А.А.Осипов
Откровенный разговор с верующими и неверующими
Отказ от религии - единственно правильный путь
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "ПРАВДА"
Да, я, профессор кафедр священного писания Ветхого завета и древнееврейского языка ленинградских православных духовных академии и семинарии, бывший их инспектор, магистр богословия и протоиерей, порвал с церковью и религией. Я публично исповедал свой, занятиями, наукой достигнутый, последовательный атеизм, к которому пришел после долгой, большой внутренней борьбы и пересмотра своего мировоззрения.
Я ушел из мира, который теперь понимаю как мир иллюзий, отхода от реальности, а часто и сознательного обмана во имя обогащения, отошел, имея за плечами 48 лет жизни, из которых почти 25 простоял на средних командных постах православной церкви.
Я ушел, зная по опыту ухода своих бывших учеников - священника Дарманского и протоиерея Кузина, которых в свое время называли хорошими и достойными пастырями, а после их ухода стали бесчестить, одного чуть ли не как вора, а другого как ненормального, что и мне предстоит злобная травля. Знаю, чтобы парализовать впечатление от моего ухода, те самые люди, которые говорили обо мне как о любимом профессоре, проповеднике и внимательном человеке, теперь начнут меня поносить.
Как же я пришел к этому? Кратко: через честное историко-критическое изучение Библии, через тщательное изучение истории религий, через наблюдение за развитием естественных наук, через изучение философии диалектического материализма и, наконец, через самую нашу советскую действительность, властно зовущую на свои единственно правильные пути.
Все это вместе взятое выработало во мне твердое убеждение, что ни бога, ни какого бы то ни было духовного "потустороннего" мира не существует, а любая религия является иллюзорным, надуманным отражением в человеческом сознании не познанных еще тайн природы, законов общественных отношений, психологических и физиологических особенностей самих людей. Поддерживая в людях упование на милость несуществующего бога, его святых и ангелов, религия тем самым обманывает человека, уводя его от живого дела в мир фантазии, подменяя практически полезную деятельность бессмысленными "подвигами" душеспасения вроде постов, молений, совершения обрядов, жертвований на церковь и т. п.
Немного о себе. Я не из кастового духовенства. Мать моя работала корректором в одном из таллинских издательств. Жили мы скудно, но мать делала все, чтобы дать мне образование, и я отличником окончил гимназию. В нашей семье жила бытовая вера, не шедшая дальше посещения храма в праздники и соблюдения привычных обрядов.
В 1928 году в Таллине открылось отделение Парижского Русского студенческого христианского движения (РСХД) - религиозно-философской организации эмигрантов, захватившей не только студенческие круги. Туда и привлекли меня вступившие в кружок изучения истории России и русской церкви соученики по гимназии. Пошел с недоверием, потом увлекся. Начал изучать вопросы религии, показалось интересным.
Руководители наши внимательно направляли всю работу так, что любой вопрос связывался с религией, и получалось, что религия, бог и вера в него есть альфа и омега бытия, пронизывающая самую жизнь и все ее проявления. Все это постепенно воздействовало на меня и вырабатывало во мне идеалистические взгляды. Париж снабжал нас, с американской помощью, соответствующей литературой. В ней много писалось и говорилось о России, но о России якобы мученической, отсталой, отброшенной коммунизмом с путей прогресса и знания чуть ли не в эпоху первобытной дикости... Профессора-эмигранты Бердяев, Зеньковский, Вышеславцев, Ильин и другие учили в том же духе. Вскоре я стал в местном движении популярным лектором для молодежи. Затем протоиерей И. Я. Богоявленский предложил мне подумать: не пойти ли мне учиться на священника, причем обещал стипендию.
Мать сказала мне: "Я не хочу, чтобы ты потом упрекал меня в том, что я тебя на что-то подтолкнула. Жить и работать тебе, ты и решай". Спасибо ей за это! В своем выборе, в своей сложной судьбе я не виню никого. Сам пошел.
Почему я решился? Ведь до этого я мечтал о пути геолога или писателя... У меня были свои "за" и "против". Я больше всего на свете мечтал прожить жизнь с пользой. А нам говорили, что пастырь - это раздатель добра, утешитель несчастных и горюющих, учитель добрых нравов и честной жизни.
Что было "против"? Первое, о чем я подумал со смущением... была ряса! Я поделился простодушно этим с духовником и услышал рассуждения об уважении к традициям, о том, что не следует отгонять от церкви простецов, живущих более привычными обрядами, чем сознанием.
Вторым "но" для меня явились... богослужение и молитвенное словоблудие православия. Серьезно уверовав в философию бытия божия, реальность иного, духовного мира, с интересом читая рассуждения богословов и историков церкви, я не мог не чувствовать глубокого противоречия между философией и практикой церкви. На самом деле: если бог всеблаг, вездесущ, свят, добр, отдал сына своего для спасения мира, то зачем же надо сотнями раз творить так называемую "молитву иисусову"? Зачем надо сотни раз повторять "господи, помилуй!", вычитывать, словно магические заклинания, "каноны" и "правила"? Часы и часы требовала церковь на молитвы. Их читали по привычке, не вникая в слова, на них старались нарочно "настроить", "воспламенить душу". И все это считалось спасительным и нужным. Но кому?! Богу? Бессмыслица! Или - он недалекий честолюбец, забавляющийся преклонением и ублажениями со стороны низших его? Людям? Но жизнь убеждала на каждом шагу, что после часового молитвенного бормотания в храме или дома люди, выходя за порог, снова бранятся, клевещут, словно бы оставив за этим порогом всю шелуху красивых слов. И тот, кто добр сам по себе, остается добрым и без "молитвенных подвигов", а дурной остается дурным.
А само богослужение? Кому нужны эти заученные повороты, поклоны, жесты, воздымания рук, дешевые эффекты? Богу? Но тогда он просто любитель дешевого балагана, в котором устраивались представления акробатов и фокусников. Или людям? Да, говорят, людям! Это психологически настраивает, смягчает, создает настроение. Для чего? Разве влияет эта мишура на души? Да сколько раз я еще в те годы слышал от людей, что вся театральность богослужений их только отвлекает от молитв, и они предпочитают ходить в храмы в будние дни, когда все проще и беднее... А архиерейские службы! Кому там молятся? Богу? Нет! На этих службах богу полагается каждый раз по три каждения, а епископу по девять! Перед "святыми тайнами тела и крови христовых" - по три, а архиерею или патриарху - по девять. Какой-то гимн низкопоклонства, возведенный в ранг священнодействия.
Таковы были мои "но". И с ними я тоже пошел к духовнику. Об архиерейских службах он сказал мне, что сам их не любит и что это в церквах дурное наследие Византии. А о службах я услышал опять: "Люди привыкли к этому, это вошло в плоть и кровь. Стало обычным. Люди все равно стоят, не задумываясь над сущностью происходящего. Они простодушно считают, что так нужно богу. Не надо расшатывать их веру. Смиряйся! Не мудрствуй лукаво!" И я смирился.
И, сказав себе, что, очевидно, не дорос еще до понимания того, что меня смущает, сказал: "Да!" С этого времени в РСХД на меня обратили особое внимание. Я стал выступать устно и в печати, сотрудничал в журнале "Православный собеседник". До 1940 года мною было опубликовано несколько книжек и брошюр, около шести десятков статей, проповедей и заметок. Очень умный человек, магистр богословия Богоявленский начал следить за моим чтением. Кроме богословия он рекомендовал читать научно-популярную и художественную литературу. "Человек-пастырь должен быть разносторонне образованным человеком, тогда он сумеет удовлетворить запросы простого и интеллигентного человека!" Спасибо ему за это. Это помогло мне накоплять знания, которые послужили для пересмотра всех основ моего религиозно-философского мировоззрения.
С января 1931 года я стал студентом православного отделения богословского факультета Тартуского университета. Комнату я снял у местной дьяконицы в церковном доме. Тут я впервые познал ужасный мир кастовой духовной среды со всем ее убожеством, с низменностью круга интересов, мелким кипением страстей. Как это не убило во мне веры? Опытные лекторы РСХД, зная, что мы, молодые, рано или поздно заметим, как далеко расходятся в жизни церкви учение и его осуществление, упорно внушали нам мысль, разработанную философом Бердяевым, о достоинстве христианства и недостоинстве христиан... т. е. нельзя судить по делам верующих о самой вере. Теперь я спрашиваю в ответ на такое заявление: а в чем тогда правда религии на земле? Ведь любое дело должно оправдываться практикой, а иначе это не дело, не учение, а мираж, ничто! Но для молодого студента тех лет аргумент Бердяева казался сильным. По окончании университета я написал диссертацию, и мне была присвоена степень магистра богословия.
Еще в 1932 году я с группой других студентов порвал с РСХД, руководитель которого в Прибалтике И. А. Лаговский начал активно проводить антисоветскую политику и вербовать среди членов боевиков и политпропагандистов. Быть врагом своей родины я не хотел. Меня оставили при университете в аспирантуре.
Моя работа при университете продолжалась полтора года. В этот же период и было положено начало моему постепенному отходу от веры. Занимаясь изучением Библии, я прежде всего столкнулся с проблемой так называемой богодухновенности Библии. Студенты ленинградских духовных школ, думается, вспомнят, как часто я говорил на лекциях и уроках: "По учению православной церкви" или: "Православное богословие считает". Это я делал в каждом случае, когда внутренне не мог согласиться с тем учением, которое, как профессор православной школы, обязан был раскрывать и освещать учащимся. И вот именно тогда еще я, самостоятельно занимаясь проблемами библеистики, увидел из доводов и открытий подлинной науки, что Библия составлялась постепенно, развивалась в процессе исторической жизни еврейского народа век за веком, что отдельные книги ее принадлежат совсем не тем авторам, которым их приписывает традиция. Я увидел, что в Библии, - несомненно, нужном для исторической науки памятнике древней письменности, - сложно переплетаются мифы и сказки Древнего Востока, летописные и фольклорные предания, образы древней литературы и поэзии, магические заговоры эпохи человеческой дикости - словом, что она не имеет ничего общего с откровением бога на земле.
Начавшийся в Эстонии в 1936 году расцвет национализма вынудил меня покинуть университет. Я получил русский приход в Таллине, преподавал на русских частных богословских курсах, продолжал писать и печататься, но в моей душе жила глубокая неудовлетворенность.
А затем началась Великая Отечественная война. Год в Советской Армии, демобилизация и работа священником в Перми. В конце войны меня перевели в освобожденный Таллин. В 1946 году я узнал о готовящемся открытии Ленинградской духовной академии. Осенью я уже был в Ленинграде, чтобы начать работать профессором кафедры священного писания Ветхого завета. На меня возложили еще должность инспектора (проректора) академии.
Инспекторствовал я три года и год был "врио" ректора. Я навидался косности, ограниченности, тупости кастового духовенства и хотел воспитывать новых будущих служителей церкви всесторонне развитыми, далекими от суеверного фанатизма, наставниками в доброй активной жизни и здоровой нравственности. При мне воспитанники ходили в театры, устраивались постоянные киносеансы, поощрялось чтение художественной литературы, проводились лекции по общеобразовательным и политическим вопросам, вечера вопросов и ответов.
Результатом были крупные неприятности: я-де веду слишком светскую линию, мало внимания отдаю постам и бдениям... Надо, чтобы воспитанники жили, по существу, одной святоотеческой литературой и были вместе с пресловутыми "святыми отцами" людьми, стоящими на уровне культурного и научного развития первых пяти веков нашей эры. Я подал в отставку с поста инспектора.
Я не отметил, что по возвращении в освобожденный Таллин я не нашел свою семью. Запуганная фашистской пропагандой и получив ложные сведения о моей смерти, моя жена с двумя дочерьми выехала в Германию. Позже я узнал, что она развелась со мной и, выйдя замуж, увезла моих детей за океан. В 1951 году я вступил во второй брак. Мне пришлось за это испытать немало упреков от фанатиков. Находились церковные руководители, которые всерьез мне говорили: "К чему вам брак, живите, с кем хотите. Вы же не старик. Это вам простят, только бы все было без шума. Но канонов не нарушайте..." Я же хотел и в личной жизни быть честным человеком... Это, по-видимому, понял и патриарх. Я подал прошение о снятии с меня сана. Но, увы, и это не избавило меня от рясы. Патриарх, не желая подавать другим примера к снятию сана, предпочел оставить меня в академии профессором и "под вечным запрещением в священнослужении", но с ношением рясы. На лекциях я должен был продолжать носить это ярмо отсталости и регресса.
Между тем я пережил еще один этап своего развития. В 1948-1949 и 1949-1950 учебных годах я, помимо своего предмета, взялся читать маленький курс истории религии, который решено было ввести в академии. Работа над историей религии завела меня много дальше той православной благочестивой "наукообразности", которую я должен был преподавать ради обличения безбожия, по мысли вводившего этот курс митрополита Григория.
Углубленное, подлинно научное сравнительное изучение религии дало моему формировавшемуся многие годы атеизму то последнее звено, которого мне недоставало. Все у меня встало на свои места. Мир религии представился единым процессом развития превратных представлений и суеверий, отражением земных отношений в пустых небесах, где нет места никаким высшим духовным силам.
От "причастия святых тайн" корни протянулись к диким кровавым обрядам ряда первобытных народов, священники и архиереи побратались с шаманами, священное писание стало окончательно документом и проповедником рабовладельческой морали, бог по отношению к верующим - небесным отражением некоего универсального рабовладельческого идеала, для которого все и навсегда рабы, чаще всего дурные. И сам сатана оказался не врагом божьим, а в лучшем случае божьим чиновником по особо щекотливым карательным поручениям.
В 1955-1956 году я был привлечен в качестве ученого редактора к новому изданию Библии и отдельно - Нового завета с Псалтырью. Работа над Библией влекла меня, но меня угнетало сознание, что издание будет использовано не в научно-исторической и историко-критической работе, а как средство религиозной пропаганды и одурманивания человеческих душ.
В этот же период в "Журнале Московской патриархии" я поместил ряд статей в защиту мира, дела для меня всегда близкого и дорогого. Скоро, однако, должен был прекратить эту работу, так как от меня требовали по возможности голой елейности, на что я мало способен.
Мое решение порвать с религией все более оформлялось и крепло. Почему я не ушел из академии несколько лет назад? Процесс формирования моего мировоззрения шел от этапа к этапу. Я не сразу преодолел то преклонение перед несуществующей, абстрактной моралью вообще, которую проповедует религия. Потом многое время я думал, что могу принести некоторую пользу людям, стараясь своим воздействием воспитывать в церкви, - уж раз она есть и верующие ходят в храмы, - пастырей, которые если и будут говорить о вере, то по крайней мере не будут проповедниками грубых суеверий фанатизма.
Однако с каждым годом я убеждался все более и более, что решение мое неверно. За спинами тех людей, которые пытались быть такими, как это мне хотелось, гнездились, спекулируя на их светлых чертах, тысячи грязных трутней. И мои усилия быть носителем и учителем передовой науки и культуры при том общем регрессивном направлении, которое придавалось всему воспитательному процессу в духовных школах, оказывались только водой на мельницу проповеди тьмы и отсталости. Меня коробило, когда в академии на "ученых советах" разбирались кандидатские диссертации вроде "работы" "О злых духах", где, к примеру, говорилось, что сатана является и поныне, но без рогов и копыт, а в виде красивого голого мужчины с бронзовым лицом и телом (диссертация Миронова).
Я все яснее стал сознавать, что только полный разрыв с религией может примирить меня с моей совестью и дать право считать себя честным человеком. При этом я думал: учил ты открыто?! Проповедовал всем?! А уйдешь, как змеей уползешь. Это бесчестно. Ты должен иметь смелость сказать о своем решении так же открыто и в глаза людям, как ты открыто и в глаза проповедовал то, что признал ошибочным и ложным. Умел учить, сумей разоблачить то, чему научил.
Одно, казалось бы, незначительное переживание заставило меня задуматься. Это было утром 7 сентября. Я приехал в академию принимать экзамены. Вошел в зал заседания. Очень хороший человек с наивной детской верой - доцент Миролюбов говорил с одним из преподавателей о статьях в газетах по поводу религии. Подошел инспектор академии профессор Парийский. Миролюбов спросил его: "Надо ли говорить с учащимися по поводу таких статей?" Парийский ответил резко и повысив голос: "Ни в коем случае. Я в библиотеку дал указание не вывешивать газет и журналов, где будут какие-либо статьи. Незачем говорить об этих гадостях. Их надо замалчивать, как если бы их не было". Миролюбов: "А если спросят? Ведь там есть чисто научные вопросы". Парийский: "Нет там никакой науки".
Подошел ректор, доцент протоиерей Сперанский и сказал: "Ну, не везде же один полемический задор. Есть очень серьезные статьи с привлечением науки". Парийский, что называется, взорвался: "Нет никакой науки! Какая это наука, которая то одну, то другую теорию выдвигает. Нет никакой науки..." Все замолчали. Ректор отошел. Мне же стало невыносимо душно. Физически душно в этом мире схоластики, для которого наука - это только окостенелые формулы догматов и учение об уставных каждениях и коленопреклонениях.
Я стал искать конкретного выхода из тупика. Второго декабря официально сообщил ректору академии о прекращении мною преподавания в академии и вручил ему свое письмо, в котором четко мотивировал причины своего ухода из церковного ведомства и которое просил зачитать моим бывшим сослуживцам преподавателям и учащимся, учившимся у меня.
"Правда", 1959, 6 дек.
К духовной свободе
ДЛЯ ЧЕГО НУЖЕН ЭТОТ РАССКАЗ? ЧТОБЫ ПРЕДОСТЕРЕЧЬ ОДНИХ...
Со дня моего ухода (2 декабря 1959 года) из духовных школ, православной церкви, христианства и разрыва с религией вообще прошло немало времени. Уже выявились тенденции истолкования представителями церкви и моими бывшими сослуживцами и учениками мотивов ухода. Через газеты "Правда" и "Известия" поступило немало откликов на напечатанные в них "Письмо в редакцию" и "Ответы корреспонденту". Немало откликов пришло и ко мне на дом.
В свете всего происшедшего явилась необходимость вернуться еще раз к мотивам и обстоятельствам моего разрыва с религией...
Ведь не так просты пути познания правды. Влияют на них даже помимо воли самого человека и воспитание, и родные, и вся окружающая среда, и школа, и житейские обстоятельства, и подавляющие авторитеты. Гениально проста и глубока формула "Бытие определяет сознание", но о каких сложных обстоятельствах в жизни каждого человека, о каких сплетениях мотивов, о какой огромной борьбе она говорит. Не прост был и мой путь...
10 ноября 1959 года мне исполнилось сорок восемь лет, и еще с 1929 года, еще в последнем классе гимназии, начался мой путь служения религии, и в частности православной церкви. И, конечно, такой крутой поворот дался нелегко. Но потому и нашел в себе силы уйти, даже несмотря на свои сорок восемь лет, потому что почувствовал, как угрожающе для всего моего бытия ускоряется процесс окостенения души из-за связи с религией. А жить всегда хотелось творчески?
Жить, а не существовать по принципу "день да ночь - и сутки прочь!", или, как иначе говорят, "абы прожить".
Грустно, конечно, что это осознание вредности для человека религиозного пути жизни пришло так поздно, когда позади уже лучшие годы молодости и расцвета сил, когда сама жизнь идет уже к закату. Но лучше поздно, чем никогда... Пусть хотя бы остаток жизни будет живым, творческим в меру возможностей, не будет загублен и растрачен на служение несуществующим "горним силам", богам и духам, выдуманным еще в эпоху раннего детства человеческого рода.
Пусть мой сложный и трудный путь к свету и реальной правде жизни, мой мучительный разрыв с миром иллюзий, самообмана и "потустороннего" послужат целительным предостережением более молодым, стоящим на пороге жизни людям, вокруг которых нередко копошатся со своей проповедью православные фанатики и сектантствующие "божьи люди". Может быть, кого-нибудь из них и предостерегут эти страницы от губительного размена гордого звания Человека на сомнительную честь "раба господня", "спасенной души", "слуги смиренного" несуществующего бога.
Другим побудительным поводом к написанию предлагаемой книжки было недоумение многих хороших, но никогда как следует не задумывавшихся над сутью и корнями своих взглядов людей: как это так, жил-жил человек, богу служил, а потом вдруг откланялся и ушел...
Нет, не просто было дойти до решающего часа, когда наступил срок "откланяться"... Долог был путь...
