— Яробор —

Я сидел на лавке в красном углу, наблюдая, как при свете лучины возится за столом, особливо для этого дела поставленным, мой новоявленный дьяк Андрюша. Пухлый парень, был весь исцарапан после своего падения с высоты восьми с небольшим саженей, что не прошло для него даром. Он и сейчас ёрзал на лавочке, потирая временами ушибленное гузно. Парень боязливо озирался на меня, протягивая к хитрому коробу медные жилы, обёрнутые той же самой шкурой, из которой были сделаны те яркие наручи. Он называл их проводами.

Я сперва долго и придирчиво вглядывался в этот короб, наполненный непонятным медным литьём и ветряными колёсами. Андрюша назвал это цифровыми технологиями. Я не сразу понял, а потом взаправду нашёл на зелёной дощечке, в омеднённых щелях-прорезях которой крепились всякие премудрости, множество разных цифер и заморских закорючек.

На столе поставили большое чернёное зеркало, то бишь мо-ни-тор, и доску с буквицами. Там же валялась полукруглая вещица, обозванная почему-то крысой.

На чудо новоявленное глазела Лугоша. Она отодвинула кутную занавесь и, поджав ноги, сидела на лавке, распираемая любопытством в бабьем куте, в коем часто ночевала. Ручейница одела на себя сарафан синий, как цвет незабудки, и белоснежную рубаху. На шее висели малахитовые бусы, а в длинную косу она вплела алую шёлковую ленту. Но что примечательно, кросс-сов-ки она не сняла. По ноге впору пришлись они ей, да по сердцу.

Из подувала печи вынырнули три мордочки анчуток, непрестанно шевелящиеся и топорщащиеся усами. На пороге терема в двери сидел старый бер, медленно шевеля челюстью и пережёвывая ревень, который очень любил.

Я же разбирал выданные мне грамоты, вполглаза посматривая на увальня. А грамоты были прилюбопытнейшие. Пасы-порт был багряной книжицей, где написали моё имя и прикрепили на хитрый клей рисунок с моей личиной. То называлось фо-то-гра-фи-яй. Рисунок смастерили весьма шустро, посадив меня на скамью перед большим стеклянным глазам и сверкнув ярким светом. Но та книжица для людей, а вот второй грамотой был свиток с колдовской печатью и писаный как на кириллице, так и на глаголице. С этим свитком я мог входить под колпак города беспрепятственно, равно как и покидать его. Карточка со златом-серебром лежала на самом краю столешницы. Вместе со свёртками грамот от купленных в кампутерной лавке диковин. Я всем приобрёл по зеркальцу хитрому. Себе в чёрной оправе, думая потом хохломой украсить. Лугоша выпросила даже два зеркальца, одно махонькое, цвета одуванчика по весне, второе белоснежное, большое, планшеть называется. Она сейчас сидела и водила зеркальцем перед собой, а то запоминало узримое. Девка по дороге всё встречное поперечное заставило зеркальце запечатлеть. Андрюша бурчал, что так она посадит бутырею в нуль, токмо куда это, я не понял. У меня нуля в тереме не было, да и во всём моём лесу тоже.

— А где у вас розетка? — вдруг спросил увалень, выглядывая что-то по стенам и под столом. В руке он держал конец провода с двумя торчащими железными стебельками.

— Это что и для чего? — хмуро уточнил я у него, сгребя грамоты и карточку в ларец с золотом и самоцветами.

— Электричество нужно для работы, — как-то печально он произнёс.

— Лугоша, — позвал я девку, — ты искричество не видела? А то станется от тебя всяк покупки поиграться умыкнуть. Оно, мож, тебе и без надобности вовсе, а разобьёшь нужную вещь.

— Вот, — сказала неПоседа и протянула малую корзинку с тонкими как персты обрубками.

Андрюша закрыл глаза и тихо засмеялся.

— Это батарейки.

— Ты не скаль зубы! — рявкнул я и ударил кулаком по столу, заставив парня вздрогнуть и замолчать. — Объясни толком.

— Ну, электрическое питание, — заикнувшись, промолвил он, — вилку воткнуть нужно.

— Этой вилкой только в свином рыле ковыряться, — хихикнула Лугоша. — Сопли мотать.

— Ну, электричество, — совсем тоскливо протянул Андрюша.

Я встал и подошёл к парню, заставив того поёжиться и втянуть голову в плечи.

— Что ж ты, дурья башка, сразу не сказал, что ещё искричество купить нужно?

— Я думал, у вас есть.

— Как оно выглядит?

— Это как молния, только маленькая и в розетке. У нас в доме всё от электричества работает.

