Валерий Осинский

ВИКТОР ПЕЛЕВИН И ЭФФЕКТ ПУСТОТЫ

В сознании массового читателя, интересующегося «интеллектуальным чтивом», книги культового писателя Виктора Олеговича Пелевина стали такими же составляющими их жизни, как реклама. Труды Виктора Пелевина выходят массовыми тиражами в России и переведены на все основные языки мира. Можно по-разному относиться к тому, что он пишет. Но после двух десятилетий споров о его творчестве, бесспорным остается одно: популярность Пелевина – феномен современной русской культуры.

Оговорюсь: читать Виктора Пелевина чрезвычайно занимательно. Хотя с точки зрения здравого смысла он пишет полную чушь языком «интеллектуального шута» с высшим образованием.(Шута в лучшем смысле: шутов на Руси любят!) Творчество Виктора Пелевина можно сравнить, пользуясь его терминологией, с половым актом в презервативе «SICO – «БМВ» в мире гандонов»: движение – есть, результата – нет.

Его книги – остроумные рефераты с налетом эпатажа. Точное их попадание не случайно: Виктор Олегович из семьи вузовских преподавателей и прекрасно осведомлен об интеллектуальных запросах своего читателя, от студентов до поколения их дипломированных отцов, к которому Пелевин сам принадлежит по возрасту. Он точно знает, что думают его читатели, на каком языке говорят, он знает границу их интеллектуального восприятия, за которой начинается эзотерические темы, малопонятные массовому потребителю интеллектуального чтива и, которые преступать незачем.

«В наше время люди узнают о том, что они думают, по» …книгам Пелевина.

Причем темы, герои и стиль этого писателя доступны пониманию «среднестатистических интеллектуалов» всего мира: учителям, врачам, программистам, дипломированным домохозяйкам и т.д. Он разбирает вещи с точки зрения героя немного наивного, «постигающего». И тут же объясняет постигнутое кратко, емко и остроумно.

О непонятных вещах его герои говорят понятно. Это важнейшая составляющая феноменального успеха Пелевина. Для того чтобы быть успешным, писателю надо знать не только свои возможности, но главное – возможности читателя, способного переварить прочитанное.

Generation П и школьная литература

Поколение «Пепси», о котором рассказывает Виктор Пелевин в своих книгах, это поколение самого писателя, «которое было запрограммировано на жизнь в одном социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой». Поколение, по его собственному выражению, «не востребованное эпохой», что привело к «серьезному внутреннему конфликт» у многих его представителей.

Поколение, «не заставшие» СССР, вряд ли знает, что сладкую воду с иностранным названием на бутылке разливали на единственном на всю страну заводе «Пепси» в Краснодарском крае. Так же, как вряд ли молодые слышали про балтийский чай, – то есть кокаин с водкой, – комиссара Пустоты: тонизирующий напиток советской эпохи на тусовках продвинутой молодежи. А рекламный ролик о превращении обезьяны в человека под воздействием «Пепси» вряд ли видели. У каждого поколения свои напитки! Если напиток рассматривать, как метафору пойла для массового потребления.

Коммунизм, фашизм, либерализм или нашизм для нынешней молодежи понятия примерно одно ряда. Скрытая ностальгия сорокалетних о прошлом, обильно разлитая в книгах Виктора Олеговича, поколению молодых – по барабану.

Поэтому, книги Пелевина в первую очередь ориентированы на тех, кто имеет представление о том, о чем он пишет. Ориентированы на людей интеллигентных профессий – на тех, кому за сорок. Они знают, чего хотят, чего-то добились в жизни, работоспособны и опытны. Они делают окружающий мир, таким, каким его потребляют. Но главное для пишущего интеллектуала – эти люди составляют мнение о его книгах и обмениваются им в своей интеллектуальной среде. Они являются носителями массовой «интеллектуальной» культуры.