...И ЗАСТАВИТЬ ЗАДУМАТЬСЯ ДРУГИХ
Уходя из церкви, я отчетливо сознавал, что меня ожидает осуждение со стороны многих фанатиков, что придется прочесть и выслушать немало злых и полных ненависти слов. Предчувствовал, что некогда превозносившие меня люди начнут возводить на меня всевозможные грязные обвинения.
Случайная встреча на улице показала мне, какая кампания очернения ожидает каждого порывающего с религией. У Московского вокзала меня остановил мой бывший студент, протоиерей одной из ленинградских церквей. Поздоровались, и он сказал: "Все пописывают о нас всякие мерзавчики! Впрочем, Дулуман среди них определенно умный..." Помните этот разговор, отче? Вот и меня вы, говоривший некогда, что я был лучшим вашим профессором, причисляете теперь, очевидно, к "мерзавчикам, хотя и умным!.." И это понятно.
Это акт своеобразной самозащиты. Ведь если признать серьезными и честными тех, кто раскрывает все невежество веры в бога и разоблачает суеверия, лежащие в основе религиозных "таинств" и обрядов, то кем же придется считать людей, которые проповедуют религиозные благоглупости?! Сознательных или бессознательных лжецов?! Невежественных людей в тогах философов?! Слепых вождей "словесного стада"? Действительно, надо же им выходить из этого положения!
Только простите мне эти рассуждения, дорогой отче (дорогой! ибо я всегда очень любил и люблю моих бывших студентов), но от исторического развития человеческого общества никуда не уйдешь! Истории вспять к каменному веку не повернуть! Все подобные попытки были и останутся поведением страуса, прячущего в опасности голову в песок. Они не что иное, как самовнушение и самообман, тщетная потуга уйти от неизбежного конца.
И что бы ни твердила церковь о словах, якобы сказанных некогда ее "основателем" Христом: "Я созижду церковь мою, и врата ада не одолеют ее!" не "врата ада", благо его нет, а прогресс человечества и вырождение самого христианства, превращение его в археологический парадокс властно говорят о близком грядущем его конце...
Я с глубоким сожалением смотрю теперь на людей, мечущихся в бесполезных поисках путей сохранения религии и церкви. Ведь среди них есть неглупые, даже просто умные по-своему люди. Как же их не жалеть!..
И я пишу эти страницы с некоторой надеждой помочь не "заматеревшим в косности своей", говоря языком самой церкви, пастырям церкви, среди которых столько моих бывших учеников. Может быть, кто-нибудь из них и откликнется еще не уснувшими под напевы церкви рассудком и совестью на мой призыв, ведь среди них есть хорошие, хотя и глубоко ошибающиеся люди... Я не говорю о тех, кто давно подменил веру цинизмом служения своей корысти. Этим "пастырям божиим" фининспектор страшнее совести и всех мук ада, в который они давно не веруют. Они - надежный оплот церкви христовой. Кошелек и сберкнижка приковывают их к "престолу господню" крепче, чем железные цепи. Им говорить что-либо поздно. А остальным говорить нужно. Здесь уместны евангельские слова: "Имеющий уши слышать, да слышит!"
КАК Я СТАЛ ВЕРУЮЩИМ И ПАСТЫРЕМ ЦЕРКВИ.
НЕМНОГО О ДЕТСТВЕ И ЮНОСТИ
Как я стал верующим человеком и пастырем церкви? Как веровал, жил и работал, будучи пастырем и богословом? И, наконец, как пришел к сознанию необходимости уйти из церкви, порвать с ней?
Биографические данные лучше всего могут осветить жизненный путь человека, становление и развитие его мировоззрения.
Я не из кастовой духовной семьи. И в этом мое счастье. Семейное воспитание в обстановке духовной касты так калечит людей, что только редкие из них оказываются способными избавиться от напускаемого подобным воспитанием духовного тумана. Не знаю, сумел ли бы я совершить подвиг преодоления кастовости.
Родился я в 1911 году в городе Таллине (тогда он назывался Ревелем) в семье служащего местного отделения Госбанка. Мать была дочерью морского офицера. Дед, из великоустюжских крестьян, после многолетней службы матросом пробился в офицеры и много лет проработал в Ревельском порту. Поэтому и мое раннее детство было связано с Балтикой. Позже отца переводили то в Сухуми, то в Оренбург.
Во время гражданской войны почти все мои родственники погибли от голода, тифа и других бед. В 1922 году жизнь привела остатки семьи на родину отца, в Иванове. Здесь семья распалась, и мать со мной и бабушкой вернулась в родной ей Таллин.
Так начался "заграничный" период моей жизни. Мне было тогда одиннадцать лет.
Эстония была в то время буржуазной, "независимой" (только не от засилья иностранного капитала) республикой.
Жили мы нелегко. Поначалу всей семьей, втроем, клеили на дому папиросные коробки для фабрики "Лаферм". Потом мать стала работать корректором в газете, прирабатывала шитьем. Зарабатывала мало, еле концы с концами сводили. Я учился, а летом каждый год старался подработать на ботинки, на одежду: монтерствовал, малярил, рекламы на улицах раздавал, мячи на теннисных кортах подавал, на побегушках в редакции был, газеты по киоскам развозил, "собственным корреспондентом" работал, туристов в качестве гида водил.
Как у всякого мальчишки, а позже юноши, были и у меня свои мечты. Всегда любил я естествознание. Собирал коллекции жуков и окаменелостей. Мечтал геологом стать. Очень любил еще и историю. Много читал и собирал книги. Рано потянуло писать стихи.
Влекло меня все время к коллективу, к общественной работе. Был я в пионерах, потом эта организация у нас закрылась. В скауты пошел. Но они из ведения Христианского союза молодых людей (так называемая ИМКА международная, финансируемая из США юношеская организация) перешли под руководство русской монархической эмиграции (генерал Байов).
Покинув по совету матери, отрицательно относившейся к эмигрантской политической возне, скаутскую организацию, пытался сам себе создать общественную работу - школьный журнал на стеклографе печатал, в юношескую труппу записался, на курсах выразительного чтения работал.
А душа просила чего-то большего. И жила в ней тоска по родному, русскому... Хотя и эстонскую землю тоже полюбил крепко.
А между тем и скауты, и школа, и газеты, и все окружающее учили антисоветчине. Мальчишкой был. Многому верил. Стишки пописывал, нередко с антисоветским оттенком. А сам делам людей советских мысленно аплодировал, гордился ими, как "нашими", "своими"... О Советском Союзе жадно читал... И осуждал с чужого голоса... И тянулся собственным сердцем... Метался.
КАК СКЛАДЫВАЛАСЬ МОЯ ВЕРА
"Закон божий" преподавали нам в школе. Дома о вере слышал немного. Бабушка и мать принадлежали к тем людям, о которых говорят, что они имеют бытовую веру. В церковь ходили, но фанатичками никогда не были. Бабушка была из кронштадтских портних. Проучившись всего полтора года в школе, она стала женой офицера, попала в общество дворян и баронов, но и там сумела завоевать всеобщее уважение. Много читала, была жадна до знаний, очень добра и справедлива. О вере все слова дедовы повторяла: "Хочешь веру не растерять держись подальше от духовенства!"
В скаутах нас пытались, что называется, "натаскать" в религиозном духе. Даже сборы назначали к службе в соборе, а оттуда уже вели куда-либо. Но я научился к обедне приходить не раньше, чем к "Отче наш..." Особых религиозных чувств во мне в то время не было. Верил, но и думал. Естествознание, которое я любил, учило скорее неверию, хотя учительница по этому предмету и была усердной церковницей. Помню, пришел я как-то из школы домой и заявил матери:
- А человек-то не богом сотворен, а от обезьяны произошел. Это научный факт! Мать шуткой ответила:
- Ну, знаешь! Может быть, твоя мать и обезьяна, а моя нет!
Так и жил. И что из меня вышло бы, не знаю. И естественник во мне шевелился, и поэт. Но жизнь поставила надо мной неожиданный опыт, пути ее совершили непредвиденный зигзаг...
Было это в 1928 году. Я учился в предпоследнем классе гимназии. В этом году в Таллине возникли религиозно-философские кружки так называемого Русского студенческого христианского движения (РСХД). Это была эмигрантская организация, имевшая центр в Париже и тесно связанная с Парижским эмигрантским богословским институтом, финансировалась она из США американскими международными молодежными организациями ИМКА и ИВКА и Всемирной христианской студенческой федерацией. Хотя организация и называлась студенческой, двери ее были призывно открыты для людей всех возрастов и любого образовательного ценза. Вошли в один из таких кружков и некоторые мои соученики. Пригласили и меня. Вне коллектива я всегда чувствовал себя одиноко и скверно. Пошел. Настороженно, но пошел.
В кружке было много молодого задора, интереса к России. Было дружно и весело. И я чувствовал, как все во мне встрепенулось. Обрадовался и возможности работать, и возможности изучать родное, русское. И тоска по родине, и тоска по коллективу, как мне показалось, нашла свой выход. Вскоре я стал одним из лидеров молодежного кружка...
Изо дня в день учили нас ненавидеть все нерелигиозное, считать, что "без бога ни до порога", что только в боге - жизнь, реальный прогресс, будущее и счастье как России, так и всего человеческого рода, что без религии немыслима самая мораль.
Говорили убедительно. Говорили люди, которые всеми вокруг превозносились как самые передовые, умные и глубокие. Говорили профессора (Вышеславцев, Зандер, Зеньковский и другие), философы (Бердяев, Арсеньев, Ильин), "пастыри" (Четвериков, Богоявленский), писатели, художники. Об этом же писали, твердили книги, газеты, радио, взывали ораторы с кафедр и амвонов. И тем не менее антисоветчика из меня не вышло. Вывезенный из Советского Союза в одиннадцатилетнем возрасте, я не мог его позабыть.
В РСХД я нередко бунтарил, проявлял "розовые" тенденции. Но религия на много лет определила мое мировоззрение. Я стал убежденным православным верующим человеком. При этом верующим не по неясному влечению чувств, а в силу усвоенных в тот период, как мне казалось, неопровержимых и единственно правильных знаний.
Некоторая начитанность, любознательность, широкий круг интересов и склонность к обобщениям и анализу скоро позволили мне усвоить и общий круг богословских знаний, и я стал, как говорили, довольно интересным докладчиком. В 1929 году летом, как участник II съезда РСХД в Прибалтике, в Печерском монастыре, я был избран секретарем съезда и даже выпустил книгу о нем ("У родных святынь"), впрочем, без имени автора. Еще до этого, с 1926 года, печатался изредка в газетах и журналах (стихотворения), и потому за мной теперь установилась "слава" не только оратора, но и писателя.
Все это обратило на меня внимание нашего руководителя протоиерея И. Я. Богоявленского, магистра богословия, церковного писателя (и, наконец, очень умного, хотя и фанатически верующего человека), эмигранта из Гатчины, бывшего одно время до революции сотрудником известного мракобеса Иоанна Кронштадтского.
"НУЖНА НАМ ДОБРАЯ СМЕНА..."
Однажды после заседания кружка Богоявленский предложил мне остаться "для серьезной беседы". И сказал:
- Видишь ли, Шуренька! Мы стареем, а дело церкви должно жить. Нужна нам добрая смена. И вот благотворительное общество "Помощь бедным" при нашем соборе решило учредить при православном отделении богословского факультета Тартуского университета стипендию для одного русского студента. Что бы ты сказал, если бы я предложил ее тебе? Ты еще гимназии не кончил. Время подумать есть. Ты мне сейчас ответа не давай, а думать - думай крепко. Долго беседовал он после этого со мной о высоких задачах пастырства. Утешать. Отирать слезы. Помогать людям находить выходы из тупиков жизни. Поддерживать отчаивающихся. Давать внутренний стержень, зарождая в людях желание жить и бороться за лучшее, за правду...
Домой я шел в полном смятении мыслей. Так неожиданно было для меня это предложение. Ведь ни разу до этого не приходила мне в голову подобная мысль. Мое религиозное мировоззрение укрепилось и четко оформилось. Но себя я мысленно видел лишь честным человеком и добрым христианином, способным осуществлять высокие идеалы добродетели только на светском поприще. И лишь колебался, какой путь мне избрать: естествоиспытателя, геолога или же попытать силы на литературном поприще. И вот передо мной открывают еще один путь. Путь, о котором я никогда не думал...
Так жизнь поставила меня перед выбором, который должен был решить мою судьбу. И я начал думать. При всей своей юношеской неопытности, горячности (а мне шел восемнадцатый год), мечтательности я думал до головной боли... Взвешивал, примерялся, спорил сам с собой... И теперь уже жадно и даже несколько настороженно присматривался ко всему касающемуся церкви и духовенства.
Что меня привлекало в этом предложении? С самых ранних лет, когда я только начал размышлять, мне всегда хотелось прожить жизнь с пользой, ярко, нужным и небесполезным для общества человеком. И вот здесь, в церкви, я видел возможность помогать людям, утешать и поддерживать их, учить добру...
Жизнь показала мне к этому времени немало теневых своих сторон. Видел я семьи, изгоняемые из квартир за неуплату квартплаты, нищих, проституток. Видел "рынок рабов", как в буржуазной Эстонии называли черную биржу по найму малолетних пастухов и рабочих на хутора "серых баронов" - кулаков. И сам я в поисках заработка чуть было не стал таким "рабом". Знал борьбу за кусок хлеба... Знал, что в церковь идут с горем, нуждой, скорбью, заботой, страданием. И был убежден, что она поддерживает благотворительность, призывает людей помогать друг другу и сама помогает им. А цену и действенность этой помощи понять и оценить по существу я тогда не умел. Не мог за проповедью примирения с условиями повседневной жизни, примирения с царящими в жизни неравенством и эксплуатацией разглядеть роль церкви как опиума, усыпляющего стремления человека к завоеванию прав на подлинно счастливую, свободную от угнетения и неравенства жизнь, как "духовной сивухи", в которой человек приучается топить и заглушать пробуждающиеся время от времени в нем протесты против несправедливости. Нет, церковь казалась мне тогда подлинным прибежищем "всех труждающихся и обремененных", "матерью, отирающей слезы всея земли". И встать в ряды таких "отирателей слез" казалось почетным.
Там можно было проповедовать, звать к добру, взаимной любви. И к этому я чувствовал в себе способности. Там можно было стать преподавателем "закона божия". А перспектива стать учителем мне всегда казалась привлекательной.
Таковы были те "за", которые почти сразу же были мною осознаны... Против них разместились мои тогдашние "но"...
О РЯСАХ, БОРОДАХ, ДОЛГОВОЛОСОСТИ
Одним из первых моих "но" были ряса, долговолосость и бородатость как внешние атрибуты священнослужителя. Не удивляйтесь! Ведь я был еще молод. Только начинал примеряться к жизни.
И вот в глазах моих замельтешила рукавастая, долгополая, несуразная ряса - одежда со страниц учебника древней истории, нелепая, неудобная одежда людей, избравших своим уделом безделие. Одежда, в которой нельзя быстро ходить, нельзя работать, нельзя допустить энергичный жест, в которой можно только "пребывать", "предстоять", "возглавлять". Одежда, свидетельствующая только о доведенном до анекдотичности консерватизме, о застое мысли, понятий, привычек, быта.
А долговолосость и запрет брить бороду!.. Сколько здесь нарочитости, бессмысленного преклонения перед давно изжившими себя обычаями древности. А ведь этим щеголяют, этим искусственно создают себе некий ореол "преподобного", маску благочестия, лицо церковности, оболочку избранности.
Я простодушно поделился этими сомнениями со своим духовником. В ответ услышал рассуждения об уважении к традициям, о том, что это "неизбежные принадлежности церковности" в глазах "простого народа", отражение "вечности церкви" среди быстро меняющихся мод "мира сего"... О том, что не следует отгонять от церкви народ, "простецов", живущих только привычными обрядами, а не сознанием сущности веры, ломкой хотя бы и явно нелепых, но ставших привычными обычаев, таких, как ряса, длинные волосы, целование рук и т. п.
Я на все "дакал". Я не понял тогда, сколько презрения к этим "простецам" было в таком объяснении пастыря-интеллигента, и с грустью примирился ради высокой цели с неизбежным злом. Но должен сознаться, что никогда не полюбил рясу и носил ее только в случаях крайней необходимости. И в дальнейшем с чувством горечи смотрел на "культ рясы", созданный в православной церкви, на все эти шелковые, муаровые, бархатные, синие, зеленые, коричневые, с разными отворотами, разных экстрагреческих "крылатых" покроев и фасонов рясы... Особенно в среде архиереев и в самой патриархии насмотрелся я впоследствии на эту игру взрослых, убеленных сединами, казалось бы, обязанных быть умными и мыслящими людей в археологические бимбелюшки... Неловко за маститых старцев становилось. Ведь такими "рясными" вывертами они демонстрировали только всю мелочную, честолюбивую изнанку своих душ.
МОЛИТВЫ И ИХ РОЛЬ. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКТОР УКРЕПЛЕНИЯ ВЕРЫ
Большим "но" явилась для меня также театральность богослужения православия...
Теперь-то, после многих лет занятий науками, в том числе психологией, и особенно закономерностями высшей нервной деятельности, в разработке которых так много сделал преодолевший косность духовной среды и вышедший на высокий путь подлинной науки сын протоиерея академик Иван Петрович Павлов, теперь-то я знаю, для чего нужны эти молитвенные словоизвержения. Они нужны верующим для самоусыпления, поддержания сладкого самообмана веры, нужны потому, что являются мощным, испытанным средством самогипноза, самовнушения. Этими молитвами верующие пытаются увести себя от суровой борьбы повседневности в сладкий мир грез, но тем самым и ослабляют себя в реальной практической жизни. Ведь грезы грезами, а жизнь жизнью. И сам мудрый народ наш давно подметил: "На бога надейся, а сам не плошай".
Еще хуже другое. Большинство молитв составлялось в условиях общества, разделенного на богатых и бедных, господ и рабов, людьми, являвшимися представителями угнетательских, эксплуататорских классов. Ведь недаром почитайте сами "жития святых" - почти все святые вышли из богатых или знатных людей. Поэтому молитвы нередко учат нас не только верить в бога, но и смиряться со своей долей: богатого - с богатой (это-то не трудно!), а бедного, обездоленного раба - с его жалкой участью. Это очень полезно, но только богачам. Ведь когда имеешь дело со смиренными "рабами божьими", всегда можно быть уверенным, что они останутся и рабами господ своих, как учит, например, в "Послании к Филимону" сам апостол Павел.
Мало и этого! Бесконечные молитвы приводят нервную систему человека в перенапряженное состояние. Многих верующих они нередко доводят до истерического исступления и даже галлюцинаций. Разрушая таким образом свою нервную систему, люди становятся уже совсем безвольными, добровольными рабами религиозных суеверий, фанатиками. Такому самовнушению учит, между прочим, книга католического богослова Фомы Кемпийского "О подражании Христу", которую перевел на русский язык и усердно рекомендовал верующим матерый реакционер и душитель культуры обер-прокурор святейшего синода Победоносцев. На несчастных жертв подобного исступления любят ссылаться проповедники, изображая их как людей, "осененных благодатью свыше", "сподобившихся внутреннего молитвенного богообщения в храмине сердца". У таких несчастных жертв исступленного самогипноза обычно почти полностью утрачивается здравый смысл. Свои болезненные сновидения и мысли они легко принимают за откровение свыше, за голос неба, за руководство их жизнью божественным "промыслом". А их галлюцинации усердно принимаются затем "на вооружение" церковью и служат средствами для убеждения людей в существовании "мира духовного", для убеждения верующих в том, что силы небесные и поныне непрерывно руководят людьми. Именно такими порождениями больной фантазии фанатиков переполнены наряду с явными сказками и заимствованными из других религий и древних суеверий эпизодами все многочисленные "жития святых", которые церковь предлагает верующим в качестве образцов "праведной жизни".
Не подражать им, а лечить их, как несчастных истериков и психопатов, следовало бы в наше время, будь они сейчас живы.
И ведь вот что интересно: все маленькие дети любят сказки, населяя мир феями, гномами, бабами-ягами, мойдодырами, бармалеями и т. п. Но проходят годы, и для ребенка наступает время понять, что мир сказок - это мир несуществующих, фантастических образов. Взрослые все чаще и чаще говорят ему: "Ты уже не маленький". Реальный мир все больше оттесняет сказки. Ребенок не без грусти расстается со своим радостно-пестрым сказочным миром. И даже елка кажется ему более скучной, когда он узнает твердо, что ни деда-мороза, ни его внучки снегурочки нет и никогда не было. Но его умственное развитие все более настоятельно требует перехода к реальности. И ребенок, чуть-чуть погрустив, делает этот важный шаг в своей жизни.
