Наука — ключевая часть ядра отечественного «общества знания». Для проектирования строительства в современной России ее нового «общества знания» необходимо выяснить, в каком состоянии прежняя научная системы выходит из того кризиса, в который погрузилась страна после 1991 года.

В этот системный кризис советское научное сообщество входило уже в состоянии духовной смуты, что стало одной из причин его неспособности к самоорганизации с целью активного гражданского участия в процессе реформирования науки в 90-е годы.

Слабым местом советского «общества знания» 70-80-х годов было вытеснение знания о России, в том числе и знания о науке и технике России. Начиная с 60-х годов XX века, в советском обществе стали складываться структуры мировоззренческого кризиса, который проявился, среди прочего, в нарастании «недоброжелательного инакомыслия». Оно выражалось в скептическом отношении к патриотической риторике, в том числе касающейся отечественной науки. В какой-то мере этот скепсис можно объяснить невысоким литературным уровнем исторических текстов и их раздражающей идеологизированностью. Однако важнее сам факт, что значительная часть научно-технической интеллигенции благосклонно воспринимала пропаганду, принижающую уровень советской науки и эффективность научной системы СССР. Соответственно, в тех случаях, когда на Западе оспаривался приоритет отечественных ученых, многие интеллигенты брали сторону иностранных конкурентов.

По большей части эта установка была замаскированным способом выразить свое несогласие с политической системой СССР (т. н. «фига в кармане»), но результатом был подрыв легитимности отечественной научной системы и, следовательно, снижение ее жизнеспособности. В ряде случаев сами такие бессознательные диссиденты испытывали расщепление сознания. Например, в литературе подробно освещена история приоритетного спора об изобретении радио. Надежно установлено, что первое устройство радиосигнализации было представлено А. С. Поповым в 1895 г. на заседании Русского физико-химического общества согласно всем требованиям российского закона 1896 г. о привилегиях на изобретения. На этом основании во Франции, Германии и США было отказано в патентовании устройства Г. Маркони, сообщение о приборе которого было впервые сделано в 1897 г. Заслуги Маркони в совершенствовании радиоаппаратуры и освоении ее промышленного производства бесспорны, но что побуждало заметное число советских научных работников не верить в приоритет Попова как изобретателя радио? Такое самоотречение — признак культурного кризиса.

Что же касается советской программы создания ядерного оружия, то с конца 80-х годов версия о том, что главный вклад в его разработку сделала разведка, раздобывшая американские секреты, стала чуть ли не официальной. Почему столь значительная часть интеллигенции восприняла ее с радостью? Даже если бы это было так, какова природа этой радости? Почему хотелось верить журналистам, а не специалистам, которые ответственно и без экзальтации изложили ход событий? Вклад разведки был важным и полезным, он позволил сэкономить силы и время, сократив число проверяемых альтернатив, но он не был решающим. В отношении термоядерного оружия этот вклад даже не был существенным — концепция советских физиков была оригинальной и более удачной, чем у американских. Руководитель работы академик Ю. Б. Харитон прямо заявил в газете «Известия» (8 дек. 1992 г.): «Полученные нашими разведчиками данные о работе в США по водородной бомбе оказались бесполезными» [58].

Во время перестройки значительная часть ученых приняла в ней активное участие в качестве авторитетных и уважаемых ораторов, взявших на себя функцию подрыва легитимности советского строя. На основании массовых социологических опросов 1989-1990 гг. Ю. Левада писал: «Носителями радикально-перестроечных идей, ведущих к установлению рыночных отношений, являются по преимуществу представители молодой технической и инженерно-экономической интеллигенции, студенчество, молодые работники аппарата и работники науки и культуры» [73].

Эта установка научной интеллигенции с точки зрения ее социальных интересов была иррациональной, поскольку было почти очевидно, что ликвидация советского государства сразу сделает ненужной огромную систему «державной» науки. Поэтому уже первые шаги по реформированию науки вызвали «расщепление сознания» ученых. Будучи поначалу, в большинстве своем, сторонниками перехода к рынку, они даже не допускали мысли, что законы рыночной экономики могут коснуться лично их. О закрытии крупных НИИ в 1992 г. персоналу объявляли за два месяца. Но поведение сотрудников было иррационально — они не могли в это поверить. Они не искали нового места работы, приходили, как обычно, в лаборатории и продолжали ставшие бессмысленными эксперименты.

Прежде чем дать краткое фактологическое изложение развития кризиса 90-х годов, надо напомнить те постулаты, которые были положены в основу доктрины реформирования науки. Эта доктрина вырабатывалась в 1991 году и вызвала резкую критику в среде специалистов по науковедению из числа «консерваторов». Прежде всего, возражение вызывал утопический и радикальный подход к преобразованию науки как одной из несущих конструкций советского государства. По сути, ее предполагалось не реформировать, а подвергнуть революционной трансформации, как и другие институциональные матрицы советского строя (колхозную систему, армию, промышленность и т. д.).

В 1990-1991 гг. в верхушке власти и в команде ее советников господствовало мнение, что смена политической системы и приватизация промышленности приведут к формированию гражданского общества, которое примет от государства многие из его функций. Считалось, что сразу произойдет самопроизвольное превращение науки государственной в науку гражданского общества. Эти расчеты подкреплялись высокой активностью самого научного сообщества как одной из движущих сил реформы. Исходя из этого главной стратегией управления наукой в 1992-1998 гг. стало невмешательство в процессы «самоорганизации» (разгосударствление).

Доктрина реформы, исходящая из идеи «разгосударствления» и передачи главных сфер деятельности государства под стихийный контроль рынка, оказалась несостоятельной в целом, но особенно в отношении науки и техники. Ни отечественный, ни иностранный капитал в России не смогли заменить государство как главный источник средств и главного «заказчика» НИОКР. Реформаторы исходили из постулата, согласно которому в России за короткий срок (1992-1993 гг.) произойдет становление мощного частного сектора, который приступит к научно-технической модернизации хозяйства и возьмет на свое содержание огромную научную систему России. Эти надежды были совершенно утопическими и противоречили всему тому, что было известно о природе научной деятельности, природе частного капитала и особенностях связи науки с государством в России. Радикальный уход государства из сферы науки не мог не поставить ее на грань гибели. Огромная по масштабам и сложнейшая по структуре научно-техническая система России, созданная за 300 лет державным государством, была оставлена почти без средств и без социальной поддержки.

В 1992 г. большое число научных работников остались без работы. Их ситуация по сравнению с другими секторами экономики оказалась наиболее тяжелой. По данным Московской биржи труда, потребность в ученых составила в тот год лишь 1,3 % от числа уволенных. Почти 100 претендентов на одну вакансию [68].

