом пошёл в сторону ворот.

С Брюсом мы стояли около шатра, не говоря ни слова. Из-за полога слышался негромкий разговор Майора и Капитана. Петру хотелось прислушаться, да и мне, честно говоря, тоже стало любопытно. Разозлился на себя и на ребенка — тот сразу спрятался в подсознание. Мне было сложнее — от себя так не сбежишь.

— Государь, ты ещё не куришь?

— А? чего?

— Не куришь, спрашиваю?

— Нет! Мал ещё! И не соблазняй!

— Понятно. Система триноу.

— Какая?

— Three no: no smoking, no drinking, no f…king.

— Ты, это, Джеймс, давай не выражайся! Думаешь, я забыл английский?

— Не думаю. Но мне можно. Я ведь немец тут шотландский!

— Православный хоть?

— Ага, щас!

— С родными местными как отношения?

— Отец прифигел, когда я стал так чисто по-русски говорить. Брат вроде спокойно. А остальные не в счёт. Только вот пришлось линять из отчего дома.

— А чего в пиротехники захотелось?

— А куда? Как и носитель в солдаты — так ещё долго этого ждать. А я каждый день в чём-нибудь, да ошибусь. Все молчат, но чувствую — замечают и вопросы копят. Уговорил отца устроить меня к Фрицу.

— Почему к Зотову сразу не пошёл?

— Ну, ты даёшь, государь! Где Зотов, а где бедный шотландский вьюнош?

Вернулся мой посланник с водкой, четырьмя чарками и миской солёных огурцов. "О! Правильная инициатива. Надо парня запомнить!"

Я кашлянул для приличия и вошёл обратно в шатёр. Майор с Капитаном прекратили свой тихий разговор. Поставил на стол бутыль и глиняные чарки. Брюс поставил миску. Разлили. Себе плеснул на донышке.

— Ну, за удачное вселение! — Чокнулись, выпили. "Бр-р! Ну и сивуха!". Сразу ещё по одной. Теперь уж закусили.

Потом зашёл Зотов. Я отдал ему свою посудину. Сам сел наблюдая. Тихонько передал управление Петру, попросив сильно не мешать людям.

Те споро приговорили бутылочку под тихие тосты, более характерные для двадцатого века. Якова чутка повело, а на взрослых это влияния совсем не оказало. Чуть меньше пол-литра на троих здоровых мужиков и юношу — это только "для запаха". Отметил, что Голицын и Зотов пьют с большим профессионализмом — "А Учитель в прошлой жизни не пил! Вот так в другом веке и вкусы меняются, и сами люди".

 

Глава 5

Под хруст огурчиков, собравшиеся в царском шатре темпонавты повели неспешную беседу о ближайших и не очень планах. Царь тихонько сидел, вслушиваясь в непонятный ему разговор. Небольшое количество спиртного подействовало как снотворное, и только интерес к тому, что будут обсуждать вселенцы, держал и меня и Петра "на плаву". Ведущим в дискуссии, понятное дело, был Майор.

— Ты, Миша, пойми сейчас надо менять планы. Нас раза в два меньше, чем рассчитывали. Да и планы эти были свёрстаны на живую нитку. Сколько мы к семнадцатому веку готовились, неделю или две? По носителям опять же чехарда. Ты вот попал куда рассчитывал, а я?

— Зато, Петрович, лишний возраст заработал, разве не круто? — жизнерадостно спросил Химик. — Я до сих пор не могу нарадоваться правой руке и хорошему зрению. Помнишь, какой я был на базе?

Собеседники заулыбались.

— Да, конечно, ощущения от молодого тела вполне положительные. — Поддержал разговор Потапов. — Вся аппаратура работает как часы! — И довольно улыбнулся.

"Понятно, на базе сидел Капитан бобылём, а тут сразу и жена молодая!" — Царь не понял таких моих мыслей и обиделся, когда я отказался пояснить. Он вдруг захотел встать, пойти поднять "потешных", пройти строем по всему двору под барабанных бой. Только вот я неосторожно показал своё насмешливое отношение к такому времяпровождению. Пётр надулся и недовольно отвернулся от всех.

Но никто и не обращал на царя внимания. Давние знакомые продолжали обмениваться впечатлениям и от нового времени, молодых тел и размышлять о сложных условностях своего статуса. Майор стращал, в своём репертуаре:

— Тебе, Брюс, вообще здесь не положено находиться! Ты ведь у нас латинянин презренный, а у самого православного государя в палатке водку пьёшь. Завтра вся Москва будет говорить, как Пётр обасурманился! Небось и освятят шатёр наново и нас заставят "очиститься" строгим постом да молитвой.

— Я не стал бы, так категорично утверждать, князь боярин, Яков хоть и шотландец, но родственник нынешним королям дальний. Однако резон в твоих словах есть немалый. Иоаким весьма крутенек в этих вопросах. — Подключился к разговору Никита Моисеевич — Может тебе, Яша, перекреститься в нашу веру. В раз и статус поменяешь.

Химик ответил довольно резко:

— Нет! Не буду я, дьяк, веру менять. Я там атеистом был и здесь остался, но так рвать с родственниками не буду! Батюшка косо, конечно, сейчас смотрит на меня, но помогать помогает. Да и Гордону это сильно не понравится, а он у нас на Кукуе сейчас "конкретную мазу держит". Оно нам надо — поддержка от немцев? Или нах-нах?

Учитель поморщился от такого жаргонизма.

— По правде говоря, Яков, несостоявшийся носитель Майора сейчас в Киеве пребывает. Как он может влиять на мнение кукуйского общества? Я слабо сему верю. А смена церкви поможет алхимию твою прикрыть. Я полагаю, вы с Фрицем не цветочки выращивать будете.

— У Гордона тут столько информаторов, что я не удивлюсь, что скоро о вчерашнем случае ему доложат. Фриц тот мне все уши прожужжал, как умен генерал и как его все уважают, как верен он католической церкви. Не дрейфь, Учитель. Прорвёмся. Зато ни один длинноволосик не посмеет мне указывать, что делать. Ну, разве что, гошударь-бтющка — он с ироничной ухмылкой посмотрел на дремлющего царя.

Видно Голицына тоже стал доставать прорезавшийся жаргон взывника-террориста, и он резко одернул Антона:

— Яков Виляминыч, ты бы действительно за языком следил! То, что я Федору Матвеевичу говорил и тебя касается.

— Та, нерусь я, чаво с меня взат? Говорю, как умею, как привык! Это вам, природным русакам, надо показывать свою идентичность, а мне простительно. По поводу планов. Пока надо потихоньку порохом заниматься. Даже ломоносовские усовершенствования, да некоторая чистка процессов дадут нам 20–30 процентов мощности. Кстати ты, Никита Моисеевич, сумел капсюль сделать?

При этом вопросе не только Брюс, но и Голицын с Апраксиным требовательно уставились на Зотова, ожидая ответа. Тот, кряхтя, показал левую руку. На ней отсутствовал мизинец и был сильно поранен безымянный. Яков не удержался и тихонько присвистнул:

— Не х… себе! Как умудрился-то, Учитель? С твоим-то опытом!

— Немного переоценил свои навыки. Да и практики никогда особой не было. Так что капсюля пока нет. Но процесс получения гремучей ртути я на уровне лаборатории всё-таки отладил. Спасибо владыке, прикрыл от доносов.

— А где ты всё это делаешь, Ол… Никита Моисеевич? — Спросил Капитан. — В Донашево?

— Хм. Нет, уже второй год в Лыткарино. Донашево — этап пройденный. Там я после посольства к Гиреям в Крым скрывался, и там первые опыты делал. Сейчас лишь немного сельхоза осталось. А когда лампу царю Фёдору Алексеевичу подарил, меня обласкали и милостиво отписали просимую мной деревеньку. Сейчас это основной центр прогресса на Руси.

На вопрос Апраксина, почему именно село Лыткарино, Зотов ответил просто:

— Так мне должен был Пётр Алексеевич его подарить лет через десять. Вот я и подумал, что не сильно история сдвинется, если начну там потихоньку заготовки для прогресса собирать.

Я не удержался, встрял:

— Учитель, а много ты уже сделать успел? Пока ведь ничего в Москве из этого незаметно. Ну, кроме ламп и майонеза.

Он улыбнулся.

— Как сказать, Пётр, как сказать… Вроде и немного, но… Я ведь вал не гнал. В основном опытные образцы. Главное — я тебя учил. Ну, наверное, ещё я смог какое-то подобие эталонов собрать для метрической системы.

— Подожди, Никита Моисеевич, ты, что метр ввёл? — Потапов в отличие от меня и Голицына не знал об этом. — Но как ты меридиан померил? Французы его не один год целой командой исчисляли.

— Всё проще, всё значительно проще. Я добыл у англичан эталон их ярда, а сколько в нём метров — грех мне не помнить. Парижские академики тоже ведь не точно мерили. Так что я не боюсь, если небольшая ошибка будет. Главное здесь десятеричная система. Вот с граммом и градусом мне пришлось повозиться. Ртутный манометр я сделал ещё в первый год как вселился. На второй год я сумел подгадать зимний день под нормальное давление для определения температурной шкалы, на основе кипячения дистиллированной воды. Теперь могу скромно сказать, что у нас уже не градусы Цельсия, я градусы Зотова.

— Так ведь у тебя всё равно не получилось точных значений того века! Всё ведь на глазок! — Воскликнул Химик.

— А кто знает! Даже ты не докажешь! Придётся нам с эти жить. Тем более я уже эталоны Геологу на Урал отдал. Теперь от этого начнём делать промышленный стандарт. Дальше интересно? — все синхронно кивнули — Потом при этом "нормальном" давлении дождался я охлаждения воды до 4-х градусов и получил килограмм. Определил ньютон, а через него паскаль. После этого повторил итерацию с градусами при давлении в 100 килопаскалей, и ещё несколько раз. Проверил через эталонные фунты на дюйм и зафиксировал результат. Сейчас у меня сидят в Лыткарино несколько стекольщиков, часовщиков и ювелиров — собирают измерительные приборы, заточенные под метрическую систему. В том числе и анероиды. Там есть дельный металлург местный — я ему немного подсказываю с тигельными плавками. Знаний моих здесь, конечно, не хватает, но он сам загорелся всякими усовершенствованиями. Так что, на мои потребности, сталь пружинную да бронзу понемногу льёт. Но весь выпуск пока единицы. Для развития производства очень мало. Больше всего, конечно, не хватает финансов и времени.

— Ну, я ведь тебе отвалил почти штуку в мехах и сукне! — Сказал Майор.

— Борис, этого мало. Это только оплата специалистов. Нам ещё закупать много всего надо. А если объём наращивать, то я не знаю из каких резервов.

— Подожди, Учитель, а ты разве стекло там разное не продаёшь? Мыло и свечи не стал запускать?

— Когда Яков? Этим всем надо заниматься постоянно. Тут пока доедешь до усадьбы из Кремля — полдня потеряешь! Видишь ли, мой юный друг, чтобы что-то произвести, надо сначала ресурсы добыть и понять, куда мы потом продавать товар будем. Всё что с ламп получаю — только на них и трачу. Ты сам представь, как при здешних технологиях керосин почистить. В курсе, сколько серная кислота в Аптекарском стоит? А квасцы? А остальное?

— Ха, про кислоту я в курсе! Вчера видел фейерверк?

— Не видел! Да и не это главное! Сейчас на рынке просто нет ничего. Всё что завезли, уже кто-то потратил. Постой, Яков, так это ты увёл у меня ресурсы?

Брюс не ответил. Но всем и так стало понятно, что к локальному дефициту кислоты и квасцов в Москве приложил руку наш неугомонный "террорист". Я спросил:

— Яков, у тебя деньги-то ещё остались? Кто тебя финансировал? Небось, в долгах.

— Дык, герр Питер, я жду, что казна мне всё оплатит. Бабах-то знатный получился!

— Ну-ну. У меня своих денег нет! Борис? — Мой кравчий энергично замотал головой. — Пётр Матвеевич? — Апраксин спрятал взгляд. — Видишь! А нам ещё школу организовывать надо…

Помолчали. Я продолжил.

— Вы, несомненно, господа вселенцы, готовились к такой ситуации. И мне уже сказали, что моё дело только указы подмахивать и наслаждаться царствованием — В упор посмотрел на Майора. Тот взгляд не отводил. "Зараза! Как будто не понимает, в чей огород этот камень!" — Но если вы не против, могу рассказать, что об этом думаю.

За всех ответил Учитель.

— Да ладно, чего уж. Говори, Дима. Мы же вроде как не оспариваем, что планы всё одно менять надо, и таится не резон. История уже сдвинулась, и ждать сохранение раскладов глупо.

— Тогда я предлагаю делать сразу здесь в Преображенском Академгородок. Ну как Лаврентьев в Новосибе. На другом берегу Яузы огородим площадь на сотню гектаров. Поставим там корпуса для учёбы и лабы сделаем. Там же большие казармы для будущей гвардии поставить можно — и доп охраной будут и учениками. Бараки для рабочих и несколько домов для спецов поднимем рядом. Под это проще будет выбить финансы из Софьи. Ты, Борис Алексеевич, кузену намекнёшь, что лучше занять младшего царя учебными потехами, чем военными? — Майор кивнул. — А в Лыткарино надо заводить нормальный стекольный завод. Да ещё какое производство измыслите с Химиком. Будет там опытная база. Что сейчас может быть востребовано, желательно и иностранцами? Может самогонные аппараты выпускать, а? Спрос можно обеспечить указом о введении стандарта. Казна — она лучший покупатель.

— Ай, видно, понравилась царю водочка. — Улыбнулся Зотов. — Аппараты выпускать надо металлистов набирать, металл покупать, приказчиков на сбыт отряжать. Лучше пока фильтрами обойтись. А это может денег и не дать особых, но зато быстро и не сильно напряжёт.

Помолчал дьяк, пожевал губами, почесал бороду и продолжил:

— В целом ты правильно мыслишь, государь. Тем не менее, есть у меня опасения, что Иоаким будет тормозить сиё начинание. Трудненько нам придётся это пробивать. Потому и хочу Якова перекрестить.

— Я креститься не БУДУ! — не утерпел Брюс.

— Ладно, не крестись, бог с тобой. — Голицын решил опять направлять беседу. — Этот вопрос думаю, решим. С деньгами я ещё посмотрю свои сундуки, но и ты Фёдор Матвеевич поговори с братом старшим, пусть тысячу-другую рублей из ваших семейных запасов выделит. Эти средства надо пустить на расширение производства — заводик кирпичный надо построить, да стекольное производство расширять. Мне для войны нужна оптика добрая, а в Лыткарино ещё при Сталине завод по этому делу ставили на местном сырье. На городок надо просить царицу о помощи. Может чего придумает, как денег в Кремле выцыганить. Ей как матери царя более пристало от кремлёвских на содержание требовать. Хорошо бы придумать, как пособить государыне с нашей стороны.

— А чего тут думать, Борис свет Алексеевич? — Апраксин широко улыбнулся другу — Вот начнём заниматься с потешными, да под это дело мушкетов закажем в Оружейной палате и в Пушкарском дворе — вот тогда в Кремле и запужаются. А тут ты тихонько им — давайте, дескать, займём Петра придумкой Зотова с потешным городком. Пусть царь лучше в земле ковыряется, да разные диковины мастерит. Это дело политикой не пахнет.

— Да ты что, Фёдор! А как же потешные? Как мы гвардию создавать будем?

— Вад… Борис, ты ведь их видел. Будут они тебе нормальный КМБ проходить. Да взбунтуются и убегут к нашим противникам! Это же голубая кровь. Они у царя даже в сортир с денщиками ходят! Сам рассуди — "робяты" к играм с царём как синекуре относятся, вот начнём нормально гонять, и после этого посмотрим, кто останется. Моя оценка, что меньше половины. Ты вот в своих племянниках и братьях уверен? — Голицын утвердительно кивнул — Хорошо — десяток оболтусов наберём, но остальные как? Потому твоя идея с училищем сейчас не пройдёт. Из больших родов туда не отпустят, а чтобы бедных и сирот по уму содержать — денег лишних нет. Только из оставшихся будем основу гвардии набирать. И то не сразу, думаю, а через год.

Я внутренне пообщался с Петром, он не согласился оставлять игры с потешными. Пришлось так и высказать собравшимся. В результате решили официально корпус кадетский не создавать, а набрать пока класс, как в майском указе было написано. Однако забавы с потешными не прекращать, а оставить как один из этапов отбора в класс. За остаток лета интенсивными занятиями рассчитывали отсеять случайных и не стойких среди "робят", а для того чтобы укомплектовать класс, надо ещё дополнительно из детей боярских и дворян набор устроить.

Потом разговор опять свернул на то, как заработать денег и что будет выгодно продавать в Европу. Брюс пообещался, что получение хрусталя сможет подробно изложить, так как этим плотно интересовался во время институтской практики на заводе в Гусь-Хрустальном, но вот технологию фарфора надо будет восстанавливать по памяти всех доступных попаданцев. Для заводов можно попытаться капитал занять у Кукуйских немцев и мастеров там же поспрашивать, и через них же искать возможность экспортировать их продукцию на запад. Эту идею с обращением к иностранцам дружно похоронили — велика была вероятность утечки секретов производства. Надо было идти на поклон к правительству, чтобы прислали дворцовых мастеров. Никита взялся это устроить сам, если царица одобрит. У него ещё сохранились связи с Дворцовым приказом. Поданную мной идею организации специального потешного приказа сочли несвоевременной. Это надо пробивать было при особом случае, а пока правдоподобных причин для Софьи не находилось. Через покупку материалов для строительства городка рассчитывали влить казённый капитал в кирпичный завод рядом с Зотовским имением. Там же расширить до мануфактуры производство ламп. Никита сообщил, что ожидает караван из Персии с заказанным ещё Фёдором земляным маслом. Надо было думать как его лучше переработать — пока выход годного продукта был меньше десятой доли — остальное хранили в дубовых бочках, рассчитывали потом пустить в дело. Здесь надеялись все на Химика, но он разочаровал. Все технологии получения "вкусняшек" требовали специальных рабочих и мастеров, коих ещё надо было учить. Так же желательным были хорошие стали и редкие металлы.

По моей подсказке царь предложил пустить отходы на огненные потехи по модели греческого огня, что вполне укладывалось в задачи фейерверкера "потешных". Хотя, по мнению Химика, это было откровенным вредительством — тратой драгоценного ресурса на баловство, он скрепя сердце согласился. Под видом "потех" решили попробовать собрать и протестировать более совершенное, чем у Зотова перегонное оборудование. Рассчитывали использовать его как работающую модель для обучения мастеров и рабочих химпроизводства на будущее. Майор с Капитаном заверили, что они совершенно не обидятся, если "случайно" в ходе этих потех будет разработан "напалм" и обкатано его производство вместе со снаряжением ракет.

Никита Моисеевич сообщил, что он недавно приобрёл бумажную мельницу, что у села Богородицкого выше дворца по Яузе, и её так же хотелось расширить, да перевооружить. Там сейчас старые машины развалились, плотина дышала на ладан. Требовался капремонт, и, естественно, поиск нового персонала, да обучение старого. При её близости к нам он просил отрядить туда Капитана для досмотра за приказчиками.

Проблему вызвало отсутствие единого организующего центра по всем усовершенствованиям. Нужен был один ответственный, который сможет выступать координатором всех взаимоотношений "кластера вселенцев" с внешним миром. Царь, его сестра и Химик не проходили по возрасту, а у остальных были свои заботы. Голицын был почти каждый день занят в думе и руководством Казанским приказом. Учитель много времени вынужден был тратить на общение с патриархом, который постепенно "усваивал" результаты своей победы над раскольниками. Ещё на нём было Лыткарино подготовка учебников. Капитан собирался сосредоточиться на тренинге "потешных" и отборе будущих соратников. Помимо этого Майор хотел привлечь его к работе в своём приказе по затеваемой реформе Сибирского пути. Без помощи других вселенцев или аборигенов на реализацию первоначальных планов надеяться не приходилось.

Осознав эту проблему, участники совещания начали по второму кругу рядить, какие направления сейчас оставить приоритетными и как свести вместе наши потребности в финансах, людях и времени для внедрения новых технологических цепочек и производства новых товаров.

В этих спорах ни Пётр, ни его альтер-эго не горели желанием принимать участие. Царю откровенно стало скучно от незнакомых терминов, а я разочарованно смотрел, как исчезает моя надежда на существование единого плана или каких-то вариантов стратегий действий вселенцев. "Вот тебе и спокойная жизнь телёнка!" — подумал и отключился от внешнего мира, ныряя в свои воспоминания. Сам не заметил, как заснул.

Мне снилось, что летним вечером я иду забирать Настёну из сада, и моя доча бежит ко мне, топая по разогретому асфальту. Я присел, ожидая её, и уже протянул к ней руки. В момент, когда я был готов подхватить ребенка, почувствовал, как сон рассыпается на тысячу чёрных кусочков.

Больно. Темно. Пусто. "Как мелко, как ненужно всё это прогрессорство, всё это…. Уйти, умереть, скрыться…"

Робкое, мягкое поглаживание. Как весеннее солнце меня касается сознание Петра. Очнувшись, пытаюсь всмотреться в окружающий меня мир. Темпонавты молчат, смотрят на меня. Кто испуганно, кто с сочувствием. Ребенок боится, ему уже страшно остаться одному. Мне становится стыдно за свою слабость. Надо жить…

 

Глава 6

Когда мы вышли из шатра погода начала меняться. От дообеденной духоты не осталось и следа. Поднялся довольно сильный ветер, а небо на западе и юге потемнело под надвигавшимися тучами.

Голицын принял короткий доклад от часового-"оберегателя" — "И когда он успел их выдрессировать?". Царёвы "потешные" тоже выходили из своих шатров, позёвывая и потягиваясь. Я попросил Петра построить их, и он начал делать это весьма энергично. Кто не сразу услышал криков младшего государя, почувствовал его тычки. Кое-как выстроились. Государь огласил своё повеление: начинаем играть в солдат и с понедельника всем им быть утром на построении у нового плаца. Полковником нашего "потешного полка" объявляется князь и боярин Борис Алексеевич, коему командовать в боях и походах, а тако ж заведовать всеми хозяйственными делами. А первым помощником к нему в должности полуполковника быть Фёдору Матвеевичу Апраксину, коему состоять при потешном полке неотбывно. Под мой суфлёж Пётр толкнул небольшую речугу, как ему видится новая забава и почему всем надлежит слушаться командиров (особенно Апраксина). А коли того с кем и не случится, то быть тому в опале царской. "Робяты", слушая царя, недоумённо переглядывались, не веря, что государь сам пойдёт под команду стольника рядовым. На этом пришлось свернуть "митинг", так как заходящая от Москвы туча закрыла солнце и первые, ещё редкие, капли упали на землю.

Под начинающимся дождём мы пошли во дворец, где в большой гостиной Майор разбил потешных по трём отделениям в восемь-девять человек. Командиров отделений пока назначили временных — Андрея Матвеева, Ивана Долгорукова и Петра Голицына. У Долгорукова собрали всех старших по возрасту и знатности. К Петру попали тоже возрастные ребята, но не таких именитых родов, а у Матвеева собралась вся мелюзга во главе со мной. Всего оказалось нас две дюжины боярских рыл и один великий князь с приблудным немцем.

Капитан, пользуясь случаем, начал строевую подготовку. Прямо с построения в гостиной, благо простор её это позволял. Расставил всех по своим отделениям и по росту. Отработали первоначальные команды в строю на месте. Не обошлось без фронды со стороны некоторых "знатных" отпрысков. Впрочем, она была быстро подавлена, стоило мне только перестать сдерживать Петра. Он выскочил из строя, начал кричать на провинившихся "робят", и те поспешил сделать вид, что согласны с новыми правилами игры. Капитан наблюдал над поведением Петра с трудно скрываемой иронией, но пока не вмешивался. Однако с часок "робяток" помучить успел.

За окном громыхнуло, и начался сильный, похожий на потоп, ливень. По дворцу забегали, засуетились служки, расставляя зажжённые свечи. Строй "потешных" смешался как-то сам собой. Капитан в досаде махнул рукой и завершил занятие. Молодежь сразу же кинулась к окнам. Послышались негромкие возгласы: "Глянь, глянь како шибает-то!", "А за рекой-то, рекой" "Чего там?" "Древо пылает!".

Вскоре пришёл посыльный от государыни и меня вместе с Зотовым и Голицыным попросили быть к ней. Оставив Капитана следить за молодежью, царь вместе с Майором и Учителем пошёл по переходам в покои государыни.

Посыльным был Абрам Лопухин, молодой невысокий парень лет двадцати. Вел он себя немного странно, неуверенно, как бы играя роль. Казалось, перед тем, как что-либо сделать, он переспрашивает сам себя. Сами движения стольника, напротив, были чересчур резкими, как будто подталкиваемые внутренними пружинами. Его глаза сверкали странным блеском, и он постоянно оглядывался на Зотова, пытаясь что-то сказать ему. Однако, кроме меня никто не обратил на это существенного внимания. Я тоже не стал встревать и беспокоить царя перехватом управления, позволив Петру самому идти к матушке.

У царицы в небольшой комнате сидели пара ближних боярынь и сестрица Наталья. Царевна откровенно скучала, теребя в руках шелковый платочек. Увидев нас, она оживилась. Платочек был отложен в сторону, а красивое детское личико осветила мягкая улыбка.

После дежурных приветствий между взрослыми пошёл плавный разговор о вчерашнем событии и результатах расследования. Царь, севший на лавку к сестре, взял руку царевны и стал всматриваться в её лицо, пытаясь рассмотреть в знакомых чертах чужую личность. Я чувствовал насколько он не уверен, не твёрд в своих желаниях. Но добрый взор родных глаз помог ему принять свершившееся с царевной перерождение и "признать" её той же сестрой, с которой он привык играть в детстве.

Меж тем разговор царицы с ближними людьми перекинулся на тему государева класса. Государыня не сразу, но всё-таки согласилась призвать во дворец на лето ещё отроков в "потешные". Она выделила дополнительные деньги на обстановку школьными принадлежностями Никитой Зотовым новых палат в театральной хоромине. Занятие класса начинались с нового года, и поэтому до сентября надо было ещё утрясти с патриархом, кто из церковников будет "ответственным куратором" лицея.

Тут же, под шум летней грозы за окнами, я испросил позволение у матушки на жизнь по будням во дворце для Фёдора Апраксина. Разрешения на занятие им одного из теремов получено не было, но мне позволили, коли я так возжелал, забрать его к себе "наверх" и выделить новому постельничему помещение рядом с царскими покоями. Такой вариант меня устраивал даже больше. Сразу закрепил успех, велев позвать сюда Капитана, чтобы он освоился в статусе ближнего ко мне человека. Однако, не успел он войти, как какая-то бабка с поклоном сообщила, что готов "полдник". Царица, подтверждая своё прозападное воспитание, милостиво разрешила разделить трапезу с ней всем присутствующим, и мы перешли в столовую комнату.

После небольшого перекуса ягодами, да киселём с пирогами Пётр потащил наше общее тело на крыльцо смотреть на грозу. Особенно нравилось ему смотреть, как молния бьёт в железный шест, что поставили рядом с дворцом, на самой высокой точке холма. Вместе с царём туда направилась и сестрица с мамками, которые, конечно, не стали выходить в переход, а со страхом и оханьем жались на выходе. Стоя на террасе и держа за руку царевну, Пётр вполголоса вспоминал с ней о прежних играх и шалостях. Наташа-Лида бойко отвечала государю, и тот окончательно успокоился, поняв, что сестра вовсе не исчезла в личности вселенки. Его умиротворение подействовало на меня с большей силой, и я опять уснул. Теперь уже без сновидений.

* * *

Очнулся уже после вечерни и ужина. В комнате, которую выделяли Капитану на одном этаже с моей спальней. С ним в сени должен был вселиться и его слуга. Собственно к реальности я вернулся от вопроса Петра, кто такой денщик у Апраксина. Пришлось объяснить и забрать управление себе — устал с непривычки ребенок подражать моей "игре в государя".

— Великий государь, — обратился ко мне Апраксин, — не сочти за дерзость, дозволь мыльней твоей пользоваться?

Я кивнул, улыбаясь. Видно, Капитан понял, что теперь перед ним не только царь, но и вселенец, и вполголоса спросил:

— Зарядку и обливания, Пётр Алексеевич, я слышал, ты по утрам совершаешь, а вот серьезное единоборство восточное изучить желания нет?

— Какое? Карате, кун-фу, айкидо? — быстро и также тихо спросил я.

— Нет, таэквон-до.

— А как залегендируем, откуда ты это знаешь?

— А это и не надо. Просто будет особая зарядка. На спарринг сразу не надейся. Кстати, с тобой кто тут из спальников ещё живёт?

— Пока нет, но можно опять взять наверх, например Андрея Матвеева и Артемона Головина.

— Артемон? Это не тот, который потом будет Автоном?

— Вроде тот, больше не кому.

— А ты к упражнениям их привлекаешь?

— Нет пока.

— Зря.

Мы посмотрели на заглянувшего к нам Матвеева.

— Андрей, позови-ка Головина.

— Хорошо, государь, — сказал той и скрылся за дверью.

