— Яробор —

Я ласково погладил резной столб, срубленный из старой лиственницы. Пальцы прошлись по древесине, покрытой искусной резьбой. Завитки, буквицы, зверушки и древа, да мой лик. Сие есь мой долгожданный идол.

— Лепо. Лепо, — тихо промолвил я, вспомнив, что ныне слова не те звучат. Ныне слово лепить, означает глиной ваять, а вовсе не красоту придавать. Красный значит алый, а не такое же лепо. А как же ныне скажут?

— Андрюшка! Подь сюды! — криком покликал я своего дьяка.

Увалень вышел из терема, щуря глаза после темени. Он тяжело спустился по новеньким ступенькам и доковылял к капищу.

— Как ныне про лепоту молвят? — Не поворачиваясь спросил я, отойдя на пару шагов и наклонив голову на бок. Руки, с закатанными до локтей рукавами рубахи, легли тяжёлыми ладонями на бока. По нраву мне работа плотника пришлась, особливо хмурое резное лицо с чернющими неподвижными глазами, смотрящими на гостей из-под полуприкрытых век.

Дьяк посмотрел на меня, как на изувера, терзающего невинных бессонными днями и ночами.

— Здорово, классно, прикольно, охрененно, — перечислил он нудным голосом.

Я наклонил голову на другой бок. Идол ещё надо воронить в выемках да светлить на кромках, дабы резьба была видна даже ночью при огне.

— Не-е-т, — наставительно протянул я, — Лепо, оно и есть лепо. А все ваши дурные словечки от невеликого ума. Ладно, ступай.

Я постоял ещё немного, вздохнул, а потом решил, что пора заняться тем, что подобает богу места — оберегать и блюсти. Благо, оберегать было много теперь кого, да и блюсти придётся не мало. Что сперва? Самое важное — переправу оглядеть. Если с воеводой решили раз в три дня гонца через туман отправлять с донесениями в стольный град, то большие грузы и ихние машины я не смогу тягать, а войску хлеб да мясо надобны. Да. Воистину так.

Я шагнул. Туман возник предо мной послушным облаком, приняв в свои густые молочные объятия, тут же выпустив у самой гати. Сапоги.

Гать через болотину строилась споро. Озадаченные мной лягвы тащили со всех сторон ветки и сучья, скидывая их в длинный вал. Путь-дорога строилась слегка петляя между зыбких озёр, где под водной гладью ещё на сажень в подземный мир уходил топкий ил. Древние духи, что старше меня, молвили, что великая река петляла, меняя русло за ту тьму веков, что наступила за уходящим отсюда северным морем. Мутные тяжёлые воды нанесли песок и глину, образовав мои земли, а потом отступили в другое русло, оставив полосу заиленного заболоченного прежнего дна. Так и получилась сухая, поросшая сосною и елью твердь меж двух болот.

Я шагнул вдоль этого вала из веток на человеческие голоса. Через сотню, другую шагов из-за кустов показался анжинер со своими помощниками. Высокий худой мужчина в тонких очках что-то объяснял другим, развернув большую карту. Рядом с ними стоял с важным видом жабий князь, доставая анжинеру макушкой разве что до колен, и делая вид, что понимает что-нибудь из разговора.

Анжинер убрал карту и наклонил голову к жабу.

— Здесь ещё веток, — произнёс он, указав пальцем на прогалину между расступившимися деревьями.

— За-ква-чем? — шевельнув горловым мешком, спросил жаб, и повел левым глазом на проплешину.

— Потому что пока нельзя класть полимерный настил, — ответил анжинер, тяжело вздохнув.

— За-ква-чем настил-кву?

— Да ты издеваешься что ли?! — взорвался человек, глядя на зеленого помощника, — я уже сто раз объяснял, что не выдержит он КамАЗы!

— Нас, ква, держит, — поджал глаза жаб.

— Вас, блин, и кувшинка выдержит!

Я ухмыльнулся. Жабы всегда неимоверно глупы. Им и сто по сто раз растолковывать глупо. Этот человек лишь время почём зря теряет, да здоровье своё изводит.

Я сделал ещё несколько шагов, чтоб меня стало видно. Жаб сразу бухнулся на четвереньки, изображая поклон, а анжинер коротко поздоровался, опустив руки, и встревожено глядя на меня. Не привыкли ещё люди к богам.

Я показал жабьему князю кулак.

— Делай, что велено. Потом все увидишь.