Ассигнования на гражданскую науку за 1990-1995 гг. снизились в 4,4 раза. С учетом того, что безотлагательно требовалось финансировать поддержание материально-технической инфраструктуры науки (здания, энергия, коммунальные услуги), затраты на собственно продуктивную исследовательскую работу сократились примерно в 10 раз. Пока большого роста ассигнований не наблюдается (рис. 10).

Рис. 10. Внутренние затраты на исследования и разработки в РФ, млрд руб. в постоянных ценах 1989 г.

Еще больше снизились расходы на обновление наиболее динамичной части основных фондов науки — приборов и оборудования. Если в середине 80-х годов на покупку оборудования расходовалось 11-12 % ассигнований на науку, то в 1996 г. — 2,7 %, а в 2006 г. 6,6 %. Таким образом, расходы на оборудование сократились в 15-20 раз. Коэффициент обновления основных фондов в отрасли «Наука и научное обслуживание» в 1998 г. составил лишь 1,7 % по сравнению с 10,5 % в 1991 г. В 2002-2004 гг этот коэффициент составлял 0,9-1 %. План государственных инвестиций на строительство объектов науки не был выполнен ни разу.

Ни разу не была выполнена 4%-я «норма» выделения средств из государственного бюджета, заданная Федеральным законом «О науке и государственной научно-технической политике». В 2004 г. объем бюджетных расходов на гражданскую науку составил 0,28 % валового внутреннего продукта и 1,76 % расходной части федерального бюджета, в 2006 г: он вырос до 0,36 % ВВП и 2,27 % федерального бюджета. Все внутренние затраты на исследования и разработки составляли в 1995 г. 0,85%, а в 2006 г. 1,08% ВВП.

Министерство науки и часть научного сообщества возлагали надежды на помощь иностранных фондов, которые стали давать российским ученым гранты или даже просто оказывать небольшую материальную помощь. Гранты были очень малы и, как отмечали многие, имели целью «скупить идеи по дешевке». Большие затраты времени на оформление отрывали людей о работы. Главным негативным эффектом ученые считали то, что гранты побуждали к изменению тематики исследований, так что фронт работ не только сужался но и видоизменялся в самых неожиданных направлениях, в основном, в сторону более мелких и прикладных задач за счет принципиально новых и стратегических исследований. Уже в 1994 г. надежды на фонды иссякли. Опрос научных работников показал, что 2/3 респондентов выразили негативное отношение к зарубежной помощи российской науке. 32,2 % ответили «Она больше выгодна Западу, чем нам», 22,3 % — «Она является замаскированной формой эксплуатации России»; 13,9 % — «Сам факт такой помощи постыден и унизителен» [68].

Итак, страна вступила в тот переходный период, когда старый «покровитель» науки, сильное государство, практически исчез, а новый (процветающая просвещенная буржуазия) если и появится, то лишь в гипотетическом светлом будущем. Это означает, что движение в принципиально том же направлений обречет Россию, независимо от того, какой социально-политический строй в ней установится, на отбрасывание в разряд слаборазвитых стран без всякой надежды на преодоление слаборазвитости.

Эрозия науки довольно быстро сделает всю систему обороны и сдерживания недееспособной. Можно с уверенностью предсказать, что самые широкие круги общественности с изумлением обнаружат, какую роль играла в их жизни наука, лишь после того, как ее необратимо лишатся. Менее очевидные, но не менее глубокие последствия окажет тихое исчезновение науки на жизнеспособность государства. Окажется, что из всех структур, обеспечивающих само существование цивилизованного человека в независимой стране, будет как бы вынут небольшой, но жизненно важный элемент. То, что не рухнет, то увянет. И этот эксперимент покажет, что собственная, национальная наука является необходимой опорой всей культуры и государственности в целом.

Второй важнейший принцип реформы заключался в радикальном разделении фундаментальной и прикладной науки. Президент Ельцин неоднократно настойчиво подчеркивал, что государством будет финансироваться лишь фундаментальная наука. Экономические следствия этого принципa почти не требуют пояснения. Наука в Российской империи и СССР была органичной частью государства. Государство рухнуло, новое «маленькое» либеральное государство в старой науке не нуждается и финансировать ее не собирается. Оно берет на содержание лишь «маленькую» же фундаментальную науку. Никакого иного субъекта поддержки науки в стране не существует. Миллион рублей, выделенный биржами на премию выдающемуся ученому, не обеспечит работой и зарплатой миллион рядовых ученых.

Это решение исходило из постулата, что фундаментальная наука может выжить и при отсутствии остальных подсистем науки (прикладных исследований, разработок, содержания всей научной инфраструктуры). Этот постулат ошибочен в самой своей основе и противоречит знанию о научной деятельности. Наука — не профессор Доуэль, чья голова прекрасно обходилась без тела, и заявления Ельцина говорили о прискорбном уровне знаний его советников. Несостоятельны и предположения, что можно провести селекцию научных исследований и отделить зерна фундаментальной науки от плевел «нефундаментальной».

Надо сказать, что это положение доктрины реформы науки поддерживали и некоторые российские философы. Так, Е. Мамчур, Л. Баженов и В. Лекторский пишут: «Научная деятельность неоднородна: существуют разные по своему характеру типы этой деятельности. И прежде всего существует различие между фундаментальными и прикладными науками. Это два разных типа деятельности, преследующие совершенно равные цели и задачи. Фундаментальная наука имеет своей целью познание объективной действительности такой, как она есть сама по себе… Прикладные науки имеют совершенно другую цель — изменение природных объектов в нужном для человека направлении. Именно прикладные исследования непосредственно связаны с инженерией и технологией. Фундаментальные исследования обладают относительной независимостью от прикладных разработок. Они не связаны непосредственно с технократическим дискурсом и не обслуживают его непосредственно. В связи с чем фундаментальная наука не несет непосредственной вины и ответственности за те негативные последствия, которые, увы, действительно порождаются научно-техническим прогрессом» [116].

Это рассуждение представляет собой неприемлемое упрощение. Разделение науки на фундаментальную и прикладную — типичная ошибка divisio — неверного разделения целостного объекта на элементы. Если администрация в целях учета и управления и проводит разделение между фундаментальными и прикладными исследованиями (но никак не науками), то при этом всегда имеется в виду его условность и относительность. И в том, и в другом типе исследования ищется достоверное знание, которое, будучи полученным, становится ресурсом, который используется в самых разных целях. Многочисленные попытки найти формализуемые различия между двумя типами исследований, в общем, к успеху не привели.

