#img_58.jpeg

 

ПАРТБИЛЕТ № 2037

Осенним вечером 1903 года из ворот небольшого кирпичного дома в Петербурге вышел молодой человек. Неторопливо прошел он несколько темных переулков и остановился на ярко освещенной улице. На нем были надеты потертая кожаная куртка, рабочие брюки, заправленные в сапоги, и высокий картуз. На вид мастеровому можно было дать лет двадцать с небольшим. С минуту он постоял на перекрестке, затем поспешно вошел в подъезд богатого барского дома.

Через четверть часа к дому подкатил экипаж. Элегантно одетый молодой господин кавказского типа, в шляпе и с тростью вышел из подъезда.

— На Невский! — приказал он кучеру. Кони зацокали по мокрому булыжнику. У модного кафе возница попридержал лошадей, и пассажир, легко спрыгнув с подножки, вошел в распахнутую дверь. Швейцар низко склонил голову.

В зале было накурено, шумно и весело. За сдвинутыми столиками тесно сидели студенты и курсистки, разная литературная и актерская братия. Едва новый гость переступил порог, как со всех сторон послышались возгласы:

— Браво, Вермишев пришел! Саша, к нам!

Несколько кавалеров и барышень, повскакав с мест, схватили его за руки и потащили к своему столу. Лицо Вермишева расплылось в улыбке, он тщетно пытался сопротивляться, но, поняв, что это безнадежно, опустился на стул.

— Итак, господа, новый кавказский анекдот… К тифлисскому генерал-губернатору пришел кинто…

За столом ежеминутно раздавались взрывы хохота. Потом он взял гитару и стал петь куплеты. Компания обрастала, как снежный ком.

Никому и в голову не приходило, что этот весельчак и балагур, любимец товарищей и профессуры, час назад проводил занятия марксистского кружка у рабочих Путиловского завода, что этот блестящий студент Санкт-Петербургского университета тайно состоит в организации РСДРП и в боевой дружине.

…Впервые я услышал имя Вермишева несколько лет назад. «Комсомольская правда» переслала мне письмо его сына Александра из Башкирской АССР. Автор письма спрашивал, не возьмусь ли я за написание киносценария о его отце — старом партийном подпольщике, участнике трех революций и гражданской войны. К письму были приложены пьеса А. Вермишева «Красная правда», несколько памфлетов, рисунков, а также стихотворение «В кузнице» за странной подписью Sa-Ve.

Что это? Литературный псевдоним, партийная кличка? И вдруг мне вспомнилось, что подобную подпись я уже где-то встречал. Однажды, просматривая в библиотеках Закавказья архивы дореволюционных газет с откликами на смерть Льва Николаевича Толстого, я наткнулся в газете «Баку» на стихотворение «Толстой не умрет» за той же подписью.

Под стихотворением стояла дата: 14 ноября 1910 года.

И вот я снова в Баку. С интересом листаю старые архивы газет «Баку», «Кавказский телеграф», «Кавказская копейка». И почти в каждом номере нахожу злободневные обзоры, фельетоны, стихотворения, подписанные Sa-Ve.

Достаю с книжной полки «Словарь псевдонимов» Масанова. В нем на странице 334-й написано: «Sa-Ve — Вермишев Александр Александрович». Изучаю биографический материал, роюсь в музейных фондах Баку, Ленинграда, Саратова, Москвы. Смотрю жандармские архивы и узнаю: Sa-Ve — партийная кличка коммуниста-подпольщика; А. Савицкий — второй псевдоним Вермишева, под которым он скрывался от любопытных читателей из… охранки.

Многообразен круг вопросов, о которых писал автор. Он обращает внимание общественности на бедственное положение рабочих-нефтяников Баилова, защищает от реакционных нападок произведения Л. Н. Толстого и А. М. Горького, обличает капиталистические монополии и политику иностранных концессий в России, пишет гневные статьи о жизни политических каторжников, о положении угнетенных царизмом народов Украины, Белоруссии, Финляндии.

В статье «Современная статистика 1910 г.» автор, перечисляя безобидные сведения о вновь открытых предприятиях, об импорте и экспорте, количестве крестьянских хозяйств и поголовья скота, вдруг как бы невзначай выстреливает фразу:

«За год в России вынесено 447 смертных приговоров, закрыто свыше 200 организаций и учреждений профессиональных и просветительных союзов, наложено 232 штрафа на издания, а многие из них «задавлены вовсе…»

Там же, в Баку, Александром Вермишевым в разное время были написаны пятиактная пьеса «Гонцы» (она шла на подмостках ряда провинциальных театров), социальная драма «Чад жизни», несколько комедий и водевилей, едко изобличавших нравы тогдашнего общества.

Необыкновенна биография этого человека. Перед ним, сыном состоятельных родителей, открывалась заманчивая юридическая карьера. Он променял ее на бурные волны трех революций, на полную невзгод и опасностей жизнь профессионального революционера. Время и события стерли его имя в памяти людей. Даже в те далекие годы мало кто знал, что человек с загадочным псевдонимом Sa-Ve, литератор А. Савицкий и легендарный комиссар Красной Армии, первый советский драматург А. Вермишев — одно и то же лицо.

Он родился в 1879 году в Санкт-Петербурге. Юность его прошла в Закавказье, на берегах Ингури и Куры, где отец — коллежский советник — служил ревизором Батумского, Сванского и Озургетского лесничеств. Семья Вермишевых была близка Маяковским, они дружили, вместе путешествовали, встречали праздники. На фотоснимках, которые я храню, запечатлены обе семьи. Саша учился сперва в Тифлисе, потом в Баку. По окончании бакинской гимназии поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Со второго курса перешел на юридический факультет. Отличался прилежанием и эрудицией, ставился в пример другим студентам.

И вдруг разразился скандал. Любимец профессуры оказался среди тех, кто возглавлял студенческие волнения. Тогда еще никто не знал, что с первых курсов он увлекался марксистской литературой и состоял в РСДРП. Дисциплинарный профессорский суд изгоняет его из университета. Юридическое образование ему удалось завершить лишь несколько лет спустя, уже в зрелом возрасте, в Юрьевском университете, куда он поступил при содействии влиятельных родственников, доставших для него подложные документы о благонадежности.

Целый год охранка разыскивала одного из возмутителей спокойствия на Петроградской стороне, таинственного партийного агитатора со странной кличкой Sa-Ve. Одни агенты утверждали, что под этим именем скрывается рабочий с Путиловского, другие доносили, что Sa-Ve — телеграфист с Николаевской дороги, третьи — что он беглый политический каторжник.

Способный и озорной конспиратор умело обводил вокруг пальца опытных столичных детективов. Однажды, когда полиция задержала его, он ловко сунул пачку с прокламациями в карман городового. Тот обнаружил «находку» лишь после того, как молодой человек после обыска был отпущен жандармским офицером. В другом случае он наклеил филеру на пиджак записку со словами:

«Человек, которого вы ищете, служит в жандармском управлении».

И все же его выследили. Выследили спустя год, как участника студенческих волнений, не ведая, что студент Вермишев и Sa-Ve — одно и то же лицо. Это обстоятельство позволило ему в 1904 году отделаться лишь высылкой под надзор полиции по месту жительства родителей — в Тифлис. Но в Грузии изгнанный студент пробыл недолго. Он тайно вернулся в столицу и жил на нелегальном положении. И пока отделение по охране общественной безопасности в Петербурге запрашивало о нем жандармское управление Тифлиса, а тифлисские охранники интересовались его местонахождением в Петербурге, группа Вермишева издавала и распространяла среди рабочих марксистскую литературу и прокламации: «К солдатам Петербургского гарнизона» и «Товарищи солдаты»…

В дни первой русской революции 1905 года Александра Вермишева видят на баррикадах Выборгской стороны. За участие в вооруженном восстании его заточают в «Кресты» — петербургскую политическую тюрьму. Там, в одиночной тюремной камере (№ 525), он пишет свою первую пьесу «За правдой», посвященную кровавым событиям 9 января.

По выходе из тюрьмы автор на собственные средства издает пьесу отдельной брошюрой и рассылает во многие книжные магазины и частным лицам в разных городах России. Но в продаже брошюра была недолго.

Я смотрю «Справочную книгу о печати в России» за 1911 год. В разделе «Запрещенные издания» среди произведений Маркса, Энгельса, Лафарга, Кропоткина, Ленина, Плеханова, Луначарского, Льва Толстого, Степняка-Кравчинского значится: «Вермишев Александр: «За правдой». Драматический этюд в шести картинах. Книгоиздательство «Новый мир», СПБ, 1908 г.».

О том, что представлял собой этот «драматический этюд», свидетельствует рецензия в газете «Столичная почта» от 15 февраля 1908 года.

«Настоящим героем пьесы, — указывал рецензент, — является рабочий класс. В ней со знанием дела живо встают перед глазами многие перипетии великой исторической драмы 9 января 1905 года».

Далее рецензент пишет, что автор дал в своих «драматических этюдах» ряд подлинных сцен, разыгравшихся в одном из рабочих районов Петербурга, что его «этюды» составлены по типу «Ткачей» драматурга Гауптмана, пьесы без заглавных героев, что у Вермишева даже поп Гапон фигурирует за кулисами.

Вслед за этим кадетская газета «Речь» со злорадством сообщает в хронике, что студент А. Вермишев снова приговорен судебной палатой к заключению в крепости за то, что

«вложил в уста некоторых действующих лиц написанного и изданного им драматического этюда «За правдой» суждения, призывающие к учинению бунтовщических деяний и к ниспровержению существующего государственного строя»…

О своем заточении в «Крестах» Вермишев впоследствии вспоминал в стихотворении «В сочельник».

Судьба не баловала молодого революционера. В дальнейшем он еще трижды отсиживал сроки в тюрьмах — в «Крестах», Шлиссельбургской крепости, московской пересыльной тюрьме. Ни строгий режим, ни карцеры и одиночки не сломили его волю. В тюрьмах он ухитрялся продолжать образование, пересылать на волю письма, полные гнева против разгула реакции и удивительно оптимистические в отношении собственной судьбы. Некоторые из них стоит привести. Они помогают постичь характер и душевное состояние заключенного революционера.

«Дорогой мой батько! Досадно за мое письмо, что вызвало у тебя «щекотанье в горле» и… слезы. Правда, слезы, как и кровь, роднят людей, но… одним словом, оскандалился я своим нытьем. Забудем, не было того письма… Держу себя здесь непреклонно и непокаянно, таким, как выставил меня, на суде г-н прокурор. Если взглянуть на беды времени, то железные засовы моей камеры — смешны, а личное горе — ничтожная песчинка в море. Нет в моем сердце ни сомнений, ни сожалений. Дорога выбрана, возврата нет.

27 мая 1907 г. «Кресты»

Здесь, в «Крестах», в одиночке, есть время для размышлений. Я думаю о том, что происходит там, за крепостными стенами. Дорогие с детства книга заменены сыщиком Пинкертоном, он раскупается нарасхват, его читают все — от профессора до проститутки. Общество отвлекают порнографией журналов, книгами, воспевающими однополую любовь, иллюзионами об удачливых модистках в горничных, которых хватают в жены миллионеры в принцы. Противно, тошно…

«Не было 1905 года, не было «красного воскресенья»! — орут присяжные писаки. — Россия благоденствует, порядок восстановлен». Да, хорош мир калек, оставшихся от Цусимы; хорошо вдовам и сиротам, чьи близкие застыли на снегу 9 января: «благоденствуют» те, чьи колодки гремят по сибирским трактам…

Не будь у меня в руках критического скальпеля, я, пожалуй, давно задохнулся бы от бессилия и мук: порой кажется, что сердце упало на наковальню в его бьют пудовыми молотами. Но я держусь, терплю, жду. В общем, я положительно отдыхаю в тюрьме, она действует на меня, подобно брому. А за слезы спасибо, родные… Ничего определенного в моей судьбе пока нет. Из Думы ответ не получен. Полнейший штиль… Уж лучше сидеть здесь, чем видеть, как у граждан на воле вытянуты лица, а головы втянуты в плечи.

«Дорогая Леля! [12] На девятом месяце своего заключения в чреве «Крестов» я разрешился страшнейшим приступам старой малярии. Меня трясло, как овечий хвост, как сатану, увидевшего распятие, как висельника перед перекладиной. Словом, трепало, било, ломало. Уже неделя как встал, но чихаю и в носу моем еще продолжают играть в прятки господа Пуришкевич и Бобринский. На то они и депутаты-клоуны, чтобы чихать на них. И пусть мой бедный нос раздует как солдатский сапог, если я угнетен судьбой, болезнью и одиночеством. Мой брат Лева спрашивает: «Как ты поживаешь в своей тюрьме?» Не правда ли, Леля, чудесная фраза в устах 11-летнего человека? Во всяком случае современная. Отвечаю. Очень хорошо, дорогой Левик! Я еще горячее люблю то, что любил, и ненавижу лютее то, что ненавидел…

6 декабря 1909 г. «Кресты»

P. S. Когда я пишу братишкам и сестренкам свои веселые письма, я вроде бы живу вместе с ними дома. Ошибочно было бы думать, что истинное мое настроение так бесшабашно весело. Ей-богу, здесь не так уютно жить…

«Дорогой мой батько! Время идет. Я сижу. Твои мечты об амнистии вызвали у меня горькую усмешку. Не о себе думаю, нет! О тех сотнях тысяч россиян, их матерях, отцах, женах, которые ждут ее месяцы и годы. Что мне амнистия, если бы даже она и свалилась на меня с неба?! Такая амнистия для узников с малыми сроками повредит лишь тем, кто сидит годы. Такая амнистия выгодна лишь реакции.

Любящий тебя сын-арестант.

Конечно, выйти на два-три месяца раньше срока — заманчиво, но желчь с языка стаканом воды не смоешь. Тюрьмы у нас всегда будут полны. И раз это является аксиомой, не буду повторять истин. Я знаю, милый, ты хотел порадовать меня, но бог даст, твой арестант без милостей и подачек отсидит свой срок. Отчаиваться и заниматься сантиментами не буду. Работа отнимает все силы, и положительно нет времени грустить. Много двинул вперед по немецкому языку и юридическим наукам. В этом смысле одиночка — даже помогает. Конечно, не наверстать упущенного за девять месяцев, но, выйдя в январе, поеду в Юрьевский университет продолжать экзамены. Если зачтут сданные ранее, то к маю получу аттестат. Кем быть — помощником присяжного поверенного или поступить чиновником на службу? Наверное, изберу первое.

23 августа 1909 г.»

«Дорогой мой батько! Еще одна страница книги судеб для меня перевернута, еще одна глава закончена, много ли ах осталось?

1909 г., май.

Я думаю о том, что стало бы с мечтами, планами людей, как неинтересно было бы жить, если бы не сверкала впереди звездочка, увяли цветы фантазии и отступили все желания, исчезли страсти и порывы? Мертво и скучно было бы на земле и 99 процентов людей запустили бы пулю в лоб… В день моего ареста хоронили студента Гукасова, моего товарища по гимназии (старшего сына Павла Осиповича Гукасова, нефтепромышленника). Миллионер, вся жизнь, кажется, была в его руках, а он — за револьвер. Мысли о нем витали в моей голове, и многие вопросы давили неразрешимостью.

СПБ, политическая тюрьма, камера 300 (одиночная)».

Вспомнил «Жерминаль» Эмиля Золя. Фабрикант стоит у окна, смотрит на бунтующих рабочих, а сам думает о жене, изменившей ему с управляющим, и рассуждает: «Безумные, вы хотите хлеба?! Я же имею все, но счастлив ли я?!» Да, отец, не хлебом единым жив человек. Равновесие души часто зависит от хлеба, но истинное наслаждение человек получает, когда связан с жизнью, когда отдает себя всецело многосложной работе человечества и оставляет потомству самое лучшее, что есть в нем самом.

Я благодарю тебя за то, что ты передал мне жажду жизни, жажду любить, чувствовать, думать, мыслить и никогда не сидеть сложа руки… А за решеткой уже начались белые ночи, как я их люблю! Жизнь идет, чередуясь радостью и горем. Заключение мое не вечное, с книгами и мыслями можно просидеть долго, лишь бы держать себя в руках. Все вынесу бодро и мужественно, как учил меня ты, единственный мой, родной отец. Я не сдам кораблей и маяков своих, куда бы меня ни законопатили. И одиночеством меня не запугаешь…

Горячо целую и крепко обнимаю всех вас, таких дорогих.

Ровно через год в другом конце России — в Баку, Тифлисе, Батуме в различных изданиях появляются острые публицистические статьи, памфлеты и фельетоны, разоблачающие прогнивший царский режим, зовущие к борьбе. Наряду с партийной кличкой Sa-Ve некоторые из этих трудов подписываются и другими именами — А. Савицкий, «Н. Р.» («Народ рабочий»). Газеты «Баку» и «Кавказская копейка», в которых печатался Sa-Ve, неоднократно подвергались штрафам или вовсе запрещались властями.

Часто выручал Вермишева из беды издатель и редактор газеты «Баку» Христофор Аввакумович Вермишев, родной дядя, человек очень образованный, известный своими либеральными взглядами.

Имея репортерский билет, Александр мог довольно свободно посещать нефтепромыслы и заводы, бывать на театральных премьерах и на приемах у бакинской знати. Его, как и прежде Максима Горького, поражали бакинские контрасты, мир роскоши и нищеты. Своими впечатлениями он нередко делился с читателями, а позднее использовал их в театрализованном многоактном памфлете «Пир сатаны» и пьесе «Банкроты». В них с гневом обличается российская и западная буржуазия, создавшая мир господ и рабов, а также те русские интеллигенты, которые, устрашась событий 1905 года, перешли на сторону реакции.

В Баку питерский подпольщик связывается с известными ленинцами Шаумяном, Азизбековым, Джапаридзе, Спандаряном. По заданию бакинского партийного центра ведет политическую работу на промыслах бакинских предместий Биби-Эйбат, Балаханы и Сураханы. В то время в Баку существовал книжный магазин «Сотрудник», распространявший нелегально марксистскую литературу. Совместно с Марией Сундукян (сестра известного драматурга Габриэля Сундукяна) Вермишев организует перевод полученных из-за границы ленинских документов и большевистских листовок на азербайджанский и армянский языки.

Политическая активность «Сотрудника» не остается не замеченной для властей. С помощью провокатора Марию Сундукян изобличают в связях с партийным центром и отправляют на каторгу. Ведутся поиски и других активистов партии.

Скрываясь от полиции, Александр выдает себя то за секретаря родовитого финского барона, то за сиятельного грузинского князя, армянского книготорговца, коммивояжера варшавской торговой фирмы. Этому способствует отличное знание иностранных языков, а также грузинского, армянского, азербайджанского. Как и в Питере, он часто меняет места службы и адреса, гримируется, заметает следы.

В 1912 году Александр Вермишев навсегда исчезает из Закавказья — в жандармерии Тифлиса на него заведено новое (в который раз!) уголовное дело, ведется дознание о его «антигосударственных деяниях», выписан ордер на арест.

Тем временем в Петербурге на Большом проспекте в доме № 69/а появляется скромная табличка: «Частный присяжный поверенный А. А. Вермишев». У присяжного поверенного документы о благонадежности. Ему покровительствуют княгиня Долгорукая, жена дяди; князь Е. Н. Абамелик с семьей, с которыми он часто появляется в одной ложе Мариинского театра, и другие знатные особы, родственники его отца Александра Аввакумовича и отчима — тифлисского городского головы В. Н. Черкезова. Конечно, это не всегда оберегает его от надзора полиции, но он умудряется разными путями выступать на процессах в защиту уголовных и политических заключенных, ведет в Государственной думе юридическую консультацию по искам рабочих к предпринимателям.

О своей адвокатской практике он пишет сестре:

«Родная Женечка! Очень грущу, что не успел побыть с вами, дорогие. Не могу выехать из Питера, а то последние клиенты мои разбегутся и к зиме я сяду в лужу.

Твой брат Саня».

Здесь очень трудно жить, и, когда накоплю немного денег, займусь другими делами, а адвокатуру — по шапке… Правда, в адвокатуре переживаешь порой красивые минуты. Недавно я защищал одного юношу, его обвиняли в убийстве. Я был убежден, что это ошибка. Доказывал это. Присяжные потом говорили, что его оправдали лишь потому, что я очень горячо верил в его невиновность. Прокурор обжаловал решение суда в Сенате, но ничего не вышло. Эти переживания возвышенны, приятны, но после них чувствуешь себя изломанным, разбитым. Я очень сильно все переживаю, за это меня любят, но обходится это недешево. Уголовные дела мне нравятся больше, чем гражданские, хотя зарабатываешь на них мало, «Уголовные» клиенты, как правило, рабочие, бедняки, нужда порой гонит их на отчаянные поступки, и совестно брать с них деньги.

Моя мечта — Кавказ. Если бы там вели большие работы, скажем, прокладывали дорогу в Сванетию, я с головой ушел бы в это дело, строил бы там курорты наподобие швейцарских. Давать радость людям — вот мой идеал! А пока сам дышу прокисшим воздухом судебных камер и жду лучших времен.

В 1912—1913 годах видные революционеры В. Ольминский и А. Бадаев привлекают его к работе в большевистской «Правде». На ее страницах появляются статьи, стихи и басни, подписанные все теми же псевдонимами Sa-Ve, А. Савицкий и «Н. Р.».

…Партии нужны надежные конспиративные квартиры и явки. И вот под носом у охранки, в центре города, появляется «Общество квартиронанимателей» во главе с подставными лицами. Его фактические хозяева А. Вермишев и С. Лукашин (впоследствии глава правительства Советской Армении) используют общество для издания и распространения нелегальной литературы.

Вскоре в другом конце города при армянской церкви создается новое общество. И тоже с невинным названием — «Кавказское землячество». Здесь Вермишев и Лукашин состоят вполне легально. Один из них — церковный староста, второй входит в церковный совет. Эти «божьи люди» оказывают помощь политическим узникам, организуют их побеги из тюрем, переправляют в Финляндию и Турцию, поддерживают связь с эмигрантскими партийными центрами в европейских странах. Позже они создают еще одно подставное общество — «Общество трезвости». Здесь типография и тайный склад оружия для революционеров.

Февраль 1917 года… По бурлящим улицам Петрограда мчится грузовик. На нем группа вооруженных дружинников. Впереди Sa-Ve. С винтовкой наперевес он ведет свой отряд к полицейскому управлению, надеясь уничтожить следственные материалы, заведенные на большевиков. Отряд Вермишева освобождает из тюрем политических заключенных, вступает в бой с эскадроном юнкеров императорского кавалерийского училища.

В грозные Октябрьские дни Вермишев в цепи солдат и рабочих штурмует Зимний дворец. По поручению Николая Подвойского и Владимира Невского его отряд уничтожает заслоны юнкеров со стороны Эрмитажа и одним из первых врывается в Зимний.

Покоя нет ни днем, ни ночью. Вермишев организует запись добровольцев в Красную гвардию, национализирует банки, ликвидирует бандитов и анархистов. Потом ведет в атаку красных курсантов под Петергофом и Стрельной, защищая Питер от Юденича и белофиннов, обороняет станцию Чертково на Дону от казаков-карателей, назначается первым советским комендантом станции Миллерово.

После окончательной победы революции партия посылает Александра Вермишева на ответственную работу в Комиссариат труда и продовольствия, назначает членом Центральной уголовной следственной комиссии. Затем он становится начальником транспортного отдела Петрокоммуны, секретарем Совета рабочих и солдатских депутатов Петроградского района.

В этом круговороте событий, урывая от сна часы, Вермишев пишет новую пьесу на самую злободневную в то время тему — о гражданской войне.

Драму «Красная правда» («Белые и красные») он решается послать на отзыв В. И. Ленину, сопроводив ее следующим письмом:

«Дорогой вождь и товарищ Владимир Ильич!

Очень прошу уделить время и просмотреть прилагаемый труд. В дни, когда наши коммунальные театры сидят без пьес по злободневным вопросам по той причине, что «присяжные» писатели земли русской, очевидно, все еще продолжают дуться на Октябрьскую революцию, будучи оскорблены в лучших своих чувствах «свободных» жрецов литературы, или же не решаются скомпрометировать свои высокие имена, выжидая окончательного итога всемирной борьбы классов, а может, просто вследствие понятного отсутствия вдохновения по причинам своей межклассовой недоразвитости, что мешает им быть охваченными восторгом перед величием картин происходящего и т. д., нам, рядовым партийно-советским работникам, неизвестным и малоопытным в литературе, очевидно, приходится и в этой области нашего строительства проявить свои силы и энергию.

Подумать, чем только не должен быть теперь коммунист, чтобы умело справиться с грудами задач, поставленными перед пролетариатом историей, в попытках утолить голод, существующий в достаточном количестве во многих областях бытия нашего!

Производя работы по транспорту, я отнял у себя семь ночей и написал эту пьесу для пролетарского театра.

Для оценки посылаю Вам мой маленький труд.

Очень прошу на этом опыте творчества на современную тему в разгаре боя положить свою резолюцию и, какова бы она ни была, возвратить мне рукопись, дабы я мог иметь руководящее начало для продолжения работы в этой области, по моему мнению, весьма важной в настоящее время.

С товарищеским приветом Александр Вермишев.

По силе возможности прошу исполнить».

По свидетельству одного из первых советских режиссеров Александра Мгберова, близкого друга Вермишева, Ленин, прочитав драму, надписал на обложке: «Нужна для народной гущи, как агитационная вещь». Ильич не только сам ознакомился с пьесой, но и дал ее на отзыв другим товарищам, о чем А. Вермишеву было сообщено письмом через девять дней.

«Москва. Кремль. 16 апреля 1919 г.

Секретарь Совета Народных Комиссаров

По поручению Владимира Ильича сообщаю, что Ваша пьеса «Красная правда» была послана на отзыв трем литературным редакторам. Отзыв их следующий:

Л. Фотяева».

«Наше согласное мнение (всех троих) таково:

I. Как агитационное орудие пьеса должна действовать сильно, особенно там, где переживали гражданскую войну.

II. В художественном отношении страдает длиннотами, искусственностью речи, местами книжностью языка, подлежит некоторой чистке стиля, сокращениям.

III. Для столичных балованных сцен не очень подходит, но в гущу народную — хорошо».

Первым рецензентом «Красной правды» был Максим Горький, который, защищая ее на конкурсе революционных пьес, написал на рукописи:

«Автор — не без таланта. Пьеса — если ее ставить — требует значительных сокращений, исправлений. Есть характеры — например, Ипат, Катя, Ганя…»

Тепло отозвались о «Красной правде» первый нарком просвещения А. В. Луначарский, поэт Демьян Бедный, драматург Всеволод Вишневский.

Сюжет пьесы прост и бесхитростен. Крестьянин-бедняк Ипат, дослужившись в царской армии до унтер-офицерского чина, возвращается в родную деревню, — от постылой войны его освободила революция. Но пока Ипат пробирается домой, в его краях вспыхивает новая война — гражданская. В деревне заправляют местные богатеи. Дочь Ипата, красавица Ганя, просватана за нелюбимого кулацкого сына. Под влиянием кулаков Ипат принимает их сторону. Ганя тяжело переживает свое горе, она любит большевика Андрея. К ее несчастью, деревню занимают белые. Они бесчинствуют, терроризируют крестьян. Ипат видит все это и постепенно начинает понимать, кто враг, кто друг. Решительно порывая с кулаками, он уходит в партизанский отряд Андрея. Ганя остается в селе партизанской разведчицей. Ей удается заманить верхушку белых в один из домов и споить их. Парни Андрея поджигают кулацкий дом, где резвятся пьяные бандиты…

Судьба этой народной драмы сложилась так, что она увидела свет рампы только после гибели автора. Впервые она была поставлена в одном из залов Смольного в ноябре 1919 года Александром Мгберовым силами Первого Петроградского революционного героического театра. В январе 1920 года она шла в Асмоловском театре Ростова-на-Дону под грохот канонады, когда красные войска только что ворвались в город на плечах противника. «Красную правду» видели также бойцы московских Спасских казарм, рабочие и солдаты Тулы, Перми, Харькова…

В 1920 году журнал «Пролетарская культура» писал:

«..Несомненно, что если бы даже самый бессознательный и пьяный белогвардеец попал на эту пьесу, то он невольно понял бы всю мерзость и несостоятельность буржуазного строя…»

Такова была впечатляющая сила произведений певца революции. Но это было потом… А в дни, когда молодая Советская республика оказалась во вражеском кольце блокады, Александр Вермишев обращается с письмом в ЦК РКП(б) и просит немедленно послать его на фронт. Он отправляется на юг прямо с митинга у здания Моссовета, где перед добровольцами с напутственной речью выступал В. И. Ленин.

В кармане коммуниста мандат «организатора Советской власти на Дону» и уполномоченного ЦК РКП(б) при Донкоме РКП(б). Пока он добирался к месту назначения, в Ростове уже хозяйничали белые. Вермишев становится в красноармейскую цепь и сражается в арьергардных боях, как простой солдат. Командарм Ян Фабрициус назначает Вермишева, которого он знал еще по Питеру, комендантом станции Миллерово, а затем комиссаром батальона.

Сражаясь против белогвардейских войск на Южном фронте, комиссар Вермишев одновременно был штатным корреспондентом и художником РОСТА — Российского телеграфного агентства. Помимо оперативных корреспонденции и заметок, он каждую свободную минуту посвящал сочинению стихотворных сатирических текстов для агитплакатов РОСТА, пользующихся большой популярностью у солдатских и крестьянских масс.

Осуждая братоубийственную гражданскую войну и интервенцию, затеянные бывшими царскими генералами и Антантой, Вермишев к одному из ярких агитплакатов, обращенных к солдатам белой армии и сброшенных в стан врага с самолетов, сочинил такой текст:

Еще один агитплакат, распространенный среди солдат Южного фронта под Орлом.

Листовка Вермишева, обращенная к Красной гвардии, защищавшей Петроград от немецких оккупантов в 1918 году:

Подпись Вермишева под карикатурой на дипломатию британских интервентов:

Еще раньше, в начальный период первой мировой войны, когда бездарное российское командование, купечество и часть интеллигенции были охвачены шовинистическим угаром и шапкозакидательством, Александр Вермишев поместил в одном из нелегальных изданий за подписью Sa-Ve такие иронические строки, посвятив их «страдающим манией грандиоза».

«…Замечено, что наши орудия при выстрелах отдают назад. Предписать всем артиллерийским начальникам, чтобы впредь все орудия отдавали вперед. У нас все должно быть вперед».

Вермишев ненавидел мещан, обывателей, трусов, карьеристов, подхалимов, угодников, подвергая их едкому сатирическому осмеянию в своих многочисленных эпиграммах, фельетонах, памфлетах, стихах. Вот одно из таких ранних его стихотворений под необычным заголовком «Гимн хвосту».

Сатирические мотивы в произведениях Александра Вермишева особенно проявились в его драматургических произведениях бакинского периода — пьесах «Чад жизни», «Мания пангерманизма», серии одноактных комедий, водевилей и гротесков.

Стоял конец лета 1919 года. Деникин наступал на Москву. Под властью белых уже стонали Курск, Орел, Воронеж. Враг подходил к Туле… Притих, притаился и прифронтовой городок Елец. Ни днем, ни ночью не открывались ставни в домах. Елецкий житель, просыпаясь по утрам, с надеждой взирал на красное знамя с серпом и молотом на фронтоне здания местного Совета. Слухи о зверствах белых перестали быть слухами, — город наводнили обезумевшие от страха беженцы из соседних уездов.

Орудийная канонада сотрясала землю. Суховей печально кружил в воздухе листья тополей и акаций. По засыпанным битым кирпичом и штукатуркой улицам понуро шагали раненые. На городской площади торопливо проходили обучение красные добровольцы.

Все на борьбу с Деникиным!

Эта борьба велась винтовкой и пером, продразверсткой и словом агитатора. Партия послала на фронт тридцать тысяч коммунистов. Объявленная ЦК партийная неделя дала фронту еще 200 тысяч молодых коммунистов из рабочих и крестьян.

Среди коммунистов-питерцев, сражавшихся против Деникина, был и комиссар особого запасного батальона XIII армии Александр Александрович Вермишев. За спиной 39-летнего комиссара уже был опыт баррикадных боев 1905 и 1917 годов, штурм Зимнего, оборона Питера от войск Юденича, поднятых Антантой на цитадель революции.

В редкие перерывы между боями в передвижном красноармейском агиттеатре Елецкого гарнизона шли репетиции нового спектакля. Режиссировал политком Вермишев. И только очень близкие ему люди знали, что их комиссар был не только режиссером, но и автором «Красной правды».

В разгар генеральной репетиции — это было 31 августа 1919 года — к комиссару подошел вестовой.

— Мамонтов в тылу! Казаки!

Эта тревожная весть передавалась из уст в уста. Белая конница деникинского генерала Мамонтова неожиданным рейдом пронеслась по тылам Южного фронта, оставляя развалины и пожарища.

— Репетиция отменяется. В ружье! Батальону занять оборону у здания вокзала. За мной!

Неравный бой длился несколько часов. Белая артиллерия била по вокзалу прямой наводкой. В этом бою сложили головы почти все бойцы батальона Вермишева, а их израненный, истекавший кровью комиссар был пленен озверевшими мамонтовцами. Пьяные казаки уже ставили виселицы на станции Елец…

Находившийся в эти трагические дни на Елецком участке фронта корреспондент газеты «Красный воин» писал:

«Пьеса политкома тов. Вермишева «Красная правда» должна была пойти в Ельце 1 сентября в день Советской пропаганды. Сам он руководил репетициями. Помню его радость и удовольствие видеть свою пьесу на сцене впервые. Не пришлось тебе, дорогой товарищ, дождаться минуты счастья. Палачи зверски замучили тебя. Клянемся на твоей могиле отомстить за геройскую смерть. Мир праху твоему!..»

Однако подробности смерти комиссара Вермишева стали известны позже, осенью, когда Красная Армия массированным контрударом отбросила войска Деникина в районе Кромы — Орел, а конница Буденного наголову разгромила под Воронежем отборные части корпусов Шкуро — Мамонтова. О том, что Вермишев — комиссар, Мамонтов узнал от агентов деникинской разведки — актера красноармейского театра в Ельце, бывшего штабс-капитана Воронова-Вронского и есаула Калмыкова.

С содроганием читаются скупые строки «Орловских известий» от 20 сентября 1919 года.

«…Тут же, на поле битвы, казаки избили т. Вермишева до потери сознания, привязали к седлу и притащили в город, к дому, где находился генерал Мамонтов. Перед домом они подвергли т. Вермишева жестокой казни: отрезали пальцы, нос, уши и другие чисти тела. Потом повесили за ноги на заборе и после трехчасовой пытки изрубили шашками. На все вопросы, задаваемые бандитами, т. Вермишев ничего не отвечал и, когда увидел, что ему приходит конец, громко крикнул: «Да здравствует Красная Армия и ее завоевания! Да здравствует власть Советов! Да здравствует товарищ Ленин! Будьте прокляты, палачи!» В это время т. Вермишеву был нанесен шашкой смертельный удар в голову».

Так умер член РСДРП с 1903 года, бесстрашный комиссар, первый советский драматург и автор первой стихотворной «Присяги красноармейца».

Не случайно в одном из отчетов ЦК РКП(б) в период гражданской войны указывалось, что членский билет нашей партии означал до известной степени «кандидатуру на деникинскую виселицу».

Эти суровые слова оказались для Александра Вермишева пророческими.

Несколько лет назад я познакомился с сыном Sa-Ve Александром, участником Великой Отечественной войны, бывшим сержантом, а затем директором Дома техники нефтяников в Башкирии, часто переписывался с вдовой легендарного комиссара Валентиной Петровной Вермишевой-Савицкой, которая недавно умерла в Саратове. Кстати, партийная кличка Sa-Ve происходит от слияния двух первых букв фамилии матери и отца: Савицкая-Вермишев, то есть Sa-Ve.

С их помощью удалось раздобыть много новых документов, рассказывающих о жизни и борьбе одного из активных участников трех революций и гражданской войны.

Его знал В. И. Ленин. Впервые Sa-Ve увидел Ильича в Финляндии, куда он посылался связным партии. Позже он находился в отряде, охранявшем Ленина в момент его встречи на Финляндском вокзале. Некролог о смерти комиссара, опубликованный в «Еженедельнике «Правды» № 13 за 1919 год, долго лежал раскрытым на столе Ильича. Своей рукой он написал: «В особую папку и переплести».

Характерно, что одно из первых советских стихотворений, связанных с именем Ленина, принадлежит перу А. Вермишева. Оно найдено недавно в архиве его друга по питерскому подполью Саркиса Лукашина.

В Петрограде и на Кавказе А. Вермишев работал с такими выдающимися революционерами, как М. Урицкий, А. Бадаев, И. Сталин, Н. Нариманов, А. Бубнов, А. Луначарский, А. Енукидзе, Н. Семашко, М. Калинин, С. Шаумян, М. Азизбеков, А. Джапаридзе, А. Мясников, Н. Крыленко. Он был в большой дружбе с советскими военачальниками Н. Подвойским, Я. Фабрициусом, П. Дыбенко.