А те самые взрослые, которые так сурово и безжалостно разрушили сказки его детства, если они верующие люди, оставляют себе самим целый сказочный мир. Только не мило смешной и безобидный, как мир детских сказок, а коварный, хуже всякого злого волшебника уводящий от были наших кипучих дней, усыпляющий сном спящей красавицы.
И не думают больные наваждением религиозных сказок взрослые люди, как нелепа их вера в чертей и дьявола с их рогами, хвостами и копытами, А ведь "жития святых" четко рисуют бесов именно такими, весьма овеществленными и без всяких скидок на аллегорию! Если же они стыдливо отказываются от рогов и копыт, то веруют в не менее нелепые "вражьи" нашептывания, сатанинские искушения и соблазны.
И не думают эти взрослые люди, что просто смешно в наш век, после трудов Павлова, когда нервные и душевные болезни лечат чисто физиологическим воздействием (шоковая терапия, лечение сном, укрепляющими ваннами и т. п.), верить выдумкам евангельских сказаний о бесноватых и изгнании бесов Христом. Не "бесов" изгоняли, разумеется, всякие "святые". Пользуясь тем, что несчастные суеверные люди приходили к ним с верой в их силу, с надеждой на исцеление, страхом, что "сейчас что-то произойдет", они влияли на их нервную систему мистическим шоком "бесогонных молитв". Кто не знает, как, приходя к зубному врачу и смертельно боясь его бормашины, многие больные перестают чувствовать боль, от которой, может быть, целую ночь до этого готовы были лезть на стенку. А ведь это "чудо" того же порядка.
И не думают эти взрослые люди о том, как нелепа их вера в то, что их молитвы будут услышаны богом, в "заступничество святых ангелов-хранителей". Ведь стоит им только понаблюдать за собственной жизнью и жизнью окружающих людей, и они увидят, сколько молитв ежедневно и ежечасно не исполняется и не может исполниться. Увидят они и то, что те отдельные случайные совпадения высказанного в молитве и исполнения желаний на фоне неисполненных, оставшихся "втуне" молитв являются не больше чудесами, чем выигрыш "Волги" в денежно-вещевой лотерее.
В том-то и дело, что отдельную удачу, отдельное совпадение мы запоминаем, как некоторую приятную неожиданность, а дурное наша память инстинктивно, защищая нервную систему, старается изгнать и забыть. Вот и коллекционирует человек всю жизнь эти отдельные радости или совпадения. И если это верующий, то обрастает доморощенными, собственными "чудесами", которые, как некоторое личное переживание и собственный, а потому и неопровержимый для такого человека опыт, укрепляют его веру и способствуют в свою очередь его напряженным поискам чуда.
Наш народ давно подметил это свойство памяти помнить удачи и приятные совпадения и забывать тщетное ожидание и тяжелое чувство покинутости, отчаяния и неудач. "Что прошло, то стало мило!" - говорят по этому поводу русские люди и добавляют: "Все лучшим кажется вдали!"
Спасибо памяти, что бережет она наши нервы и "лечит нас забвением горя с течением времени".
Но как же зловредно пользуется этим свойством памяти религия! Обманутые люди! Как боятся они проснуться, как свыклись со своими снами! Просят даже: "Не будите нас, это наше частное дело, мы желаем этих снов, этого сладкого самообмана".
Но когда, скажем, человек замерзает, можно ли поддаваться таким просьбам? Он хочет спать, и сон ему сладок, а заснуть ему дать нельзя: погибнет безвозвратно! И со сном религиозного самообмана дело обстоит так же: не разбудить человека - он самую жизнь свою проспит. Мог бы многое в ней свершить, а умрет замолившимся пустоцветом, с капиталом пустозвона молитв, с жалкими потугами на "благотворительность", потугами вроде регулярного подавания милостыни побирушкам и нищим, населяющим, как клопы, паперти православных храмов. Нет, те, в ком совесть не спит, обязаны будить таких людей.
Кончим пока на этом наше забегающее далеко вперед отступление о психологии религии.
Разумеется, все это я полностью осознал и осмыслил только впоследствии, после многих душевных бурь, исканий, размышлений, чтения хороших и мудрых книг (спасибо друзьям-книгам, что донесли до нас опыт минувших поколений), а тогда, в начале пути, чувствовал лишь глубокое противоречие молитв, их обилия, их строя, их содержания богословско-догма-тическому и философскому учению церкви. И став впоследствии священником, хотя и с тягостным чувством, но честно вычитывал все каноны и правила, совершал положенные молитвы, делал в этом отношении все то, что требовала от меня церковь, на службе которой я оказался.
Сколько же времени мной было убито на это, когда, как я не раз имел случай в этом убедиться, многие считавшиеся образцовыми "пастырями" относились ко всем этим предписаниям с затаенной иронией!..
БОГОСЛУЖЕБНЫЕ ИЗЛИШЕСТВА ПРАВОСЛАВИЯ. НЕМНОГО О БЕСНОВАТОСТИ
...Я знал, как некоторые священники и дьяконы, играя в карты, бросая на стол туза, приговаривали: "Приимите, ядите..." Наливая рюмку коньяку, говорили: "Пиите от нея вси..." - цинично играя священнейшими для верующих текстами из Библии или богослужений. А умелым актерствованием за богослужениями они снискивали себе славу чуть ли не святых.
Еще раз позволю себе забежать вперед, чтобы, не возвращаясь в дальнейшем к вопросу о богослужениях, рассказать, к чему привели меня в этом отношении через десятилетия личный опыт и чтение богословской и литургической литературы.
Я сам не чувствовал себя ни наделенным особой благодатью человеком, ни особо благоговейным. Просто, волею судеб став пастырем церкви, старался исполнять все честно и так, как требовалось. Но никаким "молитвенным сосредоточением" я при этом не отличался. А обо мне говорили как о "действенном" и (о, ужас!) "великом молитвеннике". До чего только не доводят людей экзальтация и самовнушение! Они-то и принимаются за действие в душах "благодати свыше". Помню старушку в Таллине, которая умиленно уверяла другую женщину: "Наш-то отец Александр совсем как Христос... И голос тот же!"
Слыша такие отзывы и тщетно пытаясь разбудить людей, я еще больше научался понимать, как из явлений психических рождаются переживания и "откровения" "духовные", "свыше нисходящие", "осенения благодатью" и т. п.
Вообще, возвращаясь еще раз к самовнушениям и воздействию на души верующих различных психологических эффектов, должен сказать, что значение их для религии действительно огромно. И влияние их усиливается тем больше, чем более верующие жаждут встретить чудо и увидеть в церкви действие "благодати".
Я всегда считал бесноватых душевнобольными, кликуш и им подобных нуждающимися в длительном лечении у специалистов. И вот с таким сознанием отнюдь не чудесного происхождения этих несчастий мне пришлось в годы между 1936 и 1940 трижды "исцелять" бесноватых.
Первый случай произошел в эстонском православном Преображенском соборе в Таллине во время моей временной службы в нем. Во время литургии, незадолго до "херувимской", я, стоя в алтаре, услышал истерический вопль на эстонском языке "Убью бога!.." и еще какие-то другие выкрики. Я вынужден был выйти, так как служба прервалась. Трое или четверо здоровых мужчин держали несчастную душевнобольную, которая старалась отбросить их от себя. Лицо ее было искажено мукой и яростью. Я припомнил рассказы своего духовника о действиях в этом случае знаменитого в свое время Иоанна Кронштадтского, и в голове моей мгновенно созрел план.
Больная, у которой случился припадок, раз она пришла в храм, несомненно верующий человек. Сознавая себя "порченой" и "бесноватой", она, конечно, подсознательно боится ответных на ее "беснование" действий "небесных сил". И я решил попытаться преодолеть болезнь, выправить психическую петлю через воздействие на ее страх и ее веру. Громко, властным голосом велел принести "святой воды" и резко, прочитав тут же сымпровизированную молитву, повелел:
- Пей!
Она задрожала, упала к моим ногам и стала целовать их, умоляя:
- Нет, нет! Не надо... Это жжет... это страшно... Я снова почти выкрикнул:
- Тебе повелеваю! Пей...
Борьба моей воли и ее больной психики происходила минуты три. Потом она, вся трясясь от дикого страха, поднялась, и я влил ей в чуть приоткрывшийся рот воду... Она закричала и упала без чувств. Я, не зная, слышит она в данный момент что-либо или нет, не менее властно приказал:
- Положите ее... Пусть кто-нибудь посидит возле нее... Она очнется здоровой.
Так оно и было. Тихой и спокойной она затем, после службы, подошла ко мне со словами благодарности.
Тогда, после этого случая, я много и долго его осмысливал. Ведь я ни на миг не верил в присутствие в больной злого духа, дьявола. Если бы он существовал, то, как дух, должен был бы понять это. И по теории, развиваемой многими житиями, патериками и аскетическими писаниями, дьявол должен был бы либо отказать мне в повиновении и посмеяться над моими потугами, либо "оседлать" меня самого, как неправомыслящего и еретика. А между тем мой на чисто психологических расчетах основанный опыт, вызванный искренним сочувствием к несчастной психически больной страдалице, оправдался так блестяще: "демон" "повиновался" моим словам, не разобравшись, на чем они основаны.
Случай этот произвел на многих большое впечатление. Вскоре ко мне привезли "отмаливать" еще одну несчастную с острова Сааремаа. Потом был и еще один случай. С близкими по типу явлениями мне пришлось вновь встретиться в Перми в дни Великой Отечественной войны.
Все такие чисто психические и психопатологические явления производят большое действие на верующих. Они укрепляют их веру в бога, действие молитв, обрядов, их доверие к священнослужителям и благоговение перед ними. Суеверные фанатики видят в них неопровержимые доказательства существования чего-то сверхъестественного...
Но я отклонился. Вернемся к театральности православных богослужений. Ведь все это углубленное познание пришло ко мне десятилетиями позже, после многих лет, наполненных тоской по правде, слезами отчаяния и исканиями подлинных путей жизни. Тогда, в начале пути, я мыслил проще, сомнения мои были примитивнее, и умел я разглядеть только то, что слишком неприкрыто и явно бросалось в глаза...
"Человек - это звучит гордо!" - говорил А. М. Горький. "Человек должен быть подхалимом и низкопоклонником", - как бы учит на архиерейских службах церковь именем Христа, именем богородицы, именем всех святых, именем архиереев-святителей. Вся титула-тура епископата, с какой надлежит по порядкам церкви обращаться к служителям церкви: блаженнейшие, святейшие, преосвященнейшие, высокопреосвященнейшие, святой владыко, - имеет целью воспитание этих качеств. И подписываться при этом следует обязательно уничижительно: недостойнейший, смиренный, слуга вашего преосвященства, ваш покорный послушник и молитвенник за вас.
Я с грустью и брезгливостью пишу это теперь, но в том-то и дело, что хотя и не так осознанно, не так четко, но я чувствовал это уже и тогда, в далекие дни между 1928 и 1930 годами.
Я был тогда юношей с пытливым и открытым сердцем... И с этими тревогами души тоже пошел к духовнику моему.
В отношении архиерейских служб он ответил мне, что и сам не любит их, что это, как и многое другое, - ненужная мишура в церкви, просто дурное наследие влияния Византии с ее дворцовым, веками выковавшимся средневековым этикетом и следствие неумного подражания ей. Что это было, может быть, уместно при Иоанне III и Софье Палеолог, в XV веке. Тогда молодая Русь на пути своего объединения использовала в порядке преемства наследие Византии "второго Рима", чтобы выковать свой государственный суверенитет в качестве "третьего Рима". Что действительно за этими службами приходится думать не о боге, а об архиерее. "Но, - сказал мне он, - люди привыкли к этому. Это вошло в плоть и кровь, стало обычаем. Верующие все равно не задумываются над сущностью обрядов. Они простодушно считают, что "так угодно богу", "так отцы и деды спасались", и не надо расшатывать их простодушной веры. Мы живем на земле, мы существа "материально-духовные", и не удивительно, что земная обрядность, по несовершенству нашему, окружает духовные истины церкви".
"Вот, - сказал он еще, - посмотри на иконы!.. Великие мастера красками вкладывали в них высокие идеи, которыми горели их сердца. Но не все способны быть на высоте. И люди, по-своему понимая методы возвеличения, по-земному разменивая высокое на богатое и знатное, заковали великие произведения в золото и серебро риз и окладов, усыпали их драгоценностями, навесили, как в безвкусных мещанских квартирах, разных полотенец, пелен, лент, бумажных цветов - всего, чем увлекаются не по разуму сами... Но обличить их - это значит, нам, понимающим многое, выдернуть почву из-под ног у малых, понимающих мало... Надо воспитывать их постепенно. И они научатся отличать истинное от внешнего..."
Мне, юноше, показалось тогда, при таком толковании обрядов, что вместо моих "но" передо мной раскрывалась еще одна высокая сторона пастырского служения - воспитывать.
И опять-таки не понял я тогда, не сумел разобраться в том, сколько презрения к этим "малым", питающим церковь и ее "пастырей" своими грошами людям крылось в подобном рассуждении.
Лишь десятилетиями позже понял я страшную двойственность такого подхода. Итак: высокие истины - для одних, мишура богослужений - для других. Архиереи - вожди этой высокой истины - лицедействуют... Облачение их, подобное обряду утреннего одевания византийских императоров, превращается в обряд подхалимства и растаптывания человеческого достоинства. Причем, чем выше архиерей, тем шире это растаптывание. Епископу части облачения выносят прислужники, чтецы и иподьяконы, кадит дьякон... И все они бесконечно кланяются, целуют руки, униженно клонят головы, застегивают пуговки, затягивают шнурки на животе и руках стоящего живым идолищем "святителя". Патриарху облачения выносят уже протоиереи и иереи, наглядно демонстрируя иерархию унижения низших чинов высшим. И именуют его уже не "преосвященнейшим", а "святейшим" - в превосходной степени, титулом, который применяется еще разве только к богородице.
А народ смиряйся и молчи... Унижайся... Уничижайся. Христос терпел и нам велел!.. Он "зрак раба приял", чтобы потом воссесть на престоле небесном "одесную отца"... А ты будь рабом всю эту многотрудную жизнь, чтобы когда-нибудь, если грехи на дно не потянут, получить сомнительное блаженство в "царстве христовом" и стать там, где, по учению церкви, и у ангелов сохраняется чиновническая иерархия девяти чинов, на место "спасенного лакея" при каком-либо святом высшего ранга...
"ДОБРОДЕТЕЛИ" СМИРЕНИЯ
Да! Не разобраться было мне во всех этих веками выработанных хитросплетениях. Ведь я не в советской школе учился. Мы не то что Ленина, Маркса, Энгельса, мы Герцена, Добролюбова и Чернышевского не читали. Литература у нас на Достоевском, Льве Толстом и Чехове останавливалась. А все остальное кругом звало вспять. Звало согласным авторитетным хором... А как хотелось стать полезным людям человеком.
- Смирись!.. Не мудрствуй лукаво!.. - сказал мне духовник. И я смирился и сказал свое "да!"
Но умерли ли во мне сомнения?
Нет! Я говорил себе:
"Непонятно! Сомнительно! Но это или искушение сатанинское, или мелкота моего мышления, неспособность понять великие тайны и глубокие истины... Значит, надо еще много учиться, чтобы понять. Надо совершенствоваться, чтобы усвоить... Надо расти, чтобы дорасти..."
Спасение я видел в послушании.
Послушание! В одной древней книге есть рассказ. Был у старца-пустынника ученик. Стар был старец. Но мудр. И вот однажды говорит он ученику:
- Рассади капустную рассаду на грядки. Да помни, сажай как следует: корешками вверх, ростками в землю!
Не осмелился ученик поправить наставника, поклонился, взял благословение на работу и вышел. А сам думает: "Стар мой наставник. Путать начал. Ну, да ладно. Я сделаю все как следует, а его, старенького, волновать не буду!"
Посадил ученик рассаду, вернулся. Старец спрашивает:
- Все исполнил?
- Все! - говорит.
- Корешками вверх посадил?
Изумился ученик:
- Нет, отче... Как полагается. Что же выросло бы у нас, если бы я по твоим словам поступил?!
- Послушание, сын мой! Послушание выросло бы в душе твоей...
Вот на каких, многие века назад выработанных примерах воспитывали меня и мне подобных, готовя из нас будущих "пастырей", солдат церкви, в духе беспрекословного послушания, даже если оно выглядит бессмысленным. Вернее, не солдат, а офицеров, средний комсостав ее. Ибо именно так называет священников церкви в своих "Шести словах о священстве" "святой отец" церкви Иоанн Златоуст (IV век нашей эры), один из главных авторитетов восточного, да и западного христианства.
Итак, я сказал свое "да!".
С этого времени события пошли ускоренным темпом. В РСХД на меня обратили особое внимание, как на будущего пастыря. Меня начали "выдвигать". Я был участником III съезда РСХД в Прибалтике, даже вел на нем "религиозно-поэтический" семинар. Начал сотрудничать в журнале "Православный собеседник", который стал издавать протоиерей Иоанн Богоявленский, и даже успешно полемизировал в нем с католиками... Читал публичные лекции на религиозно-философские темы, регулярно вел беседы в пригороде Таллина Нымме.
Богоявленский начал со мной систематически заниматься и следить за моим богословским чтением. Он же рекомендовал мне читать научно-популярную и художественную литературу.
- Пастырь должен быть разносторонне образованным человеком, тогда только сумеет он удовлетворить запросы и простого и интеллигентного человека. Ты должен быть во всеоружии и богословия, и наук, и литературы, и всех движений, запросов и чаяний современности! - говорил он.
Спасибо ему за внушение. Оно помогло мне не стать узким догматиком. Помогло не оторваться от живой действительности, накапливать знания, которые позже, пусть после многих исканий и колебаний, послужили все-таки для честного пересмотра всех основ моего религиозно-философского мировоззрения.
Читал я в те годы много и жадно. По-прежнему горячо любил естественные науки, изучал историю, преимущественно древнюю и средневековую. Придумывал сказки, одну в РСХД даже инсценировали. Писал стихи.
Гимназию окончил с отличием. Недолгое время отбывал воинскую повинность, но вскоре был освобожден по слабости здоровья.
В университет меня приняли без экзаменов, как отличника, да к тому же проходившего в гимназии латинский язык. В январе 1931 года я стал студентом православного отделения богословского факультета Тартуского университета.
УНИВЕРСИТЕТ. ТЕОРИЯ О ДОСТОИНСТВЕ ХРИСТИАНСТВА И НЕДОСТОИНСТВЕ ХРИСТИАН
Плата за право обучения в университете была довольно высокая, но синод эстонской православной церкви, приняв во внимание мои церковные заслуги лекции, статьи, работу с молодежью, взял эту плату на себя, а общество помощи бедным при таллинском Александро-Невском соборе, как и обещал Богоявленский, дало небольшую стипендию, которая обеспечивала мне скромное, но все же не голодное существование.
Тарту в то время был небольшим городком с сорокатысячным населением. Студенты определяли весь облик города. Они делились на "диких", то есть неорганизованных, на членов обществ и на корпорантов, организованных в своеобразные студенческие, средневекового происхождения ордена. У каждой корпорации была своя форменная шапочка и "краски", то есть ленточки определенных цветов. Белые, общеуниверситетские, и цветные, корпорантские шапочки наводняли город всю зиму. На лето он замирал и засыпал.
Жители Тарту прирабатывали сдачей комнат. Никаких общежитии и других студенческих благ мы не знали. Жители промышляли еще и "домашними обедами" для студентов.
Резко различались три национальные группы: эстонцы, немцы и русские. Русских было меньше всего, хотя в тогдашней Эстонии их было в пять раз больше, чем немцев. Но немецкие бароны были богаче и потому имели возможность давать своим детям высшее образование.
Подражая немцам, более зажиточные русские студенты имели три корпорации, соревновавшиеся между собой в пьянках и разгуле. Более серьезные студенты и менее состоятельные делились между Обществом русских студентов и РСХД.
В городе жили еще многие обычаи старого немецкого Дерпта царской России, не сломленные даже русификаторской политикой времен Александра III и Николая II. Я застал еще сценки такого типа: на рынок въезжает открытое ландо. Лошади с султанами цвета одной из немецких корпораций на головах и сбруе. В ландо сидят полупьяные бурши с лентами, в шапочках и с рапирами. В ногах у них бочонок пива и старинные пивные кружки. Ландо едет по яичному ряду прямо по корзинкам с яйцами, которые охотно подставляют торговки, отпускающие двусмысленные шуточки. Они ведь знают, что богатые "саксад" (на эстонском языке это слово обозначает одновременно и "господа" и "немцы" явный след многовекового порабощения орденом эстонского народа!) оплатят счета, не проверяя, сколько яиц было раздавлено.