Я всё так же шёпотом продолжил.

— Здесь мне зарядку пришлось с боем отстаивать. И так это проходит как блажь царская. Попробовать занятия со спальниками можно, если они сильно против не будут.

— А куда им деваться? Ты таки, государь, — он хмыкнул, — вот и укажи без стеснения!

Вместе с Андреем в комнату вошёл и круглоголовый, приземистый Артемон. Моё указание об их переезде во дворец и на совместное занятие зарядкой с обливанием под руководством Апраксина они приняли спокойно. Новоназначенный полуполковник "потешных" взялся рассказывать об особой хламиде, кою он измыслил для занятий. Вызвал Тихона, а через него дворецкого — московского дворянина Измайлова. Тот с видимым неудовольствием взялся организовать пошив силами местных мастериц четырёх белых костюмов для царских забав. Пришлось "топнуть ножкой", да прикрикнуть на прячущего свой хитрый взгляд бородача. Только после этого нам было обещано, что с завтрема мастерицы сядут на пошив, но боярин должен сам им указать, какими желает те кафтаны и штаны видеть, ибо старый Пантелемон своим скудным умишком не способен замысел Федора Матвеевича уразуметь.

Дальше я пошёл показывать новому фавориту свой терем. Апраксин внимательно осмотрел лестницы и все закутки. Похвалил за переоборудование большого кабинета, откуда я указал большое кресло унести в гостиную, а мне поставить парту, пару столов с немецкими стульями, да сделать у южного окна большой верстак. Среди стружек и разных деревяшек на верстаке лежали заготовки фрегата и небольшого планера.

— Чудно ты измыслил, государь… Что сиё, позволишь ли узнать? — Он указал на несколько лекал под обводы для модели. Раскладку для фрегата я нарисовал по памяти ещё в мае, заставив ребенка вспомнить моё пионерское детство.

— Сиё, Фёдор Матвеевич, специальные чертежи для деланья игрушки-корабля, какой я видел на картинах, что мне Никита Моисеевич показывал. — Ответил и незаметно написал на краю бумажного листа: "МК-1983/11"<уточнить номер>.

— Зело сиё непонятно, Пётр Алексеевич, как ты можешь быть уверен, что корабль сей, в надлежащих пропорциях исполнен? — Мы с царём пропустили этот вопрос без ответа. — Вот ты уже и начал строгать его? Сам изволишь руку свою приложить, али помогает кто.

— Помогает, боярин, вот Автоном и помогает. Он первую мачту, что голландцы называют фокой, строгал, и нити, её держащие, клеил. Ну, а корабль строгал я сам вот этим рубанком. Андрей же тер его камнем точильным и к лекалам сравнивал.

— Лекалам?

— Я положил так называть сей резаный чертёж, что помогает мне форму корабля с задумкой сносить.

— А что сей крест означает, государь? — Апраксин указал на модель планера, который пытался собрать Матвеев.

С ней я, так же, как и с фрегатом, воспользовался возможностью носителя с фотографической точностью воспроизводить из памяти раз виденные мной рисунки. Труднее, чем вспомнить, было убедить Андрея именно в таком профиле крыла. Меня спасла только его разгорающаяся страсть к воздухоплавательным опытам. Увлёкшись "измышлением" деревянного самолёта он не донимал меня вопросами о проскакивающих в речи словах из другого мира. Я, конечно, где мог, пытался изобразить раздумье как назвать ту или иную деталь. Часто, с помощью Петра, удавалось подобрать местный эквивалент, но и проколы встречались — как, например, с лекалом.

— Это, Фёдор Матвеевич, Андрей пытается из дерева и бумаги самолёт сотворить. А я помогаю ему в силу своего разумения. Коли и тебе интересна такая забава, боярин, полагаю, мы против помощи твоей говорить не будем.

Капитан взял в руки планер, который ещё не был обтянут бумагой. Взвесил в руке, оценил центровку. Ничего не сказал и положил обратно. Начатую мной три дня назад модель фрегата он смотрел более тщательно. При этом постоянно сравнивал с нарисованными мной чертежами. Они, в общем, совершенно случайно сохранились во время пожара. Да и возникли больше как игрушка, проба рисования по памяти, после экспериментов с оригами. Тогда я, отчаявшийся унять головную боль, пришедшую как наказание, в сердцах отдал все бумаги Матвееву и забыл про них. По приезду в Преображенское Андрей показал чертежи и спросил можно ли по ним сделать настоящий корабль. Вот так и возникла идея заняться моделированием.

* * *

Гроза завершилась. Апраксин отпросился съездить в Москву к семье. Пётр хотел расспросить Брюса, как и когда он сможет новые ракеты сделать, и что ему необходимо для этого. То, что того оставили с "робятами" я знал от Матвеева. Он же мне сообщил, что Химик пошёл с царским дядькой вытаскивать из темницы старого Фрица. Препятствовать царю посмотреть, как расположились новые немцы, не стал. Проходя в сопровождении Матвеева и Головина по саду, Пётр заметил, что его шатер кем-то занят. То, что у входа стоял один из голицынских боевых холопов, а другой "оберегатель" постоянно обходил вокруг, что указывало на новый сбор темпонавтов. Приближение государя не осталось незамеченным и, подходя, я был перехвачен выглянувшим из-за полога царским кравчим.

— Великий Государь. — Голицын поклонился.

— Князь Борис Алексеевич, что за дело у тебя в шатре моём? — cпросил Пётр.

— Не гневайся, Пётр Алексеевич, стольник государыни Натальи Кирилловны, что давеча звал нас к ней, упал в падучей.

— Так что с того? Неужто к потешным нельзя снести его было?

— Пётр Алексеевич, — Майор пристально всматривался в лицо царя. — Там дело тайное и не след его одного оставлять сейчас.

Я уже понял, что проявился ещё одни из темпонавтов. Однако мне уже совершенно не хотелось продолжения "вселенческих" бесед, и я заставил царя пройти мимо палатки. Матвеев и Головин, безусловно, отметили эту странность, но об этом беспокоиться не стоило. На фоне других чудачеств это могло быть объяснено излишним доверием государя к своему дядьке. Тем не менее, уже уходя, я через Петра попросил Голицына:

— Князь, коли есть с вами немец вчерашний, скажи ему, что государь пожелал услышать его придумки о потехах огненных.

Не оборачиваясь, я спустился к берегу Яузы. Автоном с Андреем всё так же молча сопровождали меня, идя чуть в стороне. Сел там же, где и вчера с сестрой. Стольники расположились на своём месте. Здесь меня догнали несколько ближних дворян царицы. Тяжело отдуваясь и отирая рукавами пот, градом лившийся из под шапок с соболиной опушкой, они поклонились царю.

— Великий Государь Пётр Алексеевич, — начал самый важный из них — В прошлом дню посылал ты ближнего своего человека Никиту Федорова сына Хрущёва на двор к боярину князю Михаилу Алегуковичу Черкасскому. Сей отрок твоим именем просил взять к тебе заморских цветов томаталь, что растут в имении князя. Да просил он не честью, а лаялся на дворовых людей, да на ключника, да грозился твоей опалой, коли те цветы к твоему царскому величеству посланы не будут. Князь Михаил Алегукович бьёт тебе челом Никитку того Хрущёва наказать примерно, и молит твоей милости цветов сих не рвать от того, что отцвели оне уже на Троицу, а плоды злы и недобры. Обещается боярин к твоей царской милости в следующей весне прислать ростков сих цветов заморских, что бы оне твой взор своим цветом умилостивили в царском саде, в Измайлове.

Из всей этой речи я понял, что Хрущёва обломили с помидорами и поэтому-то он и сказался сегодня больным. Сидит, верно, у отца в палатах и боится ко мне с дурной вестью придти. "Но странно, почему не сам князь Михаил об этом говорит или не его сын? Это что способ показать мой невеликий статус?"

— Подожди, а почто сам боярин не пришёл с сей вестью ко мне и тебя, Родион, отправил? И где сын его, мой стольник, Андрей?

— Князь Черкасский с поклоном поднялся к государыне царице Наталье Кирилловне. Она же и велела ему не ходить к тебе, а послать с сим малым делом нас.

"Ещё интереснее! Матушка проснулась, опять начала флажки ставить и инфо фильтровать." — А сам полностью вступая в контроль над телом отвечал:

— Передайте боярину, что велю я прислать ему два фунта плодов томатоля, как только они вызреют. И по весне же пусть пришлёт со своим садовником ростки числом более двадцати дабы завесть сей цветок здесь в Преображенском. Ступайте и более не тревожьте меня. Коли надобно чего, Андрею Матвееву сказывайте.

Я заметил, что ко мне спешил Брюс. За ним хромая семенил Фриц. Подойдя, немец бухнулся мне в ноги, благодаря за спасение и доверие ему потех огненных. Речь его была с таким ужасным и непередаваемым акцентом, что если бы не мое прошлое образование, врядли бы царь понял все эти сентенции и сравнения в крутом замесе немецких, русских слов и латыни. Ребенка эти мольбы слегка раздражали, а меня удивляли — даже русские теперь не всегда бухались в ноги, а уж иностранцы тем более. Царь добил его, вернув перстень его жены, что я забрал вчера у охраны. Говорить решил с Брюсом:

— Яков, скажи своему мастеру, что я желаю увидеть его искусство без твоих опытов с тайным зельем. Да спроси, скоро ли он сможет устроить огненную потеху на том берегу.

"Быр-пыр-пыр". — Яков-Антон довольно бегло перевёл мой вопрос. Фриц закивал и произнёс:

— Тругой неделя, феликий госшударь! Другой неделя Фриц радость показать вам свой фейенрверкус!

— Ну, добро. Езжай к себе домой, да скажи жене, что жить вы будете рядом со мной в Преображенском. Яков объясни, что ему дарю новый дом в будущем городке.

После перевода немец замер, переваривая услышанное. Химик добавил от себя, что это особая милость — жить вне слободы у царя. После этого мастер начал опять благодарить, но к счастью больше в ноги не падал. Я хотел допустить его к руке, но Пётр воспротивился — и той милости, что было, довольно.

Яков ещё о чём-то переговорил с приосанившимся херром Гриманном, который практически мгновенно преобразился из жалкого просителя в важную персону. Химик с недоумением обратился ко мне:

— Великий государь, не вели казнить, вели слово молвить.

"Блин! Шут! И тут хохмит!" — я посмотрел на стоявших поодаль Матвеева и Головина. Вроде пронесло — они внимания не обратили, а немец и не понял. Недовольно буркнул:

— Ну!

— Изволь ручку свою приложить к пропускной грамоте мастера Гриммана. — Протянул мне небольшой листок. На мой немой вопрос добавил: — Сиё князь Борис измыслил, дабы лихие людишки невозбранно до твой особы дойти не могли.

"Так вот зачем Майор мне карандашик в палате сунул в карман!". На желтоватом клочке бумаги было написано: "Дозволяю выход из дворца. Подпись: _____. Выход в __час __мин____ Караульный: ______" В первом пробеле догадался вывести "Пётр", и только потом подумал: "А как интересно местные объясняют новую букву в имени царя?".

— Автоном — я позвал Головина — проводи мастера Гриммана до ворот, да забери сей листок, как только караульный начертает в нём своё имя.

Головин поклонился и повернулся к немцу. Тот тоже поклонился и гордо зашагал в сопровождении стольника к выходу с территории.

Подманил к себе Химика и почти шёпотом спросил:

— Ну, кто там? Не томи душу, кого обнаружили в Лопухине? Он ведь тоже не по адресу попал, так?

Антон отвечал также тихо:

— Строитель. Юрий Перунов — первоначально должен был в младшего сына Андрея Виниуса. Анкету его помнишь, государь? — я кивнул — Вселился очень удачно. Свалился, спускаясь с крыльца, в аккурат перед Майором. Тот, как только мат в адрес семнадцатого века услышал, так сразу двоих своих холопов отправил отнести Лопухина к твоему шатру. Туда местные вроде без спроса не лезут.

— Да, отвадил я их парой гневных истерик. Слияние было?

— Угу, как раз при нас. Гадко это выглядит со стороны. Но сейчас он уже планы начинает строить.

— Так ведь строитель, вот и строит.

Улыбнулись друг другу. Я оглянулся на Матвеева — тот увлечённо разглядывал, как на другом берегу мальчонка-пастушок пытается выгнать зашедшего в воду телёнка.

— Про меня не говорили?

— Нет, Майор запретил. Да и Капитан его поддерживает. Он даже ругается, что царь нам раскрылся. Чем меньше людей знают, что молодой государь "с придурью", тем лучше. Спокойнее было бы все твои новшества приписывать окружению.

— Шила всё равно в мешке не утаишь. Пусть все привыкают заранее. Если мне всё время прятаться, то с ума могу сойти.

— Что так жестоко?

— Ты, Антон, машину водил? — Он кивнул. — Вот и я водил. Знаешь, как это трудно помнить, как водишь с точностью до мелочей? Почти каждое утро просыпаюсь "сжимая руль". Имел неосторожность приоткрыть ребенку эту память. — Почувствовал, как Пётр прислушивается к моим словам. — Вот теперь радуюсь, что в свое время отказался от поездки в Мячково, полетать.

— Рассказывал же, что можешь блокировать память от него.

— Так было надо. Царь немного не понимал, зачем ему учиться. Думал завлечь видами технического, мать его, прогресса.

— Успешно ведь.

— Успешно для него.

— Ладно, не расклеивайся! Зато царь! Почёт и поклонение.

— И страх, что убьют молодым. Эх! Всё, закрыли тему. Чего жаловаться — Лиде труднее.

— Как она там? Поговорить с ней можно?

— И не надейся. По пятому пункту не пройдёшь и обыкновенную боярышню увидеть, а ты о царской дочери замечтал.

— А чего? Крестьянскому сыну у Толстого можно, а мне нельзя? Вот у одного писателя Яков Брюс вполне сох по Наталье и даже какие-то шуры-муры были.

— Так у него и трёхмачтовые бриги были.

— Читал?

— Имел неосторожность.

От долгого шепота у меня запершило горло. Я запёрхал. Брюс протянул флягу. Хлебнул, там оказалось что-то хмельное и гадкое, но хорошо хоть жидкое.

— Слушай, Яков, ты не сопьёшься? — спросил Химика, возвращая его пойло.

— Что добыл, то и пить приходится. Вообще конечно и курить тянет, аж ухи пухнут. — Он тоже отхлебнул.

— Это наведённое. Носитель ведь не курил?

— Нет. — Он поклонился и уже в голос сказал — Дозволь, государь, покинуть тебя.

Матвеев, услышав это, округлил глаза.

— Дозволяю и прощаю тебе твое невежество Яков Брюс. Помни милость мою. — Я не удержался и улыбнулся.

Антон усмехнулся в ответ и пошагал к выходу. А навстречу ему уже торопился Головин, в сопровождении Бориса Голицына и солдата. Подошли ко мне. Голицын сразу в лоб:

— Великий Государь, указал ли ты сему вьюноше забрать у солдат пропускной листок?

— Да! Расскажи мне о сём новшестве. Почто я не знаю?

Я взял у Голицына "пропуск" и удостоверился, что на входе отметили время, когда ушёл Гримман и приложили палец вместо подписи. Ещё заметил на верхнем углу какой-то буквенный код и тут же памятью носителя узнал славянские цифры. "Вот Майор даёт! Успел уже пропускной режим наладить!". Отпустил обратно солдата с листком, а сам решился пройтись по берегу. Петру уже надоело простое сидение да болтовня, и он хотел подвигаться.

Мы с кравчим пошли по берегу вверх по течению Яузы, сопровождаемые только одним "оберегателем". Стольников пришлось оставить, чтобы не мешали общаться. Князев холоп ожидаемо держался в стороне от нас. На мой вопрос о пропусках Майор закатил полу-лекцию, полу-доклад о том, как теперь каждый входящий будет получать разрешение от меня или царицы. И всё это фиксируется в специальных книгах — журналов пропусков. Матушка на это согласилась с радостью и даже взяла на содержание всех "оберегателей" князя во дворце, которые помимо основных функций должны были досматривать за соблюдением службы караульными.

Мы помолчали.

— Ну что, Майор — начал я сам — как Юрий Владленович? Осваивается в новом теле?

— Да, вполне нормально. Стал сразу проситься на Урал. Домны строить.

— Не рано? Нарышкин там есть и он пока золотом должен заниматься.

— Вообще-то одно другому не помеха. Тем более у Абрама отец воеводой в Верхотурье, а если Елена попадёт по назначению в твою потенциальную невесту, надо будет прикрыть вселение. Илларион Абрамович хоть ума и не великого, но и не полный дурак. Догадается, чтобы от сожжения за колдовство уберечь, спрятать старшую дочь в монастырь так, что никто и не найдёт.

— Почему сожжение? Лена совсем не глупа, сможет сообразить как вести себя. Может уже вселилась и сидит тихонько?

— Видишь ли, Семёнова очень своеобразная девушка. Да ты, небось, и лучше то знаешь.

Голицын пристально смотрел на меня, изучая реакцию на полунамёк. А я пытался отключить от разговора ребенка — не хотел его посвящать пока в эту сторону свое жизни. Завершив блокировку, я обратил внимание на своего собеседника. Встретились глазами. "Опа! А не было ли у него чего с Ленкой?!" — легкий укол ревности воскресил затухшее было чувство неприятия Дудыкина. "В прочем, может я ошибаюсь, и Майор подразумевает моё знакомство с ней по предыдущей работе. И потом, он ведь был в Ирину влюблён". "А ты, дядь Дим, в жену!" — царь как-то сумел пробиться через блок. "Пётр! Брысь! Не подглядывай за взрослыми!" — я буквально затрамбовал своё невольное альтер-эго в подсознанку.

— Ну, я работал с ней, Борис Алексеевич, два года. Потом уволил. Она должна больше всех из попаданцев меня ненавидеть!

— Ненавидеть?! — по его сомнению, я догадался об информированности Майора о наших с Ленкой отношениях.

— Конечно, я ведь её уволил! В самый кризис! Но она дама очень волевая, а коли захочет жить, может даже монахиней прикинутся и не свихнуться.

— Ага! — Голицын с сомнением поскреб свой недавно побритый подбородок. — Хорошо, забудем об этом. Тем более, пока ей помочь не можем. Юрий, который теперь Абрам, говорит, что вся семья воеводы отбыла на Урал вместе с Нарышкиным. Сейчас они уже должны где-то по Каме плыть.

— Так долго? Я думал Иван Кириллович уже на месте. Он чего ждал?

— Ни чего, а кого. Царица Марфа, похоже, с ним теперь. Матушке твоей отписала, что собралась она в Покровский монастырь в Верхотурье, и будет впредь жить при нём вдали от столичной суеты.

— Там, что ли постригаться будет?

Майор в ответ улыбнулся.

— Ну, нет. Постричься она и здесь могла. Зацепил её, видно, наш Геолог, котяра мартовский! Он ведь и семью свою в Москве оставил из-за царицы. В Сибири нравы проще… — многозначительно добавил он.

— Постой, Борис Алексеевич, а что в Кремле об этом говорят? Что матушка?

— В Кремле? В Кремле — завидуют. Да сами начинают лямуры крутить. На прошлой неделе тетка твоя, великая княжна Татьяна Михайловна, вновь плясунов черкасских привечала. Дворовые шепчутся, что некоторых наедине потчевать вином изволила… А Наталья Кирилловна тоже не из теремных затворниц. На людях, конечно, осудит, но тайно брату с Марфой благоволить будет. Так что, благодаря тебе, Александр устроился вполне неплохо.

Мы дошли до места, где ограда царской резиденции спускалась к воде. Царь ещё хотел погулять, проникнуть за забор, но Борис Алексеевич собрался возвращаться.

— Так вот, — продолжил беседу Майор, — по Строителю, мы его уговорили остаться до зимника здесь и помочь со строительством кирпичного завода. Он завтра будет тут стройку инспектировать. Потом расскажешь ему о проекте Академгородка. Пётр, запомни, эта идея не твоя, а Зотова! — Я подтвердил кивком что понимаю. — С ним и обговори все свои задумки. Раскрываться не советую. У него настрой не такой негативный к тебе, но всё-таки коли он с Еленой будет общаться, может проговориться. А за её реакцию на твое вселение я просчитать не берусь.

— И я тоже. А ещё сам Семёнов где-то должен быть! Он вообще не предсказуем.

— Не думаю. Он же офицер и понимает что такое дисциплина. Был бы неуправляем, так Генерал его на проект не брал бы.

— Кстати, а сам Генерал, когда появится? Если все сдвинулись лет на пять, то ждём через три года?

— Скорее всего так. У Антонова саркофаг индивидуальной настройки. Единственный из всех прошедший все испытания и ОПЭ.

— Опа?

— ОПЭ — опытно-промышленную эксплуатацию.

— А, да, Зотов рассказывал.

Помолчали. Наконец Майор решился продолжить.

— Пётр Алексеевич, именины твои завтра.

— Знаю. Опять в Кремль ехать. — Сказал и поморщился. — Не нравится мне там. Ребенку, кстати, ещё больше. Службу стоять и бояр принимать. Тут приём большой будет, не как в мае.

— Так и я о том же. Ты уж потерпи. Ещё Василий просил послов крымских принять. Они итак уж с весны сидят. Постарайся вести себя соответственно царю, а то смотрю, ты расслабился в Преображенском. Стрешнев сегодня матушке выговаривал, а она мне.

— Ладно, попробую. Тихон — старый боярин весь в старину ударился, вот и не принимает меня.

— Зато он предан царице и тебе. Да и вес не малый имеет в Думе. При теперешних раскладах и то хлеб. Вот даже Черкасские начали нос воротить. Насилу сегодня князь Михаил приехал сюда, думал вообще через сына свой отказ передать. — Его рука опять потянулась к бороде, но на полпути он вспомнил, что-то и резко её опустил — Так что, государь, будь, пожалуйста…. государем. Терпи, улыбайся милостиво. Запоминай всех, кто как смотрит и что говорит. Потом расскажешь.

— А тебя, что не будет?

— Нет, надо срочно в Тулу ехать. Один крестьянин прислал челобитную тебе и подарок Зотову. А тот узнал, что его местный воевода в темницу определил.

— Это зачем? Какой крестьянин и какая его челобитная? Неужто не терпит день-два?

— Фамилия крестьянина Антуфьев, а звать Никитой. Пронимаешь, о ком я?

— Не томи, не понимаю, какой такой Антуфьев?

— Отца его Демидом кличут. А в подарок он самовар прислал.

— Постой, Никита Демидов? Чего в нём тоже наш сидит?

Голицын утверждающе кивнул. Протянул мне свиток:

— На сам почитай.

Под пристальным взглядом Майора я развернул бумагу и принялся читать:

"Великому государю, царю и великому князю…" — бла-бла-бла… "бьет челом холоп твой Никитка Демидов сын Антуфьев"… — ну это пропустим, ага вот: "…измыслил я, холоп твой, Никитка, возок самоходный, что паром дышит и тянет с собой многие другие возки с товарами…" Так, паропанк форева, знать Инженер успешно вселился и уже напрогресорствовал до темницы. Я напряг память, вспоминая анкету: "Широко Анатолий Николаевич: возраст — 58 лет; место рождения — г. Мариуполь, УССР; семейное положение — холост, детей нет; образование — ХИИТ, СТАНКИН (вечерний), аспирантура МИСИС(?), ктн, работа п/я…; п/я….; последнее место работы станция Сон Красноярской ж.д. — инженер ("просто инженер?"); хобби — жд-моделирование, история железных дорог."

Остальное в челобитной состояло в обещаниях много интересного… и, конечно, просьбу о финансировании. Заканчивается стандартно: "…что тебе Великому государю о мне Бог известит, царь государь, смилуйся, пожалуй. Писано стряпчим тульской избы Сыскного приказу Ларионом Михайловым сыном Кириловым."

— Борис Алексеевич, а в кого он первоначально должен был вселиться?

— Иоганн Шмит, мастер у Марселиусов, в Кашире.

— Так сейчас даже удачнее. Демидов личность известная.

— Кому? Только нам, а так он крестьянский сын. Иностранцу проще выжить и в нём проще скрыть умения из нашего времени. Теперь надо понять, что там случилось и почему ему правёж грозит. Боюсь, могу не успеть.

— Послушай, князь, твое ведь предположение неверно было — ты обещал проблемы либо с Капитаном и Агрономом, либо с Химиком и Инженером. Кого теперь мы недосчитаемся?

— Это была оценка. Когда я уходил в бункере ещё не стреляли. Теперь, наверное, стоит ждать проблемы у Агронома — Паши Гусева и у Михалыча или Семёнова.

— Но последние ушили гарантировано в неповреждённых саркофагах. Это я твёрдо помню.

— Тогда кроме Иры, только Паша остался. Электрика и Полицая будем ждать. Я их потенциальных носителей отслеживаю в меру возможностей.

— Они кто?

— Электрик — младший сын Хованского, а Полицай должен был в полковника Сухарева попасть. Пока никаких признаков ни у того, ни у другого.

Внезапно меня поразила догадка:

— Слушай, а Ромодановский случаем не под Семёновым.

Борис на минуту задумался и отрицательно мотнул головой:

— Нет. Врядли. Сергей давно бы проявился. Нет у него склонности к глубокой конспирации. Скорее в Генерала поверю.

— Но ты присматривай и за ним. Больно странно он ведёт себя.

— Давно слежу. Фёдор Юрьевич далеко не прост, и нелегко к нему подобраться. Утро сегодняшнее вспомни, государь. Я опасаюсь, как бы его руки до Инженера раньше нас не дотянулись. Поэтому завтра же поскачу туда.

— Матушке-то сказал?

— Куда деваться? Насилу убедил взять Демидова к нам. Вот, кстати — он поманил стоявшего невдалеке оберегателя — изволь, государь Пётр Алексеевич, ручку свою приложить к указу о взятии Никиты Демидова в твои работные люди.

Я подмахнул поданный мне лист, используя спину холопа как конторку.

— А пропуск тебе подписывать не надо, князь?

— Спасибо, государь, у меня вездеход. — Голицын с улыбкой изобразил лёгкий поклон.

— А ещё у кого абонемент?

— Пока только у меня, Зотова и боярыни Леонтьевой, ближней государыни и твоей первой кормилицы.

— Понятно… Торопишься ехать — Майор кивнул — Добро, держать не буду. Вон и комнатные мои спальники уже утомились ожидаючи. Жаль, что на пиру не будешь. Беги, спасай Инженера.

Князь поклонился ещё раз и пошагал в сторону дворца. Его воинский холоп, "оберегатель", последовал за ним.

Оставшись в одиночестве, я принялся объяснять царю непонятные для него места беседы. Пётр, конечно, сильно заинтересовался описанным "возком самоходным". Пришлось разочаровать его перечислением возможных проблем, кои надобно преодолеть, чтобы построить железную дорогу. И хоть Широко, судя по анкете, представляет все эти трудности, ждать чудес не стоит. Однако, детское "хочу-хочу-хочу" Петра унять удалось только в самой слабой мере, ровно до того уровня, что бы согласиться ждать прибытия Никиты Демидова в Москву.

Болтая сам с собой, я прохаживался по лугу вдоль забора — от воды и до начала подъема на холм. Матвеев с Головиным, стояли наверху в готовности исполнить любое приказание, но спускаться не торопились. Прервав на минуту беседу со своим альтер-эго, я услышал тоненький писк. Вскинул голову и увидел, как в метре от берега барахтается маленький чёрный комочек. Не раздумывая, бросился в воду и вытащил крошечного черного котёнка. Бедняга дрожал от холода и страха и судорожно цеплялся за рукав моего кафтана. С некоторым трудом удалось оторвать его коготки. Кроха, не переставая пищать, извивался в моей руке. Насилу удалось отстегнуть верх кафтана и, морщась от поцарапанных рук, поместить котёнка за пазуху. Здесь меня догнали Андрей с Атономом. Отёршись от поднятых ими брызг, я успокоил "спасателей", что тонуть не собираюсь, и позволил им вывести царя из реки.

В палатах меня уже встречали царица с царевной и большая толпа дворни и приживалок. Царя сразу повели в теплую мыльню для переодевания, а стольников и спальников ждал разнос со стороны матушки. Котёнка попытались отобрать, но я не дал. Он, пока я шёл до дворца, успокоился и уже не дрожал и не пищал. Тихон сгонял кого-то из сенных за молоком, и только тогда я позволил себя переодеть.

Выйдя из мыльни, я застал у себя в передней Голицына, держащего на руках спасёныша. Князя вернули от ворот, как только разнесся слух, что царь "утонул".

— Ну, ты, Пётр Алексеевич, и напугал меня, — сказал он. — И из-за этой твари ты в Яузу полез? Там ведь и омут недалече! Думать-то когда будешь?

Видно было, что он весьма взволнован и немного путается в стиле обращения. Я постарался сказать как можно мягче:

— Не серчай, Борис Алексеевич. Всё ж обошлось, слава Богу. Езжай себе в Москву покойно. — И перевел разговор уже почти уставшим тоном. — Отдай Ваську.

— Ваську? А… — Майор растерялся. Было видно, что он хочет сказать ещё что-то нравоучительное, но слов не находит. Просто протянул мне урчащий комочек.