Sa-Ve был человеком разносторонних знаний. В его архиве найдены до двадцати пьес, стихи и песни, обширная публицистика, а также патенты на различные технические изобретения, в том числе на бесшумный пистолет и электрический звонок. Он хорошо пел, играл на гитаре и фортепьяно, рисовал плакаты РОСТА, писал музыку к собственным стихам, играл на сцене и блестяще владел искусством грима. То и другое помогало ему в свое время скрываться от преследования охранки.

Александр Александрович Вермишев имел партбилет члена РСДРП за № 2037, который был впоследствии обменен на билет члена РКП(б) № 141.

Незадолго до трагической гибели он был послан командованием с разведывательными целями в занятый белыми Воронеж, где жил его двоюродный брат и ближайший друг молодости Александр Патавканов. На прощанье они сфотографировались. Возвратясь через линию фронта к красным, Вермишев оставил на память брату автограф:

«Если мне не суждено увидеть Кавказ, передай нашим, что до последних минут я не изменил идеалам далекой юности.

Фронт — Дон, 1919 г.»

Коммунист остался верен своему слову, не изменил идеалам далекой юности, всю жизнь без остатка отдал делу Ленина, революции.

Подвиг пламенного революционера не забыт. Его имя носят океанский лайнер «Александр Вермишев», гигантский теплоход, бороздящий волны Тихого океана, и речной сухогруз Балтийско-Онежского пароходства, клуб в Ленинграде, библиотеки в Баку и Ростове-на-Дону, улица в Ельце. Там, на привокзальной площади, где сложил голову комиссар Вермишев, ему поставлен памятник. В Музее Советской Армии в Москве легендарному герою отведен специальный стенд.

Ленинград — Тбилиси — Баку.

 

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

В центре Баку на площади Свободы, в буйной зелени парка высится величественный мемориал. У его подножия живые цветы, огонь вечной славы. Гордые, устремленные вперед скульптурные фигуры изображают последний час двадцати шести бакинских комиссаров, бесстрашно отдавших жизнь за революцию.

20 сентября 1918 года английские интервенты и их белоэсеровские наемники вероломно схватили и тайно вывезли на пароходе «Туркмен» пламенных революционеров и расстреляли их в глухих песках Закаспия на 207-й версте от Красноводска. Это была одна из гнуснейших акций века в цепи преступлений британских колонизаторов против народов Востока. Это было время, когда, пользуясь, с одной стороны, развалом Оттоманской (Турецкой) империи, англичане при участии итальянцев и французов оккупировали бывшие турецкие провинции на Арабском Востоке, а с другой стороны, нацелились на Закавказье, намереваясь захватить бакинскую нефть и заодно отторгнуть от России некоторые южные районы.

Тогда Черчилль и Ллойд-Джордж еще рассчитывали на века продлить эру колониализма. И не случайно в метрополии распевалась модная песенка:

Колонизаторам и их воспевателям хотелось верить, что народы Закавказья без вооруженной борьбы отдадут себя в руки чужеземных захватчиков. Их аппетиты особенно разгорелись во времена, когда склонили свои головы перед британским львом египетские пирамиды, а тень полковника Лоуренса легла на нефтеносные арабские пустыни, когда германский орел впился своими когтями в некоторые африканские и азиатские владения, а галльский петух французов, словно коршун, растерзал Алжир, Тунис и Марокко. Не дремали после победы Великого Октября и заправилы Соединенных Штатов, и японские милитаристы, высадившие свои интервенционистские десанты на Севере и на Дальнем Востоке нашей страны. Американский империализм, по словам Джавахарлала Неру, «не имел колоний, но был всегда идеологом колониализма, колониализма нового — неоколониализма. Он пытался занять кресло, которое опустело, заштопать мундир, который уже лопнул». После окончания первой мировой войны началась борьба империалистических держав за передел колоний, за захват наиболее богатых областей России, ослабленной гражданской войной и интервенцией Антанты.

Однако трудящиеся Азербайджана не намеревались надевать на себя ярмо колониализма и неоколониализма и вслед за Петроградом провозгласили в Баку власть Советов. 2 ноября 1917 года Бакинский Совет принял решение о практическом взятии в свои руки всей полноты власти.

Но стать полновластным хозяином в городе ему удалось не сразу. В Баку еще сохранились буржуазная городская дума, мусульманский и армянский «национальные советы». В ряде районов Азербайджана, а также в Армении и Грузии хозяйничали буржуазные националисты-мусаватисты и дашнаки заодно с меньшевиками. Общими усилиями они создали в ноябре 1917 года в Тифлисе так называемый закавказский комиссариат. Контрреволюционные партии поспешно вооружили фанатичные националистические банды для нападения на советский Баку.

30 марта 1918 года партия мусаватистов спровоцировала столкновение с частями вооруженных сил Бакинского Совета. Для борьбы с контрреволюцией в тот же день был создан Комитет революционной обороны города Баку и его районов. В его состав вошли Степан Шаумян, Нариман Нариманов, Алеша Джапаридзе, Мешади Азизбеков и другие комиссары. Военачальниками стали опытные командиры Григорий Корганов и Георгий Петров. На следующий день советские части перешли в решительное контрнаступление. На улицах города развернулись бои, в которых с обеих сторон участвовало свыше двадцати тысяч вооруженных людей.

Красные части разгромили мусаватистов, ликвидировали буржуазные органы власти. Тогда же был создан Бакинский Совнарком. Председателем Совнаркома, комиссаром по внешним делам и чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа стал Степан Георгиевич Шаумян, высокообразованный марксист-ленинец, прекрасный организатор и оратор. Другие важные посты в правительстве заняли молодые народные комиссары, боровшиеся против царского режима: Н. Нариманов, М. Азизбеков, А. Джапаридзе, И. Фиолетов, Г. Корганов и их соратники, представляющие многонациональное население азербайджанской столицы.

Правительство РСФСР, обеспокоенное положением на юге, оказывало всестороннюю материальную и моральную поддержку бакинскому пролетариату, направляя в Баку продовольствие и денежные средства. Еще 14 февраля 1918 года В. И. Ленин телеграфировал С. Г. Шаумяну:

«Мы в восторге от вашей твердой и решительной политики».

За четыре месяца своего существования Бакинский Совнарком национализировал нефтяную промышленность, банки, флот, ввел 8-часовой рабочий день, конфисковал бекско-ханскне земли, открыл новые школы и культурно-просветительные заведения для рабочих и крестьян, начал создавать регулярные части Красной Армии.

Большую роль в укреплении рабоче-крестьянской власти сыграли роспуск старой и формирование новой милиции, ликвидация старых органов юстиции, создание уездных и окружных судов. Для наказания контрреволюционеров и их агентов при Комиссариате внутренних дел был учрежден военный трибунал, а при Совнаркоме создана Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией — ЧК.

Однако после разгрома в мартовских боях бежавшие в Гянджу (ныне Кировабад) мусаватисты с помощью меньшевиков и дашнаков усиленно готовились к нападению на Баку. В апреле 1918 года началось комбинированное наступление контрреволюционных сил на столицу Азербайджана с трех сторон. Объединенные отряды контрреволюции, нацелившись на Баку, захватили на подступах к городу станцию Аджикабул. Мусаватистские вешатели заняли Шемаху. С севера, со стороны Дагестана, наступали банды главаря горской контрреволюции имама Гоцинского. Таким образом, пролетарский Баку, отрезанный от Советской России цепью блокады, оказался в железном кольце контрреволюции.

Бакинский пролетариат и его молодые вооруженные силы под руководством народных комиссаров дали решительный отпор объединенным вражеским полчищам. Советские отряды, не щадя своей жизни и крови, ценой больших жертв отразили натиск контрреволюционных сил.

26 мая 1918 года открылся I съезд Советов крестьянских депутатов Бакинского уезда, который вылился в мощное братание двух революционных сил — пролетариата и крестьянской бедноты.

Разоблачая контрреволюционеров-мусаватистов, которые в союзе с дашнаками и меньшевиками ради сохранения своего господства готовы были пригласить на Кавказ иностранных интервентов, первый нарком земледелия Азербайджана М. Везиров заявил на съезде:

«Вам теперь предоставляется выбор: рабство снова навеки, рабство под владычеством турок, под владычеством бывших ваших поработителей — беков и богачей, снова слезы, бесправие, бесчестие и кошмар, или свободная жизнь, власть новая, власть самого народа, воля и земля! Но, чтобы укрепить власть, прекратить войну и анархию, получить землю и волю, вы должны быть готовы к жертвам и бороться за свое право»… [14]

В резолюции, принятой по докладу председателя съезда Наримана Нариманова, отмечалось, что только Великая Октябрьская социалистическая революция могла разрешить в числе других социальных реформ и вопрос о земле. Делегаты съезда послали В. И. Ленину приветственную телеграмму.

Тем временем контрреволюция готовила новый заговор. Она не оставляла надежды при поддержке иностранных штыков взять реванш, лишить Россию нефти, использовать Азербайджан и все Закавказье как плацдарм для развертывания крупных военных операций против молодой Советской России и отторгнуть их.

На борьбу против объединенных контрреволюционных сил поднялись азербайджанцы, русские, армяне, лезгины и другие народности Азербайджана. Всюду в городе формировались боевые рабочие дружины. Бакинские комиссары шли во главе масс, сражались в первых рядах, показывая образцы отваги и самоотверженности.

Однако силы были неравны. Под натиском превосходящих сил противника в июле 1918 года Советская власть в Баку временно пала. Наймиты империализма образовали контрреволюционное правительство, так называемую «Диктатуру Центрокаспия». Они сразу же призвали на подмогу английских интервентов — 4 августа британские колонизаторы оккупировали азербайджанскую столицу в ожидании подхода турецких войск.

Одновременно усилился натиск турок. 14 сентября 1918 года, оставив Баку на растерзание турецким янычарам, которые устроили в нем кровавый погром, англичане эвакуировались. Вместе со своими турецкими хозяевами в Баку прибыло возникшее в июне 1918 года в городе Гяндже марионеточное исламское мусаватистское правительство. Перед эвакуацией английские интервенты произвели аресты выдающихся советских и партийных работников, в том числе 26 бакинских комиссаров. Их тайком, по-воровски перевезли через Каспий и заточили в тюрьму города Красноводска.

Советское правительство в Москве принимало все возможные меры для освобождения бакинских комиссаров. Но спасти героев не удалось. В памятный день 20 сентября 1918 года их отправили под конвоем на 207-ю версту между станциями Ахча-Куйма и Перевал. Здесь под покровом ночи, в глухих песках англо-эсеровские палачи зверски терзали свои жертвы, глумились над ними и затем казнили. От подлых рук убийц пали С. Шаумян, М. Азизбеков, А. Джапаридзе, И. Фиолетов, И. Малыгин, Г. Корганов, Я. Зевин, М. Везиров, С. Осипян, В. Полухин, Г. Петров, М. Басин, Ф. Солнцев, А. Констандян, И. Габышев, Б. Авакян, А. Берг, А. Амирян, Т. Амирян, А. Борян, М. Коганов, А. Богданов, С. Богданов, И. Мишне, И. Метакса, Ф. Николаишвили.

Однако торжество палачей было недолгим. 28 апреля 1920 года на помощь восставшим бакинским пролетариям пришла XI Красная Армия под водительством С. М. Кирова и Г. К. Орджоникидзе. Буржуазно-помещичье правительство в Баку было свергнуто, иностранные интервенты изгнаны, и Азербайджан провозглашен Советской Социалистической Республикой.

Так восторжествовало дело, во имя которого отдали свою жизнь бесстрашные бакинские комиссары.

Злодейское убийство бакинских борцов за свободу уже тогда сорвало маску с империалистов и их военщины, стремящихся протянуть свои обагренные кровью руки к кавказской нефти, закабалить народы Советского Востока.

Трагедия в песках Закаспия показала звериный оскал империалистов и их пособников. И сегодня эти силы вдохновляют и вооружают тех, кто нагнетает напряженность в районе Персидского залива, убивает патриотов в Чили и Доминиканской Республике, засылает наемников в Афганистан и Никарагуа, поддерживает расистов Южно-Африканской республики.

Тема борьбы и гибели 26 бакинских комиссаров многие годы волнует историков, писателей, художников, кинематографистов. Героям Бакинской коммуны посвятили свои поэмы и стихи Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Самед Вургун. Их последний час изобразил в своей знаменитой картине художник Исаак Бродский. Скульптор Сергей Меркуров двадцать лет работал над памятником-мемориалом славным комиссарам на площади Свободы в Баку. Их подвиг бессмертен.

 

РЕЧЬ ПЕРЕД КАЗНЬЮ

Откуда бы вы ни ехали в Ереван, всюду дорога вьется вдоль мутных горных рек Аракс и Арпачай, мимо черно-белых полосатых столбов, разделяющих два мира. Вот поезд вынырнул из последнего тоннеля и, замедляя ход, остановился у перрона.

— Станция Арарат! — объявляет проводник.

Внезапно сверкнувший сквозь утренний туман луч солнца засеребрил снежную голову величавого Арарата. Кажется, отсюда рукой подать до легендарной горы. Она перед вами в Ереване, во всей Араратской долине. Двуглавый Арарат сверкает на государственном гербе республики.

Человека, впервые вступившего на землю Еревана, поражает прежде всего огромный размах строительства. Сейчас наивно было бы искать здесь следы старой уездной Эривани с узкими пыльными улицами, глинобитными домами, грязными духанами. Перед вами новый город с фасадами стройных домов, сооруженных из туфа. Есть туф розовый, кремовый, серый, красный, черный, фиолетовый. Этот замечательный камень не нуждается в облицовке. Поэтому дома носят яркий, праздничный вид.

Простором, стройностью архитектурных форм, шелестом зеленых крон встречают приезжего человека прямые, как стрела, проспекты Ленина, Орджоникидзе, Саят-Нова, Туманяна… Каждый из них имеет свой стиль, свою национальную архитектуру, свой неповторимый облик. Над ущельем Раздан, в глубине которого ревет студеная река, перекинут грандиозный мост Победы, символ братства советских народов.

Армению не случайно называют страной контрастов. Путешествуя, вы в течение одного дня попадаете в различные климатические зоны и природные условия. Знойная долина Арарата внезапно сменяется горными альпийскими лугами. Только что вы любовались бирюзовыми водами озера Севан — и вот уже показались лесные чащи Дилижана. Покрытые скупым мхом скалистые склоны и цветущее Лорийское ущелье. Некогда здесь у селения Гергер великий Пушкин с глубокой скорбью встретил останки Грибоедова, тело которого увозили на родину. Сейчас на этом месте у хрустального родника установлен памятник.

Проезжая по цветущей долине Арарата, вы можете наблюдать, как там с одинаковым успехом произрастают различные злаки, бобовые культуры, хлопок, виноград, цитрусы, инжир, маслины, табак. Долина покрыта фруктовыми садами. В ней широко развито животноводство, огородничество. В какое бы селение вы ни поехали, всюду идет созидательная мирная стройка.

…Лет восемьдесят назад по тропинке, бегущей по склонам гор, в глубокой задумчивости шел поэт Ованес Туманян. Перед его взором возникали нищие, разоренные селения. Грустны были мысли поэта. На бумагу ложились строки измученной души:

Много невзгод и страданий перенес древний армянский народ, защищая родную землю от набегов янычар и персов. Не раз враги топтали плодородную долину Арарата, безжалостно выжигая города и селения, уводя в неволю женщин и девушек, истребляя стариков и детей. Только в период первой мировой войны и последующие за ней годы турецкие оккупанты вырезали свыше миллиона армян. Армянскому народу грозило полное уничтожение, но на пути врагов встали полки Красной Армии. Русский народ и его вооруженные силы на протяжении всей истории выручали из беды братьев-армян.

Великая Октябрьская революция в России всколыхнула самые широкие слои трудящихся Армении. Однако различные внешние и внутренние контрреволюционные силы мешали тогда по-новому решить судьбу армянского народа. Турецко-американо-английская интервенция и предательство лидеров националистической партии «Дашнакцютун» задержали советизацию Армении на три с лишним года.

В центре Еревана на месте бывшего Английского сада раскинулся парк Коммунаров. На его клумбах цветут багряные розы. Говорят, они не вянут до самого снега, ибо взращены на крови борцов, отдавших жизнь за свободу Армении. Они алеют у могильных плит павших героев.

— Разреши на прощанье, дорогой товарищ, войти мне в хижину твоих старых родителей и передать им алое знамя, символ торжества коммунизма, за которое ты доблестно погиб в неравной борьбе. Ты не дождался, но близок тот час, когда красная звезда яркими, радостными лучами засветится над миром, и тогда на могилах наших народных страдальцев зацветут багряные розы.

Эти проникновенные слова были произнесены на похоронах предательски убитого выдающегося борца за власть Советов в Закавказье Петра Арвеладзе. Их с полным правом можно отнести и к тем его соратникам в Армении, которые покоятся сейчас в окружении огненных роз и багряной листвы в парке Коммунаров.

Над братской могилой надпись: «Степан Аллавердян, Баграт Гарибджанян, Саркис Мусаэлян». Каждый из них погиб в 30-летнем возрасте, имея за плечами пятнадцатилетний опыт борьбы. Они отдали свои молодые жизни за три с половиной месяца до победы Советов в Армении. Дашнаки убили их подло и тайно на глухом Канакирском шоссе, трепеща не только перед живыми, но и перед мертвыми революционерами.

В моих руках шелестят архивные документы жандармских донесений, большевистские листовки, тексты защитительных речей на дашнакском суде, семейные фотографии. За скупыми архивными строками возникают образы борцов, не щадивших ни жизни, ни крови ради победы над врагами народов Закавказья.

Кто же они?

Старший из них Степан Аллавердян — участник революционного подполья еще со школьной скамьи. Нелегальный большевистский работник в Тифлисе и Сарикамыше, пламенный агитатор в войсках царского правительства, а после Февральской революции руководитель уездной большевистской организации. Будучи выслан меньшевистским правительством Грузии в Армению, он становится одним из основателей Коммунистической партии Армении. Выдающийся оратор и организатор, один из руководителей майского восстания против дашнакского режима, он бросил в лицо палачам:

— Помните, дело революции не умрет! Рабочие и крестьяне Армении станут у власти и отомстят!

Вместе с Аллавердяном был расстрелян Саркис Мусаэлян. Командуя ранее броневиком в войсках дашнаков, он не мог примириться с жестокостью и предательством их режима. Он проникается жгучей ненавистью к прислужникам империализма и безоговорочно отдается служению своему народу. На увещевания дашнакского генерала Гамазова Саркис Мусаэлян с гневом отвечает:

— Не пытайтесь повернуть вспять колесо истории, ваша песенка спета. Лишь русский революционный пролетариат может спасти армянский трудовой народ. А этот народ — против вас!

И третий… Баграт Гарибджанян… Это ему принадлежат слова перед казнью, ставшие символическими:

— Сейчас вы нас расстреляете. Земля Армении обагрится нашей кровью и станет красной. Не забудьте этих моих слов: Армения станет красной, советской. Да здравствует Советская Армения!

Я сижу в квартире ныне здравствующей семьи Баграта Гарибджаняна на одной из оживленных улиц Еревана и слушаю рассказ о жизни и смерти человека, над могилой которого цветут пунцовые розы. За столом сидят его жена и подруга Арменуи, помогавшая ему в далеком подполье; его сестра, старая большевичка Сирануш; дочь Офелия, научный работник; сын Геворг, родившийся в год смерти отца, писатель, академик, депутат Верховного Совета республики, директор одного из крупных институтов в Ереване. Рядом — внуки. Двое из них носят славное имя деда, жизнь которого оборвалась в тридцать лет.

…Если видишь человека с поблекшим лицом, в старой одежде, со свертком книг в худой руке, со склоненной на грудь головой, знай, что это бедный учитель..

Так писалось о жизни армянского учительства в учебнике «Грамота и жизнь», вышедшем в 1912 году в Ереване. Таким учителем был и Баграт Гарибджанян, выходец из бедной крестьянской семьи селения Бажарлу близ Александрополя, ныне Ленинакана. Но Баграт и его друзья не хотели ходить по родной земле со склоненной перед власть имущими головой, — в семнадцать лет он вступил в революционную борьбу, а до этого в 1905 году был снят с педагогического поприща, как «неблагонадежный». В 1919—1920 годах Баграт Гарибджанян — член Александропольского нелегального комитета большевистской партии, боевой соратник крупных партийных организаторов в Закавказье Степана Шаумяна, Петра Арвеладзе, Георгия Атарбекова, Степана Аллавердяна.

В мае 1920 года в городах и селениях Армении разразилось грозное восстание против дашнакского режима. Разъяренная армянская буржуазия и ее партия «Дашнакцютун» поклялись потопить героев мая в крови.

Баграт Гарибджанян был схвачен ночью и посажен в Александропольскую крепость. В этом городе стояла тогда постоянная этапная команда, которая охраняла тюрьму и водила людей по этапу на суды, каторгу, расстрелы. Вскоре Баграта Гарибджаняна переводят в ереванскую тюрьму. Перед этапом он с иронией пишет на стене своей александропольской камеры символическую фразу:

«Здесь — будущий кабинет дашнакских министров».

Любопытно, что даже тюремщики знали о том, что дни контрреволюции сочтены. Один старый надзиратель обратился к коммунистам-узникам с просьбой.

— Хотя вы и заключенные, — оказал он, — но осмелюсь просить вас об одной милости, только, прошу, никому не говорите.

— В чем дело?

— Я — старый человек, провел здесь многие годы. И, кроме тюремной службы, ничего другого не знаю. Я еще, может быть, пригожусь. Мы тоже люди…

— Что вы хотите этим сказать?

— Не скрою мысль свою, скажу. Сегодня или завтра, не сомневаюсь, власть будет в ваших руках. Будьте же добры и меня иметь в виду, не лишать должности…

31 мая 1920 года дашнакские власти, чуя скорую гибель, назначают громкий судебный процесс над участниками майского восстания. И вот в зале чрезвычайного суда Баграт Гарибджанян, отказавшись от защиты, выступает с собственной защитительной речью, написанной по-русски в тюремном каземате. Его слова звучат как набат, вселяя страх в судей-палачей, в министров-предателей.

— Как видно из обвинительного акта, вы приговариваете меня к смертной казни… Я стою перед вами не как судимый на законном основании, а как революционер, политический противник, являющийся могильщиком господ дашнаков. Я не ищу у вас пощады и смягчения участи… Я непременно должен быть осужден этим судом, состав которого — от прокурора до секретаря, от председателя суда и его коллег до стоящих за нами конвойных — дашнаки. Поэтому ясно, что судьба моя предрешена. Запишите эти слова в протокол…

И он продолжал:

— Я глубоко убежден, что, ориентируясь на империалистические государства, правительство Армении в лице господствующей партии дашнаков погубит последние остатки многострадальной трудовой массы Армении. Низы — армянская трудовая масса — могут спасти умирающую от голода и страдающую от насилия и произвола Армению только решительным толчком, протянув руки к советской матери — России. Повторяю, многострадальная Армения погибнет в безбрежном море, если ее корабль не причалит к пристани социалистической России…

Оставались последние дни и часы жизни горстки пламенных революционеров. Строжайший тюремный режим не допускал никаких связей с внешним миром. Но Баграт и его друзья находили эти связи. Его жена Арменуи, приходя к мужу на свидания, передавала ему месячного сына Геворга. В пеленках ребенка были письма с воли, партийные документы. Таким же путем она получала и передавала подпольщикам письма из тюрьмы.

Сведения о кровавом терроре дашнаков волновали правительство РСФСР, боровшееся с остатками контрреволюционных формирований на многих фронтах. По поручению В. И. Ленина дипломатическая миссия РСФСР в Грузии шлет правительству Армении телеграмму за телеграммой, ультиматум за ультиматумом с требованием прекратить кровавые расправы над армянскими патриотами.

Страшась возмездия, дашнаки подло, по-воровски вывезли Аллавердяна, Мусаэляна и Гарибджаняна из тюрьмы и расстреляли их на одной из глухих окраин Еревана. Это произошло 14 августа 1920 года. Позже победившие пролетарии Советской Армении нашли останки героев и с почестями похоронили их в саду Коммунаров.

Сбылись пророческие слова борцов революции. Победа народа привела Армению к экономическому и культурному расцвету. В республике сооружены новые города, каскады уникальных наземных и подземных электростанций, курорты. Количество средних школ выросло в сто раз. Теперь в Армении есть своя Академия наук, двенадцать вузов, десятки техникумов, научно-исследовательских институтов, оперный, драматические и музыкальные театры, консерватория, известные всему миру ученые, писатели, художники, актеры.

В послевоенные годы в Ереване, Ленинакане, Кировакане и других городах республики широко развились металлургическая, химическая, станкостроительная и электропромышленность. Здесь вырабатываются генераторы, трансформаторы, кабель, гидротурбины, компрессоры, металлорежущие станки, запасные части к тракторам и автомобилям, часы, автомобильные шины, передвижные электростанции по заказу целинников, обувь, ткани. Республика покрыта сетью гидростанций, ее сельское хозяйство полностью механизировано.

В Советской Армении свято чтут память Гарибджаняна, Аллавердяна, Мусаэляна и других борцов революции, у их могил пылают багряные розы.

Ереван.

 

ШАХТЕРСКИЙ ГЕНЕРАЛ

«Вздувайте горн и куйте смело!»

Эту надпись я прочитал на полотнище Красного Трудового знамени, которым был награжден 19 апреля 1922 года Донецкий техникум имени Артема в Юзовке. Тогда в стране еще не было орденов и других знаков трудового отличия. Такое знамя было высшей наградой производственным коллективам, а передовики награждались за выдающиеся достижения и трудовой подвиг благодарственной грамотой.

В постановлении Всеукраинского ЦИКа от 19 апреля 1922 года говорилось, что, награждая техникум Красным Трудовым знаменем, а его директора инженера И. М. Пугача благодарственной грамотой, ЦИК отмечает, что менее чем за год своего существования техникум вырос в самое крупное в Донбассе высшее пролетарское учебное заведение, которое полнотой и качеством оборудования превосходит многие высшие учебные заведения России, создававшиеся десятилетиями, и что для этого «подняты из развалин и заново отстроены здания бывших казачьих казарм, конюшен и тюрем, в чем безусловная заслуга И. М. Пугача».

Инженер Пугач? Перелистывая свои старые журналистские записи о встречах с Алексеем Стахановым, Никитой Изотовым, Петром Кривоносом, Пашей Ангелиной и другими знаменитыми людьми Донбасса, я наткнулся и на фамилию Пугач. Именно с ним, основателем горного техникума в Юзовке, а затем первым директором Донецкого индустриального института и членом коллегии Наркомата тяжелой промышленности СССР, я консультировался, когда писал о шахтерах Донбасса, строительстве первой очереди Московского метрополитена, прокладке в стране новых шахт и тоннелей.

Как же сложилась необыкновенная судьба инженера Пугача? Я поехал в Донецк и Киев, чтобы, встретившись там с людьми, хорошо его знавшими в годы первых пятилеток, составить себе полное представление о человеке, создавшем в условиях разрухи в «поднятых из развалин и заново отстроенных зданиях бывших казачьих казарм, конюшен и тюрем» первое в Донбассе высшее техническое учебное заведение, о котором сейчас знает весь мир.

Исай Маркович Пугач родился в конце прошлого века в Чернигове, в семье маляра и белошвейки, которые воспитывали семерых малолетних детей. Стоит ли говорить о том, в каких условиях жили тогда трудовые семьи?! В тринадцатилетнем возрасте он потерял отца и уехал в Горловку, чтобы облегчить бремя матери, оставшейся с сиротами без средств. Юноша поступил на шахту, был коногоном, саночником, крепильщиком. Жил в шахтерских ночлежках, голодал, экономил копейки, чтобы раз в месяц посылать матери пятерку. Единственной радостью было чтение. Беря потрепанные книги в библиотеке благотворительного общества, читал все подряд.

Вскоре любознательный паренек знакомится в нелегальных рабочих кружках с марксизмом, читает произведения Ленина, узнает о борьбе донецких пролетариев с царизмом, встречается с революционером Артемом и руководителем луганских большевиков Климентом Ефремовичем Ворошиловым, выполняет их поручения. С тех пор он посвящает всю свою жизнь служению рабочему классу.

В 1913 году Пугачу удалось закончить горное училище со званием штейгера, а в 1917—1918 годах — высшие инженерные курсы. Так горнорудное дело стало его пожизненной профессией. Он был вместе с теми, кто, покончив в рядах Красной Армии с интервентами и Деникиным, вернулся домой, чтобы возродить из руин донецкие заводы и шахты, бороться с голодом и нищетой.

«…Но, чтобы спасти Советскую власть сейчас, — говорил В. И. Ленин на Первом Всероссийском съезде горнорабочих в 1920 году, — необходимо дать хлеб для промышленности, т. е. уголь».

И. М. Пугач, работавший заместителем главного инженера Юзовско-Макеевского угольного района, предложил смелый план: создать в Юзовке (Донецке) необычное учебное заведение: горный техникум и рабфак для подготовки в кратчайшие сроки из рабочих инженеров узкого профиля. Именно такие люди, по его мнению, могли бы возглавить восстановление рудников и шахт и двинуть вперед добычу донецкого угля, дать жизнь заводам, фабрикам, паровозам, тепло и свет городам России.

Идея инженера Пугача нашла горячий отклик у местных властей. Но как ее осуществить? В старой Юзовке было всего две школы — частное коммерческое училище и женская гимназия. Здания их находились в запущенном, полуразрушенном состоянии. Одни учителя из старой интеллигенции бежали, другие относились к плану малоизвестного штейгера с презрением и недоверием — они привыкли к тому, что инженеров для Донбасса поставляли крупные учебные заведения Петербурга, Москвы, Брюсселя, Берлина, Лондона… Это были, как правило, выходцы из богатых и знатных семей. А тут вдруг готовить их на месте из малограмотных рабочих, да еще в заштатной Юзовке!

Инженер Пугач был фанатично предан своей идее и заражал неистовой энергией всех окружающих. Тогдашние руководители Донбасса Артем (Ф. А. Сергеев), Влас Яковлевич Чубарь (впоследствии Председатель Совнаркома Украины и заместитель Председателя Совнаркома СССР), старый большевик, председатель профсоюза горнорабочих Донбасса Поликарп Ананьевич Егоров и группа шахтеров-фронтовиков видели в плане Пугача отличную и, пожалуй, единственную возможность для срочной подготовки пролетарских специалистов, готовых самоотверженно наступать на разруху.

Организация учебного заведения начиналась буквально на пустом месте. Невысокий, худощавый Пугач и его ученики обшаривали шахты и заводы, отыскивая и откапывая из-под шлака и снега пригодные станки и машины, котлы и трубы, инструмент. Все это грузили на телеги, впрягались в них сами — транспорт в то время был полностью мобилизован для действующей еще в ряде районов Красной Армии. Под учебные классы, мастерские и общежития наскоро приспосабливали полуразрушенные здания казачьих казарм, кавалерийских конюшен и старой тюрьмы.

Кузница горняцких кадров рождалась в отблесках пожарищ гражданской войны. Это было время, когда вокруг шахтерских поселков еще бродили мелкие банды махновцев и прочих «батек», уголовники-анархисты и недобитые белогвардейцы. Студентам приходилось не только строить учебные здания и мастерские, но и нести у них по ночам караульную службу, участвовать в общегородской охране, захвате бандитов и мародеров.

Вскоре Пугач, поддержанный городской партийной организацией, предложил еще один смелый план: силами учащейся рабочей молодежи соорудить в Юзовке, страдающей от грязи и эпидемий, водопровод и трамвайную линию. Позднее началась и газификация. Помимо пользы от этого дела городу, Пугач имел в виду заработанные студентами деньги обратить на покупку литературы, наглядных пособий и оборудование общежитий. И вот 203 первых слушателя горного техникума (из них четыре женщины), разбившись на бригады, вышли на улицы: рыли траншеи для прокладки труб, тянули линию для первого трамвая, ремонтировали вагоны. Эти работы, охватившие затем всю общественность города, велись под руководством и по проектам И. М. Пугача, профессоров А. М. Первушина, А. И. Тулпарова, И. Е. Коробчанского и студента коммуниста С. И. Евстратова.

Исай Маркович Пугач был очень скромным, удивительно бескорыстным человеком. Бывший председатель губернского отдела профсоюза горнорабочих Донбасса П. А. Егоров рассказывал мне в Киеве, как в 1922 году, проверяя работу техникума, он поинтересовался бытом директора. Приехав к нему на квартиру, он был поражен. В небольшой комнатке, где не было никакой обстановки, кроме старой тахты, плакала девочка — дочь директора. Она была голодна, и родителям не на что было купить молока. Тогда же по ходатайству Егорова Влас Яковлевич Чубарь распорядился выдать Пугачу, а также всем преподавателям и студентам красноармейский паек. В те годы многие из них, отдавая весь день учебе и общественному труду, на ночь спускались в шахты, чтобы поддержать дополнительным заработком голодающие семьи.

Нелегко давалась инженерная учеба людям, умеющим лишь читать, писать и считать в пределах низшей школы. Поэтому система Пугача предусматривала подготовку студентов сначала на подготовительном отделении в рабфаке, затем уже на специальном. Он впервые в стране привлек к преподаванию мастеров и инженеров-практиков с заводов, шахт и рудников. Многие из них стали впоследствии известными учеными, докторами наук: В. И. Белов, В. Г. Гейер, Л. Т. Левин, Н. Н. Рождественский и ряд других замечательных педагогов, воспитавших несколько поколений мастеров горнорудного дела.

Интересны и в наши дни высказывания и практические меры И. М. Пугача по организации учебного процесса будущих инженеров из рабочих в первые годы Советской власти.

«Весь процесс обучения, — писал он, — проходит в мастерских, на шахте, в лабораториях, технических кабинетах, музеях. Здесь на живых примерах студент постигает специальные предметы: математику, химию, физику, естествознание и пр. и пр. Ни одного слова без иллюстрации, ни одного слова без опыта… Студенты постоянно учатся в рабочей обстановке, поэтому их рабочая психология не меняется и они не рискуют превратиться в белоручек».

Инженер из рабочих, он понимал, как важно овладение передовыми методами труда, смотрел далеко вперед, опережая время, «вздувал горн» и смело ковал кадры.

«Наш завод и шахта (имелись в виду предприятия при техникуме. — Г. О. ), — писал он далее, — должны представлять опытное поле, где бы постоянно будировалась мысль учащихся в области новейших достижений. Поэтому ни одна новинка, ни одно достижение в области техники, в каком бы уголке мира они ни появлялись, не должны проходить мимо наших предприятий и не быть применимы к ним…»

Наконец настал торжественный день выпуска первых пролетарских специалистов. Можно представить себе радость организаторов первого рабочего вуза страны.

— Нужно дать дорогу красному инженеру, чтобы он верной и крепкой рукой смог наносить удар за ударом разрухе, — говорил на вечере директор, — чтобы с непоколебимой волей он постоянно трудился над поднятием республики на недосягаемые высоты культуры и прогресса, чтобы он, наконец, избавил нас от необходимости прибегать за помощью к варягам…

Человек большого государственного ума, И. М. Пугач с помощью донецкой парторганизации создал на базе этого техникума два института — горный и металлургический с многочисленными факультетами и курсами. Впоследствии они объединились в Индустриальный институт. Пугач добился сооружения новых учебных корпусов, лабораторий и жилых зданий. Сейчас это известный далеко за пределами СССР Донецкий политехнический институт, который в 1981 году отметил свое 60-летие. На его инженерных факультетах обучаются свыше 15 тысяч студентов, могущих избрать любую из горно-металлургических специальностей. Из его стен вышли многие выдающиеся командиры производства, занимающие ныне высокие государственные посты в СССР. В стране нет шахты, рудника или коксохимического завода, где бы не трудились выпускники института.

В разные годы этот вуз закончили такие известные государственные деятели, как Председатель Совета Министров УССР А. П. Ляшко, бывшие министры угольной промышленности СССР А. Ф. Засядько и А. Н. Задемидко, крупные партийные и советские работники: А. Ф. Ештокин, Л. Г. Мельников, П. А. Розенко, Н. М. Худосовцев, профессор А. Л. Симонов, конструктор М. С. Архангельский и многие другие.

Исай Маркович руководил техникумом и институтом в Донецке десять лет, но был связан с ними всю жизнь. В начале тридцатых годов он был назначен заместителем начальника Метростроя. Здесь им был предложен смелый проект строительства первой линии Московского метрополитена, где особое внимание уделялось осушению плывунов. Этот метод действен и сегодня.

Развитие и размах подземных работ потребовали создания специальных служб по обеспечению безопасности горняков и проходчиков подземных трасс. Это дело Серго Орджоникидзе поручил Пугачу, который затем ряд лет работал начальником военизированных горноспасательных частей, предотвративших немало шахтных аварий и несчастных случаев. В военные и послевоенные годы он был руководителем главных управлений кадров и учебных заведений министерств угольной и тяжелой промышленности СССР, председателем их технических советов.

Широкую известность получили научные труды и учебники И. М. Пугача, особенно его капитальные труды «Горное дело» и «Горноспасательное дело». Он был также талантливым изобретателем и конструктором, участвовал в конструкции первых в стране угольных комбайнов. Уже будучи тяжело больным и прикованным к постели, Исай Маркович работал над новыми трудами, редактировал книги своих товарищей и бывших питомцев, писал на них отзывы.