Научно-технический прогресс «порождает» те или иные практические последствия всей совокупностью накопленных знаний, и пытаться определить «непосредственную вину» того или иного исследования — наивно. А в общем надо признать, что именно фундаментальные изменения представлений о мире как раз и «порождают последствия», формируя мировоззренческую матрицу цивилизации и устанавливая или устраняя запреты на постановку целей. Тут уместно вспомнить высказывание Хайдеггера об атомной бомбе и Декарте.

В действительности, и в отношении фундаментальной науки обещания президента Ельцина не были выполнены. После резкого повышения цен в январе 1992 г. деятельность всей экспериментальной науки была практически парализована. Всего за год до этого никто не поверил бы, что Президиум Академии наук будет вынужден принять постановление, которое обяжет все Отделения «до 1 ноября 1992 г. принять решения о реорганизации каждого научного учреждения, имея в виду сокращение особо приоритетных научных направлений, подразделений и научных школ, располагающих наиболее высоким научным потенциалом, и ликвидацию… остальных структурных единиц».

Председатель Комитета Конгресса США по науке и технологии Дж. Браун заявил на слушаниях 8 февраля 1992 г.: «Россия стоит перед угрозой неминуемого разрушения ее научно-технической инфраструктуры в Российской Академии наук, учреждениях высшего образования и военно-промышленном комплексе» [9].

Следующее принципиальное положение в доктрине реформирования науки сводилось к тому, чтобы поддерживать лишь блестящие и престижные научные школы. Предполагалось, что конкуренция сохранит и укрепит лишь те направления, в которых отечественные ученые работают «на мировом уровне». Таким образом, фронт работ резко сократится, и за счет высвобожденных средств можно будет финансировать реформу в науке. Эта установка очень устойчива. В «Концепции реформирования российской науки на период 1998-2000 гг.» сказано: «Основная задача ближайших лет — обеспечение необходимых условий для сохранения и развития наиболее продуктивной части российской науки».

Знание и здравый смысл говорят, что само это представление о задачах науки ложно. При чем здесь «мировой уровень»? Посредственная и даже невзрачная лаборатория, обеспечивающая хотя бы на минимальном уровне какую-то жизненно необходимую для безопасности страны сферу деятельности (как, например, Гидрометеослужба), гораздо важнее престижной и даже блестящей лаборатории, не связанной так непосредственно с критическими потребностями страны. Пожертвовать посредственными лабораториями, чтобы за счет их ресурсов укрепить блестящие, в ряде случаев равноценно вредительству — особенно в условиях кризиса.

Свертывание «посредственных» исследований во многих случаях оказывает и разрушительный психологический эффект на все научное сообщество, усугубляющий кризис. Особенно это касается прекращения недорогих, но регулярных работ, необходимых для поддержания больших национальных ценностей, создаваемых наукой. Многие из таких работ продолжаются десятки или даже свыше сотни лет, и их пресечение приводит к значительному обесцениванию всего прошлого труда и созданию огромных трудностей в будущем. Таковы, например, работы по поддержанию коллекций (семян, микроорганизмов и т. п.), архивов и библиотек. Таковы и некоторые виды экспедиционных работ и наблюдений, например, проведение регулярных гидрологических наблюдений (разрезов).

Подобные изменения в структуре исследований относятся к разряду критических явлений, по которым судят о долгосрочных намерениях государства и статусе науки в обществе. Их эффект усугубляется тем, что граждане при этом проводят сравнение установок государства в аналогичных экстремальных условиях в другие исторические моменты, из чего и делается вывод о векторе нынешней государственной политики.

На первом этапе реформы науки изложенные выше принципы не были реализованы. Произошло лишь съеживание и деградация научного потенциала. Такой результат в среде специалистов ожидался, поскольку с 1990 года и правительству, и лично Горбачеву подавались аналитические материалы с предупреждениями об ошибочности прогноза экономических изменений в стране, а следовательно, и выработанной на его основе стратегии первого этапа реформы в науке. Это было ясно даже из самых общих соображений — прогноз вытекал не из реальности, а из неолиберальной доктрины, в то время как система национальной науки складывается не на основе доктрин, а исторически.

Предполагалось, что сокращение государственного финансирования науки с одновременной приватизацией промышленности создаст и побудительные мотивы, и возможности для «передачи» науки от государства частному капиталу с привлечением иностранных инвестиций. Эти ожидания не оправдались. Иностранные инвестиции в сферу НИОКР в России привлечь не удалось. В 1995 г. 99,99% всей собственности на основные средства НИОКР составляла российская собственность. Более того, в сферу НИОКР не удалось привлечь существенных инвестиций и отечественного капитала.

Иначе, нежели ожидалось, пошел и процесс самоорганизации в науке. Предполагалось, что при экономических трудностях возникнет стихийно действующий механизм конкуренции, и наука сбросит «кадровый балласт». Это, по расчетам правительства, должно было бы привести к омоложению и повышению качественных характеристик кадрового потенциала. На деле произошло совершенно обратное: из научных организаций и учреждений были «выдавлены» более молодые и энергичные кадры — те, кто мог «устроиться». В результате значительно ухудшились демографические показатели исследовательского персонала отечественной науки — кадровый состав науки постарел. В 2006 г. в составе исследователей возраст свыше 50 лет имели 63,4 % кандидатов наук и 86,7 % докторов наук, а возраст свыше 60 лет — 33,5 % кандидатов наук и 57 % докторов наук. В 1987 г. в СССР лишь 8 % кандидатов наук были старше 61 года.

Не произошло и структурной перестройки, к которой должна была побудить конкуренция. Произошло сокращение потенциала практически всех ведущихся в стране научных направлений и «спорообразование» организаций и учреждений. Число организаций, ведущих научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, не сократилось (4,6 тыс. в 1990 г., 4,1 тыс. в 1996 и 3566 в 2005 г.). Не наблюдалось и принципиального перераспределения ресурсов между научными направлениями и областями.

Какие же процессы в научной системе запустила реформа? Советская наука была целостной системой, размещенной географически на всей территории СССР. Ее целостность обеспечивалась как в горизонтальном дисциплинарном, тематическом), так и вертикальном (по типам деятельности) разрезах. Ликвидация Советского Союза кардинально нарушила эту целостность и оставила в республиках, в том числе и в России, ущербные, структурно неполные научные сообщества. Дело было не просто в неизбежном снижении эффективности научной системы, при таком расчленении в ней возник социальный кризис. Поскольку в каждой исследовательской области коллективным субъектом деятельности является сообщество, а не конгломерат индивидов, ученые при разделении их сообществ в принципе потеряли возможность нормальной профессиональной работы — до тех пор, пока не интегрировались в какую-то иную целостную систему (мировую или ту, которая сложится из осколков прежней). Это — совершенно новая, трудная проблема, и никаких предпосылок для быстрого решения нет.