— Ну, а как назвать то черного котенка с белой грудкой и чулочками? Не Бегемотом же?

Голицын оглянулся на толпящихся у входа стольников, однако говорить больше ничего не стал, а молча поклонился и вышел. Матвеев и Головин, наконец, решились подойти к государю. Они так же успели переодеть штаны и сапоги, однако кафтаны оставили прежние, с мокрыми полами.

— Великий государь, изволишь ли к вечерне во храм идти? — начал Матвеев. — Матушка…

Я перебил его:

— Нет, Андрей! В палатах помолюсь, и почивать буду. Коли желаете, можете быть там с Автономом без меня.

Стольники переглянулись и теперь уже Головин попросил:

— Дозволь, Пётр Алексеевич, и нам молитву вечернею творить у тебя в хоромах.

Я кивнул.

Сквозь расступившихся сенных и истопников мы стали подниматься в верхние палаты. Второй день появлений попаданцев подошёл к концу. Попросив Петра взять управление телом, я углубился в размышления о текущей ситуации с вселенцами.

"За два дня определилось четыре "темпонавта", то есть половина из неизвестных до этого. Особо радует, что вселение Инженера и Строителя прошло без эксцессов. Из оставшихся гарантированно провальным можно считать только вселение Агронома. Даже анкету его не могу полностью вспомнить — только имя и возраст — Павел Андреевич Гусев, мой ровесник. Майор — молодец, выкрал его потенциального носителя — второго сына Хованского, во время последнего бунта и спрятал в своей вотчине. Однако, похоже, надежды нет. Жаль, я с радостью бы поменял его на Семенова, чья роль в команде мне непонятна. Или даже на Михалыча! Электроэнергетика дело заманчивое, но не близкое, учитывая, что остальные "производственники" вполне могут начальную стадию её развития на себя взять. А вот сельское хозяйство — база теперешней экономики. Там развивать новое желательно в опережающем темпе. Хотя бы на дворцовых землях и в вотчинах попаданцев. Я, конечно, кое-что помню, что читал раньше по этим технологиям, но это только голые теории. А как конкретно делать, как учить и главное с чего начать — неизвестно. Разве что по картошке — ей-то в детстве много времени посвятил и в школе, и дома и даже первые пару лет в универе. Учитель как-то говорил, что уже высаживает у себя картофель и даже грозился в августе порадовать молодыми плодами. Начало положено. Можно ещё закупить в Ирландии и на следующий год привезут. Интересно, сколько стоит целый корабль? Ещё бы подсолнечника и томатов завезти. Местное постное масло из конопли вконец уже задрало! Да ещё эта дурацкая позиция церковников, что от запада, даже овощи — грех! Надо же запретить крестьянам картофель сажать! Идиоты!".

Так размышляя, не заметил, как очутился в постели. Ребенок немного последил за моими мыслями, но вскоре устал и заснул. Я же лежал и по новой обдумывал с чего начать. Строил разные планы и тут же сам рушил их. Картины воображаемого рывка страны рассыпались при попытках конкретизации и оцифровывания. Не хватало знаний местных реалий и, самое главное — статистики. Обыкновенной статистики, так часто ругаемой в покинутом мною мире и так повсеместно используемой. Я совершенно не представлял, сколько и чего производится в Московском государстве. Какие цены, какая оплата труда. Ориентиры, дошедшие как свидетельства, и показывающие то, или иное соотношение стоимостей товаров, на взгляд изнутри этого времени оказались совсем недостаточными. Так загружаясь, я все сильнее понимал, что делать сейчас что-то глобальное невозможно. Велик риск ошибки. Даже хорошо, что острое желание ослабить царю окружавшие его дворцовые условности, которое вело меня при отказе от власти и бегстве в Преображенское, возникло вперёд остальных. Пожалуй, лучшим выходом действительно пока будет концентрация на образовании. На образовании царя и его ближних. На своём образовании по обществу и экономике страны. Надо наперво понять, как Русь управляется, чем живёт и что хотят основные политические силы от будущего.

Так и заснул в полном загрузе…

 

Глава 7

Со следующего полудня и до конца недели я изнывал на официальных мероприятиях в Кремле. Сначала были именины младшего царя, которые совпадали с днём Петра и Павла. Затем последовал день официального приема новых послов от Крымского хана, приехавших выбивать поминки. А в субботу и воскресенье в Москве задержал нас новый торг с Софьей и разграничение полномочий.

Именины Петра праздновали шире, чем собственно день рождения. Была большая служба в Успенском соборе и крёстный ход. Простым обедом не ограничились. Было поздравление от думских бояр, от выборных от дворян и посадских. Отдельно столовались за казённый счет московские дворяне и стрельцы. В Грановитой палате состоялась церемония угощения самых знатных московских бояр из рук царя. Там все было донельзя официально и регламентировано. Приглашенные подходили строго по рангам своей родовитости и близости к престолу. Рядом с троном стоял думный дьяк Фролов, и каждый раз громко объявлял заслуги угощаемого. Мне совали в руки чарку, и я подносил её кланяющемуся мне "холопу" (как они себя называли). Чинов, которым надо было дать угощение и сказать милостивые слова оказалось настолько много, что "челобитная церемония" в конце мая показалось легкой разминкой перед затянувшимся кроссом. Царей, а Иван так же присутствовал на "угощениях", даже пару раз выводили на процедуру "охлаждения".

Последующий за этим пир походил на тот, что был после коронации. Так же пышно, так же скучно и пыльно. К тому же ни Майора, ни Учителя на всём праздновании не было. Кругом были сплошь малознакомые мне лица сторонников Софьи. При этом я отметил, что некоторые, как и мой кравчий, постригли, а то и побрили бороды. Иногда среди свиты матушки мелькал Абрам Лопухин, да среди больших и ближних вместе с братьями толкался Капитан.

К концу именин я шел в отведенную царю в бывших покоях брата Ивана опочивальню, не чуя под собой ног, и малодушно кляня себя за то, что утро начал с часовой тренировки с Капитаном. Тот царя щадить не стал и выдал довольно сильную нагрузку. Казалось, что именно сил, потраченных на первое занятие, и не хватило до конца вынести праздничные церемонии. Возможно, мой поспешный уход с пира и вызвал пересуды, но мне это было абсолютно безразлично. Тем более, что Пётр ещё в процессе "угощений" отошел от управления и мне пришлось сдать самый трудный свой экзамен по дворцовому этикету.

Перед самым сном, уже после вечерней молитвы и моего разоблачения из парадных одежд, в спальню заглянул Фёдор Апраксин. Он довольно бесцеремонно вытолкал в сени и спальников, и Тихона с местным служкой. Затем начал пытать меня про вчерашний разговор с Голицыным. Вылилось это еще в часовую беседу об Инженере и открывающихся новых возможностях. Капитан, естественно, горел желанием сейчас же начать подготовку к постройке флота. Он пытался объяснить царю важность морских сил. Рисовал картины морских сражений и славы Петра как основателя нового дела. Я не стал его разочаровывать тем, что Пётр в то время уже спал, и все старания поразить воображение ребенка пропали втуне. Меня же эти картины не впечатлили — не морской я человек, хоть и увлекался когда-то моделями парусных судов. Уж лучше бы ему было описывать перспективы бороздящих просторы Атлантики стальных винджамперов, доставляющих нам и чилийскую селитру, и индийский хлопок, и даже китайский чай.

В конце концов, Федор Матвеевич заметил усталость собеседника и, откланявшись, ушёл располагаться на ночлег здесь же во дворце. Раздевшись с помощью вернувшихся слуг, я устроился на бывшей постели брата Ивана. Тот переехал в царские палаты, а нас поселили на его бывшей половине. В сравнении со сгоревшим дворцом царицы эти покои были темны, душны и по особенному отвратительно затхлы. Вероятно, именно детство в таких условиях и гробило здоровье царевичей-Милославских. Петру невероятно повезло, что влюблённый в его мать государь, подарил ей особый терем, больше похожий на загородные резиденции царя. "А мне ещё казалось, что там душно! Это я ещё в Большом дворце не жил, оказывается!". Однако усталость взяла своё, и я утонул в тяжёлом забытьи.

Следующее утро опять началось с тренировки. Под это дело сократили и молитву, и обливание. Занимались босиком и по форме одежды номер два, нимало не заботясь об эффекте, произведенном на кремлёвских обитателей. Дождались беседы с царским духовником — протопопом Благовещенского собора Никитой Алексеевым-вторым и подошедшим получасом позже патриархом. Перед встречей с крымчаками в палаты к младшему царю зашла целая делегация церковников и бояр во главе с государыней Наталией Кирилловной.

Одарив благословением государя, протопоп устроился на ближней к царскому креслу лавке. Царица расположилась немного в стороне на специально принесенном в палату кресле. Остальные расселись по скамьям вдоль стен. Я перед усевшимся старцем стоять не стал, а резко развернувшись, забрался на высокий "малый трон". Действие это вызвало сильное удивление у присутствовавших бояр, видно, ожидавших большей почтительности от царствующего отрока. Некоторое время никто не решался начать беседу. Намеренно сдерживая любопытство Петра, я тоже тянул паузу.

Наконец святой отец не выдержал молчания.

— Великий государь, со скорбью и смирением обращаюсь к тебе, именем крестного отца твоего почившего государя Федора Алексеевича, святой церковью молю оставить непотребные потехи твои. Негоже царю и великому государю нагому прыгать ако зверь лесной по терему, да близких своих принуждать к сему. Понеже в благочестии и смирении искал силу царства батюшка твой пресветлой памяти великий государь Алексей Михайлович. С прискорбием прознал я також о привечании тобой, Великим государем, иноземцев. Ввёл ты в милость немца Яшку сына Брюсова, да другого немца Грымана. Сказывали, что трапезничаешь с ними и кафтаном своим одарил. Недостойно православного государя сие…

Ну и так далее, ещё на полчаса велеречиво и с цитатами из святого писания, да примерами жизни батюшки и брата. Я ожидал, что ребенок смутится перед выговором иерарха, но Пётр, напротив, с продолжением монолога отца Никиты разжигал в себе гнев. Грех был этим не воспользоваться, особенно, если самому лезть в беседу не хотелось. Легко набрав аргументов и транслировав их носителю, я с удовольствием наблюдал, как ребенок "строит" церковников. Занятия свои объяснил желанием избавиться от болезненных тягот своих, о плохом духе в палатах. Протопоп слегка взбледнул, когда Петр иезуитски спросил его, не умышляет ли он на здоровье государево? Не от того ли был слаб и царь Федор, болезнен брат Иван, что сидели без свежего духа в сем дворце?

Тут вошел Патриарх Иоаким. Благословив присутствовавших, он занял место рядом с царицей. Протопоп Благовещенского собора, воспрянув духом, возражал государю, что братья царственные молились более и государь-батюшка тако ж святую церковь поперед остальных царевых дел ставил. А здоровье в руках божьих и век наш отмерен царем небесным. Вопрос младшего царя стоит ли тогда оставить лекарей и заботы о хлебе насущном, а питаться только молитвой положась на милость господа, повис в тишине палаты. Иоаким быстро свернул дальнейшую дискуссию о здоровье и зарядке, разрешив эту забаву, но только в личных покоях, дабы не смущать слуг и придворных. И тут же поддержал протопопа в вопросе с иноземцами.

Отношение к Брюсу Пётр, опять же с моей подачи, мотивировал надеждой перетащить сего отрока, царских, между прочим, кровей, на сторону православной церкви. И для того он с ним де милостив и селить его желает отдельно от Кукуя под надзор, чтобы не мог он ходить на католические службы. Приближение Гриммана объяснил лишь желанием держать его в отделении от других немцев, когда тот будет шутихи мастерить, для царской же безопасности. Потом привел примеры об использовании иностранцев и в военном деле и в лечении царской семьи. Добавил аргументов, что если уж здоровье государя доверяем неправославным лекарям и врачам, то остальные мои "привечания" совсем не грех и православность московской власти от того не пострадает. Закончил Пётр сентенциями на тему: "Бог не в одежде, а в душе и мыслях. И настоящая вера искушения не боится".

Такое выступление царственного дитя ввергло присутствующих в продолжительное молчание. Я даже успел испугаться того, что невольно подставился, но все обошлось. Патриарх мудро рассудил, что ребенок не свои мысли говорит, и не стал устраивать диспут. Просто предложил мне передать Якова под опёку церковников в Чудов монастырь на послушание, где того и подготовят к перемене веры. Тут уж пришлось поупираться и не согласиться лишь из своего каприза скорейшей подготовки потехи. Иоакиму не помогла даже поддержка от царицы и бояр, так же недовольных моими новыми занятиями. Сошлись на том, что Брюса дадут в надзор Зотову и ближнему цареву боярину Тихону Стрешневу, а те от "робяток" его отдалят и более иноверцев в Преображенский дворец допускать не будут.

В общем, результат столкновения с поборниками традиций был ничейным. Я добился благословения от главы церкви на изменения режима, но контакты с кем-либо неправославной веры теперь стали подцензурны.

Встреча прервалась за необходимостью идти в Посольскую палату принимать посланцев от крымского хана. После долгой процедуры одевания и выхода в окружении рынд и стольников мы с Петром добрались до места нашего первого дипломатического дебюта. Государь Иван Алексеевич сидел уже на своёй части трона. В стороне ширмой было отделено место для Софьи и матушки. Было сиё внове, так со времен молодого Грозного женщин над государями не было, а тогда больших посольств и не принимали. При появлении Петра присутствующие, кроме его брата, поклонились, а Иван по-доброму улыбнулся входившим. Сопровождаемый Стрешневым и Черкасским я устроился ошую от брата.

Наконец Василий Васильевич, как глава Посольского приказа, объявил о сегодняшнем деле. Представлялся "пред наши светлы государевы очи" новый крымский посланник — Али-ага, да с ним еще с дюжина посольских крымчаков разного ранга. Прибыли они еще перед пасхой, но по болезни и из-за смерти царя грамоты от них не брали. Напротив, из-за смуты ссылались они с Бахчисараем не раз, и только к концу июня наша готовность принять послов совпала с их желанием самим удостовериться в новом властном раскладе на Москве.

Всю беседу с послами вел от имени царей, да бумаги же принимал и передавал думный дьяк Емельян Украинцев, ближайший помощник (товарищ) главы Посольского приказа. В палате так же присутствовали думные люди. Не все, конечно, но некоторых я хорошо помнил. Среди них был и Зотов, вероятно успевший вернуться из Тулы, и Капитан, и Федор Ромодановский. Они стояли отдельно в компании кого-то из думских и тихо переговаривались.

Процедурно церемония была достаточно затянута и скучна. Помимо обычного дела представления да взаимных упрёков в разбоях казаков и татар, крымчаками выставлялась Московским государям претензия за то, что поминки в Бахчисарай до сих пор не отосланы. Московские люди, да казаки запорожские на правом берегу Днепра против договора завели городки, и камни мангановые копают да отсылают их на Москву. Все это было сказано таким надменным тоном, да так кучеряво переведено, что я не сразу и ухватил суть, что за камни такие шлют на Москву.

Настолько не сразу, что почти опоздал. Голицын уже сам ответ давал, что казакам Великие государи указали в татарские улусы набегами не ходить, кочевий не разорять. А городки те срыть и камней более не копать и на Москву никому их не слать. Тут меня и проняло: "Так значит, Учитель, когда в Крым ездил, сумел с запорожцами договориться о поставке руды! А эти деятели зарубят сейчас всю малину и ради спокойствия басурманского прикроют этот бизнес!".

Не выдержал — встрял. Да так, что Пётр едва успевал переводить, ибо фразы я строил в духе героев Яковлева и Куравлёва.

— Погоди, Василич, такие вопросы с кондачка не решаются! Тут нам с товарищами посовещаться надо, да виновных заслушать. Пусть господа послы на неделе зайдут — мы покуда перетрем, да им все в протоколе и пропишем.

В переводе звучало примерно так:

— Благодарю тебя, князь Василий Васильевич, за разумный сказ. Только грамота твоя суть скора больно. Надобно нам с братом услышать, что Войско низовое запорожское скажет, да дьяк Никита Зотов покажет. Передай великим послам, будем сидеть с боярами и решим по чести, как то в договоре сказано. И о том наша грамота отдельно будет послам дадена. — И всё это с наимилостивейшей улыбкой к послам, на которую я смог подвигнуть Петра.

Голицын так и замер на полуслове. По палате пронесся вздох удивления. Нет, это была не первая моя выходка и проявление самостоятельности. После казни Хованского московские бояре вполне себе могли ожидать подобного. Но ведь не на посольском же приёме! Татары, сначала было обрадовались, что младший из царей перестал сидеть болванчиком и что-то говорит им, но когда перевод дошел, то они такие рожи скорчили — как лимон откушали.

Наконец посольских дел и большой печати оберегатель пришел в себя и плавно скорректировал свою первоначальную речь. На меня он, конечно, глянул совершенным волком, да только на это было наплевать и забыть. Но вот Зотов тоже посерел и не сводил с меня возмущенного взгляда. А я наивный думал, что ему помогаю!

Приём после этого быстро свернули и, по убытию татар, тут же начали "сидение" по поводу ответа в Крым. Из-за ширмы вышли и Наталья Кирилловна и Софья. Обе были по-своему недовольны ситуацией. Вести разговор начала Софья. Сразу поставив меня на место — дескать, не след младшему брату поперек старшего со словом вступаться и традиции посольские нарушать. Дело крымское было ранее оговорено с моими ближними и самовольство только испортило всё. У крымчаков теперь приказным людям вера умалится и по каждому слову надо будет приём в Кремле учинять, чего у нас не в обычае.

Виниться я принципиально не стал, и завел уже разговор об ответе татарам. Опять повторил, что против отсылки поминок, предложив эти деньги раздать казакам да дворянам южных уездов, все одно скоро опять воевать. А хана откормить обещаниями, что отправим следующим годом вдвойне, так как за смутою собирать этим летом нечего. Бояре слушали меня не очень внимательно, более для виду — ждали, что скажет Правительница. Та же спросила мнения главы посольского приказа. Голицын стал пространно объяснять, что вопрос-де уже был решен предыдущим государем, и деньги татарам собраны. А для войска их одно мало будет, и не стоит мне мешаться, не спросившись совета сестры и матери. На это он получил знатный выговор от Наталии Кирилловны, что надобно перед встречами с ней совет держать и впредь все доносить ей и великому государю наперво. Софья попеняла, что за каждым советом в Преображенское не наездишься и на то в Кремле есть старший государь.

Меня же интересовал вопрос — неужели сами казаки пиролюзит копают? Так и спросил, уводя дискуссию от щекотливой темы взаимоотношений между царицей и царевной. Зотов сказал, что это делают киевские люди под руководством специально нанятого иностранца. Низовое войско только прикрытие обеспечивает. Князь Голицын потребовал свернуть эту деятельность, дабы не злить татар понапрасну и не накликать новую войну с турками. Тут выступил вперед дворянин, который стоял с Зотовым на приеме. Это был известный по посольству в Крым, бывший резидент в Кракове, Василий Тяпкин. Он сообщил, что из разговоров с Цареградскими купцами-греками следует, что в этом годе султан на Украину уже не пойдет. Он более злится на цесарцев, кои подстрекают волашских и сербских князей на восстания против Порты. Некоторые из близких к Высокой Порте купцов уже получили заказы на поставку припасов для большой армии. В венгерской же земле замятня усилилась, и теперь османы считают лучшим временем промышлять Вену.

Я помнил, что все одно, лет через пять максимум, с Крымом поссоримся, и тот же Голицын поведет войска на татар. Повторил: проще обещать крымчакам рост поминок, да не платить, а деньги тратить на свое войско. Прямо так в лоб и спросил бояр: Почто мы должны кормить чужое войско, коли свое голодное? Если турки собираются на Империю идти, то и татар они будут с собой звать. А значит, и воевать с нами им не с руки. Грозиться набегами могут крымчаки сколько угодно, но на большую войну не решатся. Меня неожиданно поддержал какой-то видный ростом боярин из думских. Имени его Пётр не помнил, а спросить было не у кого. Он долго говорил о подлой сути крымчаков, которую никакие дары не исправят и от набегов не удержат.

Потом всё-таки подключился молчавший до этого Зотов. Он предложил денег послать саму малость, в десятую часть от собранных, и дать их самому послу, да немного хану, а про остальное отписать, что будет дано следующим годом. Про городки запорожцам ничего не писать, но камни покупать у них по цене втрое, а им сказать тайно, что это будет им царское жалованье, камни ведь того не стоят. Хана же другой грамотой известить, что денег мы казакам слать не будем, и городки им строить не указали, а покупка камней — то дело царское для радости пресветлых государей и коли османы таковые камни в своей земле найдут, то и те камни мы прикупим. Эту позицию поддержал и Украинцев.

Василь Васильевич задумался и нехотя одобрил. Сошлись на том, что в Посольском подготовят новую грамоту и отдадут послам уже без государей, малым выходом. А к гетману и на Сечь отправят дьяка Семена Алмазова с дарами к старшине и тайным наказом как государево жалование войску учинить, что бы до времени турок к войне не вызвать. Решили и двинулись на обедню.

 

Глава 8

После дневного сна, которым я с удовольствием воспользовался, меня отправили с сестрой играть на потешный двор. Особого настроения к забавам не было, поэтому упросил матушку дать нам погулять по кремлевскому саду. Выход туда из-за присутствия Наташи затянулся и полуденный зной уже стал спадать, когда мы наконец подошли к садовой ограде.

В саду Матвеев, конечно, пытался подвигнуть меня на забавы, но я не повёлся. Заметив в углу малинник, забрёл туда и стал выискивать поспевающие ягоды. Сестрица, естественно составила мне компанию и попросила рассказывать ей об утренних событиях. Так как кругом было полно чужих ушей, озвучивать рассказ помогал Пётр.

Как только успел я закончить пересказ приема и начал описывать "сидение", со стороны Чудова монастыря в сад спустился Зотов. Пришлось прерваться — уж очень я хотел быстрее услышать, почему он отсутствовал на именинах. Вот только из-за окружающих хорошо поговорить не довелось.

После приветствия спросил:

— Отчего ты, Никита, на пиру моем не был?

— Прости, Великий государь! Хворь меня одолела, и не мог я быть у тебя на именинах. — И бух в ноги.

Меня аж передернуло от удивления. Меньше всего я ожидал такого от Учителя. Насилу Пётр удержал мой порыв, кинутся поднимать его.

— Полно, полно, Никита Моисеевич! Вины твои отпускаю, ибо здравие наше в руках божьих и не в силах человече знать день завтрашний. Встань и расскажи толком, какая хворь с тобой случилась. — На этих словах Учитель поднялся и, слегка хмурясь, взглянул на меня. И тут я уловил исходящий от него легкий похмельный аромат. — Ужель птичья болезнь? — Зотов сильно смутился.

— Прости, Пётр Алексеевич, — начал он опять виниться — Во середу навестили меня, холопа твоего…

Я не выдержал и негромко сказал ему:

— Так, Учитель, довольно холопиться! Может тут так и принято говорить с царем, только уж не Вам!

— Хорошо, хорошо, Дима, только действительно стыдно! — так же тихо отвечал он.

Я махнул рукой, показывая, что проехали эту тему. А нормальным голосом произнес:

— Так кто говоришь, навестил тебя, Никита, во середу?

— То боярин князь Фёдор Ромоданович, Сыскного приказу голова, и голова Аптекарского приказа окольничий Андрей Виниус честь мне оказали. Спытали мы с ними новоделанный эликсир, что живою водой латинянами зовется или аквавитой. Сей эликсир есть вино хлебное с моего завода, привезённое третьего дня с обозом для царского стола, как светлой памяти государь Фёдор Алексеевич повелел. Он же указал проверять его голове Аптекарского приказа под надзором думного боярина. — Зотов немного помолчал, подбирая слова. — Горазд пить князь Ромодановский, да и дьяк Виниус от него не отстанет, даром что иноземец. Аз грешный уже не молод и ливер мой не в силах ныне. Вот по сему делу и приключилась со мной вчера хворь великая. Уж и не знаю, как на глаза матушке-царице показаться. Присылала она за мной вчера, и не раз.

— Не велика беда, я сам её просить за тебя буду. Да и виделась она с тобой уже ныне в Думе. — Тут я заметил, что Родион Стрешнев, доселе мирно дремавший на скамейке, стал проявлять заметный интерес к нашему разговору. Счёл необходимым перевести разговор на другую тему. — Кравчий мой, князь Голицын, обещался, что есть у тебя для моей потехи новые игрушки.

— Конечно, Великий Государь! Кланяется тебе, на твои светлы именины, Никитка сын Антуфьев самобеглой повозкой, кою он измыслил для твоей забавы. — И дьяк забрал у сопровождавшего его слуги ящик. Раскрыл его. Там была искусно выполненная модель локомотива с одним вагончиком. — Только, Петр Алексеевич, надобно на ровной доске пускать сию игрушку.

Я согнал со скамьи Стрешнева. Учитель вытащил небольшой ключик и стал заводить механизм. "Конечно, двигается он видно пружиной, как заводные машинки из моего детства". Когда это чудо пробежало от одного конца доски до другого, мое сознание окатила такая волна радости носителя, что я невольно упустил контроль над телом. Рядом захлопала в ладошки Наташа. Петр засмеялся, схватил "паровозик" и стал его вертеть, рассматривать.

Игрушка весила, наверное, с килограмм. Сделаны и локомотив, и вагон были из меди или бронзы, и украшены серебром. Часть выступающих элементов я опознал как имитацию паровой машины.

— Никита, а как? Чего он сам бегает? Что там? — Ребенок затруднялся точно сформулировать просьбу показать, что заставляет игрушку двигаться.

— Вот, государь, у колеса есть небольшой крючок. — Зотов рукой отодвинул защёлку, и медный бок локомотива откинулся в сторону. Внутри я ожидаемо увидел простейший привод от пружины с редуктором и маховиком. Пётр же, сразу полез внутрь, а я не стал его тормозить, ведь даже если он поломает, то не страшно сам и починю. "Если конечно инструмент найду".

Царю захотелось самому запустить игрушку. Он закрыл панель и взял протянутый Учителем заводной ключ. Пришлось немного подсказать, куда воткнуть его и как повернуть. Пружина была довольно тугая и требовалась изрядное усилие царя, чтобы пересилить её.

Вжик! Бум! "Паровозик" быстро проскочил скамью и хлопнулся в траву. Колеса быстро провернулись и замерли. Царь поднял игрушку и быстро побежал обратно во дворец. Я так и продолжал наблюдать со стороны, не вмешиваясь в поведение носителя.

Эскорт догнал царя только уже на подходе ко дворцу. Первым, конечно, был Матвеев, за ним топали остальные. Ошарашенный народ во все глаза смотрел, как молодой государь один вбегает на Красное крыльцо.

Поднявшись, Пётр остановился, поставил локомотив, поправил вагончик и принялся заводить пружину. На этот раз игрушка пробежала метров восемь-десять, почти до конца перехода. Ребенок бежал за ней и радостно смеялся. Потом вновь завел и отправил его обратно.

— Андрейка, пускай его взад. Заводи! — Царь не стал возвращаться, а ждал, когда Матвеев запустит локомотив обратно к нему.

Так игрались мы довольно долго, пока не заболела царская десница. Пётра это не смутило, и он уже хотел заставить кого-то из толпящейся кругом дворни заводить для него пружину, когда я заметил, что Учитель явно что-то хочет сказать. Мягко пожурил царя, что тот забыл поблагодарить за подарок. Тот подскочил быстро подбежал к Зотову и обнял его.

— Спасибо, Никита! Спасибо, потешил! Проси чего хочешь! Велю!

— Великий государь, дозволь просить не за себя, а за крестьянина тульского, коий поклонился тебе сей игрушкой. Наветами завистников ввергнут он был в долги большие пред казной. Но, то дело не великое, обещался я за него в грамоте недоимку возвернуть, токмо остался он все ещё на съезжей. Приказной дьяк там из близких свойственников Толстых и Милославских будет. Подбил он своего закупа крикнуть "слово и дело". Чаю, грозит нашему умельцу пытка страшная. Хоть доносчик из записных клеветников, да и кат подкупленный шибко пытать его не будет, но надобно, чтобы ты, Великий государь указал вину Никите Демидову сыну Антуфьеву отпустить и к себе в Верх взять.

— Постой, Никита Моисеевич, Голицын с собой в Тулу брал мой указ того крестьянина в Москву слать в мои работные люди. Тут и будем вину его разбирать. Ужели тульскому воеводе царь не указка?

— Кхм-кхм. — замялся Зотов. — Видишь ли, Пётр Алексеевич, надобно теперь для приказных, что бы указ сей царевна собственноручно надписала. Боюсь, не выйдет у князя привезти Демидова ко двору.

"Бл..! Облом! Майор-то разве не знал? Но злиться-то не на кого! Власть сам отдал". — А вслух, через носителя, сказал:

— Так идем к сестре! Еще один указа напишем. Ужели она откажет в такой малости!

— Погоди, государь, негоже без матушки к Софье ходить.

Мы двинулись в покои к Наталии Кирилловне. В дверях платы нас встретил Абраша Лопухин, посланный за Петром и Зотовым. Он поклонился царю, сделал "страшные глаза" Учителю и сообщил о желании государыни поговорить с сыном. Что ж, за этим сюда и спешили.