Советское правительство всегда ценило и поддерживало этого целеустремленного, страстного человека, коммуниста-ленинца, прошедшего тернистый путь от чернорабочего шахты до крупного командира горнорудной промышленности СССР со званием горный директор. «Шахтерский генерал» И. М. Пугач был награжден двумя орденами Ленина и многими другими правительственными наградами. Его имя присвоено кафедре охраны труда и горноспасательного дела донецкого политехнического института.

В Москве живет семья Пугача: жена, дочь, внуки. Обе дочери пошли по стопам отца — горные инженеры в научно-исследовательских проектных институтах.

Такова преемственность советских поколений, таков жизненный путь замечательного человека из Юзовки.

Донецк — Киев — Москва.

 

ТРЕВОЖНАЯ МОЛОДОСТЬ

О знаменитой сборщице чайного листа Марии Коциевне Адлейба я слышал и раньше; говорили, что она может напоить собранным ею чаем в течение года город с 125-тысячным населением, что в республике нет женщины популярнее ее.

И вот журналистская тропа привела меня в горы Абхазии, и я вспомнил, что Гвада находится где-то поблизости.

— Чай будем пить у Марии, — сказал шофер, как бы угадывая мои мысли.

В стороне от больших дорог, у подножия высоких заснеженных гор приютилось селение Гвада — центр колхоза имени Суворова. 160 дворов, школа, клуб, фермы, лесопилка, контора, а вокруг необозримые зеленые ковры чайных плантаций. Они дают стране ежегодно сотни тонн сортового чайного листа. Из них почти десять тонн собрала Мария. Может быть, эта цифра для непосвященных весьма абстрактна. Но если иметь в виду, что один килограмм чая складывается из двух тысяч лепестков, можно представить титанический труд сборщиц.

— Вероятно, она очень молода, полна сил и энергии? — спросил я председателя колхоза, когда мы шли к ее дому.

— Конечно же, — лукаво усмехнулся он. — Сейчас познакомитесь. И муж у нее под стать.

У порога нас встретили хозяева. Маленькая седая женщина с озорными молодыми глазами дружески протянула руку.

— Заходите, заходите! Гость для абхазца — праздник, — сказал муж Марии, прочный коренастый горец, один из организаторов колхоза в Гваде и его первый председатель.

Мы долго сидели в их уютном небольшом доме, пили душистый чай, смотрели семейные альбомы, газетные вырезки, пожелтевшие документы. И перед нами предстала жизнь двух колхозных ветеранов — Марии и Такуя Адлейба, жизнь удивительно простая и в то же время на редкость яркая.

…Стоял трудный 1929 год. Только семь лет прошло со дня установления Советской власти в Абхазии. В деревне шла ломка вековых традиций. Беднота Гвады — абхазцы, грузины, армяне объединялись в колхоз. Богатые горцы сопротивлялись. В окрестных лесах разгуливали лихие вооруженные всадники — их оплот и надежда. В селении два-три коммуниста и двенадцать комсомольцев. Из двенадцати — одиннадцать парней и одна девушка — Мария. Ни вражеская агитация, ни угрозы, ни бедность не сломили их боевого духа — колхоз был создан. Выращивали табак, кукурузу, овощи.

Восемь лет Мария Адлейба была секретарем комсомольской ячейки Гвады. «Не девчонка — джигит», — говорили сельчане, поражаясь, как же это горская женщина, покорная и домашняя, командует парнями? И они следуют за нею всюду: в поле, на пастбище, организуют ликбез, читальню, драматический кружок.

Однажды они узнали, что в соседней Аджарии выращивают чай и что это доходно. Значит, есть возможность экономически укрепить колхоз. Но чайным плантациям нужен простор, а где взять его в Гваде, если кругом лесная чаща, а на склонах гор колючий кустарник? Мария и ее парни повели за собой все селение. Одни корчевали пни, другие вырубали кустарник, третьи плантажировали почву.

…Пришла война. Все годные носить оружие ушли на фронт. Опустела Гвада. Но война войной, а жить надо. Чайные лепестки — флеши собирают в год по многу раз, а рабочих рук, конечно, мало. И тогда Мария, ставшая к тому времени парторгом колхоза, создала женские и подростковые бригады. Фашисты уже были на перевалах этих синих гор, которые видны из окон ее дома. Их егеря и снайперы вели прицельный огонь по абхазским селениям. Орудийные залпы поднимали облака пыли, сбивали листья в садах. Но работа продолжалась. Всюду на дорогах патрулировали старики и подростки, они охраняли труд колхозниц, следили, чтобы фашистские лазутчики не проникли в тыл. Чайный лист нередко собирали ночью. Его везли для переработки на фабрики, а оттуда в армейские склады фронтовой полосы, а порой и прямо в окопы.

Первый орден — Трудового Красного Знамени — Мария получила в 1941 году из рук Михаила Ивановича Калинина. Потом ей торжественно вручили медали «За трудовую доблесть», «За оборону Кавказа».

С войны не вернулись многие. Сложили головы за Родину и товарищи комсомольской юности Марии — Джавдет Ашуба, Леван Гопия, умер от ран и болезней Григорий Квадзба. А где же остальные — Шалва Ашуба, Михаил Багдасаров, Гидж Ашуба, Вартан Матуа и другие из славной дюжины, те, кто создавал колхоз в горах? Одни из них уже на пенсии, другим — тоже за восемьдесят. Но все при деле — на плантации, в садах, огородах, на лесопилке, ферме.

Растет, богатеет колхоз имени Суворова. Сейчас чайные плантации раскинулись на склонах Гвады на площади семьдесят пять гектаров. Доход от них составляет миллионы рублей. В предгорное селение давно пришел электрический свет, в домах — телевизоры, холодильники, автомобили. За время, прошедшее после создания артели, выросли новые поколения жителей Гвады, но комсомольцы двадцатых и тридцатых годов, зрелые и мудрые, по-прежнему составляют золотой фонд колхоза.

В 1966 году Мария стала Героем Социалистического Труда, а в 1969-м — делегатом Третьего Всесоюзного съезда колхозников. Еще бы, это ее руками собрано более 250 тонн чайного листа! Это тот чай, которым в течение года можно поить большие промышленные города.

Мария Коциевна Адлейба могла стать председателем колхоза или райисполкома, уехать на работу в республиканский центр, поступить в сельскохозяйственную академию — ее всюду приняли бы с распростертыми объятиями, об этом известно в республике. Но нет. Никакие соблазны не могли оторвать ее от родного селения, от этих пышных изумрудных ковров чая — основы общественного богатства Гвады. Дети выросли, разбрелись кто куда. В Сухуми живет с семьей сын Шали Тимофеевич Адлейба, полковник милиции, заслуженный ветеран ГАИ, предотвративший немало преступлений, дорожных катастроф и аварий… В промышленный город Ткварчели уехала с мужем-горняком дочь Валентина.

Есть у Марии Коциевны еще одна дочь, Валя, — приемная. Интересна ее судьба. Однажды колхозная девчонка из села Баловнево Липецкой области прочитала в журнале «Крестьянка» мой очерк о Марии из Гвады. И вот в далекое горное абхазское селение пришло письмо.

«Дорогая Мария Коциевна, здравствуйте! Пишет Вам русская девушка Валя Паршина. У меня есть мама и младшая сестра, а отца нет. С детства я мечтала увидеть, как выращивают чай, знать, почему он такой душистый, нежный. А еще больше хочется самой вырастить пару кустиков. Напишите, можно ли приехать к Вам?»

Абхазская колхозница была очень растрогана и незамедлительно пригласила Валю к себе. Девушке полюбились изумрудные чайные плантации, синие горы, сердечные добрые горцы, особенно Мария Коциевна и ее муж. Так и осталась в Абхазии… Прошли годы, вышла замуж, переехала к мужу.

Колхозные заботы, хлопоты по дому не дают скучать Марии. Но порой, особенно длинными зимними вечерами, ей бывает немного грустно. Тогда она шлет телеграммы сыну и дочери, просит прислать в Гваду внуков.

Жарко топится печь, весело трещат в ней поленья, и дети слушают неторопливые рассказы бабушки Марии о днях давно минувших, о юности комсомольцев двадцатых годов.

Торжественно земляки Марии Адлейба отметили две памятные даты: шестьдесят лет с того времени, когда, не страшась угроз, молодая горянка с горсткой односельчан организовала первое коллективное хозяйство в Гваде; и вторая дата — 80-летие со дня ее рождения. Знаменитая чаесборщица была еще раз отмечена высокой правительственной наградой — вторым орденом Трудового Красного Знамени.

Славному ветерану коллективизации, бесстрашной горянке посвятил эти строки молодой московский поэт Виталий Славутинский.

Гвада — Очамчира.

 

ТЕЛЕГРАММА

«Дорогая Елизавета Ивановна!

Мы глубоко разделяем Ваше материнское горе. Мы не забыли Валерия, бесстрашного, мужественного парня, замечательного товарища. Вы можете по праву гордиться своим сыном…

Мы, сверстники Валерия, всегда вместе с Вами и считаем Вас своей матерью. Комсомольцы и молодежь завода и города сделают все, чтобы память о Вашем сыне не пригасило время…»

Такое письмо получила Елизавета Ивановна Щекина, медицинская сестра санатория имени XXII съезда КПСС в Ялте, от Херсонского обкома ЛКСМУ.

…Строчки телеграфной ленты били зло, резко, как автоматная очередь. В глазах Елизаветы Ивановны замелькали оранжевые круги, и она почувствовала острый ожог, словно от пули, поразившей ее первым ранением в боях под Вязьмой.

«Немедленно выезжайте. В семье трагедия».

Телеграмма от отца Светы, жены Валеры, единственного сына Елизаветы Ивановны. В семье трагедия? Как поверить этому? Нелепость! Валера женился год назад, обожает Светлану, молодые ждут ребенка, живут в хорошей рабочей семье, ни в чем не знают нужды. Что же произошло?

Еще вчера Елизавета Ивановна получила из Херсона другую телеграмму, радужную, как первомайский салют.

«Мамуля, родная! Поздравляем Первомаем! В этот весенний день дарим тебе и свое тепло. Прими его с добрыми пожеланиями здоровья и счастья. Дети».

Откуда же пришла беда? Мысли, мрачные и тяжелые, словно зимний штормовой накат моря, давили грудь, застилали май… Дорога от Ялты до Симферополя — часа полтора. Оттуда самолетом до Херсона — и того меньше. «Скорее бы, скорее!» — щемило сердце матери.

Херсон встретил Елизавету Ивановну заходящими лучами майского солнца. Они играли на лицах горожан, переливались в кумаче улиц, сверкали в зеленеющей листве садов и парков. Ничего этого не видела Елизавета Ивановна. Она понуро сидела в автомашине, которая медленно пробиралась через праздничный город к улице ее сына.

…Валерий лежал в гробу, обвитом красно-черным крепом. У его изголовья рыдали Света и заводские девчонки. В суровом карауле стояли товарищи и друзья. Безмолвно, нескончаемым потоком шли те, с кем еще накануне он шагал в первомайской колонне прославленного завода. Они отдавали последние почести Валерию Ивановичу Щекину, молодому инженеру, мастеру цеха, комсомольскому активисту, человеку, принявшему на себя смертельный удар, предназначенный другому, незнакомому…

Утро первомайского дня не было омрачено ни одним облачком. Комсомольцы ордена Ленина Херсонского судостроительного завода пришли на праздник первыми: подготовили транспаранты, лозунги, цветы. Валерий и другие члены комсомольского комитета в последний раз инструктировали дружинников, расставляли по колонне запевал и баянистов. Судостроители вышли на демонстрацию, как всегда, дружно, с оркестром, с боевой задорной песней.

Демонстрация закончилась вскоре после полудня.

Валерий Щекин, свободный в этот день от патрулирования в дружине, возвращался домой с женой и ее подругами. Шли по любимой херсонцами Суворовской улице. На перекрестке их обогнали двое. Пьяные, отвратительные физиономии, непристойная брань. Пройдя мимо Валерия, они привязались к впереди идущим прохожим и затеяли драку. Внезапно один из них выхватил нож и бросился на оторопевших людей. Валерий ринулся вперед и цепко схватил его за запястье. Озверев, хулиган вырвался и бросился на жену Валерия. Тот резко отстранил его, пытаясь отнять нож. Хулиган вновь вырвался, уверенным и точным ударом вонзил нож в сердце комсомольца. Смерть наступила мгновенно.

Херсон — не миллионный город. Трагедия в первомайский день на Суворовской улице взбудоражила всех. На родном заводе Валерия и на других предприятиях города прошли гневные митинги и собрания с требованием сурово покарать бандита.

Его схватили позже — он трусливо прятался в амбарах и на чердаках.

Звали его Виктор Кичка, двадцати двух лет, бывший столяр стройучастка морского порта.

Его судили показательным процессом, приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение.

В своем кратком рассказе я не хотел бы останавливаться на причинах, которые подвели Кичку на край пропасти и столкнули в бездну. О них подробно говорилось на суде. Скажу лишь, что главные из причин — водка, атмосфера всепрощения в семье, на работе, на улице.

На своем нелегком жизненном пути мать Валерия Щекина повстречала немало смертей. Девчонкой хоронила она в деревне под Тюменью отца и мать, умерших от тифа. Сибирь еще не оправилась тогда от гражданской войны, люди умирали от ран, голода и болезней. В годы Великой Отечественной войны она, юная медсестра, вынесла с поля боя на своих хрупких плечах десятки раненых. Их выхаживали в госпиталях, они вновь становились в строй и умирали за Родину. Видела она на дорогах войны и другое — презренную смерть изменников и трусов; их косила и своя праведная пуля, и пуля тех, у кого они были в услужении: враг терпит предателей до тех пор, пока они ему нужны.

Но как трудно понять матери, что сын ее погиб не на ратном поле, не в годину тяжких испытаний народа, а в мирный майский полдень на центральной улице областного города. И только сознание того, что Валера сложил голову, спасая жизнь других, что он сражен предательским ударом злейшего врага мирного времени — пьяного хулигана с ножом и кастетом, позволяет Елизавете Ивановне сохранить самообладание и работоспособность, жить для тех, кому посвятила себя с юности.

Вне ухода за больными в санатории и общественной работы, она вся в воспоминаниях о сыне, в его письмах.

«Здравствуй, мамуля! Вот и выбрал момент черкнуть пару слов, — дел невпроворот. Ухожу на завод в семь утра, возвращаюсь в восемь вечера. План все крепче, приходится крутиться. Кто же вместо нас, молодых, будет строить материальную базу коммунизма?! А теперь о заветном: я подал заявление о вступлении в партию. На днях собрание, принимать будут строго. Если примут — экзамен на зрелость выдержан.

Пишу, родная, а глаза слипаются. Встать надо чуть свет. После работы буду читать лекцию слесарям-сборщикам, потом совещание у начальника цеха, — продлится часа два. Надо успеть еще на репетицию художественной самодеятельности, — праздник близок. С семи вечера до полуночи дежурство по народной дружине. Вот и выбирай свободное время! Света ревнует, говорит, ее на работу променял. Это шутка, она у меня умная, да и здоровьем мы не обделены. Выдержим! Обнимаю. Сын».

И еще:

«Мамочка, что случилось, почему замолчала, не хвораешь ли? Приезжай погостить, если здоровье и работа позволяют. Ты у нас самая желанная, очень по тебе соскучился. А время бежит стремительно. Скоро ты станешь бабушкой. Светлана — мамой, я — папой. Чудно даже, я — папа! Я готовлю себя к отцовству морально, часто думаю об этом… На работе полный порядок. Устаю, конечно, но не ухожу, пока все не доделаю — это от тебя перенял… Есть новость: три номера для праздничного концерта самодеятельности — две песни и шуточный танец — приняты на «бис». И это от тебя, родная. Ты еще староста художественного коллектива в своем санатории или ушла? Увидимся — поговорим. Ох, как много мне надо сказать тебе, мамуля…»

И каждая строка проникнута сыновней нежностью, чувством долга перед семьей и Родиной.

Каждая строка свидетельствует о том, какое огромное влияние на формирование личности и характера сына оказывала мать, вся ее безмерно трудная, но удивительно чистая, яркая жизнь.

С шести лет Лиза Щекина, потеряв родителей, ткала рогожи, служила нянькой в домах. В годы первых пятилеток училась, работала в сельсовете, сельпо, вступила в комсомол. В конце тридцатых годов закончила без отрыва от работы курсы медсестер, — в Европе уже полыхала война. Переехала в Тюмень, чтобы поступить в институт, но июнь 1941 года взорвал все мечты и планы. Вместе с другими сибирскими девчатами осаждала военкомат, добилась отправки на фронт.

Так Лиза Щекина стала медсестрой и секретарем комитета ВЛКСМ армейского полевого передвижного госпиталя Западного фронта. Фронтовые медики не только лечили раненых, но и делили с ними последний кусок хлеба, писали по их поручению письма родным и близким, поддерживали упавших духом, отдавали почти весь заработок в фонд победы над врагом. Среди реликвий военных лет у Елизаветы Ивановны хранится и такая телеграмма:

«Из Москвы. Высшая правительственная. Полевая почта… Полевой госпиталь… Секретарю бюро ВЛКСМ Елизавете Щекиной. Передайте комсомольцам 469-го передвижного полевого госпиталя, собравшим 15.000 рублей на строительство самолета «Советский медик», мой братский привет и благодарность Красной Армии. Верховный Главнокомандующий И. Сталин».

В битве под Москвой из всего личного состава госпиталя в живых осталось семнадцать человек. Их определили во вновь формируемые части, и они снова шли туда, где днем и ночью не утихали смертельные схватки с сильным и жестоким врагом. Четыре раза умирала от ран Лиза Щекина, но всякий раз искусство врачей, железная воля и неугасимая ненависть к фашизму возвращали ее в строй. За годы войны она удостоена девяти боевых правительственных наград. Еще три награды вручены ей за доблестный труд в наши дни.

В предпоследний военный год Елизавету Ивановну постиг непоправимый удар — пропал без вести муж, старший лейтенант, так и не увидевший сына. Как только выходила ребенка, возвратилась на фронт, чтобы закончить войну в логове фашистов. Потом служила в госпиталях, больницах, санаториях. Весь пыл своей души, всю теплоту материнских заботливых рук отдала воспитанию сына, чтобы рос он сильным и отважным, искренним и добрым.

Валерий с отличием закончил школу, выучившись одновременно на токаря и каменщика четвертого разряда. Был пионервожатым, комсоргом, работал на стройках. В Алупке и Ялте его знали как отличного пловца — мастера спорта по подводному плаванию. Увлекался шахматами, теннисом, играл на кларнете.

Настал день, который с надеждой и волнением ждала пять лет, день, к которому Елизавета Ивановна, часто недосыпая, недоедая и забывая о старых ранах, готовила Валерия всю жизнь. Он окончил приборостроительный институт, получил назначение на ордена Ленина Херсонский судостроительный завод. Как проявил себя там, как органически вошел в коллектив, как стал одним из вожаков заводской молодежи, мы уже знаем.

— Мама, дорогая, уходи на отдых, береги себя, — упрашивал сын. — Скоро в нашей семье будет прибавление, заживем на славу. Сил-то у меня — сколько!

Увы, не суждено было сбыться планам и мечтам Валерия Щекина. Его дочь родилась уже после смерти отца, так же, как и он когда-то.

Не забывают Елизавету Ивановну друзья, коллеги по работе, товарищи Валерия, руководители завода, Пишут, справляются о здоровье.

Недавно Елизавета Ивановна перевезла прах сына из Херсона в Алупку. Он покоится на тихом кладбище под вершиной Ай-Петри, его охраняют гордые строгие часовые — вечнозеленые кипарисы, а внизу плещутся волны и рокочет морской прибой.

Он погиб на боевом посту. Пал, заступив дорогу хулигану, заслонив своим сердцем жизнь и покой других людей. Это — подвиг мужества и самопожертвования, который служит образцом для тысяч дружинников, членов комсомольских оперативных отрядов.

Рассказ о подвиге Валерия Щекина, павшего в неравной схватке с бандитом, был опубликован в «Комсомольской правде», взволновал многих читателей. Только беспощадная борьба с пьяным разгулом и хулиганством, решительное обезвреживание негодяев с ножом и кастетом помогут искоренить это зло из нашей жизни — таково единодушное мнение авторов писем, прочитавших в газете очерк «Нож и меч».

«Хулиганы берут верх там, — пишет Вера Шелгунова из Вольска Саратовской области, — где царствует равнодушие тех, кто проходит мимо, когда оскорбляют женщин, кто снисходителен к пьяницам, труслив при встрече с наглецом. Я хочу, чтобы таких ребят, как Валерий Щекин, было побольше, чтобы молодежь других городов дала жаркий бой всем тем, кто осмеливается отравлять жизнь советских людей».

«Меч применен правильно! — восклицает москвич М. Пинчук. — Кто посягает на жизнь и здоровье граждан, не может рассчитывать на милосердие!»

С неподдельной теплотой обращаются к Елизавете Ивановне Щекиной молодые супруги Ганна и Борис Смирновы из поселка Красильниково Костромской области.

«Смерть Вашего сына в схватке с бандитом потрясла нас. Мы просим Вас погостить в нашей дружной рабочей семье, чтобы своим участием и заботой хоть немного сгладить боль Вашей утраты».

Таких писем много. Советские люди, воспитанные на принципе «человек человеку друг, товарищ и брат», принимают близко к сердцу чужое горе и стремятся своим посильным вкладом облегчить его.

Одобряя справедливый приговор убийце, читатели отмечают, что немалая доля вины за случившееся падает на тех, кто работал и жил рядом с ним. Было известно, что еще до того, как напиться и напасть на дружинника, преступник вложил в карман нож. Следовательно, он был «профессиональным» хулиганом, носил нож «на всякий случай».

Майор милиции И. Аронов из Москвы также указывает на опасность холодного оружия в руках злоумышленника.

«Почему в отдельных случаях, — пишет он, — дружинник и даже милиционер оказывается побежденным в борьбе с преступником, вооруженным, как правило, лишь ножом? Нередко в дружины набираются физически немощные ребята и девушки, а также пенсионеры, «вооруженные» лишь нарукавной повязкой. Само слово «дружинник» подразумевает человека крепкого, спортивно закаленного. При встрече с таким дружинником хулиган всегда пасует».

О необходимости поднять боеспособность народных дружин, обучать их участников навыкам обороны, оперативным действиям и спортивной сноровке пишут многие читатели. Их беспокоит также, что на экранах кино и в театрах нередко появляются эпизоды, смакующие коллективные выпивки и загулы.

Читательские отклики на документальный рассказ «Нож и меч» свидетельствуют о том, что подвиг Валерия Щекина служит образцом для наших комсомольцев, дружинников, для всех тех, кто преисполнен решимости положить конец позорным пережиткам прошлого — пьянству и хулиганству.

Херсон — Алупка.

 

ДАР БОЛЬШОЙ ДУШИ

Еще с ранних юношеских лет я был наслышан о меценатах, которые на собственные средства сооружали храмы, театры, школы, больницы, отдавая их в пользование населению. Некоторые из них, особенно купцы и биржевые воротилы, делали это в надежде искупить грехи, из соображения престижа или просто ради рекламы.

Но и среди состоятельных людей были такие, кто бескорыстно и самозабвенно вкладывал все свои средства, энергию и ум, чтобы служить просвещению России, ее науке, культуре и искусству. Среди них особенно запомнились Третьяков, Мамонтов, Сытин, Репин, Айвазовский, Шервашидзе. Передовые русские интеллигенты.

…Темное южное небо, синие горы, рокот морского прибоя. Живописно спускающиеся террасами к морю улицы, где круглый год в пышной зелени садов и парков утопают дворцы прославленного курорта. Это — Гагра.

На невысокой горе, под сенью пальм, магнолий и цитрусовой рощи, едва приметны белые строения старой усадьбы. Над воротами надпись «Картинная галерея имени А. К. Симонова». Тишина и покой окутывают усадьбу в зимние дни. Тяжелые дождевые капли причудливо повисают на гладких, словно отполированных, листьях магнолий, снежинки-звездочки осторожно садятся на кусты благородного лавра, таинственно шелестят на ветру пальмовые кроны.

Всякий раз, приезжая сюда, я думаю о человеке, чьим именем назван белостенный особняк, из окон которого видны сейчас седые буруны, вздыбившиеся над штормовым морем.

Симонов А. К. …Кто он? Прославленный летчик или бесстрашный капитан, знаменитый медик или полководец? Что сделал для людей этот человек, чем обессмертил доброе имя свое?

«Если бы каждый человек на куске земли своей сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша!» — мечтал некогда Антон Павлович Чехов.

Вся жизнь Александра Корнильевича Симонова была посвящена тому, чтобы прекрасна была земля наша, чтобы счастливо жилось на ней людям.

Я надеюсь, что, прочтя эти строки, многие из его питомцев вспомнят высокого, чуть сгорбленного человека с пышной седоватой шевелюрой, с добрыми близорукими глазами, над прахом которого вырос недавно могильный холм у синего моря.

Но вряд ли кто знает, что, переезжая лет двадцать назад из родного Харькова в Закавказье, известный украинский живописец профессор Симонов оставил в дар Харьковской школе глухонемых детей все свое имущество, нажитое честнейшим трудом в течение полувека.

«Я не имею своих детей, — писал он в дарственном акте, — но я и моя покойная жена очень любили детей, и если у нас не было своих, то мы воспитывали чужих детей, которые сейчас уже выросли и работают на благо Родины… Будучи преисполнен большого чувства к детям, а к глухонемым особенно, я решил сделать им подарок, которым они смогут пользоваться долгие годы: принадлежащий мне двухэтажный дом общей площадью 480 квадратных метров со всеми надворными постройками и большой фруктовый сад, собственноручно посаженный моей супругой, я дарю школе. В этом доме они смогут учиться, заниматься пионерской работой, в этом саду они смогут получить знания на основе мичуринской науки, пользоваться плодами и, ухаживая за ними, трудиться…»

Я роюсь в архиве художника Симонова в его гагрском доме и среди многих бумаг нахожу пачку писем великого русского художника Ильи Ефимовича Репина, адресованных из Куоккала в Чугуев художнику Д. М. Левашову. В них речь идет о создании на репинские средства так называемого «Делового двора» — художественно-ремесленной школы для детей — и сооружении в безводном Чугуеве артезианского колодца, идеи, которая всю жизнь не оставляла художника, но так и не была осуществлена в условиях царизма.

Эти письма, как указывает в своих заметках Симонов, были переданы ему вдовой Левашова, бывшего ученика и ближайшего доверенного И. Е. Репина, Ольгой Александровной Левашовой. И все они до единого аккуратно переписаны с оригиналов рукой профессора Александра Корнильевича Симонова и сопровождены его комментариями.

«Десятки раз, — пишет он, — я перечитывал эти послания великого художника и чем больше вдумывался в содержание этих писем, тем ближе и понятнее становился наш Илья Ефимович, художник и гражданин, художник — патриот Родины, своего города Чугуева».

С какой же целью Александр Корнильевич, уже старый и больной человек, переписывал, перечитывал и вдумывался в содержание широко известных писем Репина? Об этом я расскажу ниже.

Нелегко прошли детство и юность Симонова. Потеряв в раннем возрасте родителей, он воспитывался на средства тетки-швеи, проживавшей в Гадячском уезде на Полтавщине. Почувствовав призвание к живописи, юноша укатил на свой страх и риск в Москву, где ему посчастливилось поступить в художественное училище. Не имея ни родственников, ни знакомых в Москве, он ютился в нищих кварталах «Драчевки», в знаменитых ляпинских общежитиях для бедных студентов. Его учителями были Коровин, Врубель, Сергеев-Иванов, Жолтовский. Закончив с отличием училище, Симонов стал учителем живописи в художественной школе, а затем на собственные сбережения отправился в Париж, в Академию художеств Франции. После Парижа — Москва, Петроград, Симбирск, Харьков. И всюду самоотверженная преподавательская работа, и всюду разделенный пополам со своими студентами кусок нелегко заработанного хлеба.

С первых же дней установления Советской власти на Украине Александр Корнильевич, забросив на время палитру, ездит по поручению украинского правительства из города в город, из поместья в поместье, настойчиво разыскивая и собирая бесценные сокровища культуры: картины, гравюры, скульптуры великих мастеров, становится государственным хранителем знаменитой Харьковской картинной галереи.

Страна строит Днепрогэс, и уже немолодой Александр Корнильевич Симонов отправляется туда, чтобы запечатлеть в портретах первых строителей, обуздавших днепровские пороги. На его полотнах возникают донецкие шахты, новостройки Харькова и Запорожья, он пишет панно и панорамы светлых городов будущего. Его жанр — пейзаж, но пейзаж тематический, с участием человека.

«Всюду человек, — пишет он в одной из своих заметок, — человек хозяин природы».

Свыше пятидесяти лет родоначальник советского индустриального пейзажа профессор Симонов отдал воспитанию молодежи в художественных и архитектурных вузах страны. И всюду сеял доброе, вечное, мудрое…

Не успев эвакуироваться во время войны из Харькова, художник, оставаясь в оккупированном городе, становится незаметным, но грозным обвинителем и обличителем фашистского режима. И только самые близкие ему люди знали, что в дни гитлеровского разбоя на Украине, в тихом холодном особняке на окраине города, скрытно от врага, создаются полотна, одно название которых свидетельствует об отношении автора к войне и фашизму: «Воздушная тревога», «Старик в убежище», «Развалины», «После бомбежки», «Оккупанты», «Фашисты ушли», «Голова партизана»… Я смотрю сейчас на одну из картин Симонова из серии «То, что не должно повториться», и передо мной возникает опаленное войной небо Харькова, небо 1942 года. Обугленные руины, зияющие воронки, распростертые тела убитых. И на переднем плане, в отблесках пожарищ, одинокая фигура удивленного мальчика, чудом уцелевшего после варварской бомбардировки. Его полные немого укора глаза устремлены в небо. Прислушиваясь к нарастающему гулу вражеских самолетов, он судорожно прижимает к груди лохматого щенка, своего единственного оставшегося в живых друга…

Сколько чувства и мысли, экспрессии и таланта, любви к человеку, ненависти к войне и фашизму вложено в этот небольшой холст!

Годы и тревоги, потеря любимого человека — жены, недуги заставили старого художника удалиться на покой, навсегда поселиться в тени кипарисов и магнолий, в благодатной Абхазии.

— Сидеть у моря сложа руки, в ожидании погоды и… спокойной смерти. Нет, пока во мне теплится хоть немного жизни и глаза не потеряли ощущения мира, я хочу быть полезен людям, не томить их своей старостью, а доставлять радость, — говорил восьмидесятилетний Александр Корнильевич.

В одном из своих этюдных альбомов старый художник сделал следующую запись:

«Я все так же, как в самой ранней юности, люблю свет, люблю истину, люблю добро и красоту, как самые лучшие дары нашей жизни. И особенно искусство…»

Чьи эти слова? Знаменитые репинские строки из его переписки со Стасовым!

С появлением Симонова в Гагре его тихий особняк над морем превратился в шумный и оживленный художественный салон. Кто только не побывал здесь! Москвичи, ленинградцы, харьковчане, тбилисцы, сибиряки, одесситы. Его настежь раскрытые двери охотно принимали здешних учителей, врачей, рабочих, колхозников. Но чаще всего на даче престарелого профессора собирались начинающие художники. Безвозмездно и бескорыстно, вкладывая всю душу, Александр Корнильевич передавал свои знания и опыт молодежи. Спартанская жизнь, неимоверное трудолюбие, строжайшая экономия во всем, что касалось его лично, но необыкновенная щедрость к другим.

Сколько раз местные жители видели: едва забрезжит рассвет над морем, художник с неизменной палитрой появляется на берегу. Может быть, в эти тихие предутренние часы, наполненные прохладой гор и морской негой, и зародилась у него мысль основать в городе картинную галерею.

И вот в местной газете появляется следующее письмо Александра Корнильевича:

«Я — старый художник, профессор, выйдя на пенсию, обосновался на постоянное жительство в Гагре. Руководимый искренним желанием быть общественно полезным, я, в порядке личной инициативы, задумал основать здесь уголок по изобразительному искусству. У меня создались условия и материальная возможность собственными силами, на базе моих работ, осуществить это начинание. Наряду с творческой стороной я подготовил для экспозиции помещение, сделав пристройку в моем доме. В настоящее время у меня имеется около ста моих работ по живописи, картины старых русских мастеров, уникальная библиотека по искусству и некоторое количество предметов индустриального искусства — фарфор, бронза, мебель. Я мыслю и верю, мое скромное начинание, мое творчество, став общественным достоянием, послужит зерном, из которого коллектив вырастит плодоносящее дерево культуры, имя которому будет картинная галерея в Гагре. Это — моя мечта».

Инициатива Симонова встретила самую горячую поддержку общественности. Абхазские художники предложили передать в дар вновь создаваемой галерее по одной своей работе. В редакцию посыпались письма с такого же рода предложениями из других городов страны. Ученики Симонова и местные жители взялись безвозмездно благоустроить территорию, подремонтировать усадьбу.

Нотариальным актом он немедленно передал в дар Союзу художников Грузии не только свои художественные работы, коллекцию ценных картин и старинных икон, но и дом с садом, уникальную библиотеку, редкие художественные костюмы, мебель, а также фамильное серебро и личные денежные сбережения.

— Пусть в этой усадьбе разместятся Дом творчества и картинная галерея. Пусть дар мой послужит упрочению традиционной дружбы между украинским, грузинским и абхазским народами, — сказал Александр Корнильевич, вручая свой дарственный акт.

Но как часто в жизни нам еще приходится встречаться с парадоксами, когда рядом с бескорыстием соседствует корысть, а порыв доброй души одних натыкается на душевную скаредность других. Так случилось и здесь. Некоторые местные владельцы безразмерных курортных особняков и садов восприняли благородный поступок Симонова как вызов, как опасный прецедент, покушение на их личное благополучие, мещанскую сытость от сдачи внаем хором и сараев, реализации даров мандариновых деревьев и виноградных лоз.

Их прямо-таки коробило от того, что «плодоносящим деревом культуры» Симонов считал не мандариновые и косточковые, имеющие цену на рынке, а картинную галерею безвозмездного посещения. Еще раньше один из таких «хозяйчиков» приобрел в аренду смежную с дачей профессора мандариновую рощицу, которую предполагалось присоединить к усадьбе Симонова, передаваемой в дар городу. И, разумеется, у него нашлись влиятельные покровители, которых больше устраивала мандариновая безмятежность, чем новый очаг культуры для народа. Однако вмешательство общественности и депутатов помогло преодолеть препоны и баррикады, искусственно сооружаемые местными владельцами особняков и их покровителями.

Неожиданно о благородном поступке Симонова узнает Александр Фадеев. Одно за другим приходят в старую усадьбу письма из Москвы.

«Дорогой Александр Корнильевич!

А. Фадеев.

Пишет Вам писатель Фадеев, Александр Александрович, и вот по какому поводу.

Одна любительница живописи из Ростова-на-Дону, Ефросинья Николаевна Янчевская, прислала мне вырезки из районной газеты «Гамарджобис дроша», из которых я узнал о Вашем добром намерении передать весь Ваш фонд картин городу и создать на базе этого фонда картинную галерею.

По словам Янчевской, это Ваше предложение не реализуется, несмотря на поддержку общественности.

Мне кажется, дело могло бы сдвинуться с места, если бы органы Министерства культуры дали общественно-художественную оценку картинам и помогли бы осуществить Ваши намерения.

С этой целью я направил весь материал, присланный мне Янчевской, Министру культуры СССР с просьбой, чтобы он поручил позаботиться в этом вопросе компетентным людям.

Желаю Вам доброго здоровья, успешной работы и крепко жму руку.

25.IV.55 г.».

И второе письмо, датированное 27 июля 1955 года.

«Дорогой товарищ Симонов!

А. Фадеев».

Простите, что я запамятовал Ваше имя и отчество и не мог восстановить их в памяти, так как письмо Ефросинии Николаевны, по которому я познакомился с Вами, было направлено мною вместе с другими материалами Министру культуры СССР.

Я чувствую себя виновным в том, что не смог лично проследить, какие меры были приняты Министром культуры по поводу моего письма: в начале мая я заболел обострением полиневрита, пролежал в постели почти полтора месяца и, едва поправившись, уехал в Хельсинки на Всемирную ассамблей мира.

В настоящее время я проверяю, какие меры были приняты Министром культуры по моему письму, и надеюсь через некоторое время сообщить Вам о результатах. С сердечным приветом

Трудно передать радость старого художника. Он написал Фадееву ответное взволнованное письмо, указывая, что хлопоты любимого народом писателя, депутата и видного общественного деятеля несомненно помогут осуществить его заветное желание — создать картинную галерею.

…Возвратившись в Москву, я стал просматривать старые каталоги художественных выставок начиная с 1923 года. И почти в каждом из них упоминаются работы Александра Корнильевича Симонова. Наибольший расцвет его творчество приобрело в тридцатые годы, когда в родном Харькове и других городах устраивались персональные выставки художника, отличавшиеся многообразием тем и реалистическим стилем. В те годы художественная общественность страны особо отмечала замечательные полотна индустриального пейзажа, посвященные Днепрогэсу, а также картины «Утро в Донбассе», «Плоты», «У пруда», панно для харьковского Дворца пионеров.