В детстве и юности поколение Пелевина было лишено всего, чем владели «за бугром» мещане, – в хорошем смысле этого слова, а не в ругательном, как было принято по канонам советской морали. Потрясения мирового масштаба минули генерацию П. Локальная война в Афганистане, не пойми за что, начатая Кремлевскими старцами; смутное время перестройки, где одни идеи закончились, другие так и не появились – вот, пожалуй, и вся биография генерации П. Юность и молодость этого поколения в подавляющем большинстве – оказалась созерцательной, а не деятельной!

Начало активной жизни поколения П приходится на девяностые и сводится не к производству материальных благ, а к их перераспределению. Эпохе девяностых нужен был свой описатель! Но эпоху мало описать, ее надо объяснить. И Пелевин подошел на роль духовного гуру, как никто иной. Ибо качество художественного слова формирует интеллектуальная среда, в которой и для которой оно произведено. В этом отношении писатель – отражение эпохи, о которой он пишет. Явление Пелевина или кого-то вроде Пелевина было неизбежно.

Как говориться: литература может быть всякой, но она не должна быть скучной! О школьной программе по русской литературе у поколения П остались унылые воспоминания: скука, морализаторство и образы, подогнанные под лекала советского идеологического ширпотреба. Даже «возвращенная литература» перестроечной поры не улучшила общее настроение: лагерную чернуху и притеснения маленького человека административным маховиком меняла педофилическая порнуха, а образы Набоковских недотеп профессоров удовлетворяли лишь тех интеллектуалов, кто за неимением лучшего, зачитывался книгами Андрея Битова и Руслана Киреева о продвинутых кандидатах наук или фантастикой Владимира Орлова и Владимира Войновича.

Поколение П «не торкнули» скучные интеллектуальные заморочки их отцов. К тому же, слишком неоправданно скорым в системе советского школьного образования оказался переход от дошкольных сказок, к образам и идеям вселенского масштаба, которыми перекормили неокрепшие умы поколения П в школе. Если кто-то осилил архаику классицизма или сложный синтаксис и поэтику классиков позапрошлого века, то образы Андрея Болконского или Родиона Раскольникова оставили у смельчаков тягостное впечатление. Книги Майн Рида, Фенимора Купера, Жуля Верна и Луи Бусинара, способные пробудить интерес к чтению, в школьную программу по литературе не входили. Собственно, как не входят и ныне!

Чтение, как искусство, даже за неимением развлекухи повеселее, настолько обрыгло поколению П, что вряд ли интеллектуал, даже закончивший Плешку или МГУ стал бы всерьез разбираться, чем отличается Платон от Плотина, Кант от Конта, Белый от Черного и на какие периоды Белинский раздробил творчество Гоголя? Чтение эдакой зауми в лучшем случае заканчивалось на первом абзаце введения в предмет. Имея представление обо всем на свете по справочникам и хрестоматиям, и толком не зная ничего, поколение Пепси жаждало интеллектуальной пищи. Легкой и вкусной.

И оно эту пищу получило!

В эпоху мексиканских сериалов, о которых молодежь ныне имеет смутное представление, в книгах Виктора Пелевина просто Мария вдруг говорит со Шварценеггером об Айвазовском. Идиоты психушки цитируют стихотворения Марины Цветаевой, а легендарный комдив Чапаев каламбурит цитатами из Канта и Шопенгауэра.

Изумились не только домохозяйки, но и доценты с кандидатами. Это все равно, что обезьяна не просто заговорила, а заговорила о преломлении светового луча в гравитационном поле. (Имеются ввиду, герои сериалов, а не Виктор Пелевин!)

На фоне нудно-назидательной литературы с конфликтами, образами и идеями, на фоне бесконечных мозгов на асфальте на улице и по телику книги Виктора Пелевина с неудержимым полетом фантазии и наркотическими грезами его персонажей стали ярким карнавалом среди тусклых будней, а его инфантильные герои кокаинщики – супергероями своего времени. Книги Виктора Пелевина объединили друзей по интересам, напомнили, что в мире существует прекрасное в форме необычных пелевинских текстов.