— Что ква велено? — переспросил жаб, приподняв голову.

Анжинер закатил глаза, вздохнул и прошептал.

— Веток больше.

— Ветки! Ква! Ветки ещё! — громко и противно заверещал жаб, вскочив с места и начав метаться между таких же зелёных недоумков. Те стали прыгать чуть живее. Над лесом поднялось многоголосое кваканье, как в пруду по весне.

Я заозирался по сторонам, а потом спросил у человека ответ на интересную думу.

— А где демоница? Она должна здесь тебе в подмогу быть.

— Не знаю, — ответил тот, — утром появилась на пять минут, плюнула в болото и исчезла.

Я скривился и шагнул в туман. Эта стервозина ещё попьёт мне кровушки.

Мысли сии дурные, и надобно о них позже думать. Сейчас дела есть поважнее.

Туман выпустил меня, и я оказался рядом с шатрами воеводы. Стрелец у входа в шатры, или как они называли это командным пунктом, быстро заскочил внутрь, а потом вышел, но не один. С ним оказался помощник воеводы, коего начальником штаба кличут.

Он поклонился мне, а потом замер в ожидании. Я облокотился на зелёную ограду. Внутри было хорошо и весело, невзирая на все мелкие неурядицы, что случились ранее.

— Ну, молви, воин, чем я, как бог-покровитель, могу вам любезно помочь, пока добрый?

— Помочь? — спросил начальник штаба, зыркнув глазами. — Вы только и ходите, корчите из себя великую сущность. Хотели бы помочь, не допустили войны. Или пошли воевать вместе с нами.

— Ты не дерзи, человек, а то не посмотрю я на договор, что заключил с вашими главами, на суку вздёрну, как холопа, — повысил я голос, человек слишком много себе позволяет. Тепло на душе вмиг испарилось, оставив лишь сгущающуюся тьму.

— Помочь, — повторил негромко стрелецкий чин, — тварей своих уймите для начала, а то от них вреда больше чем пользы.

— Каких тварей? — играя желваками, спросил я, потихоньку вскипая.

— Ваших, — прямо в глаза посмотрел мне начальник штаба.

Я скрипнул зубами. Не добро разговор пошёл, но раз сам назвался в помощь, не вертать в зад слова, разгребать суть незадач надобно. Я сделал шаг вперёд, схватил человека за ворот и зло процедил.

— Сей же час пойдёшь со мной и покажешь, чтоб клеветы не было.

Всех по порядку обойти надобно, всех моих подопечных. И начать надобно с Поседня, уж коли он самый главный после меня. А если поклёп пустой на них, то вырву язык этому наглецу.

В тот же миг белая молочная пелена всклубилась за спиной моей и не разворачиваясь я шагнул туда, утаскивая воина. Сквозь белёсое марево, быстро растаявшее, проявился огромный шатёр, рядом с которым стояли на черных колёсах большие походные печи. Несколько баб-поварих, одетых в белые одёжки, толпились у входа в шатёр, испуганно прячась друг за друга, и держа в руках кухонные ножи и большие черпаки. Но прятались они не от мня, а от меня, а чего-то, что было в этом шатре.

Начальник штаба, согнувшись в три погибели, сглатывал слюну от подступившей дурноты. Не любит туман людишек, на изнанку выворачивает.

Я легонько улыбнулся. Пусть помучается, наглец.

— Что девоньки? — зычно спросил я у поварих, — чего испужалися?

Бабы разом взвизгнули и подскочив на месте развернулись ко мне.

— Там медведь в столовой! — сразу начала причитать одна из них, тыча пальцем на шатёр. — Здоровый такой. Страшный.

Они все смотрели на меня как-то с надеждой и благоговение. Я уже и забыл каково оно, быть богом. Лепота. Внутри снова стало теплеть. — Расступись, девоньки, — сдвинув парчовую шапчонку на затылок, ответил я и шагнул внутрь, потянув стрельца с за рукав. Полги шатра предо мной сами собой раздвинулись. Вход был не высок и пришлось немного пригнуть, а потом глазам предстало зрелище.

Среди сдвинутых и уроненных обеденных столов и лавок прямо на тканом полу сидел Поседень. Старый бер сгреб в кучу жестяные кубышки с синими узорными боками и поочерёдно поднимал их, протыкал когтём, а потом лакал длинным алым языком белую тягучую жижу, похожую на сливки молочные. Он делал это с таким самозабвением, что даже не обратил на меня внимания. Его язык быстро-быстро облизывал кубышку, а когда кончалась, он тянулся за следующей. Я смотрел, как он опорожнил две такие жестянки, прежде чем заговорить, но прежде глянул на скисшего стрелецкого чина.