В архиве «Известий» я обнаружил сообщение об организации в Москве в декабре 1923 года нового общества художников — «Жар-Цвет», объединяющего также мастеров кисти на Украине и в Крыму, которым «одинаково тесен и душен как формализм, так и натурализм».

На выставке «Жар-Цвет» А. К. Симонов принял участие пятью пейзажами, о которых рецензент «Известий» писал:

«Пожалуй, один только Симонов (Харьков) дает крепкие и стройно-организационные полотна, где равнинная и мягкая Украина замыкается в почти торжественные формы».

Прошло несколько лет. И мне довелось вновь быть в Гагре, и я побрел к старой усадьбе. Стояла глубокая осень. Ветер с моря гудел в листве сада, по крыше барабанили тяжелые дождевые капли. В середине сада на невысоком постаменте стоит бронзовый бюст человека с высоким лбом и откинутой назад шевелюрой. Этот памятник бессмертия поставлен профессору А. К. Симонову его благодарными учениками — скульпторами и художниками Грузии.

Харьков — Тбилиси — Гагра.

 

ПОЕДИНОК В ПУТИ

Донесение с южной границы было кратким:

«17 мая в девятнадцать тридцать на участке «К» задержан вооруженный нарушитель, оказавший сопротивление. Личность нарушителя выясняется»…

Механик пограничного совхоза Степан Миронов, недавний старшина-танкист, возвращался домой из республиканского центра. Стоял яркий весенний день. Поезд шел вдоль границы. В окнах мелькали нарядные кирпичные домики, изумрудные поля, виноградные плантации, а на пригорках вдоль насыпи алым пламенем цвели маки.

На повороте локомотив дал резкий гудок, и взору Миронова открылась знакомая река, взбухшая, помутневшая от дождей. Пассажиры с любопытством прильнули к окнам. Там, на правом берегу, — чужая земля.

Каким контрастом выглядели два берега! На той стороне отчетливо были видны глинобитные убогие хижины, голая, какая-то выжженная земля, а кругом ни деревца, ни кустика…

В вагоне началась оживленная беседа. Близость границы дала повод для возобновления умолкших было разговоров. Одни заговорили о международных событиях, другие предались воспоминаниям юности и детства, когда в этих местах проходила гражданская война, жестокие бои с наемными бандами, в изобилии снабжаемыми из-за рубежа и оружием, и деньгами.

Степан продолжал смотреть в распахнутое окно, с удовольствием вдыхая весенний воздух. Ему, жителю Подмосковья, оставшемуся здесь после демобилизации, полюбился этот солнечный край фруктовых садов и белоснежного хлопка, полюбились товарищи с пограничной заставы — сильные, мужественные люди, охраняющие родную землю. «Если бы и Вера согласилась переехать сюда, — подумал он, — тогда, пожалуй, остался бы здесь навсегда».

И Степан вдруг увидел продолговатые, словно миндалины, глаза Веры, лаборантки учительского института. Она долго стояла на перроне, махая вслед отходящему поезду цветастой косынкой. Не скоро Степан снова будет в городе. Дождется ли его Вера?

— О чем это загрустил сосед? — И Степан услышал за спиной знакомый голос одного из пассажиров. — Никак, любимую вспомнил? Ох, женщины! Когда же вы дадите покой нашему брату?! — С этими словами он дружелюбно похлопал Миронова по плечу.

Степан покраснел. Он почувствовал какую-то неловкость от того, что посторонний человек разгадал его сокровенные мысли.

Это был спутник по купе инженер-мелиоратор Николай Филиппович. В первые часы пути он больше молчал, сосредоточенно думая о чем-то своем. Две соседки, уже немолодые женщины, своим искусным разговором растопили лед молчания. Молодой человек разговорился, с печалью в голосе рассказал, что у него произошла некая драматическая история. Подруга, которую он любил, изменила ему и внезапно вышла замуж за другого. Он был так огорчен, что заболел, не смог уехать со своей группой и сейчас догоняет экспедицию, находящуюся где-то в этих местах.

Врожденный такт, да и свои мысли помешали Степану принять участие в разговорах, тем более, что ахи и вздохи сердобольных дам совсем расстроили спутника. Однако к вечеру сосед повеселел, охотно угощал соседей, балагурил и, казалось, печаль навеки исчезла с его утомленного лица.

Потом спутник много и интересно рассказывал о работе геологов и мелиораторов, о разных дальних краях и странах, куда забрасывала его профессия, о городах, в которых Степан никогда не был. Постепенно разговор перешел на здешние темы. Миронову приятно было услышать о том, что ученые, друзья инженера, о которых он так тепло отзывался, много сделали для изменения природы этих мест, что скоро и эта часть советской земли покроется новыми водоемами, лесами, стройками.

«Умный, знающий человек, — подумал Степан о своем спутнике, — только вот нервишки, видимо, подкачали. Наверное, никогда не служил в армии».

Еще тогда, в первый раз, Николай Филиппович сказал:

— Гляжу я на вас, товарищ Миронов, и любуюсь вашим уравновешенным характером, вроде живете вы не по соседству с иностранным государством, на беспокойной границе, а где-то далеко в глубине России.

— Граница как граница, обыкновенная, — уклончиво ответил Миронов.

Поняв, что собеседник не склонен к разговору на эту тему, Николай Филиппович стал подробно расспрашивать его о совхозе, о жизни и настроениях земляков в поселке, где они живут. Тут уж Степан дал волю своему красноречию, посвятив соседа во все совхозные новости. На вопрос о родителях Степан с грустью рассказал, что они умерли давно, он их не помнит, воспитывался в детском доме в Можайске. Поговорили и о делах семейных, о планах на будущее. Признался, что не уверен, согласится ли его Вера расстаться с родителями и переехать в совхоз. За время пути Миронов привык к соседу, и неприязнь, вначале появившаяся у него к спутнику, улетучилась. Последний был очень мил и охотно слушал Степана.

Ночью Степан долго не мог уснуть, вспоминал свое детство, сиротскую жизнь в прошлом, думал о Вере, оставшейся в городе… Под утро сон взял свое, и он, наконец, забылся.

Вечером следующего дня сосед вновь обратился к Степану:

— Не желаете ли освежиться пивом? Только по одной! И расстанемся друзьями. Я, правда, человек не пьющий, но знаю, что распить в дороге бокал с товарищем — одно удовольствие.

— И то правда, — ответил Миронов, пропустив соседа вперед и придерживая его на прыгающей площадке тамбура. — Зачем же отказываться от компании?

Дальний путь близился к концу, поэтому в вагоне-ресторане было пустовато. Николай Филиппович быстро хмелел, но потребовал еще бутылку коньяку. Он вспомнил свою бывшую подругу, осуждал ее, говорил, что и другие женщины, вероятно, такие же неверные и вряд ли Вера будет ждать своего совхозного механика.

— Разве в городе мало парней, да еще каких! Ей-ей, не устоит твоя синеглазая, — переходя на «ты», говорил он заплетающимся языком.

Степан встал.

— Не торопитесь, дорогой мой, — спохватился сосед, придерживая его за рукав. Он вновь перешел на «вы». — До вашей остановки ровно час, — и он показал на часы. — Жаль мне вас, дорогой Степан! Молодость ваша проходит где-то в забытом богом поселке, вдали от города, в дальней глухой стороне. Право, жаль…

Степан внимательно посмотрел на собеседника. Его пьяное лицо вдруг приобрело осмысленное выражение, а подернутые только что хмельной пеленой глаза смотрели пристально и ясно.

— Думали ли вы когда-нибудь, друг мой, — продолжал собеседник, наполняя его стакан, — что есть на свете города побольше и повеселее тех, которые вы знаете, что есть и девушки поинтереснее вашей лаборантки, что хорошо прожить красиво и беззаботно? Тем более холостому человеку, — добавил он, — не обремененному ни семьей, ни стариками-родителями.

Степан снова промолчал, думая о чем-то своем, но вскоре ответил:

— Человеку холостому, как говорится, море по колено. Но на такую жизнь, уважаемый Николай Филиппович, может пойти человек бездельный, да к тому еще и сверхденежный.

— Что правда, то правда. Но деньги — дело наживное, было бы желание! — И спутник испытующе посмотрел прямо в глаза Степану.

— Это только в сказке все делается «по щучьему веленью, по моему хотенью», — неохотно ответил тот.

— А что, если не в сказке? — И Николай Филиппович ближе придвинулся к Миронову. — Если не в сказке, Степан Петрович, а?

Не дожидаясь ответа, сосед, понизив голос, заговорил шепотом:

— Одно ваше слово, и вы имеете деньги, большие деньги. Бросьте свой тяжкий труд механика, уезжайте из деревни. Вы же еще ничего не видели в жизни… На свете есть большие города, курорты, красивые женщины… Ну хотя бы город… Совсем рядом. — И собеседник назвал город, хорошо известный Степану, но город… чужой, находящийся на той стороне.

«Любопытно, куда это ты гнешь, обманутый жених? — мелькнуло в голове Степана. — Говори, говори!..»

Не давая Миронову опомниться, сосед с жаром продолжал:

— Будем откровенны. Человек, который должен был встретить меня два часа назад на станции К., не явился. Мне нужна помощь. Не доезжая до вашей остановки, мы сходим на разъезде, я остаюсь временно в вашем доме. Я — ваш гость, родственник, наконец. А там я беру все на себя. Вы из крестьян и поэтому должны подходить к делу практически. Две тысячи сейчас, остальные в инвалюте на месте. По рукам!

Гнев подступил к горлу Миронова. Он готов был тотчас же броситься на спутника, схватить его, задержать. Но он сдержал себя, продолжая внимательно слушать «инженера-мелиоратора». Осмотревшись, Степан увидел, что в вагоне-ресторане никого уже не было и только буфетчик, опустив голову, мирно похрапывал у своей стойки.

Заметив необычное движение механика, он придвинулся к нему еще ближе и решительно, словно отдавая приказ, произнес:

— Выбирайте! Или согласие, или… — И он достал из своего кармана какие-то документы.

Степан посмотрел и ахнул: паспорт пограничной зоны, удостоверение личности, командировка…

— Да это же мои документы! — с волнением воскликнул он и почувствовал, как что-то скользкое, холодное пробежало по его спине.

— Да, вы, Миронов Степан Петрович, продали мне эти документы, чтобы добраться до границы, — хладнокровно сказал сосед. — Вы — соучастник преступления. Попадусь я, попадетесь и вы. Вы получили за эти документы деньги. Можете сосчитать их в левом кармане своего пиджака…

Степан машинально потянулся рукой к карману и в том месте, где еще вчера хранились документы, нащупал пачку хрустящих денег. «Значит, сегодня на рассвете руки этого подлеца шарили у меня в кармане, — подумал Степан. — Ну и влип, ротозей, болтун проклятый! Однако спокойствие, только спокойствие!»

Паровоз дал протяжный гудок, и в окнах вагона совсем близко замелькали огни приближающегося полустанка.

— Давайте обсудим все спокойно, — твердо сказал Миронов. — И не повышайте голоса. Сюда могут войти, и нам с вами несдобровать.

— Значит, я не ошибся в вас, друг мой. Отлично! Люблю деловой разговор.

— Пять тысяч! — вдруг озорно выпалил Миронов. — И ни копейки меньше. Пять тысяч сейчас, а там сторгуемся. Пограничников перехитрить — не пиво пить! Деньги — наличными…

«Инженер-мелиоратор» растерялся от неожиданности, не скрывая в то же время радости. Это не ускользнуло от Степана. Приблизившись к нему вплотную, уже на правах соучастника, Миронов незаметно запустил руку в чужой карман и, нащупав там пистолет, осторожно выдавил из него обойму.

— Согласен, — сказал спутник. — Только помните: в случае обмана — пуля на месте… А мне говорили, что русские равнодушны к деньгам, — тихо добавил он.

— А вы разве не русский? — безразлично спросил Степан, еще раз всматриваясь в лицо собеседника.

По лицу Николая Филипповича пробежала тень досады.

Было уже темно, когда два человека, никем не замеченные, сошли с поезда на полустанке и зашагали по направлению к реке.

— С таким, как вы, не пропадешь, — с подобострастием сказал Николай Филиппович, беспокойно оглядываясь по сторонам и не вынимая руки из кармана.

— Еще бы! — весело ответил Миронов. — Чуточку потерпите. Уже совсем близко…

Пройдя еще несколько шагов, Степан неожиданно развернулся и размашистым ударом свалил «инженера-мелиоратора». Тот вскочил, изогнулся, как кошка, и, отбежав несколько шагов, выхватил пистолет. Куда девался его хилый, болезненный вид! Прицеливаясь, он нажал гашетку, но выстрела не последовало. Механик устремился вперед и вновь свалил Николая Филипповича на землю, нанося ему удар за ударом. Тот вновь вскочил и искусным приемом сбил Миронова с ног. В это мгновение невесть откуда появившаяся огромная овчарка с громким лаем вцепилась клыками в спину «инженера-мелиоратора». Тотчас же со стороны реки показался разъезд вооруженных всадников в зеленых фуражках.

«Осечка, — сквозь зубы процедил диверсант, доставленный на заставу пограничниками, и с ненавистью посмотрел на Степана. — Кто бы мог подумать, что этот крестьянский парень так ловко обведет меня вокруг пальца».

— Осечка произошла еще раньше, при встрече с настоящим советским человеком, — строго сказал начальник заставы. — А теперь, господин липовый Николай Филиппович, давайте приступим к делу и начнем давать показания. Мы давно ждем вас к себе в гости…

За активное участие в задержании опасного нарушителя Миронов Степан Петрович награжден медалью «За отличие в охране государственной границы СССР».

Южная граница.

 

ПОДВИГ НА КАСПИИ

ЧЕРНЫЕ СКАЛЫ

Много городов на свете, но такого, как этот, нет нигде. Город — в открытом море, среди бушующей стихии.

…Осторожно обходя мели и прибрежные скалы, судно ложится на курс. Кругом море катит свои зеленые волны. И вдруг среди морского простора возникают… крыши домов, трубы электростанции, буровые вышки, серебристые резервуары, причалы города.

Издали кажется, что висит город в воздухе, точно мираж. Под ним пенятся растревоженные ураганными ветрами волны, а там, наверху, бегут по стальным эстакадам машины и поездные составы, вокруг снуют по морю катера, буксиры, плавучие краны. Куда ни глянь — со всех сторон пенящиеся буруны. Кое-где из воды выступают угрюмые черные скалы, обросшие ракушками и морской тиной, — это и есть легендарные Нефтяные Камни.

Теперь весь мир знает о них, но еще сравнительно недавно этот район в ста километрах от суши пользовался у моряков худой славой. Горе мореплавателю, который в штормовую погоду собьется с курса и напорется на рифы, чернеющие над волнами! Каспийские морские волки могли бы вспомнить немало трагических случаев: не один корабль нашел себе там могилу. В дореволюционное время мало кто интересовался, почему эти мрачные скалы, единственными обитателями которых были тюлени и бакланы, назвали «нефтяными». Едва ли в истории морской разведки сохранилось имя человека, который окрестил так это опасное для мореходов место. Бывало, рыбаки и охотники, подъезжая на лодках к Нефтяным Камням, замечали, что из расщелин просачиваются наружу струйки буро-зеленоватой жидкости. Стоило поднести спичку, и она вспыхивала, а затем горела ровным пламенем.

Энтузиасты не раз пытались разгадать тайну Нефтяных Камней. Предположения о газонефтеносности морского дна волновали многих бакинских геологов. Естественно, что в дореволюционные годы не могло быть и речи о серьезных геологических изысканиях на морских глубинах, о геофизических исследованиях и бурении морского дна. То было время, когда землю не бурили, а долбили при помощи долота, подвешенного на канате, когда на вышках стояли примитивные паровые установки, прозванные «калошами», а нефть черпали из скважин допотопной желонкой, когда измученного и измазанного мазутом рабочего поднимали из колодца после того, как он своим телом прочищал засоренную скважину.

В первые годы Советской власти необходимо было прежде всего решительно реконструировать, поставить на ноги нефтяную промышленность на Апшероне, а уж потом приступать к исследованию моря. Все это требовало много энергии, времени, средств. Разведку дна Каспия удалось развернуть по-настоящему только после Великой Отечественной войны.

Едва отгремели последние фронтовые залпы, как специальная экспедиция под руководством знатока морских недр Ага Курбана Алиева приступила к исследованию района Нефтяных Камней. На море пришли лучшие апшеронские мастера, бывалые фронтовики и комсомольцы. В невероятно сложных условиях работали люди. Они мужественно переносили штормы и бури, ежеминутно рискуя жизнью. Не раз шальные волны смывали их с палуб разведочных судов или с угрюмых черных скал, над которыми и сейчас торчат мачты затонувших кораблей.

Дно моря тщательно исследовалось. Необходимо было выяснить характер скопления нефти, установить, не размыты ли залежи, выдать «точку», то есть определить место для закладки разведочной буровой.

Несколько лет геологи, буровые мастера, строители, моряки штурмовали Каспий. Наконец, в ста километрах от берега меж подводных скал пробурили разведочную скважину.

Это уже была победа.

В праздничный день 7 ноября 1949 года скважина выдала первую нефть, спрятанную в далеко залегающих горизонтах. «Чистый бензин!» — радовались пионеры морской разведки геолог Ага Курбан Алиев, буровой мастер Михаил Каверочкин, его помощник Курбан Аббасов, инженеры Виктор Ногаев, Фауд Самедов, Василий Рощин, Сабит Оруджев, Бахман Гаджиев, Бахтияр Мамедов, Соломон Гробштейн…

Десятки сложнейших проблем поставила перед нефтяниками первая дальняя морская скважина. Как строить в открытом море основания для новых вышек? Как разместить людей среди голых скал, захлестываемых волнами? Можно ли организовать регулярное сообщение с материком? Как доставлять сюда строительные материалы и оборудование, если здесь нет не только бухты, но и обыкновенного причала? Можно ли хранить нефть в открытом море, строить для нее резервуары? Без разрешения этих и многих других задач нечего было и думать об эксплуатации морских нефтерождений вдали от берегов Апшеронского полуострова.

На помощь пришли научно-исследовательские институты Баку, Москвы, Ленинграда, Киева. Много трудностей выпало на долю бакинских инженеров-конструкторов, прежде чем им удалось создать специальную конструкцию стального каркаса — основания для морских вышек. Основание, внешне напоминающее табуретку высотой в пять-шесть этажей, строилось и собиралось на берегу, в обычных заводских условиях, а затем в готовом виде перевозилось в море на крановом судне.

Дальняя разведка немедленно потребовала создания в районе Нефтяных Камней искусственной бухты, строительства помещений для жилья. Сразу же возникла необходимость в энергетической базе, службе связи, транспортировке людей и материалов.

Морским нефтяникам пришла в голову оригинальная мысль: прибуксировать на Камни старые, вышедшие из эксплуатации суда, покоящиеся на приколе в бакинской бухте. Эти суда при помощи балласта и якорей наполовину погрузили в воду и так пристроили к скалам, что их корпуса стали волнорезами, прикрывающими искусственный остров от натиска стихии моря. А корабельные палубные надстройки и каюты служили временным жильем для морских разведчиков, обосновавшихся на Нефтяных Камнях. Сперва один, потом семь, двенадцать и, наконец, двадцать один корабль были отбуксированы на Камни. Они образовали тот плацдарм, откуда началось широкое наступление на дальние участки моря. «Остров потопленных кораблей» — так вначале назван был новый промысел.

С тех пор не угасает нефтяной фонтан первой морской буровой, поставленной Героем Социалистического Труда Михаилом Павловичем Каверочкиным. Сегодня его нет среди нас — его имя носит первая вышка на скале Одинокая, танкер, бороздящий волны Каспия. Ему и его товарищам поставлен мраморный монумент над покоренным морем.

Добрую сотню лет славится Азербайджан своими нефтяными промыслами. Еще в древние времена о странной горючей жидкости на Апшероне упоминали в своих исследованиях древнегреческий историк Геродот и путешественник Марко Поло, но первая промышленная нефть была получена здесь из скважины, пробуренной в 1871 году. Сейчас весь Апшеронский полуостров опоясан ажурными плетениями стальных вышек. На выжженной знойным южным солнцем земле они растут, как стремительно поднимающиеся ввысь эвкалипты. Им нет числа, и с каждым днем их становится все больше. Но со временем энергия пластов иссякает. Поэтому и возникла необходимость поставить на службу народному хозяйству нефтеносные пласты под дном Каспийского моря.

Морская нефть славится своим высоким качеством, она малосернистая, и в ней в незначительных дозах содержатся примеси парафина, смолы, кокса. Эта ее особенность способствует облегчению и удешевлению процессов нефтепереработки. А ведь из этой нефти вырабатывается более 80 наименований нефтепродуктов. Октановые числа автобензинов, получаемых здесь, более чем в полтора раза выше, чем из нефти в других районах. Известны своим высоким качеством и бакинские смазочные масла.

В последние годы нефтяная и газовая промышленность Советского Союза переживает пору бурного развития. В разных районах страны, особенно на просторах Приуралья и Сибири, обнаружены и дают промышленную нефть перспективные месторождения. Но и при таком постоянном росте нефтедобычи в целом по Советскому Союзу азербайджанским промыслам на суше и на море по-прежнему отводится немаловажное место в топливном балансе страны.

Открытие и эксплуатация новых месторождений на море стали возможными благодаря прогрессивным геофизическим методам разведки, успешному развитию сверхглубокого бурения и самой передовой технологии.

На Нефтяных Камнях нет ни одной бригады, которая не имела бы в своем распоряжении мощных электрических турбобуров, алмазных долот ступенчатой конструкции, смело вгрызающихся под дном моря в грунты и скалы на несколько километров. Могучие самоходные краны, снабженные ударными дизель-молотами, забивают сваи эстакад на любую проектную глубину, прокладывая новые улицы и площади над открытым морем. Сейчас стальные улицы города протянулись на 350 километров.

В море для людей созданы условия, приближающиеся к суше. В удобных двух- и пятиэтажных домах-общежитиях есть свет, газ, водопровод. В городе построены столовые, кафе, промтоварные, продовольственные и книжные магазины. На высоких сваях-трубах, под которыми шумит прибой, сооружен клуб. Находясь на значительном расстоянии от материка, нефтяники смотрят новые фильмы, слушают концерты, ставят самодеятельные спектакли. Особенно радуют в открытом море олеандр, сирень, роза, теплицы, где выращиваются лимоны, апельсины… Земля для растений доставляется с берега.

Рабочий день на морских промыслах установлен в шесть часов. Это объясняется сложными условиями труда в открытом море. На искусственном острове люди живут только в период сменной вахты. Потом они возвращаются в свои постоянные квартиры на берегу, а их сменяют другие.

Со свайным городком имеется постоянная радио- и телефонная связь. Сюда из Баку можно добраться за два часа на скоростных теплоходах или за пятнадцать минут — вертолетом.

Так обживается один из дальних участков капризного моря, где мрачные черные скалы и трубы погибших кораблей еще предупреждают о суровой опасности.

СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

Море есть море. Одно дело работать в условиях базы на Нефтяных Камнях, где о стихии напоминают лишь волны, бьющиеся под массивной эстакадой, да жестокие ветры; другое — в дальней морской разведке, на отдельных стальных основаниях, подвергающихся ураганным нападкам стихии. Прежде чем покориться и отдать свои подводные сокровища, Каспий поглотил огромный человеческий труд, не щадя иной раз и жизни людей.

Я никогда не забуду трагической ночи 21 ноября 1957 года, когда невесть откуда налетевший ураган поднимал на гребень волны наполненные нефтью танкеры, ломал стальные переплетения вышек, валил с ног людей на эстакаде. В эту ночь на дальних островах у так называемой Грязевой сопки бурили последние метры новых скважин сменные вахты Михаила Каверочкина и Сулеймана Багирова. Небывалой силы шторм не мог остановить разведчиков, они знали: остановишь бурение — запорешь скважины. И тогда начинай все сначала…

Накануне и Каверочкин, и Багиров должны были смениться, но, узнав от метеорологов о приближении шторма, они, как капитаны терпящих бедствие кораблей, не раздумывая, остались на вахте.

Грязевая сопка — малоизведанный район. Сильные подводные течения, пересеченный рельеф дна и нередкие вулканические выбросы создали ему печальную известность. Сколько раз мужество и опыт разведчиков побеждали здесь ураганные ветры и беснующееся море, но в ту промозглую ночь ветер достигал опустошительной силы — 44 метра в секунду, поднимая невиданные на Каспии волны, высотой в четыре-пять этажей.

Отрывочные сведения с аварийных буровых свидетельствовали о сверхчеловеческой борьбе смельчаков с ураганом. Вынужденные прекратить бурение, они пытались спасти хотя бы ценное оборудование, запас пресной воды и продовольствия, сохранить жизнь друг друга, удержаться на островках, не поддаваясь унынию и панике.

Волнение на базе достигло высшего накала, когда Каверочкин и Багиров сообщили по радио, что людей смывает волной, а вышечные основания раскачиваются. Глубокой скорбью отозвались в сердцах нефтяников последние слова прославленного бурового мастера, пионера морской разведки Михаила Павловича Каверочкина:

— Мы будем стоять на вахте до конца. Все будем стоять: коммунисты, комсомольцы, беспартийные. Берегите Нефтяные Камни. Опасность велика!

Самые отчаянные попытки послать на выручку спасательные суда, вертолеты успехом не увенчались. Ни одно судно не смогло подойти близко к островкам, а неистовый ветер сбивал вертолеты с курса, прижимал их к морю. Ничто уже не могло спасти смельчаков — море ревело и бесновалось, обрушивая на аварийные островки неукротимую силу. В последний раз мелькнули и погасли сигнальные огоньки на буровых, поглощенных пучиной…

Трагедия на Грязевой сопке не смогла остановить трудового порыва разведчиков моря — ведь на дальнем промысле остались ученики и последователи героев: Курбан Аббасов, Юнус Кадыров, Аяз Якубов, Богдан Акопов, Владимир Маркин, Ахмед Таджединов, мастера-скоростники, закаленные в боях с ураганами, штормами и пожарами, бойцы переднего края сражения за морскую нефть.

Люди стали суровее, сдержаннее, бдительнее к капризам моря, строже в дисциплине, технике безопасности. Весь коллектив встал на памятную вахту, заменив погибших на трудовом посту, как солдаты на фронте.

Бесстрашие, выдержка помогли в ту памятную ночь спасти сотни людей, отстоять от разрушения эстакаду, нефтесборные пункты, жилые дома…

Нефтяные Камни победили стихию. Но это было не первое и не последнее испытание.

ЛЕДОВОЕ НАШЕСТВИЕ

Глухой февральской ночью на квартире управляющего трестом «Артемнефть» Ибрагима Рустамова раздался пронзительный телефонный звонок. Дежурный просил его немедленно приехать на четвертый морской промысел.

— На четвертой буровой, — встревоженно сказал он, — происходят какие-то странные явления. Оператор утверждает, что стальной островок засыпан снегом, а кругом движутся льды.

Через четверть часа Рустамов, наклонившись над рацией, силился осмыслить сообщения, поступающие с морской буровой. Он знал, что уже два дня там находятся оператор Али Мамедов, слесарь Аскер Алиев и тракторист Иван Гусев. Они производили ремонтные работы.

— Говорит четвертая, говорит четвертая! — услышал он знакомый голос Мамедова. — Снег сыплется, словно крупа, огромные льдины бьются об основание буровой, вышку раскачивает. Кругом белым-бело. Моря не видео. Такого никогда не было.

— Какие льды? С вечера термометр показывал плюс восемь. Опомнитесь!

— Температура упала до минус десяти, — ответил Мамедов. — Норд-ост дует беспрерывно. Сваи и настил обледенели, еле передвигаемся по площадке.

— Не отчаивайтесь, товарищи! Сейчас что-нибудь придумаем. Берегите рацию, связывайтесь с нами каждый час.

Несмотря на полночь, во всех окнах здания треста ярко горели огни. В двери входили и выходили начальники участков, мастера, партийные работники. Управляющий беспрерывно говорил по рации, выслушивая сообщения с промыслов, и по телефону докладывал о происшедшем в Баку.

— Льды идут столь стремительно, — говорил он, — что даже метеорологическая служба не успела предупредить об опасности. На нескольких промыслах оборвались силовые электролинии — остановилась работа тридцати скважин. Льды напирают на восточную и южную эстакады.

Весть о ледовом нашествии с быстротой молнии облетела квартиры и общежития рабочих и служащих. Никто в эту ночь не вспоминал, в какую смену ему положено дежурить, никто никого не уговаривал и не просил о помощи. Ясно было одно: промыслам угрожает стихия, и каждый считал долгом быть в этот ответственный час на своем посту.

— Нужно, не теряя ни минуты, — сказал собравшимся управляющий, — снять людей с отдельных аварийных буровых, обезопасить от льдов надводные сооружения, сохранить трубопроводы, исправить поврежденные электролинии. Выкачку нефти будем продолжать в любых условиях. Скоро на помощь придет город.

Сотни людей ринулись к одному из самых крупных промыслов — шестому, чтобы помочь людям мастера Якуба Алиева обезопасить буровые вышки и резервуары. Вооружившись баграми, лопатами, ломами, нефтяники взобрались на фермы эстакады, отталкивая от нее ледяные глыбы. Отступая на несколько метров в море, льдины ползли одна на другую, соединялись и, как бы собравшись с новыми силами, атаковали стальные сооружения. Кое-где под их напором начала проваливаться эстакада. На одном из участков впереди идущей автомашины обрушился настил — льдом расшатало сваи и фермы. Машина повисла над бездной.

Чувство трудового долга и высокой ответственности звало людей, имевших за своей спиной немало суровых дней борьбы со штормовыми волнами, опаленных ветрами и «просоленных» морем. Десятки водолазов, впервые работая под водой в условиях обледеневшего Каспия, проверяли трубопроводы, устраняя обнаруженные повреждения, латали пробоины. Не щадя сил, штурмовали льды нефтяники, отстаивая морские промыслы от разрушения.

Странное зрелище представляло собой побережье Апшерона в те памятные дни. Огромные льдины и целые ледяные поля, пригнанные штормами и ветрами с устья Волги и северной части моря, подходили к стальным островкам, угрожая смести все на своем пути. Мощные прожекторы освещали заснеженное море. Взрывы толовых зарядов, бомбовые удары, залпы гвардейских минометов, гул снарядов, при помощи которых разрушали льды, доносились тревожным эхом до центра Баку.

Идти на выручку бесстрашных разведчиков нефти вызвались воины Бакинского гарнизона, моряки торгового флота и Каспийской военной флотилии, летчики, комсомольцы. Весь город поднялся на помощь каспийским промысловикам. На Нефтяные Камни и соседние острова двинулась мощная техника. Узнав о нашествии льдов в южном Каспии, туда прилетели из Москвы и Ленинграда крупнейшие специалисты по надводным сооружениям и специальная арктическая экспедиция.

Пилот гидросамолета, вылетевший раньше всех на ледовую разведку, сообщил по радио:

«Вижу сплошные ледяные поля, идущие с севера. Ширина ледяной кромки у берегов приблизительно десять километров. На льду много тюленей и бакланов».

Через два дня авиаразведка донесла:

«Ширина ледяной кромки местами достигла 25 километров. Отдельные льдины имеют высоту три-четыре метра. Под напором льда в нескольких местах заметен крен нефтяных вышек».

Утром над морем разразилась снежная буря. Сильный норд сменился юго-западным ветром, он гнал впереди себя ледяные глыбы к берегу. В пятистах метрах от эстакады опрокинуло крановое судно и группу стальных вышек. Летчики доложили, что видят огромное ледяное поле, идущее на Баку.

Стихия беспощадно наступала на морские промыслы. Ее темные силы могли разрушить несколько вышек, причинить ущерб эстакаде, сковать танкеры и рабочие суда, но сломить мужество и волю каспийских промысловиков было не так-то просто. И чем больше неистовствовала стихия, тем сильнее становилось упорство людей, стремящихся укротить ее.

— Опыление буроугольной пылью способствует таянию льдов, — сказали специалисты арктической экспедиции. — Этот способ широко применяется в районе северных морей. Испробуем его на Каспии.

И вот рабочие, позабыв на время о своей «земной» профессии, усаживаются в транспортные самолеты и сбрасывают на лед мешки с буроугольной пылью. Сугубо гражданские лица становятся саперами-подрывниками, взрывая лед толовыми зарядами у прибрежных стальных оснований вышек.

Тем временем на острове Артем снаряжалась бригада для снятия с аварийной буровой Мамедова, Алиева и Гусева, первых пленников «белого противника». Волнение на берегу усилилось, когда с ними прекратилась радиосвязь. Трижды на помощь им направлялись катера, однако ни один из них не смог пробиться сквозь ледовый заслон.

— Самый выносливый катер нашей флотилии «Енисей». У него крепко сколоченный корпус, новые моторы, хорошая команда, — доложил капитан Павел Лазаренко. — Беремся за сутки своими силами смонтировать на нем ледорезную установку. Конечно, он потеряет от этого в скорости, но зато пройдет наверняка.

И вот «Енисей», взяв на борт управляющего трестом Рустамова, погрузив продукты, медикаменты и теплую одежду, отвалил от пирса. Сталь врезалась в прозрачные льдины, разламывая их на части. От грохота шарахались по сторонам тюлени, взлетали испуганно бакланы. «Енисей» приближался к аварийной буровой, но подойти к швартовой площадке не смог — у ее основания выросла ледяная гора.

— Выходите на лед! — крикнул Рустамов в мегафон. — Выбрасываем деревянный настил.

С «Енисея» на лед спустили заранее подготовленные дощатые мостки. Один за другим спускались обитатели стального островка на деревянный настил и торопливо шагали к катеру. Впервые за четверо суток они почувствовали под собой «твердую» почву. Штормовой ветер буйно врывался сквозь стальные переплетения вышки, она кренилась все больше и больше…

Замерзшие, голодные, томимые неизвестностью, они стойко держались на трудовой вахте, не теряя веры в свои силы и не поддаваясь панике. Смастерили печку из железных отходов, поочередно дежурили, берегли до последней возможности рацию и керосин для сигнального фонаря.

НА ДРЕЙФУЮЩЕМ СУДНЕ

Невозможно, конечно, охватить все события, связанные с ледовой эпопеей на Каспии. Однако нельзя не рассказать об одном совершенно поразительном случае во всей многовековой истории незамерзающего южного моря, когда в его льдах в течение 25 дней дрейфовало судно. Речь идет о крановом судне «Мингечаур», о его молодежном экипаже из семнадцати человек, под командой капитана Анатолия Аржанова.

Выйдя накануне ледового нашествия в очередной рейс на Нефтяные Камни, «Мингечаур» выполнил задание и возвращался на свою базу на остров Артем. Свежий ветер гнал серые барашки волн. Из машинного отделения доносилось мерное дыхание котла. Свободные от вахты члены экипажа собрались в кают-компании, играли в шахматы, нарды, готовили очередной номер стенной газеты, посвященной годовщине Советской Армии и Военно-Морского Флота.

— Свистать всех наверх!

И сразу же моряки услышали глухие удары, скрежет железа.

— Напоролись на рифы! Пробоина! — закричал кто-то из членов экипажа.

— Никакой паники! — властно остановил его капитан. — Посмотрите!

И там, где еще минут десять назад перекатывались свинцовые волны, сейчас мчались льдины. Ударяясь о борта, они расходились по сторонам, но потом вновь упрямо лезли на корабль.

— Полный вперед! — скомандовал капитан. — Двум матросам отправиться в кочегарку для усиления машинной команды. Радист — к аппарату!

От перехода на максимальную скорость корабль вздрогнул и, переваливаясь с борта на борт, пошел курсом на Артем. Однако часам к двум ночи ход судна заметно замедлился. Уже не мелкие льдины, а целые глыбы все плотнее охватывали борта, преграждая путь. Пришлось на время застопорить машину. Решено было спустить матросов на подвесном трапе у носовой части, чтобы отгонять льдины длинными шестами. Важно было продержаться час-два, впереди уже вырисовывались очертания берега. До базы оставались считанные мили.

Но случилось непредвиденное. При запуске двигателя отломился котловой кран. В машинном отделении наступила мертвая тишина. Все знали, что второго крана в запасе нет. Как бы догадавшись о постигшей судно беде, льдины все теснее сжимались у бортов, окружив «Мингечаур» плотным белым кольцом.

Судно замерло во льдах. На виду у берега начался небывалый многодневный дрейф корабля на юге Каспия, где обычно в это время года температура моря достигает пятнадцати градусов тепла.

На вопрос по радио Апшерон ответил, что ледоколы еще не подошли, но запасные части и продовольствие будут сброшены с самолета при первой возможности. «Порядок на корабле, сохранение здоровья и жизни членов экипажа — под вашу личную ответственность», — передали Анатолию Аржанову с берега.

«Под личную ответственность», — думал молодой капитан, впервые в жизни оказавшись в столь сложной обстановке. Конечно, человеку в двадцать четыре года, моряку «малого флота», нелегко было сразу решить все вопросы, связанные с неожиданным дрейфом. Он знал, что хлеб, консервы, крупа, сахар, соль на исходе: больше трехдневного запаса они никогда не брали, да и в этом не было нужды. Никакой зимней одеждой, за исключением ватных телогреек, команда не располагала. Единственный на судне коммунист — помощник капитана Виктор Новожилов, опытный моряк, остался в этот рейс на берегу, у него там были служебные дела. «Как пригодился бы сейчас его опыт», — подумал капитан.