Вошли в горницу. У царицы был небольшой междусобойчик с боярами Ромодановским, Стрешневым (Тихоном) и Черкасским. Пётр еще не вполне отошел от взрыва эмоций, и я поторопил его поделиться своей радостью с матерью.

— Матушка, матушка — с порога начал царь — глянь-ка, какую чудную потеху привёз мне из Тулы Никита! — И, подбежав, он сунул в руки оторопевшей царицы "паровозик".

— Погоди сынок, не след так…

— Матушка! — Перебил Пётр — Вели забрать умельца, что сделал мне возок самобеглый, в Преображенское. Умучают его сёстрины ближние.

Тут он обратил внимание на сидящего в стороне князя Ромодановского:

— Боярин князь Федор Юрьевич, то твои дьяки в Туле моего человека примучивают!

— Погоди, Пётр! Расскажи толком, какого человека? Не того ли холопа, за кого князь Борис просил? Так я тому не противилась… — Она обратила свой взор на не смевшего поднять глаза Зотова. Спросила: — Поздорову ли ты, дьяк Никита Моисеевич? Как хворь твоя, унялась ли?

— Поздорову, государыня-матушка. Спас господь, унялась моя болезнь. — Отвечал тот с поклоном.

— Знаю твою болезнь, дьяк! Только не ко времени она приключилась. Среди двора бают, как оскоромился ты в среду. Ужель дня ждать не мог? Чай на пиру, то не зазорно было б вином веселиться! Не жданно от тебя такое поношение царской чести.

На Учителя мне было больно смотреть — казалось ещё немного и он кинется опять в ноги молить царицу о милости. Видно это был не первый срыв. А ведь в прошлом теле Олег Александрович держал себя трезвенником. Петру тоже не понравилось раскатывание его наставника матушкой в тонкий блин, и он сам, без моей подсказки вмешался.

— Матушка, Никита уже повинился предо мной и я на него не в обиде. Прости и ты его!

Наталья Кирилловна недовольно взглянула на перебившего её выговор сына. Но сказать ничего не сказала, а снова обратилась на дьяка.

— Я простил Никиту, государыня! И в опале ему не быть! — уже громче произнёс царь.

Опять долгий взгляд в глаза сына. Я прячусь в подсознании, доверяю Петру самому разрулить ситуацию. Царица вздыхает:

— Но, коли государь простил тебя, дьяк, то и я прощаю. Будь по-прежнему люб нам.

Зотов поклонился царице. Та уже милостиво сказала:

— Сказывай, Никита Моисеевич, государь наш зело несдержан и радостен своей новой игрушке. О чём дело стало?

Учитель сжато описал бюрократическую коллизию с указом.

— Почто Пётр Алексеевич не указка для твоих людей Федор Юрьевич? — грозно спросила царица Ромодановского.

— Так, великая государыня, об том договорено было в думе, что быть всем служилым людям в Московском царстве за указом Правительницы Софьи Алексеевны и без её дозволения никого наверх не брать. — Отвечал Ромодановский.

Зотов поторопился пояснить:

— Тот человек, хоть и беспороден, но весьма полезен будет, я мню, для заводов государевых. Вельми разумно писана челобитная и искусны диковины, коими поклонился он. Прошу, Великая государыня, не оставь своей милостью, помоги его взять ко двору в потешные работники.

Не перехватывая управления, я попытался воздействовать на носителя. Пётр легко понял требуемое и поддержал просьбу Учителя:

— Матушка, я уж и указать это готов наново, но надобно с царевной говорить, а помимо тебя делать сиё я не желаю. Прошу я тако ж вели стольнику твоему Аврааму Лопухину поспешать в Тулу неоплошно с тем указом и быть при страже у сего Никитки, покуда тот на Москве не будет. А кравчего моего князя боярина Голицына обратно повертать.

— Не можно это, сын мой, дворянину московскому и стольнику у крестьянина подлого рода за стражей быть! То великое умаление чести его будет. А через то и царской чести!

Я взглянул на Зотова, ища поддержки. "А, ладно, попробуем так. Ну, Петруша, переводи!"

— Так я в службу возьму его и дьяком готов дарить. Коли он умен, так как Учитель мой говорит, так пускай будет сей Никита помощником в новом классе государевом. И будет стольник твой не крестьянина везти, а следить за приказными князя боярина Ромодановского, чтобы вреда ему в дороге не делали. Пошлешь ли кого из приказа, Федор Юрьевич?

Тот степенно в ответ:

— Пошлю, государь, коли ты велишь, да брат твой единодержавный сиё подтвердит. Опричь его не могу, не гневайся.

— Так пошлите кого до Софьи, скажите говорить с ней хотим немедля!

Царица не торопилась озвучить свое решение.

— Петруша, чем же так мил тебе сей Никитка, что ты так хлопочешь за него? Зачем так поспешать-то и Абрама посылать? Мню я можно с подьячими на Москве в приказ быть. А коли поучат, так с него не убудет. Не пристало государю о столь малом думать.

"Ну что за времена! Лупят народ, почем зря, и считают это нормальным!"

— Матушка, но посмотри, какая диковина тем крестьянином сделана. Разве кто из кремлёвских мастеров годен такое измыслить? Потому и надо послать надежного человека, проследить, чтобы вреда новому работнику от лихих людей да от стряпчих или каких иных сильных не было. — Мой носитель слегка разволновался и "дал петуха" — Матушка — царица!!!..

Наталья Кирилловна поспешила согласиться:

— Хорошо, хорошо, Петруша. Будь по-твоему. Абрам Ларионыч, — обратилась она к Лопухину — езжай, сготовься, завтра поутру спеши в Тулу. Крестьянина того, вызволи из темницы да сюда вези. А князь боярин Федор Юрьевич с тобой своего дьяка пошлёт.

Ромодановский закивал:

— Так, так, государыня. И дьяка Семена Писцова, лучшего из моих спомощников, и наряд приказной в помощь отправлю. Надобно смотреть на избу Тульскую, что за люд у меня там, на съезжей, правит.

Я заставил Петра немного подышать глубоко и успокоиться. Голос выровнялся:

— Благодарствую тебе, матушка. А к Софье-то пойдём?

Матушка повернулась к Стрешневу:

— Тихон Никитич, батюшка, пошли кого к царевне, скажи государь Пётр Алексеевич с повелением к ней быть изволит.

Старик-боярин покряхтел, крутенько царица изложила просьбу и очень уж к Софье непочтительно, но перечить не стал. Откланялся и вышел из палаты.

Разговор далее пошел в основном о каких-то дворцовых раскладах, о делах Казанского приказа, да новых указах Софьи, и царь моментально потерял к нему интерес. Я пытался было прислушаться, но пришлось отвлекаться на объяснения ребенку, как и что крутится в его игрушке. Никого не стесняясь царь опустился на пол и попытался просто вести "паровозик по полу". Царица заметила это и попросила Зотова отвести меня в комнату и там ждать выхода. В отличии от Петра, я не обрадовался нашему удалению, так как, как раз в этот момент Черкасский заговорил об уральских делах и об Иване Нарышкине.

…

Встреча с Софьей состоялась в той же Посольской палате, где был приём и дневное сидение. Вместе с царевной туда пришли князь Василий Васильевич Голицын, князь Иван Милославский, окольничий Пётр Толстой, да дьяк Шакловитый. Ещё присутствовал какой-то чернец, которого я видел раньше пару раз на официальных мероприятиях в компании того же Федьки Шакловитого, но имени которого вспомнить не мог. Брат Иван подтянулся чуть позже. Глупо улыбаясь всем, он, поддерживаемый под локти своими комнатными стольниками, устроился на троне. Я сел рядом с ним. Правительница расположилась у трона брата на принесённом кресле. Матушка довольствовалась более скромным стулом недалеко от меня. Присутствующие разделились по лавкам, выбрав ту сторону московской власти, которую они представляли. Стоять остались только рынды за нашими спинами, да Шакловитый с Зотовым.

Первой, вопреки обычаю, заговорила Софья:

— Почто звал, меня Пётр Алексеевич? Ужель имеешь утеснения какие во дворце? Или наново отроческой мудростью будешь потчевать?

Обращалась она ко мне напрямую, чтобы более унизить мачеху. Однако я не поддался и сначала спросил разрешения говорить у царицы. Та, мило улыбнувшись, сделала вид, что разговор сей, не очень и важен для неё.

— Сказывай, Петруша, сам свои нужды, как нами было уговорено.

Игнорируя издёвку Правительницы, я вежливо отвечал посредством носителя:

— Нерадостно мне сестрица вдалеке от Москвы жить. — Софья насторожилась, видно пускать обратно в Кремль нас очень не хотелось. — Взял я к себе немцев для устройства огненных забав, да пеняют мне бояре и святые отцы в том. А православных мастеров не сыскать, а коли сыщу кого, и то без указу твоего брать не можно. Надобно мне пресветлая Правительница, великая княжна и царевна, сестра моя София Алексеевна, позволения брата моего, великого государя, князя и царя всея Велика и Малая и Белая Руси Ивана Алексеевича испросить, дабы людишек, которы мне для устроения потех дельны будут, беспрепятственно брать себе, где приищу, не сносясь впредь с кремлевскими дьяками. Я мню, довольно будет и того, что тебе писать буду, кого взял, да ждать с твоего благоволения кормов, что я указал. И по этой твоей воле, взятых потешных людишек я держать буду. А ты уж сама брата моего известишь, да дворянам и прочим ближним укажешь помешки мне не чинить. Скажу я, что будет сиё и мне ладно, и тебе не хлопотно.

Царевна на минутку задумалась, а потом спросила у присутствующих:

— А что вы, бояре и прочие большие и близкие нам люди, о сём мыслите? Как рассудите?

Многие от противной Петру стороны хотели высказать, но Софья указала на Милославского. Тот встал, покряхтел, погладил бороду и с притворным смирением отвечал.

— Что ж сия просьба не велика есмь, токмо разумею я в ней опаску, что великий государь Пётр Алексеевич по малолетству и наущению разных своих людей может не узнать подлости или басурманства того, кого он привечает. Более для сбережения благости и царёвой чести следует оставить всё, как заведено ныне. Мы же помешки чинить и не мыслим, а лишь о благочестии пресветлого имени государей московских стараемся.

"Ишь старый пень, о нравственности моей заботиться вздумал! О себе и сыновьях, да племянниках своих подумай!" Однако вслух Пётр сказал:

— О благочестии государева имени лучше матушки-царицы никто не позаботится. И как холопы могут судить о чести господина? В том у тебя, Ивашка, разумения нет. Чай ближние мои, комнатные стольники и спальники, по роду чести вам Милославским не уступят и соответчики из них наилучшие в том будут.

Показалась, что старик задохнулся от нахлынувшего гнева, но рядиться родом не посмел. Следующим выступающим стал Василий Голицын. Он неожиданно поддержал мою просьбу, только поставил условием что, коли благословения от Правительницы не будет, то и со двора моего всех взятых гнать. Я было растерялся, не зная позволить ли Петру как он хотел криком настоять на своём, или согласиться в надежде потом как-нибудь выкрутиться. Меня спас Зотов, выдвинувший встречное предложение — мастеровых, взятых без благословения, я могу перед Думой защищать, и по приговору Думы их держать.

После ещё нескольких выступивших с нашей и с Софьиной стороны, на этом решении и остановились. Я сразу же получил закорючку на своем указе о поверстании Никиты Демидова сына Антуфьева в жильцы и назначении его первым помощником к Зотову. С этим указом следующим утром и отправляли Лопухина в Тулу.

В ответ на вопрос: "Еще чего надобно?", я решился выкатить весь список требований, который мы обсуждали с Зотовым перед этим "сидением".

1. Позволить строить потешную слободу за Яузой и дать из казны денег на то сколь надобно. В той слободе селить людей взятых в потешные и моих робяток.

2. Учредить в той слободе опытовый завод для изготовления всяких диковин на мой обиход..

3. Приписать к Преображенскому мастеров из Кремля на постоянной основе.

4. Позволить мне в Измайловском стекольном заводе новые цеха учинить.

5. Выделить в Измайловском или других дворцовых селах поля для ращения заморских плодов. Да выделить деньги на покупку сих плодов.

6. Пожаловать Зотову 10 000 рублей на строительство в Лыткарино кирпичного завода исполу с казной. Да других заводов, кои он измыслит.

7. Звать мастеров иноземных для работы на заводах опять же на казенный кошт.

8. Дать денег на покупку у иностранцев всяких припасов для огненных потех.

9. Выделить из Пушкарского приказа порохового зелья, да пушек, да пищалей затинных.

10. Из дворян, сынов боярских, жильцов и прочих служилых числом в сотню взять на обучение заморскому воинскому искусству вместе со мной. Да назначить им кормов от Кремля.

11. Кликнуть в потешные полки охочих людей вольного московского люда и прочих городов, положив им денег вдвое против стрелецких.

12. Из оружейного приказа прислать мушкеты и другое огненное заведение для тех полков.

13. Повелеть Ивану Нарышкину промышлять золотые и иные руды за Камнем, где сыщется. А для того указать воеводам и монастырским властям помешки ему не чинить, а людей и припасы давать невозбранно на государев кошт.

14. Освободить от таможни любые товары, что будут от опытовых заводов торговаться за море и по Руси.

Софья и все её ближние буквально выпадали в осадок пока я зачитывал. Поэтому дискуссия началась не сразу, а была перенесена на следующий день. Но это оказалось даже на руку.

В вечор был разговор еще один, почти приватный, с патриархом. Он, я полагаю в воспитательных целях, задумал при ученике пенять Зотову на мои вольнодумства и корить того нерадением в обучении государя. Отдельно присовокупил пьянство в последний день поста, но этот грех насколько я понял не проходил по тем временам как особо крупный. А вот недостаточная церковность воспитания царских отроков могла повлечь любые по суровости для наставника последствия. Однако Иоаким ограничился наложением епитимьи — неделю строго поститься и денно, и по вечере, перед сном, читать мне наново жития и толковать их. К этому он добавил, что будет читать не сам Никита, а специальный служка-монах от подворья владыки, да тоже слушать толкования и обо всех успехах его святейшеству докладывать.

Я совсем упал духом. Носитель мой тоже затосковал. Он вообще подумал, что мы останемся в Кремле до следующих выходных, а ведь я обещал его(себя) научить плавать, если погода да матушка позволят. К счастью, Зотов сумел, соглашаясь во всём с владыкой и смиренно принимая наказание, упросить того перенести всё это в Преображенское.

Потом разговор плавно перешёл в практическую плоскость. Патриарха интересовало, может ли Зотов со своей новой бумажной мануфактуры делать льготные поставки продукции в церковные печатные мастерские. А коли сможет, то как скоро. Оказалось, что и здесь Учитель сумел застолбить деляночку. При этом, как я узнал позднее, он аналогично организации стекольной мастерской использовал свои связи в Дворцовом приказе. Ведь формально заводы числились за государем, плата иностранным спецам тоже обещалась из Посольского приказа, а вот текущие расходы шли непосредственно с Зотовского кармана. Учитель, после небольшого торга, пообещал удовлетворить запросы церкви в бумаге, но в ответ попросил крестьян на строительство и небольшую профессиональную услугу.

Касалась она распространения керосинок. После пожара репутация ламп была среди бояр слегка подорвана, и Учитель не мог пристроить изделия из пробной серии, которые были на подходе в его мастерских. Он попросил патриарха вступиться перед хулителями и благословить новые изобретения, да себе на обиход принять как дар одну лампу.

Иоаким надолго задумался, не решаясь удовлетворить просьбу своего любимца. Даже то, что среди недоброжелателей Зотова было много последователей Сименона Полоцкого и других клерикалов киевского толка, не могло подвигнуть его святейшество на такой серьезный шаг как выступление в защиту технических диковин. Не знаю на беду ли, на удачу ли, но тут я решил вмешаться. Особо нового выдумывать не стал и просто поинтересовался, может ли церковь взять исключительно на себя все производство светильного оборудования, включая набирающие популярность стеариновые свечи, с присвоением всех доходов в свою казну. А чтобы люди больше брали свечей, да ламп, архиереям во главе с Иоакимом хорошо бы прилюдно благословить их использование в быту против лучин, признав это делом богоугодным. Восковые свечи вообще можно запретить вне церковных служб, а продавать всё через лавки при монастырях и приходах. Естественно, что я обусловил свое согласие и поддержку этого проекта в думе исключительно комплексным подходом. В наивность его святейшества я ни капли не верил, но та живость, с которой он обсуждал с Зотовым хозяйственные проблемы, дарила надежду на взаимопонимание.

В общем, владыко не быстро, но сообразил, с какой стороны на хлебе масло, и свое согласие на крышевание дал, пообещав завтра прийти в Думу порешать вопросы. Иоаким, конечно, был строг и ортодоксален в вопросах веры, но ещё больше он был заинтересован в увеличении богатства и влияния церкви. Поэтому я рассчитывал, что теперь его расположение к Зотову и новым материалам возрастёт, получив финансовую базу, а наезды от святош будут делаться с оглядкой на позицию руководства. Осталось только это провести через правительство. Там тоже хватало лиц заинтересованных в прихватизации. Василий Голицын сам был не против производство стеариновых свечей на государство взять.

* * *

— Ну и что ты этим добился, Дима? — спросил меня Зотов, когда Патриарх ушел и мы остались одни. — Зачем отобрал у меня все доходы? Хорошо так не своё отдавать! На какие средства теперь дело развивать? Просили же тебя не делать ничего без совета! И момент так подгадал, что ничего сказать против нельзя!

— Не ругайтесь, Олег Александрович, все одно отняли бы. — Недолго я выдержал тыкать Учителю и теперь наедине стал обращаться на "Вы". — Не Патриарх, так Кремль. Да и продвижение диковины в массы, для расширения рынка сбыта, нам всяко надо было делать. А в это время лучший пиар через Церковь делается. Её маркетинговая сеть самая обширная и наиболее эффективная, так как доверия к ней больше чем к власти. Вот небольшой "поворот" и тот, кто нам мог мешать, теперь помогать захочет. Нефтянку ведь мы не отдаём. Только лампы. А за керосином опять же к нам. Вот как Вы рассчитывали нефтехимию прикрывать? Ведь я думаю большинство, что с ней связано, проходит в местном УК по статье колдовство.

— Как, как! Как-нибудь, да с божьей помощью. Один раз Иоаким меня уже под защиту брал. Не зря я столько времени пытался с ним отношения наладить. И сейчас бы помог. А ты всё маркетинг, пиар! — сказал, как выплюнул — Всё бы вам, эффективным менеджерам, откаты да распилы рисовать.

— Хм, Учитель! Откаты и распилы это к чиновникам. В частном банке за это можно и заплыв с тазиком бетона получить. А тут четкий учёт взаимных материальных интересов и взаимная заинтересованность. Схема стара как мир — смотри на неё не как на откат и взятку, а как на привлечение в соавторы диссертации крупного научного администратора. Это, пожалуй, ближе к теме будет.

Зотов досадливо поморщился. Но ничего больше говорить не стал. Меня же понесло:

— Представляете, Учитель, как теперь облегчится легализация новых материалов! Мы тут не философский камень ищем, а православную науку двигаем! Ни какой алхимии, ни какой чертовщины-дьявольщины — всё по благословлению патриарха московского! И заводик можно поставить на церковной земле — чай не откажут в такой малости. Можно их и на электричество подписать. На тех же условиях. Пусть церкви подсвечивают и государству мощности продают. А если цену ломить начнут, то завсегда отнять сумеем. Главное использовать организационный ресурс на момент становления. Коли священнослужители будут с этим работать, так и простой крестьянин, и любой из помещиков против не будет. Ну, что скажете?

— Эк, ты размахнулся, государь. Уже и до прожекторов подсветки дошёл!

— Так дурное дело — не хитрое. Надо как-то спрос на Руси помимо государства организовывать. А тут церкви и учить удобнее будет — коли свет у них есть. Можно и радио через колокольни запускать — так сказать смычка гражданской и церковной пропаганды.

— Вот подкормишь ты церковь, Петр, да она и задумается, как царя бы поменять, на более покладистого. С огнём играем! — он помолчав, вдруг спросил — Хм… Радио…А про бомбу атомную, чего не вспомнил?

Я, сразу не найдя, что ответить, немного тормознул в своих мечтаниях. Действительно надо сначала выбить из Софьи средства на Академгородок. Вспомнилось:

— Сами ведь учили нас, Олег Александрович, что надо не бояться мечтать. Как там? Будьте реалистами — требуйте невозможного!

— Эх, Дима, Дима! Юн ты ещё… многого не знаешь и не ведаешь. Ну да утро вечера мудренее — завтра будем биться за царские хотелки…

На этом он поднялся и неторопливо побрел к выходу из палаты. Я же смотря вслед ему, вспоминал школьные годы, когда так же наш классный устало уходил с последнего урока… Тупо сидел и смотрел, не пытаясь даже что-то сказать набежавшим слугам и комнатным. Думать совершенно не хотелось. Навалилась знакомая уже тоска от осознания предстоящего пути к мечтам. Устали за день и я, и носитель.

После Зотова ко мне заглянул Капитан, но оценив загруженный вид царя, приставать с расспросами не стал. Наоборот выгнал Матвеева с Репниным и организовал мой отход ко сну в ускоренном режиме — без молитвы и пустых разговоров.

Весь следующий день, субботу первого июля, и утро воскресенья мы потратили на утряску требований с Кремлёвской администрацией. Конечно, ни один из оружейно-войсковых пунктов не был прият, а все денежные были нещадно порезаны. Однако пособачились мы знатно, до крика, до взаимных угроз, и это несмотря на присутствие Патриарха. Хорошо, что не участвовал Майор. Не знаю, как бы он перенес то, что его пункты фактически стали разменной монетой в торге. Одно дело соглашаться на собрании вселенцев, другое слышать с какой издевкой Шакловитый и Милославский отказывают в самых даже "невинных" просьбах. В общем, в сухом остатке было следующее:

Ј землю под потешное село мне давали по другому берегу Яузы, но деньги шли не сразу, а в новом году и строиться можно будет только с помощью мужиков из одного Преображенского;

Ј опытовый завод разрешалось сделать у села Введенского, где в моем времени была станция метро Электрозаводская, финансы опять же резанули и сказали, чтобы я из своих подарочных угорских тратил;

Ј Измайловское осталось исключительно у Милославских под летнюю резиденцию брата Ивана и никаких дел мне там делать не велели;

Ј Зотову на кирпичный и прочие заводы милостиво отстегнули пять штук, но в основном зерном и сукнами, а это подразумевало крупный откат приказным;

Ј Мастеров заграничных звать разрешили, но только через Иноземный приказ, и коли в нём на то деньги сыщутся;

Ј На потехи огненные припасы велено было брать только у Пушкарского приказа, а по нужде покупать у иноземных купцов опять же только через Кремль;

Ј Оружия же не давать вовсе, людей в потешные не собирать, и обучение дворян и иных людей воинскому искусству в месте с государем не заводить;

Ј Разрешили набрать ещё 40 робяток, но возрастом не более чем на два года от моего старше, как и уговаривались в мае.

Ј За Камнем поручить искать золото Нарышкину согласились с радостью, и указ о том разрешили отправить вместе с доп отрядом стрельцов, что шел в июле на помощь князю Урусову для борьбы с восставшими башкирами.

Ј Торговать же с иноземцами мне вовсе запретили, а Брюса вызвался пристроить у себя в Черкизово под присмотр монахов Чудова монастыря Патриарх.

В целом получилось не так плохо, как боялись, но и не так хорошо, как хотели. Я не отказал себе в удовольствие в ответ на замечание боярина Хитрово, о том, что деньги сыскать трудно и казна пуста, заметить, что пусть он только мне даст книги записные по приказам посмотреть, то и деньги в раз сыщутся. Пробилась таки из меня прошлая профессия! Никогда её особо не любил, но за десяток лет привык уже чужие карманы проверять. Уж не такая, думаю, большая наука нарыть "на дыбу" в любом из местных приказов. А с переводом учета мне и Зотов, и Матвеев помочь смогут.

Перед отъездом в Преображенское я ещё сумел подоставать Софью и Василия Голицына разными расспросами про европейские и воинские дела. А добил их своим желанием всё-таки посмотреть дела Дворцового приказа и других доходно-расходных для казны учреждений. Так что отправляли нас из Москвы с чувством громадного облегчения у всех кремлёвских обитателей.

 

Глава 9

Уж скоро август, а Демидова всё нет! Не торопится что-то Инженер своему новому начальству показаться. А ведь наказывали Лопухину поспешать в столицу и Никиту обязательно везти. Шлют лишь гонцов к матушке с просьбами позволить им ещё задержаться в Туле. Что они там затеяли? Никто не говорит. Опять мне блокаду информационную устраивают! Майор, змей, вернулся весь такой ободрённый, переполненный энтузиазмом, но ничего существенного о причинах своего настроения не рассказал. Нехотя сообщил, что вытащили Демидова из ямы, да долги его оплатили и от обвинений в умышлении на здоровье государя оградили. Лопухин-то не один приехал, а с дьяком Сыскного приказа. А тот довольно хитро дело повёл к тому, что доносчик, который "слово и дело" кричал, сознался в клевете, да с тем и умер на дыбе. Помог таки нам Федор Юрьевич, показал свою преданность матушке и мне. Его посланец доброго шороху навёл в Тульской избе и теперь те с Демидова разве что пылинки не сдувают. Но всё равно, не стремится Инженер ко двору ехать. Воевода, после общения с ним, да с Майором тоже зелёный свет Инженеру зажёг — конкурентов попридержал, да церковников осадил. Тот видно на радостях и застрял там, да ещё и Строителя при себе оставил.

Кравчий провизитировав московских влиятельных шишек, занялся приказными делами. Зотов мечется между Лыткарино и Богородицким, везде нужен хозяйский догляд. Брюса законопатили в Черкизово — мозги моют. Капитан всецело погрузился в потешные дела, да ещё Голицын его привлек себе помогать. Говорит, что экспедицию за серой готовят. Это ресурс по нынешним временам жутко дефицитный и на Руси целиком импортный, посему пара рудознатцев из Швеции едут в Поволжье за казённый счет и с охраной немалой. Борис же Голицын пытается их дополнительно грузануть поиском селитряных озер и содовых месторождений в низовьях. Они с Зотовым долго спорили и рассматривали различные земельные чертежи. И те, что были в Кремле, и те, что я пытался изобразить по памяти. Капитан иногда подключался — выносил мозг, как это мы подданным потенциального противника стратегические места выдаём. БАГ же на это только ухмылялся — будут стучать поедут золото на Колыме искать. Я с тяжёлым чувством ожидал, что ещё и карты Сибири рисовать придётся. Нашли блин, понимаешь, бесплатный гуглмэп. Как только Майор осознал, что я могу виденные мной в прошлой жизни изображения довольно сносно зарисовывать (подготовительные курсы в НАрхИ таки даром не прошли), так сразу и засадил меня за корректировку карт. Голова от этого болела — ППЦ! А те изверги иновремённые внимания не обращали — думали цену набиваю. Только освободили царя от вечерних занятий с "потешными" — вот и всё послабление.

А с "робятами" Капитан показал себя настоящим зверем. По возвращению из Кремля врубил такую нагрузку, что буквально на второй день пришлось перейти им на казарменное положение. До города ездить сил не оставалось. При этом ничего кроме строевой и физической подготовки молодой потешный подполковник не давал. Одна сплошная "шагистика", марши и кроссы. А мне как официальному зачинателю приходилось ещё довольную рожу делать.

Апраксин заставил царя распорядиться о постройке на пустыре, где Брюс пытался меня ракетами удивить, полосы препятствий по его проекту. Помимо стандартного набора, что я помнил из своей молодости, он добавил ещё пару снарядов связанных с предполагаемой подготовкой к морской службе: качающееся бревно, и "пьяные ванты" — пятиметровая мачта с марсовой площадкой, куда надо было забираться, устроенная на качающейся платформе. Загнать туда знатных недорослей было трудновато. Но самодержавие рулит! Правда, пришлось самому первому испробовать полосу прямо вслед за Апраксиным. Чуть не обмочился наверху, когда Капитан качнул слегка платформу. Но, слава Богу, никто этого снизу не заметил, а я спустился уже с улыбкой и принудил Петра благодарить Капитана за такие придумки.