Целостность нарушилась и в вертикальном разрезе, причем весьма радикально. Старый хозяйственный механизм был разрушен, министерства ликвидированы — и тем самым фактически ликвидированы условия существования отраслевой науки, которая составляла 70 % процентов «кадрового тела» всей системы.

В СССР отраслевая наука была плотно встроена в систему государства как распорядителя большей части производительных сил. Покуда все тело государственного организма было стабильным, целостная по сути своей наука, административно разделенная по отраслям, также составляла единый организм (хотя были болезненные явления, порожденные бюрократизацией ведомств). При «разгосударствлении» производства отраслевые министерства исчезли, и неожиданно НИИ и КБ оказались в вакууме: исчез тот социальный субъект, через которого общество снабжало их минимумом средств. Прекращение или резкое сокращение финансирования хотя бы в течение полугода означает просто смерть научного учреждения (хотя оболочка может сохранять видимость жизни еще долго).

Речь идет не только об отраслевой науке, которая, впрочем, составляет наиболее массивную часть организма советской науки. Министерства как государственные организации, ответственные за конкретные отрасли производства или услуг, вкладывали крупные средства и в академические исследования, и в науку высшей школы. Многие «бюджетные» институты АН СССР в действительности давно уже на две трети финансировались министерствами, а питание вузовской науки на 90 % зависело от хоздоговоров с отраслями. Масса проблемных лабораторий в вузах быстро исчезла, и в каждом случае речь идет о крупном потрясении. Что значило для Химического факультета МГУ уволить за один год 600 научных сотрудников, которые почти забыли о том, что их работа финансируется по хоздоговорам? Это значило обескровить один из лучших химических вузов страны. В России происходило невидимое обществу, прямо не объявленное уничтожение научной системы. Наука ликвидировалась мимоходом, как щепка, отлетевшая при рубке леса.

Причина была вовсе не в отсутствии средств для сохранения науки. Разрушенная первой мировой войной и революцией Россия имела гораздо меньше средств, чем в 90-е годы, для поддержки науки. Но в 1918-1919 гг., в разгар гражданской войны было открыто 33 крупных научных института, ставших затем ядром советской научной системы. В 1920 г. в Саратове собрался научный съезд, на котором Н. И. Вавилов сделал свой известный доклад — и в том же году этот доклад был издан отдельной книгой. А в 90-е годы нередко научные суда вели лов рыбы, чтобы выплатить зарплату сотрудникам, закрывались научные издательства. В то же время создавались огромные состояния, города наполнялись роскошными импортными автомобилями. На этом фоне сведение дела к экономическим трудностям выглядит неубедительно.

Самой главной утратой стала потеря большой части кадрового потенциала российской науки. К 1999 г. по сравнению с 1991 г. численность научных работников в РФ уменьшилась в 2,6 раза. Динамика этой численности приведена на рис. 11.

Рис. 11. Численность научных работников (исследователей) в РСФСР и РФ, тыс. чел

Работа в науке на много лет стала относиться к категории низкооплачиваемых — в 1991-1998 гг. она была ниже средней зарплаты по всему народному хозяйству в целом. Ученым показали их место, зато теперь они должны быть благодарны. В августе 1992 г. средняя зарплата научных сотрудников Академии наук составляла 4 тыс. руб. в месяц (около 20 долл.). Это означает, что в семье из трех человек, где кормильцем является научный работник, вся его зарплата, истраченная только на покупку продуктов питания, не обеспечивала и 1/3 официально установленного физиологического минимума. Это тот минимум, который, как было объявлено, «человек может выдержать без серьезных физиологических нарушений не более трех месяцев».

Динамика зарплаты в этой отрасли приведена на рис. 12.

Рис. 12. Средняя зарплата в отрасли «Наука и научное обслуживание» в РСФСР и РФ, в % от средней зарплаты по экономике в целом

Журнал «Известия Американского математического общества», призывая американских математиков делать пожертвования для спасения советской математической школы, называл причину вполне однозначно: «Политическая смута последних лет в Восточной Европе поставила на грань катастрофы научные и математические исследования в бывшем Советском Союзе… Советский Союз обладал исключительно сильными традициями в математических науках, с блистательными научными достижениями и крупным вкладом в математическое образование. В настоящее время возникла угроза полной гибели этого сообщества…» [7].

Кризис научной системы сопровождался резким изменением статуса науки в обществе. В советское время наука была гордостью народа и пользовалась уважением в массовом сознании. В обществе не было ни антиинтеллектуальных, ни антинаучных настроений. Общий культурный кризис и подрыв рационального мышления разрушили систему координат, в которых люди оценивали отечественную науку. Достаточно было запустить по СМИ поток совершенно бездоказательных утверждений о «неэффективности» науки, и общество бросило ее на произвол судьбы, равнодушно наблюдая за ее уничтожением. Никаких рациональных оснований для такой позиции не было, просто в массовом сознании были утрачены инструменты, чтобы увидеть сложную структуру социальных функций отечественной науки, тем более в условиях кризиса. Вместо науки в картине реальности образовалось пустое место, и вопрос о его ценности просто не имел смысла. Надо признать, что и сама научная интеллигенция в своем понимании происходящего недалеко ушла от массового сознания.

В 2002-2004 гг. в шкале престижности профессий в США наука занимала первое место («член Конгресса» — 7 место, «топ-менеджер» — 11, «юрист» — 12, «банкир» — 15 место). В Китае — второе место после врача. В России ученые занимали в те годы 8-е место после юристов, бизнесменов, политиков. В США 80 % опрошенных были бы рады, если сын или дочь захочет стать ученым, а в России рады были бы только 32 % [10].

Таблица 6

Тиражи научно-популярных и реферативных журналов

В 90-е годы наука была фактически отстранена от просветительской деятельности, которая раньше позволяла ей поддерживать непрерывный контакт с большей частью населения и быть постоянно «на виду». Телевидение перестало производить и транслировать отечественные научно-популярные программы, закупая их за рубежом, ученые перестали появляться на экране в дебатах на общие темы (да и дебаты эти были прекращены или превращены в шоу). Резко сократился выпуск научно-популярной литературы, которая имела раньше массового и постоянного читателя (в 1981 году ее выпуск в СССР составил 2451 наименование общим тиражом 83,2 млн экземпляров). В таблице 6 показано, как изменились тиражи самых популярных журналов.