В праздники в городе устраивались "факельцуги" (факельные шествия). Корпоранты потом, расходясь, шли един за другим, гуськом. Встречая прохожих, начинали ходить вокруг них, не давая пройти, с пением бессмысленной песенки "Макароны, макароны, макароны...", пока мужчина не откупался, дав на пиво, а женщина или девушка - поцелуями.
Меняли местами вывески. "Благопристойно" хулиганили. При мне была даже дуэль, закончившаяся серьезным ранением одного из противников.
Богоявленский дал мне, когда я поехал в Тарту, рекомендательное письмо к настоятелю местного русского Успенского собора протоиерею Анатолию Остроумову. Высокий старик с живым умным взглядом серых глаз, с большим животом ("на восьмом месяце", как он сам любил себя вышучивать), но не производивший впечатления толстого, встретил меня приветливо. Рекомендовал снять комнату тут же в церковном доме в ограде собора у местной дьяконицы:
- Приучайся жить в "поповке"... Учись духовному быту. И смирению. Супружница нашего отца дьякона - Катюрой он ее зовет - женщина со всячинкой... Из перезрелых купеческих девиц псковских. "Купили" ей мужа-то родные ее. Подыскали голосистого певчего в архиерейском хоре и дьяконом сделали, "смазав" архиерея. Ну она и осталась командиршей. Муж перед ней на цыпочках ходит. А она со всеми в доме ругается, развлекается значит... Больше-то ей делать нечего. Книг она не читает. Надо же на что-то время убивать. А ты не бойся! Ты же ей платить будешь... С тобой она, как мать родная, нянчиться будет! Только словам ее не верь... Никогда не верь... И смотри, чтобы она тебя не сосватала за какую-нибудь купеческую перестарочку... Это у нас в духовной среде любят. Благопристойно посводничать... Ну, с богом!..
С таким напутствием я вступил в духовный мир... И поселился в "поповке". Да, это был поистине ценный опыт! Ведь до сих пор я не видел жизни духовенства, что называется, изнутри. "Отцов духовных" я встречал и видел до этого только в ризах за службами или только торжественных и чинных, с золотыми крестами на груди, на собраниях и съездах РСХД. Как не сломила моей веры та чудовищная затхлость атмосферы "поповки", в которую я попал? Полное отсутствие всяких интересов, кроме выпить, поесть, поспать, посплетничать. Взаимоподсиживание, зависть, взаимоподглядывание. Ведь дело до драк доходило, до ругани. Познакомился я и с изнанкой приходской жизни. Увидел "благочестивых" приходских "деятелей". Воротил! Капиталистов! Ростовщиков!..
Потомок "знаменитого" современника Пушкина - Фаддея Булгарина, такой же негодяй, как и его прославленный подлостями дед, был в приходе главным воротилой, перед которым все ходили "на задних лапках". Спекулянт, темный делец и ростовщик, он почти афишировал свою темную деятельность и безнаказанность. Но он был богат, и перед ним заискивали даже архиереи. Что уж тут говорить о меньшей братии духовной, которая была вся зажата у него в кулаке. Насмотрелся я и на других купцов-обирал, эмигрантских офицериков-казнокрадов, развратников, картежников и пьяниц, кишевших вокруг прихода, мнивших себя "поддерживающими веру православную" столпами общества. И со всеми ними считалось, всех их, даже ненавидя порой, ублажало и превозносило духовенство. Опытные лекторы РСХД, зная, что мы, молодые рано или поздно, но увидим, как далеко расходятся в жизни церкви и христиан учение и его осуществление, догма и практика, внушали нам мысль, высказанную еще русским философом Н. Бердяевым в его сочинении "О достоинстве христианства и недостоинстве христиан". Нельзя судить по делам верующих о самой вере, говорили нам.
Свою брошюру Бердяев начинает старой средневековой легендой, использованной, между прочим, и Боккаччо в его "Декамероне". Легенда эта в одной из ее редакций гласит. Жили в Александрии два друга-купца: христианин и еврей. Дружбу их водой не разлить было. Одно только тревожило все время христианина - различие в вере. И он уговаривал друга креститься. Тот не отказывался, но и не торопился. Шло время. И вот однажды приходит еврей к христианину и говорит:
- Надо мне по торговым делам в Рим съездить. Так вот, радуйся. Я решился. Побываю в таком крупном центре вашей веры, посмотрю, как там живут, и тогда крещусь...
Ничего не ответил другу христианин. Попрощались они, и еврей уехал. А христианин в отчаяние впал. В Риме в то время великое падение нравов было. Папы с епископами устраивали оргии. Больше охотой, интригами да любовницами своими, чем обеднями, занимались. Охотами на голых женщин пресыщенность свою растревожить старались. Церковными делами их подруги за них ворочали, в постелях митры и кардинальские шапки раздавали.
И подумал христианин:
"Проклянет меня друг мой! Скажет: в какую клоаку грязи и мерзости ты меня завлекал!.. Потерял я друга моего!"
Прошли месяцы. И вот однажды извещают христианина, что корабль друга его швартуется в порту. Он даже не знал, идти встречать или не ходить. Потом решил: один конец! Пошел.
Спустили сходни. Сбежал загоревший еврей и бросился в объятия друга:
- Ну, друже, назначай день крестин!
Оторопел христианин. Сам себе не верит. Спрашивает даже:
- Да ты в Риме-то был?
- Был.
- И все видел?
- Все.
- И как папы с архиереями живут?
- Все своими глазами видел, своими ушами слышал...
- И ты хочешь креститься?
- Да! Хочу, ибо, если после всего, что с ней сделали ваши пастыри, вера ваша еще стоит, - значит, в ней бог. Иначе давно бы должно было в тартарары провалиться...
Значит, там, где много благодати, сатана сосредоточивает и все свое зло, чтобы опорочить эту истину, - вот главная мысль этой легенды. Вспомните, как проводит эту же идею Ф. М. Достоевский в "Братьях Карамазовых", в беседах брата Ивана с чертом.
Отсюда возникает своеобразное учение о том, что возле церкви, среди ее членов и должно быть больше искушений, падений и грязи.
Помню, как мне духовник говорил:
- Ты не смотри, что у нас в православии всякая дрянь творится, а у сектантов иной раз тишь да гладь. Они в болоте ереси сидят, а истинное богопонимание утратили. Что же сатане их тревожить. А мы всю правду знаем... Вот он и ходит "окрест и ищет, кого бы похитити..."
Такое противопоставление жизни и учения, поведения христиан и линии церкви, носителей учения и слабых людей, падающих постоянно под воздействием темных сил, старающихся опорочить эту истину, является оборонительным оружием христианства. О других верах, о неверующих, о сектантах оно говорит: "Смотрите, каковы носители этих учений, мировоззрений, взглядов". А когда приходится говорить о самом православии, отвечают: "Вы не смотрите на отдельных христиан и пастырей. В семье не без урода. Вы на учение внимательно поглядите, его исследуйте. Вы высоту Христа и его евангелий оцените..."
Теперь, спустя четверть века, мне понятна тонкая ложь этих доводов. Тогда же понять ее мне еще было не по силам. Тогда я не сумел бы еще противопоставить ей само Евангелие, где сказано, что Христос и о себе-то самом предлагал судить по делам его, а не по учению только. Взять, например, такие тексты: "Если я не творю дел отца моего, не верьте мне. А если творю, то когда не верите мне, верьте делам моим..." (Евангелие от Иоанна, гл. 10, ст. 37-38). Или в другом месте: "Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе" (Послание от Иакова, гл. 2, ст. 17). И многие другие места.
Тогда все было иначе. Я был молод и неопытен, а вокруг все, буквально все: авторитеты, среда, воспитание, - все ждали и требовали от меня благоговения, преклонения, веры, безоговорочного признания высоты и неопровержимости православия. На любое сомнение ответ был один: "Вырастешь духовно, и все тебе раскроется в полноте красоты духовной... Людям ли судить о божественном... Тайна сия велика суть!.."
Теперь я спрашиваю: если христианство высоко, то как же случилось, что христианская "культура" приводила не к духовному возвышению, а к истреблению, вымиранию, деградации или полному исчезновению целых культур (инков, ацтеков и многих других), народов и племен, например индейцев Северной Америки, племен нашей Сибири во времена царизма, маори, тасманийцев, австралийцев, народов Черной Африки и т. п. Почему к этим племенам шли в одном строю крест и алкоголь, Евангелие и рабство, миссионер и колонизатор, "брат во Христе" и плантатор с нагайкой?!
Почитайте книги Миклухи-Маклая, Ливингстона, Арсеньева и других путешественников. Вы узнаете, что с приходом христиан многие народы утрачивали замечательные черты честности, братолюбия, коллективизма. Высокая нравственность, высокая человеческая солидарность и человечность сменялись и у них ханжеской, человеконенавистнической, делящей людей на спасенных и неспасенных показной псевдонравственностью, которая добродетелью считает лишь посещение храмов и молитвенных домов, низкие поклоны, бормотание псалмов, отказ от национальной культуры и оплевывание наследия предков, отход от естественных радостей жизни... О, как много я могу сказать теперь в ответ на рассуждения о достоинстве христианства и недостоинстве христиан!
Теперь-то я твердо знаю, что любое учение должно оправдываться практикой, а иначе это не учение, а мираж, ничто!
Но тогда эта теория поработила меня и надолго самому надела шоры покорности и смирения перед готовыми формулами. Надолго сковала во мне критическую мысль. И мерзость поповщины, ханжество и многие другие отрицательные явления, которые я встречал, - все это мной осуждалось, вызывало чувство гадливости, но не влияло на мою веру как таковую. Только много позже, когда я всерьез, по ходу своей научной самостоятельной работы, занялся изучением истории религии, я смог более здраво судить и о самой вере.
МЕЧТА О НАУЧНОЙ РАБОТЕ
На православном отделении студентов было немного. Русских - трое, считая меня, остальные - православные эстонцы. Руководил православным отделением факультета последний предреволюционный ректор Петроградской духовной семинарии протоиерей В. А. Мартинсон, человек, проводивший строго православную линию, приверженец русского православия. Достаточно сказать, что впоследствии, во время оккупации Эстонской ССР немецко-фашистскими войсками, когда местная, эстонская православная церковь демонстративно порвала с Московской патриархией, Мартинсон решительно протестовал против этого. Он ходил уговаривать митрополита Александра (Паулуса) не совершать подобного шага. Затравленный националистами (которые обвинили его в предательстве интересов эстонского народа), он вынужден был покинуть пределы Эстонии, хотя искренне любил свою родину и свой народ. И, как слышно было, умер в изгнании.
Проучился я четыре с половиной года. Кончил отличником, получив тем самым после присвоения мне степени кандидата право и на следующую степень. Сдал, соответственно требованиям устава университета, в усиленном (магистерском) объеме несколько экзаменов, написал вторую диссертацию и получил звание магистра богословия.
В университетский период со мной произошли некоторые события, сыгравшие важную роль в моей жизни и моем духовном развитии. В 1932 году я и группа других студентов покинули ряды РСХД, где кое-кто из руководителей "движения" в Прибалтике начал активно проводить антисоветскую политику, вербуя из членов РСХД боевиков и белогвардейских пропагандистов...
В это же время, слушая совместно с лютеранами лекции профессора-библеиста Александра фон Бульмеринка, который работал тогда в нашем университете, я увлекся историей Древнего Востока и библеистикой и решил в дальнейшем совершенствоваться и работать именно в этой области. Впрочем, магистерскую диссертацию я написал из области патрологии (Богословская дисциплина, изучающая "творения" христианских писателей первых девяти веков нашей эры) и пастырского богословия, так как профессор Мартинсон передал мне пожелание митрополита поработать над трудом, который в дальнейшем помогал бы подготовке будущих "пастырей". Я был стипендиатом синода и отказываться от его задания не считал возможным. Работу свою написал со строго православных позиций, да иначе тогда я и не мыслил. Кроме упомянутых сомнений в полезности обилия молитв и театральности богослужений, я во всем был строго православным человеком и часто горячо спорил с лютеранами и сектантами, воевал пером и словом с католиками, защищая православные взгляды на различные догматы и "истины" церкви.
В эти же годы я, работая в приходской воскресной школе, познакомился с девушкой, которая сразу же после окончания мной университета стала моей женой.
К вопросу о моей тогдашней православности. У нас на факультете была общая с лютеранами кафедра, на которой изучались история религии, религиозная психология и психология масс с точки зрения религии.
По замыслам богословов, руководителей и идеологических вдохновителей факультета, религиозная психология должна была утверждать... что религия богоданная, "от сотворения" присущая человеку потребность, нечто неистребимое и связанное с самим существом человека. Вместе с этим религиозная психология разрабатывала методы воспитания религиозных убеждений.
Предмет психологии масс с точки зрения религии ("религиозное познание народа") должен был наставлять будущих пастырей и пасторов учитывать местные особенности приходов, в которых им придется действовать: один подход к людям должен быть в сельской местности, другой - в рабочем предместье, третий - в приходе, находящемся в университетском городе. Здесь же рекомендовалось изучать для использования в религиозных целях местные обычаи, традиции, приметы, суеверия. Рекомендовалось вникать, чем живет и дышит тот круг людей, духовным руководителем которого предстоит стать будущему священнику.
Лекции читал рано умерший, очень интересный человек - профессор Эдуард Теннманн. Читал увлекательно, но слишком смело с точки зрения и православных и лютеран. Мы, и я в том числе, не любили его, вышучивали, считали чуть ли не умалишенным. Впоследствии, через десятки лет, когда я сам прошел путь строгого суда над своими знаниями и убеждениями, я, перебирая однажды свой архив, нашел его лекции в своей записи. Не без грусти пришлось убедиться, как легкомысленно и некритически, вверив себя руководству признанных авторитетов, относился к этим лекциям в молодости. Осторожно они сигнализировали нам, юнцам, о тех возможностях, которые открывает в изучении религий подлинная наука.
Профессор Мартинсон хотел видеть во мне своего преемника. Он же начал хлопоты об оставлении меня при университете в аспирантуре как докторанта. Я, уже горячо увлеченный желанием работать над Библией, дал свое согласие. По решению правления университета я был оставлен в аспирантуре.
Но... в Эстонии уже начали дуть фашистско-нацио-налистические ветры, ветры того угара, который охватил страну в следующем году. Уже появились на улицах хмельные молодчики в черных беретах с прикрепленным к ним значком изображением руки, держащей дубинку. Их так и звали в народе: "кайка-мехед" - "дубинщики". Все чаще звучал лозунг "Эстония для одних эстонцев!" Трудящиеся были далеки от этого угара, но для определенных кругов это было выгодно, и кайкамехед с каждым днем все более распоясывались.
Университетское начальство тоже не осталось в стороне от этих веяний. И я, хотя и был оставлен при университете, но только как "дипломированный, продолжающий учиться", то есть аспирант без стипендии. Общество помощи бедным платило мне стипендию только до получения диплома. Ему нужен был приходский "батюшка", а не богослов. Я оказался в трудном положении: женатый человек без средств к существованию. Мать зарабатывала слишком скромно, чтобы иметь возможность помогать мне дальше. Тесть работал псаломщиком на очень скудном окладе и растил еще двоих детей. Расстроенный, обескураженный Мартинсон поехал в Таллин, в синод. Оттуда он привез предложение: посвящайтесь... в синоде есть вакансия, которую никто из-за малодоходности и хлопотности не желает брать. Должность миссионера тюрем, больниц, заразных бараков, богаделен, приютов, домов для сумасшедших. Ездить, посещать, беседовать, служить, выслушивать и утешать, где удастся и чем удастся помогать... 14 дней в месяц работать, а остальные посвящать научной работе. Жалованье более чем скромное, но лучше чем ничего.
Священство было естественно для моих взглядов и устремлений. Но я очень хотел стать ученым и поэтому не мог рассматривать священство иначе, как временное занятие. Жена согласилась на трудную жизнь. И вот в августе 1935 года я стал священником.
ПЕРВЫЕ РАЗДУМЬЯ О БОГОВДОХНОВЕННОСТИ БИБЛИИ
Моя работа при университете продолжалась полтора года. Дни и недели проводил я в старинной университетской библиотеке, оборудованной в руинах бывшего католического монастыря. Более миллиона книг стояло передо мной на бесконечных полках, к которым я получил свободный доступ. Я остался один на один с этим средоточием человеческой мысли, без навязчивых помочей авторитетов, предоставленный самому себе. Я должен был искать и найти свой путь.
Темой докторской диссертации я взял "Препатриархальный период книги Бытия", то есть рассмотрение первых двенадцати глав Библии. Здесь сконцентрированы узловые проблемы библейского и догматического богословия. I и П главы рассказывают о происхождении мира, происхождении и начальном состоянии человека. Вокруг этих глав издавна кипят схватки богословов с астрономами, геологами, археологами, этнографами и биологами. III глава история грехопадения, библейская легенда о появлении зла и страданий в мире. Один из "проклятых" вопросов, над которыми ломали головы богословы и философы, социологи и моралисты, писатели и ученые. IV и V главы - начальные судьбы развития рода человеческого на земле. И опять здесь перекрещиваются пути богословия с путями истории, этнографии, археологии, этики, социологии и т. д. VI - VIII главы - потоп! Вновь геология, археология, история и этнография скрещивают свое оружие с богословием. IX глава - послепотопный "завет" людей с богом и рассказ о ссоре Ноя с Хамом. Здесь наука опять сталкивается с религией в трактовке проблем появления магии, рациона питания древних людей, истории культивирования растений, возможности пророчества и предсказаний. Здесь ставятся расовая и другие проблемы. Х - XI главы послепотопная этнография и соответственно новое столкновение религии с соответствующей наукой. XII глава - начало "избраннической" миссии евреев. Здесь тем самым ставится вопрос о возможности разделения религий на "естественные", рожденные невежеством и ошибками древних, и "богооткровенные", дарованные людям якобы самим небом. Наука и религия противостоят здесь друг другу в вопросе, от которого, собственно, зависит: быть или не быть религии на земле? ложь она или истина?
Мне хотелось осветить эти проблемы с точки зрения православного, и святоотеческого, в частности, богословия, и рассмотреть возможность их соединение с научными взглядами на те же предметы. Как видит читатель, старая любовь к естествознанию сказалась и в этом выборе темы. Приступая к работе, я не сомневался в том, что соединение науки и религии возможно.
И вот именно эта-то самостоятельная работа и была началом научного пересмотра всего моего мировоззрения.
Прежде всего, начав работу, я, конечно, столкнулся с проблемой "богодухновенности" Библии. Православие считает, что "священные писатели" все писали по непосредственному побуждению и наставлению "святого духа", так что не только предохранялись им от заблуждений, но и положительно получали откровение "истины божьей". Они являлись органами сообщения "божественного откровения", не теряя, однако, всей своей индивидуальности, которая проявилась, например, в их образе мышления, в их представлениях о вещах и событиях, в плане их произведений, в выборе слов для выражения мыслей и пр. Уже вскоре после начала самостоятельной работы над Библией я, однако, увидел из доводов подлинной науки, что Библия возникла вовсе не так. Она составлялась постепенно, развиваясь в процессе исторической жизни еврейского народа век за веком, а отдельные ее книги принадлежат совсем не тем авторам, которым их приписывает традиция.
Так, к примеру, Пятикнижие Моисееве, по учению православной церкви, написано в XVI веке до нашей эры, в период, когда евреи были кочевниками и жили в Заиорданской пустыне. Но в нем целые большие отделы написаны явно на базе оседлого, земледельческого, а не кочевого, скотоводческого, быта и житейского опыта. По данным археологических раскопок, оседлыми евреи стали не ранее VIII века до нашей эры. Многие места того же Пятикнижия могли возникнуть лишь в период, когда у евреев появились цари. А это случилось только в XI - Х веках до нашей эры. Законы Пятикнижия грозят жесточайшими карами за такие проступки в отношении морали, семейной жизни и религиозных предписаний, нарушение и полное игнорирование которых с невозмутимым спокойствием регистрируют библейские же писатели последующих книг, как то: Иисуса Навина, которая, по данным самого православия, была написана позже Пятикнижия, Судей, I - II Царств. А эти две последние книги, даже по данным православной науки, были составлены не ранее IX века до нашей эры.