В общем, через две недели таких занятий, я отбивал серьёзный наезд. К нам явились многие бояре, что отправили своих чад в "потешные робяты". Оказалось, что почти все хотят "избыть" этой напасти, но боятся опалы и гнева. Поэтому стали сами выговаривать, что родовитым людям невместно сим забавам предаваться, как обычным солдатам, хоть и с государем во главе. Собрали в кучу всё — и утреннею гимнастику, на которую выгоняли царскими тумаками, и обязательное обливание, и даже избыточное, по их мнению, мытьё рук. На Капитана такую телегу-челобитную накатили, что в пору на дыбу его тащить и ката для четвертования подыскивать. Каждый его окрик записали и оттрактовали по всем мыслимым в этом веке изветам. На него даже брательник родной наехал. Зело удивлялся Пётр Матвеевич, откуда у Федора такие задумки срамные взялись. Пришлось впрягаться и выставлять царя самодуром, желающим делать это для своей потехи. А постельничий мой вроде и не причём. В результате всех тёрок выбили из государя обещание, что кто из робят похочет, тот может свободно от двора царского уйти, и в опале ему за это не быть. В тот же вечер мы недосчитались на поверке двух десятков недорослей, в основном из знатных боярских родов. Собственно это и ожидали, когда просили дополнительных "потешных". Кстати на следующий день с повинной вернулись все Голицыны. Ну, те, которые из ветви Майора — понятно почему. Борис Алексеевич стесняться не стал и пистона им видно вставил знатного. И брат его, и сыновья разве, что пол хвостами не мели как упрашивали меня вернуть их в казарму. Но самое странное, что вернулся и сын Василь-Васильича Голицына. Это Ж, как говорил один забавный медвежонок, неспроста! Рановато ещё Оберегателю большой печати яйца свои по разным корзинам раскладывать.

Вот и сидел теплым вечером царь на краю плаца и тупо пялился, как дворовые мужики сооружали новые снаряды по краям площадки. И чудилось тех устройствах ему что-то смутно знакомое, но уж совершенно невероятное для этого века.

— Скучаешь, государь? — "Блин, даже не заметил, как подкрался Апраксин".

— Охреневаю, постельничий! Достало всё. И меня, и ребёнка. После твое муштры ничего в голове не остаётся. Хоть бы чему интересному научил, ножики кидать или кониках покататься. Скоро не смогу Петра держать и изображать мазохиста. Кто такой курс расписал ты или Майор?

Федор, услышав такое обращение, мельком глянул по сторонам. Но рядом кроме молчаливого оберегателя никого не было. Потешные развалились на траве у начала полосы препятствий и наслаждались отдыхом. Ни шума, ни шуток с той стороны не слышалось. Денщики тоже не суетились, не тащили квас, не махали полотном над распаренными барами. Все ждали ставший уже традицией вечерний кросс.

— Курс ещё Генерал составлял. Борис только немного адаптировал. Чуть снял нагрузки — всё-таки не солдаты, а школяры. Есть совсем мальцы ещё. Ты, например, государь.

Пётр вроде вскинулся, услышав такое сравнение, но быстро угас, приняв мои уверения, что умаления государева имени в этом нет.

— Ну а зачем? Что толку так дрючить? Ведь последние мозги можно на плацу оставить.

— Не скул… не терзайся, государь. Методика испытана не одним поколением. Вначале тяжко, потом свыкнешься. Зимой, небось, ащо тосковать по плацу будешь. — На мой вопросительный взгляд ответил. — Да, Пётр Алексеевич, этот замес только до сентября. Пускай самые слабые сбегут. Вот посмотри ещё через неделю с десяток уйдёт. Зато на оставшихся сможешь вполне положиться.

— Так просто? — Апраксин ничего не ответил, кивнул. — Ладно, мне чего сегодня опять можно не бегать? Головка уже который день вава. Не боитесь, что от ваших карт двинется государь окончательно — с обоих своих умов съедет.

— Сегодня, может, ты и сам захочешь побегать. Филька, подь сюды!

От задних ворот дворца подбежал подросток с небольшой корзиной.

— Держи, государь! — Апраксин, окинув рогожку, достал футбольный мяч.

— Мяч? Но… как?

Фёдор Матвеевич рассказал как. За неимением каучука мяч сделали из свиного пузыря и обшили кожей. Это, конечно, было очень сильное приближение к моему привычному представлению о качестве футбольного мяча. Но, тем не менее, это был мяч! А значит, будет и футбол! Футбол! Как говорил один мой знакомый дятел* (обозначение иностранных менеджеров в РФ, эквивалент нецензурному долобо-бу) из Альбиона: "Playing football like sex, never bad! Even if you lose, you play!", то есть игра может быть удачной или не очень, но футбол плохим не бывает и ты всегда в игре. Конечно, утверждение во многом спорное, но только по формальным признакам, а не по духу. Стало сразу понятно, что это такое знакомое смастерили мужики — ворота. Даже и сетку не забыли!

А пока Капитан рассказывал, я легонько накатил и носком поднял мяч с земли. Правда, смог набить не больше пяти раз. Тяжеловат мяч, да и ноги не совсем мои, а сапоги чересчур мягки. Пётр выглядывал из подсознания пытаясь понять, чему так обрадовался вселенец. Времени объясняться с ним не было — только чуток приоткрыл память об игре. А сам уже нетерпеливо бросил Капитану:

— Фёдор, встань, не томи! Дай разок ударю.

Тот скинул летний кафтан и, оставшись в одной рубахе, потрусил к ближайшим воротам. Я подвёл мяч на позицию, приноравливаясь. Тоже скинул верхний кафтан прямо на землю. Ещё немного подкатил и метров с десяти пробил. Ворота были вроде как немного меньше стандарта. Не помнил — почувствовал. Попал я ровненько в девятку, а Капитан сумел дотянуться, только не удержал. Мяч, скользнув по его ладоням ударился в перекладину и отскочил в ещё не натянутую как следует сетку. Блааа!!! Как хорошо-то! Вот чего мне здесь для счастья не хватало!

* * *

Радость настолько переполняла меня, что я даже потерял контроль над сознанием носителя. Хорошо, что быстро спохватился. Возможно, ребенок что-то и подсмотрел из моих воспоминаний, только это не как не отразилось на нашем сосуществовании. Я же впервые с момента появления в этом мире полностью отдался нахлынувшему чувству. Пробил ещё пару раз пока смог обуздать эмоции.

Наши с Апраксиным упражнения естественно не остались незамеченными. К "полю" потянулись "робяты" с удивлением высматривая, чему так обрадовался государь. Мужики тоже столпились недалеко за воротами, нахмуренно ожидая, когда им дадут возможность завершить работу.

Капитан подошёл ко мне, неся в руках мяч.

— Нет, без перчаток всё же не постоишь. Даже от подростка прилетает хорошо.

— А почему поле не на траве, Фёдор Матвеевич? — поинтересовался я.

— Так государь, сам оцени качество мяча. Да и ненадолго местная трава будет на поле. Пока так побалуемся.

— А мяч не лопнет? Ещё один есть?

— Мы десяток сделали. Этот самый удачный. Ну что попробуем играть, государь?

— Спрашиваешь! Дай рассказывай "робятам" что и как.

И капитан, подозвав личный состав, объяснил правила игры. Потешные насторожено слушали. Вопросов не было. Кое-как распределили всех по командам. Народу хватило почти на два состава и мне, и Капитану. Апраксин опять повторил краткий инструктаж и развёл игроков на поле. Лишних расставили по кромке. Кинули жребий, и я ввёл мяч в игру.

"Нда-аа. Можно было в одиночку с Капитаном гонять. Как телята за мамкой стадом ходят за мячом!" Я поначалу старался не выбиваться из общей толпы. То же самое делал и Фёдор. Минут с двадцать так топтались гурьбой. Счёт скоро стал 7:1 в пользу царской команды. И это не мудрено, все противники, кроме Апраксина, старательно избегали столкновения с государем, а вратарь вообще чуть ли не пыль перед мячом сметал, когда я бил по воротам. Удовольствие от игры быстро пропало. Сложностей никаких — основной задачей было дойти до ворот и ударить. А ещё и некоторые из игроков стали выделять противников по родовым признакам. Пришлось озвучить повеление быть в игре без чинов и родами не считаться. Второй тайм пошёл чуть лучше. Но вратари и у меня, и у Капитана хлопали ушами. Зато Апраксину удалось почти догнать меня по голам — я дал поиграть ребенку. Появилась первая травма: Лешка Одоевский мимо мяча промахнулся, да в ногу Андрею Голицыну попал. Тот взвыл диким бегемотом. Снова остановка матча. Капитан сам осмотрел травму. По причине того, что сапоги были у нас не такие и тяжёлые, а бил Лёлик слабо, серьёзных последствий не возникло. После этого занятие перешло в стадию "индивидуально-груповой" тренировки. Опять царю пришлось ассистировать, показывая как бить, как пасс отдавать, как вести и как отбирать мяч. А потешные уже разбившись в кучки по 4–5 человек стали пытаться повторить. Через часок, уже на закате еще немного поиграли. Ну, стало чутка получше, но всё-таки я осознал, что ещё понадобится много времени, для обучения местных недорослей великой игре хотя бы на уровне дворовых команд.

* * *

С этого дня каждый вечер, если не было дождя, мы играли в футбол. Свободные от игры робяты тренировались на прилегающем к дворцу лугу. Постепенно новая забава захватывала потешных. Выявились лидеры игры. Ими стали Никита Хрущёв и Петька Ржевский. Оба достаточно рослые на фоне остальных, оба предпочитали роль опорного защитника, при этом, не стесняясь ходить к чужим воротам. Их игра уже как-то напоминала то, что удаётся школьникам 5–6 классов моего времени.

Где-то к концу футбольной недели к полю вышла царица с дочерью. Дворцовая свита Натальи Кирилловны стала совсем малочисленна — лишь три старых боярыни и пара дворянок-приживалок, все больше какие-то непонятные бабки из худых, малоизвестных фамилий. Все они, и благородные, и худородные, дружно не одобрили такого пустого времяпрепровождения, что и не преминули выразить громким нашептыванием государыне. Отметил для себя, что та от них просто отмахнулась. Видно полагала, раз сыну нравилось забава, то и ладно. Царица глядела на топтавшихся на поле потешных растерянно, не находя государя и не проявляя интереса к новой забаве. Наташка же, напротив, следила за игрой очень внимательно, всем видом выдавая знакомство с правилами. Хорошо, если это было заметно только мне и Капитану. А сестра даже пару раз вскрикнула в особо острые моменты, за что и получила осуждение от матушкиной компании. Царевна обиделась, отошла в сторону. Тут я заметил, что она слишком часто подглядывает на разминавшегося у края поля Хруща, и поспешил замениться.

— Аникита, дуй за меня! Притомился. — Отправил я того в игру.

— Как скажешь, Пётр Алексеевич. — Он легко поклонился мне, потом царевне и выбежал на поле.

Я устало подошёл Наташе.

— Поздорову ли, сестрица?

— Поздорову, Петя.

— Что это ты, свет моих очей, на Никитку глаз положила?

Царевна тихонько фыркнула:

— Вот ещё! Мне только десятый годок пошёл. Рановато ещё. Да и на кого? На Никитку? Он же глуп.

— Зато ростом вышел, спаситель твой. С того ли дня, с пожару, приметила?

— Эку нелепицу ты сказываешь, братец. Что ж с того, упала я тогда на него? Постой? Не ревнуешь ли ты часом?

— Ну уж нет, сестрица. Только ты таким взглядом его одарила… — Даже не понял, я это сказал или Пётр. Решил опять отстраниться, давая ребенку волю пообщаться.

— Молчи! Сам посидел бы в тереме! Играешься со своими потешными, а меня позабыл! На реку не зовёшь, нового ничего не рассказываешь! Кругом меня одни старухи. Дочек бояре своих мне вовсе не шлют. Только тетка Евдокия боле по возрасту сродна, да тупа она как пробка — совсем на матушку не походит. Будто и не сестра вовсе! Матушка всё кручинится — по Кремлю скучает. Сидит с приживалками своими сплетничает. И меня никуда не пускает. Вот насилу уговорила её на луг выйти — на игры ваши смотреть.

Царь, ошарашенный её напором, виновато потупил взор. "Да, действительно Пётр забыли мы с тобой о сестре". Но не прошло и минуты, как он встрепенулся:

— Ладно, полно дуться, Наташка! Мне тоже не сладко — загонял вконец постельничий!

Та чуть заметно улыбнулась.

— Так ты царь или не царь, повели отставить. Разве ж не хозяин ты в своих потехах?

Мысль так и поступить молнией пролетела у меня, но Пётр сам отказался от неё.

— Не можно, Наташа, сейчас уже поворотить. Невместно мне свои решения менять столь часто. А ты ведь думала домоводству учиться, чего ж не получается?

— Получится тут! Всех домашних дел только вышивание, да ткачество. Видел бы тутошний станок — просто орудие пыток какое-то: пыльно, шумно и совсем не интересно. Вышиванием все пальцы себе исколола! Крючком пробовала плести — не получается. Вязание скучно. Бабки всё пристают со своими россказнями — там глупости одни. А ещё по три раза в церкви стоять, ходить плавно, говорить тихо, на людей других смотреть прямо нельзя! Одно слово тюрьма! Как представлю, что так всю оставшуюся жизнь — выть хочется. Очень я сейчас Софьины мотивы понимаю. А ты как в солдатиков играть начал, так и на завтрак к нам не выходишь и в церковь только с "робятами". Хоть по воскресеньям выходил бы к матушке.

— Бабки, сестрица, говоришь? Скучно? Так ты, Наташа, сказки записывай и собирай! — Тут я немного посуфлировал. — Вот и будет памятник тебе нерукотворный. Можешь ещё казначеев да ключников пошерстить. Инвентаризацию помнишь? — Наташа кивнула — Вот и сделай, можешь не только во дворце, но и на стройке учёт поправить.

— Бог с тобой братец! Не в мои лета этим заниматься. Царевну едва читать выучили.

— Ну, тогда готовкой вот займись. Или ты в той жизни и кулинарию не любила?

— Да нет, готовить любила и люблю, только выматывало раньше стоять каждый день у плиты. Видно прав ты, Петруша. Я подумаю, может и схожу проведать поварню. А что, тебе наскучили разносолы царские? Кормят-то качественно.

— Качественно, да больно однообразно. Мне пюре картофельное уже давно снится, да котлеты по-киевски. Давай, придумай мне их! И никто тебя торопить не будет — свободное творчество. А с матушкой коли надо — переговорю.

— Не надо, сама попробую. Это ныне не запрещено. — Она отвернулась, пытаясь опять следить за игрой. — А вот и Федор Матвеевич к нам пожаловал.

Подошёл разгорячённый от игры Апраксин.

— Ну, что доволен, Пётр Алексеевич? Видел, как Никитка в одно касание восьмерочку оформил?

— Да видел. Удар у него пушечный, только кто бы ещё ему ассистировал грамотно. Остальные так толпой и бегают. Может, надо было для начала регби вводить?

Заметив, что окружающие начали прислушиваться к нетрадиционным оборотам в речи государя, Апраксин оставил этот вопрос без ответа.

— Не сумлевайся, государь, научатся! Наталья свет Алексеевна, а тебе-то люба игра наша новая?

— Люба, Фёдор Матвеевич, люба. Странно только называется она — по-немецки фунтбалом. Почто так?

Капитан понял, что Наташа тоже перестроилась и играет сейчас больше на местных.

— Не фунтбалом, а футболом. Название это Яшка Брюс предложил, и по-аглицки оно значит нога-мяч, а Петру Алексеевичу зело понравилось.

— Нога-мяч? Чудно. А почто сам Брюс не играет? Ужели до сей поры не позволено ему во дворце быть?

Пётр ответил быстрее:

— Он, сестрица, изрядно в деле ныне — под присмотром святых отцов и мастера Гриммана готовит новую потеху огненную. Пойдёшь ли с нами завтра смотреть?

— Пойду, Петя, коли зовёшь. Только у матушки спрошусь.

— А мы и матушку позовём.

И царь поспешил к Наталье Кирилловне. Я же, окончательно отстранившись от контроля, стал просто "смотреть кино".

— Матушка! Матушка! Завтра в вечор немец мой Гримман будет новый фейерверкус устраивать. Очень я желаю, что бы вы с сестрицей увидали сиё чудо!

— Постой, Петруша, не горячись. Всё бы тебе потехи. Да не опасна ли такая забава? Ну, как и в том разе, дурное с ферверкусом окаянным приключится? Погорим все.

— Нет, Матушка, мы шутих пускать с новым зельем не будем. И не Яшка Брюс потеху готовит, а Фриц Гримман. Делал он такой уже три седмицы назад, но ты не изволила смотреть. Я же зело желаю, чтобы ты видела, как красива забава сия. Да и сестрицу, прошу, с собой возьми. Почто ей киснуть среди мамок?

Наталья Кирилловна слегка улыбнулась.

— Хорошо, посмотрим мы с Наташей, коли ты так просишь. Поведай лучше, что за игру вы с Фёдором Матвеевичем удумали. Вон потешные твои который час уже бегают гурьбой, а те что стоя кричат, да ярятся. На что така потеха надобна?

Пётр растерялся, как объяснить. Я демонстративно отстранился: "Сказывай, Петя, как можешь, как сам видишь". Апраксин улыбнулся царю ободряюще. К моему удовольствию, ребенок справился вполне прилично:

— Сия забава матушка для того надобна, чтобы каждый познал себя среди другов к одной цели идущих, да чтобы стоял не только для себя, но и для всех своих товарищей, навык. К тому же понимал, что одной только силой победу не имать, а надобно и разум применить.

— Так это ж и чернь творит, когда в кулачных боях тешится. Нешто пристало царю такие забавы? Кто ж из самодержцев такое творит ещё?

— Да… Да просто любо мне это! — почти крикнул, не найдясь, что добавить к своим аргументам Пётр.

Царица покачала головой, вздохнула.

— Вот и бояре сказывают, мал ты ещё и не царского образа жизнь правишь. А Иван да Софья в Кремле обустраиваются.

Её голос слегка дрогнул и Пётр опять начал поддаваться накатывающейся волне жалости к матери.

— Не кручинься, государыня Наталья Кирилловна, — помог Апраксин. — Богатырь-сын растёт у тебя. Не стоит его с прочими царями равнять. Не только для потехи мы игрой этой забавляемся. Те робяты, кто привык в игре за Петра стоять, и в жизни с ним будут помощниками не за страх и награды. Пусть с дружиной тешится, пока есть время тешиться. А будет час и станут его робяты кругом него в споре с Милославскими. Иван в тереме чахнет-болеет, а наш свет-государь на вольном воздухе мужает и силой растёт.

Ничего не ответила на это царица. Покачала головой, перекрестила сына и повернула обратно в покои.

— Ну, довольно, утомили вы меня. Пора и почивать. Уж и звезда вечерняя взошла. — Через пару шагов обернулась. — Фёдор Матвеевич, не знаешь ли где Зотов Никита ноне? Неужто опять ему нездоровится?

— Он, матушка, в заботах всё о строительстве кирпичного заводика и бумажного тож. Да царски лампы сейчас для патриарха тщится сделать. Заказал владыка их три десятка для монастырей, а за ним и бояре московские ещё с полста на круг просят. Вот, во хлопотах своих и не поспевает он у царя бывать. Но завра фейерверкус посетить обещался непременно…

Царица не дала ему закончить:

— То тоже не дело для наставника государева, думного дьяка ако купчине метаться, корысть свою заводами выгадывать. Али жалуем мы его мало? Поезжай, князь, к нему, да укажи быть завтра до обедни у государя.

"Опа! Вот так номер! Мало что отправила моего же постельничего, будто своих стольников нет, так и временем учителя и моим распоряжается. Чего-то этого уже как месяц не было" — мысли совпали у обоих личностей, однако Пётр успел возразить первый:

— Матушка, в сём совершенно нет надобности! Поутру идём мы полком в Богородицкое, смотреть на новый завод Зотова. Там и повидаюсь с Учителем. А постельничий мой обещался сказ в вечор рассказать. Да и отбыть ему, без моего на то позволения не можно.

Царица поджала губы. Взгляд её Пётр встретил уже вполне спокойно и без волнений. "Хех, растем, однако!"

— Ну, коли у вас всё уже говорено, то поступай, Петруша, как знаешь. Мне видно только помолиться остаётся за здравие твоё. — Грустно произнесла Наталья Кирилловна и продолжила свой путь к дворцу.

Мы же с Апраксиным ещё с полчаса поразбирали игру потешных, пока сгущающаяся темнота не прогнала нас во дворец. Там под свет керосинки ещё немного поговорили о делах полка. Нужна была какая-никакая футбольная форма. Трусы нам явно ввести не дадут, ну хоть штаны просторные надо измыслить. Опять же стал вопрос рубахах. Остановились пока на красных, зеленых и синих. Капитан, вполне ожидаемо для меня, хотел сделать сине-красные, но местные технологии окраски такого авангардизма не предполагали. Ещё проблема была с обувью. Пока играли в том, что есть, но от игры в футбол она должна была сноситься быстрее. И если для родовитых, да знатных робяток было не проблемой добыть новые сапоги, то для остальных игроков столь частая обновка могла статься в существенные траты. Договорились заказать на подворье что-то подобное бутсам. Пока как получится, а потом, даст бог, получше. У них можно на носке использовать более прочную и грубую кожу. Шипы не нужны, а остальное вполне реализуемо. Конечно, это будет не олимпийский класс и дорого, но деваться некуда — царская забава затратная штука. Это опять влекло расходы и тяжёлый разговор с Измайловым, который не упустит случая настучать матушке-царице.

 

Глава 10

Утром, после ставшей стандартной разминки, и лёгкого завтрака потешный полк, в котором состава и на роту не набиралось, выдвинулся скорым маршем вверх по берегу Яузы. Дорога шла вдоль живописного берега среди высоких сосен, часто пересекая впадающие в реку ручейки. Солнце блекло глядело сквозь утренний туман. Было зябко. Командующий походом Головкин дал команду перейти на бег и уже через двадцать минут мы выбежали к холму с Богородицкой церковью. По его склону к реке сбегала единственная улица села. Завод поставили выше по течению, у перекрытого старой плотиной ручья. За прудом начинался дремучий бор, который сохранился в моем мире под названием Лосиный остров. Там стучали топоры, раздавались крики людей, лошадиное ржание. Богородицкие мужики валили лес на нужды строительства. У берега реки желтели первые три венца нового корпуса. Длинный барак тянулся от плотины вверх по течению Яузы. Там частоколом городили большую плотину и возили в неё глину с камнями.

На стройке распоряжался долговязый мастер, трубка во рту которого выдавала его иноземное происхождение. Рядом с ним учился и переводил шестнадцатилетний Василий Никитич — старший сын дьяка. Неделю назад при распределении должностей по проекту Академгородка царь пожаловал его в стольники и подмастерья по приказу строительных дел. Увидев пришедших, он поспешил самолично пойти искать Никиту Моисеевича.

Ждали старшего Зотова недолго. Ровно столько, сколько понадобилось Ваське добежать до дальнего конца вырубки и вместе с отцом пришагать обратно, а нам гуськом перейти Яузу по шаткому мостику.

Продолжая вчерашнюю лень, я опять оставил всё управление телом на царя, надеясь, что встревать мне особо не понадобится. Учитель вел разговор совершенно в официальном стиле, обращаясь к царю исключительно с подобающим именованием и поклонами. Моё недовольство этим скоро передалось и носителю. Пётр, ни мало не тушуясь, поломал всё церемонию велев говорить по-простому и дельно. Неизменный наш соглядатай от царицы — Родион Стрешнев — было закряхтел, заворочался в седле, боясь открыто выставить свое недовольство, но тотчас же смягчился, как только заводские поднесли ему чарку "Зотовки".

Потешные тоже не были обойдены вниманием. Им был предложен холоднючий квас. Однако ребятки не повелись на предложение испить с дороги, а стали ждать команды от Капитана. Он же не торопился распорядиться, ожидая, когда подростки остынут от 3-х километрового кросса. Царь этим не возмущался — ему ещё в начале занятий объяснили, что пить холодное сразу после физических нагрузок это короткий путь к тому, чтобы посадить сердце.

В общем, дисциплину показали — теперь было не то, что в начале июля. Все выстроились в три колонны по капральствам и по очереди подошли к мужикам на телеге, привёзшим бочку с квасом. Капралы отрядили дежурных на раздачу. Пётр не стал злоупотреблять своим исключительным положением, а вполне привычно занял свое место за Автоном Головиным. Похвальный взгляд от Учителя был наградой не только мне, но и самому Петру. И почему-то не был я уверен, что такая "демократичность" есть следствие исключительно моего подселения.

После приветствий и утоления жажды мы пошли "на экскурсию". Учитель и долговязый Иоганн Шихтмейер показывали устройство завода. Тут уже царь не выдержал — вышел на передний план и засыпал мастеров и Зотова вопросами. Я старался чуток подсказывать ему темы — понимая, что учитель больше будет присматриваться к "робятам", выделяя, у кого больше душа будет лежать к заводскому делу.

Начали осмотр со старого здания. Оно примостилось на нижнем берегу ручья, между плотиной и Яузой. При входе, меня поразил громоздкостью деревянный привод из цельного бревна, который пронзал стену старого корпуса. Рядом с ним через отдельное окно внутрь шёл водоводный короб. В помещении бумажной фабрики было душно, жарко и очень влажно. Журчала вода, поступающая от плотины, топились под котлами печи, стучал механизм под деревянным бункером, в который жилистый мужик периодически закидывал какое-то рваньё. Мерзко воняло чем-то непонятным. С десяток работников под руководством ещё одного немца обеспечивали текущий выпуск бумаги. Единственным более-менее механизированным участком был размол первичного сырья. В дубовом барабане железными ножами крошилась старая ткань, льняные и конопляные волокна и даже немного макулатуры. Вся эта масса через нижние отверстие выталкивалось в корыта, которые руками опрокидывались в большой парящий чан. Отдельный чановый постоянно перемешивал бумажную массу. Работа его была адова — среди испарений крутить веслом тяжёлую кашу. К тому же от него требовалась и некоторая квалификация — определять густоту смеси. В случае необходимости надо было звать мастера или самому распоряжаться добавлять воду, массу и ещё какие-то химикаты. Потом два мужика выталкивали готовое варево в большую ванну, тоже подогреваемую небольшой печкой. Там уже специалисты черпали бумажную массу и скалками раскатывали её по сетке в листы бумаги, отжимая оставшуюся воду. Затем откидывали их на сукно, и молодые подмастерья осторожно несли это в сушильню или дальше, где бумага мазалась кистью каким-то белым раствором. В углу избы, на небольшом постаменте за конторкой скрючился помощник Иоганна — полноватый немец Яков. Он сразу спустился к гостям и принял живейшее участие в общении с робятами. При этом умудрялся внести в разговор такую долю подхалимажа, что становилось до тошноты омерзительно. Не выдержав этого, я повернул к выходу, но не тут-то было. Носитель явно захотел сам помешать кашицу и раскатать лист бумаги. Желание было это для меня достаточно неожиданным, поэтому я даже не заметил, как оказался возле котла. Царь медной длинной черпалкой потащил варево к сетке. Руки подростка не выдержали тяжести, и кашица хлюпнула неровной кляксой мимо следующего чана. Положение спас сам Иоганн, умело поймав массу и начав откатывать её ручной скалкой по сетке. При этом он не выпускал изо рта любимой трубки и не переставал на корявом русском пояснять свои действия.

Неудача погасила интерес царя, и он поспешил вон. У двери я заметил, что тряпкорубка стала стучать звонче, а мужичок, который питал её, устало сидит в углу.

— Никита, — позвал я Учителя, — а сырья-то хватает? Из дерева целлюлозу варить не пробовал?

Он шепотом одернул меня:

— Государь, не дело сейчас о секретах говорить. — А вслух сказал — Сырья, слава богу, великий государь хватает. Не велик выпуск новой бумаги. Вот поставим новые бумажные машины — тогда прошу тебя прислать мне Яшку Брюса в помощь для розмысла над бумажным делом. Чаю, может помочь сей отрок мне добрым советом. Больно светлая у него голова.

— А когда поставить сии машины думаешь? — Я не повелся на желание царя пообещать выполнить просьбу Учителя и поменял тему. — Уже ли сделать их успел?

— Даст бог, к зиме и поставим. Машины эти сделать не успел, но задумку уже в роспись воплотил. Коли ещё людишек дашь, государь, может и быстрее получится. За нового твоего мастера из Тулы хлопочу. — Пояснил Зотов. — Игрушки у него изрядно сделаны, так может своими руками золотыми и мне грешному поможет тот мужик.

— Не обнадёжу я тебя ныне, Учитель. Надобно мне с кравчим своим да с постельничим совет держать. Тот тульский мастеровой один, а желаний, что делать ему у них изрядно. Но пошли на воздух, Никита Моисеевич — видишь, как мои робяты притомились. Не интересует их бумажное дело.

Зотов разочарованно покачал головой на мой отказ обещать ему ресурс Инженера, но тему разговора таки поменял.

— Не все равнодушны, Пётр Алексеевич. Заметь, как у Тишки Мальцева глаза горят, как он слушает пояснения Иоганна. Так что, его мне на практику потом оставь. И может быть Одоевского ещё.

— Добро, Учитель! Как только — так сразу! С Апраксиным сиё обрешим в вечор сегодня. — Тут царь почувствовал лёгкий укол голода. — Айда, подкормишь нас чем-нибудь. Больно лёгким был завтрак.

И мы выбрались наружу. Там на берегу Яузы уже поставили стол и разложили для потешных по куску хлеба с холодной телятиной. У больших медных котлов стояли слуги, готовые потчевать знатных отроков горячим сбитнем. "Ловко, ловко у них всё организовано. И когда успел?" — подивился я расторопности местного старосты.