— Временно помполитом корабля назначаю комсорга Николая Растопчина, — приказал Аржанов. — Ответственным за экономию продуктов — повара Веру Щербакову. Вводится должность наблюдателя за продвижением льдов. Первая вахта поручается старшему матросу Давуду Керимханову.

— Закончатся продукты, начну приготовлять жаркое из тюленьего мяса, — сказала Вера. — Этой морской «баранины» на льду сколько угодно.

К огорчению всего экипажа, к отвратительной на вкус морской «баранине» пришлось обратиться уже на третьи сутки: продуктовые запасы были исчерпаны. Туман и густой снег не давали возможности летчикам сбросить «зимовщикам» продовольствие. Несмотря на это, жизнь на судне шла своим чередом. По утрам члены экипажа по очереди сходили на лед, добывая рыбу, тюленей, бакланов. Машинная команда ремонтировала котел. Пользуясь избытком свободного времени, моряки много читали, совершенствовали свои познания в радиотехнике и мореходном деле.

Так продолжалось недели две. Корабль, прочно зажатый льдами, неожиданно стало относить на восток, — ветер и сильное подводное течение способствовали дрейфу.

— Необходимо связаться с берегом, добыть продукты и кран для котла, — сказал капитан. — Положение осложняется. Баку никогда не имел своих ледоколов, в этом не было нужды. Пока судоверфи сумеют оборудовать ледорезными установками обычные суда, пройдет немало времени. Дрейф, может вынести нас к чужим берегам.

— А что, если мы попробуем добраться на Апшерон на лыжах? — предложил второй помощник капитана Евгений Анфиногенов. — Лед жесткий, выдержит. Вспомните лыжные вылазки челюскинцев…

Совещание в капитанской каюте затянулось за полночь. Накануне радио принесло печальную весть: в северной части моря у Махачкалы льдами опрокинуло теплоход «Капитан Воронов». Погибло одиннадцать моряков. Остальные члены экипажа сошли на лед и были подобраны военными катерами. Это происшествие заставило людей серьезно задуматься над своей судьбой. Предложение Анфиногенова после долгого обсуждения было принято.

Почти весь следующий день Евгений не выходил из своего кубрика. К вечеру вся команда с любопытством рассматривала лыжи, которые моряк выстругал из дубовых досок палубного настила. Сначала они были испробованы вблизи судна, потом Евгений отважился уходить на них все дальше и дальше. Передвигаться на самодельных лыжах было довольно трудно, но все же сносно.

И вот настал день, когда весь экипаж вышел на палубу, чтобы проводить своего товарища в дальний путь.

Энергично размахивая палками, он быстро скользил по заснеженному морю и вскоре исчез за белым горизонтом. Он шел на Большую землю.

Мокрый снег слепил глаза. Прощупывая палками твердость льда, Анфиногенов осторожно прокладывал лыжню. Несколько раз пришлось отклоняться в сторону на километр-два: ближе к берегу появились разводья. Отяжелели ноги, порывы ветра затрудняли дыхание. В одном месте он едва не провалился в полынью, запорошенную снегом. Промокший, усталый, он продолжал идти, видя перед собой только одну цель: Артемовский маяк.

— Второй помощник капитана Евгений Анфиногенов вышел на лыжах на связь с Артемом, — сообщил по радио Растопчин. — Ждите его в районе островной дамбы.

Уже вечерело, когда Анфиногенов заметил впереди какие-то темные силуэты. Через несколько минут он обнимался с группой воинов Бакинского гарнизона. Они вышли на лыжах встречать отважного моряка, воспользовавшись его идеей о лыжном переходе.

Сотни жителей острова, среди которых были и члены семей «зимовщиков», вышли на берег, чтобы посмотреть на моряка с дрейфующего судна. Впервые в жизни они встречали человека, который шел пятнадцать километров на лыжах по… южному Каспию. Трудно описать радость артемовцев, когда они увидели своего земляка.

— Как «Мингечаур»? Как команда? — Анфиногенова окружила толпа. — Ты и назад пойдешь на лыжах?

— Обязательно пойду! Товарищи ждут.

Выполнив поручение капитана и сообщив штабу по борьбе со льдами подробности дрейфа, Евгений через день отправился в обратный путь. За спиной у него торчал рюкзак, в котором находились запасные части для ремонта котла, продукты. Товарищи встретили его с восторгом. И в тот самый час, когда загудел котел, вверх полетели фуражки и телогрейки.

Спустя несколько дней погода немного улучшилась. Однажды моряки заметили, что над судном кружит самолет. Все выбежали на палубу. Юркий «По-2», сделав несколько кругов, опустился совсем низко и приветливо покачал крыльями. Точным расчетом пилот ловко сбросил на палубу «Мингечаура» несколько тюков. В них были почта и продовольствие. С этого времени самолет стал постоянным гостем «зимовщиков».

Дрейф судна закончился так же неожиданно, как и начался.

Девятого марта моряки увидели на снежном поле большие разводья. Ледяные глыбы, подорванные бомбовыми ударами с воздуха и уносимые течением, медленно освобождали корабль из ледового плена.

— Курс на Артем! — скомандовал капитан. — Поздравляю с окончанием зимовки!

«Мингечаур» на всех парах устремился к родным берегам…

Нашествие льдов на Каспий, к счастью, не причинило вреда Нефтяным Камням. Сильное подводное течение в этом районе и бомбовые удары с воздуха помешали льдам подойти вплотную к свайному городу и разрушить его. Однако во избежание опасности Главный штаб по борьбе с «белым противником» распорядился вывезти оттуда людей, оставив лишь небольшой отряд добровольцев, связанных с разгрузкой резервуарных парков и транспортировкой горючего.

Радист Нефтяных Камней Павел Кнутов беспрерывно поддерживал связь с Большой землей и соседними островами.

— Апшерон, Апшерон! Где вы там провалились? Дайте остров Жилой! Это Жилой?.. Принимайте радиограмму: «Для разгрузки переполненных нефтяных резервуаров необходимы танкеры. Создалась опасность выпуска нефти в воду. Два танкера не смогли подойти к причалам Нефтяных Камней и вернулись на базу. Шлите танкер «Чимкент»!

— Эй, герои! — слышит радист голос диспетчера с Жилого. — Вы думаете, танкеры могут грузиться в эту сумасшедшую погоду? Танкер — не ледокол!

— Оставьте свои рассуждения для детского сада, — зло отвечает радист. — Попросите капитана «Чимкента» Алиева, он объяснит вам, что такое танкер.

Павел Кнутов был одним из первых смельчаков, которые высадились тридцать лет назад на безжизненные черные скалы. Его рация, установленная на скале Одинокая, была тогда единственным средством связи с берегом. Вскоре туда была доставлена смонтированная в Баку радиостанция. Теперь это центральный узел, связывающий морской городок с берегом, с дальними и ближними островками. Сколько раз радиостанция помогала нефтяникам в их борьбе с непогодой, сколько маленьких судов отправлялось по ее сигналам в море, чтобы доставить разведчикам, застрявшим в шторм, запас труб, инструменты, горючее, продукты питания!..

Но сегодня случай особенный. Если танкер капитана Алиева не сможет подойти, чтобы высвободить резервуарный парк, сколько нефти придется пустить в воду. Как обидно возвращать стихии богатства, добытые с таким трудом со дна капризного моря!

— «Камни», «Камни»! Говорит Алиев, говорит капитан «Чимкента» Алиев! Передайте, что выхожу в море. Пусть резервуарный парк подготовится к перекачке.

Сотни людей с волнением наблюдали, как капитан Алиев, ловко лавируя между льдинами, искусно подходил к причалу резервуарного парка. Шесть раз рвались концы танкера, но экипаж «Чимкента» вновь и вновь упрямо крепил их, не приостанавливая налив в трюм драгоценной жидкости.

Несколько рейсов туда и обратно сделал танкер Алиева. Подходя к бухте острова Жилой, он перекачивал нефть в другие танкеры и вновь возвращался на «Камни». Наполнив трюм последними сотнями тонн черного золота, «Чимкент» под громкие приветственные возгласы вышел на курс, гордо выбросив на мачте парадный флаг Каспийского нефтеналивного флота..

Злейшие враги каспийских промысловиков не только ураганы и ледовые нашествия — еще опаснее угроза пожаров. Однажды летом подводным вулканическим выбросом — грифоном на одной из буровых загорелась нефтяная струя. Огонь распространялся с невероятной быстротой. Зловещий факел из нефти и газа подступал к деревянным настилам эстакады. Ветер гнал горящую нефть к заполненным до краев нефтяным резервуарам и жилым поселкам на сваях. Над Нефтяными Камнями нависла смертельная угроза. Десять дней и ночей никто не смыкал глаз. Нефтяники вместе с экипажами пожарных судов и боевых кораблей Краснознаменной Каспийской флотилии самоотверженно боролись с пламенем и отстояли героический город от атак огненной стихии.

В схватках с ураганами, пожарами и ледовыми нашествиями на промыслах Каспия выросла и закалилась плеяда бесстрашных людей, имя которым — богатыри моря.

РАЗВЕДЧИКИ ШИРИНОВА

Зима на Каспии особенно капризна и изменчива. Постоит неделю-другую теплая солнечная погода, наступит штиль. И вдруг ни с того ни с сего налетит шквал, забурлит, запенится море и пойдет гулять по морским просторам жестокий норд. Яростные волны швыряют корабли, с ревом налетают на стальные островки буровых, поднимают над эстакадой седые буруны, затрудняя доставку на промыслы людей, материалов, оборудования.

В такие дни можно прекратить строительные работы на эстакаде, монтаж вышек. Но бурение и вывоз нефти не остановишь. Поэтому в любую погоду, днем и ночью стоит на своей суровой вахте пятитысячный коллектив, обосновавшийся в городе на сваях и на островках дальней морской разведки.

С момента основания города в море добыча горючего увеличилась на Нефтяных Камнях многократно и обходится она государству значительно дешевле, чем нефть на суше. Это объясняется тем, что морские скважины благодаря сильному давлению пластов фонтанируют и добыча горючего из-под морских недр не требует затрат на дорогостоящие насосные и компрессорные установки.

…Мы стоим с мастером промысла Исмаилом Шириновым на помосте, под которым бушуют волны, и слушаем его рассказ. Ветер рвет на нас плащи, и из-за шума приходится всякий раз наклоняться к уху собеседника.

— Скважина, где мы с вами находимся, — кричит он, — пущена досрочно. Ее пришлось осваивать трое суток. И лишь после этого она стала работать на отличном режиме. И все эти дни как назло бесчинствуют дождь и ветер. Сначала отказали штуцера, их забило песком. Пришлось заменить. Потом штормовой волной снесло железный стояк. Вызвали водолазов. Чтобы быстрее проложить новую линию, им на помощь под воду ушли слесари Дадашев и Пашаев, сварщик Хромов. Отчаянные ребята, золотой народ…

Исмаил Ширинов говорит о своих товарищах охотно, с любовью. Но, когда я пытаюсь спросить о нем самом, мастер умолкает. Вытягиваю слово за словом.

Этот высокий, богатырского сложения красивый человек с блестящими черными волосами и светло-голубыми глазами ровесник Октября, воспитанник детдома. До войны окончил ФЗУ, работал слесарем на старейших промыслах в Сабунчах. Потом попал в морской техникум. Грянула война. Со второго курса был взят на действующий флот. Участвовал в конвоировании из Владивостока и Архангельска английских, американских, канадских караванов. Не раз бывал в Рейкьявике, Ливерпуле, Бостоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско. В трудные дни Сталинградской битвы сражался в отрядах морской пехоты, командуя взводом разведчиков. Потом его часть перебрасывали в Румынию, Венгрию, Австрию, Чехословакию. В составе роты разведчиков участвовал в освобождении Праги. На его груди боевые ордена Богдана Хмельницкого, Отечественной войны, Славы, десяток медалей. По возвращении в Баку узнал о дальней морской разведке в районе черных скал. Сразу же попросился туда. Исмаил Ширинов, как и многие его товарищи, не отрываясь от производства, закончил с отличием нефтяной институт, стал инженером.

Из таких прирожденных разведчиков, людей сильной воли, светлого разума, состоит славный коллектив нефтяников моря. Поэтому не случайно здесь впервые родились многие важные почины, технические новинки и прогрессивные методы труда; внедрены в производство вторичные методы нефтедобычи, система разработок залежей снизу вверх, одновременная эксплуатация нескольких горизонтов и многое другое.

Все, кто приезжает в город на сваях, всегда поражаются беспокойным, ищущим характером его обитателей. Инженерная сметка подсказала людям идею соорудить в открытом море паротурбинную электростанцию на строительной площадке, которая ничем не отличалась бы от сухопутной. Массивное каменное здание требовало надежного, прочного фундамента. Его и начали сооружать. Для этого выбрали мелководный район у черных скал. Метр за метром, путем засыпки, у моря был отвоеван кусок суши, пятачок площадью в пятьсот квадратных метров. Теперь здесь стоит мощная тепловая электростанция, дающая жизнь промыслам и рабочим поселкам. Символично, что большое каменное здание поставлено рядом с первым свайным домиком, избушкой на курьих ножках. Этот контраст как бы напоминает о нелегком пути, пройденном нефтяниками Каспия.

Наш век науки и техники потребовал максимальной автоматизации и механизации производственных процессов, заставил нефтяников моря искать новые резервы, добиться решительного технического прогресса в разведке и эксплуатации морских нефтерождений. Уже сейчас строятся морские основания вышек оригинальной конструкции, способных выдержать любой ураган и позволяющих добывать горючее на больших глубинах. Появились плавучие буровые на понтонах, специальные суда — катамараны. Морские нефтяники получили уникальные суда для прокладки по дну моря гигантских нефтепроводов, которые со временем заменят подвластные капризам моря танкеры.

Значительно усилены геологопоисковые работы и скорость разведочного бурения. Уже бурятся скважины, достигающие невиданной ранее глубины. Увеличивается закачка воды в пласты под дном моря, заставляя скважины фонтанировать. Все шире получает развитие и термическое воздействие на пласты — нагнетание туда газа под большим атмосферным давлением. Телеуправление имеют все промыслы. Словом, делается все, чтобы увеличить добычу нефти и газа со дна моря.

 

КОМАНДИР СТАЛЬНОГО ОСТРОВА

— Познакомьтесь — мой маленький завод! — говорит мне Юнус Кадыров, показывая на стройную вышку.

Еще вращается ротор, но рабочие уже приготовились снимать оборудование. Бурение заканчивается, и вышка скоро будет передвинута на новую морскую «точку», указанную геологами. А здесь установят постоянную промысловую вышку, только меньших размеров — для эксплуатации нефтяной скважины.

Морская буровая — действительно маленький завод, обслуживаемый бурильщиками, операторами, слесарями, мотористами. Чего только нет на стальном острове! Современные мощные дизели и огромные нагнетательные насосы, сложные контрольные приборы, всевозможные подъемные механизмы, чаны с глинистым раствором, турбобуры, долота, запас различных труб…

А сколько их, этих ажурных вышек, выстроилось в море у берегов старого Апшерона!

Юнус Кадыров говорит негромко, он скуп на слова. Это широкоплечий молодой человек. Лицо у него бронзовое от загара. Вряд ли земляки из далекого пограничного селения Бешталы узнали бы сейчас в нем того безусого тракториста, что когда-то уехал из совхоза. Очень изменился и возмужал за эти годы Юнус.

— Вы спрашиваете, как я стал мастером? — говорит он и пожимает плечом. — Так же, как и тысячи других буровиков, закончил ремесленное училище, поступил на промысел. Был верховым рабочим… на самой макушке вышки действовал. Потом — слесарем подземного ремонта, бурильщиком. Года через полтора послали на курсы мастеров бурения. Закончил их — поручили руководить комсомольской бригадой сначала на острове Артема, а сейчас на этом дальнем морском промысле…

Еще в первый день нашего приезда на Нефтяные Камни парторг конторы бурения Сумбат Николаевич Сарибеков сказал о Кадырове:

— Этот молодой человек — один из лучших мастеров. Обязательно побывайте на его морской буровой!

Нелегко начались для Юнуса работа и жизнь на новом месте. Одно дело — бурить скважины близ берега, где до дна не больше десяти метров, другое — на больших глубинах открытого моря, ничем не защищенного от ярости ветров и штормов. Опытный мастер, он знал, что от состава бригады и ее дружной работы зависит успех дела. Знали это и руководители промысла, пославшие в его бригаду опытных работников.

Приняв вызов своего учителя Михаила Каверочкина и других мастеров морского бурения на соревнование, Юнус с новой бригадой проложил первую скважину на большой глубине. Она была сдана раньше срока, обогатила промысел дополнительными тоннами черного золота.

Здесь, на больших глубинах моря, Юнус впервые решил использовать опыт бакинцев в наклонном бурении. На промыслах Баку он не раз наблюдал за работой знатных мастеров наклонно-направленного бурения. При таком способе прокладываются не вертикальные скважины, а искривленные, идущие вниз и затем в сторону. На суше бурение этим способом дает возможность добраться до «укромных» нефтяных пластов, находящихся под улицами и жилыми домами, не нарушая нормальной жизни города или поселка, не снося строений. А почему бы не испробовать этот выгодный способ проходки скважин в открытом море?

Если удается проводить наклонные скважины, то легко пробурить и «двустволку», то есть две направленные в разные стороны скважины. А бурит «двустволку» одна бригада, одним комплектом инструмента, с одной вышки. Подумать только, какая огромная экономия в материалах и деньгах! Ведь теперь с каждого стального основания, которое нередко обходится в миллионы рублей, будет прокладываться не одна, а две скважины. Значит, и добыча нефти и экономия двойная.

Мастера поддержали, и вот геологи намечают ему две «точки» бурения, расположенные друг от друга в сотнях метров. Обе «точки» Кадыров бурит с одной площадки. Он вспоминает времена, когда этим способом с суши добирались до морской нефти, расположенной в нескольких сотнях метров от берега. Тогда еще не было приспособленных эстакад, и поэтому с берега в море прокладывались наклонные скважины.

…Мастер наблюдает, как бурильщик опускает рукоятку тормозного рычага. Включены грязевые насосы. Турбина с неутомимым долотом все глубже уходит под дно Каспия. Заложенные далеко друг от друга, обе скважины выдали пульсирующую нефтяную струю.

Много нового произошло в бригаде Юнуса. Переход на новые, прогрессивные способы бурения позволили значительно увеличить скорость проходки, сэкономить большие средства.

— Каковы показатели? — спрашиваем молодого мастера.

— Пока еще средние, — уклончиво отвечает он.

— Почему же средние?

— Скажу так: скорости надо увеличивать постоянно.

…Перед сменой вахты, когда над морем загораются звезды, в маленький домик Юнуса на стальном островке приходят его помощники, чтобы рассказать о работе, получить наряд на завтрашний день.

— Как ведет себя семнадцатая? — спрашивает Юнус, имея в виду только что сданную промыслу скважину.

— Прилично, — отвечает бурильщик Энвер Мехти. — Дала за сутки хороший прирост.

— Нет ли перебоев в работе наклонно-направленной?

— На промысле не жаловались. Сменное задание перевыполнено.

Юнус Кадыров звонит на отдаленный островок, выясняет, спущена ли бурильная колонна, сообщает в контору бурения суточные показатели, делает записи в дневнике. Затем он детально разбирает со своим помощником замеченные за день неполадки, кого-то хвалит, кого-то бранит.

— В добрый час! Пора и на покой! — говорит Юнус, прощаясь с товарищами, и на его уставшем, но всегда улыбающемся лице отражаются заботы и радости прошедшего дня.

— Пора, — соглашаются нефтяники.

Они расходятся по общежитиям, чтобы рано утром вновь выйти на вахту того главного направления, где идут напряженные бои за морскую нефть.

МОРЕ ЗОВЕТ

Когда-то этот унылый клочок суши, вытянувшийся, наподобие рыбьего хвоста, как раз напротив Апшеронского полуострова, носил необычное название «Святой» — видимо, потому, что фанатики-мусульмане совершали здесь свои обряды. В более древние времена остров именовали «Пиратским». И, должно быть, не без причин: поговаривали, что здесь нередко находили убежище морские разбойники, промышлявшие набегами на мирные азербайджанские селения у побережья Каспия.

Примерно лет девяносто назад на песчаных отмелях Святого обнаружили нефть. Некий заезжий аптекарь — немец Витте организовал там кустарные предприятия по производству парафина и осветительных масел. А потом на остров хлынули промышленники, они соорудили здесь первые вышки.

На Святом тогда не было ни пресной воды, ни деревца. Люди жили в низеньких казармах, переправлялись на материк с помощью лодок. До сих пор на острове, которому в советские годы присвоили имя революционера Артема, словно музейная редкость, сохранился старинный резервуар, из которого нефть черпали деревянной бадьей. Рабочие на частных предприятиях получали за свой адский труд гроши.

Сейчас Артем преображен. Теперь это даже не остров, а полуостров, так как широкая дамба с автомобильной трассой и железной дорогой связывает его с Апшероном. Это современный городок с красивыми жилыми домами, школами, универмагом, Дворцом культуры — одним словом, со всем тем, что есть в любом новом советском городе.

Нефтеносный остров стал продолжением Баку, одним из его городских районов.

«Нефтяные пласты имеются не только в недрах острова, — сказали геологи. — Почему бы не организовать их разведку и дальше в море?»

Сначала разведочные буровые поставили вблизи берега, потом исследователи продвинулись далеко в море. Теперь стальные островки цепочкой протянулись от Артема почти до самых Нефтяных Камней.

Здесь, в районе острова Артема, пробурили свои первые морские скважины Михаил Каверочкин, Курбан Аббасов и десятки других пионеров дальней морской разведки.

Мы сидим на живописной веранде, обвитой зеленым вьюном, а кругом волнуется море. Это рабочий «кабинет» мастера одного из морских промыслов Якуба Алиева. Его участок расположен в нескольких километрах от острова. После того как над скважиной потрудились бурильщики, она передается в распоряжение эксплуатационников. Якуб Алиев — хозяин промыслового участка, который по добыче нефти равен иным трестам на Апшероне.

Начал он простым оператором, учился у опытных нефтяников. Потом стал мастером, руководителем бригады.

В углу «кабинета» — шкаф с книгами и журналами, радиоприемник. У стены — кровать, на окнах — занавески, герань. Так в море пришли не только могучая советская техника, но и живые цветы, культурный быт. На многих морских промыслах не редкость увидеть, как вместе с оборудованием выгружаются ящики с землей и саженцы сирени.

О Якубе Алиеве говорят как о передовом новаторе, учителе молодежи. Он считает, что еще не все резервы использованы и что морская нефть, найденная в этом районе, — только «окно», выход к богатейшим пластам, таящимся под дном Каспия. При умелой эксплуатации каждая скважина может давать значительно больше горючего.

— Еще не так давно, — говорит Алиев, — морские нефтяники мечтали погружать стальные основания вышек на десять метров. Ныне разработана конструкция новых глубоководных оснований. Сооружаются новые совершенные резервуарные парки и сборные пункты. С освоением глубоких акваториев Каспия потребуются новые типы металлических оснований, возникнет нужда в специальных приспособлениях для эстакадного строительства на больших глубинах, в защите стальных островов и свай от коррозии.

Многообразен и сложен труд мастера нефти. Скважины, из которых добрая половина — на отдельных, разбросанных в море стальных островках, требуют постоянного ухода. Десяткам людей — операторам по добыче нефти, работникам подземного ремонта, регулировщикам — всем им необходим мастер, его веское слово. Он должен постоянно бывать на островках, контролировать, как производятся замеры режима работы скважин, заглянуть в ВРП — воздухораспределительный пункт, где точные приборы фиксируют «поведение» скважин: расход сжатого воздуха, давление в забое. Мастер отвечает за работу насосов и сборных пунктов, за перекачку нефти по трубопроводам.

На Артеме расположился поселок морских нефтяников — Первомайский. Там, среди тенистых деревьев инжира и кустов сирени, стоит дом, где живет Якуб Алиев. Поутру жена и дочь провожают его до калитки: Якуб снова уходит в море, быть может, надолго. Мастер вскакивает в рабочий автобус и торопится на пристань.

— Бывает, задерживаемся на буровой по нескольку суток, — говорит Якуб Алиев. — Особенно во время осенних и зимних штормов. Море сурово. Его не интересуют наши семейные дела. Но… — он улыбается, разводит руками. — Но море зовет!

— Товарищ Алиев! — слышен с эстакады голос помощника мастера по подземному ремонту Булатова. — На двух буровых падает добыча. Что-то «хандрят» скважины.

— Ну вот и начался мой рабочий день, — говорит Алиев и просматривает какие-то записи в дневнике. Здесь зафиксированы капризы скважин, их «недуги» и «болезни».

— Возьмите с собой людей. Попробуйте поднять трубы второго ряда колонны и произвести промывку ствола. На забое, видимо, осела песчаная пробка. А на вторую скважину я сам поеду.

— Есть! — Булатов торопится выполнить распоряжение мастера.

Маленький бухтовый баркас везет мастера к стальному островку. На подходе к швартовой площадке Алиев ловко хватается за поручни, в одно мгновение взбирается на деревянный настил. Помощник мастера Али Джафаров докладывает о «поведении» скважины: после «прострела» она стала выбрасывать не нефть, а воду. Произвели заливку фильтра забоя цементом и вновь «простреляли» ствол, только несколько выше. После этого буровая начала «дышать» и зафонтанировала. Однако спустя несколько часов подача нефти прекратилась.

Сбросив куртку, мастер сам принялся за проверку скважины. Операторы помогали ему четко, без суеты. Все делалось неторопливо, основательно.

Вот перекрыты вентили патрубков. Алиев извлекает из них стальную трубку с узким сквозным отверстием. Это штуцер, через который из скважины проходит в трубы нефть. Штуцер забит песком.

— Перевести скважину на второй штуцер, — отдает распоряжение мастер.

Но ни второй, ни третий штуцер не помогли, песок вновь и вновь забивал отверстие. Члены бригады работали, не прерываясь, часов шесть. Они знали характер бригадира: Алиев спокоен только тогда, когда все тридцать скважин действуют на отличном режиме.

Наконец, когда сменили шестой штуцер и установили правильный режим эксплуатации, из скважины забила нефть.

Наблюдая за тем, как прекрасно изучил Алиев технологию производства, как умело ориентируется в обстановке, руководит десятками людей и целой системой агрегатов, радуешься за наших людей. Вчерашние простые рабочие, они овладели сложной техникой и стали квалифицированными мастерами черного золота.

…Поднялся ветер. Катер уже не мог вплотную приблизиться к швартовой площадке, чтобы снять мастера. Судно кружило неподалеку, и между ним и помостом была довольно широкая полоса воды.

— А нам обязательно надо побывать на сто четырнадцатой, — с досадой сказал Якуб Алиев Джафарову, наблюдая за разыгравшимися волнами.

— Попробуем, а?

Подойдя к краю площадки, нефтяники помедлили минуту, выжидая, когда катер приблизится к настилу. Улучив момент, Алиев ловко перескочил на судно. Там его подхватили моряки. Вскоре на борту был и Джафаров.

— Вперед! — скомандовал Якуб. — Давай на сто четырнадцатую!

…Свирепый шторм бушует над Артемом. Серое небо, серые волны — все серо в ненастную погоду… От пристани отваливают катера. Один, второй, третий… Ныряя в волнах, они устремляются в море и скоро исчезают из виду.

В центре острова стоит небольшой домик. К нему со всех концов тянутся провода телефонной сети, на крыше установлена радиомачта. Это главный пункт связи. Со всех стальных островков сюда поступают сведения о работе буровых и промысловых бригад, запросы сменных вахт, сводки погоды.

«На участке объявлен аврал, — сообщает диспетчер в трест, — восьмибалльным ветром сорвана воздушная электролиния, питавшая током несколько морских буровых. Работа на этих скважинах остановилась».

В море вышли добровольцы: бригада комсомольцев-ремонтников под руководством мастера Якуба Алиева.

Далеко от берега на высоких железных сваях подвешена линия электропередачи. Нет электроэнергии — нет жизни на буровых, гаснут огоньки на вышках. Останавливаются моторы, прекращается добыча нефти из скважин.

Катер бросает из стороны в сторону. Еще бы! Если и в обычные дни на Каспии неспокойно, то в этот промозглый штормовой день неистовый норд-ост сбивает людей с ног даже на берегу.

В высоких резиновых сапогах, в брезентовых плащах и капюшонах молодые нефтяники, стоя на мокрой палубе, пристально всматриваются вдаль.

Вот место аварии. Провод, сорванный ветром, беспомощно повис над пучиной. Пять — десять минут — и проворные руки накрепко сращивают концы провода. Но это только половина дела. Нужно еще водворить кабель на скользкую железную мачту, вокруг которой беснуются волны. Катер снова разворачивается. Надо так сманеврировать, чтобы не удариться корпусом о сваи. Несколько раз маленькое судно подходит с подветренной стороны, но вновь и вновь вынуждено лавировать, остерегаясь опасности. Наконец удачный маневр, и электромонтер Магерам Кадымов бросается с кормы на мачту, карабкается по ней, и, достигнув верхушки, подвешивает провод.

Вскоре десятки ярких огней осветили стальные островки. Сто минут продолжалась борьба смельчаков со стихией. Сто напряженных минут, каждая из которых казалась вечностью, потребовалось на то, чтобы опять заработали умолкнувшие моторы и мощные насосы возобновили добычу черного золота с морского дна.

Не часто балует Каспий морских нефтяников хорошей погодой. Вот и сегодня метеорологическая станция сообщила, что к ночи ветер усилится. А на одной из скважин в нескольких километрах от эстакады срочно потребовались для ремонта двухдюймовые трубы.

— Снарядить катер. Надо обязательно доставить трубы, — приказал Якуб Алиев Джафарову. — Захватите двух ремонтников.

Джафаров знает, что для ремонта нужно доставить 130 труб, каждая длиной в 6—7 метров. А сколько же труб может поднять на борт маленький катер? Пять рейсов от берега к скважине и обратно совершил он. И каждый раз ремонтники с риском для жизни подавали на швартовую площадку стального островка партии семиметровых труб.

При последнем заходе, когда при помощи труб скважина была отремонтирована, возникла новая трудность. Разбушевавшаяся морская стихия не позволила заменить на вышке людей, катер не смог подойти к ней и вынужден был вернуться на базу. И что же?

— Остаемся работать на ночь, — сообщил Али Джафаров по радио мастеру, — не беспокойтесь!

Так люди из бригады Алиева овладели второй профессией. Они стали заправскими моряками, и это помогло им заставить скважины давать нефть в любую погоду.

Вечером, отдав последние распоряжения своим помощникам, Якуб Алиев отправился в районный Дворец культуры. Там собрались юноши и девушки — выпускники десятых классов средней школы. Им надо увлекательно рассказать о морской нефти, о ее роли в народном хозяйстве, о романтике, которой наполнены будни нефтяников Каспия.

Ярко горят люстры. Сотни глаз с уважением смотрят на невысокого худощавого человека с тонкими чертами лица и большими рабочими руками.

— Уже сейчас, — говорит он, — геологи точно установили, что в Азербайджане перспективные нефтяные месторождения расположены под дном Каспия. Морская нефть — самая высокая по качеству. Она и самая дешевая.

— А почему самая дешевая? — спрашивает кто-то из зала.

Якуб, не медля ни минуты, объясняет:

— На суше недра эксплуатируются давно. Сила, иначе говоря, энергия нефтяных пластов в ряде районов истощилась, и теперь там нефть выкачивают насосами и компрессорами. На это требуется много электроэнергии, большое число дорогого оборудования, огромный штат работников. А нефти скважины дают мало. Другое дело на море. Здесь почти все скважины фонтанируют, бьют мощно и сильно.

— Ну и что ж? А если на море истощится энергия пластов? — спрашивает кто-то.

— Нет, — Якуб улыбается любознательному пареньку, отрицательно качает головой. — Этого не будет. Наука нам помогла. Сейчас разработаны специальные методы поддержания энергии пластов — той самой силы, которая гонит горючее к забоям скважины. И теперь совершенно ясно: еще довольно долгие годы будут фонтанировать и не снижать подачи нефти наши морские скважины. Поэтому каспийская нефть и впредь будет оставаться самой дешевой в Азербайджане.

Якуб Алиев продолжает свой рассказ о морских промыслах, их большом будущем, о специальностях нефтяников.

Молодые люди внимательно слушают опытного мастера, и перед ними возникают сказочные города в море, стальные островки, незыблемо стоящие среди штормовых волн Каспия, героические разведчики — покорители стихии, бесстрашные моряки, идущие на выручку товарищам; строители, которые прокладывают стальные трубопроводы по дну моря.

— Выход на морские просторы, — продолжает мастер, — открывает перед нами хорошие перспективы. Из-под дна Каспия будут добыты миллионы тонн горючего. В это важнейшее дело включаются люди разных профессий и специальностей. Развертывается широкое строительство портовых сооружений, судоверфей, жилых домов и культурно-бытовых объектов для морских нефтяников. Разве не благодарная профессия конструкторов и строителей? А как увлекателен труд буровых мастеров и геологов — разведчиков морских глубин!

Специальные флотилии судов: теплоходы, катера, самоходные плавучие краны, водолазные баркасы,, монтажные корабли обслуживают морские промыслы… Им нужны кадры бесстрашных моряков. Почему бы выпускникам десятых классов не пойти в мореходные школы и училища? Море зовет молодежь!

— У морской нефти, у морского газа хорошее будущее, — заканчивает Якуб Алиев. — Кто знает, какие бесценные сокровища таятся еще не тронутыми под дном морей и океанов, какие новые замечательные подарки готовят нашему народу морские нефтяники?!

ЧУДЕСНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Есть поэтическая восточная сказка о волшебной трости, владелец которой одним взмахом превращал воду в янтарное вино, а камни в золото. По его желанию убогие хижины становились дворцами, лягушки — красивыми царевнами…

Эта древняя сказка пришла мне на память, когда я впервые увидел, как чудодейственно обыкновенная вода как бы превращается в нефть.

Известно, что нефть не залегает в пластах подземными озерами, не течет наподобие рек. Она таится в пористой породе, пропитывая и заполняя ее. В пластах огромное давление, во много раз превышающее то, которое человек испытывает на земле. И вот стоит пробить скважину, как подземное давление выбрасывает нефть на поверхность. Однако проходит время, давление, или, как говорят нефтяники, энергия пласта, снижается. Скважина дает все меньше нефти. Затем она и вовсе замирает. Некоторое время удается выкачивать нефть специальными компрессорами или глубинными насосами, а потом и они оказываются бессильными. Большая половина горючего остается в недрах — его не возьмешь.

Так было раньше. Геологическая наука, однако, нашла способ восстанавливать энергию пластов, возвращать старым скважинам жизнь и извлекать дополнительно миллионы тонн нефти, еще недавно считавшейся недосягаемой. И делается это с помощью воды, которая прежде была самым страшным врагом нефтяников. Ведь если в пласте появляется вода, она оттесняет нефть, прорывается к забою, поступает на поверхность, и скважина, а то и целый участок загублены.

Специалисты-нефтяники, используя воду, сумели вдохнуть жизнь в, казалось бы, насовсем угасшие пласты. Разбуженные ими, они вновь дали черное золото.

Помню, как я познакомился с молодым инженером Фархадом Гамзаевым.

Пассажирский транспорт «Казах», срезая крутую волну, спешил на дальний промысел. Громкий говор и оживленные шутки то и дело вспыхивали на палубе и в кают-компании. Здесь все пассажиры знали друг друга, и даже сильная бортовая качка не могла испортить хорошего настроения разведчиков нефти, возвращавшихся на вахту после очередного отдыха на берегу.

Фархад, круглолицый, краснощекий, с густыми бровями, нависшими над глазами цвета морской воды, сидел поодаль на корме, задумчиво глядя на затянутое тучами небо и свинцовые волны, грозно набегавшие на корабль. Время от времени он доставал из папки какие-то чертежи и делал на них пометки карандашом.

— Пейзажи рисуете? — шутливо спросил кто-то из молодых бурильщиков, явно намереваясь вступить в разговор.

Фархад, сделав вид, будто шутка относится не к нему, продолжал заниматься своим делом.

Парень умолк и занялся игрой в нарды.

— Впервые на «камни»? — спросил я незнакомца.

— Впервые, — коротко ответил Фархад.

— Бакинец? По какой специальности работаете?

— И да, и нет. В Баку закончил индустриальный институт и получил направление на морские промыслы. А родом я из Казаха, мой отец — портной.

— Значит, прямо со студенческой скамьи на производство? — поинтересовался я.

— Нет, в годы учебы проходил практику на многих промыслах Апшерона, осваивал бурение, был помощником мастера. В последнее время изучал искусственное воздействие закачки воды на нефтяные пласты. Хочется применить эти методы и в море.

— Позвольте, но ведь для закачки требуется абсолютно чистая вода, — заговорил один из пассажиров, старый мастер. — Где же в открытом море вы достанете пресную воду? Ведь всякая иная не годится: можно засорить пласт, закупорить нефть.