— Что ж ты сразу не сказал, что молния нужна. Я хоть и не Перун, но молнию попроще сваять смогу.

Я взял со стола Андрюшино зеркальце, так что оно осталось лежать на раскрытой ладони. Вторую ладонь поднял вверх, а указующий перст направил на вещицу. В тереме сверкнула ручная молния. Вот, только вместо работы зеркальце сначала задымилось чёрной удушливой гарью, а потом грохотнуло. Стекло разлетелось осколками, заставив меня поморщиться, а Лугошу взвизгнуть.

— Дурная безделушка, — процедил я.

— В печь её, эту оказию дурную. Что она пугает? — полным обиды голосом произнесла Лугоша, замершая, как изваяние.

— Нет. Дурно провоняется, пироги потом несъедобные печься будут, — ответил я, кинув вещицу в корыто с золой.

— Мой айфон, — простонал Андрюша так, словно я у него последние сапоги отнял. — Вы… вы… вы варвар, — дрожащим голосом произнёс он потом.

— Где взять электричество? — повысив голос, спросил я.

— Электростанция нужна. Но её не купить. Разве что бензиновую.

— Добро. Купим. Прямо сейчас на ночь глядя пойдём и купим. А ты сделаешь.

— Я не умею, — проканючил Андрюша, — но там ещё сеть нужна.

— Силки на перепела сгодятся?

Он мелко-мелко затряс головой, мол, нет.

— Интернет, — проблеял он, наконец.

Я схватил ларец с ценностями в одну руку, схватил за ворот второй недотёпу и прямо в избе поднял туман. Тут же и шагнул проторенной дорогой.

Колпак пустил нас беспрепятственно, словно запомнил. И посему очутился я прямо посреди той оживлённой улицы, где в трактир ходили.

Тут я и ахнул. Я ж думал, вынырну во тьме ночной, меня никто и не узрит, но город весь утопал в огнях самых разных. Всяк окошко полыхает, всяк столб солнышко своё имеет. Кареты, и те огнями сияют.

— Лепота-то какая, — услышал я сзади голос Лугоши.

Я вздохнул и обернулся. Тут всей честной толпой были. И ручейница, и Поседень. Даже анчутки прятались под ногами Лугоши, которая уже стыдливо краснела, оттягивая вниз футболку, к шортам. Разве что футболка была такая же, как и сарафан — незабудковая.

Народ, что шёл по своим делам, ахнул и разом отпрянул от нас, но шибче все же от седого медведя. Даже обидно стало. Я-то поопаснее буду дикого зверя.

— Дурные, — пробасил бер.

— Это вы дурные. Пошто за мной увязались?

— А пошто нам взаперти сидеть, дядька? — упёрла руки в боки Лугоша, — Где хотим, там и ходим. Ты лучше ответь, где этого мастера будем искать, что искричество наладит?

Я достал из мошны своё зеркальце-фон и протянул Андрюше, который согнулся в три погибели и тяжело дышал. Изо рта тянулась тонкая струйка слюны, словно он ягодой потравился и его выворачивать тянуло. Слаб желудком парень через туман ходить.

Он затравленно уставился на меня и сглотнул тягучую слюну.

— Позови на помощь Искорку. Она сказала, что можно её так найти, через моё зеркало.

Парень ещё раз сглотнул и взял вещицу, несколько раз ткнув в посветлевшее стекло.

— Ало, — раздалось оттуда.

— Я на громкую связь поставил, — с тошнотой в голосе произнёс дьяк-горемыка.

— Эй, живодёрка, — позвал я племянницу Мары Моревны, — помощь нужна.

— А повежливее никак?

— Сестрица милая, — вздохнув начал я, — приди на мой зов. Окажи милость.

Зеркальце несколько раз пикнуло и погасло. Пару мгновений спустя по ближайшему столбу пробежалась быстрее белки витая бело-голубая лоза, бросающая резкие тени на стены и дорогу, да мечущая яркие искры. Огненная лоза взметнулась до самого верха, заставив вспыхнуть и лопнуть бутыль со светом. На мостовую рухнула молния, обернувшись девчонкой, одетой в синие одёжи с шитым на спине черепом человечьим, который пронзает угловатая стрела, и надписью «Не влезай, убью». От девочки несло палёным мясом.

Она шмыгнула носом и бросила в сторону быстро остывающий кусок медной жилы.

— Я на работе, — произнесла она недовольным тоном. — Сегодня пятница, всякие придурки по пьяни в трансформатор лезут.

— Чудные слова, — улыбнулся я, — нам бы, как его там, електрика потолковее.

— Толковых нет. Мои клиенты — это идиоты, забывшие о технике безопасности.

— А если подумать хорошенько?