Вступив вновь в управление телом, я садиться со всеми за общий стол не стал. Взял мясо и кружку и отошёл к берегу реки, где на обрубке бревна устроился подкрепиться. В процессе питания я пытался повнимательнее присмотреться к кустам на том берегу — ждал нужного мне человека из местных — Фролова Глеба.

Глеб — это бывший шут царя, изгнанный за компанию с другими карлами после майских событий. Он прорвался ко мне с челобитной в последний мой вечер в Кремле. При этом смог выбрать момент, когда отлучились и спальники, и охрана. Даже вечные мои сопровождающие Матвеев и Головин проспали его появление. Я тогда сильно удивился и испугался такой пронырливости этого горбуна. Не смотря на увечие, полученное в детстве, Глеб отличался необычной подвижностью. Движения его были быстры и резки, но по особенному точны. И если бы не память Петра, узнавшего его, я непременно посчитал бы, что Милославские решились на радикальное решение проблемы двоецарствия.

Ростом горбун был не выше царя, но, пожалуй, втрое шире в плечах. На обезображенном шрамами и заросшим курчавыми черными волосами лице его выделялись пронзительным блеском глаза. Именно их умный взгляд удержал тогда меня от немедленного поднятия тревоги. Глеб кинулся в ноги и скороговоркой отбил просьбу дать ему пропитание и не оставить милостью. Глухой рокот его голоса был понятен в каждом звуке, не смотря на скорость речи. Это так же заинтересовало меня, так как указывало на хорошее развитие мозга этого калеки.

— Хорошо, в милости не оставлю тебя, Глеб. Токмо матушке сказаться надобно. Почто к ней не пошёл прямо.

— Прости государь, за слова мои, но не возлюбила меня государыня-царица. Али не помнишь ты, что только твоим заступничеством был взят. Зело ты любил потешаться над моими плясками. Над тем, как я бояр кажу.

Я со стыдом вспомнил, как Пётр ребенком действительно забавлялся, заставляя шута танцевать, что, при увечиях того, получалось весьма карикатурно.

— Прости, был мал, да не разумен!

— Что ты, что ты государь! Зачем же ты винишься перед шутом? То дело господское над шутом потешаться.

В его словах я увидел столько затаенной грусти, что мне остро захотелось исправить несправедливость.

— Всё равно, прости, грех смеяться над увечьем. Будь покоен, тебя не забудут. Утром матушку упрошу тебя вернуть.

Глеб пронзил меня своим взглядом.

— Другой ты стал, царь-государь. Совсем другой.

— Пришлось меняться, шут. Такая жизнь настала.

— Правду народ баит, что дух в тебя вселился. Токмо спорят люди, каков дух, добрый, али худой.

Меня заинтересовала возможность узнать немного больше о том, как Пётр выглядит в глазах обычных людей. Узнать из независимого источника, так сказать. Что бы там не докладывал Майор о настроениях москвичей, как бы ни старался выглядеть беспристрастным аналитиком, не было у меня к нему абсолютного доверия.

— Расскажи, Глебко, как народ сказывает. Только правду говори!

— Шож царь-батюшка сказывать? Ты уж сам вопрошай, а я ничего не утаю, не скрою.

— Про всё рассказывай. Что думает простой люд про смуту, про царский двор, да по меня и матушку мою.

И Глебушка рассказал! Не ожидал я, что так заметны вселенцы. Казалось, что благодаря моей шизофрении удаётся не сильно выпячиваться, а все изменения прикрывать переживаниями. Думал, что специально готовившиеся к переносу темпонавты, так же смогли вжиться в новый мир. Но не тут-то было! Острый народный глаз подметил, а молва-сорока разнесла, что круг царя-младшего полнится странными, будто не русскими людьми, которые и молятся не по-московски и умения у них многие появились. Дворяне и другие ближние к царям про это ничего не говорят и удивления не выказывают. Всё списывают либо на суровость предков, что воспряла в юном царе, либо на монарши причуды, коим оказывается и дед, и отец Петра чужды в подобном возрасте не были. И неметчиной увлекались, бывало, и церковными службами по малости лет манкировали, только у них наставники были не в пример Натальи Кирилловне, держали их в суровости и страстям не потакали. А народ ещё глубже видел, особенно дворцовые служки. Доставалось не только царю. Малые, повседневные привычки выдавали и Капитана, и Майора и молодого Лопухина. Только Учитель был пока более прикрыт. А так "срисовали" всех попаданцев. Глебушка мне подробно обсказал, кто "не от мира сего" и почему Учителю прощается чудачество, а Ивана Нарышкина едва терпели, почему так доброжелательно приняли изменения в поведении Петра. Большое значение сыграли добровольная передача власти старшему брату и спасение родной сестры. Очень польстила мне народная молва, что царь по совести живёт и для правды народной более радетелен, чем Кремлёвские, кровь по-напрасну не льёт, но и себя в обиду не ставит. Может и Борис Голицын, здесь подыграл, но всё равно приятно было узнать, что считают и Петра, и всех Нарышкиных неправедно обиженными.

Подробно рассказал Глеб о бунте старообрядцев, о его усмирении верными Софье стрельцами. Последних жутко ненавидели посадские и мелкие служивые, а сторонников старой веры среди них, напротив, было много. Теперь получалось, что и старообрядцы относились к царю с жалостью. Считали, что выслали его Милославские с Патриархом из Москвы, дабы не был он за них. Софья-то в беседах разговаривала с царицей придерзко, и это так же не укрылось от взора народного. Странно только, что на Майора это отношение не распространялось. Напротив, его считали главным сподручником своего брата, который держит младшего царя под стражей и воли не даёт ни ему, ни царице.

"Интересно и неожиданно. Вовсе не рассчитывал на такое отношение к Петру. Как же многих разочаровать придётся! С церковью рвать никак нельзя, да и со стрельцами надо отношения выстраивать положительные, а такую народную любовь, такой имидж терять не хочется. В реале-то его не было. Или было? Пётр и тогда был гоним, и стрельцов вряд ли сильней любили. Может эта жалость и спасла его в нашем мире. Антихристом-то уже потом нарекли!" Тут меня затопил испуг проснувшегося ребенка: "Антихрист? Как? Почто? Меня?" Пришлось успокаивать: "Спи, спи дальше Петя, я для того и живу с тобой, что бы этого не было". Однако мальчишка спать уже не хотел. Он узнал Глеба, обрадовался, захотел, чтоб тот сплясал — потешил царя. "Нет, Пётр, подожди. Да и недостойна сия забава государя!" — одёрнул я ребенка.

Видно мой внутренний разговор стал заметен шуту, хотя к тому времени научились уже мы с царём скрывать свою шизу. Это добавило ещё поинтов Глебу. Захотелось мне задержать его при себе. Очень приглянулся мне этот калека.

— Постой Глеб, уж скоро комнатные мои проснутся. Надобно к матушке идти просить за тебя. Пойдёшь ли ко мне опять шутом, али писарем. — Вспомнил я о его хорошем почерке.

— Пойду, государь, чего б и не пойти. Мне без твоей милости и не жить вовсе. Кем позовёшь тем и буду. Яко пёс у ног твоих спасть буду!

— Вот и добро. — Увидев его покачивание головой, улыбнулся: — Да не тушуйся, Глеб, сам говоришь, я сильно поменялся. Только больше мне таким унизительных слов не сказывай. Не любо мне сиё, помни!

Он ответить не успел. От могучего пинка дверь распахнулась, едва не слетев с больших кованных петель, и я увидел влетающего в мою спальню Капитана. Моргнуть глазом я не успел, как он пробил шуту ногой прямо в ухо. Тот отлетел к окну, но быстро вскочил и набычившись рыча попёр на Апраксина. "Ну, Силён, черт. У другого бы давно головёшка от такого удара отвернулась бы!" Фёдор не стал ждать своего противника и пробил ему второй раз уже просто прямым. Но Глеб оказался тоже не прост. Он резко поднырнул под удар и попытался боднуть противника в корпус. Капитан, видно, не ожидал сопротивления и такого приёма, поэтому словил Фроловским лбом прямо в солнечное. На секунду схватка прекратилась. Горбун тряс головой от удара в кольчугу, а постельничий мой пытался восстановить дыхание.

— Стоп! Брек! Отставить! Бл…! Всё собрал! Прекратить! — не сразу я нашёл правильное по времени слово. — Спокойно, Фёдор! Мне ничего не угрожает! Это лишь шут мой!

— Не угрожает! Да этот Квазимодо и Дюшу, и Антоху завалил! Сука! На дыбе сдохнешь, смерд! Быдло! Пёс! — Из Капитана полез боярин Апраксин.

— Не злобись понапрасну, боярин. Живы царски постельники. Водой отольёшь и будут здравы.

— Ты! Ты, тать, к царю, обманом шёл! — Пошёл было опять в атаку постельничий. — Подсыл!

Мне пришлось уже вставать между ними.

— Охолоди, боярин! При царе лаешься на слугу его! Сам не уберёг государя, так чего яришься по-пустому? Не званным ко мне влетел, да боем решил ближнего моего бить! Али невежда ты, без поклону царю на его слугу пенять!

— Государь, Пётр Алексеевич, — с видимым трудом Капитан преклонил предо мной голову — вели на дыбу свести сего вора. Не ближний он тебе, а ворог злейший! Надобно поспрошать его крепко, каких бесов ему в царских покоях надобно, да кто подослал его!

— Я здесь говорить буду, кто ворог мне, Фёдор Матвеевич, а кто человек ближний! Коли велю, так и ты на его месте шутом будешь! — Увидев яростный взгляд Капитана, я сбавил обороты. — Впрочем, благодарю тебя за службу верную. Вижу о здравии моём печешься более, чем о чести. Не ярись на Глеба боле.

Насилу успокоился боярин. Однако шум схватки услышали караульные стрельцы и вломились в палату чуть не десятком человек. Царя они знали, Апраксина — тоже, а вот, горбун может и был им знаком, только ведь надо кого и схватить. Поэтому поволокли его вниз на двор, и меня слушать не стали. Что им слова царствующего отрока, если царица-мать уже в передней грозится всех их с семьями со свету сжить, коли вора не добудут. Вот и было потом от меня задание ребенку — упросить мать не казнить Глеба, а напротив, вернуть его ко двору. Удалось первое, но не второе. Отделался горбун плетьми у ссудного приказа и неделей в холодной.

Я заходил к нему, перед отъездом. Сам принёс помилование, всё-таки выпрошенное мной у матери. Дал и один стянутый мной угорский из именинных подарков. Велел на прожитие стать в Черкизово, при Якове Брюсе, но каждый день быть у меня.

* * *

С тех пор я старался часто пересекаться с Глебом. Капитан пытался мешать, грузил занятиями. Даже ставил во фрунт царя, за нарушение режима. Ведь не подчиниться своему же уставу потешного полка я не мог. Поэтому шут часто не успевал много рассказать.

Лишь с началом игр в футбол Капитан немного ослабил диктат. Вот вчера, наконец, когда искали сбежавшего Ваську, я в овраге поговорил с Глебом обстоятельно. Он верный данному обещанию следить за Борисом Голицыным донёс мне о его афере с кладом в Китай-городе. Видно Майор из того времени узнал, где будет зарыт клад на Варварке, вот и попытался купить нужный дом. А когда хозяин, гость суконной сотни, отказал ему, он подослал поджигателей. В огне погиб сам купец и почти все слуги, с десяток душ, спаслись лишь его жена и дочь. Голицын уже у них купил пепелище, куда потом с неделю не пускал никого, даже приказных из Кремля. Глеб, помня мою просьбу следить за кравчим, смог разузнать кое-какие обстоятельства покупки пожарища через убежавшего от купца пацанёнка. Потом отыскав и подпоив беглого Голицынского холопа, Фролов выведал, от чего так трясется над пожарищем боярин. Бывший дворовый Бориса Алексеевича боялся за свою жизнь и топил свой страх в хлебном вине. Ведь всех холопов и приказчиков, кто копал и вывозил найденное серебро, Майор либо утопил, либо сослал в дальние свои деревни в степном крае, вырвав языки. Шут обещал беглому царское покровительство и защиту. Теперь и пацанёнок, и горе-кладоискатель хоронились среди нищих у Фроловских (Красных) ворот земляного города, но готовы были на дыбе подтвердить свои показания.

История для меня показалась дикой. Я в неё не особо поверил сразу — Майор, всё-таки был свой человек, из моего времени. Но шут заранее догадался привести холопа, который и показал мне монетку, один в один походящую на те, что получил от Голицына на именины. На вопрос насколько велик был клад — рассказали царю о пяти горшка полных монет. У меня в голове не укладывалась, как мой современник за серебро решился на убийство стольких людей. Если оно нужно для прогрессорства, то достаточно было сказать мне и царской властью клад смогли бы изъять легально. Начитанный Глеб подтвердил мне, что была в Уложение лазейка на это. Неужели только ради денег Борис убил? И не словом, ни взглядом не выдал себя.

Стало страшно — показалось, что при необходимости Майор так же пожертвует и мной. Не дай боже стать на пути его! С того момента царь стал подозрительно посматривать и на Капитана с Химиком, и даже на Учителя. "Ведь все они в одной команде, а я здесь случайно. У них цель есть, они готовились, планировали, а теперь вынуждены исправлять игру незваного в попаданцы дилетанта". Вспомнились странные взгляды Майора на царя, непонятные переглядывания с перемигиванием вселенцев, когда я вроде не должен был то заметить. А ведь думал, что они меня приняли, что я в команде.

Распалил себя так до полного испуга Петра. Его сознание стало сразу подкидывать варианты уничтожения остальных попаданцев. Чрез силу утихомирился. "Нет, хватит мозги себе размножать. Мало шизы, ещё и паранойю заработаю с детства. Надо бороться, Петя! Надо. Нужны они нам все. А что до использования — пусть! Пусть думают, что играют меня. А мы будем играть их! Будем, дядь Дим!" — я потряс головой — "Вот, теперь уже по-настоящему с сам собой разговариваю, не деля сознание!"

Хлебнул ещё сбитню и стал дальше ждать. Но напрасно я вглядывался в кусты. Не пришёл ко мне мой верный шут.

 

Глава 11

После небольшого перекуса настало время отправляться нам обратно во дворец. Зотов же засобирался в Измайлово на государев стекольный завод. После короткого совещания решили идти туда всем полком и там оставаться до вечера. Апраксин ускакал в Преображенское предупредить матушку, обещая вскоре нагнать нас. Походом остался командовать один Головкин.

До Черкизово добрались довольно быстро, срезали угол через поля. Там на заливном лугу, где в моем времени располагался стадион "Локомотив", устроили привал. Заходить в село и, особенно на летнее подворье к Крутицкому митрополиту, мне совершено не хотелось. Был он близок к новому главе посольского приказа и, следовательно, царевне Софье. Помогать нам он не сильно горел желанием — только заступничеством патриарха и спаслись.

Навстречу с Брюсом я пошел один, с малым караулом потешных. На крутом берегу Сосенки, там, где она делала резкий поворот на юг и вливалась в пруд, стоял небольшой дом, огороженный низким, не выше человеческого роста, частоколом. С запада от деревни его отделяла вода и обширный луг. К востоку от него начиналась небольшая роща, за которой вдали виднелись крыши измайловского дворца и главы достраивающегося собора. Само село и митрополичья усадьба находились от обиталища Брюса на восточном берегу обширного пруда по обеим сторонам Стромынки.

Пошли пешком и напрямик. Добираться на противоположный берег пришлось по шатким мосткам из пары тонких бревен. Отмахиваясь от августовских оводов, чуть было не свалился в речку. Хорошо один из робяток вовремя спрыгнул в воду и поддержал царя. Пока поднялся на берег, я основательно упарился.

Обойдя острожек, вышли к воротам. Там, сидя на самом солнцепеке, дремал один из приписанных к Яшке монахов. Признав в подходящей к нему группе дворовых царя, он вскочил, дернулся было предупредить кого-то, но потом, видно, решил, что уже не успеет, и просто замер в поклоне. На шум из-за забора вышел здоровенный детина и пробурчал, что в острожек позволено кроме государя входить только по пропускной бумаге от князя. Пришлось подчиниться. Проходя внутрь частокола, бросил сопровождающим:

— Тута поскучайте.

И тут же внутренне сконфузился — уж очень наигранно прозвучала иновременная фраза. А Пётр ещё добавил мне воспоминанием, откуда я мог её подцепить. "Вот на таких мелочах и сыпятся все попаданцы".

Брюса в острожке я не нашел. Зато нашёл Глеба. Они с Фрицем снаряжали порохом и смолой небольшие ракетки по краям двухсаженного колеса. Увидев входящего царя, работу не бросили. Только осторожно поставив в сторону колесо и перекрестившись, Глеб на образа, а мастер просто обратив взор на потолок, поклонились мне.

Первым заговорил Гримман:

— Ваше Величество, позвольте выйти на двор. Здесь не есть доброе место для вас. Много, ошень много плохой дух.

Действительно, чем-то химическим явственно несло от дальнего угла, где под большой вытяжкой стояли различные склянки. "Всё-таки не выдержал Антон, а ведь я просил делать только на текущем уровне технологий!"

— Пустое волнение Фриц, сейчас уйду. А где помощник твой главный? Где Яков?

— Тут есть мой помощник. Сегодня ваш шут есть мой помощник. А герр Яков взят господином Зотовым для его нужда. Но не извольте тревожится, фейерверкус ныне будет больше и красше прешнего. Глеб есть хороший и умный. — Видя мой удивлённый взгляд, повторился — да-да умный. Несмотря на увечье он весьма… аккурасьон.

— Ясно, делай дальше, только я у тебя шута своего заберу.

Мастер возражать не смел, вздохнул и позвал.

— Роберт, ком цу мир.

Из-за дальнего верстака, из какой-то тени робко выглянул худющий юноша. "Вот это новости! Как это без царского указу нового работника, да ещё немца, на секретный объект устроили. А из меня Майор душу вынул пока Глеба сюда прописал". Злость мгновенно охватила меня.

— Кто таков? Почто здесь? Кто позволил? — мой окрик буквально пригвоздил мальца к месту.

Мастер поспешил на выручку.

— Ваше велитчество, прошу простить, сей мальшик сирота, сын моего доброго знакомого — капитана Штольц. Капитан погиб на последний война с турка. Бедный мальчик должен работать, чтобы держать свой больной мутер и маленький систер.

— Мне плевать, сирота он или нет! Отвечай, кто позволил на режимный объект нового человека взять. — Распаляясь, я даже прекратил фильтровать слова. — Почему без указу? Грамота от Голицына с допуском имеется? А дозволение от отца Кирилла? На что он тебе нужен?

— Я, я, ваше велитчество, грамота от коназа имею — и что-то быстро-быстро на немецком юноше.

Тот засуетился, метнулся обратно к верстаку и с какой-то полки взял листок.

— Вот, ваше велитчество, сей манускрипт подтверждает…

— Давай сюда, — я нетерпеливо перебил его и вырвал грамоту прямо из рук Роберта.

Стал читать.

"Сим удостоверяется право Петра Штольцева (Robert Shtolz) осьмнадцати лет…" — чего-то он не выглядит на этот возраст… — "православного" — хм… — "работать с мастером Фрицем Гриманном в потешной избе и помогать ему в устройстве огненных забав. БАГолицын." Ниже подписи Майора раздел с особыми приметами. Быстро сверил описание лица с оригиналом и не найдя особых отличий. Вернул грамоту Фрицу.

— Но без моего указу нет ему жалованья от казны, и быть он здесь не должен!

— Извольте, ваше велитчество, на обратной стороне князь сам начеркал и велел вам особо показать.

— Где? Там нет ничего!

— Князь Борис наказал на словах вам передать, что письмо тайно, и великий государь понимать, как его читать. Он сказал "пароль", особо слово, для вашего царского величества.

"Блин, развели тайнопись!"

— Говори!

Гримман указал глазами на Роберта и Глеба.

— Вон! Все вон.

Когда мы остались, Фриц сказал пароль — "Ленин" — и я слегка тормознул, не сразу въехал. Потом догадался и спросил огня. Гримман испуганно сказал, что ныне огня здесь нет, так как они зелье к фейерверку готовят, и надобно иди в другую избу.

Там подержав письмо над пламенем свечи, я разобрал сообщение Майора:

"Дим, волну не гони, парень дельный, я в курсе. Вадим" Всё это выглядело формой тонкого издевательства. И тоже пошло в копилку паранойи.

— Так Фриц, грамоту я сию у тебя забираю. Роберт или Пётр, неважно, здесь ночует и никуда не отлучается, пока указ мой не привезут.

Тут я услышал топот копыт и голос Капитана, которого караульный из оберегателей не пускал внутрь. Пришлось поспешить на выход, ибо по доносившимся до меня крикам, Апраксин включил боярина по полной.

Да, картина маслом, как говорил один персонаж из Одессы! Бледный, замерший истуканом монах, охранник, схватившийся за бердыш, и буквально наезжающий на него конем, да в придачу матерящийся со всей своей военно-морской изощренностью, Капитан.

— Фёдор Матвеевич, не полно ли тебе лаяться? Али не по глазам — служивый в своем праве. Едем, есть тебе, что занятное показать. Слазь — это я уже сопровождавшему ему Головкину — далее один веди полк в Измайлово. Мы с князем опричь едем.

Повернулся, отыскивая шута:

— Глеб, все готово? — тот кивнул в ответ. — Сегодня будь у потехи непременно. Там и поговорим.

Приказав охране не выпускать из острога до указа нового работника и подождав пока подгонят под мой рост стремена, я взобрался на самое скоростное средство передвижения текущего времени. Собственно царь не любил передвигаться верхами, но сейчас уже очень хотелось посмотреть наедине на реакцию Капитана.

Как только пересекли торную дорогу, и пошли по широкому склону долины, я вынул из-за пазухи и показал Апраксину тайнопись.

— Видал, хохму?

Тот сразу ответить не успел, так как смирная кобылка подо мной дернулась, и Капитану пришлось ловить царя, который на лошади держался не многим лучше собаки на заборе.

— Видал. А что Дим, не оценил?

— Нет. Зачем было мне мозг выносить ответственностью, если вы сами решаете все вопросы?

— Не было возможности указ получить, а парень аккуратный, грамоте выучен — Вадим его сам спрашивал. Яшка нам нужен для других дел — незачем такого специалиста на забавы тратить.

— Ну и чем он занят? Я ведь патриарху говорил, что он мне только на потехи нужен. Как от обвинений в алхимии и колдовстве при случае отмазываться будем?

— Официально он помогает ламповое масло из земляного делать. На это Учитель добыл разрешение у церковных кураторов.

— А реально?

— Реально пытается при имеющихся ресурсах организовать производство серной кислоты, да Зотову по хозяйству помогал. В прошлый понедельник водой пришёл караван из Персии. Тонн десять нефти пригнали купцы. Это помимо шёлка, хлопка и ещё каких-то минералов. Вот пока размещали, сортировали, он и не успевал с Гримманом работать. Хорошо этот Роберт подвернулся. Шут твой конечно шустрый малый, но на работе его почти не бывает. Я считаю вообще Яшке лучше работать в Лыткарино. Вопрос с перегонкой и очисткой нефти также надо закрывать. Может параллельно и чего другого доброго придумает!

"А другое это должно быть непременно зажигательным" — закончил я за Капитана фазу. Понятно, что они с Майором стремятся оборонные технологии быстрее развить. Учитель воспользовался каникулами и коммерцией занялся. Инженер, Строитель и Химик непонятно чего хотят. Вроде как признают лидерство военных. "А я? Чего я хочу? Пётру тоже милитари-стайл по душе, а я привык доверять Учителю. Интересно, насколько царское слово что-то решает сейчас? Насколько я независим в выборе? Судя по последним ходам Майора, по тому, что рассказывает Глеб, мне просто находят игры." Стало обидно, пусто на душе от собственной ненужности.

Некоторое время ехали молча. Очнулся я от внутреннего разговора только когда нас рыся обгоняла колона "робяток".

— Фёдор Матвеевич, от меня, что ещё надо? Указы я подпишу, если с церковными или царицей будет разговор, лады, возьму всё на себя. Дальше как будем?

— Сегодня Борис Алексеевич будет вечером на потехе. Поговорим. А так всё по-прежнему. Распорядок дня пока не меняем. Ждем появления Инженера, и если кто ещё объявится.

Через некоторое время он продолжил:

— Да, государь, совсем забыл, БАГ хотел новую мельницу пороховую поставить.

"И почему про мельницу я не удивлён!"

— Кто поставить хочет?

— Борис Алексеевич Голицын, короче — БАГ.

— Зачем, дядя Фёдор? — Апраксин усмехнулся, поняв намёк — Те, что есть, совсем плохой продукт дают?

— Говорит плохой. Надо несколько новых, неосвоенных в этом времени этапов обкатать.

— Расскажи подробнее.

И Капитан рассказал! Я даже и не подозревал, что для производства простого дымного пороха необходимо так много. Казалось, если он уже используется и давно, то можно обойтись малыми улучшениями. Ну, там руки пацанам помыть, образно говоря. Однако для нормальных ракет, чтобы они летели туда, куда мы хотим попасть, и технология должна быть на уровне как минимум начала двадцатого века. Причём прямое копирование для неё не подойдет. Подогреваемые паром гидравлические прессы, например, взять было негде. Вот и решили ставить специальную опытовую пороховую мельницу, искать обходные пути. Пока она будет небольшой объём рассчитана, но с обязательной возможностью масштабирования.

* * *

Так за беседой незаметно и добрались до Измайлово. Здесь по жаркому времени бытовал и царь Иван с сёстрами и тетками. А вот то, что Наталья Кирилловна прибыла со своим поездом, стало для меня неожиданностью. Так резво собраться было не в обычае для царициного двора, да ещё прихватить и родных братьев, и сестру государыни. К счастью матушка не оставила скучать в Преображенском и Наташу. Всё ж девчонке развлечение. В общем, в Измайлове собрались почти все Романовы царствующего дома, кроме правительницы и царевны Татьяны Михайловны. Софья оставалась в Кремле, как она сказала "для дел государевых", а тетка "по нездоровью" от которого, по слухам, её лечил особый певчий из малороссийских черкас.

Появились мы как раз ко времени обедни, и царь был вынужден стоять рядом с братом и его ближними в соборе, да делать вид, что молится. Иван заметил эту неискренность и после службы попенял на слабое усердие младшего брата.

— Ты ж, брате Иван, вдвойне за благо Российского царства молишься. Мне просить господа — только надоедать. Право слово, нет времени — дела ждут.

"Занятно, как он испугался, как забегали глазки, ища поддержки среди бояр и попов на такое смелое высказывание. Ничего, толи ещё будет!" Петру так же понравилось задирать брата и пришлось сдерживаться, чтобы под такое настроение донора не наговорить лишнего.

— Позволь, брате, осмотреть сады тутошние и погулять в них с сестрой.

За Ивана ответил его дядька — князь Прозоровский.

— В том вас с царевной, великий государь, никто неволить не может.

Я же, игнорируя боярина, опять обратился к Ивану:

— Вели тако ж покормить моё воинство, да определить им место для сна дневного.

И снова мне за брата его кравчий сообщил, чтобы я не беспокоился — уже обо всём распорядились. А Иван так и простоял, хлопая ресницами. Убогий!

Обед, прошёл довольно занудно, так как царь был вынужден оставить потешных на Апраксина и присоединиться к брату. Царица с сестрой, падчерицами и дочерью кушала отдельно в соседней палате. Робятам повезло — им накрыли на берегу пруда, окружающего дворец, а царское семейство вынуждено было париться в душной трапезной.

После еды я не отправился почивать как все родственнички, а пересек пруд и углубился в сад. Наташке, видно, тоже не спалось. Царевна прогуливалась у входа в оранжерею в компании с мамкой — Марфой Залеской. Она немедля потащила брата смотреть теплицы, где поспевали лимоны и апельсины, считавшиеся в этом времени весьма дорогим лакомством. "Хм, а я и не подозревал, что с каждой чашкой чая годовое солдатское жалование перевожу!"

В царском саду, превосходившим по размеру и Кремлевский, и Преображенский раза в два-три, было множество фруктовых деревьев, обширная бахча и огороды, откуда на царский стол приносились овощи и зелень. Теплицы по площади занимали, по моей оценке, соток десять-пятнадцать. В них росло много теплолюбивых сортов — цитрусовые, виноград, черешня, айва, абрикосы и персики, даже две финиковые пальмы были, правда, совершенно засохшие. Вообще царские оранжереи произвели на меня впечатление. Я не ожидал увидеть что-то подобное, а носителя расспрашивать о такой мелочи не додумался.

Постепенно мы загулялись от позёвывающей Марфы и забрели в дальнюю часть сада на берегу Серебрянки. Здесь прогуливаясь между сливами и грушами, Натуся-Лидуся рассказала, как утром уговорила матушку, чтобы ей о дворцовом хозяйстве всё рассказали, да показали. Царица сильно удивилась подобной акселерации, но навстречу любимой дочери пошла. Первой и пока единственной целью инспекции стала поварня. Несмотря на жару, чад и открыто выражаемое мамками недовольство малолетка-царевна осмотрела все закутки и все процессы. А потом закатила легонькую истерику из-за увиденной антисанитарии. На беду дворовым, они решили в тот момент в готовящуюся ушицу долить сырой воды, а Наташка возьми и загляни в пустой бак. Зазеленевшая медь и явный осадок мути с плавающей мушкой довел её до белого каления.

