Во многих странах слышала я разговоры о германофильской партии в России, читала о ней статьи на разных языках. Спокойный наблюдатель мог бы заметить, что со времени Александра II в России не было германофильской партии. Все устремлялось к Франции. Либеральные партии считали Германию очагом консерватизма. Высшие военные круги, особенно офицерство Генерального штаба, происходившее из демократических кругов общества, стремились к лаврам и считали, что это легко достижимо при условии союза с Францией (это мнение усилилось после несчастной японской войны). Интеллигенция симпатизировала республике и была счастлива возможностью петь «Марсельезу», что ранее строго каралось и из-за чего не один уже был сослан в Сибирь. Купцы видели в Германии сильного конкурента. Рабочие на фабриках не любили аккуратного, требовательного мастера-немца. Мужики считали себя вправе жаловаться на немца-управляющего, наказывавшего пьяниц и лентяев, а состоятельный класс, тративший большие деньги в Париже, выражал, конечно, свои симпатии французам, их ресторанам, бульварам, театрам, портным, кокоткам, полагая, что в этих симпатиях и заключается любовь к Франции.

Приезд юной, прекрасной принцессы Дагмары содействовал укреплению антипатий к Германии, так как, опечаленная вместе со своей родиной потерей Шлезвиг-Гольштинии, она передала свое чувство недовольства наследнику и его окружающим, и вскоре оказалось, что все молодые гвардейцы возмущены тем, что Шлезвиг-Гольштиния не принадлежит более Дании. Это возмущение усилилось, когда стало ясным, что со времени Александра III лишь противники немцев делали карьеру, подобно тому, как в царствование Александра II успевали германофилы. И при дворе лишь старый великий князь Михаил Николаевич (дядя царя), последний из Романовых, остался верен дружбе, соединявшей две царские династии — русскую и германскую. Сыновья же его, наоборот, питали к Германии антипатию: старший, великий князь Николай Михайлович, ныне убитый, был известен своими историческими работами, представлявшими большой интерес; он много занимался историческими исследованиями, в которых его особенно интересовали скандальные происшествия; он любил интриги XVIII столетия, что не мешало ему интересоваться таковыми и XIX и XX веков.

Так, он был счастлив, открыв, что сестра его бабушки, императрица Елисавета Алексеевна, супруга императора Александра I, считавшаяся в России святой, имела любовника. С любовью тщательно расследовал он все, что касалось этого обстоятельства. Еще более обрадовало его, когда он узнал, что великий князь Константин Павлович нанял людей для убийства своего соперника — молодого офицера.

Свободное от занятия по истории время он употреблял на сеяние розни между людьми, устраивая всегда поводы к раздорам. Он искренне радовался, когда ему удавалось рассорить старых друзей или супружескую чету. Ежегодно посещал он в Париже французские литературные круги, чрезвычайно ценившие его ученые познания, разыгрывал «левого», отзывался часто пренебрежительно о Государе и с ненавистью об императрице, избегавшей его общества. В обществе его называли «Nikolas Egalite», не зная, что это название будет им заслужено. В начале революции в 1917 г. он покинул свой дворец, украшенный красной лентой в петлице своего военного пальто; он пожимал руки революционным военным, говоря, что он всегда был на их стороне. Впрочем, это лицемерие не помогло ему — после долгого заточения он был казнен, как и другие.

Конечно, находились люди, дававшие себе отчет в том, что политика страны, державшаяся в течение многих столетий известного направления, не могла быть так легко заменена противоположной, но это были единичные лица, не составляющие никакой партии. У них не было вожака, как, например, у славянофилов — Воронцов-Дашков, впоследствии ставший министром двора. Между ними были люди европейски образованные: граф Александр Адлерберг, владевший шестью языками; граф Валуев; граф Пален, министр юстиции; граф Петр Шувалов, посол в Лондоне; барон Роман Розен, один из подписавших Портсмутский договор, и Петр Дурново — министр внутренних дел, который имел смелость перед войной в 1914 г. передать Николаю II свой доклад о том, что России необходимо не нарушать дружеских отношений со своими западными соседями. Он описывал Государю последствия, к которым могла бы привести агрессивная политика. Витте также предвидел последствия политики Сазонова и Извольского. Он делал все, чтобы избежать того водоворота, который нам грозил катастрофой. Но резкий в своих выражениях, почему его и считали энергичным, он был на самом деле нерешительным, колеблющимся, к чему обязывало его положение в обществе — щадить друга и недруга.

Германия была у нас тогда так нелюбима, что ее защитники, приводя свои доказательства, обыкновенно начинали так: «Немцев я никогда не любил и симпатизировал всегда французам, но я нахожу, что… и т. д.».

Во время войны произошло чудо: никто более не оказался немецкого происхождения. В течение часа я встретилась с обоими генералами Гартунг; один из них с убеждением говорил, что он шотландского происхождения, как всем известно, другой же с таким же убеждением мне утверждал, что он, как всем известно, голландского происхождения.

Однажды беседовала я с великой княгиней Елизаветой Маврикиевной, этой несчастной матерью, потерявшей одного сына на войне и трех в Сибири от рук убийц. Я спросила ее, почему, кроме Гавриила, всегда к ней нежно относившегося, все ее остальные сыновья под предлогом, что она немка, скверно с ней обращались. «Каким образом ни Вы, ни великий князь не могли сдержать политические безобразия ваших сыновей — так как убеждением я этого назвать не могу!» — «Что делать, — возразила она. — Мы оба были бессильны, это было такое поветрие».