Искорка наклонила голову сначала в одну сторону, а потом в другую, соображая, что можно придумать.

— Я маячок на навигатор кину, там поищите, — наконец произнесла она, а потом взметнулась белым пламенем и исчезла. Зато зеркальце чирикнуло, как воробей.

Я испытующе поглядел на выпрямившегося, но ещё бледного Андрюшу.

— Что скажешь?

— Тут через дом, метка показывает, — вяло ответил он и показал пальцем вдоль улицы.

Я толкнул парня, и тот чуть не упал, но удержался и пошёл по неведомому указателю. Мы последовали за ним, распугивая своей разношёрстной ватагой встречных мещан, а иные даже останавливали свои кареты и блестели зеркальцами, запоминая наш лик.

Я слышал людской шёпот, смешанный с шумом колёс, утробным рычанием карет, телег и прочего воза, топотом множества ног.

Они показывали нам вслед пальцем, более всего дивясь беру. Но было и такое, что выскочит мужик из сеней или подворотни и столкнётся со мною взглядом. Тот час же пятится и немеет, чует силу мою. Хотя Лугоша, ежели вздумает, тоже могла бы своим взором мужика остановить, стоит ей повести крутой смоляной бровью, да прищурить живые, как её ручей, серые очи. Да только мала она ещё, лишь следом подбегала и сверкала памяткой, показав язык.

Идти в самом деле было не далече. Нужный нам мастер жил в трёхэтажном доме. Андрюша сверился с пометками и привёл прямиком к небогатой деревянной двери. Он назвал ряд окон чудным словом этаж, так вот на первом тот жил.

Все замерли в этих общих для всего дома сенях, прислушались. Из избы доносились режущая ухо женская ругань и невнятные бормотания мужика. И сдаётся мне, что пьян был хозяин, и не зря жена его бранила.

Я ухмыльнулся и провёл ладонью по бороде. Нужно мастера в чувство привести, дабы слова он смог уразуметь. Рука легла на кошель с деньгами, а глаза обвели моих попутчиков. Наконец я решил, как быть.

Одёжа на мне вновь сменилась, обретя привычный мне вид подбитой пунцовым шёлком медвежьей шкуры, накинутой поверх красного кафтана с козырем и златыми пуговицами. Порты черничного окраса были заправлены в багряные сапоги с загнутыми носами и высокими подкованными каблуками. Алый пояс свисал концами почти до самой земли. В руке знатный резной посох возник с яхонтом на навершии с куриное яйцо величиной. На руках перстни златые с самоцветами. Зеркальце волшебное на цепочку да к петельке на груди подвешено на манер часов карманных.

Я легонько постучал обитой железом пятой посоха в дверь, причём делать пришлось это дважды, не услышали с первого разу. Наконец дверь отворилась. На пороге стояла всклокоченная простоволосая женщина, чьи пряди были подрезаны очень сильно, а наряд был беден. Даже передник видал виды, хотя и зашит заботливо.

Она открыла, было, рот, но я поднял шуйницу и свёл персты щепотью, заставив её онеметь. Она, как ни силилась, но не могла открыть рта. В глазах возник страх. Она уставилась сперва на меня, а потом побелела и вжалась в стену, узрев Поседня.

Я стукнул посохом о пол и в дверь вбежали анчутки, скрывшись на кухне.

— Да чтоб вас, — раздался оттуда хмельной голос, и звон хрустальный. — Настя! Скорую давай! У меня белочка!

Я улыбнулся, а потом чинно шагнул на кухню. Высокий худощавый мужик с вихрастыми рыжими волосами оборонялся от трёх усевшихся на стол анчуток. Те разом верещали и скакали, наводя страху. Я взял почти порожнюю прозрачную бутыль и нюхнул. Оттуда потянуло вонью очень крепкой водки. Я поморщился и опрокинул бутыль в белое корыто, что стояло вместо столешницы в углу кухни. Зелье утекло в сливную дырку, не иначе в помойное ведро.

Всё старо, как мир честной. Мне даже мысли читать не надобно, чтоб всё понять. Мужик без работы чахнет, да пьет горькую. Денег нет, еды нет, дети разбежались. Жена пилит хуже пилы двуручной, а и сбежать не может — некуда. Такого в кулак надобно сжать, он после и спасибо скажет. Ежели справно службу нести будет, озолочу, а нет — всё одно подохнет спьяну. Отпущу домой, дав ему сухарей в дорогу, путь идёт по болоту. Ежели он сейчас жизнь не ценит, мне и подавно о нём радеть не надобно будет. Пьянь обрыдлая хуже юродивого.

Я отодвинул ногой стол и упёрся посохом в грудь мастера.

— Встань!

