— Яробор —
На той железной телеге нас довезли до самого города. И взаправду стольный град. Я глядел по сторонам и диву давался. Вокруг нас вверх уходили стены огромадных домов, на дюжину саженей, не меньше. В каждом окне стекла в два-три аршина, ровненькие-ровненькие. Сколько изб там было составлено одна на другую, со счёту сбиться можно.
И люди. Они ходили, ряженые непривычно, по широкой улице, устланной тем самым серым наносом, что и дорога, где бой был. Люди ходили по окраинам, а посерёдке ездили телеги. Сами собой. Их было так же много, как и людей. Видимо-невидимо. Я даже закрыл глаза, чтоб в думах порядок навести.
В голове кружилась птичкой-невеличкой спасательная мысль. Люди всегда те же, что тысячу лет назад, что сорок тысяч. Ну, наряды другие, ну, возы самоходные, ну, дома высотные. Люди те же.
Я открыл глаза. Прохожие огибали нас, посматривая косо на наши одёжи да на наручи жёлтые, словно это клеймо было. Глаза стали присматриваться к мелочам, а внутренний колдовской взор довершал рисунок бытия. Вот беззаботные юнцы, шумно обсуждали какого-то препода. Что это за чин такой я не стал выслушивать, потом узнается, как и то, почему он их загрузил каким-то сопроматом, но, видать, не так уж тяжка та поклажа, раз такие костлявые да немощные снести смогли. Всяко легче брёвен для сруба да мешков с мукой на мельнице.
Юнцы остановились и поглядели в след очень легкомысленно одетой девице, цокая языками, и называя её классной тёлочкой. Ещё пара странных слов.
Девица горделиво прошагала в чёботах с высоким-высоким каблуком. Даже дивно, как ноги не переломала, идя нарочито важным шагом.
Мимо прошёл гладко выбритый мужчина, от которого запахло резким непривычным благовонием. На мужчине был тёмно-серый сюртук с портами из дорогой, слегка поблёскивающей, как шёлк, ткани. Светло-голубая сорочка и шейная тряпица в пару были сюртуку. На ногах блестящие чёрные обутки, как те, что у Градислава были. Мужчина презрительно смерил нас с ног до головы, отчего мне захотелось открутить ему голову и насадить на странный фонарь о трёх сменяющих друг друга цветных огнях. Я стиснул кулак, услышав короткое «Ой» от Лугоши, чью ладонь держал своей руке.
Я перевёл взгляд. Недолече не молодая уже баба объясняла малому дитяти, что какой-то лего они покупать не будут, но ребятёнок орал во всё горло, мол, хочу и всё. Потерявшая терпение баба поволокла дитё прочь, злая как цепная собака.
И все мужики без шапок. Все бабы простоволосы. Срам да и только.
— Дядя Яробор, — начала Лугоша, указал на другую сторону улицы, — а я знаю, что это.
— Что? — коротко спросил я, подняв бровь и переведя взор в ту сторону.
— Это трактир.
Я присмотрелся. И правду трактир. За большим стеклом было видно, как за столами сидят люди и едят, обсуждая промеж себя всякое.
— Дядь Яробор, пойдём, посмотрим. Я ж никогда в трактире не была.
— Да ты только в деревню бегала людей издали смотреть. Скотину видела и дома, — усмехнулся я.
— Я пока в трясине не утопла тоже в тереме жила. Кажется. Наверное, да. Плохо помню. И коров было вот столько.
Девчурка показала мне растопыренные ладони, явив десяток перстов.
— И свиней стокма же. А кур и гусей без счёту.
— Так уж и без счёту? — усмехнулся я простоватой ручейнице.
— У меня пальцы кончились, — не смущаясь ответила та. — Пойдём. Я всегда хотела на трактир поглядеть. В соседнее село когда народ ездил, всё бахвалялся, как в кабаке хорошо.
— Ну, пойдем, — протянул я, и мы шагнули через улицу. — Токмо, ты жёлтое колечко спрячь. Не по нраву они мне.
Лугоша кивнула и убрала свой наруч за пазуху. Я тоже положил в мошну на поясе. Потом достану при надобности.
Сбоку что-то дико завизжало. Я глянул. Белая гладкая низкая карета скуля колёсами остановилась совсем рядом со мной, едва не коснувшись бедра. Из оконца почти по пояс вылез мужик и стал браниться как полоумный.
— У тя чё, урод, глаз нет?! Ты чё под машину кидаешься, ублюдок! Бампер после тебя ремонтировать, как после тупой собаки!
Я побелел от ярости. Всё нутро свело. Холоп голос повышает. На божество.
Он бранился, а я подошёл к нему и, скрипя зубами, схватил сквернослова за горло. Мужик захрипел и попытался руками разжать мои пальцы, но слабоват он был.
— Дядька, не надо, — услышал я звонкий голос Лугоши. — Пусть живёт юродивый. Ну, дядька, пожалуйста. Мы в трактир хотели, а не на скотобойню.