Интернационал Виктора Пелевина

Известный русский писатель Леонид Леонов в статье «Достоевский и Толстой» отметил: «Начавшийся столетие назад, такой неравный вначале, бег их (Достоевского и Толстого) явно завершается в пользу Достоевского… Речь идет всего только о выявившихся преимуществах достоевского творческого метода…»

Подразумевалось огромное воздействие, какое оказало творчество Достоевского на многих не похожих друг на дружку мыслителей и художников, в своем творчестве не просто копировавших жизнь, а пытавшихся отразить ее под углом зрения, преломленным сложными лабиринтами человеческой психики.

Ныне, через полвека, после этих слов, не обязательно хорошо разбираться в современной литературе, чтобы определить, книги каких писателей наиболее востребованы на рынке интеллектуального чтива. Умберто Эко, Дэн Браун, Милорад Павич, Джон Р. Р. Толкин, Льюис Кэрролл, Джоан Роуллинг, Михаил Булгаков. (Еще полдюжины латиноамериканских эрудитов.)

Утопии, антиутопии, социально-психологическая фантастика, научная фантастика, фэнтэзи и т.д. и т.п. – классификация по жанрам не имеет значения. Что объединяет всех выше перечисленных авторов? Их объединяет умение создать интеллектуальные сказки с академическим уклоном для взрослых и детей, густо замешенные на философии и эзотерике. Собственно, вся эта заумь современного интеллектуального чтива родом из античной и восточной философии, а образы ее из мифологии, что перекочевала в фольклор европейских народов. Средневековые ужастики Бонфини о Владе Цепеше стараниями Курицына, современника Ивана Грозного, пришли в Россию. В Западной Европе жанр страшилок в своих сочинениях выкристаллизовал Эрнс Гофман. В России – Гоголь со своими чертями и ведьмами.

В новое время жанр социально-психологической фантастики до Пелевина наиболее успешно разрабатывали Владимир Орлов и Владимир Войнович.

По сути, современные сказители всего лишь интерпретируют фантастические сюжеты! Но чтобы дешевое «фэнтэзи» превратилась в интеллектуальное чтиво, а его творец в гуру, одной фантазии мало. Нужно теоретическое обоснование затмения.

Пелевин, так же как и его великие предшественники, говоря словами самого Виктора Олеговича, «мастерит фальшивую панораму жизни». И делает это безукоризненно. Его сюжеты увлекательны – не оторвешься! В книгах Пелевина есть все, что нужно его в меру интеллектуальному современнику: знание предмета, о котором он пишет, понятные герои, доступный язык, эпатаж, фабула – переживать за персонажей не надо, думать особо тоже, надо лишь дождаться, чем все закончится. У его персонажей есть портреты, но нет характеров. В его книгах есть действие, но нет конфликта. «Это отвечает настроениям широких слоев люпмен-интеллигенции, являющейся основным потребителем» в данном случае не сигарет, как в тексте, а книг Виктора Пелевина.

«Ребята! Спасибо вам огромное, что иногда позволяете жить параллельной жизнью. Без этого настоящая была бы настолько мерзка!» – говорит один из персонажей Пелевина, по сути, всем сказочникам интеллектуальных жанров.

Пелевин приглашает читателя на умную беседу. Ибо приятно после нервотрепки на работе, дома под одеялом и с котлеткой на блюдце окунуться в мир небывалых грез, где тебе дадут «ответ на вопрос, терзавший человечество последние несколько тысяч лет, в таких простых и всякому понятных терминах». Причем, мозговая атака проводиться так же из-под одеяла: тексты Пелевина – это представление столичного жителя, о том, что твориться за МКАД. Подобно персонажу Пелевина Пучину мнения Виктора Олеговича «в чем-то спорны, но то, что он предлагает, просто, понятно и логично».