— А мы будем закачивать в пласты воду Каспия, — уверенно продолжал молодой инженер. — Построим специальные установки с фильтрами, очистим, так сказать, осветлим морскую воду и пустим по трубам. Посмотрите, как это будет выглядеть практически.

Он развернул чертеж. На нем штрихами, кубиками, прямоугольничками обозначались насосные станции, водоочистительные установки, энергобаза — огромный механический агрегат, который, по словам Фархада, в ближайшее время будет создан на морских просторах.

Теплоход «Казах» дал гудок и пришвартовался у нового поселка на эстакаде. Нас определили в комнату для командированных в одном из новых двухэтажных домов.

В течение пяти-шести дней я почти не видел своего соседа Фархада. Он подымался чуть свет, наспех пил чай и куда-то исчезал. Возвращался поздно, тихонько разбирал постель и мгновенно засыпал.

Только в день отъезда мне снова удалось поговорить с Гамзаевым. Оказывается, за это время он обо всем договорился со специалистами-геологами и строителями, выбрал площадку для строительства. Теперь Фархад едет в Баку, чтобы проследить за отгрузкой оборудования. «Приезжайте осенью, — сказал он весело, — и вы увидите, как эти морские волны превратятся в высококачественную нефть!»

Весной и летом Фархад дни и ночи пропадал на строительной площадке. С берега сюда доставляли массивные круглые чаны, железные балки, дизель-моторы, поршневые насосы. Монтажники и электросварщики сооружали металлические переходы и заграждения. Подъемные краны поднимали в воздух многоемкие чаны и ставили их на стальные свайные фермы. Водолазы прокладывали по дну моря тысячи метров труб. По ним насосы будут гнать очищенную воду в нагнетательные скважины, а оттуда — в нефтяные пласты, скрытые под Каспием.

Часами можно говорить о новой технике, которой оснащены ныне промыслы в море. Но наиболее примечателен цех вторичных методов добычи нефти, созданный в морском городке близ покоренных скал.

Еще издали видны серебристые корпуса водоочистительных установок, ажурные переплетения заградительной сетки, здания электростанций и специальных лабораторий, вышки. За несколько километров слышно могучее дыхание насосов, при помощи которых в пласты закачивается вода.

Сквозь гул насосов и рычание моторов прислушиваюсь к объяснениям главного инженера цеха Фархада Гамзаева.

— После очистки морской воды от песка и водорослей в специальных фильтрах она поступает в эти приемные чаны, а отсюда к центральному насосу. Под большим давлением вода мчится к соседней группе насосов и далее в общий коллектор. Отсюда водораспределительный пункт направляет ее по специальным трубам в нагнетательные скважины, скрытые под водой. Эти скважины пробурены специально. Они цепочкой, как бы контуром, расположены вокруг нефтяного пласта. Для каждой скважины имеется специальный прибор, регулирующий давление.

Способ законтурного заводнения пластов, то есть искусственного воздействия на них при помощи закачки воды под давлением, известен на Апшероне давно. Теперь уже и закачка морской воды в нефтяные пласты, скрытые в глубоко залегающих горизонтах под дном Каспия, стала привычкой. Наука и техника на месте не стоят.

Трудно переоценить дальнейшие перспективы законтурного заводнения пластов. Этот метод, помимо значительного увеличения добычи, ведет к огромной экономии средств, затрачиваемых на бурение новых скважин, строительство эстакад, эксплуатацию промыслов.

— Сейчас, как видите, — говорит Гамзаев, — вода закачивается в пласт с поверхности, то есть через нагнетательные скважины. Мы хотим испытать новый способ — переток воды из водонапорного пласта в нефтяной под естественным давлением. Еще не все ясно… Но при новом способе, если наша мысль верна, отпадут большие капитальные затраты, связанные со строительством насосных станций, резервуаров, трубопроводов.

Я слушал инженера Фархада и думал: он, этот круглолицый, внешне ничем не примечательный человек, не довольствуется славой, он никогда не успокоится, ему не вскружат голову первые успехи. Влюбленность в свою профессию, подлинное творческое горение, умение работать в дружном коллективе приносят ему радость, сознание того, что он приносит пользу народу.

Если хорошенько разобраться, то такие беспокойные люди как раз и есть всемогущие волшебники, о которых говорится в мудрой восточной сказке.

КОСТЯ — «БИСКАЙСКИЙ ЗАЛИВ»

Костя Рыжков — радист и комсорг буксирного теплохода «Казах», того самого, что совершает регулярные рейсы между портами Апшерона и Нефтяными Камнями. «Казах» ничем особенно не примечателен; выкрашенное в серую краску судно в штормовую погоду сливается с цветом волн, и тогда над бушующим морем виден только легкий капитанский мостик с яркими красными полосами.

Костя долго не мог смириться с тем, что после окончания мореходной школы его направили не на океанский теплоход, а на обычный буксир, каких много на Каспии.

Еще у себя на родине, в Пятигорске, он мечтал о кругосветных плаваниях, о дальних морях, о «гнезде штормов» — Бискайском заливе. Вместо этого он оказался на Каспии, у пустынных берегов Апшеронского полуострова, нестерпимо знойных летом и неприветливо унылых зимой. Его постоянные мечты и рассказы о Бискайском заливе привели к тому, что на судне его так и прозвали — «Бискайский залив».

Нефтяники, которых Костя считал людьми прозаическими, окрестили буксир «извозчиком». Правда, при этом умалчивалось, что теплоход «Казах» выходит в море в любую погоду, доставляет на Нефтяные Камни сменные вахты и грузы в рекордно короткие сроки — за час пятьдесят минут, что вообще он один из лучших судов всей флотилии Каспнефтефлота.

Единственно, на что в душе Костя никогда не жаловался, — это на штормы. Их было хоть отбавляй!

Как-то после особо важного аварийного рейса, когда «Казах» выручил из беды терпящий бедствие грузовой пароход, Костя Рыжков, изнемогая от усталости, задремал у телеграфного аппарата, В это время вошел капитан. Помня о вчерашнем шторме, он отечески взглянул на Костю, тронул его за плечо.

— Простите, товарищ капитан, — вскочил Костя, — я, кажется, забылся… Рейс был нелегкий.

— Как в Бискайском заливе? — пошутил капитан.

— Точно, — засмеялся Костя.

Однажды, сидя в салоне — судовом красном уголке — и перелистывая газеты, Рыжков наткнулся на любопытную заметку. В ней сообщалось, что из старинного балтийского порта Вентспилс отправился на Каспий новый теплоход, который поступит в распоряжение морских нефтяников. Судно держит курс через восемь морей и Атлантический океан, его путь в Баку пройдет вдоль побережья Европы и Северной Африки — через Бискайский залив.

«Опять Бискайский залив», — завистливо подумал Рыжков. Правда, в последнее время он не представлялся ему уже столь заманчивым, как в первые месяцы службы. Теперь Костю, как и многих его товарищей, больше занимали мысли о водном пути, соединившем пять морей, — о Волго-Донском судоходном канале имени Ленина.

Углубившись в газету, он узнал, что на Каспий отправляются и другие суда. Теплоход «Большевик Каспия» из Ростова-на-Дону поднимется вверх по Дону, пройдет Цимлянское море, Волго-Дон, затем низовья Волги и достигнет Баку. Два других судна — танкер «Карадаг» и теплоход «Маныч» — тоже идут в Каспийское море.

…«Казах» по-прежнему выполнял свою повседневную работу, несмотря на ненастные дни. Помимо регулярных рейсов, он доставлял на «камни» грузы и материалы, ходил в аварийные рейсы на спасение рыбачьих и других мелких судов, буксировал многотонные баржи.

— Помощник капитана Мусаев, радист Рыжков, механик Саламатин! — раздался голос вахтенного матроса. — Срочно к капитану!

Капитана Ивана Михайловича Нестерова, неразговорчивого и внешне угрюмого человека, экипаж «Казаха» любил и уважал. Все знали, что много лет назад он начал свою службу на Каспии рядовым матросом. Знали и о том, что Нестеров дружит со многими мастерами-нефтяниками. А к дальнему морскому промыслу, раскинувшемуся в районе надводных скал, у него особое пристрастие. Объясняли это тем, что он десять лет плавал на танкерах и обслуживал первые морские буровые. Свой последний, устаревшего типа танкер «Имени 26-ти» Нестеров привел в район Нефтяных Камней и по указанию инженеров-строителей затопил среди скал. Это было одно из затопленных судов, которое служило базой для наступления на морские глубины.

Между капитаном и судовыми комсомольцами издавна установился самый тесный товарищеский контакт. Задумал однажды экипаж своими силами сделать на палубе скамейки и тенты: ведь рабочие-нефтяники во время рейса не должны испытывать неудобств. И капитан помог достать необходимые материалы. Кто-то из моряков предложил радиофицировать кубрики; Нестеров выделил средства из капитанского фонда. Ребята из машинного отделения прикинули, что на каждом рейсе при умелом обращении с дизелями можно экономить сотни литров горючего, и стали бережнее расходовать мазутное топливо. Капитан поддержал это начинание.

Через несколько месяцев экипаж был премирован Управлением пароходства.

Всякий раз во время коротких стоянок в порту капитан и комсорг вместе отправлялись в город. После этого на корабль приезжали лекторы, научные работники, для экипажа проводились интересные доклады, беседы.

Именно Нестеров посоветовал морякам организовать на судне художественную самодеятельность:

— Почему бы нам не создать свой оркестр народных инструментов?

Поговорили с членами экипажа, и выяснилось, что треть команды умеет играть на различных музыкальных инструментах.

…Однажды Нестеров вернулся с берега — его срочно вызывали в управление. По тому, как капитан в ночное время потребовал к себе людей, Рыжков понял, что предстоит серьезное дело.

И через несколько секунд после того, как прозвучала команда вахтенного, он вместе с другими моряками уже стучался в дверь капитанской каюты.

— Вот что, друзья, — сказал Иван Михайлович, подымаясь навстречу вошедшим. — Нашему судну приказано идти через Волго-Донской канал встречать караван из Черного моря — стотонный плавучий кран и группу самоходных крановых судов для строительства вышек в открытом море. Это подарок городу на Нефтяных Камнях. Скоро зима, навигация в районе канала и Волги заканчивается, поэтому задание сложное и ответственное. Экипажу «Казаха» будет нелегко. Надо подготовить людей, проверить машины, запастись провиантом и горючим.

— Когда последует приказ о выходе в море? — только и спросил Рыжков.

— Через сорок восемь часов, — кратко ответил Иван Михайлович.

В отличие от судового журнала, обычно отличающегося лаконичностью, Костя Рыжков решил завести в этот рейс личный дневничок.

«Легли на курс, подняв на мачте государственный флаг Союза ССР, — значилось в его первой записи. — Все металлические части корабля надраены до блеска, кубрики прибраны, палуба сияет чистотой. Люди трудятся как-то особенно, радуясь и гордясь предстоящим рейсом. Ведем на буксире баржу для переоборудования на Астраханском заводе. «Казах» забункерован топливом с расчетом на полтора месяца плавания. Погода холодная, штормит…»

«Сегодня, на седьмой день плавания, стали на якорь у входа в Волго-Донской канал. Всей командой отправились осматривать город-герой. Узнали много нового о замечательных защитниках сталинградской твердыни. Посетили дом Павлова, знаменитый Мамаев курган, а также место пленения фашистского фельдмаршала фон Паулюса… Увидели своими глазами то, о чем прежде знали лишь из газет и книг…»

«На пятнадцатые сутки плавания, точно по расписанию, встретились с караваном. По морской традиции была устроена небольшая церемония: экипаж черноморских буксиров передал всю технику нам, каспийцам. Во главе каравана мы двинулись в обратный путь.

При выходе из шлюза № 6 оборвалась брека — стальная буксирная трость. Объявлен аврал. Занесли второй буксирный канат, но и он лопнул. Повреждения устранены, но это стоило больших усилий…»

Волго-Донской канал «Казах» прошел, не встретив особенно серьезных препятствий. Однако на Волге появился лед. Обе машины остановились, льдом забило кингстоны. Всей команде пришлось продувать их сжатым воздухом. На подходе к Астрахани вновь встретились сильные ледяные заторы. «Казах» прорывался рывками. Из-за сильного снега и тумана вынуждены были временно оставить буксировку механизмов.

— Объявляю круглосуточную вахту, — приказал капитан. — Как только туман рассеется, полным ходом будем пробиваться в устье Волги.

Почти двое суток экипаж не смыкал глаз. С трудом удалось вновь вести за собой караван, разрезая килем еще не окрепший лед. У устья Волги буксиры вышли на чистую воду. В Астрахани «Казах» отшвартовался у причала завода «Красные баррикады» для подготовки каравана к переходу в Каспий.

В штормовую погоду — восемь баллов — буксирная трость вновь оборвалась. Матросов сбивало с ног ветром, волны доходили до палубы, но люди упрямо крепили буксирный канат, не жалуясь ни на усталость, ни на холод.

…Сотни нефтяников собрались в Бакинском порту, чтобы приветствовать неутомимых моряков, благополучно доставивших мощные механизмы для морских промыслов Каспия. Еще в пути экипаж «Казаха» получал десятки радиограмм. Нефтяники, моряки, студенты приветствовали и ободряли экипаж буксира. Караван, несмотря ни на что, продвигался к своей цели. Это было главное.

— Наша команда, — сказал на кратком митинге в порту капитан Нестеров, — молодежная. Она сумела с честью выйти из испытаний, преодолеть все трудности. Мы выполнили свой обычный долг.

В тот же день «Казах» снялся с якоря и ушел на Нефтяные Камни в качестве скромного «извозчика» каспийских промысловиков.

Отшумели зимние штормы и ветры. Теплоход «Казах» легко скользит по изумрудной глади Каспия. Пассажиры, которые еще недавно укрывались от ненастной погоды в просторной кают-компании, сейчас высыпали на палубу. Лучи солнца весело играют на загорелых лицах разведчиков нефти, поблескивают на металлических частях корабля. Если бы не брезентовые спецовки, можно было бы подумать, что они совершают увеселительную прогулку.

Теплый ветерок разносит далеко в море мелодии вальсов, слова песен. Команда «Казаха» стремится предоставить нефтяникам максимальные удобства. Радио, кино, настольные игры, лекции, фотовитрины, выступления самодеятельности — все как на суше.

Многие пассажиры вспоминают: когда все начиналось, рабочие добирались до Нефтяных Камней на катерах, где не было не только кают-компании, но и крыши, под которой можно было бы спрятаться от осенних скучных дождей и зимних неистовых штормов. Кто думал тогда о музыке, кинофильмах, лекциях? Впору бы добраться до места и заменить на отдельных островках усталых, охрипших от ветра людей. Не то сейчас время! Забота о быте нефтяников позволила в самое короткое время создать в открытом море условия, приближающиеся к условиям труда на земле.

ЧАСОВЫЕ МОРЯ

Стальные островки протянулись во все стороны от Нефтяных Камней. Теперь на них можно встретить не только нефтяников и моряков. На море пришли люди науки и техники: гидрологи и метеорологи, конструкторы и машиностроители, энергетики и физики.

В самом деле, как можно, например, возводить на море сооружения без учета высоты и силы удара волны, без учета скорости и направления ветра, атмосферных явлений? Как вести подводный нефтепровод, если неизвестны морские течения, рельеф дна? Ответ на эти и многие другие вопросы дают скромные труженики метеорологической и гидрометеорологической службы, инженеры-гидротехники.

— Без прогноза погоды в нефтяном деле не обойтись, — говорит начальник метеорологической станции, — особенно если речь идет о глубинной морской разведке.

Начальник приехал на Каспий сразу же после войны. Он пришел сюда, имея за плечами опыт зимовок на севере страны, закаленный в борьбе со снежными буранами Кольского полуострова, со льдами полярных островов.

В один из летних дней 1950 года на Нефтяные Камни была высажена группа техников гидрометеослужбы — москвичей, ленинградцев, минчан. На основании наблюдений за поведением моря, направлением ветра, влажностью воздуха они должны были давать нефтяникам «штормовые предупреждения» и «текущую погоду». Позднее в их распоряжение поступили новейшие приборы для точного измерения силы удара волны о сваи и другие плоскости, для изучения колебания уровня моря, самозаписывающие аппараты — волнографы.

Посты гидрометеорологов, как правило, расположены на отдельных стальных островках. Днем и ночью несут они нелегкую вахту, разделяя с нефтяниками все трудности жизни в открытом море.

— Метеоролог Владимир Зубарев, москвич, — представился молодой человек атлетического телосложения. — Воюем с ветрами, — добавил он, обнажая белоснежные зубы на загорелом до черноты лице.

Как-то в одной из московских газет Зубарев прочитал о том, что Научно-исследовательский институт океанографии производит набор на курсы техников гидрометеорологической службы. Бывшего фронтового разведчика охотно приняли на курсы, где он терпеливо изучал основы гидрометеорологической науки. Вскоре Министерство нефтяной промышленности СССР обратилось в институт с просьбой снарядить специальную экспедицию на Каспий. Требовалось изучить и дать научно обоснованные данные о строительстве в условиях моря дорог-эстакад и стальных оснований для вышек, исследовать дно моря на больших глубинах. Такой случай упускать нельзя было, и Зубарев с группой товарищей уехал на Каспий.

В течение суток гидрометеоролог наблюдает работу множества приборов, отмечающих влажность и давление воздуха, химический состав воды для определения коррозии на сваях и других металлических сооружениях, следит за «морскими вертушками», определяющими скорость и направление морских течений, заполняет многочисленные таблицы и схемы. Два-три раза в сутки сведения передаются в город, в бюро погоды, где их сравнивают, уточняют с другими данными и обобщают. Случается, что оперативные данные о погоде, о предполагаемом шторме или урагане передаются непосредственно промыслам, буровым конторам, диспетчерам морского транспорта для принятия срочных мер.

Сколько раз в городе на Нефтяных Камнях и на отдельных стальных островках в море мы слышали одну и ту же фразу: «Срочно запросите погоду!» Дозорные моря — гидрометеорологи постоянно предупреждают морских разведчиков о стихийных или катастрофических явлениях, предотвращая неосторожный выход в море, помогая планировать работу буровых, ремонтных, монтажных и водолазных бригад.

Гидрометеорологическая наука прочно вошла в жизнь нефтяников. Прежде, когда не было промыслов в море, многие считали, что волны на Каспии не достигают высоты свыше пяти метров. Подробное изучение района Нефтяных Камней показало, что волны здесь порой достигают высоты двенадцати метров, что крайне важно знать строителям эстакады и жилых помещений на море. Водолазы, прокладывая трубопровод, должны знать химический и механический составы грунта, цвет, прозрачность воды. На все эти вопросы они получают теперь точные, безошибочные ответы.

ПЕСНЯ В НОЧИ

Наш катер, оставляя после себя кипящий след, шел от островка к островку. После вчерашнего шторма, когда волны угрожающе били о сваи эстакады, а неистовый норд-ост потрясал основания буровых, вечер казался удивительно тихим. Море мирно плескалось за бортом, луна оставляла янтарные отблески на воде, и мы шли словно по залитому электрическим светом асфальту.

Наш спутник парторг промысловиков Мустафа Байрамов с гордостью говорил о том, что рабочий коллектив на Нефтяных Камнях, несмотря на сложные условия морской стихии, работает ритмично. Казалось, его практический ум не признает иных слов, кроме «нефть», «план», «обязательство».

Коренастый, бритоголовый, с энергичным волевым лицом, он говорил уверенно, как хозяин этого моря, как человек, отлично знающий производство и людей, с которыми разделяет трудности жизни в море.

Мы слушали парторга, любуясь сказочным видом необычного города среди волн, думая о богатствах этого капризного моря, о сюрпризах, которые ожидают пытливых разведчиков Каспия. Еще бы! Только час назад мы были на разведочных буровых, расположенных к востоку от Нефтяных Камней. Огни дальней разведки, установленные на высоких шестах-мачтах, задорно перемигивались, как бы поддразнивая друг друга и призывая сменные вахты скорее дать жизнь новым скважинам.

Молчал только капитан. Он твердо держал штурвал, осторожно обходя подводные камни, и дымил трубкой. Кто знает, о чем думал в этот тихий вечер бывалый моряк? Может быть, он думал о том, как эти скалы со странным названием «нефтяные», фантастически вздымаясь над волнами, еще недавно оберегали многовековую тайну моря? Может быть, он вспомнил о тех памятных днях осени 1949 года, когда с группой смельчаков они высадились с маленького судна на эти безжизненные камни и основали на них город.

Неожиданно наш слух поразила какая-то мелодий. Сначала голос казался тихим, но по мере приближения к одной из вышек он крепчал, разливаясь приятным тенором над сверкающей гладью моря.

— Кто это поет среди ночи? — поинтересовался один из пассажиров. — Может быть, это голос радио?

— Нет, — подумав, сказал Байрамов. — Поет кто-то из сменной вахты на буровой. Слова, если не ошибаюсь, грузинские.

Общими усилиями мы уловили текст. Это была песнь о том, как три фронтовых друга, встретившись в Баку после войны, отправились на морские промыслы, как они, борясь с непогодой, добывают со дна моря черное золото.

— Так это же чистая правда! — воскликнул Мустафа Байрамов. — Завтра же разыщу ночного певца. Нехорошо скрывать свой талант от коллектива. Не правда ли?

— Конечно же, нехорошо, — впервые откликнулся капитан. — Без песни скучно…

Разговаривая, мы незаметно приближались к ярко освещенному городу, раскинувшемуся среди безбрежного моря. Чем ближе становилось расстояние до причала Нефтяных Камней, тем явственнее доносились веселые голоса молодежи, собравшейся на площадке эстакады. Бело-фиолетовые огни электросварки причудливо отражались в окнах новых жилых домов, и от этого вид ночного города с его постройками, стрелами подъемных кранов, мачтами кораблей приобретал фантастические очертания.

Играла гармоника. Девушка в пестром платочке бойко распевала саратовские частушки. Трое юношей пустились в плясовую, лихо отстукивая каблуками по деревянному настилу эстакады. На другом конце площадки слышны были слова песни:

Мы отправились на отдых в просторный дом, предназначенный для «командированных», но за окнами еще долго не умолкали голоса. Наконец заключительный аккорд гармоники — и все смолкло.

— Наверное, пошли спать, — решил Байрамов, — у завтра на работу. Подумайте, сколько энергии и неиссякаемого веселья у нашей молодежи! Мой отец рассказывал, что, когда он возвращался с работы, его преследовала только одна мысль: останется ли в тесном бараке место, чтобы поспать несколько часов, растянувшись на полу. Люди, словно обреченные, молча шли к своим нефтяным колодцам и так же молча возвращались обратно.

— На нашем дальнем морском промысле, — сказал Байрамов, — вы можете встретить народных и заслуженных артистов, концертные бригады из Москвы, у нас есть художественная самодеятельность. Но мне хочется сказать о другом, о большой внутренней культуре наших рабочих и инженеров, привитой им самим советским строем, проявляющейся в их отношении к труду, коллективу, друг к другу.

Погасив свет и оставив только настольную лампу, Байрамов продолжал развивать свою мысль.

— Может быть, вы помните инженера Бахмана Гаджиева, которого мы встретили сегодня в конторе второго промысла? Высокий такой, с черными усами. Этот человек с отличием окончил Азербайджанский индустриальный институт и был оставлен в аспирантуре. Профессора возлагали на него большие надежды.

Он сказал, что диссертацию намерен готовить не в кабинете, а в море.

Здесь он встретил своих товарищей по институту геолога Фуада Самедова и мастера-бригадира Гранта Багиряна, которым тоже предлагали остаться на научной работе в институте. И что вы думаете? Эта группа молодых инженеров решила, что, прежде чем защищать диссертации, нужно основательно вникнуть в производство, изучить опыт практиков. Прислушиваясь к советам таких мастеров, как Михаил Каверочкин, Курбан Аббасов, и других, не имеющих высшего образования, но блестящих многоопытных практиков, они в свою очередь старались передать им знания, полученные в институте. Возникло взаимное обогащение, основанное на творческой дружбе. Таких фактов много.

НА ДАЛЬНИХ МЕРИДИАНАХ

По вечерам, когда над притихшей эстакадой умолкал стук дизель-молотов и лязг якорных цепей танкеров, в маленькой дежурке на Нефтяных Камнях собирались командиры производства. Среди них я видел старых знакомых: начальника нефтепромыслового управления, лауреата Ленинской премии Бахмана Гаджиева, главного инженера Фархада Гамзаева, мастера Аслана Асланова… Одни пришли на промысел рабочими, другие — из стен вузов. Здесь они закалились, приобрели опыт, выдвинулись. Многие получили образование тут же на эстакаде, в филиале Бакинского нефтяного техникума. Оглядываясь по сторонам, я хочу увидеть и других старых знакомых, с которыми встречался на промыслах Каспия еще в далекие пятидесятые годы.

Я спрашиваю, где один из первооткрывателей морской нефти, бывший помощник бурового мастера Каверочкина Курбан Аббасов.

— Инженер Курбан Аббасов ныне начальник объединения Каспморнефтегазопром, Герой Социалистического Труда.

— А плотник эстакады комсомолец Ханоглан Байрамов?

— Коммунист Ханоглан Байрамов — Герой Социалистического Труда, начальник строительно-монтажного управления, сооружает эстакады и все промышленные объекты на море.

Я вспоминаю все больше знакомых имен и слышу в ответ названия зарубежных стран и городов СССР. Нефтяные и газовые промыслы Западной Сибири, Анголы, Индии, Сирии… Так маленький свайный городок на Каспии приобрел большие международные связи, стал центром, откуда черпаются самые квалифицированные кадры для передачи опыта друзьям и за рубежом и в других районах нашей страны. И это неудивительно. Только один Институт нефти и химии им. Азизбекова в Баку подготовил за годы Советской власти тысячи и тысячи инженеров. Среди его выпускников много академиков и членов-корреспондентов Академии наук Азербайджанской ССР, Героев Социалистического Труда, лауреатов Ленинской и Государственной премий. Многие из них выросли, закалились и приобрели опыт на промыслах дальней морской разведки. Их можно встретить теперь на всех континентах.

…Когда на штормовой Каспий спустились сумерки и рожденный в море город озарился мириадами огней, я подумал о тех недавних временах, когда на мрачной скале Одинокая высадился отважный десант и основал это инженерное чудо XX века.

Накануне первомайского праздника я вновь посетил Нефтяные Камни, чтобы встретиться со старыми друзьями. Прежде всего я устремился к первому свайному домику, избушке на курьих ножках у скалы Одинокая, откуда начинался штурм самого капризного на свете моря.

Там, в этой избушке, основатели искусственного острова создали своеобразный музей — историю покорения черных скал, загубивших не один корабль. Среди экспонатов я обратил внимание на две лоции Каспийского моря. В первой, изданной сто лет назад, в 1876 году, строго сказано:

«Капитан, если ты идешь из Баку на Астрахань и ощутишь запах нефти, остановись!»

Во второй лоции, современной, уже нет грозного предостережения мореходам.

«Остров Нефтяные Камни высотой три метра, — отмечается в ней, — расположен к OSO от юго-восточной оконечности острова Жилого. Остров Нефтяные Камни приметен по множеству нефтяных вышек, сооруженных в этом районе: ночью на вышках зажигают огни».

Раз огни, значит, жилье. Огни — это и маяки для проходящих судов.

Да, только смелым покоряются моря, только огромный человеческий труд дал возможность воплотить один из самых дерзновенных полетов человеческой мысли — создать среди бушующей стихии город, уникальнее которого нет на планете.

Баку — Нефтяные Камни.

 

ЧЕРЕЗ ДЕВЯТЬ ГРАНИЦ

За четверть века журналистских скитаний по свету мне не раз приходилось встречать людей удивительно ярких и необычных судеб. Но человека такой фантастической биографии трудно даже выдумать. И если бы на моем столе не лежали эти уникальные фотоснимки разных лет и сам герой не сидел бы рядом, я никогда не поверил бы в правдивость истории, о которой хочу рассказать.

Я смотрю на него, коренастого, седоволосого, с загорелым оливкового оттенка лицом и юношески живыми глазами, и передо мной, словно на киноленте, мелькают кадры и эпизоды еще не созданного романтического приключенческого фильма.

Арабчонок-невольник из Багдада, юнга на корабле ловцов жемчуга в Персидском заливе, паломник в Мекке, воспитанник сиротского дома Ватикана, чистильщик сапог в Стамбуле, приказчик в лавке Тавриза, слуга в доме тифлисского купца, Гаврош Бакинской Коммуны, участник Третьего съезда комсомола, боец Красного Гиляна, ташкентский агроном, русский журналист на Ближнем Востоке, московский писатель с берегов… Тигра и Евфрата.

И вдруг я вспомнил книгу, прочитанную много лет назад.

— Так, может быть, вы и есть тот самый темнокожий мальчик из одноименной повести? — нерешительно спросил я, протягивая руку к книжной полке.

— Тот самый, — улыбнулся мой собеседник. — Только в книжке, которую вы держите в руках, меня зовут Мухтаром. Да, это я бродил по горам и пустыням, скитался по морям, пробирался сквозь джунгли, пока не пришел в Россию и не увидел Ленина…

Повесть «Темнокожий мальчик в поисках счастья», изданную в Баку, я купил давно. Правдивый и печальный рассказ о безрадостной, полной горя и скитаний жизни бедного багдадского мальчика глубоко тронул меня. Потом эту книгу читали мои мальчишки, и, обсуждая ее, мы думали, что ее автор живет где-то за морями-океанами, на чужой далекой стороне. Но еще тогда меня поразило, как хорошо и достоверно он описывает не только города и страны Ближнего и Среднего Востока, но и Баку, Ташкент, Тбилиси, Москву.

Разве мог я подумать тогда, что сын багдадских улиц Мухтар и московский писатель Сахиб Джамал — одно и то же лицо, что я встречусь с живым героем увлекательной повести?!

Итак, я беседую с человеком из книги, который дважды был продан в рабство, прошел муки колониального ада, с оружием в руках сражался за свободу, на баррикадах российского пролетариата.

Сахиб Джамал родился в Багдаде во времена, когда его родная Месопотамия стонала под гнетом турецкого султана. Потом в Ирак пришли британские завоеватели. С ранних лет он не знал вкуса мяса и молока. Он помнит, как его отца, мать и старую бабушку заставляли заучивать иностранные имена, названия, понимать каждое мановение руки англичанина и даже его молчание.

Чтобы не умереть с голода, семья уехала на юг страны — в Басру — на финиковые плантации феодалов. Через полгода отец упал на землю, чтобы никогда больше не подняться. С восьми лет мальчик стал кормильцем больной матери. С рассвета до темноты работал в ткацкой мастерской на окраине Багдада. Ее владелец Джавад-бей, подгоняя мальчишек, хлестал их по спинам плеткой. Юный ткач бежал от него на север страны — в Мосул. И там было не легче: феллахи бросали свои селения и уходили в поисках работы в соседние страны. Они обнищали до того, что единственной одеждой им служили старые рваные мешки из-под муки, а взамен лепешек ели травы и корни.

В двенадцать лет, оставшись круглым сиротой, он стал слугой эмира, предводителя паломников, направлявшихся в Мекку. Путь в святой город был долог и тернист. На окраине, Багдада караван провожала огромная толпа верующих. Люди кричали, причитали, молились. Впереди на белом коне ехал эмир. Его служка следовал за ним на осле. Позади тянулись верблюды. На некоторых из них были навьючены плотно заколоченные промасленные гробы с покойниками — это правоверные, присоединившиеся к каравану, везли хоронить родственников к святым местам Кербелы, на пути между Багдадом и Басрой. Они фанатично верили, что их усопшие родные и близкие обретут счастливую загробную жизнь в кущах аллаха.

В Кербеле караван разделился: часть паломников вернулась домой, а группа эмира продолжала путь дальше. В Самаве, небольшом городке на берегу Евфрата, эмир оставил ослов, верблюдов, лошадей и погрузил паломников на поезд. В тесных, зловонных теплушках ехали двое суток, пока не достигли Басры.

Испытывая муки перехода через пустыню, скитания по железной дороге, холод и побои хозяина, юный паломник стойко переносил страдания. Он хотел во что бы то ни стало поклониться праху пророка Мухаммеда, выполнить последнее завещание отца. Да и куда было деваться ему, нищему и бездомному, без друзей и родителей?!

В Басре паломники отдыхали, ожидая, пока эмир закупит места на пароходе, чтобы плыть в Джидду — аравийский порт близ Мекки. Слоняясь в бухте, Сахиб видел, как стайки чумазых ребятишек, обгоняя друг друга, с визгом бросались в реку, схватывая на лету монеты, которые швыряли с берега праздные иностранцы-туристы.

Сбросив с себя рваный халат, он тоже с разбега нырнул на дно речки Шатт-эль-Араб и ловко подхватил серебряную денежку. Позже, во время стоянки в Адене, он наблюдал с палубы, как голые мальчишки доставали со дна залива жемчужные раковины. Он вспоминал об этом не раз, когда сам стал ныряльщиком — ловцом жемчуга на Бахрейнских островах. А сейчас, свернувшись калачиком на жесткой палубе или в мрачном трюме старого скрипучего парохода «Индустан», он плыл к берегам Аравии. В пути он терпел зной и холод, жестоко страдал от морской качки.

Высадившись в Джиде, городе беломраморных дворцов и жалких лачуг, ажурных минаретов и крикливых базарных торговцев, паломники направились пешком в Мекку. Мальчик понуро брел за своим хозяином, преодолевая последние мили обрывистых горных троп и зыбучих песков пустыни.

В Мекке его поразили не столько храм «дома аллаха» — Кааба, величественные мечети и помпезные религиозные шествия, сколько невольничий рынок.. Впервые он увидел, как продают и покупают людей — мужчин, женщин, детей. Как ощупывают их, смотрят в рот, проверяют зубы, словно это не люди, а бараны или лошади. Несчастный мальчишка тогда еще не знал, что и его ждет судьба раба, что жадный эмир вероломно продаст его за несколько золотых лир белой женщине — англичанке Мэри Шелтон, настоятельнице иезуитского сиротского дома Ватикана в Лахоре.

Я не буду рассказывать подробно о тех унизительных двенадцати месяцах, которые провел жестоко обманутый эмиром мальчишка в доме иезуитки в Лахоре. Сначала его держали на кухне в качестве боя, потом перевели в сиротский дом Ватикана, где из индийских, арабских, персидских детей, купленных на невольничьих рынках и насильственно обращенных в христианство, воспитывали верных слуг колонизаторов. Видимо, белые господа рассчитывали вечно оставаться на захваченных землях.

Об этом периоде своей жизни Сахиб Джамал много лет спустя напишет трогательную автобиографическую повесть. Скажу лишь, что в дни большого индийского религиозного торжества Дивали (праздник Огней), устраиваемого в честь богини Лакшми, он бежал из ханжеского гнезда Мэри Шелтон в Амритсар, священный центр сикхов. Там, скрываясь в толпе верующих у Золотого храма, юный беглец случайно подобрал удивительную листовку. В ней говорилось о незнакомой далекой стране на севере, где свершилась рабочая революция, где вождь народа Ленин отдал беднякам заводы и землю, где детей кормят, одевают и учат бесплатно.

Бережно сложив загадочный листок и упрятав его поглубже в складках одежды, мальчишка беззвучно повторял: «Ленин… Революция… Россия…». А спустя пару дней ему попала в руки газета индийских рабочих. В ней был напечатан портрет пожилого человека в кепке со смеющимися узкими глазами. Под ним стояло знакомое имя: Ленин. Ниже следовал текст:

«Обращение ко всем трудящимся мусульманам России и Востока. Товарищи! Братья!

Мусульмане Востока, персы, турки, арабы и индусы, все те, головами и имуществом, свободой и родиной которых сотни лет торговали алчные хищники Европы!

Падает господство хищников, поработивших народы мира. Трещит старое здание кабалы и рабства. Мир угнетения и произвола доживает последние дни. Рождается новый мир, мир трудящихся и освобождающихся…

…Трудовой народ России горит одним желанием помочь угнетенным народам завоевать себе свободу…

…Товарищи и братья!

На наших знаменах несем мы освобождение угнетенным народам мира.

На этом пути обновления мы ждем от вас сочувствия и поддержки!»

И снова подпись — Ленин.

И если Сахиб не понял тогда фраз Обращения, то такие слова, как «рабство» и «свобода», были ему близки и понятны. Именно в тот день у него созрела мысль бежать в неизвестную северную страну, найти Ленина и рассказать ему о своих невзгодах и скитаниях.

…Скрываясь от преследования иезуитов, он днем прятался в джунглях, а ночью шел. Так мальчик добрался до портового города Карачи. Он рассчитывал поступить на любую черную работу, чтобы скопить немного денег для дальней дороги. В Карачи Сахиб Джамал грузил баржи, спал на берегу моря и долго, мучительно голодал. Наконец владелец греческого судна «Меркурий» согласился взять его в рейс. Так мальчик вновь оказался недалеко от родины — сначала в Адене, затем в Александрии, Суэце, Бейруте, Дамаске, Алеппо.

После долгих скитаний по странам Ближнего и Среднего Востока, пересекая границы Египта, Ливана, Сирии, Турции, Ирана, юноша, наконец, попал в Тавриз, город, от которого до России рукой подать. Здесь его постигла новая беда: шайка торговцев, у которых он был в услужении, продала его в рабство богатому купцу из Тифлиса Саламову. Вот как это было.