— Ты что творишь, дурень? — позвал я медведя.

Бер замер и поднял взор. Тягучая жижа струйкой потекла по морде и стала капать на тканый пол.

— Лакомлю сябя, — клокочущим басом ответил Поседень, облизав морду, а потом наклонившись к полу и принюхавшись к небольшой лужице. — Сие оне кличут сгущёнкой. Я такого отродясе не яствовал. Страсть как сладка. Как мёд, токмо молочна. Ты отведай, сам не оторвёшься потом.

— Ты всех баб распугал, дурень, — снова произнёс я, пропустив мимо ушей предложение пробы.

— А пошто оне пужаютися мя. Я же не трожу никаго изо них.

— Да уж больно ты люто выглядишь.

— Мне этага яства хватит для полюбовного мира и дружбы с этими бабами. Неча меня пужаться. Я теперя от их кухни ни на единый шаг не уйду. Пущай обвыкнутися теперя.

Я вздохнул и поглядел на воеводского помощника. Стыдно стало за мысли о клевете. Пусть и не безобразничает бер, но девок испугал.

— Твоя правда, — выдавиля из себя, — но не со зла он. Что с него взять, с этого старого сладкоежки.

— На довольствие поставим, — тихо ответил стрелец, — подкину начпроду головняк. Но там ещё проблемы.

— Веди уж, — промолвил я, печально вздохнув. Мы вышли из шатра. Сзади послушался сдавленный стон, сдерживающего дурноту человека, ибо туман я призвал прямо на выходе, и из шатра мы вышли на широкую поляну, где стояли большие жестяные не то сундуки, не то амбары, окружённые забором из проволоки. Только проволока была не простая, а колючая аки ежевика. В такую влезть — мало не покажется.

Меж двух изгородей стоял стрелец, вооружённый скорострельной пищалью.

Вышли мы однако не на саму полянку, а чуть в стороне, за плотными зарослями ивняка. Я немного приподнялся, вглядываясь в эту огороженную поляну. Все было без изъяна. Стражник жив, изгородь цела, разве что рядом болотница стояла. Но она безвредная совсем. Ну, строит глазки воину, так и тот не против, а даже рад лясы точить с бесстыжей блудницей.

— Что здесь не так? — резко обернувшись к начальнику штаба, спросил я. Тот вздохнул и выпрямился, а потом замер и облизал губы. Глаза его заблестели, как у кота при виде мыши.

— Ну… так… — начал он, став водить рукой в воздухе, словно забыл речь, неотрывно глядя на блудницу, — девка.

— Ну и что? — нахмурившись спросил, я. — Эка невидаль.

— Ну так нельзя ей здесь, да еще в таком виде.

— В каком?

— А что она голая? — вдруг взорвался стрелец, — здесь пост между прочим. Часовой службу нести не может.

— А-а-а… вот оно что, — произнес я, а потом вышел из зарослей и направился к посту.

Болотница увидела меня и попятилась.

— Подь сюды! — громко позвал ее я, — Сюды, говорю, дура!

— Яробор, свет очей наших, — все так же пятясь, промямлила девка и втянула голову в плечи, аки заморская чуряпаха.

Я выставил предел раскрытую ладонь, и девку, что только ойкнуть успела, моя сила дёрнула ко мне. Пальцы сжались на тонкой белой шее, заставав девку захрипеть.

— Хоть шаг ближе подойдёшь к этому месту ближе, чем на полверсты, голову оторву. Иди подстилкой другом месте валяйся.

Я повернулся к подбежавшему ко мне начальнику штаба.

— Может ей сейчас голову оторвать? Все одно ее только могила исправит. Её и утопили то за блуд в трясине.

Вояка, пялась на белы груди и крутые бедра, покачал головой.

— Не… Ну зачем голову-то?

— А зачем ей голова? У ней ума и так нет, у дуры этой.

— Не, не надо, — ответил он.

— Ну тогда сам воспитывай, — произнёс я, а потом швырнул девку прямо в руки начальника штаба. Тот подхватил болотницу, да так и замер. Мне стал слышен стук его сердца. Болотница, хоть и дура, а состроила себе морду невинно обиженной девственницы и захлопала глазками в объятиях мужика. Все бабы так умеют с самого рождения, и смерть их ничему другому не научит. Лады, пусть сам с ней мается.