Мало и этого. В одной и той же книге законы нередко противоречат друг другу. Даже основной закон "избраннической" религии - Десятословие Моисееве, или 10 заповедей, - только в книге Исход приводится в двух в корне различных вариантах.
Я увидел, что в Библии сложно переплетаются мифы и сказки Древнего Востока, летописные и устные народные предания, образы древней литературы и поэзии, магические заговоры эпохи человеческой дикости - словом, что она не имеет ничего общего с откровением бога. В некоторых своих частях она полезна для историка, археолога, этнографа. В ней можно почерпнуть сведения, необходимые для познания истории ряда народов Ближнего Востока. Нет, это не откровения божий об этих народах, а наслоение следов деятельности самого человека на земле. И наслоение это вовсе не такое, которое можно снимать слой за слоем, а перепутанное и переработанное взглядами и потребностями последующих эпох. Поэтому его приходится обычно расшифровывать, решать как сложный ребус, путанно-непонятный для рядового читателя, способный затуманить сознание берущегося за Библию неподготовленного человека.
Оттолкнуло ли это меня от Библии? Наоборот. Где больше трудностей, там и больше чести для ученого разобраться в них. Чем сложнее вопрос, тем увлекательнее работа над ним.
А как повлияли эти открытия на мои религиозные чувства? Тогда они были еще слишком крепки, чтобы пасть. Я пережил немало тяжелых раздумий... Мифы мне казались необходимыми для того, чтобы в доступной для тогдашнего уровня человеческого развития форме внушать людям вечные истины. Я успокоился временно на том, что следует стараться освобождать эти высокие истины от всего наносного, от человеческого, чисто исторического и временного и эти кристаллы добра и правды духовной нести людям.
Сомнений в самом бытии божием, в ненужности церкви божией на земле у меня тогда не возникало. Я продолжал верить, как и верил, продолжал считать церковь носительницей правды, добра и спасения для всего рода человеческого. Верил, что мое служение в церкви является для меня, ничтожного и малого "раба божия", великой ниспосланной мне не по заслугам честью.
Только много позже, оглядываясь на пройденный путь и стараясь понять, когда же начался у меня кризис религиозного сознания, я понял то, чего не осознавал в аспирантские годы. Как глубоко врубилась уже тогда подлинная правда научного познания в темный лес окутывавших меня религиозных предрассудков и суеверий!
Ни на один день впоследствии, куда бы ни бросала и как бы ни ломала меня жизнь, не оставлял я работы и размышлений над текстом Библии, и в течение последующих двадцати лет наука вела меня медленно, но верно вперед, к свету полного прозрения. Туман религиозных искажений в понимании библейского текста медленно рассеивался.
То я познавал, что книга "Песнь песней" - это поэма о человеческой любви и палестинской природе, высокое, но вовсе не религиозное произведение древнего безымянного поэта. Что она, вернее всего, употреблялась как цикл песен свадебного обряда. А если и пелась у древних евреев в праздник пасхи, то лишь как отражение бытовавшего у всех народов Древнего Востока религиозного обряда обручения с богом. Такое обручение в цикле сельскохозяйственных праздников совершалось обычно весной, при пробуждении природы. В Месопотамии и Египте его приурочивали к разливу рек, поивших поля влагой и приносивших на них плодородный ил. У евреев оно соединялось с праздником опресноков - началом употребления хлеба первого весеннего урожая - и приурочивалось к жатве ячменя в конце марта - начале апреля.
Вернее всего, этот праздник соединялся вначале с человеческим жертвоприношением. След такого жертвоприношения у евреев - знаменитый рассказ о жертвоприношении Авраамом Исаака. В "Песни песней" это отражено в описании кровавых ран, которые наносят невесте поймавшие ее стражи. В Палестине действительно для этого кое-где ловили случайных путников. Позже обряд человеческого жертвоприношения был подменен жертвой агнца, который, однако, должен был, как бы в порядке "очеловечивания" его,
жить три дня среди людей (с 10-го по 14-е число первого весеннего месяца).
То книга "Эсфирь" раскрывалась передо мной как умный политический памфлет, не откровение бога, а отражение политики в литературе. То "Книга притчей Соломоновых" и "Книга премудрости Иисуса сына Сирахова" открывались мне как своеобразные "Домострой", отражающие быт и мораль эпохи рабовладельчества, но абсолютно не "богодухновенными" и не небом преподанными книгами.
Пророк из батраков, бунтарь против богачей, коверкающих жизнь малых людей, Амос. Тонкий придворный критик, сторонник (пока не поздно) реформ сверху и при помощи религии, представитель царствующей фамилии пророк Исаия... Все они при всей религиозной форме их высказываний, при всей туманности их предсказаний вставали передо мной людьми - и только людьми своей эпохи, со всеми ее особенностями, суевериями и недостатками.
Книги Царств разоблачили миф о единобожии евреев, о древности книг Моисеевых.
Но все это пришло потом, а тогда, в годы аспирантуры, мой путь к научному атеизму если и начинался, то начинался как-то неосознанно для меня самого. Я еще мудрил над примирением науки, которую любил и уважал и в которую верил, и религии, которую искренне исповедовал и в истинности которой еще не сомневался. Сколько лет я потратил затем, тщетно стараясь примирить тьму и свет, правду и ложь, реальность с выдумками, прежде чем... сумел сказать сам себе решительно: нет, наука и религия несовместимы. Они взаимно исключают друг друга и непримиримы!
Конец 1936 года оказался для меня роковым. В Эстонии совершился националистическо-фашистский переворот...
Началось принудительное обэстонивание. В ряде газет появились статьи, непосредственно обращавшие внимание на мою, казалось бы, весьма незначительную персону. "Долой русского Ваньку из эстонского университета" гласило название одной из них. "Он и эстонским языком-то не владеет..." писалось в другой. (Это была заведомая ложь. Как раз в это время мне, по поручению синода, пришлось несколько месяцев заменять заболевшего настоятеля Преображенского собора в Таллине, где был эстонский приход. Служил, совершал требы и проповедовал по-эстонски. Вскоре после этого получил уроки в эстонской частной гимназии Лендер).
Не помогло мне даже заступничество синода. Пришлось уйти из университета и расстаться с мечтой о научной деятельности.
Правда, председатель синода, брат президента республики, протоиерей Николай Пяте, вызвав меня к себе, предложил:
- Вот что, Осипов! Отбросьте-ка от своей фамилии презренное окончание "ов" и станьте эстонцем! Я и фамилию вам уже подобрал похожую на прежнюю Оссеп! И карьера вам тогда будет обеспечена!..
На решительный отказ Пяте заметил:
- Смотрите, вы сами перечеркиваете свой жизненный путь!
- Пусть будет так, но иначе я не могу... Удалось получить сначала место второго священника, потом настоятеля в русском приходе в Казанской рождества богородицы церкви в Таллине. В это же время я стал учителем "закона божия" и классным наставником одного из классов той самой таллинской русской частной гимназии, которую некогда окончил.
Работа с детьми понравилась мне. Ту любовь к широким знаниям, которую внушил некогда Богоявленский, я в этот период педагогической деятельности не уставал внушать и своим ученикам. Я водил их на фабрики и заводы, ездил с ними в "экспедиции", в шахты Кунды, в древний Петровский Балтийский порт и т. д. И когда мой бывший ученик - капитан дальнего плавания с борта дизель-электрохода "Лена" ступил на землю Антарктиды и привез мне оттуда (как привез еще раньше до этого зуб белого медведя с Новой Земли) кусок розового гранита с места, где был заложен поселок Мирный, то тем самым засвидетельствовал, что я в свое время также внушил ему не аскетическое отречение от мира, а благородную страсть к познанию этого мира.
В те же годы вместе с Богоявленским мы организовали в Таллине русские частные вечерние богословские курсы. Работали они три года. На них я впервые читал курс по ветхозаветной части Библии. В тот же период много проповедовал, вел систематические беседы в своей церкви пригорода Нымме, церкви пригорода Копли и в эстонском Преображенском соборе (на эстонском языке). Продолжал писать и печататься. Работал немного и в области светской литературы.
Но в душе у меня жила большая неудовлетворенность. Что меня томило, я и сам тогда как следует не сознавал. Чувствовал только, что жизнь складывается не так, как надо. Пастырская деятельность не давала удовлетворения. Все время казалось, что большая часть усилий тратится на ненужную мишуру, а собственно полезного делается ничтожно мало, если делается вообще. И часто "пастырь" находится в положении колдуна, обслуживающего человеческие суеверные страхи, или дурного психиатра, не лечащего души человеческие, а только "заговаривающего зубы" и внешне успокаивающего боль, тогда как болезнь, вызывающая ее, продолжает разрушать организм. Какой хороший врач-психиатр удовлетворился бы таким методом лечения?
Нет, не поймите этих слов как свидетельство того, что вера у меня уже исчезла. Я и молился тогда, как и многие годы после этого (только не многословно), и служил истово, хотя и очень не любил милой сердцам большинства "пастырей" богослужебной помпы. И в религии был убежден твердо, хотя сомневался в духовном значении многих частей Библии...
А вот где-то в глубинах сознания нарастала волна протеста против этого мира условности и фантазии, обслуживать который я был обречен после ухода из университета...
СРЕДИ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
Летом 1940 года кончился "заграничный" период моей жизни. Эстония воссоединилась с Советским Союзом. Я продолжал работать по-прежнему. Советскую власть воспринял с глубокой внутренней радостью...
Через год началась Отечественная война. Был мобилизован в армию и я. В Таллине оставил жену, в ожидании рождения ребенка, и трехлетнюю дочку.
Год в армии. Демобилизация и трехлетняя работа священником в Перми (на Урале)... Кругом было столько горя народного. Утешал, поддерживал, помогал собраться с силами, выстоять в испытаниях, призывал крепить оборону страны. Вместе с приходом получил три благодарности Верховного Главнокомандующего за сбор средств на оборону. Ведь простые
верующие были советскими людьми. С ними я чувствовал себя слитым воедино в наших общих чаяниях борьбы с врагом и желании победы над ним. И теперь, работая над этой исповедью, я вновь думаю... о них - хороших советских людях, остающихся еще в плену многовековых предрассудков, и от души желаю, чтобы и они, подобно мне, нашли свой путь духовного раскрепощения...
В конце войны я приехал в освобожденный Таллин. Семьи своей здесь не нашел. Запуганная фашистской пропагандой и получив ложные сведения о моей смерти (как я слышал, меня даже отпели), жена с двумя дочерьми и родителями выехала в Германию. После многих бесплодных попыток найти и вернуть семью через наши репатриационные органы (причем препятствовали им в этом главным образом зарубежные церковники-эмигранты) узнал, что жена развелась со мной, как с "красным попом", вышла замуж и увезла детей за океан.
В Таллине я работал в прежнем приходе и, кроме того, секретарем местного епархиального управления. В связи с последней работой в 1945 году был на соборе, на котором избирался патриарх Алексий.
В РОЛИ ВОСПИТАТЕЛЯ БУДУЩИХ "ПАСТЫРЕЙ"
В 1946 году я узнал о готовящемся открытии ленинградских духовных академии и семинарии. Появилась надежда вернуться к научной деятельности. Поехал в Ленинград к митрополиту Григорию. Беседовали долго. Я рассказал владыке о всех этапах прошлой своей деятельности: о статьях, стихах, лекциях, работе в РСХД, книгах. Спросил, могу ли надеяться быть принятым на работу в духовные школы. Он сказал, что должен обо всем подумать. Через день я был принят вновь и услышал, к радости и смущению моему, что назначен не только профессором священного писания Ветхого завета и вспомогательной кафедры истории религий, но и инспектором, то есть проректором академии и семинарии.
Инспекторствовал три года да год исполнял обязанности ректора. В эти годы на меня... было возложено еще и руководство восстановительными работами по ремонту разрушенного авиабомбой здания академии. Четыре года строил, восстанавливал. В 1948 году здесь, на стройке, со мной произошел несчастный случай, навсегда сделавший меня "приговоренным к курортам" человеком, как охарактеризовал положение лечивший меня врач. В это время по должности инспектора мне приходилось постоянно служить в академическом храме, хотя это было и тяжело: у меня стали возникать острые боли в ногах. Многолетние наблюдения довели мое прежнее недовольство театральностью церковных церемоний до форменного отвращения к тем лицедействованиям, которыми полны православные службы. Люди, знавшие меня в те годы, вспомнят, что я всячески избегал торжественных служб и предпочитал ранние, более скромно обставлявшиеся обедни и главный упор делал на проповедь нравственности и взаимной любви и дружбы между людьми, в чем тогда видел главное дело религии на земле.
...Радовался своему несчастью, так как оно дало мне возможность, оставаясь на педагогической работе и продолжая заниматься наукой, прекратить актерствование в академическом храме, как мне стало представляться богослужение, пока я наконец навсегда не покончил со священнослуженнем. Это произошло в 1950 году.
За годы работы в церкви я возненавидел косность, ограниченность, тупость кастового духовенства и хотел воспитывать будущих служителей церкви всесторонне развитыми, глубоко советскими людьми, далекими от суеверного фанатизма. Не понимая всей наивности этих идеалов, я старался создать условия для более всестороннего развития воспитанников духовных учебных заведений...
Внушая стремление к умножению знаний студентам академии, лелеял я и другую мечту: возбуждать их живую мысль, расширять кругозор, побуждать искать, как и сам тогда искал, путей научного обоснования "высоких истин" религии, в которые еще верил. Но скоро мне пришлось убедиться в тщетности этих стараний, в невозможности осуществления моих идеалов.
Первым результатом всех моих действий в этом направлении были крупные неприятности, заставившие меня отказаться от поста инспектора семинарии и академии. Меня стали упрекать в том, что я-де веду слишком светскую линию, мало отдаю времени бдениям и постам.
Сам патриарх в своей речи в храме Ленинградской духовной академии 6 декабря 1949 года сказал: "Горе тому пастырю, который и сам ищет мирских развлечений и семью свою увлекает на путь мирских соблазнов. Подвиг пастыря должен заключаться и в том, чтобы отрешаться от прелестей и утех мира, и если пастырь не свободен от этого соблазна, это признак, что у него нет истинного пастырского духа... И здесь, в духовной школе, все должно быть направлено к тому, чтобы создать цельный образ истинного, боголюбивого, благоговейного пастыря. И потому, когда мы слышим, что в духовной школе порой тоже бывают попытки ввести мирские обычаи и развлечения, мы не одобряем этого, потому что это постепенно отвлекает готовящихся к пастырству от того пути и от той цели, к которой они должны стремиться..."
Таков был ответ церкви на мою попытку растить питомцев духовных школ людьми широкого кругозора и по-настоящему образованными.
Из этой речи и из других указаний, которые я начал получать, явствовало, что руководство церкви хочет, чтобы воспитанники жили, по существу, одной святоотеческой литературой и были, вместе с пресловутыми "отцами церкви", людьми, стоящими на уровне культурного развития и научного понимания первых пяти веков нашей эры. Я, однако, не хотел изменять идеалам "пастыря", которые еще жили во мне в то время и в которые верил, и подал в отставку с поста инспектора.
Много позже, продолжая наблюдать жизнь студентов и семинаристов, понял я, как трудно было молодым людям, поступающим в духовные школы, в данной обстановке отзываться на мои призывы. Недаром наставники академий и семинарий и почти все архиереи так боятся интереса к наукам, жажды света, широких интересов у учащихся духовных школ. Недаром так злобствуют они против того, чтобы студенты и учащиеся духовных школ читали светские книги, научно-популярные и атеистические издания, против посещения кино и театров.
Закрыть глаза конскими шорами и отгородить человека от жизни катихизисом и иконостасом, затуманить ладанным дымом схоластики человеческое сознание, убить в душах самый человеческий из всех инстинктов - "хочу все знать!" - вот их идеал духовного "пастыря" и достойного "раба господня".
Читателю, думается мне, уже ясно из всего сказанного, что в такой среде и при такой системе только немногим, мыслящим людям из среды учащихся удается не утрачивать живой критической мысли, встать в какой-то мере на уровень современности. И только единицам оказывается по силам прозреть и отвергнуть хитросплетения религиозной схоластики...
ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ ОТКРЫВАЕТ МНЕ ГЛАЗА НА ПОДЛИННЫЕ КОРНИ ВСЕХ ВЕРОВАНИЙ
Между тем с возвращением к научной деятельности получило новый толчок и возникшее еще в годы аспирантуры мое стремление строго научно, критически и с точки зрения самых новых и совершенных научных методов пересмотреть и проверить свое мировоззрение и религиозно-философские взгляды.
Как уже было сказано, я получил наряду с основной работой над Ветхим заветом еще и вспомогательную кафедру истории религий. Существовала эта кафедра только два года, но в жизни моей сыграла поистине решающую роль... Но случилось это не тогда, когда я читал данный курс, а несколько позже, когда начатое в те годы изучение многочисленных материалов было мной завершено и наступила пора разобраться в них, сделать выводы. Сложен был проделанный путь, раньше чем я увидел, к какому разгрому я пришел...
Рассмотрение не только религий Древнего Востока, но и религий народов нашей Сибири, жителей островов Тихого океана, Средней Азии и Дальнего Востока, Африки и Америки показало мне, что самые, казалось бы, священные обряды и ритуалы считающихся наиболее возвышенными религий, как, например, христианство, буддизм, магометанство, корнями своими уходят в эпоху дикости человеческого рода, что они являются перекрашенными, переосмысленными, соответственно новой стадии развития людей, обрядами и суевериями древнекаменного и новокаменного веков.
Те пророчества, в которых еще недавно я слышал голос неба, оказались на поверку таким же явлением, как и все прочие предрассудки.
От "причастия святых тайн" корни протянулись к диким и кровавым обрядам ряда первобытных народов, к поеданию священного тотемного животного-первопредка и к богоядению более поздних сравнительно с тотемизмом религий.
Священники и архиереи побратались с колдунами и шаманами. Звонцы на архиерейском облачении и на кадиле перекликнулись своими голосами с шаманскими бубнами и позвонцами, которыми отгонялись демоны и призывались духи-помощники (как бы эти архиерейские игрушки ни толковали потом богословы-литургисты).
Ладан и кадило слились дымком своим с теми обкуриваниями и жжением особых "духоотгнательных" и "духопривлекающих" трав, которые встречаются во всех культах древности и которые восходят к почитанию огня людьми пещерного периода, когда окуривание дымом выходивших из пещеры действительно отпугивало зверей, боявшихся огня, и как бы охраняло человека от внешних опасностей.
"Священное писание" стало в моих глазах окончательно, уже во всех своих частях и деталях, документом и проповедником рабовладельческой морали с напластованиями суеверий и религиозных предписаний древней магии, фетишизма, анимизма, зоо- и флористических культов, явного и неприкрытого политеизма. Бог теперь представлялся отражением некоего универсального рабовладельческого идеала и, в свою очередь, главным всемирным рабовладельцем, жестоким и жадным хозяином, для которого все и навсегда рабы и при этом чаще всего дурные и потому нещадно "проучаемые" и мучимые. И сам сатана оказался не врагом божиим, а, в лучшем случае, его чиновником по особо важным и щекотливым карательным поручениям.
РАБОТА НАД БИБЛИЕЙ ЗАВЕРШАЕТ ПЕРЕЛОМ В МИРОВОЗЗРЕНИИ
Много открытий дало мне и непосредственное занятие основным моим предметом - библеистикой. Последние годы дали в этой области благодаря открытиям в пещерах и на развалинах древнего эссенского "монастыря" недалеко от Мертвого моря в Иудейской пустыне, благодаря раскопкам ряда палестинских городов много новых знаний и новое понимание уже имевшихся сведений. И везде человеческий элемент в Библии становился все более явным, а "богооткровенный" должен был отступать и ослабевать...
Но главная борьба в области библеистики у меня шла даже и не на этом фронте. На первом месте оказались проблемы естествознания, физики, астрономии, геологии и других наук.
Я годами вел борьбу за примирение науки и религии. И вначале мне казалось, что я действительно сделал важные шаги в этом направлении. Многие рассказы Библии находили у меня свое научное обоснование. Каждый такой факт, как радость, я торопился доводить до своих слушателей. Но затем меня начинали мучить сомнения. Так ли это? Я начинал перепроверку и с ужасом убеждался, что мои стройные построения имеют глиняные ноги. Убеждался, что я нахватываю, как и все другие богословы, трудившиеся в этом направлении, отдельные факты, имеющие некоторое подобие библейских рассказов и утверждений, и подкрепляю ими единый рассказ Библии. Но если я честно возьму какую-нибудь научную теорию в целом, то ни одна из них не подкрепляет библейских преданий, а, напротив, отвергает их.