Мужик, вытаращив глаза, поднялся со своего места.

— Ты отныне мне служишь!

Он обомлел, не зная, что сказать. Я вышел из кухни, обратился к хозяйке, силой повернув её лицо в мою сторону. И что они так седого медведя боятся?

— Собирай пожитки. Или ты хочешь, чтоб он и далее спивался? У меня зелена вина и хмельного пива нет, а вот работа есть. И злато с серебром тоже. Мне и ремесленник нужен и горничная.

Она закивала головой так часто, что казалось, оторвётся та, не удержавшись на шее. А я достал из мошны денег бумажных. Дюжина алых листов с большими цифрами небрежно упала на пол.

— Задаток сие, — чинно произнёс я, а баба не могла оторвать блестящих глаз от этих бумажек.

— А знаешь ли ты думу мою? — продолжил я, глядя на Лугошу, переменившись в характере, — Новый терем срубить мне надобно. В старый челядь пущу, а сам в новый переселюсь. Кыш, хвостатые, — махнул я рукой на анчуток, прогоняя тех, путающихся под ногами. — Не всё мне в тёмной норе жить, хоромы нужны с красными косящными окнами из цельного стекла вместо слюдяшек. Я ведь покровителем цельной крепости буду.

У самого выхода ко мне подошла Лугоша, дёрнув за рукав.

— Дядь, тамо кто-то пришёл. У двери стоит.

Я шагнул в сени и шевельнул указующим перстом шуйницы. Дверь сразу отворилась, явив мне высокого и худого, как щепка, человека с впалыми глазами на сухом сморщенном лице.

— Слышь, батяня, — начал тот шепелявым голосом, — это типа тебе жряка нужен?

На раздумья времени не было. Я выставил перед собой длань, и мужика отбросило к двери, что напротив была, сломав замок на той. Полетели щепки и посыпалась пыль. Быстро шагнул к непрошенному гостю и наступил ему сапогом на грудь, мешая встать. Во мне было пудов семь, не меньше. Я стал легонько стучать кованной пятой посоха ему по лбу. Смертью не грозит это, но зело неприятно.

— По чьему научению, тварь смердящая, ты ко мне пришёл?

— Я сам. Я сам. Отпусти, в натуре. Не надо беспредела.

— Кто показал тебе на меня? — продолжил я, не обращая внимания на жалобный скулёж. — Обо мне не ведомо никому.

— Я показал, — раздался голос сбоку.

Я повернул голову. По лестнице ко мне поднялся высокий ладно скроенный парень. Одень на него кольчугу с шеломом, богатырь получится. Старался он держаться чинно, да только глаза у него были настороженные, как у загнанного зверя.

— Сказывай.

— В сети и средь наших прошёл слушок, что бог новый появился. В лесу живёт. Я тебя нечаянного на улице увидел. А мне на дно залечь надо. Вот я и решил, что лучше к тебе, типа как в монастырь податься. Я бегом этого за шкирку и к тебе. Прощупать, — он замолчал на мгновение, а потом задал вопрос. — Возьмёшь?

— Быстр ты, на дно лечь. В болоте-то утопить всегда смогу, болот у меня много. А кто ты сам то есть? — повернувшись всем телом, не сходя с лежачего, вопрошал я.

— Я Антон Костиков, участковый здесь был.

— Не разумею.

— Я из полиции. За районом приглядывал.

— Посадский голова, значит. И стражник к тому же — произнёс я задумчиво. — Дальше сказывай.

— Ну, дебоширов тут решил недавно проучить. Кто ж знал, что он выдаст рефлекторную остановку сердца. Я его откачивать пытался, но он всё равно скончался. Свидетелей куча, что я ему под дых дал. Я сразу в бега, а тут ты подвернулся. Возьмёшь?

Я глядел на него. Я размышлял. Не чуял я в нём лжи. Норов лихой был, кровь на руках была, мздоимство было. Глаза моим посмотрели сначала на хмельного мастера, а потом на стоящего с безразличным ко всему взглядом Анрюшу.

Голова над ними нужен.

— А есть у меня уже жрецы, — ответил я, ухмыльнувшись. — Вот они.

Я показал, легко качнув посохом в сторону отворённой избы, а потом поставив обратно на лоб бедолаги засланного.

Антон смерил их взглядом, в коем было презрение. Он ничего не сказал, но по глазам понятно было, что он уразумел мой умысел.

— Может, и я сгожусь. В храме веником махать не в падлу. По любому лучше, чем на нарах валяться.

— Так мне не только сор выносить надобно. Новый терем поставить, идолов на капище вкопать да украсить.

— Глаза боятся, руки делают, — ответил он поговоркой.