Полчаса она просто орала о покушении на здоровье государя, а потом, не снижая громкости и напора, Наташка надавала поварам распоряжений, как содержать поварню и строго наказала всю воду варить. В ответ на ропот "блажит царевна" постращала царевым гневом за возможное нерадение и пообещала пожаловаться матушке. Это, с её слов, как-то помогло сбить первоначальную волну недовольства. Сопровождавший девочку матушкин дворецкий Семён Измайлов постарался уверить, что теперь всё будет так, как царевна хочет — все баки, котлы и сковороды песком вычистят и всю воду, что для готовки используют, впредь варить будут.

Во время рассказа я смотрел на неё и не мог себе приставить как эта пигалица "стращала" дворцовых поваров. В ответ на прямой вопрос, сестрица улыбнулась:

— Знаешь, сорвалась. Уж сильно меня зло одолело, как они на одном столе и рыбу, и мясо и хлеб режут. При этом на тех же досках и ножи не меняют, а помойные лохани в одном месте с припасами стоят. А уж чистота того котла, в котором воду носят — брр…

Вот так нажаловалась царевна брату по полной программе. Теперь, наверное, и есть не смогу нормально, то, что мне приносят.

Я, слушая рассказ Наташи, не оставлял мысли о кладе, Голицыне и складывающейся ситуации во взаимоотношениях с попаданцами. Пытался понять терзает ли меня паранойя по отношению к царской сестре. Формально Лида была из той же команды темпонавтов, что и Майор, но обстоятельства вселения роднили со мной — предыдущая личность Наташи не исчезла. Недоверие и подозрительность волнами прокатывались в сознании обеих личностей, и у обеих находили себе подкрепления. Но всё-таки братская любовь пересилила нарождавшуюся подозрительность. Пётр сразу же захотел рассказать ей о сообщении Глеба, но, к счастью не успел убедить меня. Вскоре нас нашёл почётный конвой — сёстрины мамки и няньки. Пришлось перевести разговор на тему погоды:

— Последний жаркий день сегодня, Наташка. Скоро сентябрь.

— Почему думаешь последний? Может завтра, ещё будет солнце.

— Нет, барометр упал…

— И намного?

— На два метра, я мячом в него попал.

Царевна недоуменно посмотрела на меня.

— Извини, вспомнилось чего-то. — Почти прошептал: — Это, кажется, Барто. Детям читал… — Мгновенный укол тоски, заставил меня склонить голову. Наташка ободряюще пожала руку. Встряхнулся, попытался улыбнуться. "Нет! Не стоит подозревать её!"

Ещё немного для вида погуляли по берегу пруда, послушали причитания, да сюсюканья мамок и пошли обратно во дворец.

У моста меня ждали робяты уже во главе с Капитаном. Памятуя рассказ Наташи, настоял, чтобы сегодня ужинать сделали на воздухе отдельно. Послали за местным дворецким и ключниками, за поварской старшиной. Царь изъявил желание заняться готовкой шашлыка — именуемого здесь верченым мясом. Разумеется, Петра с этим обломили — руками ничего трогать не позволили, ибо "невместно". Но стремившиеся угодить государю дворовые Измайловского, видно слух об утреннем разгоне царевной преображенских поваров дошел и до них, моментально нашли специалиста-шашлычника. До переезда в царский терем и крещения он был челядином Ахметкой из крымского полона прошлой войны и говорил, что служил на кухне у Кафского паши. Тут же из царских хлевов пригнали нескольких овец. Какие-то мальчишки побежали ловить кур.

Я стоял среди шума и гама и наблюдал, за работой Степана. Выбрав трех жертв сегодняшнего ужина, он быстро зарезал их, освежевал и подвесил сцеживать кровь. Царь следил за убийством все глаза.

"Дядь Дим, а почему ты зол, что я смотрел на убой, ты ведь тоже хотел этого?" Я смутился, действительно вид кровавой работы притягивал взгляд не только носителя. А ещё: "Мне не понравилось Петя, что тебе захотелось так же человека на части разъять". "Почему? Ведь ты рассказывал мне об устройстве тела, значит, кто-то так смотрел на человека уже". Вспоминать виденный мной анатомический театр не хотелось, да только невольно пара картин всплыла перед глазами. Сознание ребенка оживилось, проявляя интерес. Усилием воли прекратил внутричерепное шоу, но объяснять, что меня особенно испугало то, что Пётр хотел разделать конкретного человека, почему-то не решился. Заблокировался, предоставив свободу управления подростку, и стал ждать вечера.

Чтобы скоротать время до фейерверка Пётр с робятами пошёл смотреть стекольное производство. Правда, особо нам ничего не показывали. Заводик, как и бумажная мельница, не поразил масштабом. Всего две печи. От одной делали посуду, а в другой, более новой, занимались экспериментами с зеркалами и оконным стеклом. Объём производства и так был небольшой, а в тот день печи стояли холодными. Учитель уловил настроение подопечного и постарался увлечь его объяснениями. Даже пообещал, что в Лыткарино царь сможет увидеть больше занятного. Тем не менее, и здесь без подарков не обошлось. Перед уходом потешных одарили калейдоскопами. Простые пятигранники в тканевой оклейке достались всем, но царской семье дали эксклюзив в деревянном футляре с серебряным узорочьем. Как ни удивительно, но особого ажиотажа диковинка не вызвала. Может быть, виной этого был задумчивый вид государя, наблюдая который, остальные так же постарались не выражать бурных восторгов. Хмурое настроение одной личности влияло на другую.

Даже попытка сыграть в футбол на ближайшей поляне, организованная Апраксиным, не развеяла пасмурный вид царя. Он играл как-то неуверенно, без особого желания, всё время зависая в своей зоне. В конце концов, хмурясь, царственный подросток вышел из игры, уселся на поваленное бревно и погрузился в свои думы.

На самом деле пришлось бороться с желанием Петра, окончательно "закрыть вопрос" с другими попаданцами. Искра моего недоверия в сознании ребенка, породила бурю разнообразных эмоций. Там были и страх, и гнев, и даже отчаянье. Требовался какой-то нестандартный выход, что-то выходящее за рамки привычной для царя обстановки.

Из подсознания меня вытащило появление Брюса.

— Здрав буде, велики гсударь! — он поклонился, кажется больше со смехом, чем с почтением. — Давно тебя не видел! Як жизнь монарша?!

— И тебе не хворать, Яша! Всё хохмишь? Может тебя шутом взять наверх?

— Ага! Пётр Лексеич, возьми на пару Глебушке. Уж лучше в твоих ногах шутом, чем у монасей на воспитании! Брр… достали!

— Всё упорствуешь? Не хочешь веру истинную принять?

— Всяка вера для себя истина! Не вижу преимуществ.

— Монахи надоедать не будут.

Он только отрицательно покачал головой и сменил тему:

— Ладно, где будем шоу делать?

— На лугу за Яузой, напротив Преображенского. Разве никто тебе не сказал?

— Да сказали, не очень там удобно мои фонтаны делать…

На этих словах Химика меня кольнуло недоброе предчувствие.

— Чего-то новое задумал? Заешь, что царица с царевной будут? Не облажаешься как прошлый раз?

— Сплюнь! — он сам исполнил своё пожелание. Мотнул головой. — Да, нет. Всё нормально будет! Зуб даю.

— Ну-ну. Зуб рвать не умею. Возьму с головой. — Царь хмуро ухмыльнулся и переменил тему. — Чем ты занимался в Лыткарино, Яков?

— Заходи, посмотришь. Хотя наверно для вас это далеко маршем-то.

— А всё-таки на словах скажешь?

— Ну, базой я занимался, базой! Тебе ведь, я чай, Капитан сказывал.

— Намекал. Как там в Лыткарино?

— У Зотова там все реально круто. Новый терем, просторные мастерские. Да ещё вокруг на строительстве народу столько, что кажется, у дьяка в деревнях зимой жрать нечего будет. Всех своих крестьян собрал, да, наверное, и соседских прихватил. — Брюс криво усмехнулся. — Настоящий крепостник-помещик. Обвыкся тут. Развернулся широко. Он тихоня тихоней, говаривал, что старается делать только минимум улучшений, а цехов заложил с размахом. Лес там и в наше время был большой, так он едва не половину уже свёл. Приказчик его толковый парень, из могилевских литвинов, крепко дело ведет. На стройке без дела никто не сидит. А вот с производством часто обломинго пролетает. Сырье у Зотова всё сложное и покупное. От того и работа неровная. День аврал, два лёжка. Затыки частые и по металлу, и по химии. Он попросил меня подумать над установкой для непрерывного производства серной кислоты, да над производством соды. Знаешь метод Леблана? Чё в школе спал на уроках? — Он разочарованно махнул рукой. — Хрен, с тобой, царска морда, осенью в классе со всеми узнаешь. С нефтью опять что-то решать надо. Куб сифонит. Выход полезный мал, как кошачий кал. Качество очистки отсутствует как класс. Сам видел, как коптят керосинки? Или нет? Дьяк, поди, тебе эксклюзив эксклюзивный отливает во дворец.

— Слушай — не выдержал я, — тебе может и язык укоротить? За морду и по морде вполне легко оформлю.

— Ты? Сам? Малец ещё!

— Слушай, я серьёзно, услышит кто — опять висеть на дыбе будешь.

— Гы, то в шуты зовёшь, то в цензуру врубаешь! Шутам всё можно.

— Конечно, Яша, но многое только раз в жизни. Лады, что там с хлебом промышленности?

Брюс улыбнулся, взглянув на меня. Продолжил:

— Ещё не решил дьяк, где и какое будет брать сырьё: пирит или прямую серу, а уже место выделил на берегу Москвы под химзавод. Литьё ему из Каширы везут доброе, вот я и экспериментировал с бочками-ретортами. Может к зиме отладить и получится. Если на сере будем работать, то платина нужна, на железе выход — слёзы, да и температуру надо держать повыше. Если пирит найдём, то попроще будет, но опять же кто чистить будет продукты. Электрофильтры в ближайшее время не светят. Сашка ванадий нам не обещал? Да ты слушаешь ли меня, царь-государь?

— Да-да. Только ещё пояснять донору приходится. А на какой выпуск рассчитываете? Большая установка будет? Денег хватает?

— Где там большая! Людей-то нет следить за ней — я, да Олег. Денег собственно хватает, но специалистов, кто потянул бы текучку, нет. Так, то я, то он, побалуемся немного и притормозим. Пока местных не натаскаем хотя бы температуру поддерживать, непрерывность будет условная.

— А реально это, натаскать-то?

— Не знаю, не пробовал. У нас такое любой химик-второкурсник потянул бы. Только у того ещё десятилетка за плечами, а тутошние хорошо, если читать умеют. Немцев надо брать! Иначе все будет на фортуну рассчитано.

— Немцев! Ты про немцев особо не заикайся, пока сам не перекрестился. Так что, кислоты совсем не будет?

— Почему совсем? На эксперименты, думаю, наскребем, а вот для стабильного производства соды пока сомнительно. Придётся докупать за бугром. Да и я ведь тоже не супер-технолог для здешнего уровня.

— Не прибедняешься?

— Нет. С хорошими реактивами и нормальным оборудованием я тебе очень много чего сбацать могу. Да, даже с тем, что в Лыткарино у Зотова в лаборатории есть, можно достаточно кунштюков накрутить. Вот только объем будет на грани уникальности. И слабо он масштабируется. Придётся начинать с более привычных для аборигенов вещей. Тебе дядя Федор, государь, про новую пороховую фабрику рассказывал?

"Ишь, блин, прикарманил моё погоняло для Апраксина!"

— Так, заикался, что де надобно. А где делать-то будем и на какие гроши?

— Она нам нужна будет для практики будущих работников. А лучше понастроить маленьких, но много! Выживать будут только аккуратные! Зотов вроде договорился с церковниками ниже по Сосновке у Меленок ставить. БАГ обещался у кукуйцев бабло занять. Работяг на стройку опять попы дадут, за то, что им стеариновый заводик у Кожевникова поставим. Ну, на крайняк, Никита Моисеевич обещал у тебя попросить из академической суммы. — Увидев возмущение на лице царя, быстро добавил: — взаймы, взаймы. Кстати, ты сам церковникам свечную монополию подарил или это Зотовская идея?

— Сам. Причем тут Учитель?

— Уж больно набожен он для физика. Всё крутится вокруг патриарха — владыка то, владыка сё! Блйаять, противно! Думал он решил ублажить долговолосых.

— Он напротив, недоволен был. Но такова моя самодержавна прихоть! Чай не двадцатый век!

— Ну-ну! Надеюсь эффект будет.

Яков криво усмехнулся. Хотел видно, что-то ещё сказать, но тут пришёл Глеб посыльным от Гриманна, и Химик умчался готовиться к огненной потехе. Не прошло и минуты, как прибежал Лёха Лыков и сообщил, что Апраксин зовёт идти в Преображенское.

Я же сидел как мешком пришибленный. Вот такая колбаса! Много Яков не рассказал, но стало понятно, что кардинальных прорывов в химии ждать в ближайший год не стоит. А Капитан тем временем уже строил потешных выдвигаться к месту вечернего пикника. Солнце основательно склонилось к закату и кровавым цветом успело окрасить собиравшиеся на западе облака. Я вспомнил про показания барометра. Действительно, стоит ждать резкой перемены погоды — успеть бы фейерверк доделать. Оглянулся на Измайловский замок. За прудом у его ворот собирались возки царицыного поезда. Дальше задерживать начало вечернего представления смысла не имело. Конечно, в темноте будет всё выглядеть эффектно, но надо учитывать, что сестра с матерью побудут недолго. Так и протормозил, пока не увидел как у дороги, рядом с робятами, показался на большом гнедом жеребце командир потешного полка — князь Голицын. Те подровнялись. Апраксин вышел докладывать. После доклада Майор оглянулся на меня. Понятно — ждут царскую особу. Мой явный косяк. Поспешил к своим. Не доходя метров десять, перешел на строевой шаг. Подошёл, отдал честь.

— Та-щ, полковник, курсант Романов прибыл в расположение части. Разрешите встать в строй.

Майор зло сверкнул на меня глазами. Я про себя чертыхнулся: "Блин! Надеюсь, робятки ошибку в обращении не заметили!"

— ГОСПОДИН курсант, в чем причина задержки?

— Виноват! Государственная необходимость! — И главное изобразить максимально честный взгляд: "Гы-гы! Вот что ты на это скажешь, Дудыкин?"

Майор молчал. "Мстю обдумывает. Ну-ну!"

— Два наряда, вне очереди! Встать в строй!

— Есть!

На автомате развернулся и отправился на свое место между Воротынским и Мишкой Голицыным. Пока шёл терялся в догадках, в какие это наряды пойдет царь? В уставе их нет как класса. Однако, как только я занял своё место в строю, мысли сами собой улетучились. Привычно исполняя команды, потешные перестроились в колонну и двинулись по дороге в сторону Москвы. Не успели и полста метров пройти — команда:

— Песню запевай!

И тут Волков звонко:

Ну, хрен с ним, что может показаться кому-то анахронизмом! Главное — царю понравилось, когда Капитан напел. Потом ребенку и весь фильм вспомнить-показать пришлось. Невзирая на последующую головную боль и новый приступ тоски по потерянному миру.

 

Глава 12

Красочен и ярок был последний фейерверк 7190 года. Место выбрали для него весьма удачно — по берегам неглубокого сухого лога напротив дворцового комплекса, там, где наметили строительство академического городка. На северном, более крутом берегу у берез небольшой рощи полумесяцем разложили скамьи-брёвна. В центре сделали очаг из камней. Метрах в ста к югу, по пологому склону, переходящему в поле, расположились всякие хитрые устройства, посмотреть на которые царя не пустили. Когда мы прибыли на место, подготовка к "огневой забаве" вошла в завершающую стадию аврала. Вокруг суетилось приличное количество дворни. Старый Иоганн охрип и сипел команды на такой архаичной русско-немецкой смеси, что казалось его никто не в силах понять. Однако Яков Брюс переводил и, совершенно забыв о своем иноземном происхождении, отдавал команды на чистом русском командном. Причем пару раз я услышал довольно забористые выражения, от которых Глеб покрякивал, скрывая усмешку, а дворня ржала в голос. "Вот достанется ему от командиров за нарушение конспирации!" — я постарался отойти, чтобы не учить носителя раньше времени особенностям сексуальных отношений людей с огнеопасными предметами. Отошел недалеко, только чтобы мат не слышен был, к стоявшему на окраине поля каравану возков, колымаг и одной кареты, вполне европейского вида, на которых матушка Петра возвращалась в свой дворец.

Наталья Кирилловна, как и обещала, приехала посмотреть на забаву. Но из поезда она не вышла и наблюдала за приготовлениями, выглядывая из-за шторки кареты. Сестру она тем более не выпустила на позор средь стольких новых людей. К моему удивлению, на потеху пожаловали некоторые московские чины из думы, которые как бы случайно проезжали в Измайловское или из него или искали царицу по какому-то спешному делу. Тут был и глава Сыскного приказа князь Ромодановский с караулом своих стряпчих, и командиры пары солдатских полков и даже глава Стрелецкого приказа — дьяк Шакловитый с ротой стременного полка. Специально никого из них я не приглашал и уже готовился высказать дополнительные претензии "дядьям-командирам" за самоуправство. Однако скоро выяснилось, что это я был сам виноват в лишней толпе. К потешной поляне подъехал в окружении ближнего своего двора мой царствующий брат — Иван Недалекий. "Вот же дернул меня черт за язык шуткануть и пригласить его на потеху. А он тоже шутканул и приехал! Не хватало ещё и Софьи с господином госпечати оберегателем сюда заявиться, да патриарха с властьми прихватить!" Планировал ведь посидеть, покушать шашлычка в окружении только своих. Глеб обещался скоморохов позвать, позабавить меня местными веселыми песнями. Теперь точно облом — присутствие обоих царей и доброй половины боярской думы делало выезд почти официальным выходом.

Полчаса я принимал с братом поклоны, еще полчаса смотрел, как их матушке отдают. Потом боярин князь Прозоровский о чем-то переговорил с Майором и Апраксин с поклоном попросил пройти к подготовленным местам. Солнце ещё не зашло, когда верхи смогли устроиться на "трибуне". Перед нами построился стеной стрелецкий караул, и из-за них мне было совсем не видно, а вставать постеснялся. Наконец БАГ дал команду, и Яшка поднес зажженный факел к пороховой дорожке.

Огонь весло побежал, пересек ложбину, разделился и начал подбираться к различным устройствам, установленным среди размеченных фундаментов потешного городка. Там куда он доходил стали подниматься вертикально различные огненные фигуры — звери, цветы, деревья. Пять минут и перед нами пылал красивый сад. "Жаль, что рано запалили — в темноте смотрелось бы лучше!" В конце поля медленно встала большая ветреная мельница. Из её крыльев посыпались искры, засветились сопла боковых ракет и большое колесо, на котором они были закреплены, медленно, как бы нехотя сделало первый оборот. К первым ускорителям подключились другие, горящие зеленым и синим пламенем, и мельница завертелась быстрее. Всеобщий вздох удивления был вызван пуском основного заряда ракет. Со стороны царицыного поезда послышалось испуганное ржание коней и ругань конюхов пытающихся удержать их.

Обычные пороховые шутихи дымными иглами направились в сторону от зрителей. Поднявшись в небо, они почти разом хлопнули большими цветами. Тут же зажглись огненные фонаны. И началось основное действо. Ракеты взлетали попеременно и вспыхивали разными цветами, взамен догоравшим фонтанам зажигались новые, поднимались маленькие и более быстрые братья-сестры донкихотовских великанов, которые к тому же стали добавлять к общему шуму пробирающий до костей визг-свист. По полю побежали новые огненные дорожки, которые уже не потухали сразу, а оставались коптить небо еще долгое время. Под конец с громким всплеском из искусно замаскированного бассейна выплеснулась огненная река и понеслась вниз по склону.

Мой носитель не выдержал, вскочил ногами на импровизированный трон, что бы лучше видеть. Иван тоже встал, за ним с лавок поднялась и свита.

— Иван, глянь как лепо, как красиво! — оставленный без контроля ребенок не сдерживал эмоций. — Право, скажи как здорово! Поди лучше всего!

Старший царь лишь глупо улыбался в ответ. Чуть выглянув из океана чувств молодого царя, я не нашел в подслеповатых глазах у брата хоть какой-то отсвет той радости, что захлестнула Петра.

Тот же ни мало не обращая внимания на мой "шпионаж" резво припустил к логу, расталкивая стрельцов и пытаясь вырваться из цепких рук кравчего.

— Пусти! Пусти князь! — но Майор держал царя за руки крепко. Остановились мы за десяток шагов до огненного ручья.

— Сторожно, государь, опасно вблизи еще. Обожди чутка.

И тут, с большим грохотом, из-под земли высоко в небо стрельнули какие-то пушки. Два огненных снаряда стали стремительно удаляться. Внезапно они вспыхнули и прибавили скорости. Поднявшись ещё выше, ракеты разорвались кроваво-красными шарами.

— Й-ее-с! — громкий крик Брюс и его характерный жест рукой, привлек всеобщее внимание.

— Это чего он так, Майор? — негромко спросил я, осторожно отодвинув в сторону личность ребенка.

— Дистанционный взрыватель Химик тестировал — так же шепотом отвечал Голицын.

— Удачно?

— Как видишь.

— А как же обещание ничего нового не делать?

— Так тут ничего анахроничного нет. Все в пределах текущего века. Но впустую такому количеству пороха пропадать, амфибия душит. Вот и проверили, какие замедлители получаются.

— А риск?

— Какой риск? Риск был только в том, что твое чувство эстетики поранить несимметричным представлением.

— Ну… ок. — сказал и повернулся к подходящему Гримману. — Знатно потешил ты меня Мастер! Быть тебе с наградой! Шубу дарю!

Тот только кланялся и шептал "Шпасибо". Яшка довольно улыбался, прячась за спинами свиты.

— Не велика ли братец, будет шуба, что ты жалуешь немцу? — Спросил подошедший Иван.

— Ничего, в самый раз чаю, брате. Ужель тебе не любо?

Старший царь только улыбнулся в ответ, всем своим видом силясь показать, что такие детские потехи ему неинтересны. "Ишь, у самого ещё борода не растет, а уже корчит из себя важного самодержца. Будто лишь потрафить младшему брату сюда приехал!"

— Пора мне Петр, к вечерне торопиться. Знатна твоя потеха, шибко высоко шутихи взошли, да лишь потеха и есть. Ты бы прислал своего немца в Оружейный приказ, пусть поучится в ракетной" избе нешутейные наряды делать.

"Ась? Какая такая ракетная изба? И тут уже Учитель отметился?" Но вслух сказал:

— Нет, брате, мастера не можно дать. Мой мастер ещё твоих вперед научит. Да так, что там и останется. Пусть его ученик — Яшка Брюс глянет поначалу. Не дам я Гриманна в приказ.

Иван покивал головой, посмотрел на Прозоровского, и согласился. "Понятно, с чьих слов пел убогий. Блин, а слюна так и пошла у него с губ!" И мне, и носителю стало так неприятно и обидно, что этот человек-ботва есть старший царь и его мне надобно слушать.

Как ледокол он в окружении дворни пошел через толпу "гостей" к своему поезду. Провожая его взглядом, я заметил у дороги большую черную с золотом карету. Вокруг неё горячил коней конвой богато одетых дворян. "Вот и Софья пожаловала. И чего им всем в Кремле не сидится? Вроде смуту охладили. Стрельцов деньгами да золотом умаслили. Таратуя я на копья давно наладил, кажись и некому ныне бунтовать. Сволочи, про меня говорят, что взбешенный я не по летам, аки царь Иван бояр бью, а сами не понимают, от чего избавились. Мотались бы сейчас по загородным резиденциям, да стращались бы, как Хованского от руки сестрицы-Катьки отвадить. А так мавра я удалил, а они и не причем. Твари неблагодарные!" Распаляясь от таких мыслей, младший царь показал черной карете средний палец. Подумать, что не поймут, опять терпения не хватило.

Когда зашло солнце и, наконец, разъехались все сторонние, остались только потешные в своей самой незнатной половине, вечеря наша приняла камерный характер. Сидели кругом у большого костра, жевали шашлык и пили легкое, типа "Сангрии", вино. Разговор завертелся о недавнем представлении и возможности применения шутих по легкой татарской коннице. Образовалось два лагеря — одни напирали на большую эффективность психологического воздействия, другие приводили в противовес доводы практической применимости. Тон задавал Ржевский в большом уже возрасте — он единственный среди нас видел настоящую битву. Отец "поручика" был последним воеводой в Чигирине, где и погиб при осаде от турецкой гранаты. {Петр} же, став старшим, выводил семью вместе с остальным гарнизоном к русскому войску. На правах ветерана он говорил, какой страх на турок и особенно татар наведут пуски ракет разом. Особенно, если в деланье ракет соединиться с казенным "ракетным заведением", да снарядить их тем чудо-порохом, что Яшка ранее показал. Ржевский сам не был тогда в "потешных" и судил лишь по слухам, которые мощь взрыва сильно преувеличивали. Противостоял ему мой хрен-знает-сколько-юродный дядька Федор Нарышкин. Он утверждал, что от ракет только одна морока. Кони татарские могут привыкнуть и к взрывам, и к вою снарядов, а вот возить громоздкий огненный груз в обозе опасно и неудобно. Сами ракеты же зело дороги и требуют обращения с изрядным мастерством. Дешевле легкую пушку измыслить с гранатой начиненной яшкиным порохом. Майор с Капитаном в спор не мешались, но слушали внимательно. Даже Брюсу позволили с Гримманом присоединиться к ужину. Робятки, ободренные присутствием царя и таких важных вельмож как Голицын с Апраксиным, постепенно вошли в раж и даже начали стараться перекрикивать оппонентов. Большая часть стояла естественно за Петра, сторону Нарышкина держали лишь несколько человек. Когда дошло до того, что потешные в открытую стали требовать мнения от царя и командиров полка, вмешался Зотов. Он напомнил, что столь открыто говорить о чудо-порохе запрещено и изящно развел спорщиков, утвердив правоту обоих. Ракеты действительно могут оказаться эффективнее, чем артиллерия, но не всегда и для этого надо их значительно улучшить. "Не всегда" это относились к тому, что использовать их можно только в стычке большого войска и при осадах. И именно улучшение стало "точкой согласия". Естественно, большинство советов по нему свелось к "строго наказать немцу-Яшке". Лишь двое спросили, как можно собственно это сделать. Зацепившись за вопрос, Учитель дал небольшой вводный курс по естествознанию и привязки его к текущим задачам развития огненного дела. При этом рассказал так занимательно, что даже я заслушался. Да, работал профессионал! Детишки после лекции "смотрели ему в рот" и готовы были хоть сейчас идти в класс и сидеть за уроками всю ночь. Пришлось отвлекать их другими рассказами. Здесь первой скрипкой был Глеб, поведавший о древних временах и богатырях Руси. Помогали рассказу несколько скоморохов с трудом пробравшиеся в царский лагерь.

Да! О существовании такого сказания о донском казаке — Илье Муромце я и не подозревал. По былине оказалось, что легендарный богатырь озоровал и гулял вдоль по Дону и Волге вместе с Ермаком и Иваном Кольцо, бивал Александра, царя греческого и Мамая. Робятки восприняли это развлечение очень благожелательно, а для выходцев из другого времени такой анахронизм был непривычен. Я посмотрел на Капитана, Майора и мне тоже захотелось поучаствовать в эпосном строительстве. Ничего лучше, чем передрать Александра Сергеевича не получилось. Подождав пока все успокоятся, я начал сказ:

Ну и далее по тексту…

 

Глава 13

До дворца за темнотой не пошли. Спать устраивались прямо в поле. Установили пару больших шатров для курсантов, один малый для комсостава и один средний для слуг. Солдаты охранной роты и голициныские холопы-оберегатели остались ночевать по-походному — под немногочисленными телегам. Царя особо выделять не стали, и я впервые в этом мире заночевал вне отдельного помещения среди двадцати таких же молодых людей. Это стало новым испытанием. В кремлевском дворце, а особенно в Преображенском, я точно отмеренными капризами и скандалами отвадил от ночевки в своей комнате ближних спальников. Единственным живым существом в течение последнего месяца-полутора, которому позволялось делить с царем ночь, был котенок Васька, спасенный им от утопления в начале лета. Комнатные ближние довольствовались сундуками и лавками в сенях, согнав слуг в подклеть. Шуметь и тревожить государев сон громкими разговорами, брожением или иными хлопотами не дозволялось никому. Теперь же в большом шатре, лишь небольшой полог отделял царское место от двадцати храпящее-сопящих и иногда что-то бормочущих "робяток". Вымотанные за день курсанты отрубились практически сразу. Петр, набравшись за день впечатлений, заснул ещё на процедуре отхода. Мне же присоединиться к своему альтер-эго не удавалось. Посторонний шум раздражал измученный долгой шизофренией мозг. Разбирала непонятная злость на "робяток", на коллег-вселенцев, на мать с патриархом и Софьей, на брата Ивана, и на весь мир. А пуще она обращалась на самого себя, и от этого самоедства казалось, что голова стала головой Страшилы, после операции по пересадки колючего, с иголками и булавками, мозга. Я вертел под собой подушку, сам вертелся на узкой и жесткой походной кровати, но занять удобное положение не удавалось. Сомнения и подозрения, терзавшие меня весь день, хоть и поутихли после полуночной разборки с Майором, но вовсе не исчезли. В бесконечном мазохистском круге мысли раз за разом проигрывали в памяти тот неудачный час после окончания моего выступления у костра.