Важным проявлением кризисе российского «общества знания» стала активизация в 90-е годы антинаучных течений. Тот факт, что государство встало на их сторону в столкновении с наукой, повергло научное сообщество в шок, от которого оно так и не смогло оправиться.

Главным инструментом обскурантизма и средством разрушения рационального сознания стали в РФ СМИ, особенно телевидение. По сообщению агентства «Росбалт» (ноябрь 2006 г.), «Архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Никон обратился с письмом к гендиректору Первого канала К. Эрнсту с требованием „остановить производство телепередач, пропагандирующих оккультные антинаучные знания и методы оздоровления“». Глава епархии констатировал, что в эфире канала изобилуют программы о магии, гадании, сглазе и порче… Архиепископ отметил, что в программах „практически отсутствует контр-мнение священнослужителей, медиков и психологов на представленную проблему либо оно крайне коротко“». Он упрекнул менеджеров Первого канала в лоббировании оккультного просвещения и призвал вспомнить, что главной функцией телеканала „является просветительская функция“».

В своем обращении священнослужитель выразил даже изумление: „Это просто невероятно! XXI век на дворе, и я, архиерей Русской Православной Церкви, не раз ложно обвиняемой в противлении научному прогрессу, встаю на защиту науки и просвещения, в то время как „прогрессивная элита“ масс-медиа тиражирует на многомиллионную аудиторию лженаучные знания, средневековое мракобесие и суеверия».

А вот заметка в прессе того же времени. Показанный в апреле 2006 г. по РТР фильм «Великая тайна воды» получил три премии ТЭФИ, в том числе за лучший документальный фильм. Как пишет автор заметки, была и реклама: «Это удивительный совершенно, интереснейший фильм», — захлебывалась Ирина Петровская в эфире «Эха Москвы», подводя слушателя к «научной изюминке» фильма: если с водой здороваться, читать над ней молитвы с частотой 8 Гц, давать слушать ей классическую музыку, то она приобретает чудодейственные свойства. Автор и спонсор фильма Эмомото Масару — создатель новой религиозной секты, продающий «намоленную воду» по 35 долларов за пять унций. Получается, что канал «Россия» предоставил бесплатную (?) рекламу в прайм-тайм товару под названием «Indigo Water — геометрически совершенная вода с посланием вашему телу».

Критик продолжает: «На протяжении всего фильма демонстрируется незнание школьной программы. Например, фильм вопрошает: „Почему из всех жидкостей у воды самое высокое поверхностное натяжение?“ Не торопитесь искать ответ у Масару: в любом справочнике написано, что поверхностное натяжение воды 73 мН/м, а ртути (тоже жидкость, если кто не в курсе) — целых 510. „До сих пор у науки нет ответа на вопрос, почему только вода — единственное вещество на планете — может находиться в трех состояниях (жидком, твердом и газообразном)», — вопиют авторы. Это вообще бред: можно подумать, у других веществ нет трех агрегатных состояний» [130].

Да и не только о телеэкране или желтой прессе речь. Проводником мракобесия становится школа.

И. Смирнов в «Русском журнале» (4 июля 2004 г.) пишет о том, что уже даже в учебной и методической литературе ставятся под сомнение общепринятые научные взгляды на происхождение человека и предлагается на уроках «уравновешивать» Дарвина религией, «выделяя сильные и слабые стороны двух мировоззренческих подходов». Он цитирует «методолога образования» М. Эдельштейна, который утверждает: «Преподавать и учить детей должны… скептики. Но скептики подлинные, то есть люди, способные усомниться в истине не только религиозной, но и научной, готовые объективно изложить все основные точки зрения, сознающие пределы разума, способные объяснить сущность эволюционизма и креационизма, не разъясняя при этом, что один о-го-го, а другой бяка-бяка. Более того, ученикам в школах и студентам в институтах не мешало бы рассказывать не только о физических законах и химических элементах, но и о Туринской плащанице, благодатном огне и мироточивых иконах» [156].

Достаточно хорошо известно, что именно смешение, переплетение разных форм сознания (например, научного с религиозным) ведет к мракобесию, к подрыву обоих способов видения мира — потому и говорил Ницше, что оба типа мышления «должны лежать рядом, быть отделимыми и исключать всякое смешение». Смешение школы и университета, ставших механизмом передачи именно рационального знания и навыков мышления, с религиозным собранием как раз и создает питательную среду для химерического сознания. Оно стало в нынешней элите очень агрессивным.

Попытки ученых противостоять широкой пропаганде антинаучных взглядов через СМИ оказалась безуспешной, причем полностью, в принципе. Эта попытка была низведена до ограниченной возможности «бороться с лженаукой» внутри своей корпорации. При Президиуме РАН была создана Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Ее первое публичное представление состоялось 16 марта 1999 г. на заседании Президиума РАН. Доклад комиссии, сделанный ее председателем академиком Э. П. Кругляковым, был посвящен в основном анализу и критике распространения в нашем обществе лженауки и паранормальных верований — астрологии, шаманства, оккультизма и т. д. [139].

Э. П. Кругляков заявил: «С помощью СМИ и неконтролируемой книжной продукции значительная часть нашего народа систематически подвергается оболваниванию… Дело дошло до того, что астрологи, получившие доступ в высшие эшелоны власти, прогнозируют ухудшение экономического положения ряда областей страны не за счет тотального разворовывания ресурсов, но по причине неблагоприятного расположения звезд! Государственное телевидение (программа „Вести“, 4 апреля 1995 г.) прямо-таки директивно навязывает населению мысль о том, что „астрология является прикладной наукой, а врачи, ученые и политики должны учитывать в своей деятельности предсказания астрологов“».

Казалось бы, названо социальное явление фундаментального значения. Средства массовой информации и книгоиздание России систематически ведут оболванивание населения! Они действуют как подрывная сила, разрушающая структуры Просвещения и ту мировоззренческую матрицу, на которой была собрана нация России в XX веке. Произошла деформация одного из важнейших общественных институтов. Как это произошло, какие механизмы произвели такое изменение, каковы тенденции, что можно им противопоставить? Ведь именно это — ранг тех проблем, которые должна была бы поставить на обсуждение Российская Академия наук. А дело свелось к перечислению многочисленных примеров и к жалобам.

Академик В. Л. Гинзбург констатировал: «Издающиеся большими тиражами газеты нередко печатают всякий антинаучный бред. Если же вы напишете в редакцию протест, разоблачите лженаучный характер публикации, то ваше письмо опубликовано не будет, вам даже не ответят».