Я, тяжело дыша, разжал руку, а потом положил ладонь на подоконник окошка.
— Язык вырву и брошу тупым собакам, может он им более пригодится, — выскользнули тихие злые слова, обращённые к этому выродку.
Под пальцами заскрипело железо двери и лопнуло, осыпавшись мелкими осколками на лавку и дорогу, стекло.
Ко мне подскочила Лугоша и поволокла за собой. Я вдохнул и выдохнул, смиряя ярость. Так мы и шагнули в трактир. Я сразу стал рассматривать корчму. Рядом был пустой столик с лавками, туда мы и сели. Я ещё раз глянул сквозь окно, узрев, что та карета с вымеском стоит на месте. Только огни у ней начали жёлтые то вспыхивать, то гаснуть. В трактире воцарилась тишина. Все смотрели на нас. Некоторые достали свои зеркальца и подняли, так что они оказались меж глазами и нами.
— Эй, трактирщица! — позвал я кабацкую девку, что стояла неподолече. — Снеди нам!
Девка, прикусив губу и поглядывая то на нас, то на окно, подошла к столику. В глаз у ней читалась опаска. Правильно. Богов бояться надобно, дабы почтение проявлять.
— Вот меню, — сглотнув комок в горле, произнесла она.
На столик легла книжка в красной обложке с буквами на ней. Меню, тебю, ею. Чуднее слова.
— Дядь, а что здесь написано? — спросил полушёпотом смущённая Лугоша.
— Су-ши бар, — по слогам прочёл я непривычное письмо, а потом открыл книжицу. — Наверное, сушёная рыба такая, бар называется. Это, я разумею, чтоб выбрать могли по рисункам. Умно, но дорого. Одна бумазея сколько стоит, а всяк её пальцами тискает, сотрется быстро. Хозяевам убыток будет. А рисунки нарочитые, добротные. Ты чего хочешь? — спросил я у Лугоши.
— А вот это, — осторожно показала ручейница в что-то забавное и цветное. — И вот это.
Я повернулся к трактирной девке, услышав тихий голос недалече.
— Это либо офигенный косплей, либо он из этих.
— Вот клоуны, — раздалось из другого угла.
Там сидело двое стражей. Стражники, коих я опознал по таким же, что у стрельцов, пищалям, были одеты в светло-серые кафтаны с золотистыми полосками на плечах. Те, открыв рты, глядели, что будет дальше.
— Не суетись, — ответил один из них своему собеседнику, — досмотрим шоу и примем, как тёпленьких.
— Нам, — начал я, пропустив мимо ушей непонятные чужие слова, сказанные явно про нас, — вот эту снедь, вот эту, этот кисель, и красну рыбицу с бел зерном в листе верчёную. И крынку хладного кваса.
Я оглядел с ног до головы девку, отчего она одёрнула подол короткого платьица, безуспешно стараясь натянуть его ниже колен.
— Мороженное, васаби, ролы с лососем, мисосуп, квас и кофе. Так?
— Должно быть, — я вздохнул и брякнул на стол две монеты, заставив девку вздрогнуть, а потом подумал, что не пристало жадничать, и положил ещё одну. — Три копейки серебром. Принесёшь быстро, добавлю.
— У нас можно безналичный расчёт, — вжав голову в плечи, произнесла девица. — Тебе серебро по весу? Чем тебе чеканки не угодили? — недоумевая, уставился я неё. Видать, я и взаправду страшно выгляжу. Вон, вся побледнела, и покосилась на стражников, что сидели тут же. Вот, только таращились они не на нас.
Я посмотрел на окно, а там народ бросился в рассыпную, обступая девичьи фигурки в синих платьях.
— А-а-а, по нашу душу пожаловали! — протянул я. — Так разумею, что тот колдунишка о нас донёс уже.
— И что? — спросила Лугоша, привстав со скамьи и с любопытством вглядываясь в новых гостий.
— А ничего, — усмехнулся я, а потом обратился к кабацкой девке. — Что столбом стоишь. Неси снедь. Али серебра мало?
Трактирщица бросилась куда-то бежать, всё оборачиваясь на тонкие фигурки за окном, а те стояли, словно не спешили никуда. Народ тихо зашептался.
— Она и одна к беде, а тут целых три… — произнёс стражник, горестно сглотнув.
— Мы умрём? — заскулила какая-то баба за дальним столиком, готовая вот-вот разрыдаться.
— Тихо, тихо. Я в МЧС работаю. Я их часто видел. Не всегда они к смерти. Может, обойдётся, — успокаивал её мужик.
Я вздохнул и глянул туда, куда убежала трактирщица. А та выскочила обратно очень быстро, неся поднос с яствами. Поставив дрожащими руками его на стол, она быстро спряталась, не взяв серебра.