— О, у тебя новый служка! Кто он? Не похож ни на перса, ни на тюрка, ни на армянина. Откуда ты выудил этого черномазого? — воскликнул толстый купец, увидев мальчишку в тавризской лавке. И он ударил его больно по носу янтарными четками.

— Это араб, наш единоверец и даже хаджи, он был в Мекке, — ответил старший торговец. — Мой тесть привез его из города Алеппо, из Сирии. Мальчишка неплохой, но мне он ни к чему. Сами знаете, какая сейчас торговля.

— А сколько ты за него просишь?

— Дорого не возьму: отдам за пятьдесят серебряных туманов.

Салам-бек щелкнул языком.

— За эти деньги можно хорошего хамаданского осла купить.

— Он мне тоже недешево обошелся… К тому же мальчишка честный, образованный: знает арабский, английский, фарси, турецкий…

— Это правда? — обратился к нему купец.

Юноша, проглотив слезу, молча кивнул. Рой мыслей пронесся в его голове. Быть проданным за пятьдесят туманов этому жирному купцу, быть снова проданным, как раб, сейчас, когда он так близко от России!.. Да, но ведь этот купец повезет его в Тифлис, а от Тифлиса до России еще ближе, чем от Тавриза. Значит, не так уж все плохо. В Грузии он найдет способ убежать от купца. Разве не бежал он от своего багдадского хозяина, свирепого Джавад-бея или от коварной иезуитки Мэри Шелтон?! — Можно забирать? — деловито спросил Салам-бек.

— Забирайте, — ответил тавризский торговец. — А деньги я запишу за вами…

Так Сахиб Джамал впервые пересек границу России. А через месяц он тайно покинул своего нового хозяина и скрылся с помощью грузинских друзей в эшелоне беженцев, отправляющихся в Баку.

Сахиб Джамал передохнул, отпил глоток кофе.

— Арабская пословица гласит: «Прежде чем отправиться в путь, найди себе спутника». В долгие месяцы скитаний и мытарств по странам Ближнего и Среднего Востока и Индии у меня был один спутник — Ленин. На всем пути от Лахора до Суэца и Баку я тысячи раз повторял это имя. В минуты отчаяния — голодный, замерзший, больной, я доставал из рваного халата сверток, в котором хранил портрет Ленина, бережно вырезанный из бомбейской газеты.

— Где ты, Ленин? Неужели путь еще так далек, что не добраться мне до тебя? Я раб, сын раба и бегу от рабства…

Кули Лахора, докеры Карачи, рабочие Абадана — все говорят, что ты заступник и других угнетенных и обездоленных. Так иди же вперед, сын Багдада, иди к Ленину!..

Баку, как и Каир, Стамбул, Тегеран, встретил юного беглеца удивительной пестротой. На улицах и базарах мелькали черные каракулевые купеческие шапки, белые чалмы духовенства, котелки и цилиндры чиновного люда. С рассветом город заполняли амбалы (грузчики), чернорабочие, нищие и бродяги. Вечерами центр города озарялся огнями ресторанов, кафе, духанов. По Приморскому бульвару катили нарядные фаэтоны. На них восседали нефтепромышленники, богатые торговцы, офицеры с дамами. Склады и магазины были забиты тюками мануфактуры, коврами, кожами, мешками риса, изюма, фиников.

Внешне город жил спокойно, но на рабочих окраинах — в Сабунчах, Биби-Эйбате, Черном городе, назревали события. Там ученики Ленина, славные бакинские коммунары, готовили рабочие отряды к решающим классовым битвам.

Еще в эшелоне по пути из Тифлиса в Баку Сахиб Джамал подружился с молодым азербайджанским наборщиком Сулейманом. Последний через своих друзей устроил юного араба курьером в типографию небольшой газетенки, принадлежащей партии мусаватистов. Вращаясь среди наборщиков и печатников, мальчик догадывался, что их хозяева тоже не дремлют — против бакинского пролетариата назревал опасный заговор. Но что мог понимать он тогда в политической борьбе классов?

Он понял это несколько позже, когда против рабочего класса поднялась вся контрреволюция Закавказья: мусаватисты и дашнаки, меньшевики и эсеры. На улицах города шли бои. Оказавшись среди баррикад, он знал, к кому примкнуть: пошел с теми, кто был близок ему с раннего детства: с рабочими и ремесленниками городских окраин. Не имея еще оружия, мальчишка подносил сражающимся патроны и воду, стал Гаврошем Бакинской Коммуны.

Над городом стояло знойное тревожное лето 1918 года. Буржуазные националисты, собирая силы в Гяндже, призвали на помощь германо-турецкие и английские войска. Началось комбинированное наступление контрреволюционных сил на столицу Азербайджана с трех сторон. Они захватили станцию Аджикабул и заняли город Шемаху. Одновременно с севера со стороны Дербента наступали банды главаря горской контрреволюции Н. Гоцинского, объявившего себя имамом Дагестана и Северного Кавказа. Таким образом, пролетарский Баку, отрезанный от Советской России блокадой, оказался в железном кольце контрреволюции.

Ни днем, ни ночью не утихали сражения. Едва был отражен бешеный натиск объединенных сил внутренней контрреволюции, как в Баку вступили британские оккупационные войска, а за ними турки, предавшие город огню и погромам. Бакинская Коммуна пала.

Сахиб Джамал, как и многие рабочие типографии, остался за воротами. Но теперь у него уже были друзья — азербайджанцы, русские, армяне, лезгины. Все тот же добрый парень Сулейман устроил его продавцом газет. У шумного кафе «Чанак-кала» мальчишка выкрикивал малопонятные ему русские названия — газетные заголовки. Перебивался грошами, ночевал у знакомого чайханщика. Не дожидаясь закрытия заведения, забирался под стол или лавку, за которым сидели игроки в нарды, и мгновенно засыпал.

Однажды Сулейман привел его в дом своего друга Сергея, жившего с матерью в тесной каморке на Биби-Эйбате.

— Что? Англичане привезли? — участливо спросила пожилая женщина, зная, что в Баку находились английские войска.

— Нет, ханум, — ответил за него Сулейман. — Он сам от них бежал. Парнишка из Багдада, сюда попал через Индию в Персию. Его история длинна, как сказка Шахразады. Этот юный искатель счастья пережил столько, что на тысячу взрослых хватит.

Мать Сергея тяжело вздохнула.

— О господи! Сколько несчастных бродит по свету. Надо же покинуть родину, отца и мать, чтобы искать счастья на краю России.

— У него нет ни отца, ни матери, — пояснил Сергей.

Сахиб Джамал молчал. Вступить в разговор со старшими, да еще с женщиной не мусульманкой, он считал дерзостью.

Мать ушла готовить чай. Через минуту раздался стук, и в комнату вошел незнакомый человек. Сулейман и Сергей очень обрадовались его приходу, дружески жали его большие рабочие руки.

— Клянусь головой, этот гость приезжий! — весело воскликнул незнакомец и просто обнял Сахиба за плечи.

— Анта араби? — Ты араб? — спросил он мальчика на, его родном языке.

Тот утвердительно кивнул головой, догадываясь, что Акпер (так звали незнакомца) уже знает его историю.

Вскоре всех пригласили к столу. После чая Сергей вынул из комода пачку открыток и положил их перед юным арабом.

— Смотри, не скучай.

Сахиб уткнулся в открытки. Неожиданно на одной из них он увидел знакомый портрет.

— Ленин!.. — вырвалось у него. — Где вы взяли?

Парни переглянулись.

— Сами напечатали, — сказал Акпер. — А что?

— У меня тоже есть Ленин, — и мальчишка с гордостью достал из глубины халата заветный сверток.

— Как же так, Ленина на груди носишь, а торгуешь газетами наших врагов, — вдруг серьезно сказал Акпер. — Газета эта чужая, ее выпускают предатели. Она защищает врагов Ленина.

Сахиб Джамал не знал, куда деваться от стыда.

— Не расстраивайся, — уже с лукавой усмешкой успокоил его новый знакомый. — Вместе с этой газетой ты будешь тайно совать публике и другую газету, нашу, рабочую. Ее редактирует друг и ученик Ленина Алигейдар Караев. Хочешь?

— Да, да! — радостно закричал Сахиб, начиная понимать смысл этой встречи.

Так Гаврош Бакинской Коммуны стал помощником комсомольцев-подпольщиков Баку.

Тем временем мусаватистское правительство Азербайджана, чувствуя неминуемую гибель, безумствовало. По городу прокатилась новая волна арестов, политических убийств. Печатные издания, не угодные режиму, закрывались одно за другим. Но газету большевиков убить нельзя было, патриоты выпускали ее в тайной типографии.

Отныне распространение подпольной рабочей газеты грозило суровой карой, но ловкий мальчишка умудрялся подсовывать ее в карманы и кошелки прохожих, в рундуки ремесленников и торговцев.

Однажды, выбрав бойкий перекресток, он занялся обычным делом. Неожиданно чья-то цепкая рука схватила его сзади за волосы. Обернувшись, он увидел злое лицо офицера. Отвесив по дороге несколько пинков, офицер приволок его в полицейское управление.

Начались допросы. Вызывали по ночам, жестоко били, требовали, чтобы он назвал человека, от которое го получал газеты.

— Я знаю его только в лицо, но не знаю, где он живет…

— Хорошо, мерзавец, завтра с утра до темноты будешь сидеть на месте вашей встречи. Укажешь его — спасешь свою жизнь, нет — утопим в море…

На следующий день, скрестив ноги, мальчишка уселся в центре города, у нарядного беломраморного здания «Исмаилия», и с тревогой поглядывал на угол, где укрылся полицейский филер.

— Двинешься с места, убью, — предупредил тот. — Как только нужный человек подойдет, громко кричи: «Аллах, помоги, аллах!» Понял?

— Понял, ага…

Невеселые думы одолевали Сахиба. Как предупредить товарищей и в то же время не выдать их врагу? Чтоб не вызвать подозрений агента, он положил на землю циновку и с песней, словно дервиш, стал просить милостыню.

Одни прохожие равнодушно проходили мимо, другие бросали медные монеты. Наступил вечер. Вдруг он увидел Сулеймана. Тот шел, неся большую корзину. Страшное волнение охватило юношу, он знал, что за «товар» в этой корзине. Еще минута, Сулейман остановится, и все будет кончено. Сердце бешено колотилось, руки похолодели от ужаса. Набрав в грудь побольше воздуха, мальчишка запел:

Лицо Сулеймана вытянулось. Он бросил монету и, не оглядываясь, спокойно прошел мимо. Наступила ночь, и шпик поволок мальчишку обратно в тюрьму.

В мрачной Баиловской тюрьме томились тогда многие выдающиеся борцы за народное дело. Именно там прошел свою первую революционную школу юноша из Багдада. Там старшие товарищи стали обучать его русскому и азербайджанскому языкам.

Наконец настал долгожданный день освобождения. В ночь на 28 апреля 1920 года восставшие пролетарии Баку и части XI Красной Армии разгромили силы контрреволюции. В Баку окончательно была провозглашена власть Советов. У ворот Баиловской тюрьмы стояла большая толпа народа — женщины, мужчины, дети. Они пришли встречать своих родных и друзей.

На глазах у багдадского мальчишки Баку словно преобразился. По улицам шагали колонны людей со знаменами, плакатами и красными бантами, на круглых будках и стенах домов были наклеены листовки с декретами Советской власти, люди были радостны и возбужденны. Реже мелькали каракулевые папахи, цилиндры и белые чалмы, скрылись куда-то богачи-воротилы, спекулянты-меняли и офицеры-белопогонники. Баку оказался во власти своих подлинных хозяев — пролетариев.

В торжественный день 1 мая 1920 года вчерашний узник Баиловской тюрьмы стал бакинским комсомольцем. Позднее он, закончив политкурсы, стал агитатором среди эмигрантской мусульманской молодежи. А в октябре 1920 года его вместе с интернациональной группой молодежи Востока послали в Москву на Третий съезд РКСМ. Там он познакомился с наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским, увидел и услышал Ленина, с именем которого на устах он шел в Россию.

В этот день Сахибу Джамалу исполнилось пятнадцать лет.

«…Человек в очках вошел в кабинет Председателя Совета Народных Комиссаров. Через несколько минут он вышел, оставив дверь распахнутой, и приветливо обратился к ожидавшим:

— Товарищ Ленин ждет вас!

Владимир Ильич Ленин и Анатолий Васильевич Луначарский стояли у стола. Ленин легко шагнул навстречу комсомольцам.

— Какие вы сильные, крепкие! Куда Антанте против таких молодцов!..

Члены делегации рассмеялись, и всем как-то стало легко и просто.

Подойдя к Мухтару, Ленин сразу узнал его по рассказу Луначарского.

— Ну, вот мы и встретились! — сказал он, так же ласково улыбаясь и протягивая руку. — Это хорошо. В Советской России навсегда покончено с угнетением слабых народов, у нас равноправие, мы и арабов в обиду не дадим!..

Мухтар, схватив руку Ленина, стоял безмолвно, не сводя с него глаз.

— Ну, что вы молчите, товарищ Мухтар! — весело спросил Владимир Ильич и, чтобы дать ему время прийти в себя, обернулся к остальным: — Садитесь, пожалуйста.

Комсомольцы сели.

Только один Мухтар не двинулся с места. Он как завороженный, не отрываясь, смотрел в лицо Ленину. Тот взглянул на Луначарского и снова посмотрел на Мухтара.

Мальчишка глубоко, всей грудью вздохнул и тихо что-то сказал по-арабски.

— Что? — спросил Ленин с улыбкой и наклонился к нему.

— Можно обнять вас? — так же тихо, но уже по-русски произнес Мухтар, глядя на Ленина широко открытыми блестящими глазами.

— А почему же нельзя? — раскатисто, на весь кабинет, рассмеялся Ленин и обнял Мухтара. — Ну вот, мы совсем сдружились! — весело сказал Ильич и похлопал Мухтара по плечу. — А теперь поговорим о деле.

Он быстро обошел стол и сел в кресло.

— …Прошу вас, товарищи, садитесь поближе.

…Комсомольцы рассказали Ильичу о своем участии в походах, сражениях, о погибших товарищах. Выслушав всех, Ленин обратился к ним со словами:

— Вы приобрели уже жизненный опыт, вы видели жизнь такой, какая она есть на самом деле. Ни революционная Россия, ни революционный пролетариат, ни наша партия не забудут подвига молодежи, ее геройства…

Ленин остановил взгляд на Мухтаре.

— А вас, милый юноша, — оживленно заговорил он, — сама жизнь направила на путь революционной борьбы против господ — любителей рабства. Вы на себе испытали волчьи законы колонизаторов, ростовщиков, буржуазии. Идите к нашей молодежи, рабочим, расскажите им о себе, пусть они видят бывшего раба, которого социалистическая революция навеки освободила от рабства. Расскажите им, что делается сегодня в Индии, Турции, Персии, расскажите о страданиях несчастных, порабощенных и угнетенных масс. Вы член Коммунистического Союза молодежи. Это очень хорошо! Мы намечаем в ближайшее время для трудящихся Востока открыть коммунистический университет. Я думаю, Анатолий Васильевич поможет вам поступить в этот университет. — Ильич взглянул на Луначарского и улыбнулся. — Вот и все, кажется.

В кабинете стало очень тихо. Мухтар слышал стук собственного сердца».

Такой описана в повести Сахиба Джамала его встреча с Лениным.

— Скажите, — опросил я Сахиба, — у вас сохранилась запись беседы с Ильичем или вы восстановили ее в повести по памяти?

— О такой встрече с Лениным я мечтал все годы скитаний. О таком разговоре я думал еще на Третьем съезде РКСМ. И мысли свои воплотил в художественном образе. А когда много лет спустя написал повесть, то и сам поверил в подлинность этой встречи, — ведь я шел к Ленину через границы девяти стран.

Как же сложилась дальнейшая судьба сына Багдада?

Многие делегаты сразу же после съезда возвращались на фронт, в разных концах страны еще полыхала гражданская война. Судьба нашего героя сложилась тоже по-фронтовому. Вернувшись в Баку, он узнал о волнующих событиях. Части Красной Армии и корабли Волжско-Каспийской военной флотилии, преследуя врага, угнавшего наш военный и торговый флот к берегам Ирана, высадились в Гилянской провинции в порту Энзели. Иранцы в эти дни вели борьбу против своих извечных угнетателей — английских колонизаторов и шахских сатрапов из каджарской династии. Наш флот удалось вернуть к советским берегам.

Выполняя свой интернациональный долг комсомольца, молодой араб добровольно вступил в ряды ополченцев Красного Гиляна, сражался бок о бок с братьями-иранцами против помещиков-ханов, британских оккупантов и остатков белогвардейцев и эсеров, бежавших из Советского Азербайджана в Иран.

Я смотрю на фотографию 1921 года. Шестнадцатилетний Сахиб Джамал в форме бойца Красного Гиляна. Опоясан пулеметными лентами. В руках — винтовка… Тогда же он стал членом ревкома Союза комсомольской молодежи Гилянской провинции.

1922—1925 гг. Сахиб Джамал снова в Москве. По совету А. В. Луначарского он поступил в Коммунистический университет трудящихся Востока, пробует свои силы в поэзии и публицистике.

Несколько лет Сахиб Джамал в качестве журналиста провел в Турции. Это были годы Кемаля Ататюрка, вождя турецкой революции, провозгласившего республику. Ататюрк верил Ленину, глубоко уважал его. У молодой Турецкой республики были самые добрые отношения с Советской Россией, которая оказывала бескорыстную помощь своему южному соседу. Сахиб Джамал наблюдал новую жизнь, много писал из Турции, печатая свои статьи и очерки в советских журналах и газетах.

Потом он жил и работал в Средней Азии. Выступал в местных газетах и журналах с очерками и статьями на партийные и международные темы. Там же он пополнил свои знания, закончил Среднеазиатский хлопковый институт, став агрономом-селекционером в одном из совхозов Таджикистана… В это же время вышел первый сборник его рассказов «Ду Дидор». Еще раньше он опубликовал в Москве стихи «Я — сын свободы» и «Смерть фашизму».

В годы Великой Отечественной войны страна вновь призвала Сахиба Джамала на ответственный журналистский пост за границей. Он поехал на Ближний и Средний Восток, чтобы нести слово правды о великих битвах с фашизмом на русской земле, содействовать антигитлеровской коалиции.

В наши дни Сахиб Джамал полностью посвятил себя литературной работе. Его творчество питает собственная полная скитаний, приключений и борьбы жизнь, прекрасное знание чаяний, быта и языков народов зарубежного Востока. Дружбе советских людей с добрыми соседями в Афганистане посвящен его роман «Черные розы», романы «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся» рассказывают о классовых схватках в нефтеносных княжествах Персидского залива, в последних британских колониальных «заповедниках» в Южной Аравии, о борьбе народных масс против западных империалистов и местной реакции.

События на Ближнем Востоке глубоко волнуют писателя. Выходец из трудовой семьи, борец-интернационалист, он отлично понимает, кто сеет семена войны, тревоги и смуты на Ближнем Востоке. Его художественные произведения, а также статьи и очерки в советской и зарубежной прессе гневно разоблачают происки врагов свободы и мира в этом районе земного шара.

Ташкент — Москва.

 

ШТУРМ БОЗ-ДАГА

Небольшое селение на берегу Куры. Ветвистые чинары и карагачи обрамляют узкие улицы, пряча за густой листвой саманные дома. Поспели тута и черешня. За естественными колючими оградами садов цветут маки — они рассыпаны алым ковром до самого горизонта.

Отсюда, из древнего селения Мингечаур, рукой подать до Боз-Дага — опаленного солнцем горного кряжа. По утрам горы кажутся голубоватыми, а при закате солнца — пурпурными, но народное название Боз-Даг (Серые горы) больше подходит к этим безжизненным, вздыбившимся друг на друга скалам. Ночью из пещер выходят шакалы. Это, пожалуй, единственные обитатели Боз-Дага. Они подбираются к самому селению, и до рассвета не умолкает их голодный вой…

Река Кура, которая сейчас лениво бежит около Мингечаура, не раз показывала свой изменчивый нрав. В дни весенних паводков и осенних дождей она превращалась в ревущий поток, снося все на своем стремительном пути к Каспию. Старики говорят, что когда-то, сотни лет назад, Кура подточила горный кряж Боз-Дага, рассекла его надвое, поэтому ее русло у Мингечаура проходит по глубокому ущелью. Не случайно азербайджанский народ дал Куре название Кюр — строптивая, капризная, бесноватая.

Бесноватый характер Куры дорого обошелся не одному поколению жителей Ширванской, Муганской и Карабахской степей. В дни весенних паводков она безжалостно затопляла села, размывала дамбы, сносила посевы, разрушала леса и сады…

Оставшиеся после разлива прибрежные болота — кара-су становились рассадниками малярийных комаров. Но чаще всего Кура лишь неширокая речка, которая не в состоянии утолить многовековую жажду окрестных земель, истосковавшихся по влаге, — кругом, насколько хватает глаз, видна треснувшая от палящих лучей земля, всюду сверкают пятна солончаков.

Много, очень много труда вкладывают здешние хлеборобы и хлопкоробы, чтобы получить на этой земле янтарные зерна пшеницы, вырастить белые коробочки хлопчатника. А сколько гектаров земель, которые при здешнем жарком климате могли бы давать сказочные урожаи, пустуют в ожидании живительной влаги?!

От селения Мингечаур автомашина, подпрыгивая на ухабах, идет по проселочной дороге и через несколько минут выскакивает на широкую ленту асфальта. Впереди показалась арка, расцвеченная кумачом. «Вот и Мингечаурские ворота!» — сказал шофер. Юркнув под арку, машина помчалась в город Мингечаур, появившийся на карте тридцать лет назад.

После выжженной солнцем степи город кажется оазисом. Зеленые бульвары, скверы, уютные жилые дома, обсаженные акациями и тутовником; прямые как стрелы улицы, светлые здания театра, поликлиники, гостиницы, универмага. Кто поверит, что эта акация высотой в четыре-пять метров посажена всего несколько лет назад, что эти кусты пышной сирени еще в прошлом году не достигали и тридцати сантиметров!

— Ткнешь вечером в землю палку — наутро вырастет дерево, — сказал полушутя шофер. Он был одним из первых строителей города, поднявшегося в пустынной равнине, где росли лишь верблюжатник да перекати-поле. Стоило пресной воде прийти из Куры в город, как опаленная земля превратилась в цветущий сад.

Здешние агрономы-опытники утверждают, что на мингечаурской земле при нормальном орошении можно с успехом выращивать все виды растений, плодов и цветов мира: египетский хлопок и сирийские розы, виноград и цитрусы, финиковые пальмы и даже ананасы.

В центре Мингечаура полукругом стоят два здания. На каждом из них одинаковые вывески «Управление Мингечаургэсстроя». Это первые большие дома, появившиеся в городе. Здесь расположились геологи, строители, гидромеханизаторы, связисты, транспортники. Многие прибыли сюда с Волго-Дона чтобы поделиться опытом, полученным на стройке знаменитого водного пути — судоходного канала имени В. И. Ленина.

Днем в кабинетах и лабораториях стоит мертвая тишина: их обитатели находятся у плотины, на песчаных карьерах, на стройке здания ГЭС, там, где решаются судьбы Мингечаурского гидроузла, создаваемого волей Коммунистической партии в горах Боз-Дага. Экскаваторщики, машинисты земснарядов и землесосов, мониторщики, шоферы, слесари, каменщики — огромная организованная армия, оснащенная первоклассными механизмами, стремится поставить воды Куры на службу предприятиям, колхозам и совхозам Азербайджана.

Свет пришел в дом колхозника Наджмеддина Джафарова неожиданно. Однажды его четырнадцатилетний сын Мустафа прибежал из школы и сообщил: какие-то люди в синих комбинезонах пришли в селение. Вслед за ними на автомашинах с прицепами привезли столбы, катушки с проводом, изоляторы. Скоро в селении зажглись огни. Учитель объяснил, что строители Мингечаурского гидроузла решили в первую очередь обеспечить электроэнергией дома своих ближайших соседей — колхозников артели селения Мингечаур. Керосиновые лампы были убраны в сарай, а большая нарядная «молния», которую зажигали в доме Джафаровых только по праздничным дням, осталась висеть над комодом, как воспоминание о рождении Мустафы, в честь которого отец привез лампу из Тбилиси.

С того момента, как в горах Боз-Дага развернулось большое строительство, не было дня, чтобы группы колхозников не побывали на строительной площадке. Особенно манили огни стройки молодежь. Инженеры едва успевали отвечать на вопросы о мощности гидроузла, об искусственном море, которое появится в горах, о перспективах развития этого края с появлением новой ГЭС.

И когда Мустафа по окончании семилетки ушел в Мингечаур, чтобы обучиться профессии и продолжить учебу в вечерней школе, он уже знал, какие задачи поставлены перед строителями гидроузла: намывной гравийно-песчаной плотиной преградить путь строптивой реке, построить мощную гидроэлектростанцию, оросить водами реки засушливые земли и осушить кара-су — рассадники малярии, уносившей прежде в могилу сотни людей.

— Мингечаурский гидроузел, — говорил на рабочем собрании начальник Мингечаургэсстроя, — даст промышленный ток нефтепромыслам Баку и предприятиям Кировабада, Евлаха, Шамхора, Степанакерта… Из огромного водохранилища живительная влага пойдет на поля, она даст возможность освоить десятки тысяч гектаров мертвых земель под зерновые и хлопок. Зацветут новые сады и виноградники, каучуковые плантации. Промышленный ток побежит по проводам электрифицированных железных дорог, даст жизнь моторам колхозных и совхозных электростанций, зажжет на огромной территории лампочки Ильича…

Мустафа Джафаров видел, что фронт работ простирается на сравнительно небольшом участке Мингечаурской горловины. В этом месте Кура заканчивала свой путь по ущельям и выходила на широкую равнину. Здесь обычно проявлялся ее буйный нрав.

Пронзительные гудки паровозов, звон ковшей экскаваторов, стук лебедок отдавались громким эхом в горах Боз-Дага. Шум стройки удивлял и пугал звериное царство соседнего Самухского леса. Медведи, дикие кабаны, волки, лисы, как бы чуя для себя недоброе, уходили все дальше и дальше в лесные дебри. И только шакалы не прекращали ночных «концертов».

Рабочий день Мустафы был заполнен до отказа. Днем он работал учеником в мастерской по ремонту экскаваторов, вечером учился на курсах помощников машинистов. Допоздна засиживался Мустафа в своей комнате, настойчиво преодолевая трудности русской грамматики, — ведь он не знал ни слова по-русски. В выходные дни отправлялся к экскаваторщикам, подготовлявшим котлован для водохранилища, и подолгу смотрел на эти удивительные машины, на многометровые стрелы, которые шутя поднимали огромные ковши…

— Что, малыш, любуешься гигантом? — шутливо сказал как-то знатный экскаваторщик Кафар Халилов. — Потерпи, будешь капитаном и на этом корабле! Только вот росточек твой может подвести. Побольше поливай себя водой из Куры, может, вырастешь! — закончил он под веселый смех строителей.

Так прозвище «малыш» укрепилось за ним надолго. Обнажая ослепительно белые зубы и сверкая большими карими глазами, Мустафа говорил:

— Представьте себе мое огорчение, когда после окончания курсов меня из-за возраста и роста не пустили на большой экскаватор. Пришлось работать на малых машинах, которые использовались на строительстве плотины в качестве подъемных механизмов на укладке цемента и железных ферм.

Наконец Мустафа пошел в управление строительства.

— Товарищ начальник! За три года другие машинисты самостоятельно водят экскаваторы, а меня в помощниках держат. Я хорошо изучил машину, — и Мустафа стал подробно излагать устройство разных экскаваторов.

Начальник удивленно посмотрел на комсомольца.

— Кто же виноват, малыш, что за три года ты вырос лишь на три сантиметра. Впрочем, сегодня же поручу опытным экскаваторщикам Халилову и Салманову подготовить тебя к самостоятельной работе. Халилов давно просит тебя на выучку. Кстати, у тебя есть уже паспорт или ты все еще вписан в отцовский?

— Да мне восемнадцать лет! — с обидой воскликнул Мустафа.

— Ну, если ты такой взрослый, — весело сказал начальник, — бери машину! Перенимай опыт Халилова. В народе говорят: мал золотник, да дорог.

Вскоре у Мустафы уже появились свои помощники — Вартанов и Новрузов. Днем все вместе рыли котлован, извлекая своей машиной в полтора-два раза больше грунта, чем требовалось по наряду. В свободное время Джафаров обучал помощников токарному, слесарному и электромеханическому делу — хороший экскаваторщик должен быть хорошим ремонтником! Работа в мастерской, учеба у Халилова не прошли для него даром.

Однажды Джафарова неожиданно вызвали к начальнику строительства. «Неужели опять начнется разговор о возрасте и росте?» — подумал он.

— Бери свою команду, Мустафа, и отправляйся на экипировку поездных составов, — оказал начальник. — Их много — тридцать! Произошла задержка с топливом, а без угля замрет электростанция, прекратится подача энергии на строительные участки.

— А котлован? — взволнованно спросил Мустафа. — Жаль уезжать, не закончив главное дело…

— Сейчас главное дело — подача топлива. От этого будут зависеть и котлован, и плотина, и жизнь города. Не подведи!

В первый день работы на новом месте Джафаров погрузил своим экскаватором десять вагонов угля. Вечером, усталый от непривычной работы, весь в угольной пыли, он решил собрать своих помощников и обсудить вопрос об ускорении погрузки. Решено было ввести техническое усовершенствование в подъемные механизмы, чтобы глубже погружать ковш — ведь уголь тверже грунта! Вскоре наловчились грузить составы на ходу, при подходе их к месту бункеровки. Доведя сменную норму до 250 процентов, Джафаров уже никогда не снижал ее.

С полной нагрузкой работала электростанция, весело стучал гравий в пульпопроводах, намывая плотину, сильнее били кинжальные струи мониторов, в городе появились новые фонари, яркой лентой уходящие от центральной площади к самым окраинным улицам у подножия сурового и равнодушного Боз-Дага.

Плотина поднималась все выше. Особенно торопились гидромеханизаторы. Руководитель треста «Гидромеханизация» москвич Николай Алексеевич Лопатин, еще недавно рядовой инженер на Мингечаургэсстрое, днем и ночью не покидал стройки.

Николай Лопатин, высокий, крепкий человек с русыми волосами, ставшими от немилосердного мингечаурского солнца совсем белесыми, вспоминает о временах, когда в Мингечаурской горловине появились первые строители. Вначале люди жили во временных бараках и палатках. Воду для питья брали прямо из Куры. Самыми страшными врагами были комары. Они тучами летали над поселком, проникая даже сквозь густые металлические сетки окон.

— Первое, что необходимо сегодня, — сказал он, — до весеннего паводка преградить путь Куре. Обузданная река, создав водохранилище, пройдет по донным трубам, а далее — в свое русло.

Строителям предстояла сложная работа: затопить Самухский лес. Густые заросли кустарника и карагача не представляли ценности как строительный материал. Жаль отдавать водам Куры зеленый заслон, но что поделаешь, если на сравнительно небольшой территории, зажатой в горах и единственно пригодной для затопления, возник дремучий Самух?! «Ничего, — решили строители, — будет вода, появятся молодые леса, новыми кронами зашелестят деревья». Так была решена судьба Самухского леса, выкорчевка которого обошлась бы слишком дорого.

…Состав за составом подходят к сбросному колодцу поезда с гравием, добытым у Боз-Дага. Производитель работ Ахмед Мамедов, пришедший на стройку после демобилизации из армии, внимательно следит за работой пульпопровода. Слышно, как гравийная масса, ударяясь о металл, стремительно мчится к плотине. Мониторщики ловко направляют рвущуюся с огромной силой струю воды, кубометр за кубометром сбрасывая грунт в фильтры. Сотни людей управляют экскаваторами, бульдозерами, заканчивая последние приготовления у котлована.

Мингечаур, как и многие наши важные стройки, привлек к себе энтузиастов со всех концов страны. Люди, обучаясь, строили, а строя, учились. Только одна Мингечаурская школа механизации выпустила тысячи специалистов для гидроузла. А сколько всевозможных курсов, технических и иных кружков появилось на всех участках строительства?!

Если Мустафа Джафаров пришел на строительство из соседнего селения, то юноша Григорий Кобзев прибыл сюда из соседней республики. До этого он работал трактористом в одном из совхозов в Армении. В Мингечауре поступил на электроэкскаваторные курсы, стал помощником машиниста, потом машинистом первого класса. Братья Василий и Михаил Макаровы тоже приобрели специальность и отлично работали на мощных шагающих экскаваторах. Здесь, как в свое время и на строительстве Комсомольска, можно было встретить свои «землячества» — сафаралиевцев, агдамцев, шамхорцев, нухинцев — по имени районов республики, пославших людей на стройку.

…Строители, монтажники, водолазы особенно энергично трудились в дни, когда весенний паводок уже шумел где-то близко от Мингечаура. На помощь строителям пришли учащиеся.

Рев разбушевавшейся Куры, шум камней, треск несущихся с большой скоростью вековых деревьев уже слышны были совсем рядом. Школа разделилась на группы, помогая строителям. Десять дней в три смены одни укладывали последние кубометры бетона, другие убирали из района затопления старые бараки, конторы, диспетчерские пункты. Не хватало бетона для закрытия донных труб — и тогда тридцать пять юношей отправились на бетонный завод. Ведра, корзины, бадьи передавались из рук в руки и по живому конвейеру направлялись к перемычке. Многие работали по колено в воде, не страшась ледяного стремительного потока, сбивавшего с ног.

…Тысячи строителей застыли в ожидании. Разгневанная Кура, встретив неожиданное препятствие, обдавала людей пеной и брызгами; стволы деревьев, вырванных с корнем, налетали друг на друга и, сталкиваясь, искали выхода из западни; валуны зло стучали о стенки могучей плотины и беспомощно опускались на дно. Все шире и шире становилось море, покрывая вековой Самухский лес.

Весельная шлюпка скользит по безбрежной голубой глади моря, протянувшегося в длину на десятки километров. Кое-где из воды на месте бывших лесных сопок торчат кроны деревьев. Птицы с хлопотливым гомоном садятся на ветви, отыскивая свои гнезда. Вдруг между ветвей мы видим любопытную картину: на верхушке притаилась белка, а рядом большая змея, с удивлением смотрит на лодку. На соседнем дереве, жалобно прижав ушки, устроилось семейство «косых». Трудно догадаться, как зайчата забрались на деревья, спасаясь от наводнения. Чуть подальше в воде проплыли две туши.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул рулевой, — Медведь и дикий кабан приближаются к берегу, чтобы укрыться в пещерах Боз-Дага.

Был уже вечер, когда мы возвращались из поездки по Мингечаурскому морю. На новой пристани, несмотря на поздний час, стоял шум стройки, а вдали тысячами огней сверкал город Мингечаур. Прошло немного времени, и воды Куры дали жизнь турбинам, от которых по высоковольтным линиям во все концы республики потекла могучая электрическая энергия.

Стало прохладно. Вода уже принесла свежесть в этот жаркий, засушливый край. Пока мы шли в город, комсорг Аскер Садыхов говорил о том, что профсоюзная и комсомольская организации строительства решили создать на берегу моря большой яхт-клуб, соорудить купальни, лодочную пристань.

Мы пошли в летний кинотеатр, где на вечер дружбы собрались строители. Такие вечера стали традиционными. Шутка ли, представители пятнадцати национальностей создали Мингечаурский гидроузел!

— Я хочу, чтобы наши гости, — говорил на вечере наш знакомый Мустафа Джафаров, — студенты-практиканты столичных вузов — москвичи, киевляне, бакинцы, наши строители — русские, украинцы, грузины, армяне, лезгины, татары узнали о том, как я, сын крестьянина из горного селения, стал экскаваторщиком, как русские товарищи обучили меня механике, русскому языку, как мои друзья азербайджанец Новрузов, армянин Вартанов и грузин Кирмизашвили штурмовали Боз-Даг. Вся наша великая страна помогала строителям Мингечаура.

Много людей выступило на этом вечере, много песен было спето на разных языках у подножия сурового Боз-Дага, где разлилось Мингечаурское море, где засверкали огни Мингечаурской ГЭС.

Мингечаурская ГЭС сооружалась в пятидесятых годах. Автор этих строк был при ее закладке и пуске. В то время это была первая в Азербайджане мощная гидроэлектростанция. Прошли почти три десятилетия. В стране построены и строятся десятки новых ГЭС, тепловых и атомных станций, каждая из которых во много раз мощнее Мингечаурской. Да и техника строительства шагнула далеко вперед. Мирный атом смело вторгся в энергетику, позволяя новому поколению классных советских специалистов сооружать искусственные гиганты тепла и света не только в Советском Союзе, но и в ряде развивающихся стран. Но Мингечаур был одним из первых. И в этом его заслуга.

Мингечаур.

 

СЕКУНДЫ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ

Выполнялся обычный рейс по маршруту Батуми — Сухуми — Симферополь — Одесса. Самолет АН-24 № 46586 имел на борту 45 пассажиров, пять членов экипажа и двух стажеров. Легко пробив нижнюю кромку облачности, машина вышла на курс, уверенно набирая высоту.