Например. В какой-либо научной книге говорится, что историю нашей планеты можно подразделить на шесть периодов. Богослов тотчас же делает вывод (и я тоже так делал в свое время): вот видите, наука, как и Библия, говорит о шести ступенях становления мира. Но стоит вчитаться в научную книгу, где об этом говорится, и будет видно, что содержание этих шести периодов отнюдь не соответствует библейским. Наука оказывается, что называется, "притянутой за волосы" к Библии.
На основании 89-го псалма, где есть слова "Ибо пред очами твоими тысяча лет, как день вчерашний", а также на основании одного беглого замечания "святого отца" IV века нашей эры Василия Великого шесть дней творения толкуются ныне богословами как неопределенные периоды, или эры (и я так долгое время толковал). На этом основании христиане считают, что и поныне длится день седьмой, а восьмой наступит после "второго пришествия" и "страшного суда". Но все это построение кажется убедительным, лишь пока внимательно не вчитаешься в тексты тех же "святых отцов". Так, Василий Великий в других местах, как сын своего времени, ясно и четко говорит, что бог "определяет сим меру дня и ночи и совокупляет в одно суточное время, потому что 24 часа напоминают продолжение одного дня", а для возможности смены дней и ночей до "сотворения светил", то есть в первые три дня творения, придумывает такое объяснение: "Первобытный оный свет в определенной богом мере то разливался, то опять сжимался, приходил день и следовала ночь".
Таким образом, если православные хотят, согласно указаниям патриарха и требованиям православной церкви, стоять в чистоте своей веры и на святоотеческом фундаменте, они обязаны вопреки непреложным данным науки считать, что все напластования земной коры отложились в течение одной недели, что все животные появились в мире готовыми, а не развивались, что все костяки ископаемых бронтозавров и мастодонтов - призрак, миф и нечто кажущееся. А ведь один зуб такого кажущегося, никогда не существовавшего, по Библии, животного (ибо на существование его в восьмитысячелетней истории библейского мира не остается и времени) весит больше килограмма!
Что же касается ссылки на псалом, то внимательное чтение его убеждает нас, что выражение, которое было из него приведено, является только образным песенным поэтическим противопоставлением вечности бога и мимолетности человеческого бытия на земле, а отнюдь не самостоятельным, имеющим вероучительно-догматическое значение положением...
Все мои долголетние попытки сочетать науку и религию и защищать религиозное учение Библии и православия перед лицом научных фактов и доводами здравого смысла потерпели в конце концов полное поражение. Я оказался на развалинах здания, которое строил десятилетиями.
И чем больше я углублялся в изучение Библии, тем яснее представлял себе уже те пути, на которые должен стать...
Я-то теперь хорошо знал, что для понимания содержания Библии, как и для понимания любого другого памятника древней человеческой письменности, требуются от читателя хорошее знание древней истории, знание законов развития человеческого общества, многих данных этнографии и сравнительное изучение истории религий. Если же за Библию возьмется неподготовленный человек, да еще затуманенный религией и ее суевериями, результат может быть очень печальным.
У писателя Лескова в одном из рассказов говорится: "Он немного того! Не в своем уме! Да и что с него спрашивать... Он до Апокалипсиса дочитался!.." То есть прочел всю Библию до ее последней книги - "Откровения Иоанна Богослова".
Здесь много правды. Для того, кто не владеет большим вспомогательным грузом знаний, Библия - темный лес, в котором легко можно заблудиться и, потеряв ориентировку, стать истерическим, невменяемым фанатиком...
Решение порвать с религией как единственный выход из той раздвоенности, в которой я все более себя чувствовал и сознавал, все более оформлялось и крепло.
РАЗРЫВ
Не должен ли я был уйти из академии несколько лет назад?
Как могли убедиться читатели, переворот в моем мировоззрении совершился не сразу, в какой-то один определенный момент, он не являлся результатом какого-либо одного потрясающего переживания, а шел постепенно, от этапа к этапу. Кроме того, я долго был в плену внушаемой религией отвлеченной общей нравственности, некоей абстрактной морали вообще.
Только серьезное изучение диалектического и исторического материализма, к которому я в конце концов пришел, раскрыло мне глаза, что никакой такой "морали вообще" не существует, а на каждом этапе развития человеческого общества формируются представления о том, что хорошо, а что плохо. Стало ясно, что религиозная мораль, в частности христианская, - это подкрашенный и завуалированный на потребу угнетателям вариант морали эпохи рабовладельческого общества. На смену ей давно пришли новые нормы, соответствующие высшей ступени общественного развития, на которую восходит человеческий род и на которой стоит уже наше свалившее многие стенки, разделявшие род человеческий, советское общество.
Правда, религия, ее проповедники присвоили себе ряд норм общечеловеческого порядка (не убий, не укради, не завидуй, не клевещи и т. п.) и выдают их за свои, исключительно религиозные достижения. И даже обвиняют материалистов в заимствованиях в этой области от христианства. Но эти нормы, выработанные на ранних ступенях развития человеческого общества, общи всем. А вот во взглядах на собственность, в требовании смирения перед сильными и господствующими и т. п. религия стоит на давно устаревших и пройденных миром ступенях развития.
Кроме того, долгое время я тешил себя надеждой, что могу своим призывом к широким знаниям и усвоению сокровищ мировой культуры принести некоторую пользу приходящим в духовные школы юношам, заставить их глубже задумываться над тем, что такое истина. Так, в последние годы на устраивавшихся в академии воскресных лекциях для студентов на свободные темы, которые по два раза в год обязан был читать каждый профессор и доцент, я читал учащимся о великих русских и иностранных художниках! Думал, что могу принести некоторую пользу людям, стараясь воспитывать в церкви - уж если она есть, и люди верующие ходят в храмы - пастырей, которые если и будут говорить о вере, то по крайней мере не будут проповедниками грубых суеверий и фанатизма, не станут ставить палок в колеса истории и человеческого развития. Истории, конечно, никакому суеверу и не остановить, но такими палками он может, как понимал я, причинить лишние скорби, поставить лишние препятствия на пути умственного роста и развития отдельных хороших, но еще верующих людей.
Ошибочность этой попытки продолжать работу в академии даже после осознания призрачности самой религии я понял тоже далеко не сразу...
Пришло понимание, что мои усилия только задерживают возникновение здоровых сомнений в сознании наиболее способных к мышлению студентов. Видя во мне человека с широкими знаниями, не чуждающегося наук, не погрязшего в схоластике и все же остающегося в рядах церковников, они тем самым укреплялись и в мысли, что эти два полюса - прогресс и наука, с одной стороны, и консервативная застойность мышления, поддерживающая религиозные иллюзии и суеверия, с другой, - совместимы.
Я с ужасом замечал, как хорошие юноши, приходящие порой в духовные школы с еще не исковерканной душой, с простецкой бытовой верой, на моих глазах, несмотря на все мои старания, начинают превращаться в каких-то суеверных теток в брюках. Каждый сон объясняют как откровение, в каждом случайном совпадении видят "чудо", "помощь свыше". И эти страшные духовные проявления неврастении, самовнушения и фанатизма всячески пестовали и лелеяли мои коллеги - воспитатели "пастырей"...
Не хотелось быть своего рода духовным подрывником изнутри, исподтишка. А между тем становилось с каждым днем все труднее и труднее читать курс. Находясь на службе православной церкви, я волей-неволей должен был знакомить учащихся с учением православного богословия...
Вдвойне труднее было, когда любознательные студенты начинали забрасывать меня вопросами. Правду я им далеко не всю мог говорить и часто вынужден был говорить эзоповским языком, недоговоренностями и намеками. А так хотелось раскрыть перед ними душу!..
В те дни было так тяжело думать одно, а учить другому, что я готов был встретить любую бурю, только бы она принесла мне покой. Шел четырнадцатый год моей работы профессором ленинградских духовных школ...
Я стал искать конкретного выхода из тупика. И решился...
Несколько дней отняли у меня обдумывание "Письма в редакцию" и "Известительного послания" ректору, ученому совету, студентам, учащимся и служащим ленинградских духовных академии и семинарии. В последнем я написал:
"Настоящим сообщаю всем вам, с кем вместе работал и кого обучал свыше тринадцати лет, что я, будучи в здравой памяти и при трезвом уме, сознательно ухожу из ленинградских духовных школ, из православной церкви, из христианства и из религии вообще.
Не обида и не личные чувства или соображения побуждают меня к этому шагу. Я был у вас и в чести, и в любви.
Я ухожу по соображениям исключительно идеологическим и научным, по мотивам мировоззренческим и притом не под влиянием момента, а после многолетних исканий, размышлений, научных проверок каждого достигнутого результата.
Каковы же выводы, взгляды и итоги моих исследований, к которым я пришел и которые довели меня до решения уйти из мира религии и стать на путь борьбы с тем, что я некогда признавал истиной и источником блага на земле и в человеческом роде.
Первое. Изучая критически Библию, я пришел к научно обоснованному выводу, что религия древних евреев, а также и выводимая из нее христианская религия не может быть признана богооткровенной, исключительной, а развивалась по тем же законам и этапам, как и все религии мира, родственна им, является естественным порождением исторических путей развития человеческого рода.
Второе. Изучая историю религий, я пришел к сознанию, что любая религия, существующая или существовавшая в роде человеческом, является искаженным отражением в "небесах" реальных человеческих отношений с природой и между людьми, отражением классовых столкновений и классовой идеологии, всегда несет в себе множество остаточных суеверий, порожденных человеческим сознанием на предшествовавших ступенях развития человечества, в ходе развития, взаимной борьбы и смены различных общественно-экономических формаций, в ходе развития производительных сил и зависящих от уровня их развития общественных строев.
Третье. Сравнительное изучение множества религий показало мне, что каждая из них мнит себя единственно правильной и "православной", то есть правильно славящей бога. Каждая опирается на свои "чудеса" и "пророчества". Каждая объявляет чужие чудеса и пророчества лживыми и выдуманными. А на деле доказательства каждой - это перепевы одних и тех же тезисов, только "перелицованных" соответственно особенностям и потребностям данной религии и породивших ее общественно-экономических отношений и соответствующего их уровню строя.
Четвертое. Научные исследования и личный опыт и наблюдения над жизнью верующих людей и влиянием на нее религии и так называемой "церкви" показали мне, что в условиях капиталистического общества религия, давая людям временное утешение или даже материальное вспомоществование, отвлекает их в то же время от решительной борьбы за преобразование мира и избавление его от сил угнетения и эксплуатации, а в условиях социалистического общества не позволяет верующим людям полностью включиться в борьбу за будущее, поддерживая в них многие отживающие понятия, как-то: собственничество, неравенство, приниженность, неверие в человеческие силы и возможности - и не давая людям во всей полноте принять и усвоить те достижения, которые предлагает современная наука.
Пятое. Те же научные исследования показали мне, что религия на соответствующих этапах развития человеческого общества имела и некоторые положительные стороны, когда, являясь идеологическим выражением сменившей отжившую формацию новой, более прогрессивной (относительно к старому, отжившему) формацией проповедовала и проводила идеи этой новой, более прогрессивной формации. Но то, что было полезным и прогрессивным для данного этапа, не могло сохранить того же значения в последующем. Нелепо было бы в наши дни отказываться от трактора на том основании, что когда-то изобретение сохи, сменившей мотыгу и заостренную палку в сельском хозяйстве, явилось прогрессом и было очень полезно для человечества. А ведь в религии так именно и делается: сыграли на Руси свою положительную роль некоторые монастыри в прошлом, так считается, что они прогрессивны и необходимы и всегда. Да и вся церковь не является ли организацией, неустанно утверждающей свое право на существование во имя прошлых действительных и мнимых заслуг?!
Шестое. Знакомство с марксистской философией и внимательное изучение исторических путей развития человеческого общества показали мне, каким неоправданным растрачиванием сил и способностей человеческих является служение религии, служение поддержанию в людях иллюзорных и искаженных представлений о мире и его существе. Я почувствовал властную необходимость отдать все имеющиеся у меня силы и знания реальной созидательной, хотя бы и самой небольшой, но обязательно созидательной, работе.
Таковы вкратце мотивы моего ухода. И я хочу, чтобы они были доведены до сведения всех тех, кто имел со мной служебные и учебные отношения, чтобы все было до конца ясно и честно выяснено. Если администрация духовных школ этого не найдет возможным сделать (мне безразлично; это ваше дело, какие будут к моему "посланию" присоединены комментарии), я оставляю за собой право добиваться ознакомления с настоящим документом учащихся, учащих и служащих ленинградских духовных школ любыми другими средствами, какие найду".
Далее следовало обращение к моим бывшим коллегам. Оно, как мне стало позже известно, было вместе со всем текстом "послания" зачитано на ученом совете, и потому повторять его здесь нет надобности. От учащихся текст "послания" был скрыт, от служащих тоже. Поэтому я его здесь и публикую...
Кончалось "послание" так:
"И к вам, учащиеся, слово мое! Простите мне, что долго собирался я сделать то, что делаю ныне. Оглянитесь на себя, на сомнения, какие вас, знаю, посещают, и вы поймете, как сложен и труден путь переоценки и коренного поворота в такой области, как идеология. Будьте пытливее, смелее, не бойтесь ставить вопросы, и, я верю в это, мы еще встретимся... Не как противники, а как соратники и вновь друзья... Но, помните, я не собираюсь вас уговаривать или "соблазнять", - думайте сами! Такие вещи человек должен решать без подсказки, ему только следует показать в истинном свете пути, по которым он может идти... Выбор же он должен сделать сам! И только сам! Нет, я не "соблазняю" вас, просто я вас очень люблю...
На этом я и кончаю! Прощайте!"
...На душе у меня хорошо. Мучительный путь исканий позади. Я начинаю, хотя и поздно, свою новую творческую жизнь. Жизнь с людьми, а не в облачных замках религиозных иллюзий. И верю. Да, да, вот в это я верю, что люди, которых я обрел, наконец помогут мне, чтобы жизнь эта была прямой, полезной и светлой.
А опыт жизни постараюсь посвятить тому, чтобы другим не приходилось блуждать так долго и тяжко в поисках пути к реальной жизни из тумана суеверий и религиозного дурмана, как это случилось со мной.
Путь к духовной свободе. М.. 1960.
НАЧАЛО РАЗГОВОРА
Церковь, опять-таки как недоказуемую истину, внушает верующим мысль, что истинная религия, и в частности православная, - это источник на земле всей нравственности, всего добра, всего хорошего. Вне веры, по учению богословов, нравственности и добра быть не может. Тем самым отрицается возможность атеистической морали, морали восшедшего на высшую ступень общественного развития человеческого общества. Но сказать проще, чем доказать.
Сама жизнь ежечасно знакомит нас с примерами солидарности, доблести, чести, добрых дел, совершаемых множеством очень хороших и при этом безусловно неверующих людей. У церкви и здесь заготовлена лазейка. Она говорит: все это неверующие совершают потому, что подсознательно веруют, что в них живет образ божий и та же христианская по природе своей душа.
Так совершается поистине беспардонное присвоение церковью добрых дел в мире, явно ей не принадлежащих, а относящихся к стану ее противников. И это в то время, когда любое зло, совершаемое верующими, церковь отказывается признавать своим и не менее беспардонно и бездоказательно относит за счет пресловутого сатаны и его чертей. Здесь она действует по пословице:
"Я не я, и хата не моя". А бесам, если бы они существовали, остается только беспомощно протестовать словами крыловского басенного чертенка:
А тут бесенек, из-за печки,
"Не стыдно ли, - кричит, - всегда клепать на нас!
Я сам лишь у тебя учился сей же час,
И, право, вижу в первый раз,
Как яйца пекут на свечке".
(Басня "Напраслина")
Правда, надо сказать, что и сами письма верующих, полученные мной, бросают яркий свет на истинную суть учения о вере как "источнике добра и света". Некоторые из них отражают ту грызню, злобную и нетерпимую, которая издавна идет между отдельными христианскими вероисповеданиями...
О ПОПЫТКАХ "НАУЧНО" ЗАЩИЩАТЬ ВЕРУ ПРИ ОБЛИЧЕНИИ "ВЕРООТСТУПНИКОВ"
Некоторые враждебно настроенные оппоненты автора книги попытались оспаривать правильность его разрыва с религией, так сказать "научно".
Вот что написал, к примеру, В. Жуков:
"Бывший профессор Осипов, отрицая сотворение богом человека, глубоко теперь убежден, согласно науке, что человек произошел от обезьяны.
Предполагаю, что строение тела и внутренние органы человека, может быть, вполне совпадают со строением тела и внутренними органами обезьяны, но это еще не служит полным доказательством. Требуется доказать, когда и при каких обстоятельствах это произошло.
Произведенные же многочисленные археологические раскопки и всевозможные исследования ясно доказывают существование чуть ли не сотни тысяч лет назад человека, а также и всевозможных животных, существующих с небольшими изменениями в настоящее время. Что же касается обезьяны, то таковой ни при каких описаниях своевременно произведенных раскопок не упоминается, видимо, она появилась много позднее, что наводит на такую мысль: не произошла ли обезьяна от человека. Что вполне вероятно, если вспомнить многочисленные описания о существовании первобытных всевозможных диких людей..."
В. Жуков поставил себя в трудное положение. Он, вопреки учению церкви, готов отступить перед показаниями науки и признать сотни тысяч лет истории человеческого рода. (А церковь повелевает верить, что человек существует всего неполных восемь тысяч лет.) И тут же совершает передержку, утверждая, что животные претерпели в своем развитии небольшие изменения. Известно, что кости вымерших ящеров - динозавров, гигантских ленивцев-мегатериев и других млекопитающих властно и неопровержимо доказывают нам сложный путь изменений, эволюции в мире живых существ от простейших до самых совершенных и сложных организмов. И, наконец, Жуков производит не человека от обезьяны, а обезьяну от человека. При этом он утверждает, что наука не знает обезьян древнее человека. Это не соответствует истине...
Крупных ископаемых человекообразных обезьян, так называемых дриопитеков, находят в миоценовых и плиоценовых отложениях Западной Европы, Египта и Индии. Эти обезьяны жили 5-20 миллионов лет назад, когда о человеке еще и речи быть не могло. От дриопитеков, как утверждают ученые, произошли горилла и шимпанзе. Дриопитеки же были наиболее прямыми среди обезьян предками человека. Между прочим, от них мы унаследовали так называемый "узор дриопитека" на наших нижних больших коренных зубах, прямо роднящий нас, как своего рода "родимое пятно", с человекообразными обезьянами, жившими в конце третичного периода.
Позволим себе заметить, что В. Жуков не помогает, а вредит защищаемым им религиозным положениям. В самом деле: богословие утверждает, что человеку от бога неистребимо дан некий "образ божий" - это один из догматов церкви. Если следовать логике моего оппонента, то все современные макаки и мартышки, как выродившиеся люди, несут в себе тот же неистребимый образ божий, бессмертную душу. А поскольку "всякая душа по природе своей христианка", как учили древние "отцы церкви", то и обезьяны, по В. Жукову, являются его братьями и сестрами во Христе, как выродившиеся, богосотворенные люди.
...Заметим, что современная наука рассматривает процесс жизни как поступательное прогрессивное движение вперед, хотя и не по прямой, а как бы спиралеобразно, но обязательно вперед. У В. Жукова процесс развития жизни происходит в обратном порядке: он движется у него к вырождению, к регрессу. Пытаясь "научно" обосновать свои выводы, Жуков становится в конце концов в полное противоречие с наукой. Такова судьба всех попыток сочетать иллюзорные "истины" религии с подлинной правдой накопленных наукой знаний...
ОТВЕТ БОГОСЛОВУ
О ЧЕСТНЫХ И ИСКРЕННЕ ВЕРУЮЩИХ
...Мир религии, церкви нельзя рассматривать односторонне. Нельзя судить о нем только по тому темному, что там встречается. Под влиянием церкви находится немало хороших, честных и искренне верующих людей.
Вся беда их состоит в том, что в силу ли воспитания или традиций семьи и среды, то или из-за травм сознания, под влиянием выпавших на их долю испытаний, бед, горестей, или из-за недовольства своей судьбой эти люди доверчиво и наивно верят в то, что есть иной, нездешний, но якобы не менее "реальный" мир. Верят, что там они могут найти компенсацию за все печали и трудности, встречающиеся в повседневной жизни. Верят, что с ними постоянно бог, силы ангельские и святые, а потому они не одиноки.