Наконец гостьи шагнули к нам. В кабаке окончательно стихло. Тощие девушки прошли прямо сквозь стекло, не разбив его, а потом подняли руку в знак приветствия.
— Здрав буди, Яробор Двулесович, Велесов внук, — произнесла старшая, у ней ещё странный намордник из тонкой голубой ткани на ниточках на лице одет был. Словно тряпица от кашля.
— И ты здравствуй, — ответил я, пододвинув себе поднос с угощением, — Чума, племянница Мары Моревны.
Лугоша ловко подхватила два кубка с едой и маленькую ложечку. Я сжал губы, так как ложка была одна. Видать, эта дурёха забыла положить со страху.
— Присоединяйтесь, — показал я рукой на пустующее место на лавке.
— Мы в служебном обличие. Не хочу карточку светить.
— Понахватались слов новодельных, аки псы блох, — усмехнулся я, подняв чашку с жидким киселём, который трактирщица обозвала мисосупом, и отхлебнул через край. Пустой он, этот кисель, непривычный, но как диковинку можно отведать.
— Ты серебром платить хотел? — спросила Чума, увидев монеты на столе.
— Ну не златом же, — огрызнулся я.
— Сейчас не так платят.
— Ты мне остальных не представила, а уже поучаешь. Я ж могу и взашей прогнать, — выдавил я, заставив народ в трактире ахнуть.
— Ну что же, справедливо, — согласилось мора Чума, указав на девушку в обляпанном кровью длинном платье. — Это новенькие наши. Старые не успевают счёт смертям вести, так людей много стало. Это Травма. А это наша младшенькая, Искорка. Девчонка вытащила из ушей тонкие верёвочки с камешками на концах, от которых шла тихая музыка, и достала палицу небольшую. Конец палицы затрещал крохотной молнией.
— Чума павшим от всякой заразы счёт ведёт, это я помню, — вздохнул я. — Вот эта — смерти кровавой. А ты чем, юнница, занимаешься? Али теперя за побитых молнией не Перун ответсвует?
— Я гроза электриков, — произнесла та.
— Ну, раз знаешь теперь кто мы, — продолжила Чума, — буду тебя поучать. Сейчас деньги не золотые и серебряные. Сейчас бумажные.
— Деревянные? — изумился я. — Так у меня в лесу дерева столько, что княжество купить могу, вместе с князем.
Моры одновременно засмеялись.
— Нет, всё сложнее. Злато в казне хранится, а бумажки лишь написанное о них обещание оплаты.
— Все долговыми расписками платят, — пробормотал я. — И бунта нет? Ведь казначеи и обмануть могут. Злато у них, что хотят, то и сделают.
— Ну, обманывают порой. Как без этого, на то они и казначеи. Но это чуть-чуть. Потому и бунтуют одиночки. Не страшно.
Чума поглядела на Искорку и достала небольшой сумы бумажный свёрток. Пока мы разговаривали, Лугоша уплетала ложечкой пахнущую молоком и ягодами снедь, время от времени облизывая испачканные губы. Ручейница переводила любопытный взгляд то на меня, то на помощниц богини смерти.
— Платят ныне и вовсе без бумажек, — продолжила Чума, раскрыв свёрток.
Она достала оттуда небольшую тонкую вещицу с буковками и цыфирями и протянула мне.
— Честным словом? — усмехнулся я, взяв вещицу.
— Почти. Это банковская карточка. Она помнит, сколько злата-серебра у тебя в казне лежит. Расплатишься, там деньги из кучки в кучку перекрадут. Пин-код четыре нуля. Это чтоб не забыл. Украсть-то у тебя не украдут.
— И сколько у меня злата-серебра?
— Четыре фунта червонных задатка. Это много. Это две тьмы по великому счёту деревянных рублей. Ещё по полфунта златом ежемесячно будут тебе в кучку подкладывать.
— Забавно, — ответил я, покрутив карточку в пальцах, — токмо не понятно.
— Дьяк тебе срочно нужен, — пробормотала Чума.
Я кивнул и взял пальцами комочки белого зерна с красной рыбой, отправив их рот. Забавная снедь. Ролы, кажется, называются. Я поднял ещё одну как раз в то время, когда Лугоша вскочила с места и схватила стеклянный кувшин с квасом. Она сделала несколько больших глотков.
— Горькая зелёная гадость. Хуже редьки с чесноком.
Я усмехнулся, а потом отпил чёрной жижи из маленькой чеплашки. Она приятно прокатилась по горлу.
— Кофе, — подсказала Чума. — Что с дьяком решил?
— Нужен, — согласился я, ещё раз отхлебнув кофия, — только они в ряд не стоят, готовые в лес податься.
— Есть у меня на примете один, — подала голос Травма, — не помер пока. Если поспешим, то будет у тебя и дьяк, и хакер.
— В пекло его, подождёт, — ответил я, выискивая глазами трактирщицу, — Кофия ещё!