С. П. Капица поддержал: «То, что сейчас делается на телевидении, нельзя назвать иначе, как преступление перед нашей страной и обществом. Это делается намеренно, расчетливо, очень изощренными методами и талантливыми людьми».

Наблюдения верные, но они, не получив «теоретического» объяснения, не становятся научными фактами, не обладают потенциалом выработки альтернатив действия. Это не то знание, которое сила. Вот решение Президиума РАН: «Рекомендовать для правительственных СМИ практику публикации комментариев, представляемых ведущими специалистами РАН, в случаях появления в этих изданиях статей, противоречащих известным научным фактам». Но эти рекомендации ни к чему не обязывают правительство и ни к чему не готовят общество. Например, А, Юрков, главный редактор правительственной «Российской газеты», категорически отказался выполнять такую рекомендацию, апеллируя к Закону о печати [139].

От Академии наук и общество, и государство ждали именно знания о том, что же происходит с обществом и государством, в чем корень этих неведомых нам болезней, какими могут быть лекарства. Видимо, ощущение собственного бессилия перед лицом такого вызова травмировало ученых не меньше, чем сам вызов.

Положение не улучшается. Последняя иллюстрация — пуск в начале сентября 2008 года большого ускорителя элементарных частиц (коллайдера) в ЦЕРНе. Перед этим почти целую неделю в информационных программах российского телевидения сообщалось об этом событии, и главным содержанием этих сообщений были опасения, которые якобы овладели населением и даже учеными развитых стран, как бы эксперимент на этом ускорителе не привел к возникновению черной дыры, которая поглотит планету. Это говорилось совершенно серьезно. Хотя вскользь сообщалось, что граждане России не слишком напуганы этой перспективой, однако делалось все, чтобы они напугались. При этом никому из ученых не дали слова, чтобы спокойно и внятно разъяснить иррациональность этих страхов. Если кто-то из физиков, практически неизвестных широкой публике, все-таки появлялся на экране, они давали такие невнятные и бессвязные реплики, что было ясно: из их объяснений режиссеры телевидения вырезали и дали в эфир именно невнятные и вырванные из контекста фразу.

Ввод в действие крупной экспериментальной установки — важное событие в науки, но в нем нет ничего эпохального. Однако из него сделали сенсацию и более того, его постарались использовать для внушения массе людей параноидального страха и фобий по отношению к науке. Если это и удалось в России, то именно в среде пользователей Интернета, которая рассматривается как социальная база информационного общества. В прессе даже появилась статья: «Пуск БАК: в „черную дыру“ затянуло только Рунет».

В ней говорится: «Исчезновение планеты и разрушение Вселенной, перелет в средневековье по тоннелю времени и поглощение людей „черными дырами“ — главные темы обсуждения блоггеров российского интернет-пространства. Накануне мысли об апокалипсисе посетили многих жителей Рунета в связи с сегодняшним пробным запуском Большого адронного коллайдера (БАК)… При этом чаще всего упоминается возможность появления микроскопических „черных дыр“ с последующим захватом ими окружающей материи. Предполагается, что „черная дыра“ сначала поглотит ускоритель, затем Женеву, а после — и всю планету… Ученым, работающим над большим адронным коллайдером, приходит огромное количество электронных писем с угрозами. Большинство авторов посланий выражают свой протест против запуска ускорителя элементарных частиц…

Пока ученые убеждают весь мир, что для наступления „конца света“ нет оснований, в гипотетическую „черную дыру“ уже „засосало“ практически весь Рунет. Так, в „Живом журнале“ сегодня новость о БАКе занимает первые три места в „самых популярных записях“. Основная тема обсуждения обитателей жж-пространства — эксперимент века может плохо кончиться для всего человечества…

Чтобы убедить общество в безвредности эксперимента, ученые-разработчики коллайдера собрали пресс-конференцию. Нобелевский лауреат Робер Аймар, являющийся генеральным директором CERN, Европейской организации ядерных исследований, официально заявил: „Любые предположения, что он может представлять риск, — чистая фантазия“» [140].

Все эти изменения послужили существенной причиной культурного кризиса научного сообщества России. С самого начала наука в СССР была не просто «непосредственной производительной силой», а частью священного образа страны, элементом исторического самосознания народа. Здесь было ощущение исторической миссии и долга перед страной, подвижничество. Новые идеологические установки, лишившие этот гражданский подвиг смысла (часто с ненужным глумлением), вызвали душевный надлом. Эта ситуация породила качественно новое для советской науки явление — «утечку умов», отличную от предыдущих волн эмиграции.

Главная причина эмиграции ученых в 90-е годы — не в естественном стремлении найти благоприятные условия жизни и научной работы, которых не может обеспечить своя страна. Причина — в наложении двух культурных кризисов. Ломка старой идеологии и старой системы ценностей сразу перешла в «кризис будущего». Ибо новая «идеология рынка» и предлагаемый ею идеальный образ будущего делали бессмысленным гражданский подвиг и устраняли чувство миссии ученого в родной стране. Неявно встал вопрос, который еще за пару лет до этого просто никому не мог бы придти в голову: может ли Россия, «вернувшаяся» в лоно мировой цивилизации, рассчитывать на обладание собственной наукой. Может ли иметь свою науку бедная и не защищенная «железным занавесом» страна? В 90-е годы большая часть интеллигенции считала, что не может.

Отдельно надо сказать о попытках ликвидации («реструктуризации») Российской Академии наук — ядра всей национальной научной системы и той матрицы, на которой наша наука создавалась и выращивалась. Они ведутся еще со времен перестройки. В 1992 г., во время первой большой атаки на Академию, д-р филологических наук В. Иванов пишет в «Независимой газете»: «У нас осталась тяжелая и нерешаемая проблема — Академия наук. Вот что мне, депутату от академии, абсолютно не удалось сделать — так это изменить ситуацию, которая здесь сложилась. Академия по-прежнему остается одним из наиболее реакционных заведений». Этот «депутат от Академии» считает себя вправе уничтожать, оправдываясь идеологическим фантомом «реакционности», ядро всей русской науки, которое вовсе не он создавал.

Академик В. Л. Гинзбург сказал в интервью: «Недавно мы все с ужасом смотрели по телевидению, как министр экономического развития Герман Греф излагал свое понимание роли науки, ученых в рыночном „хозяйстве“. Вернее — хроническое, неизлечимое непонимание. И вот в этом непонимании, демонстрируемом людьми, от которых зависит государственная политика, — в нем главная опасность и для академии, и для страны».