То, что замечательный стилист Владимир Набоков тщательно шифровал в своих литературных крестословицах, – это, кстати, до сих пор крепко раздражает непритязательных читателей, рискнувших приступить к его книгам, – Пелевин выставляет напоказ и превращает в стеб и хохму. Он не грузит читателя стилистическими излишествами. Тексты Пелевина по его же собственному выражению, построены по формуле «остаточного литературоцентризма редакторов и издателей – своего рода реликтовый белый шум советской психики».

Так в кабаке Татарского рвет напротив портрета Тютчева с заезженной цитатой «Умом Россию не понять». Кто не знает Тютчева? Или слово «Небухаданаззер» показалось ему отличным определением человека, который страдает без опохмелки». Кто же не знает библейского царя? Над ним тоже можно поржать! Неизвестный библейский персонаж вызвал бы раздражение, из-за того, что надо напрягать мозги – кто такой?

Тут и там в тексте разбросаны четверостишья Марины Цветаевой, цитаты из Грибоедова, либо «безымянные», наподобие: «Во многой мудрости много печали, и умножающий познания умножает скорбь». Типа, нынешний интеллектуал, если и не читал Екклесиаста, то уж расхожую мысль из него точно слышал.

В книгах Пелевина запросто можно посидеть за одним столиком с Бальмонтом или Толстым. Полетать на истребителе «Харриер» со Шварценеггером из фильма Кэмерона «Правдивая ложь». Де Сад и Зухер-Мазох, Берроуз и Уорхолл и т. п. архетипы массового сознания к месту и нет, обильно рассыпаны по текстам Пелевина и создают иллюзию широкой эрудиции, – прям, Освальд Шпенглер! – выстраивают устойчивый ассоциативный ряд. Потребитель интеллектуального чтива доволен – он продвинутый чел: с ним общаются, как с умным, он понимает, о чем речь, и хохмит вместе с автором.

Реминисценции Виктора Пелевина сильно напоминает мне студенческие посиделки заочников в Литературном институте (о котором Виктор Олегович, кстати, часто вспоминает), где говорят обо всем и ни о чем, бойко сыплют громкими именами и цитатами, и не могут сдать зачет по предмету раз двадцать, а экзамены сдают, как повезет. «Встречаясь со множеством тяжелых идиотов из литературных придурков, я развил в себе опасность участвовать в их беседах, не особо вдумываясь в то, о чем идет речь, но свободно жонглируя нелепыми словами» – пишет Пелевин в «Чапаеве».

Он говорит чистую правду. Помню, как-то в родном вузе некий витязь в тигровой шкуре с Кавказа на госэкзамене, выскочив на перекур, с глазами круглыми от испуга, справлялся у соратников, что есть «Борис Годунов» – роман, повесть, рассказ или драма? Своими познания литературных жанров «витязь» несказанно удивил коллег.

«Скачки» по верхушкам интеллектуальных тем, кстати, одна из причин ошеломительной популярности книг Виктора Пелевина у молодежи. Рефераты из безбрежного моря интернета, скаченные с одних и тех же сайтов, просмотр одних лишь заглавий, неумение и невозможность долго концентрировать внимание на заданной теме – реалии современного образовательного процесса. Информации море – не переплыть!

Аспирантом мне как-то довелось ассистировать на экзамене. Преподаватель предупредил, чтобы я ни о чем не спрашивал студентов, чтобы не сбить их с мысли!

Обязательная составляющая молодежной культуры – протест и провокация. «Против коммунизма, совка, религиозного бизнеса», против патриотизма и антисемитизма, против Давидсонов на Харлеях, против чего угодно!

Протеста и провокации в текстах Виктора Пелевина в избытке.