Обсуждение песни длилось недолго. Конечно, все подивились, откуда я знаю столь стройно сложенную быль, но открыто об этом не говорили. Сюжет её так же не произвел ожидаемого мной ошеломляющего впечатления. Наметив себе обсудить потом такую реакцию аборигенов с Учителем, решил отвлечься и удалился от общего круга. Глеб давно делал разные намеки, что все готово к намечаемой разборке. Мне стало стыдно. За потехой я запамятовал, что сам хотел ещё раз допросить того холопа, что на Майора показания готов дать по поджогу. Воспользовавшись тем, что царские воспитатели отвлеклись организацией ночевки, я отловил горбуна.

— Привёл?

Поняв о ком я спросил, шут молча указал на край рощи. Там у костра охранной роты сидел уже знакомый царю высокий человек в хламиде "а-ля-бомж". Идти было не очень далеко и этим удалось успокоить ближний караул, однако один "оберегатель" все ж таки увязался за мной. Присутствие этого "засланного казачка" могло сорвать чистоту беседы — вряд ли бывший закуп будет откровенен при человеке Голицына. Поэтому подойдя к костру служивых и переждав дежурное буханье их в ноги — обратился к солдатам прямо:

— Солдаты, пусть сей холоп княжеский погостит у вас. За мной ему идти не дозволяйте, но и вязать не надобно.

Те восприняли просьбу мальчишки недоуменно. С одной стороны отрок числился царем, с другой ссориться с его опекуном — Борисом Голицыным — им явно не хотелось. Как бы дело не повернулось, а шанс остаться крайними у солдат был не маленький. Видя их нерешительность, я добавил:

— Кравчему моему противоречить не бойтесь! А бойтесь царского слова ослушаться. Не настолько я мал летами, чтоб от слова своего отказаться. И всех вас я твердо запомнил. Кто за старшего у костра?

Вперед выступил невысокий мужичок.

— Так, я за голову в дозоре буду, великий государь. Ты не сомлевайся, холопа этого мы у нас придержим. Ну-ну, балуй! — это он негромко одернул решившего что-то возразить оберегателя. — Токмо ты бы, Пётр Алексеевич, далече не гулял бы, да за наши караулы не выходил. Оно, конечно, место к Москве близкое, однако ж, случись чего, не простят нас ни матушка твоя, ни бояре.

— Хорошо, за дальние караулы выходить не буду, — и я повернул к реке, ожидая, что Глеб сам сообразит взять свидетеля и следовать за царем.

Примерно на равном расстоянии между кострами и рекой находились невысокие кусты, у которых были сложены заготовленные для строительства Академгородка бревна. На них мы и расположились.

— Глеб, глянь-ка кругом, нет ли лишних ушей!

Взошедшая полная луна давала достаточно света, чтобы разглядеть силуэты людей.

— Говори! — повернулся я к холопу. — Давно ли ты с кравчим моим говорил про пожег? Сам ли он подбивал тебя, и что сулил?

Тот привычным для меня уже образом бухнулся в ноги и плаксиво начал:

— Свет великий надежа-государь, бью челом тебе на неправду князя Бориса Алексеевича Голицына. Смертию бил он меня, да грозился со свету божьего сбыть, басурманам поганым продати… Защити-оборони, надежа государь. Помилуй мя, сиротинушку, за ради матушки больной да деток малых. Не попусти неправде жестокой быти.

Такое начало не очень понравилось — что-то откровенно наигранное, неискреннее было в нем. Пошлый раз он более запуганный был и лишь кивал подтверждая рассказы Глеба. Тот разговор довершить не дали, и сейчас надо было наверстать упущенное и самому разобрать показания.

— Стой. Не хнычь. Говори прямо в чем князя неправды к тебе есть.

— В аккурат на Петра то было, великий государь. Звал меня боярин князь Борис Алексеевич в свои покои с приспешником своим главным Гаврилкой Пустовым да давал наказ тайный жечь избу московского гостя Соломона Пешнева со всеми домочадцами и холопями.

— Про сие ты уже сказывал. Но ужели прямо велел Борис Алексеевич жечь дом купца со всеми домашними? — переспросил я.

В своих подозрениях видно не ошибся — глазки "сиротинушки" забегали, это я и в темноте сумел заметить, и беглый холоп пробормотал:

— Так великий государь. Истинно как пред Богом скажу — сказал жечь всех, дабы место то чисто от наследников гостя было.

— Готов и в глаза князю повторить?

Тот склонил голову и ещё тише:

— А то и скажу, государь, истинно не побоюсь и кнута. Князь велел мне — жги дом да смотри, что никого там не осталося.

Согласие подтвердить показание под пыткой было серьезной заявкой на правду. Но я не стал на этом останавливаться — перешел к главной теме:

— Узнал ли, как обещался, куда серебро, что в кладе найдено было князь упрятал? Что про сие ведаешь?

Холоп приободрился:

— Також то, что и говорил давеча — князь повелел серебро тайно откопать да на свой двор ночью свезти. Возчиков да добытчиков сих он с семьями и сжил от дома своего. Более о их никто и не слыхал. А что до иного, то мне неведомо. Ныне все мои дружки-то со двора боярина свезены, а новым холопам боязно мне открыться.

"Боязно? Боязно… Ну да, наверное, если он последний живой свидетель, то оставлять его в живых Майору резона мало."

— Сам, то клад где князем спрятан? Говори — не томи. То велю ужо клещи-то прокалить, им твой язык вынуть.

— Великий государь — почти шепотом он прохрипел, но далее не смог вымолвить ни слова.

Видно холопу в яви привиделось обещанная мной операция и он, побледнев, встал в ступор, чуть слышно бормоча лишь "Помилуй, помилуй, государь раба твоего". Бледность его стала понятна, когда я оглянулся — в свете факелов на берег Яузы спускался сам Борис Алексеевич Голицын. Спускался не один, а в окружении пятерки оберегателей.

Он насмешливо посмотрел на меня и пророкотал:

— Что, царь-государь, как розыск твой идет. Много нового сей смерд успел тебе рассказать обо мне.

— Не много боярин, ровно столько, что тебе на дыбу хватит. Серебро заныкал. Люд московский примучил. Убийство, поджог, рейдерский захват чужой собственности. — Выкладывал я все, что успел узнать от Глеба и от этого же холопа. — Разве мало сего для вышки.

— Кто тебе такое наговорил? Глебушка? Али этот Тишка — холоп неблагодарный. А всё ли он тебе рассказал? Давай-ка по порядку. Рейдерским захватом назвать сиё сложно — я в ваши игры буржуинские не играю. Заклад на имущество купца я честно выкупил, о том и видаки в судебной избе имеются. То, что дом тот сгорел, так на все воля божья. Тишку ставил не для поджога, а для догляда на случай грозы или другого несчастья. Соломоша-то покойный сам по пьяни грозился усадьбу спалить, дабы боярину не осталась. Клад, думаешь, его там был, или он сам дом строил? Усадьбу купчина получил в наследство от отца, купившего его после бунтов в 140 м году, в светлой памяти государя Михаила Федоровича царствование. Принадлежала она амстердамскому гостю Кленку, что дела свои суконные вел прямо на Торгу. Уже после бунта против засилья английский да голландских немцев, когда сей немец бежал спешно, один из заводил смуты — батюшка Соломона, его дело себе-то и прибрал. Сын же, знай государь, один из главных посадских смутьянов супротив тебя — народ баламутил Ивана на царство звать, а бояр всех побить. Зело ему не по нраву пришлось, что мы смуту-то и с твоей помощью пригасили. А то что, люди да на пожаре погибли, но это лишь двое из приживал, кто хмельным в погребке спал и угорел. А сам купец еще тем утром помре — пил нечестивец хлебное вино без меры, вот и не выдержало сердце-то. Я ж о том ему говорил. Да хоть и дохтура Данилу спроси! Так что вины моей в смерти купчины нет. Домашние его вдова и дочь живы, но по закупным ко мне отошли в кабалу. Опять же холопы мои из тех, что серебришко перепрятывали, все живы и здоровы, лишь отправлены на дальние новины под Самару и Ставрополь в поволжские степи. На то я и хозяин им по закупным и кабальным, дабы по своему усмотрению вывести их с вотчины на другое место. Там вестимо не рай земной, но и работных людей на Поволжских серных копях кормить надобно. Охрану опять же я им из своих же боевых холопей дал и казачью ватагу для тех же целей на свой кош в Жигулях держу. Не о выгоде своей думаю, государь, а о прибыли в казну твою. Серу добывать нам потребно много и для пороха и для опытов Никитки Зотова, а людишек в тех краях не густо ныне. Вот я своих закупов и направил на новую усадьбу вместе с охраной. Тишке же было сказано, коли огонь займется выводить домочадцев к реке. Почто ты Тишка, сучий потрох, не исполнил моего наказа?

— Да, ведь батюшка боярин… то не успемши я… — чуть слышно залепетал тот.

— Не успемши? Не от того ли не успемши, что барахло купеческое прихватывал, да грузил на свою подводу? Твои подначальные мне повинились и все, что успели из огня вынести к себе — возвернули. Ты же жаден, да украл видать чего ценное, что сейчас юлишь. Чего, говори, у государя вымаливаешь? Подорожную? В Литву к родне сбежать надумал?

Тишка вжал голову в плечи, ещё больше ссутулившись. Глаза его совсем спрятались под спутанными космами, жидкая бородка на груди оттопырилась кустом.

— Повели-ка, государь, волочить его к охранной избушке, там мы с тобой вдвоем его и поспрошаем. Чай, не утаит там подлинную праву-то.

Ответить сразу и не нашел чего, но возражать на то что "оберегатели" схватили Тихона не стал. Раздумывая, где здесь правда, все время крутил в голове детали дела. Кроме этого свидетеля и своей крайней своевременности гибель купца на вину Майора прямых улик не было. Но тут вспомнилась одна деталь из рассказа Глеба о "серебряном деле" — Майор принимал в своем доме старого боярина Ваську Одоевского с сыном и к кузену захаживал, а после у Соломона товар от казны и развернули, и штраф не малый наложили. "Э! А наш командир не чужд административным ресурсом поиграться!" — внезапная догадка дополнила картину "честного изъятия неправедно накопленных ценностей". Посмотрел я Майора, сердито взиравшего на царя, и решил пока попридержать такой козырь.

— Ты князь-боярин откуда про сей клад прознал? Ужель сам сбежавший гость амстердамский тебе то поведал? Может, ты и про другие клады чего знаешь?

— Может и знаю, но сие обсуждать тут невместно. Изволь, государь, пройти в шатер к нам с Федором Матвеевичем.

Добравшись до командирской палатки, мы задержались на контроль как расположились потешные. Собственно, сам "догляд" вершил Голицын, а царь при нем был более для "авторитета" и собственного государева опыта. Когда "робятки" разбрелись по своим шатрам, а периметр "оберегателей" обеспечил беседу государя со своими постельничим и кравчим от подслушивания, попаданцы смогли нормально поговорить.

— Ну, вот видишь, Дим, не всё так однозначно в этом мире. Ты кому-то веришь, а кому-то нет…. Смотри вот и Глеб уже больше мне доверяет, чем ты. Так Глебушка?

Шут, которого я решил не оставлять снаружи, закивал подтверждая. "Хм. Такие перемены неспроста. Чем-то БАГ подкупил и его. Хотя… Ладно… но присмотр за делами Майора надо вести, а кроме Глеба у меня никого нет". Сам же Голицын начал рассказ "о кладах".

— Ты, царь-государь, как полагаешь, стоит нам еще денег добыть к тем, что выпросили? Пока Сашка с Урала пришлет золотишка или там самоцветов, пока Учитель раскрутится, ведь надо на строительство городка сверхлимитный запас. Мы еще в том прошлом-будущем веке прошерстили архивы на предмет всех кладов, которые нашли до 2010 года. Спасибо Генералу, дал доступ и к закрытым сведениям. При Сталине не всякая находка старинных заначек становилась известна газетчикам. А если и становилась, то как, например, с кладом на Красной площади, что нашли летом 45-го, без особых подробностей. А ведь не зря тутошний век стал зваться "бунташным", и батюшку твоего посадская чернь в пыли валяла, и немцев жгли и били знатно. Вот и зарыто на Торгу и в Белом городе много серебра да узорочья. И то про соломонов клад я узнал не столько в 2010, сколько в прошлом месяце от послуха кукуйского, да когда сам порылся в архивах московских приказов. Там и другие есть интересные наводки. Не одного Кленка силой с Торга согнали и пожитков лишили. Прочие так же могли прикопать неправедно нажитое серебришко. На Москве ты сам уже знаешь лучше сейф от пожаров в земле. Надеюсь еще на пару таких уловов. Нам ведь клады иностранцев предпочтительней — они не копейки хоронили, а зачастую полновесные талеры испанской и римской чеканки. С них и по нескольку пудов серебра В Ипатьевском переулке на былом Великом посаде, где всякое вскрытие земли ниже "крыши уличного асфальта" открывает памятники истории, при строительстве нового здания был обнаружен крупнейший в Москве, на Руси да и во всей Западной Европе клад испанских монет (№ 30). За земляными работами на строительстве вели постоянные наблюдения археологи Музея истории и реконструкции г. Москвы, что и позволило сразу же расчистить и зафиксировать клад. В широком сосуде красной меди типа таза оказалось 3398 монет — свыше 74 кг серебра. Основную часть монет в кладе составляли крупные песо (8 реалов), но имелись также и половинные (4 реала) и самые мелкие песеты (2 реала). (Источник: Векслер А.Г. Мельникова А.С. "Московские клады" — Москва: Московский рабочий, 1973).

Можно поднять.

— Так что, будем копать?

— Будем, но не сразу. Место на Красной площади я примерно определил, надобно оттуда согнать несколько лавок, да только пока злить посад не стоит. Есть еще наводка, что под мостом через ров у Спасской башни штуки три поднять можно, но там тоже не просто откопать. Без санкции Кремля основной выезд не перекроешь.

— Слушай, Борис Алексеевич, — вступил в беседу Капитан — может, запустим Димона своим любимым делом заняться — пусть он в приказах делопроизводство "поизучает". Может и нароет ещё чего.

— Как ты себе это представляешь, Федор Матвеевич? Не вместно великому государю сему учиться и с дьяками знаться.

— Хм, государю Ивану Васильевичу, значит, вместно было с дьяками знаться, а нашему нет?

— То дело давнее, а ныне у нас византийское благообразие царствующего дома, и нарушать сиё настрого заповедано отцом Петра. Вы итак своим футболом такой шум в думе подняли, что насилу я кравчим остался. Погоди, ещё владыко Иоаким слово своё не сказал.

— Но тогда как? — мне стало интересно, каким образом БАГ получил доступ в архив.

— Как-как? Каком кверху! Дал на лапу (ну не сам, а через поручника) мне их на дом и свезли, да так что и Ромодановский не догадался. Сейчас Федор Юрьевич там гайки-то прикрутил, но при случае достанут и другие свитки.

Тут неожиданно встрял Глеб:

— Народ баит, князь Федор Юрьевич Ромодановский прикупил усадьбицу чрез два дома опричь от Соломонова погорелья у церкви Святого Ипатия. А строил её наибольший купец среди аглицких немцев, коего в том же 140 году чернь побила. Вкруг дома ромодановские дворовые забор великий, чуть не в две сажени, поставили, а унутрь акроме боярина да немногих его ближних никого не пускают.

— Это не та ли усадьба у самой стены, где боярин Федор Юрьевич отсиживался, когда последний раз стрельцы за раскольниками на Кремль пошли? — поинтересовался Майор.

— Она сама и есть, батюшка-боярин, — поклонившись, отвечал Глеб.

— Видно не только мы такие догадливые попаданцы, старые усадьбы немецких гостей выкупать да клады в них искать. Не от того ль в мае князь Ромодановский так истова на Сыскной приказ себя ставить челом царице бил… — задумчиво протянул Апраксин.

Майор почесал начавшую вновь прорастать броду и приказным тоном, что даже Глеб испугано присел, сказал:

— Дим! Надо завтра же готовить указ на выкуп еще двух подозрительных домов: на Мясницкой и возле Никитского монастыря. Государь, надо матушку твою уговорить вступиться и к Патриарху так же идти — без них мы дела не вытащим. Дома те на крутицкую епархию ныне писаны.

— Зачем же ждать утра князь-боярин? Вот Глеб нам сейчас его и напишет, а я подмахну.

В шатре нашлись и бумага, и чернила и писчие принадлежности, и мой будущий шут-писарь-сказочник сел за походный столик писать указ. И Майор, и Капитан помогали ему правильно составить документ, иногда в полголоса споря о формулировках. Я пожалел, что с нами нет Зотова — тот хорошо умел выразить мысли в полном соответствии с принятыми традициями изложения при дворе. Пока суд да дело, поторопился озвучить давнюю свою хотелку:

— И позволь, Борис Алексеевич, ему при мне быть неотлучно. Замолви пред матушкой слово. А ещё Глебушка будет мне сказки на ночь читывать — вечера скоро длинные пойдут, скучные. По утру же записывать их в книжицу для академии надобно…

Сказал и подмигнул, надеясь, что Майор правильно поймет подводку к легализации Пушкинских сказок. Тот не подвел — согласился, хотя и без особой охоты. Вероятно, ему всё ещё претила мысль, что у попаданца в царя могут быть какие-то свои доверенные лица. Однако открыто отказывать не стал. Напротив, пообещал Глебушке "вездеход" в Преображенское выписать.

За этой ночной суетой и беседой, прежнее чувство подозрительности притупилось, и я в тот момент более чем других вселенцев, стал бояться склонностей своего носителя к какой-то необъяснимой жестокости. Уверенности, что при сильных эмоциональных взрывах смогу сохранить контроль над телом, не было. Стоял, прислонившись к центральному столбу, и "медитировал" в накатывающихся волнами воспоминаниях: и о видах кровавых бараньих туш, и картинок смерти Хованского да Матвеева на стрелецких копьях, и о нечеловеческих криках сгораемого в огне пожара истопника сестры. Я даже сразу и не услышал, как меня окликает Майор. Встрепенувшись, решил перевести разговор на другую тему.

— Борис Алексеевич, а может, я всё-таки своим прямым делом займусь? Вы все как-то устроились более-менее по специальности, а я всё с потешными играюсь. Как думаешь, пора Петру повзрослеть, да приказы прошерстить, на предмет понимания текущего делопроизводства и реального распределения кэша в казне? Пустит меня Софья в приказ Большой казны?

— Ну, вот опять двадцать пять! Говорил же, что невместно сиё как обучение проводить, а как ревизию, то думский расклад против играет. — С грустной усмешкой Майор продолжил: — Не вели казнить, государь, только ни я, ни матушка тебе такого позволить не можем. Софья, та с радостью даст тебе в приказах играться. Только этим ты больше навредишь общему нашему делу. Вот послушай, каков есть расклад в Думе ныне…

* * *

Не прошло и часа после разговора с холопом, как я с помощью Глеба добрался наконец до своего шатра. Ребенок заснул, а мне настало время переоценить свои ощущения. Тяжелое чувство стыда от того, что я мог по навету от "ненадежного источника", поддавшись внешним страхам, испортить отношения с Майором и остальными "вселенцами" камнем давило на совесть. Ведь только большим усилием рассудка, я поборол совместные с Петром страхи и положил себе считать, что моя смерть им невыгодна в любом виде. Естественно, если я не буду действовать прямо против и "зарываться". Вся обида, вся подозрительность носила какой-то иррациональный характер и во многом была навеяна чувствами донора, его подсознанием. Больше всего конечно задевало, что я не сам был первой скрипкой и многие мои поступки, хоть и сыграли какую-то роль, но значили чудовищно мало по сравнению с тем пластом черновой работы, что провели с момента появления в этом мире и Майор, и Учитель, и даже Геолог. Система "оберегателей", организованная почти на пустом месте, система агентов среди посада и стрельцов с солдатами, при всем своем возможном несовершенстве от поспешности создания, много помогли для сглаживания катастрофических взбрыков неверной дворцовой судьбы. Именно благодаря им удалось вбить клин между бунтовщиками и большими посадскими людьми, да запустить контро-слухи про боярский заговор Милославских и Одоевского. Я и не знал до рассказа Майора и последующего подтверждения от Глеба, какую роль в событиях хованщины сыграли старый князь Василий Федорович Одоевский и его сын Яков Васильевич. Дудыкин в теле Голицына вместе с Александром в теле Ивана Нарышкина, ещё до приезда Матвеева сумели поправить ход истории. Уж не знаю в новое ли или напротив в старое русло.

На самом деле заговор о недопущении старого Милославского, который автоматически становился первым лицом при восшествии на престол Ивана, и воцарении моего носителя, был поддержан большинством бояр без особого сопротивления. В Думе по смерти царя Федора сложилось четыре основных группировки: Языковы-Лихачевы-Апраксины, свергнутые ими Милославские-Хитровы с примкнувшим к ним Хованским, Одоевские с Голицыными и Нарышкины с Долгоруковыми. Ромодановские колебались, но в основном тяготели к нашему лагерю. Остальные большие роды составляли традиционное "болото", готовое поддержать победителей. БАГ оказался между двумя огнями. Софья Алексеевна ещё при болезни брата увлеклась Василь-Васильичем и сильно тянула в свою сторону блок ВВГ+ВФО. Борис Алексеевич, будучи на хорошем счету у царя Федора был назначен кравчим присматривать за партией вдовствующей царицы, но к удивлению, многих близко сошёлся с её окружением и, особенно с наставником царевича Петра дьяком Зотовым и братом Натальи Кирилловны Иваном. На него и легла основная функция посредника между лагерями двух претендентов на освобождавшийся мономахов венец. Блок ЯЛА от воцарения Ивана терял больше всех. Учитывая злопамятность родни старшего наследника трона, они рисковали потерять не только свое влияние, но и жизнь. Поэтому с подачи младшего Языкова комнатные умирающего царя решились на примирение с "медведицей". Главная их задача была привести в Кремль Матвеева, на благодарность и рассудительность которого вполне можно было полагаться. Авторитет Артамона Сергеевича среди большинства бояр был высок, а сам он известен был своей обходительностью к старым, большим родам. Даже откровенные его враги Милославские и Хитровы относились к старому интригану с уважением и страхом. В 1676 году они смогли свалить последнего фаворита Тишайшего только при помощи Патриарха и блока ЯЛА, воспользовавшись ошибкой Артамона — поспешным проталкиванием на престол Петра в обход обоих братьев. В 1682 году ситуация стала другой: правление Милославских пугало московских бояр своей алчностью и беспардонностью. Думские боярские рода, прежде всего Одоевские с роднёй, согласились на провозглашение царем Петра. Голицыны колебались и по факту раскололись кузенами по разным лагерям. По крайней мере, поначалу никто воцарению младшего брата не противился особо. В прошлом мире Иван Нарышкин своим честолюбием и беспардонностью сумел восстановить против себя старые и сильные роды. Старый князь Одоевский тогда в буквальном смысле расплевался с ним и с большой охотой поддержал усиление Софьи. У нас же, находясь под вселенцем, старший из братьев вдовствующей царицы, напротив, пытался сгладить противоречия, не требуя себе особых должностей и положения. Хотя от упреков и слухов его это не уберегло. Посад и стрельцы считали его выскочкой, временщиком, который для воцарения своего племянника недобро думает на старшего царевича. Таратуй же единственный из родовитых бояр стал прямым врагом Нарышкина, посмевшего напомнить тому упреки Алексея Михайловича в нерадении и глупости. Тем не менее, Хованский по отношению к Наталье Кирилловне сохранял льстивое почтение, и та не могла поверить брату и кравчему сына о враждебности и опасности Таратуя. Старая, ещё от Чигирина, вражда Василия Васильевича Голицына к Григорию Ромодановскому и Долгоруким прочно, сильнее чем любовь Софьи, связала его с Милославскими.

Борис Алексеевич Голицын днями пропадал в своих кремлевских хоромах, недалеко от царского дворца. Там же часто бывал и Иван Кириллович, и Никита Моисеевич, и даже сами ближние царицыны бояре — Стрешневы. Туда в импровизированный штаб нашей партии стекались все сведения о настроении в городе и полках. Конечно, полноценной систему влияния назвать было трудно. У Майора было от силы пара месяцев для её внедрения и развертывания. Благо и донор его об этом же заботился и послухов среди стрельцов и прочего низа прикармливал. Он убедил само правительство начать розыск среди стрелецких полковников, опережая требования бунтовщиков и сдерживая недовольство. Подбиваемые его подсылами стрельцы требовали себе исключительных привилегий против посада, при этом "забывая" о солдатах. В посаде люди БАГа умело тревожили тем, что стрельцы себе льготы выбьют, а посад за то мошной страдать будет. С большим трудом удалось Милославским и Толстым сформировать "тревожное" большинство против Нарышкиных. Им во многом помогло то, что царица не все, что советовал БАГ и старший из её братьев, стремилась претворять в жизнь. Нерешительная, еще не опытная во власти, она с нетерпением ждала прибытия из ссылки своего опекуна и старого друга. Масла в огонь думского раздражения подливал старый Кирилл Полуэктович, более остальных требуя к себе особого уважения. В результате всех этих маневров, как и в нашем мире партия Петра проглядела начало бунта и была захвачена им врасплох. Восстали именно те полки, где у БАГа не было ещё своих ушей и уст. Так же как и у нас, они решительным штурмом овладели Кремлем и стали диктовать свои условия. Много надежд питали попаданцы на вселение в Софью и ВВГ темпонавтов из будущего, но и эти надежды оказались напрасными. Только помешали пустыми ожиданиями и основанной на них малой активностью в противодействии планам Милославских. Утром 15-го мая ситуация оказалась почти так же запущена, как и в нашей истории. Смерть многих примкнувших к лагерю Петра бояр, включая самого Артамона Матвеева, главу Стрелецкого Приказа князя Долгорукого с отцом и одного из самых уважаемых в думе воевод — Григория Григорьевича Ромодановского, поставила планы попаданцев на грань катастрофы. Как ни странно помог вселенец в Петра. Его глупый, неожиданный ни кем поступок — беседа с Софьей и предложение почетной капитуляции, как ни странно, возымели отрезвляющее действие на бояр. Растерянность думы закончилась вместе с речью царя, тогда ещё не ставшего младшим, а стрельцы были удоволены оперативно выплаченным жалованием. БАГу оставалось только вложить в голову двоюродного брата идею наложить дополнительные поборы для стрелецкого войска на посад. Хованский поняв, что его авторитет в полках стал падать, после неудавшегося демарша старообрядцев уговорил Милославского физически ликвидировать конкурентов на трон и влияние. А заодно с пожаром дать повод расправиться с Зотовым и прибрать устроенные им заводы под себя. Испортило игру Таратуя то, что Пётр оказался способным спать частями и успел ускользнуть от огня еще до того как тот охватил весь дворец, да ещё чрезмерная въедливость нового главы Сыскного приказа — князя Ромодановского. Собранных улик оказалось для думы достаточным, чтобы растеряться и не оказать сопротивления, когда младший царь наладил Таратуя в аккурат на стрелецкие копья. С тех пор установилось фактическое полуторавластие. Финансы, внешняя политика и войско оказались под контролем Милославских, но и сторонников Нарышкиных в главе приказов и в думе оказалось достаточно, чтобы не дрожать за свою безопасность. Впрочем, полного контроля над казной родня Софьи по матери не получила. Главой Приказа Большой казны, ведавшего за сбор бюджета, так и остался Василий Федорович Одоевский. Сын его Яков по возвращении из Ухты с бочкой нефти стал судьей в приказе Большого дворца, который обслуживал расходы непосредственно царской семьи. Многие из их родственников так же были назначены по приказам: тесть стал в Хлебном, младший брат в Мытную избу, другие менее близкие по роду люди поверстаны по прочим должностям так или иначе связанным со сбором и распределением средств.

Эта система сдержек от всевластия Милославских позволяла проталкивать через согласование с Софьей финансирование моих начинаний. Сейчас позиция ВФО не позволяла Милославским полностью подмять под себя Думу, как ранее не позволила Матвееву перехватить управление. Страстное мое желание провести дотошный аудит приказа Большой Казны разбилось о мнение рассудка, что именно это будет смертельно опасным мероприятием. Как старина Флинт боялся одноного Сильвера, так Одоевского и поддерживающих его бояр боялся и Василь-Василь, и старик Милославский. БАГ от такой авантюры отговаривал меня особо страстно, не желая ломать хрупкий лед взаимного доверия между ним и ВФО-ом, сложившийся после ссылки Ивана Нарышкина и пострига царского деда.

Все это я понял после ночного рассказа Майора. Заново переживая события долгого дня и затянувшегося вечера, я незаметно для себя уснул.