Уповая на эти силы, не замечают иной раз живых человеческих сил, братского подпирающего плеча и братской крепкой поддержки окружающих людей. А если и замечают, то, доверяя извращающему действительность учению церкви и ее пастырей, стараются убедить себя, что помогают им не люди, а все тот же невидимый мир, тот же бог, действующий через людей... Пользуются помощью людей и, по существу, унижают этих людей, все добро, сделанное ими, относя к богу. В самом же человеке видят и ожидают от него, согласно учению церкви, чернящему человека и все человеческое, только зло, только дурное. Ибо что такое, по учению религии, человек?
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя.
(Псалом 50-й, ст. 7)
И вторая беда этих хороших, но, к несчастью, верующих людей состоит в том, что они в своих молитвенных переживаниях, настраивая и направляя свою психику на ожидание чуда, благодати, прикосновения "горнего мира", делаются тем самым податливыми на внушение, своего рода религиозный гипноз и самогипноз. А результаты этого внушения и самовнушения оценивают как реальные проявления "потустороннего" мира, как подтверждение бытия, существования самих потусторонних сил.
Так замыкается для них колдовской круг: поверив - очаровываются, очаровываясь - веруют. Доверившись, поддаются внушению, внушением укрепляются в вере.
Только внимательная братская помощь со стороны, теплая, полная любви и сочувствия, трезвая и научно обоснованная, авторитетная, может помочь таким хорошим и искренне верующим людям разбить порочный круг веры и выйти из завороженного кружения в нем.
РЕАКЦИЯ ВЕРУЮЩИХ НА УХОД ИЗ ЦЕРКВИ
Эти честные верующие люди, конечно, тоже не могут не реагировать на уход из церкви ее пастырей, руководителей, наставников, активистов.
В силу убеждений своих они переживают такие уходы с болью и недоумением. Отпадения от веры они расценивают как печальные, скорбные случаи, как несчастные события и потому стараются прийти "на помощь" ошибающемуся, по их мнению, человеку. Стараются вернуть его в мир, дорогой их сердцу и сознаваемый ими как единственно правильный и спасительный.
Для ознакомления с аргументацией и исповедуемыми ими взглядами приведем одно из писем, поступивших на имя автора настоящей книги, а равно и ответ на него в форме "Открытого письма" моему бывшему коллеге по духовной академии.
История письма такова.
2 декабря 1959 года автор передал ректору ленинградских православных духовных академии и семинарии доценту протоиерею Михаилу Сперанскому свое заявление о разрыве с церковью. Уже на другой день, 3 декабря, бывший сослуживец автора доцент той же академии Георгий Павлович Миролюбов, возглавляющий в академии ведущую кафедру догматического богословия, принес ему на квартиру свое письмо. Оно явилось, таким образом, первым откликом из мира православия на уход автора из церкви.
Безусловно, уважая доцента Г. П. Миролюбова как честного и искреннего человека и чувствуя, с какой внутренней болью и волнением он писал, автор предполагал ответить на письмо непосредственно. Но затем подумал, что чувства, высказанные Г. П. Миролюбовым, по существу отражают подобные переживания большого круга честных верующих людей. А потому и отвечать следует не только Г. П. Миролюбову, но и всем, одинаково с ним мыслящим.
Так родилось "Открытое письмо".
Предлагаем читателям оба письма. Им и судить, чья аргументация серьезнее, обоснованнее, логичнее: верующего ученого-богослова или его противника-атеиста - тоже ученого-богослова в недавнем прошлом.
ПИСЬМО ДОЦЕНТА ЛЕНИНГРАДСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ Г. П. МИРОЛЮБОВА
Александр Александрович!
Прошу Вас во имя вечности не выступать публично с антирелигиозной пропагандой, в частности, в борьбе с христианством.
Все земное - миг, а душа вечно будет мучиться без Христа, Победителя смерти духовной и ада.
Мы не смеем выступать против Бога, от которого жизнь, земля, душа и средства для жизни. Без Него в вечности не получим даже того облегчения душе, которое доступно и язычнику честному и по-своему верующему.
Трудовых путей у нас много. Везде можно жить честно, но Бога не хулите. Это преступно и не умно.
Если потерялась вера, это не заслуга, а горе, несчастье. Но не надо увлекать в неверие других. Этим не славу себе приобретете, а позор и бесчестье.
Я Вас по-прежнему люблю. Мне тяжело, что такой большой ум попал в сети антирелигиозников и атеистов.
Сбросьте их. Карьеру, труд, службу при Вашей талантливости Вы будете всегда иметь. Но пощадите "малых сих", верующих, которым Вы доставите страдания своими антирелигиозными выступлениями. "Отрекшийся Меня пред человеки отвержен будет пред Отцом небесным", - сказал Христос.
Еще раз прошу Вас трудиться на любом поприще жизни, но не быть вместе с атеистами, антирелигиозниками. А вера придет, равно и прощение.
Г. П. Миролюбов
ПИСЬМО А. А. ОСИПОВА
О вечности. Библии, боге, дьяволе
Глубокоуважаемый Георгий Павлович!
Ваше с болью сердца написанное письмо глубоко тронуло меня и одновременно опечалило. Заставило задуматься о Вашей судьбе и о судьбе многих других честных и искренних людей, томящихся в плену религиозного мировоззрения с сознанием очарованным и привороженным мечтою о "потустороннем возвышенном мире" и его "вечном хозяине" - боге...
Позвольте же мне, во имя этой грусти за Вас и уважения к Вам, как к хорошему человеку, высказать несколько мыслей по поводу Вашего письма и выраженных в нем воззрений. Выслушайте меня...
Вы просите "не выступать публично во имя вечности", памятуя, что "все земное - миг, а душа вечно будет мучиться без Христа..."
Да, вечность - слово великое. И должен Вам признаться, что я ушел тоже во имя вечности. И тоже из сознания, что жизнь наша только миг, а потому и нельзя терять времени, пока этот миг еще длится для нас. Нельзя!
Но вот содержание в понятие "вечность" мы с Вами вкладываем не одинаковое.
Вы, Георгий Павлович, считаете "бренным и преходящим" все земное, материальное. А вечным признаете некий иной, "духовный мир", к которому относите бога, "от которого жизнь, земля, душа и средства для жизни", мир духов или ангелов, добрых и злых, и человеческие души, как некие нематериальные, сотворенные богом, но бессмертные в дальнейшем сущности. В это Вы верите, ибо так учит Вас Библия, являющаяся для Вас "словом божиим", откровением божиим "свыше" миру "дольнему", так учит церковь как носительница и осу-ществительница этого откровения среди людей на земле.
Ввиду всего этого слово Библии и голос церкви для Вас - аксиомы, абсолютные истины, не подлежащие ни сомнению, ни критике.
Миллионы христиан нашей планеты разделяют эту веру, но... из той же самой Библии выводят несколько сотен вариантов вероучения и вероисповедания. Второй же источник признаваемого Вами богооткровения - учение церкви - одни считают приемлемым только частью (англикане), Другие значительно шире (католики, чем это приемлете Вы, третьи - не приемлют вообще (протестанты и сектанты).
Многие миллионы людей вообще не считают Библию и церковь за источник богооткровения, а почитают иные "священные писания" (Коран для магометан, священные книги буддистов и т. п.), веруют, кто в одного, кто во многих богов. Но все считают, что именно их вера "богооткровенная", истинная, "православная", то есть правильно славящая бога.
Православие, исповедуемое Вами, которое прежде исповедовал и я, в этом разнобое вер и исповеданий является выражением взглядов только крайне незначительной части человеческого рода.
Если вглядеться в глубь истории, то и там мы обнаружим собрание вер и учений, гордо провозглашавших себя пришедшими от бога или богов - якобы единственных и вечных. Где сейчас гордые боги Египта, Вавилонии, Греции, Рима? Почему так пестра, изменчива в веках эта провозглашаемая религиями вечность?
Вы скажете - то были религии "естественные", порожденные в роде человеческом страхом и невежеством, когда люди из-за действия в них греха забыли истинное богопознание. А христианство, вытекающее из библейского откровения "избранному" еврейскому народу, стоит особняком и не может быть приравнено к этим "естественным" религиям.
Позвольте остановиться и на этом тезисе. Вы знаете, что существует такая формула соотношения двух частей признаваемого христианством "слова божия" - Библии:
"Новый (завет. - А. О.) в Ветхом сокрыт, Ветхий в Новом раскрыт". Без Ветхого завета нельзя ни понять мало-мальски логически, ни усвоить Нового завета. Зачем, скажем, было бы Христу "искупать" грех рода людского, о чем говорится в Новом завете, если бы не было рассказа о грехопадении человека в Ветхом завете, и т. д.
Я, как Вам известно, библеист и половину своей жизни посвятил изучению как раз первой части Библии - Ветхого завета. И вот я знаю, и Вы сами можете проверить по тексту каждое мое слово, такие, к примеру, факты.
Церковь и православные христиане исповедуют и веруют, что первое откровение об "истинном единобожии" было дано Аврааму в XVIII веке до н. э. Религия Ветхого завета, "ветхозаветная церковь", была создана по откровению Моисеем в XV - XIV веках. А научное исследование текста самой Библии показывает, что еще в Х веке до н. э. один из величайших, по учению церкви, пророков и учителей этой "ветхозаветной церкви", творец псалмов и песнопений, которыми и Вы славите бога, - царь Давид имел дома идолов. Сам он да и члены его семьи молились в местах, отнюдь не благословляемых якобы открытым Моисею на Синае законом. Давид поступал так, что по этому закону его следовало бы предать смертной казни. При этом я разумею не его известный грех с чужой женой, а события, о которых соответствующие книги Библии говорят без осуждения и в самом положительном смысле.
И Вам и .мне известны в Библии три варианта так называемых "Десяти заповедей", являющихся фундаментом моисеевского "богооткровенного" законодательства (см. библейские книги: Исход 20, 1-17; 34, 12-26; Второзаконие 5, 6-21).
Вы знаете, что если первый и третий из указанных вариантов разнятся между собою только в отдельных частностях, то между ними и вторым вариантом лежит непреодолимая пропасть. Три четверти заповедей в них абсолютно разные. Один вариант учит принципам морали, а другой дает ряд магических, колдовских предписаний.
Высокочтимый у православных греческий перевод Библии III века до н. э. так называемая Септуагинта, дает приведенные варианты со всеми добавлениями и тем самым создает четвертый вариант непреложного, "единого", истинного и неизменного "божественного откровения".
Наконец, известен и пятый вариант "Десяти заповедей" - их обработка, сокращение и переделка, принятые церковью в катихизисе, молитвенниках, догматическом богословии. За которым из этих пяти вариантов стоит вечность? А ведь некоторые из них разнятся отнюдь не в пустяках.
По учению церкви сатана - это падший сотворенный богом дух, противник и враг божий. В Библии же говорится, что он являлся искушать и мучить прогневившего бога царя Саула, как "злой дух от господа" (I книга Царств, гл. 16, ст. 14). Пророк Михей объявляет царям Иосафату Иудейскому и Ахаву Израильскому "слово господне", в котором описывает, как бог, царь небесный, поссорился с Ахавом Израильским. Подобно земном царям бог собирает в тронном зале на небесах "военный совет" из ангелов, служебных духов, своего рода боярскую думу.
Пророк так и описывает: "Я видел господа, сидящего на престоле своем, и все воинство небесное стояло при нем, по правую и левую руку его". Заметьте, бог, которого церковь провозглашает бесконечным и вездесущим, вполне локализованно сидит на определенном месте.
Бога, о котором в 1-м послании апостола Иоанна Богослова говорится, что его "никто никогда не видел" (гл. 4, ст. 12), узрел во всех подробностях небесного церемониала "военного совета" земной человек, пророк Михей. Не правда ли, противоречия для непреложного, святым духом продиктованного откровения довольно-таки знаменательные, заставляющие задуматься над авторитетом и всеведением или разумностью этого "святого духа".
Дальше идет текст еще удивительнее. Бог, которого церковь провозглашает высшим разумом и всеведущим, подобно земному царьку, боящемуся попасть впросак в затеваемой им же самим провокации против соседа, советуется со своими подчиненными. "И сказал господь: кто склонил бы Ахава, чтоб он пошел и пал в Рамофе Галаадском. И один говорил так, другой говорил иначе". Чудесная картинка! В божественном совете ангельском идут прения, намечается разнобой во мнениях, бог-всевидец растерянно выслушивает противоречивые предложения своих подчиненных.
Речь на совете идет о том, чтобы предложить богу, о котором "святые отцы" православия и церковь утверждают, что он "не сотворил зла" и не может быть источником зла, такой план, с помощью которого можно было бы спровоцировать царя Ахава на безрассудный поход и поставить его под удар, добиться его смерти.
Всемогущий бог должен выискивать способы осуществить свои намерения. Всеблагий и всесвятый податель всяческого добра обсуждает со своими ангелами наиболее верные пути убийства сотворенного им же человека. Да еще таким способом, как война, где в кровавых столкновениях будут истреблены тысячи уже совсем ни перед кем, даже перед самим богом, не виновных людей!
Кто же выручает бога в его затруднениях? Сатана! Он оказывается наиболее умным среди всех советников всеведущего бога. И даже дальновиднее самого бога, судя по Библии, судя по "слову господню", объявленному пророком: "И выступил один дух, стал перед лицом господа и сказал: я склоню его". У сатаны свой план. Бог (это всеведущий-то!) не знает, не понимает еще, в чем этот план. "И сказал ему господь: чем? (склонишь. - Л. О. ). Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах пророков его". А по Евангелию отец лжи - это сам диавол (Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 44). Следовательно, в роли умнейшего советника, помогающего богу, которого апостол Иоанн Богослов называет любовью ("Бог - есть любовь!" - см. I послание апостола Иоанна Богослова, гл. 4, ст. 8), продумать и осуществить преступную провокацию, выступает именно сатана.
Бог с радостью, со вздохом облегчения принимает его предложение. "Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это: пойди и сделай так". Святейший, всеблагой бог любви и милосердия, как учит церковь в догматическом богословии, которое вы преподаете, Георгий Павлович, санкционирует сатанинский план лжи, обмана, завлечения в ловушку и уничтожения ненавистного богу любви человека.
Михей кончает свое откровение, свое пророчество так: "И вот теперь попустил господь духа лживого в уста всех пророков твоих (речь обращена к царю Аха-ву. - А. О. ), но господь изрек о тебе недоброе". Значит, бог может быть источником зла, Георгий Павлович?.. Проверьте мои слова по Библии (см. III книгу Царств, гл. 22). Где же вечная истина? В учении Библии - слова божия или в учении церкви - представительницы бога на земле?
Я, Георгий Павлович, мог бы превратить, приводя подобные примеры, настоящее письмо в целую книгу. Но думаю, что достаточно и этих трех иллюстраций.
Вот что можно прочитать на страницах "слова божия", "богооткровенного писания", на котором Вы и другие честные, но верующие люди строите свои убеждения. Такова "добротность" тех камней, на которых покоится здание исповедуемой Вами вечности.
Какую же вечность предпочел избрать я после долгих лет поисков и мучительных сомнений, во время которых пытался, подобно Вам, отстаивать перед самим собою и собственным разумом дорогие Вам, а некогда дорогие и мне "истины веры"?
Я избрал вечность реального, материального, ненадуманного, существующего вокруг нас и в нас мира, а не кажущуюся вечность "мира духовного", покоящуюся на зыбких основах древних, полных внутренних противоречий и взаимообличений "священного писания" и "священного предания" церкви.
Мир этот многообразен, сложен, вечно меняются происходящие в нем процессы и вечно незыблемы основные его положения. При исследовании и познании этого мира ученым не только не нужна, а просто вредна религиозная "гипотеза бога" (Лаплас).
В своем бесконечном многообразии мир заключает в себе бесчисленное количество других миров и жизней на них, так что Христу не хватило бы его "божественной" вечности, чтобы всех их "искупить". Человеческой личности в этом мире предоставлена высочайшая радость познания и творчества. Человек раздвигает до бесконечности границы знания, ловит свет гигантских звезд и проникает в недра строения вещества, размер частиц которого, по их ничтожной малости, не может быть без сложных научных исследований ни представлен, ни объят сознанием.
В тяжкую военную зиму 1941/42 года на нарах казармы-времянки, под вой уральских буранов я прочел взятую в библиотечке-передвижке научно-популярную книгу по геологии "Следы на камне" Л. Савельева, под научной редакцией академика В. А. Обручева. Мне тогда так понравилось образное описание этой реальной вечности и места в ней человека, что я постарался разыскать и приобрести экземпляр книги для себя лично. Позвольте мне привести из нее один отрывок, чтобы яснее показать - во имя какой сияющей вечности я ушел из мира, где мы столько лет были бок о бок, рядом друг с другом.
Автор книги "Следы на камне", подводя итог всему рассказанному, уподобляет для простоты основные периоды становления и развития нашей планеты и жизни на ней шести годам, а затем говорит: "Новый год (у автора седьмой! - Л. О.) - это год быстрого развития млекопитающих, особенно человека. Вся протекшая пока история человеческого рода умещается в крохотный отрезок этого геологического года.
Да, если мерить время геологическими годами, то можно сказать: человеческий род существует пока еще очень недолго, приблизительно долю геологического года - один геологический день.
Вот чему учит геология. И, мне кажется, она учит нас, людей, скромности.
Так же как астрономия показывает, что наше жилище - Земля - только одно из бесчисленных небесных тел, космическая пылинка, так же геология показывает, что наша человеческая история только один геологический день из протекших уже нескольких тысяч таких дней - капля времени.
А история жизни на Земле показывает, что человеческий род - только один из ростков одной из веток дерева жизни, а таких ветвей на дереве жизни бесчисленное множество.
Геология учит нас скромности. И вместе с тем она, так же как астрономия, учит нас гордости.
Бесчисленное количество звезд на небе, и Земля по сравнению с ними пылинка; что же мы по сравнению со звездой? Но мы сумели построить приборы, которыми уловили их зыбкий свет и сфотографировали его, сумели по этому далекому свету догадаться о строении звезд, узнать, из каких веществ они состоят.
Невероятно огромна Вселенная по сравнению с человеком, и все же мы поняли ее порядок.
Невероятно мал срок человеческой жизни по сравнению с историей Земли; наш век действительно напоминает век бабочки-однодневки, нет, он даже меньше: если история всего человеческого рода занимает только один геологический день, то чему же равен срок жизни каждого человека?! Несколько геологических секунд...
А все существование геологии как науки - науки об истории Земли укладывается в половину геологической минуты.
И вот, оказывается, за эти полминуты мы сумели проникнуть в тайны Земли, восстановить всю ее сложную и длинную историю.
Мы - только одна из бесчисленных веточек Дерева жизни на Земле; но разве какие-нибудь другие животные могут сравниться с нами!
По строению тела мы очень похожи на обезьян, и мы действительно их родственники, как бы двоюродные братья. Но посмотрите, как непохожа наша жизнь на жизнь наших двоюродных братьев. Мы строим города, перекидываем через широкие реки мосты, пробуравливаем, как иглой, горы, разрезаем точно бритвой материки; мы глядим в телескоп и видим самые далекие звезды; глядим в микроскоп и видим самые крохотные бактерии; мы дирижируем электро- и радиоволнами; мы научились летать.
Всего этого мы достигли за ничтожно короткий срок. И впереди у нас нет предела.
А наши двоюродные братья и сейчас кувыркаются на деревьях и ищут зубами блох, совсем как сотни тысяч лет назад.
Один астроном приводил, помнится, такое сравнение: если время, протекшее за всю человеческую историю, обозначить толщиной почтовой марки, то время, которое людям еще предстоит прожить на Земле, прежде чем Землю постигнет какая-нибудь катастрофа, - время это придется обозначить высотой огромной башни.
Сравните почтовую марку и башню, и тем самым вы сравните наше прошлое и наше будущее на Земле. Но за этим будущим последует еще, конечно новое, трудно представимое будущее, потому что люди через сотни миллионов лет будут, надо полагать, так могущественны, что гибель Земли не окажется гибелью для них; они, например, смогут переселиться на другие планеты".
Вот соотношение вечности мира и мига человеческой жизни, в которые я верю и которые приемлю. Такой миг жизни меня устраивает. Ибо еще древний мудрец Аристотель сказал, что человек - животное социальное. И если отдельный человек - ничто, то коллектив - это могущество. Если человек искорка, то когда люди вместе - это великий огонь, освещающий и преображающий мир, в котором мы живем. Особенно могуч и светел мир нашего советского общества.