Скажем, «глиняные таблички с вопросами Лотереи есть плоть Энки (созданного из глины, как ветхозаветный Адам), а ритуальный напиток, изготовлявшийся в его храме, – его кровь» с пояснением, что впоследствии шумерский бог Энкиду становиться покровителем рынков – точное попадание. Аналогии продвинутым интеллектуалам пояснять не надо. Пинок получает не только Спаситель, но и церковь, дозволяющая церковные ларьки в храмах. В разговоре Радуева и Березовского на примере «мочи» писатель запросто может обосновать философию ислама. Может макнуть в дерьмо литературного обозревателя Павла Басинского. «Пора завязывать с литературоведением и думать о реальном клиенте».

Главное, все эти бунты и провокации – прикольно! Чтобы стать гуру, достаточно открыто написать о наркоте, педофилии, обо всем, чего чураются снобы. Кто бы узнал Лимонова, – плохого Генри Миллера советского разлива, – если бы в нашумевшем «Эдичке», (нынешний продвинутый молодняк о нем ни ухом, ни рылом!) Савенко не описал свою половую жизнь в Нью-Йорке? Кто бы узнал о выпускнике Оксфорда и замечательном писателей Владимире Набокове, если бы на заднем дворе своего дома, тот сжег, как собирался, рукопись «Лолиты», ремейк собственного «Волшебника» 30-х годов.

Массовая культура всегда была низкопробной и ориентированной на примитивные инстинкты человека. Если бы не существовало сдерживающих факторов или потребители массовой культуры умели сами ее воспроизводить, то «нашим все» был бы не Александр Пушкин, а Иван Барков с его «срамными одами», и мы б восхищались не Чайковским, а «муркой».

Нигилизм, модернизм, футуризм, пролеткульт, ЛЕФ и т.д. и т. п. существовали всегда и в том или ином виде будут существовать, по мере нарождения новых поколений.

Пелевин не скрывает, «что в области радикальной молодежной культуры ничего не продается так хорошо, как грамотно расфасованный и политкорректный бунт, против мира». Это бунт, в твердом переплете за сходную цену, привлекает в его книгах молодежную аудиторию. «Миллеровский» или «Лимоновский» х… в тексте Пелевина, красочно нарисованный на стене лифта в офисном здании, или «на восьмое марта Мане подарю колье де Бирс, и сережки от Армани – то-то будет за…сь!» – перевесит все тексты Пушкина, Достоевского и Толстого вместе взятые. Бунт против морали отцов и их обрыгших интеллектуальных клише всегда приводят к одному и тому же: «Под воздействием вытесняющих вау-фактор, культура и искусство темного века разрушается к орально-анальной тематике». Разрушается из века в век, но все никак не разрушится!

Почему? А потому! «Природное право на свободу», которого подсознательно жаждет мозг бунтаря, можно приобрести, лишь совершив усилие. Бунтовать, укрывшись одеялом с книгой в руках, гораздо приятнее для интернационального бунтаря интеллектуала и безопаснее для тех, против кого этот бунт направлен. Вечерком такой бунтарь с книжечкой в руках выпустит пар, а на утро, напялив галстук-селедку среднестатистического клерка, отправится в контору, либо за парту. Он же не идиот, чтобы променять доходное место копирайтера «изо всех сил старающегося походить на западного», или диплом выпускника вуза на три загадки Иштар или Пустоту.

Причем, интеллектуальные бунтари со специальным образованием и поверхностной эрудицией – интернационал мирового масштаба. Он потребляет одну и ту же культуру в тех пропорциях, которые способен переварить.

Это самогенерирующее и переходящее из одного качества в другое все тоже поколение П, которое никогда и никуда не денется. «…Наше поколение, которое выбрало «Пепси», – вы ведь тоже в молодости выбрали «Пепси»? – спрашивает Татарский Фарсейкина (прототип Фарсейкина – известный международный политический обозреватель) – «и есть эта собака с пятью лапами?» Потому то у каждого нового поколения П на книжной полке всегда будет свой Виктор Пелевин.