Я посмотрел вдаль, а потом снова призвал туман. Надо за Лугошей приглядеть, а то вдруг её кто обидеть решил, а она о скромности и пожаловаться не решит, все будет прятаться по углам.

Я шагнул в послушную пелену, оставив воеводу с новыми хлопотами. Впереди была река с омутом, оттуда раздавались девичьи голоса. Один Лугошин, а второй незнакомый, но холодный как ключевая вода. Я осторожно шагнул, а потом спрятался за толстой сосной, вслушиваясь разговор.

— Нет, — тепло молвила ручейница, — ты не так. Вода, она любит неспешну силу. Ежели ты ее будешь торопить, ничего не получится.

— Так? — раздался снова холодный голос.

— Ещё мягче. Ещё. Вот.

Я выглянул из-за древа. Девки сидели на небольшой коряге, опустив босые ноги в недвижный омут. От их редких движений по зеркалу воды расходились плавные круги. Ручейница опустила ладонь к воде и дотронулась до глади кониками пальцев.

— Вот.

Разбегающиеся волны замерли на полпути, а потом потекли обратно. Круг сжался, а с зеркала в воздух мелкой рыбкой подскочила капля, снова нырнув в пучину.

— Так?

Незнакомка, которую я не мог узнать со спины, повторила жест. Волны остановили свой бег и замерли, словно застывшее стекло.

— Ещё мягче. А теперь попроси её вернуться. Просто попроси, не приказывай, — снова произнесла ручейница.

Я нарочито кашлянул. Девки повернулись. И теперь я закашлялся взаправду. Вторая оказалась той дочерью воды, что пришла с колдуном, хранителем смерти бессмертных.

— Лугоша! — вырвалось у меня, — ты пошто её учишь?!

— Дядька! Она попросила, я и учу, — вскочила на ноги ручейница, поправляя подол сарафана. — А что, нельзя?

— Я запрещаю! Брысь домой! — повысил я голос.

— Дядька, — захныкала Лугоша, — она же не злая.

— Ничего не знаю. Домой!

Я указал пальцем на клубы тумана, что позвал сейчас, и что растеклись по поляне в ожидании девчурки и меня.

— Не рычи, дядя, — глумливо произнесла чернявая девка.

Я шагнул ближе и сжал кулаки.

— Не дерзи, — зло выговорил я, стоя подле нахалки.

— А то что? Утопишь? Только не бросай меня в терновый куст, — произнесла она какую-то присказку и встала с земли и выпрямилась в свой немалый рост. Чуть ниже меня она была.

Я стоял. Глаза наши метали молнии. Девка насмехалась надо мной. Размазать бы её по стволу древа, да не вступится ли Топь за своё создание? Не хотелось бы спорить с богиней реки Топь, она седьмая по силе средь всех рек шара земного. Читал в антернете, что у ней вода, а стало быть сила, стекается с земель аж в три миллиона квадратных верст. Дикая мощь, а что эта умеет?

— Нет, высеку как малявку, чтоб старших уважать научилась. Даже твоя покровительница против не скажет, — промолвил я, увидев, как округлились глаза девки при слове «покровительница».

Она что, не ведает сего?

Я ухмыльнулся. Не знает, стало быть.

Я ещё сильнее улыбнулся, а потом толкнул нахалку в омут ладонью. Та с лёгким выдохом упала в воду, расплескав брызги и подняв волны.

На руку сие.

— Пойдём, Лугоша, — промолвил я, ласково взяв ручейницу за руку, — может, и разрешу её учить. Ты ведь тоже не видишь, кто она?

— Русалка, — ответила девчурка, когда мы шагнули в туман.

— Ну да, ну да, — пробормотал я, а потом мы вышли на поляну у терема. Я остановился и стал смотреть, как мужичонка в чёрном балахоне и с плешивой бородкой устанавливал рядом с моим идолом знак. Внутри все заклокотало от злости.

Это ж надо было так.

От силы моей да ярости воздух зазвенел, от поднявшегося ветра зашумел да застонал от боли лес, а в небо поднялось воронье.

Это ж надо было.

Мужик ставил рядом с моим идолом крест.

— Не позволю! — заорал я, теряя рассудок от бешенства. — Я здесь бог!