Внизу промелькнул Сочинский морской порт с пассажирскими лайнерами у причалов, рыбачьими сейнерами и парусами яхт. Тысячи часов налетал по этой трассе командир корабля Харитон Гвинджия, но ни разу не пришлось ему путешествовать морем. Неоднократно он давал себе слово провести отпуск в Ялте или Одессе, но всегда эти планы неожиданно рушились. Нелегко пилотам наших воздушных трасс в разгар летнего сезона. Плановые и внеплановые рейсы, командировки, спецзадания…

Вот и сейчас, пролетая над морем, он вспомнил, что однажды, когда он собрался наконец с семьей в Одессу, неожиданно был получен приказ слетать в турецкий город Трабзон. Ему, тогда второму пилоту, поручили совместно с командиром экипажа Владимиром Ельсуковым принять и доставить в Советский Союз угнанный бандитами в Турцию самолет АН-24, на борту которого была убита бортпроводница Надя Курченко и ранен в схватке командир корабля.

Это спецзадание, как и многие другие, Харитон Гвинджия выполнил образцово. Летая в гражданской авиации более десяти лет и придя сюда после шести лет службы в ВВС, он привык к дисциплине, беспрекословному выполнению приказов. После демобилизации из армии Гвинджия пилотировал самолеты АН-2, прокладывал трассы в высокогорные селения, ходил сквозь туманы Сванетии и снежные бураны Клухора, нередко с риском для жизни перевозил тяжело заболевших жителей гор, доставлял продовольствие и грузы в самые отдаленные районы.

Сын абхазских колхозников-чаеводов из селения Старые Киндги, он со школьной скамьи увлекся авиацией, закончил военно-авиационное училище и в двадцать лет был допущен к самостоятельным полетам. В гражданской авиации прошел переподготовку, после АН-2 летал вторым пилотом на АН-24, потом стал командиром корабля, сколотил дружный, крепко спаянный интернациональный экипаж.

В его составе старшими по возрасту и опыту были бортмеханик Григорий Левтеров, в прошлом солдат противотанковой роты, а в конце войны бесстрашный летчик, прошедший путь от Дона до Берлина, увенчанный многими боевыми наградами, и штурман Василий Бушумов, высокообразованный специалист, выпускник Ленинградской воздушной академии. На борту находились и молодые члены экипажа, но о них я скажу ниже.

И кто мог предвидеть, что через несколько минут все эти люди, объединенные железной волей командира, собрав воедино весь запас нравственных и физических сил, отстоят в чрезвычайных условиях жизнь полусотни пассажиров, уберегут от катастрофы многотонную машину с остановившимися двигателями.

Где-то на траверзе Сочи, в удалении примерно сорока километров от аэропорта, на высоте шести тысяч метров в пилотской кабине тревожно завыла пожарная сирена и налились светом все четыре сигнальные лампочки-кнопки, предупреждающие о загорании. И сразу же автоматически стали разряжаться баллоны с огнегасящей жидкостью.

Пожар! Пожар в обоих полукрыльях, где расположены топливные баки, и в двух мотогондолах, в которых находятся двигатели! Если бы на воздушный корабль обрушился удар молнии или произошло столкновение с другим кораблем в небе, это поразило бы командира меньше, чем внезапно загудевшая сирена и световой сигнал лампочек. Пожар сразу в обоих двигателях и мотогондолах?! Такого никогда не было. Пилот знал, что в случае пожара флюгируются (выключаются) винты одного из двигателей. А что делать, если загорелись оба двигателя? На этот вопрос должен ответить командир корабля. Только он. И никто другой. Только ему по инструкции предоставлено право «принимать решение и действовать в соответствии со сложившейся обстановкой»…

На какой-то миг в голове Харитона Гвинджия мелькнула мысль: нет ли ложной сигнализации о пожаре? Но густой дым, проникший в кабину, рассеял сомнения. Командир попытался обнаружить огонь визуально, но это ему не удалось. Самолет окутала густая облачность. Он знал также, что если экипаж допустит распространение огня до открыто полыхавшего пламени, погасить его будет трудно даже на земле. Пожар в полете надо локализовать немедленно.

Что же делать? Баллоны с огнегасящей жидкостью на исходе. Если не принять решение тотчас же, они разрядятся преждевременно. В этой трагической ситуации пилот имел три выбора. И пять секунд на размышление. Он мог отдать приказ бортмеханику зафлюгировать винты обоих двигателей и попытаться заставить машину спланировать и приводниться на акватории моря рядом с рыбачьим сейнером, который виден был на локаторе. Можно было попытаться дотянуть до аэропорта в Адлере с выключенными двигателями. Он мог идти на вынужденную посадку, не выключая двигатели, и продолжать борьбу с огнем в полете. Но в этом, последнем случае не исключены выброска масла в атмосферу и заклинение моторов, что сделает машину неуправляемой.

Пилот сознательно пошел на меньший риск — на борту люди, пятьдесят два человека, женщины, дети… Гася на большой высоте скорость, он приказал бортмеханику зафлюгировать оба двигателя, надеясь все же сесть на суше. Принимая это трудное решение, командир был уверен в летном мастерстве экипажа, уверен в конструкции корабля, который, несмотря на огромный вес, заставит спланировать, словно безмоторный летательный аппарат. Команда отдавалась четко, спокойно, безоговорочно. Это подтвердит потом магнитофонная запись.

Вираж за виражом, и машина, распластав могучие крылья, устремилась вниз. Пилот рассчитал, что с высоты шести тысяч метров планирование займет не менее 12—15 минут. Об этом он и доложил диспетчерам Сочинского аэропорта в Адлере. «Земля» не подвела отважного летчика. За несколько минут была подготовлена запасная грунтовая полоса, поднята в воздух вся дежурная вертолетная авиация. К месту посадки устремились пожарные и санитарные автомобили.

Аэропорт затаил дыхание…

После флюгирования винтов двигателей в салоне и кабине наступила леденящая тишина. И в этот момент перед пассажирами появились штурман-стажер Федор Хомутов, сотрудник авиаотряда Юрий Твилдиани, стюардесса Белла Благидзе. Молодые улыбающиеся лица, спокойный непринужденный разговор. Да, по техническим причинам самолет садится в Сочи, но впереди весь день, поэтому пассажиры еще сегодня будут отправлены в Симферополь и Одессу. Командир экипажа просит всех оставаться на своих местах, не суетиться и не нарушать центровки.

При снижении корабля отказали электроприборы, прекратилась радиосвязь, работал лишь авиагоризонт. На высоте 1200 метров АН-24 вышел из облачности в район четвертого разворота и пошел на посадочный курс. Пилот вздохнул.

Начали выпуск шасси, но автоматический выпуск отказал — самолет был обесточен. Это предвидел бортмеханик Григорий Левтеров. Он открыл люк в пассажирском салоне и за считанные секунды до посадки выпустил шасси аварийным способом.

Еще несколько напряженных мгновений — и машина коснулась земли. Гвинджия вдруг почувствовал страшную физическую слабость. Сели плавно, легко, словно на воду. Едва закончилась эвакуация пассажиров с аварийного самолета, как десятки рук подхватили командира корабля и стали подбрасывать в воздух. Возгласы «ура» потрясли летное поле. Членов экипажа обнимали, целовали, засыпали цветами. Тут же в аэропорту кто-то принес сувенирную пластинку с выгравированными золотом словами: «От благодарных пассажиров командиру корабля АН-24 Гвинджия Харитону Чхутовичу и всему экипажу за благополучную посадку в аэропорту Сочи». А через несколько дней нарочный доставил Харитону в Сухуми макет его самолета с надписью: «Командиру корабля Харитону Гвинджия за проявленные мужество и находчивость от Генерального конструктора О. К. Антонова».

Мужественный поступок Харитона Гвинджия воодушевил весь летный состав Сухумского объединенного авиаотряда Грузинского управления гражданской авиации. В адрес экипажа беспрерывно шли поздравительные письма и телеграммы пассажиров, авиаторов.

Но, как бывает в таких случаях, чрезвычайное происшествие в воздухе вызвало и различное толкование. Некоторые считали, что Харитон Гвинджия должен был избрать третий вариант, то есть посадить машину, не выключая двигателей. Высказывались и другие соображения. После благополучной посадки самолета провидцем мог стать каждый.

Конечно, легко рассуждать и примерять на земле разные варианты спасения аварийного самолета в воздухе. Но попробуй теоретизировать на высоте шести тысяч метров за штурвалом в окутанной едким дымом кабине, когда на твоей ответственности пятьдесят с лишним жизней, когда световая и звуковая сигнализация властно зовут тебя действовать немедленно и решительно, а на размышление отведены секунды?!

Автор этих строк решил обратиться к Генеральному конструктору и к опытным пилотам с просьбой прокомментировать этот удивительный случай в небе над Черным морем.

Родион Таркил, летчик, бывший командир Сухумского объединенного авиаотряда:

— Эпизод, о котором идет речь, уникальный, беспрецедентный в нашей практике. Срабатывания пожарной сигнализации сразу на две мотогондолы и обе плоскости никогда не было. Здесь все зависело от находчивости и мастерства командира. Менее опытный пилот упал бы в море.

Виктор Грошев, командир корабля АН-24:

— В подобной обстановке я поступил бы точно так, как Харитон Гвинджия. На высоте шести тысяч метров ждать появления открытого огня равносильно катастрофе. В сложных для данной ситуации метеорологических условиях при обесточенном самолете командир повел тяжелую машину, словно это был легкокрылый планер.

Владимир Ельсуков, пилот, заместитель командира эскадрильи:

— Я участвовал в работе комиссии по расследованию этого летного происшествия. Весь полет от старта до вынужденной посадки отличался поразительной четкостью. В аварийной обстановке Харитон Гвинджия проявил хладнокровие и мужество. В его приказаниях, записанных на пленку, нет и тени растерянности, паники. Он предусмотрел все — от проникновенных слов, обращенных экипажем к пассажирам салона и успокоивших их, до вызова аварийных служб к посадочной полосе. Сказалась военная выучка, он действовал, как в бою.

Дмитрий Осия, бывший заместитель командира объединенного авиаотряда по движению:

— Я старый военный летчик, летал и дрался с врагом на многих типах самолетов, бывал в разных ситуациях. Но одно дело — рисковать своей жизнью, другое — жизнью пассажиров и экипажа. Независимо от причин, из-за которых в пилотской кабине появился густой дым, командир принял верное решение, взял на себя всю полноту ответственности. Его подвиг видели сотни людей: работники служб аэропорта в Адлере, вертолетчики, пассажиры, находившиеся на летном поле в момент посадки. Он проявил твердость характера, летное мастерство, поднял репутацию самолета АН-24, еще раз доказал его замечательные планерные качества.

Резо Коява, пилот, командир летного отряда:

— Командир корабля действовал на свой страх и риск, но пошел на риск сознательно, со знанием дела, выбрав наиболее безопасный для пассажиров вариант. Не каждый из нас, опытных пилотов, смог бы так виртуозно спланировать, сохранить машину без единой царапины. Мягкая посадка и выпуск шасси в аварийной обстановке стоили экипажу огромного напряжения сил и воли.

Николай Антоников, пилот, командир корабля АН-24:

— Свыше десяти лет я знаю Харитона Гвинджия, учился с ним в летном военном училище. Скромный, принципиальный товарищ, надежный и добрый друг. Его отличают точность, обязательность, знание техники и умение работать с людьми. Он с честью вышел из Сурового испытания.

И, наконец, ответ на мой вопрос Генерального конструктора О. К. Антонова:

— Единственным правильным решением было то, которое принял Харитон Гвинджия, то есть зафлюгировать (выключить) винты двигателей и идти на посадку. Что это решение принято обоснованно, свидетельствует мастерски выполненная им посадка с применением всех мер предосторожности. Считал и считаю, что тов. Гвинджия и весь остальной экипаж заслуживают самой высокой похвалы. Народ должен знать своих героев…

Все, кто был знаком с Олегом Константиновичем Антоновым, знают, что он не был щедр на похвалы. Тем более ценно признание подвига скромного абхазского летчика в устах прославленного конструктора.

— В памяти многих жителей нашей республики, — сказали мне в Абхазском обкоме КП Грузии, — сохранились воспоминания о героическом поступке экипажа самолета АН-24 под командованием пилота Валерия Томашвили, обезоружившего в воздухе трех бандитов и благополучно совершившего вынужденную посадку в Поти, бессмертном подвиге сухумской бортпроводницы Нади Курченко. И вот теперь Харитон Гвинджия…

* * *

После опубликования этого очерка в «Известиях» в редакцию поступило много писем читателей с выражением признательности Харитону Гвинджия и его экипажу за проявленные хладнокровие и мужество в чрезвычайных обстоятельствах в воздухе.

Вот что написал старший диспетчер аэропорта города Кирова Борис Бачерников:

«Я, бывший летчик-истребитель, участник Великой Отечественной войны, а затем инструктор и пилот гражданской авиации, воспитавший многие десятки военных и гражданских летчиков, склоняю свою седую голову перед подвигом Харитона Гвинджия и его славного экипажа. Желаю им чистого неба и долгих лет жизни! Так держать, ребята!»

Письмо рабочих Кировоградского завода тракторных гидроагрегатов:

«Мы восхищены мужественными действиями экипажа АН-24. Считаем, что командир и экипаж заслуживают высокой награды…»

Из Казани:

«Передайте сердечное спасибо и наш низкий поклон отцу и матери Харитона Гвинджия, воспитавшим такого мужественного сына! На такие поступки способны только советские люди. Супруги Матвеевы».

От Харитона Гвинджия я получил радостную весть. За свой подвиг и трудовые успехи он награжден орденом Трудового Красного Знамени, летает пилотом на самолете ТУ-134.

Сухуми — Сочи.

 

ЕГО БЕССМЕРТИЕ

Большим людям всегда свойственны скромность и простота. Таким был и Самед Вургун. Помню, как-то в весенний день 1953 года — тогда страна готовилась к выборам в Верховный Совет СССР — я получил от своей редакции в Москве задание написать очерк о Самеде Вургуне, кандидате в депутаты от избирателей Кубинского округа Азербайджанской ССР.

Я позвонил поэту на квартиру — он жил тогда на улице Фиолетова в Баку — и спросил, когда могу увидеться с ним.

— Приходите хоть сейчас, — ответил он, — мы, азербайджанцы, всегда рады гостям.

Уже стемнело, когда я постучал в рабочий кабинет поэта. Он сидел у отрытого окна, подставляя свое лицо теплому ветру, дувшему с моря.

— Как красив Баку вечером, не правда ли? — сказал он, вставая. — Огни Баку всегда меня волнуют. Где бы я ни был — в Москве, Берлине или Лондоне, я всегда думаю о родном городе, всегда вижу перед собой мерцающие огоньки стальных буровых в море.

Мы пили крепкий чай, и Самед Вургун долго рассказывал об Азербайджане, о богатой и нелегкой истории своего народа, о прошлом Баку. Потом он вспомнил родной городок Казах, свою юность, первую любовь, первые стихи и первые студенческие годы, вспоминал встречи с Есениным, Маяковским, Горьким, Алексеем Толстым… Я беседовал с Самедом впервые, но мне казалось, что знаю его многие годы. Его мудрость, мягкость сразу завоевывали сердце собеседника.

Узнав о цели моего прихода, он вначале рассердился:

— Зачем писать обо мне очерк? Я сижу в кабинете, надо мною дождь не каплет, ничего героического я не сотворил. Вы бы лучше написали о наших морских нефтяниках, которые побеждают стихию, бурят сверхглубокие скважины. Или о колхозниках Касум-Исмайлова, выращивающих изумительный хлопок. А разве мало героев среди чабанов горных эйлагов, что в снежную бурю спасают от гибели колхозные отары овец? Если уж хотите написать о представителе интеллигенции, я назову вам замечательного ученого-химика профессора Мамедалиева.

— Народ избирает своими депутатами многих любимых писателей и поэтов, — ответил я. — И читателям интересно, как они связаны с жизнью народа.

— Хорошо. Тогда я расскажу о нуждах моих избирателей.

Самед Вургун до позднего вечера говорил мне о своих поездках в колхозы и селения Кубинского и Кусарского районов, о том, что за последние годы там много сделано в области благоустройства и культуры. «Однако, — сказал он, — я хочу видеть в Кусарах новый просторный клуб. Надо, чтобы в каждом райцентре были музыкальные и художественные школы. И я буду обязательно добиваться этого как депутат, как гражданин, как писатель».

— Вы переписываетесь со своими избирателями?

— Переписываюсь, и очень активно, — ответил Самед Вургун и указал рукой на большую пачку писем, сложенных стопками на столе.

Так я познакомился с почтой народного поэта. Среди писем и жалоб избирателей, к которым аккуратно были приколоты ответы и справки различных учреждений, я обнаружил и другие письма. Это не были ни заявления, ни жалобы. Их авторы — читатели и собратья по перу обращались к нему с вопросами литературного характера, просили совета, высказывали свое восхищение человеком яркого таланта и большого мужества.

…По воздуху и по земле, пересекая пространства и границы, шли эти пестрые конверты с теплыми строками привета и дружбы. На многих из них были краткие выразительные адреса: «Баку, Самеду Вургуну», «Москва, Союз писателей СССР, Самеду Вургуну»… Почтовые штемпеля указывали местонахождение корреспондентов. Их было много…

Самобытный поэт, талантливый драматург, видный деятель науки и культуры, Самед Вургун давно завоевал признание многочисленных советских читателей и наших друзей за рубежом. Созданные им поэмы «Мугань», «Комсомол», «Негр говорит», «Читая Ленина», «Знаменосец века» переведены на десятки языков, а народно-героические драмы в стихах «Фархад и Ширин», «Вагиф», «Ханлар», «Инсан» видели свет рампы на сценах театров Баку и Тбилиси, Москвы и Киева, Ленинграда, Праги, Софии.

За свою работу в области драматургии Самед Вургун дважды был удостоен звания лауреата Государственной премии. Он был вице-президентом Академии наук Азербайджанской ССР, членом президиума Союза писателей СССР. В 1956 году в связи с пятидесятилетием Самеду Вургуну было присвоено почетное звание народного поэта.

Самеду Вургуну писали рабочие Сумгаита и хлопкоробы Акстафы, нефтяники Лок-Батана и моряки Каспия, студенты Баку и пионеры Кировабада. Но вот и другие географические пункты: Москва, Ленинград, Киев, Львов, Саратов, Ташкент, Иваново, Мурманск, Орел… Десятки писем на имя поэта были помечены почтовыми агентствами Варшавы, Софии, Бухареста, Лондона, Парижа, Пхеньяна, Дели, Мадраса, Карачи, Каира.

«Дорогой Самед Вургун! — обращались к нему члены литературного кружка Азербайджанского государственного университета. — Читая Ваши произведения, мы чувствуем, что Вы много и упорно изучали труды классиков мировой поэзии — Пушкина и Байрона, Лермонтова и Гейне, Низами и Физули, Шевченко и Маяковского, Вагифа и Сабира. Мы хотели бы знать, как Вы работаете над своими поэмами, драмами и стихами, как отбираете слова, вызывающие высокие человеческие чувства и открывающие сердца?»

Большинство корреспонденции, полученных еще при жизни Самедом Вургуном, — свидетельство популярности азербайджанского поэта среди широких масс, народности советской поэзии, доступной миллионам. Они свидетельствуют также о великом единении всех братских советских литератур и о том благотворном влиянии, которое оказывают советские литераторы на творчество писателей социалистических и развивающихся стран, на прогрессивных литераторов Запада и Востока.

«…Как жаль, дорогой Самед, что сегодня нет с нами тебя — нашего азербайджанского друга! В стране, где мы сейчас находимся, тебя знают и любят многие…»

Так писал Самеду Вургуну в письме из далекого Пакистана поэт Николай Тихонов.

Письмо из Саратова. Автор его — внучка великого русского революционного демократа Н. Г. Чернышевского Нина Михайловна Чернышевская:

«Уважаемый товарищ Самед Вургун! Шлю Вам привет с берегов Волги, с родины Николая Гавриловича Чернышевского. Здесь, в Саратове, находится его Дом-музей, созданный в 1920 году но декрету В. И. Ленина. Не раз бывали у нас Ваши соотечественники-азербайджанцы, с которыми я подолгу беседовала о Чернышевском. В своей новой музейной экспозиции мы хотели бы отразить идейное влияние Н. Г. Чернышевского на писателей, драматургов и поэтов всех братских республик Советского Союза. Не заинтересует ли Вас тема о Чернышевском в Ваших литературных трудах? Мы хотим, чтобы и Ваш голос, в числе видных национальных поэтов и драматургов, дошел до сердец молодежи нашего города на Волге».

«На филологическом факультете Одесского государственного университета, — писала студентка С. Музыченко, — был организован семинар по изучению литературы народов СССР. Когда мне предложили назвать фамилию автора, творчество которого я хочу изучить, я сразу назвала Ваше имя. Меня всегда интересовали и волновали Ваши произведения. И мне казалось, что лирика является Вашим любимым жанром. Именно о Вашей лирике я и хочу написать доклад».

Самед Вургун — автор ряда произведений драматургии. Естественно, что многие работники искусства — артисты, режиссеры, музыканты — обращались к нему с просьбой принять участие в подготовке для них драматургической, вокальной и музыкальной программ.

Народная артистка Союза ССР Тамара Ханум из Ташкента писала:

«Дорогой Самед Вургун! Не найдете ли Вы время написать для меня небольшое, но очень высокохудожественное произведение, как Вы это всегда умеете делать. Такое произведение я могла бы дать нашим узбекским композиторам переложить на музыку. Я в честью буду петь это произведение всюду, где мне суждено будет петь на своем веку…»

Незадолго до своего пятидесятилетия Самеду Вургуну довелось быть в городах и селениях Болгарии. Там, в этой братской стране, он встречался с десятками людей. И вот как отклик на его посещение — письмо от болгарской девушки Кремены Божиловой.

«Пишу Вам из солнечной Болгарии. В моей памяти навсегда останется вечер, который Вы посвятили нам, учащимся. Я храню как большую ценность подаренные мне Вами стихи. Все мы любим Ваши произведения потому, что они близки к нашей жизни. В стихотворении «Банкет» Вы восклицаете: «Да, я — наследник двадцати шести!» В поэме «Негр говорит» есть такие строки:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Долгое время наши ребята не понимали значения этой цифры, но неделю назад, изучая историю СССР, мы узнали о 26 бакинских комиссарах, зверски расстрелянных оккупантами в песках Туркмении. Наверное, Вы часто думаете о них, и Ваши слова становятся сильнее, понятнее. Я люблю поэзию, я очень люблю эти маленькие строчки, в которых так много сказано».

Популярность поэта среди советских и зарубежных читателей вполне понятна. Он являлся одним из зачинателей азербайджанской советской поэзии, прошел большой путь от учителя сельской школы до академика. Возглавляя ряд лет Союз писателей Азербайджана, Самед Вургун требовал, чтобы литераторы в своих произведениях воссоздавали правдивую историю жизни и борьбы народа, и показывал в этом пример.

В годы Великой Отечественной войны им было создано много боевых стихов и песен, проникнутых жгучей ненавистью к фашизму, гитлеровским захватчикам. Их читали и распевали бойцы азербайджанской дивизии под Керчью, Севастополем и Моздоком.

В свое время в качестве члена делегации Верховного Совета СССР Самед Вургун посетил Англию, а затем, как видный деятель культуры, был участником Вроцлавского конгресса мира. Под впечатлением зарубежных встреч он написал гневные строки, обличающие империалистических колонизаторов и поджигателей войны, призывал народы к борьбе за мир, свободу и независимость.

Прославляя в стихах и поэмах героизм бакинского рабочего класса, его славное революционное прошлое и трудовые подвиги сегодняшнего дня, Самед Вургун звал народ вперед — к коммунизму, воспевал Коммунистическую партию — знаменосца века.

Работая над собственными произведениями, Самед Вургун одновременно широко популяризировал в широких массах творчество классиков мировой поэзии — Пушкина, Лермонтова, Шевченко, Низами, Шота Руставели, Физули. Его перу принадлежат переводы на азербайджанский язык таких шедевров поэзии, как «Евгений Онегин», «Лейли и Меджнун», «Витязь в тигровой шкуре», и многих других.

Можно без преувеличения сказать, что значительную часть своего времени поэт проводил в самой гуще народа. Его часто можно было встретить в студенческих аудиториях, на промыслах Бухты Ильича, у колхозников Шемахи, чабанов горных эйлагов, среди певцов-ашугов, бойцов Советской Армии и Флота. Он вел большой разговор о советской литературе, читал слушателям лекции, отвечал на многочисленные вопросы, прислушивался к советам и пожеланиям читателей.

В мае 1956 года, когда в городах и селениях Азербайджана расцвели пышным цветом фруктовые сады, поэту исполнилось пятьдесят лет. Его вдохновенный труд борца был отмечен высокой наградой — еще одним орденом Ленина.

В те юбилейные дни по воздуху и по земле, пересекая пространства и границы, вновь шли в Баку белые, синие, розовые конверты, поздравительные телеграммы. Его приветствовали рабочие, колхозники, партийные работники, редакции и издательства, советские и зарубежные писатели, друзья и товарищи. Свыше тысячи телеграмм получил поэт в те дни. Его юбилей превратился в поистине всенародное торжество азербайджанского народа.

И вот настал юбилейный вечер — 12 мая 1956 года. Со сцены на зрителей смотрел огромный портрет Самеда Вургуна. Его добрые, внимательные глаза как бы говорили: «Я с вами, друзья мои, я всегда с вами».

Если бы зал азербайджанского театра оперы и балета мог вместить не полторы тысячи людей, а полтораста тысяч, он тоже был бы заполнен до отказа.

Тогда же автору этих строк всюду задавали один и тот же вопрос:

— Вы из Баку? Как здоровье Самеда Вургуна? Есть ли надежда на выздоровление? Чем можно ему помочь?

Атмосфера заботы и любви к народному поэту витала над залом, в котором отмечался славный юбилей. Все знали, что тяжело больной Самед Вургун не может присутствовать здесь. Но все еще была надежда на то, что его воля к жизни победит тяжелый недуг, что он еще выступит с этой высокой трибуны.

В этот день группа московских писателей посетила промысел Нефтяные Камни. Узнав среди гостей Константина Симонова, рабочие попросили его прочесть переводы стихов Самеда Вургуна. И там, среди бушующих волн и угрюмых скал, прямо на эстакаде, окруженной стихией моря, прозвучал в русском переводе могучий голос народного поэта.

…Вернемся, однако, в театр имени М. Ф. Ахундова. С докладом о творчестве поэта выступил писатель Мирза Ибрагимов. Он охарактеризовал Самеда Вургуна как крупнейшего мастера советской поэзии, мужественного поэта-гражданина, борца за народное счастье. С приветствием к нему обратились его друзья и соратники Павел Антокольский, Платон Воронько, Гафур Гулям, Георгий Леонидзе, Наири Зарьян, Константин Симонов, представители рабочих и колхозников, зарубежные гости.

С глубоким вниманием прослушали собравшиеся письмо Самеда Вургуна, которое прочитал брат поэта М. Векилов:

«Дорогие, уважаемые товарищи!

Ваш Самед Вургун».

Сегодня вы отмечаете пятидесятилетие простого советского поэта. Примите глубокую благодарность и приветы, идущие из глубины моего сердца, за оказанное вами мне внимание.

Я всю жизнь гордился тем, что был рядовым членом великой Коммунистической партии…

Дорогие мои читатели, временные обстоятельства лишили меня возможности участвовать в сегодняшнем вашем собрании.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Желаю вам самого драгоценного из всех благ мира — здоровья. Я надеюсь, что мы снова встретимся в ближайшем будущем на арене нашей борьбы!

Поэт, воодушевленный любовью народа, тронутый вниманием своих читателей и друзей, мужественно переносил тяжелые физические страдания, вызванные болезнью. Еще за несколько дней до своей кончины он уверял близких и друзей, что обязательно напишет новую поэму. В этих словах было много оптимизма. Зная, что его состояние причиняет людям горе, он хотел вселить в друзей бодрость. В этом еще раз проявилось величие души Самеда Вургуна.

Но вот скорбная весть разнеслась по республике, по всей стране.

27 мая 1956 года в вечерний час, когда солнце садилось над Каспием и в любимом городе Самеда Вургуна — Баку зажглись огни, усталая голова поэта склонилась на подушку, чтобы никогда больше не подняться. До глубокой ночи в квартиру поэта шли люди, чтобы запечатлеть в памяти любимый образ, еще раз взглянуть на благородные седины человека, отдавшего жизнь до последнего вздоха своей Отчизне.

В те траурные дни опять загудели провода, передавая сотни и тысячи телеграмм соболезнования, опять письмоносцы с туго набитыми сумками относили на квартиру поэта скорбные письма друзей и читателей.

Три дня в глубоком молчании тянулись вереницы людей в зал Азербайджанской филармонии. На высоком постаменте, увитом черно-красным крепом, в окружении сотен венков из живых цветов стоял гроб с телом поэта. Вся республика прощалась со своим замечательным сыном.

Потом траурная процессия двинулась по притихшим улицам Баку к аллее Почетного захоронения. Жители столицы толпами выстроились вдоль тротуаров — нефтяной Баку еще не видел столь торжественных и массовых похорон. Слава поэта шла за его гробом.

— Дорогие товарищи! Братья, — сказал в своей речи писатель Сулейман Рагимов, — закрыл свои орлиные очи великий певец нашего народа, знаменосец азербайджанской советской поэзии Самед Вургун… Имя Самеда Вургуна, как бессмертный дастан, будет вечно жить в сердце народа.

— Ты всегда будешь с нами в неумирающих строках твоей поэзии, — сказал у свежевырытой могилы русский поэт Семен Кирсанов.

— Ушел от нас седой орел азербайджанской поэзии. Но похоронить Самеда нельзя. Невозможно отнять у народа любимого поэта. Прощай, наш дорогой друг! — Эти слова произнес Расул Гамзатов.

…Правительство Азербайджана, идя навстречу пожеланиям трудящихся, приняло решение увековечить имя народного поэта. Славным именем Самеда Вургуна назван Азербайджанский русский драматический театр, кинотеатр на Приморском бульваре, улица и новая площадь у вокзала. Там же возвышается сегодня памятник Самеду Вургуну, напоминая современникам и потомкам о бессмертии и славе поэта.

Тридцать лет прошло с тех пор, как ушел из жизни поэт, но его мужественные строки навсегда останутся нынешнему и грядущим поколениям.

Казах — Баку.

 

ПОД СЕНЬЮ АЙ-ПЕТРИ

Тех, кто бывает на Южном берегу Крыма, всегда поражает нескончаемый поток автобусов и легковых автомашин, устремляющихся по нижней дороге в Алупку. Там, под сенью величественной вершины Ай-Петри, в окружении вечно цветущего парка, высится уникальный дворец, обращенный своим южным мавританским фасадом к морю. Его зубчатые верхушки стен, причудливые башенки и бойницы, а также внутреннее убранство восхищают оригинальностью и совершенством форм. Силуэты дворца, выложенного из серо-зеленого диабаза, органически вписываются в Ай-Петри и окружающий ландшафт, создавая иллюзию, что дворцовый комплекс — фантазия самой природы, а не творение рук человеческих.

Интерес к Воронцовскому дворцу-музею настолько велик, что лишь за один год его посещают до 800 тысяч экскурсантов, в том числе иностранные туристы из ста с лишним стран мира.

Имя бывшего владельца дворца графа М. С. Воронцова хорошо известно истории: сын царского дипломата, участник русско-турецких войн и Отечественной войны 1812 года, генерал-фельдмаршал, генерал-губернатор Новороссийского края и Бессарабии, наместник Кавказа, крупнейший помещик-крепостник и удачливый промышленник. Его великолепный дворец в Алупке, сооруженный в 1830—1840 годах руками крепостных умельцев, солдат и вольнонаемных мастеров, на протяжении трех четвертей века вызывал зависть российских вельмож и коронованных владык мира.

Хранители Алупкинского архитектурно-художественного музея рассказывают, что фактически дворец строился, оборудовался и украшался уникальными творениями искусства не десять, а восемнадцать лет. Лучшие русские и украинские каменотесы, мраморщики, штукатуры, столяры, лепщики, резчики по металлу и дереву доставлялись сюда из обширных родовых имений Воронцовых, особенно из Владимирской, Тульской и Киевской губерний. В архивах музея сохранились имена выдающихся мастеровых — Гавриила Полуэктова, Романа Фуртунова, Наума Мухина, Якова Лапшина, Максима Тисленко и целых крепостных семей крестьян-строителей.

Решив сделать Крым своей главной южной резиденцией, Воронцов первоначально заказал проект нового дворца известному архитектору Боффо, автору помпезного одесского дворца генерал-губернатора. Однако через год с небольшим после закладки здания граф решил, что оно должно быть более современным, отвечающим моде и вкусам Европы, и договорился в Англии с другим зодчим. Им стал придворный королевский архитектор Эдуард Блор, прославивший свое имя участием в сооружении Букингемского дворца в Лондоне, замка Вальтера Скотта в Шотландии и других выдающихся архитектурных шедевров в разных графствах метрополии. По свидетельству научных сотрудников музея, сооружение дворца Воронцова обошлось знатному вельможе, не считая строительных материалов, в девять миллионов серебром — баснословную по тем временам сумму.

После победы революции и изгнания из Крыма Врангеля и интервентов Алупкинский дворец, куда были свезены и другие сокровища крымских богачей, стал историко-бытовым музеем и распахнул свои великолепные хоромы для массового посещения. Крымский ревком неукоснительно исполнил телеграфную директиву В. И. Ленина от 26 февраля 1921 года об охране художественных ценностей, картин, фарфора, бронзы, мрамора и т. д., хранящихся в ялтинских дворцах и частных особняках.

Чрезвычайно сложная обстановка в Крыму при вторжении гитлеровских орд на побережье не позволила эвакуировать многие художественные ценности. Помимо собраний произведений искусства Алупкинского музея там остались 150 полотен живописи из Русского музея в Ленинграде и несколько десятков картин из галереи Симферополя, присланных накануне войны для временного экспонирования.

Любопытно и странно, что в мрачные времена фашистской оккупации, когда большинство музеев, дворцов и храмов гитлеровцы превращали в казармы, склады снарядов, конюшни и застенки, Алупкинский музей действовал и был открыт для посещения немецкими офицерами и их гостями. Мало того, в административно-хозяйственных корпусах дворца разместились румынская и немецкая комендатуры, личный состав которых помимо других функций нес охрану дворца. Немецкие власти назначили даже хранителя музея, вручив ему охранную грамоту за подписью самого Альфреда Розенберга — имперского министра по делам оккупированных восточных территорий и заместителя фюрера по партии.

Этот беспримерный факт озадачил многих. Чем объяснить такой невероятный, из ряда вон выходящий акт фашистских властей на Южном берегу Крыма? Никаких документов об этом в архивах музея нет. Немногие местные жители, которые оставались в Алупке в период оккупации, тоже ничего рассказать не смогли: они не имели доступа в музей.

Прояснить, если не разгадать до конца эту историю помог случай. Как-то отдыхая в одном крымском санатории близ Алупки, я встретился с известным советским военачальником, генералом армии, дважды Героем Советского Союза И. А. Плиевым и услышал от него любопытный рассказ:

— При освобождении 10 апреля 1944 года Одессы в руки разведчиков моей конномеханизированной группы войск попалось несколько не успевших бежать чиновников из администрации Розенберга. Один из них, — продолжал Исса Александрович Плиев, — находился более года в Крыму. Он показал, в частности, что Воронцовский дворец был обещан лично Гитлером фельдмаршалу фон Манштейну в качестве дара за его операции на юге. На этот «дар», добавил пленный, рассчитывали также союзники фюрера: пресловутый маршал Антонеску и фашистский диктатор Венгрии адмирал Хорти. Вероятно, именно это заставило германское командование в Крыму сохранить дворец.

Однако при наступлении советских войск гитлеровцы успели разграбить музей и увезти многие уникальные произведения искусства. Спустившаяся с гор партизанская разведка установила, что фашисты, заминировав дворец, подготовили его к взрыву. Рискуя жизнью, разведчики пробрались через фронт в штаб Отдельной Приморской армии и предупредили командование о готовящемся злодеянии. В Алупку была брошена штурмовая группа, в составе которой были саперы. Так был спасен замечательный памятник архитектуры.

Уже в начале 1945 года дворец был приведен в относительный порядок. В феврале того же года в дни Ялтинской конференции глав трех великих держав там была размещена британская делегация во главе с Уинстоном Черчиллем. Английский премьер подолгу восхищался изумительной архитектурой дворца и его «львиной» серией — скульптурными фигурами львов на парадной лестнице южного фасада. Говорят, что он даже зондировал возможность приобретения скульптуры «Спящий лев» работы итальянца Бонанни.

В послевоенные годы коллектив музея с энтузиазмом трудился над пополнением экспонатов, расширением экспозиции, занимался обширной культурно-просветительной деятельностью. В наши дни эта работа приобретает все более научный и целеустремленный характер.

Итак, советские разведчики и реставраторы-искусствоведы, как и в случае с сокровищами знаменитой Дрезденской галереи, сохранили для народа шедевр архитектуры — уникальный дворец над Черным морем.

Ялта.