Игра воображения или одно из эпидемических внушений

В свое время Ромен Роллан писал, что «искусство и жизнь неотделимы», а «круг идей, питающих искусство, весьма ограничен. Сила искусства не в них, а в том, как их выражает художник, придавая им свою, ему одному присущую остроту, свой отпечаток».

Фантазия создателя «Властелина колец» или первых серий «Звездных войн», сделанных вдогонку последним сериям, несут неизгладимый отпечаток на ограниченный круг идей. Философия хобитов, орков, гоблинов, зеленых человечков настолько люба современному интеллектуалу, что он готов всерьез изучать особый вымышленный язык, и смакует этот бред, даром, что речь идет всего лишь об извечной борьбе добра и зла, и пороках, тысячелетия назад описанных в библейских текстах, и те же тысячелетия так или иначе кочующих из сюжета в сюжет бесчисленной армии философов и литераторов. «В конце концов, – замечает Виктор Пелевин, – все в этом мире – вопрос интерпретации». Иными словами, он сам того не ведая, повторяет мысль Ромена Роллана о силе искусства и способности художника придать остроту известным идеям.

Искусство же ради искусства само по себе никогда не обогащало духовный мир человека. Только страдание, только мука рождает духовный мир. А недостаток художественной культуры восполняется фантастикой. Потому-то так привлекателен мир гоблином и орков для поколения П. Книги же Виктора Пелевина не уступают по степени абсурдности книгам перечисленных выше интеллектуальных сказителей. Сюжеты его книг заканчиваются фикцией. И это тоже важно для потребителя интеллектуального чтива – своих заморочек хватает! «Смысла никакого, но пробирает так, что сразу все понимаешь. То есть понимаешь не то, что человек сказать хочет, потому что он ничего сказать на самом деле не хочет, а про жизнь все понимаешь», – говорит Татарский.

Но что выгодно отличает персонажей книг Виктора Пелевина от уродов Толкина, или монахов-криминалистов Эко? Персонажи Виктора Пелевина личности исторические, либо наши современники. Современники тех средних интеллектуалов, ради которых они появляются на свет воображением писателя! Некоторые из них кочуют из романа в роман, как Вовчик Малой Ницшенианец. (Трудно выдавать на поток оригинальные персонажи!)

В манере Виктора Пелевина можно писать о зомбофикации, о диалектике Переходного периода из Ниоткуда в Никуда, можно писать, что угодно и сколько угодно. В этом отношении Виктор Пелевин золотая жила для издателей всего мира. На Распутине, Белове, Павлове и многих замечательных русских писателях тиража не сделаешь – это не детективы и фантастика. В каком-то смысле Виктор Пелевин миссионер текущей русской культуры. Миссионер интернационального масштаба.

В свое время Лев Толстой, написал, что слава Шекспира представляет собой «одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди. …С развитием прессы эпидемии эти сделались особенно поразительны».

На счастье великого старца в его время не было радио и телевидения, не было индустрии массового промывания мозгов. Рассказывая в «Generation П» об индустрии рекламы, способной навязать обывателю, что угодно, Виктор Пелевин в сущности объяснил историю своей популярности: «одно из эпидемических внушений».

Тексты Виктора Пелевина вызывают странную ассоциацию «полоски пустоты, оставшейся от трафарета». «Вы не найдете пустоты в западной религиозной жизни», – объясняет Кавабата Сердюку в «Чапаеве и Пустоте», – «там все наполнено материальными объектами. …России необходим алхимический брак с востоком». Ибо «в глубине российской души зияет та же пустота, что в глубине японской…»

Судя по тиражам книг Виктора Пелевина, пустота зияет в душах многих, из тех, кто познакомился с его творчеством по всему миру. И потому, не ясно, кому больше повезло, Пелевину, что он родился во время, когда книги его востребованы, или – времени, в которое он родился, чтобы кто-то об этом времени оставил хоть какую память грядущим поколениям П. Беда лишь в том, что, судя по последним вещам Пелевина, он исписался, и сам не представляет, как освободиться от ярлыка «интеллектуального шута».