Осознав это, я не мог не поторопиться включиться в движение вперед, к полноте знания в области разума, к правильной сознательной жизни, то есть к коммунизму, строительство которого происходит в мире перед моими прозревшими глазами. Ибо посторонним свидетелем, созерцателем истории я оставаться не мог, не хотел...
Таковы различия в понимании нами вечности. В понимании Вашем единственной реальностью во Вселенной является бог, якобы ее "творец и промыслитель". В моем - это сама Вселенная, частью которой являемся и мы с Вами.
Из всего сказанного явствует и то, могу ли я бояться, что моя "душа вечно будет мучиться без Христа, Победителя смерти духовной и ада". Противоречия между церковным учением о боге - победителе ада и боге, использующем сатану и его "бесов" для осуществления своих часто весьма мелочных и низменных планов, я уже отмечал. Так что не меня, библеиста, пугать этой химерой. По той же причине я не боюсь, что моя "душа" не получит "в вечности облегчения" или я, как отрекшийся от Христа, буду "отвержен пред Отцом небесным". Я сам отверг и Христа и его отца, поняв их абсолютное небытие и глубокую противоречивость тех оснований, на которых строится вера в них...
Вам, с вашими воззрениями, будет очень трудно понять меня и, очевидно, еще труднее, если не немыслимо, согласиться со мною. Мы смотрим теперь на одни и те же вещи по-разному, с диаметрально противоположных точек зрения.
О "хуле" против бога и о личном опыте богопознания. О "чудесах" и "бесноватых"
Вы пишете мне, Георгий Павлович: "Везде можно жить честно, но бога не хулите". Нет, я не хулю бога. Хулить, бранить, оскорблять можно того, кто существует. Я не верю в существование бога. Работа над Библией, которая, по Вашему мнений, открывает миру бога, показала мне, что эта книга - продукт человеческих дум, человеческого невежества, суеверий и заблуждений и потому является не голосом неба земле и людям, а только фантазией людей об этом небе, причем фантазией тех времен, когда люди не способны были еще во многом разбираться.
Мало этого. Я отчетливо сознаю, что и Библия и ее учение о боге давно приняты на вооружение и используются теми, кто обрел в религии узду, способ усмирения и подчинения эксплуатируемых и угнетенных трудящихся народных масс. И мне, когда я пишу эти строки, хочется повторить Вам проникновенные слова, сказанные некогда А. И. Герценом: "Религия... это - только крепкая узда для масс, самое страшное пугало для простаков, высокая ширма, которая мешает народу ясно видеть то, что происходит на земле, заставляя его возводить взор к небесам".
Бога для меня нет, как нет бабы-яги, леших и русалок, как нет деда-мороза и снегурочки, как нет всего пестрого мира детских сказок. Хотя сказки сами по себе очень красивы и очень приятны. С ними иногда сравнивают, правда условно, отнюдь не безобидные и не безвредные религиозные представления детства всего человеческого рода. Сказки порой до некоторой степени нравоучительны, ибо вобрали в себя моральный опыт и общие принципы человеческого общежития, познанные людьми на путях их исторического развития... При всем этом - это только сказки, правда, выросшие на реальной, земной основе, но искаженной неправильным пониманием и толкованием.
Поэтому, повторяю, я не хулю бога. Не может быть хулы в отношении того, чего нет. Хулить можно то, что не нравится, что ненавидишь или не любишь, но обязательно то, что есть. Ничто, пустоту ни любить, ни ненавидеть невозможно.
Предвижу Ваше серьезное возражение о том, что, помимо отвергаемых мною свидетельств о боге и мире духовном "священного писания" и "священного предания" церкви, есть еще опыт внутреннего человеческого богопознания, богоощущения. Выражается это якобы в том, что люди нередко чувствуют на себе самих, в своей жизни и практике прикосновение к ним "мира духовного". Верующие будто бы видят на самих себе и в себе "чудесные", "пророческие", "вещие", "промыслительные" действия бога, его "ангелов-хранителей" и "святых угодников". Приводятся часто примеры исполнения молитв, вещих снов, чудесных исцелений, помощи свыше.
Не случалось ли Вам, Георгий Павлович, с жалостью и состраданием беседовать с людьми, которые, по невежеству или из-за дурного воспитания, влияния окружающих, внушения ложных авторитетов, находясь в плену грубо превратных представлений, исповедовали убеждения, религиозные взгляды, которые и Вам, верующему православному христианину, казались дикими и нелепыми?! Таковы, например, скопцы, хлысты, бегунцы, дыромоляи или подобные им раскольники и сектанты.
Вы, конечно, читали замечательный роман знатока русского раскола и сектантства П. И. Мельникова-Печерского "На горах" и помните, как затянули в свою страшную секту хорошую русскую девушку Дуню Смолокурову "божий люди" хлысты. Как вам, наверное, известно, этот образ был списан с натуры. Писатель глубоко и правдиво показал процесс обработки и совращения души человеческой, жадно тянувшейся к познанию окружающих нас тайн, но не вооруженной реальным знанием, а воспитанной в слепой вере в бытие потустороннего "духовного мира".
Но задумывались ли Вы, Георгий Павлович, над тем, что в более сглаженной и потому менее бьющей в глаза форме такое же исступленное искание чуда и общения с миром "неведомым" происходит в душе каждого верующего человека? Верующие самовнушают себе это общение, самогипнотизируют себя, пользуясь материалами, предоставляемыми им церковью в молитвах, богослужениях, обрядах и таинствах. Более слабые при этом доходят до исступления и галлюцинаций и служат затем для церкви надежным "доказательством" реальности "богообщения" и "облагодатствования".
Вы знаете, конечно, что психике человеческой свойственно, в порядке нервной самозащиты, выталкивать из памяти и сознания все дурное, неудачное, скверное для нас и бережно хранить все удачное, радовавшее, ободрявшее нас. Недаром говорится, что "время - лучший врач горя и печали" или "что прошло, то стало мило", "все лучшим кажется вдали".
А какой-то восточный мудрец, помнится, сказал, что жизнь подобна клумбе роз. Когда мы соприкасаемся с ее событиями, нас так колют ее шипы, что мы порой больше думаем, как бы от них избавиться, чем о красоте и аромате самих цветов. Но стоит нам отойти от них (а в жизни такой отход создает быстротекущее время), как шипы становятся незаметными, и перед нашим восхищенным взором колышутся под ветерком только прекрасные розы, рождающие волны пьянящего аромата.
Не правда ли, какая правильная и глубокая мысль?
Приходило ли Вам когда-либо в голову, что рядовые, не расположенные, казалось бы, ни к какой психопатии верующие люди именно в силу этого свойства нашей психики не замечают и не помнят сотен и тысяч случаев, когда их молитвы и прошения к богу оказывались "неуслышанными" и тщетными. Но зато бережно хранят как личное, ободряющее их домашнее чудо, как "нечаянную радость", каждое редкое случайное совпадение, когда в их жизни вдруг однажды происходит то, чего они так просили в молитве.
То же самое происходит и со сновидениями. Тысячи снов люди забывают, как вздорные сочетания элементов переживаний и впечатлений, житейских встреч, забот и травм, возникающие в нашем мозгу во время приторможенности контролирующей деятельности сознания ночью. А отдельные случайные совпадения сна и последующих событий, истолкованные аллегорически, иносказательно, верующие затем хранят в памяти. В соответствии с наставлениями и практикой религии и "священного писания" они видят в этом доказательства реальности "вещих снов", "откровения" неба человеку в сонном, таинственном и менее понятном, чем явь, для человека состоянии...
Ведь именно на таких и многих других, не менее "реальных" явлениях и толкованиях строится вся пресловутая теория "непосредственного" богопознания, вся реальность "облагодатствования" нашей жизни.
Что интересно и поразительно! Психически больных мы в наш век, не задумываясь ни на минуту, отправляем на излечение в психиатрические больницы. Там их лечат чисто физическими, вполне реальными, научными методами воздействия: лекарствами, процедурами, внушением, сном и т. п. Многих вылечивают. Психика оказывается, таким образом, связанной с физическим миром человека, является продуктом его наиболее утонченной, но тоже реально-материальной части.
А во времена, когда якобы жил и учил Христос, и веками до и после этого люди считали психические заболевания одержимостью, "бесноватостью". Об этом говорит принимаемое Вами за истину Евангелие, говорят жития "святых угодников", которых Вы поминаете в своих молитвах. Задумывались ли Вы, Георгий Павлович, над тем, что современная медицина своей практикой доказывает нелепость веры в то, что несчастных психически больных "одержали" и мучали "бесы", "злые духи"?
Поскольку же Христос верил в существование бесов, изгонял их, то этим самым доказывается явно не божественное сознание и разум самого Христа. Таким образом, Христос или те, кто составлял Евангелие и приписал Христу все его "чудеса", являются земными людьми древности со всей примитивностью и невежеством взглядов той эпохи.
Я должен отметить, что не отрицаю самой возможности исцелений деятелями церкви некоторых таких бесноватых - психических больных и даже страдающих другими недугами, вплоть до возвращения потерянного зрения. Люди, которых приводили или которые приходили сами к "святым угодникам", их 'мощам, "святым" источникам, "чудотворным" иконам и т. п., верили в возможность чуда. Тем самым их психика была уже подготовлена к свершению такого "чуда". А многие болезни - большинство психических, некоторые формы слепоты, параличей и т. п., как известно, вызываются не патологическими необратимыми изменениями в человеческом организме, а различными нервными шоками и так называемыми торможениями, учение о которых детально разработал И. П. Павлов и последователи его школы.
Эти больные в состоянии экстаза и исступления фанатизма испытывают нервные потрясения, растормаживающие их нервную систему, что и приводит в некоторых случаях к частичному, а реже - к полному, постоянному или временному излечению от мучивших их болезней.
Церковь широко использует подобные случаи для укрепления веры в подлинность провозглашаемого ею невидимого мира. Одни деятели церкви бессознательно, фанатически следуют перенятому и выработанному на протяжении веков методу психической обработки верующих. А некоторые сознательно используют психофизические особенности человека и малоизвестные широким массам законы психической жизни. Выдают же их за действие "внеземных", "непостижимых", "надмирных" проявлений божьего милосердия, якобы исцеляющего вопреки земным законам медицины и психики. У одних это, повторяю, бессознательный обман надежд, у других - сознательная игра на людских суевериях.
Выдающийся русский ученый профессор В. М. Бехтерев в своей книге "Внушение и его роль в общественной жизни" приводит примеры таких же исцелений обычными, отнюдь не "святыми" врачами, без помощи молитв, "святынь" и обрядов, когда люди, страдающие болезнями с психопатологической основой, приходили к этим врачам с верой в их силы, возможности - и излечивались.
Так что личное богоощущение и богопознание не выдерживает критики здравого смысла и научных исследований. Вот теперь и судите, так ли "преступно и неумно" с моей стороны отвергнуть веру и устремиться в мир знаний, науки и реальности?..
Несчастье ли потерять веру? Смеет ли понявший пустоту религии молчать об этом?
Вы пишите: "Если потерялась вера, это не заслуга, а горе, несчастье". Конечно же, это не заслуга. Но и не горе или несчастье, а великая радость обретения реальности и правды жизни.
Если б я только мог Вам передать, какое светлое чувство целостности, какое бодрящее ощущение свободы и раскрепощения наполняют сейчас все мое существо! Как приятно после бурь раздвоенности, после тяжелых лет борьбы мотивов, проверки, взвешивания и отбрасывания давивших на сознание авторитетов смотреть честно и смело в глаза людям, приобщиться к широкому и прекрасному миру науки и созидания, прогресса человеческого. Словами, пожалуй, и не передашь. Это надо почувствовать на себе самом.
Не будет преувеличением, если скажу, что за все годы своего сознательного существования я впервые почувствовал себя человеком в полном смысле этого большого и прекрасного слова. И каким замечательным смыслом осветилось для меня такое примелькавшееся, казалось бы, в нашей жизни, обыденное слово "товарищ".
И не потому только, что я получаю десятки теплых, сочувственных писем... что ощущаю вокруг себя замечательное "чувство локтя", братскую, ненавязчивую, трогательно внимательную человеческую поддержку и солидарность. За все это сердце мое и так преисполнено благодарности к нашим замечательным советским людям... Но и потому, что приняли меня они не со снисходительностью, не как некоего "блудного сына", а как люди, объединенные великой целью, принимают возвращение потерявшегося было в пустынях и на сплетениях жизненных дорог и нашедшегося равноправного своего товарища, сочлена и соратника.
Могу ли я, познавший радость раскрепощения, пьющий воздух духовной свободы, оставаться равнодушным к участи тех, кто живет еще в покинутом мною мире религиозных, фантастических .представлений! В частности, и к Вашей участи...
В любимом Вами Евангелии один из его писателей подобрал из богатого опыта древнего человечества неплохое изречение: "Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела..." (Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 15-16). В моей душе зажегся свет познания правды. С моих глаз спала пелена окутывавшего меня тумана религиозных заблуждений. А многие люди, в том числе и те, кого я сам, по прежнему неведению своему, укреплял и наставлял в вере в этот туман, остаются его бедными, порабощенными пленниками...
Нет, Георгий Павлович, "позор и бесчестье" не падут на мою голову за то, что я начал теперь "выступать публично с антирелигиозной пропагандой, в частности, в борьбе с христианством". Они падут на мою голову, если я, познав правду и убедившись в том, что до этого времени сеял сорняки в великом поле жизни и деятельности человеческой, отойду спокойно в сторону, довольный лично достигнутой целью, а не приложу сил, чтобы помочь жертвам моих заблуждений избавиться от посеянных в их сознании сорняков. Мой долг приложить силы, чтобы протянуть с любовью и братским расположением руку помощи тем, кто бродит еще в поисках света или живет, даже не ведая о правде, в сумерках суеверий и предрассудков.
Вы пишете, что "мы не смеем выступать против Бога"... Мы обязаны сделать это, Георгий Павлович, как только убедились, что его нет, что он мираж, уводящий людей от полезной деятельности.
Не я "попал в сети антирелигиозников и атеистов", - я не карась, а мозг и сердце у меня - не рыбьи. А потому и "сбрасывать" мне нечего. Это, наоборот, церковь, истолковывая аллегорически дорогое Вам Евангелие, уподобляет в рассказе 21-й главы Евангелия от Иоанна людей - рыбам, а проповедников религии - рыбакам, ловящим их в свои сети... Не надо переносить символы религии на мир противников религии.
Древние говорили: "Erarre humanum est", то есть "Заблуждаться человеку свойственно!" Заблуждался я, заблуждаетесь Вы, заблуждаются многие хорошие, но верующие еще люди. Да, не прям и не прост путь к истине! И не сразу дается познание. Но тем больше ответственности ложится на плечи тех, кто что-либо познал и понял. Они должны передать свое понимание другим, кто еще в пути, кто еще ищет или не начинал искать. Во имя человечности, во имя всеобщей солидарности, во имя прогресса и будущего. Иначе "миг" нашей жизни отгорит копотью и не прибавит ни искорки света в пламя человеческого познания.
Вы не правы, Георгий Павлович, когда пишете: "...пощадите ,,малых сих", верующих, которым Вы доставите страдания своими антирелигиозными выступлениями". Ведь и мне самому не без боли далась ломка устоявшихся и привычных представлений, навыков, взглядов. Но без этого не было бы пути вперед. Знаете, как бывает в медицине? У человека аппендицит. Пережиток древних эпох развития человека - червеобразный отросток слепой кишки воспаляется. Человеку грозит гибель. Хирург производит операцию, удаляя ставший вредным отросток. Операция болезненна, мучительна. Но она сулит жизнь. Отросток отрезать больно. Мы ощущаем его частью своего тела. Своим, привычным, как бы неотъемлемым. Но он на самом деле грозит смертью. Люди, долго не соглашавшиеся на болезненную операцию, гибнут, не решившись расстаться с этим опасным для себя придатком...
Вот так и в мире идей. Больно, когда у человека стремятся отсечь ненужные, оставшиеся в наследство от предшествующих эпох суеверия и предрассудки. Но только операция, их удаление гарантируют человеку полноту жизни, избавляют от неминуемого духовного умирания.
Может ли врач слезливо щадить больного и не оперировать его? Можно ли мириться с тем, что "малые сии", не сознавая порой из-за внушенных им представлений своей собственной пользы, не делают .попыток стать из "малых" в мире заблуждения "большими" в мире светлого человеческого познания.
О трудовых путях покидающих мир религии
И еще. Вы пишете: "Трудовых путей у нас много. Везде можно жить честно..." В другом месте: "Карьеру, труд, службу... Вы будете всегда иметь". И, наконец: "...прошу Вас трудиться на любом поприще жизни..."
Если бы я искал карьеры, а не идейного разрешения живших во мне противоречий, то не ушел бы из церкви, где мне еще несколько лет назад один из видных ее сановников (не буду называть его имени) намекал, что, приняв монашество, я мог бы вскоре стать архимандритом, ректором академии, а затем и епископом, князем церкви. Я отказался от монашества, ибо считал себя тогда уже далеким по духу от этого пути жизни и его требований. Я делал много ошибок на своем пути, но карьеристом не был. Впрочем, очень может быть, что Вы написали слово "карьера", разумея его не в обидном, а в самом общем смысле.
А вот в отношении обилия трудовых путей, лежащих перед каждым советским человеком, Вы глубоко правы. Так же, как и в отношении того, что всегда можно жить честно. Жизнь без труда - это прозябание. А трудиться у нас, к счастью, есть где. Советский человек навсегда избавлен от ига безработицы.
В связи с этим мне хочется воспользоваться настоящим открытым письмом и сказать следующее: я знаю и из непосредственных встреч и по рассказам других, что среди духовенства православной церкви есть люди, которые, подобно мне, переживают тяжкие кризисы сомнений, разочарований, отхода от веры, потери веры. Некоторые из таких искателей правды жизни давно стали на пороге. Им остается сделать последний, самый решительный освободительный шаг. Что им мешает сделать его? Простой страх, соображения - а что будет дальше? Найдут ли они, люди семейные, обремененные детьми, не имеющие гражданской специальности, место и кусок хлеба себе и детям своим в том мире, куда им предстоит шагнуть?.. Что и говорить, опасения законные.
Вот им мне и хотелось бы повторить Ваши слова, Георгий Павлович!
Конституция Советского государства обеспечивает каждому гражданину право на труд. Смею заверить моих бывших собратьев по алтарю, что ни один из них не останется за бортом жизни. Родина-мать даст каждому возможность жить и трудиться. Не стойте же на пороге в ваших тяжких раздумьях - решайтесь... Карьеры никто вам не обещает - карьеристы Родине не нужны. За трудоустройство, за полноценное членство в советском обществе готов быть поручителем каждому, кто честно и идейно порвет с религией. Оглянитесь на тех, кто уже совершил свой решающий шаг, - оказались ли они у "разбитого корыта"?..
Мой ответ Вам, Георгий Павлович, оказался слишком обширным. Пора кончать... Последние слова я хотел бы связать с концом Вашего письма ко мне: "А вера придет, равно и прощение". Нет, вера не придет. Я не евангельская трость, колеблемая ветром. Слишком дорогой ценой обрел я свое решение. Двадцать пять лет жизни - лучших, самых творческих, невозвратимо ушедших лет юности и зрелости отдал я заблуждениям религии, дурману веры. Этого, мне кажется, достаточно, чтобы разобраться в жизни раз и навсегда.
Не нуждаюсь я и в прощении несуществующего бога. С меня достаточно, что меня простила и приняла моя реально существующая прекрасная и великая Советская Родина. Большей радости прощения для меня не может быть и не будет никогда.
Мне Вас жалко, Георгий Павлович, хотя Вы во имя веры Вашей и изрекли на меня анафему... Мне мучительно больно, когда я вижу беспомощно запутавшимися в сетях церкви (мне-то это уподобление позволяет сделать приведенный уже текст из Евангелия от Иоанна!) таких, как Вы и многие бывшие мои и Ваши ученики, - хороших, искренних, Честных, но самообольщенно заблуждающихся людей.
Какое это было бы счастье, Георгий Павлович, для Вас и для меня, если бы Вы, познав призрачность чаемых Вами "духовных благ", пережив временную муку сомнений и переоценки всех идолов и богов своего сознания, которым Вы поклоняетесь, нашли, как нашел я, свой путь - освобождения и раскрепощения человеческого разума от всех предрассудков... Это было бы для Вас познанием подлинной и абсолютно неотъемлемой радости.
Уважающий Вас Александр Осипов.