Оговорки о «непонимании» не кажутся убедительными. Министры — люди образованные, в советниках у них ученые, несколько аналитических служб давали свои заключения на всех этапах реформы. В этих заключениях было сказано, что принципиальные положения доктрины реформированя науки являются ложными, они противоречат знанию. В таких случаях министр просит разъяснений у консультантов, но этого не было ни разу за все годы реформ. Более того, акция по «реформированию» РАН готовилась настолько скрытно, что население РФ о ней практически ничего не знало! В июне 2005 г. Фонд «Общественное мнение» провел в 44 регионах РФ опрос об отношении населения к плану реформирования науки, предложенному правительством. Был задан вопрос: «Знаете ли Вы, что-то слышали или слышите сейчас впервые о планах правительства провести реформу Российской Академии наук?» Только 5 % ответили на него: «Знаю». 67 % «слышали впервые», остальные «что-то слышали», но не знали сути дела.

Ведь реформа длится уже 17 лет. Разрушается наука, одна из несущих опор государства и страны. И за все эти годы не состоялось ни одного совещания или слушания с обсуждением причинно-следственных связей между действиями правительства и разрушительными результатами. На фоне приватизации и разрушения промышленности попытка устранения РАН многим кажется мелочью. Вице-президент РАН академик А. Д. Некипелов, выступая в МГУ, сказал, что в 2005 г. РАН получила 19 млрд рублей — меньше, чем в США выделяется одному университету. Вся Российская Академия наук, все ее 450 институтов, получила в год меньше денег, чем Абрамович истратил за два месяца на покупку «Челси» и яхт.

Осенью 2004 г. Министерство образования и науки представило «Концепцию» реформы РАН. К тому моменту в РАН было 454 научных института. Министерство предлагало государству прекратить финансирование большей их части, оставив к 2008 году «100-200 хорошо технически оснащенных, укомплектованных квалифицированными кадрами, достаточно крупных и финансово устойчивых научных организаций».

В октябре 2004 г. В. В. Путин подверг «Концепцию» критике и предложил руководству РАН самому составить план «модернизации фундаментальной науки». В Кремле он заявил ученым: «Ни у кого нет желания разрушить РАН — вопрос так не стоит, вопрос стоит по-другому… Наша задача — сохранить РАН, чтобы она не растворилась в бурном море, в водовороте событий, участниками и свидетелями которых мы являемся… Вопрос в том, как адаптировать ее к реалиям дня».

27 июня 2005 г. состоялась встреча Министра образования и науки А. А. Фурсенко с профсоюзами РАН, и он специально подчеркнул, что «реформирование РАН — это дело, прежде всего, самой Академии наук». А чуть раньше, в мае 2005 г. Администрация президента объявила открытый конкурс проектов реформирования РАН! Наконец, в начале 2006 г. Минфин подал в Госдуму поправки в Бюджетный кодекс РФ, согласно которым РАН лишается права распоряжаться средствами, выделенными ей федеральным бюджетом. Эти средства перейдут в распоряжение Агентства по науке и технологиям, подчиненного Министерству Фурсенко. Как сказал 7 февраля вице-президент РАН А. Некипелов, «это означает, что фактически рассыпается вся структура академии». К тому же, согласно этим поправкам, средства, получаемые РАН из внебюджетных источников (это около 40 % бюджета РАН), должны будут перечисляться в федеральный бюджет. «Это означает, что ни РАН, ни другие академии, ни государственные вузы автоматически не будут участвовать в выполнении заказов», — добавил Некипелов.

Были мобилизованы СМИ, чтобы разогреть общественное мнение слухами о коррупции в науке. В качестве обличителя привлекли министра науки в правительстве Гайдара Б. Г. Салтыкова. По его словам, РАН «неэффективно размазывает свой бюджет равномерно по всем институтам» и к тому же остается «непрозрачной» структурой. Какой ужас — на фоне прозрачности всех российских структур! В бытность Б. Г. Салтыкова министром была практически ликвидирована отраслевая наука — НИИ и КБ. Это аргументировали тем, что отечественная прикладная наука никому не нужна, т. к. «западные товары лучше».

И образованные люди принимают эти доводы всерьез, кормясь от «трубы», качающей нефть с месторождений, найденных и обустроенных с помощью примерно тысячи НИИ и КБ. А Салтыков выступает, сидя в теплом зале под электрическим светом — а вся система теплофикации и Единая энергетическая система созданы с помощью другой тысячи НИИ и КБ. Итак, уничтожили науку отраслевую, теперь взялись за Академию наук.

Что же такое Российская Академия наук? Это особая форма организации науки, изобретенная в России применительно к ее историческим условиям, с периодическими срывами в нестабильность. Академия была построена как ковчег, в котором при очередном потопе спасалась часть научного сообщества с «сохраняемым вечно» фондом знаний и навыков — так, чтобы после бедствия можно было возродить российскую науку в ее структурной полноте и целостности.

Беда, что обществоведение не объяснило современному поколению, какую ценность построили для них деды и прадеды. Академия позволила России создать науку не просто мирового класса, а и со своим неповторимым стилем. Здесь, в Академии наук, хранился «генетический аппарат», воспроизводящий секреты этого стиля в университетах, НИИ и КБ. От этого отводят сегодня разговорами про «эффективность»! Газета, взявшая интервью у экс-министра Салтыкова, поддакивает ему: «И впрямь: сколько средств ни направляется в последнее время на финансовые счета РАН, а отдача низкая». Какое убожество мысли!

По заказу Центра стратегических разработок (т. н. «центр Грефа») был составлен доклад социолога С. Белановского «Оценка состояния Российской Академии Наук». Вывод сводится к тому, что РАН надо немедленно реформировать. И замечательное добавление: «Начать следует с простого — с хорошего финансового аудита. Привлекать для этого нужно западные аудиторские компании… Западная экспертиза заслуживает доверия, а российская — не заслуживает… К экспертизе научных проектов, за исключением строго секретных, привлечь известных зарубежных ученых».

Видимо, заказчики считают, что в России не найдется добровольцев на роль палача Академии наук, даже за хорошие деньги. Мы много наслышаны о том как сервильные обществоведы времен тоталитаризма выполняли приказы начальства. Но им такая лихость и не снилась. Более невежественных суждений о науке, чем в докладе Белановского, читать на русском языке не приходилось. Вот его сентенции: «Для того чтобы планировать реформу науки, необходимо понять, какие цели эта реформа должна преследовать. Цель, лежащая на поверхности, состоит в том, чтобы ресурсы, поступающие в науку, доходили до эффективно работающих коллективов, а не размазывались».

Замысел ясен — ликвидировать 70 % институтов РАН, назвав их «неэффективными». За подрядами на оценку «эффективности» к бухгалтерии уже выстроилась очередь. Но какой позор для гуманитарной интеллигенции — внимать подобным суждениям! О какой эффективности речь, это понятие в науке вообще неопределимое , а в данный момент в РФ тем более!

И этот гуманитарий еще поучает ученых: «Отметим, что научные результаты не обязательно мыслить как чисто экономические, но роль экономического критерия по сравнению с сегодняшним днем, наверное, должна возрасти. Ученые должны понимать, что с иной постановкой вопроса сегодняшнее российское общество может не согласиться».

Какой регресс в культуре рассуждений. Да и кого интересует эффективность какого-то института РАН — Грефа с Кудриным? Они миллиарды долларов, прямо вынутых из российской земли, «стерилизуют», отправляя обратно в США. Разве из экономии стремятся уничтожить Академию наук! Это именно щепка при рубке леса.

Главная ценность Академии наук сегодня — это сохраняемые под ее крышей 50 тысяч российских ученых, представляющих собой всю структуру современной науки. Это колоссальный фонд знаний и навыков, хранящийся в седых головах этих людей. Их главная миссия сегодня, их священный долг перед Россией — выжить . Пережить это смутное время — и передать сжатый сгусток сохраненных знаний и умений тем молодым, которые придут возрождать российскую науку.

Во время Смуты 1917-1921 гг. большевики, следуя урокам царей, собрали, сколько могли, ученых в Академии наук. Влиятельные «пролеткультовцы» пытались тогда разгромить Академию абсолютно под теми же лозунгами, что и сегодня. Ленин пошел на конфликт с ними, строго запретив «озорничать около Академии наук», хотя она была не просто консервативной, но и монархической. И уже в 1918 г. Академия стала матрицей, на которой начала расти будущая советская отраслевая наука. Если бы в тот момент Академию наук не уберегли, нить развития русской науки была бы оборвана, и ни о какой индустриализации 30-х годов и победе в Отечественной войне не было бы и речи. Эту нить собираются оборвать сегодня — без войны, когда казна лопается от нефтедолларов.

Если это случится, Россия останется без интеллектуального сообщества, которого не заменить никакими иностранными экспертами. Нынешние 50 тысяч ученых РАН не могут сегодня блистать на международных симпозиумах, быть конкурентоспособными и эффективно «производить знания». Они стары, их приборы поломаны, а нищие лаборатории остались без реактивов.

Требовать от них «эффективности» — это все равно, что гнать на старт тяжело больного спортсмена. Но эти люди образуют коллектив, обладающий знанием и способный понимать, собирать и объяснять новое знание из мировой науки. Этот коллектив жизненно необходим стране и народу в нынешний период, даже больше, чем в спокойные времена.

Этот коллектив будет еще более необходим России завтра, когда молодежь начнет нащупывать дорогу из ямы кризиса. Только отечественные ученые, обладающие опытом побед и бед России, владеющие русским научным стилем и, главное, любящие нашу землю и наш народ, смогут соединить здравый смысл с научным методом. Такой «зарубежной экспертизы» Россия не получит ни за какие деньги.

Пока что ситуация продолжает находиться в неустойчивом равновесии. Однако принципиальные установки правительства не изменились, не изменился и понятийный аппарат, с которым подходят к науке. 20 августа 2008 г. состоялось совещание у премьер-министра РФ В. В. Путина, посвященное программе развития науки. «Были намечены главные направления модернизации этого сектора», — сказал А. Фурсенко, план действий «должен быть подготовлен к осени 2008 г.» (!)

В своем вступительном слове В. В. Путин сказал: «Эффективность деятельности государственного сектора науки пока остается низкой. Успехи фундаментальной науки не обеспечивают необходимую нам динамику и качество прикладных исследований, а они, в свою очередь, не в полной мере учитывают реальные потребности экономики. Сектор исследований и разработок по-прежнему держит ориентир лишь на ресурсы федерального бюджета, имеет слабый коммерческий потенциал и, что особенно важно, слабо интегрирован с образованием, а это серьезно усугубляет проблему его кадрового обеспечения. Очевидно, что наряду с реализацией уже утвержденных программ модернизации науки и образования следует подумать и о внедрении новых инструментов» [3].

Министр А. А. Фурсенко так определил основные принципы модернизации: «Во-первых, это повышение эффективности деятельности существующих научных организаций, которые составляют государственный сектор науки… За счет повышения их эффективности, введения системы оценок их деятельности может и должен быть реструктурирован этот сектор. Наиболее эффективные организации должны получать большее финансирование, а неэффективные должны быть реорганизованы, а часть их — закрыта… Мы должны точно определить, какие организации не работают, живут за счет сдачи в аренду своих помещений, передать их собственность в распоряжение действующих организаций, чтобы дать возможность специалистам заниматься наукой» [5].

Зная, какими индикаторами, измерительными инструментами и критериями для определения полезности науки пользуется руководимое А. А. Фурсенко министерство, приходится ожидать нового тяжелого удара по остаткам российской науки. В данном случае он прямо направлен на «государственный сектор», прежде всего, на Академию наук.

К несчастью, само научное сообщество России настолько утратило способность к рефлексии, что не может выделить группу авторитетных ученых, которые смогли бы без надрыва объяснить власти, в чем стратегическая необходимость для страны сохранить и восстановить отечественную науку, несмотря на ее нынешнюю неэффективность в терминах тупого рынка. В течение целого столетия российское научное сообщество могло эту свою обязательную функцию выполнять. Академики — монархисты и кадеты — могли объяснить это Ленину в обстоятельных личных беседах и докладах. Академики Иоффе, Капица и Курчатов могли в личных беседах и записках объяснить это Сталину. Академик Келдыш мог объяснить это Хрущеву, академик А. П. Александров — Черненко. Почему сегодня В. В. Путин говорит языком Фурсенко, совершенно неадекватным ни состоянию России, ни состоянию науки?

Скорее всего, потому, что и сама наука говорит о себе на этом неадекватном языке. По поводу упомянутого выше совещания в Правительстве 20 августа 2008 г. вице-президент РАН академик Г. А. Месяц сказал: «В последние годы попытки проверять и направлять фундаментальные исследования были, в основном, плохо проработанными… Дело в том, что критерии оценки НИИ сырые и непродуманные» [50]. Но ведь это не так! Критерии, применяемые министерством, принципиально неверны. Они вредны не своей «непродуманностью», а вектором воздействия на науку. Не будь они «сырыми и непродуманными», они были бы несравненно опаснее. Вот что требуется объяснить власти.